Сапковский Анджей / книги / Владычица озера, часть 1

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 9789 
Автор: Сапковский Анджей 
Наименование: Владычица озера, часть 1 





                                     Andrzej Sapkowski "Pani Jeziora",1999

АНДЖЕЙ САПКОВСКИЙ

                                ВЛАДЫЧИЦА ОЗЕРА

               We are such stuff
               As dreams are made on, and our littee life
               Is rounded with a sleep.
                                      William Shakespeare

    Едут они дальше и видят озеро, широкое  и  чистое,  а  посреди  озера,
видит Артур, торчит из воды рука в рукаве богатого белого шелка, и сжимает
она в длани своей добрый меч.
    - Глядите, - сказал Мерлин, - вон меч, о котором говорил я.
    Тут видят они вдруг деву, по водам к ним идущую.
    - Кто эта дева? - спросил Артур.
    - Это Владычица Озера, - отвечал Мерлин,
                                             Томас Мэлори. "Смерть Артура"

                                                                   ГЛАВА 1

    Озеро было зачарованным. Вне всяких сомнений.  Во-первых,  лежало  оно
совсем рядом с зачарованной долиной Ким Пикка, долиной таинственной, вечно
затянутой  туманом,  славной  своими  чарами  и   магическими   явлениями.
Во-вторых, достаточно было одного только взгляда. Водная гладь -  глубоко,
сочно, незамутненно голубая, словно отшлифованный сапфир. До такой степени
зеркально-голубая, что отраженные в ней вершины И Виддфа  были  прекраснее
самих  вершин.  С   озера   веял   прохладный   живительный   ветерок,   и
благословенной тишины не нарушали ни плеск рыбы, ни крик птицы.
    Рыцарь  тряхнул  головой,  пытаясь  избавиться  от   охватившего   его
волнения, но вместо того чтобы  продолжать  путь  по  вершинам  предгорных
холмов, направил коня к озеру - словно влекомый силою  магнетических  чар,
дремлющих там, внизу, на  дне,  в  бездне  вод.  Конь  пугливо  ступал  по
каменному крошеву, тихим похрапыванием давая знать,  что  и  он  чувствует
магическую ауру.
    Спустившись вниз, к самому берегу, рыцарь соскочил с коня и, ведя  его
за трензеля, подошел к кромке воды,  где  мелкая  волна  плескалась  среди
разноцветных окатышей.
    Поскрипывая кольчугой, опустился на колени, распугал мальков  и  юрких
рыбешек, малюсеньких, словно иголочки, набрал  воды  в  сложенные  горстью
ладони. Он пил медленно, осторожно - от льдисто-холодной воды немели  губы
и язык, заходились зубы.
    Когда  он  вновь  зачерпнул  воду,  до  него  долетел  звук,  как   бы
разлившийся по поверхности озера.  Он  приподнял  голову,  конь  захрапел,
словно давал знать, что слышит и он.
    Рыцарь прислушался. Нет, не показалось. Это  были  звуки  пения.  Пела
женщина, скорее даже - девушка.
    Рыцарь, как и всякий рыцарь, воспитывался на песнях бардов и рыцарских
романах. А в них в девяти случаях  из  десяти  девичьи  песни  либо  стоны
оказываются приманкой, а спешащие на  помощь  или  же  на  выручку  рыцари
пренепременно попадают в ловушки. Нередко смертельные.
    Однако любопытство взяло верх. В конце  концов,  рыцарю-то  ведь  было
всего-навсего девятнадцать годков.  Он  был  зверски  смел  и  чрезвычайно
безрассуден. Отличался одним и славился другим.
    Проверив, хорошо ли ходит в ножнах меч, он потянул коня  туда,  откуда
доносилось пение. Впрочем, далеко идти не приелось.
    Берег был усеян большими скатившимися со  склонов  камнями  -  темные,
отполированные  до  блеска,  прямо-таки   игрушки   великанов,   неряшливо
брошенные или же просто забытые после окончания игры, они лежали  в  воде,
темнели под прозрачным зеркалом вод, кое-где выступали  над  поверхностью,
омываемые волной словно спины левиафанов. Множество камней виднелось и  на
берегу - от самой кромки и до опушки  леса.  Часть  их  была  погружена  в
песок, лишь немного выступая  наружу,  предоставляя  зрителю  домысливать,
сколь велики они в действительности.
    Из-за этих-то прибрежных валунов и доносилось  пение,  которое  слышал
рыцарь. А самой девушки видно не было. Рыцарь толкнул коня, держа  его  за
мундштук, чтобы не ржал и не храпел.
    Одежда девушки лежала на валуне, погруженном в  воду  и  плоском,  как
стол. Сама певунья, стоя по пояс в воде, мылась, плескаясь и напевая. Слов
рыцарь не понимал.
    И неудивительно.
    Девушка - он мог бы побиться об заклад - не была человеком из крови  и
плоти, о чем свидетельствовало тоненькое тело, странный цвет волос, голос.
Рыцарь был уверен: если она  повернется,  он  увидит  огромные  миндалевые
глаза.  А  если  отбросит  пепельные   волосы,   под   ними,   несомненно,
приоткроются острые ушки.
    Да, это обитательница Faerie, страны чар. Волшебница. Одна из  Tyiwyth
Teg. Из тех, которых пикты  и  ирландцы  называли  Daoine  Sidhe,  Народом
Холмов, а саксы - эльфами.
    Девушка на мгновение  перестала  напевать,  погрузилась  по  горлышко,
зафыркала, закашлялась и обыкновеннейшим манером ругнулась. Однако  рыцаря
это  не  обмануло.  Волшебницы,  как   известно   всем,   умеют   ругаться
по-человечески. Порой - не хуже сапожников.  И  очень  даже  часто  ругань
бывает лишь прелюдией  к  какому-нибудь  зловредному  фокусу,  страстью  к
которым ворожейки славились: например, раздуть человеку  нос  до  размеров
семенного огурца, либо уменьшить его мужескость до величины горошины.
    Ни то, ни другое рыцаря не привлекало. Он  уже  совсем  было  собрался
потихоньку ретироваться, когда его выдал конь. Нет,  его  конь,  верховой,
удерживаемый за ноздри, вел себя прилично и тихо, как мышь под метлой. Его
выдала лошадь  волшебницы,  вороная  кобыла,  которую  рыцарь  вначале  не
заметил  среди  валунов.  Жеребец  дернул  мордой   и,   будучи   скотиной
благовоспитанной, ответил. Да так, что эхо пошло по воде.
    Волшебница  выскочила  из  воды,  продемонстрировав  рыцарю  все  свои
ласкающие глаз прелести, и тут же метнулась к  камню,  на  котором  лежала
одежда. Однако вместо того, чтобы схватить какую-нибудь тряпку  и  скромно
прикрыться, схватила ножны и на удивление ловко вытянула из  них  меч.  На
все ушло лишь мгновение, после чего она то ли пригнулась, то  ли  присела,
скрывшись под водой по самый нос, и выставила над водной гладью  вытянутую
руку с мечом.
    Рыцарь вроде бы немного пришел в себя,  бросил  поводья  и,  преклонив
колено, опустился на влажный песок. Теперь он наконец  понял,  с  кем  его
свела судьба.
    - Пребывай в здравии, - забормотал он, протягивая руки. - Великая  сие
честь для меня... Великое отличие, о Владычица Озера, Меч сей приму...
    - А может, поднимешься с колен и отвернешься? -  Волшебница  выставила
над водой губы. - Может, перестанешь болтать и пялиться  и  позволишь  мне
одеться?
    Волшебницам не противоречат.
    Он слышал плеск воды, когда  она  выходила  на  берег,  слышал  шелест
одежды, слышал, как она потихоньку ругается, натягивая рубашку  на  мокрое
тело. Он рассматривал вороную кобылу с гладкой,  блестящей,  как  кротовья
шубка, шерстью. Лошадь, несомненно,  была  чистейших  кровей  и,  конечно,
быстрая как ветер. И - конечно же - заколдованная. И стало быть - столь же
несомненно, обитательница Faerie, как к ее хозяйка.
    - Можешь повернуться.
    - Владычица Озера...
    - И представиться.
    - Галахад из Каэр  Бенина.  Рыцарь  короля  Артура,  властителя  замка
Камелот,  владыки  Теплого  Края,  а  также  Думнонии,  Дифнита,  Повисса,
Диффида...
    - А Темерия, - прервала она, - Редания, Ривия, Аэдирн, Нильфгаард? Эти
названия тебе о чем-нибудь говорят?
    - Нет. Никогда таких не слышал. Она пожала  плечами.  В  руке  у  нее,
кроме меча, были ботинки и курточка, выстиранная и отжатая.
    - Так я и думала. А какой у нас теперь день года?
    - Сейчас... - Безмерно пораженный, он раскрыл рот. - Второе полнолуние
после Бельтайна... Владычица...
    -  Цири,  -  докончила  она  машинально,  вертя  руками,  чтобы  лучше
расправить одежду на высыхающем теле. Она говорила странно,  глаза  у  нее
были зеленые и большие...
    Типично женским движением  она  отбросила  влажные  волосы,  и  рыцарь
невольно  вздохнул.  И  не  только  потому,  что   ухо   оказалось   самым
обыкновенным, человеческим, не эльфьим, а потому скорее, что щека ее  была
обезображена некрасивым шрамом. Ее  ранили!  Но,  позвольте,  разве  можно
ранить волшебницу?
    Она заметила его взгляд, прищурилась, сморщила нос.
    - Да, шрам! - сказала она со своим удивительным акцентом.  -  Чего  ты
испугался? Неужто шрам для рыцаря такая уж редкость? И такое уродство?
    Медленно, обеими руками он снял кольчужный капюшон, откинул волосы.
    - Дело и верно неудивительное...  для  рыцаря,  -  сказал  он  не  без
юношеской заносчивости, демонстрируя собственный, едва затянувшийся  шрам,
идущий от виска к скуле. -  А  уродливы  только  шрамы  на  чести...  Я  -
Галахад, сын Ланселота Озерного и Элейны, дочери короля  Пеллеса,  хозяина
Каэр  Бенина.  Рану  эту  мне  нанес  гнусный  осквернитель  дев   Бреунис
Безжалостный, прежде чем  я  повалил  его  в  честном  поединке.  Поэтому,
поверь, я действительно достоин получить меч из  рук  твоих,  о  Владычица
Озера.
    - Не поняла.
    - Меч. Я готов принять его.
    - Это мой меч. Я никому не позволю к нему прикоснуться.
    - Но...
    - Что "но"?
    - Владычица Озера, когда... Она же всегда выныривает из вод и  одаряет
мечом.
    Девушка немного помолчала, потом сказала:
    - Понимаю. Как говорится, что ни страна, то обычай. Сожалею,  Галахад,
или как там тебя, но ты налетел не на ту Владычицу. Я  ничего  не  раздаю.
Ничем не одариваю. И не позволяю у себя отбирать. Чтобы все было ясно.
    - Но ведь, - расхрабрился Галахад, - ты. Владычица, прибыла из Faerie?
Разве нет?
    - Я прибыла... - Она ненадолго умолкла, а ее зеленые глаза,  казалось,
устремлены в пучины пространства и времени. - Прибыла из страны Ривии,  из
города с таким же названием. От озера Лок  Эскалотт.  Я  приплыла  сюда  в
лодке. Стоял туман, Я не видела берегов. Слышала только  ржание  Кэльпи...
моей кобылы, которая вначале бежала следом за мной.
    Она снова раскинула влажную еще курточку  на  камне,  а  рыцарь  снова
вздохнул. Курточка была выстирана, но не вполне. На ней все еще проступали
кровяные подтеки.
    - Меня принесло сюда течение реки, - начала девушка, либо не видя, что
он заметил кровь, либо притворившись, будто не видит.  -  Течение  реки  и
волшебство единорога... Как называется это озеро?
    - Не знаю, - признался он. - Важно, что оно в Гвинедде...
    - Гвинедде?
    - Само собой. Вон те горы - это И  Виддфа.  Если  держаться  правее  и
ехать лесами, то через два дня доберешься до Динас Диллеу, а дальше  -  до
Каэр Даталя. А река... Ближайшая называется...
    - Не имеет значения, как называется ближайшая  река.  Нет  ли  у  тебя
чего-нибудь перекусить, Галахад? Я подыхаю с голоду.

    - И что ты уставился? Боишься - исчезну? Унесусь в просторы  вместе  с
твоим сухарем и телячьей колбасой? Не бойся. В  моем  собственном  мире  я
малость набедокурила и запуталась в Предназначении, так что  временно  мне
нежелательно там появляться. Придется немного побыть в твоем... В мире,  в
котором ночью не отыщешь на небе ни Дракона, ни Семь Коз. В котором сейчас
второе полнолуние после Беллетэйна, а само  слово  "Беллетэйн"  произносят
как "Бельтайн". Ну, чего ты, спрашиваю, пялишься?
    - Я не знал, что волшебницы умеют кушать.
    - Волшебницы, чародейки и эльфы - все умеют кушать. Правильнее сказать
- есть. Потребляют пищу. Пьют и, как говорится, тэ-дэ и тэ-пэ.
    - Не понял. Что тэ-пэ?
    - Не важно.
    Чем внимательнее он ее  рассматривал,  тем  больше  рассеивалась  аура
необычности и тем более человеческой, что ли, нормальной  и  даже  обычной
она становилась. Однако он понимал, что она  не  такая  и  такой  быть  не
может.  Обыкновенные  девушки  не  встречаются  у  подножий  И  Виддфа   в
окрестности  Ким  Пикка,  не  купаются  нагишом  в  горных  озерах  и   не
отстирывают окровавленную одежду. Независимо  от  того,  как  эта  девушка
выглядит, земным существом она быть не может... И однако  же  Галахад  уже
совершенно свободно и без благоговейного  страха  глядел  на  ее  мышиного
цвета волосы, в которых  теперь,  когда  они  подсохли,  к  его  удивлению
заблестели серебристо-белым прядки седины. На ее  тонкие  руки,  небольшой
носик и бледные губы, на  ее  мужскую  одежду  немного  странного  покроя,
сшитую из тонкой ткани с непривычно  плотным  плетением.  На  ее  покрытый
удивительным орнаментом странных  очертаний  меч,  который  тем  не  менее
отнюдь не выглядел парадным оружием. На  ее  бледные  ступни,  облепленные
высохшим песком.
    - Для ясности, - проговорила она, потирая ступню  о  ступню,  -  я  не
эльфка, а чародейка, то есть  волшебница  -  правда,  немного  нетипичная.
Впрочем, пожалуй, я и не чародейка вовсе.
    - А жаль, слово чести!
    - Чего тебе, как ты говоришь, жаль?
    - Говорят... - Он покраснел и  запнулся.  -  Говорят,  что  чародейки,
ежели им случается повстречать юношей, ведут их в Эльфланд, Страну Эльфов,
и там... Под ореховым кустом, на ковре из мхов, велят себя ублажать...
    - Понимаю. - Она быстро глянула на него, потом отгрызла солидный кусок
колбасы. - Что касается Страны Эльфов, - сказала она, проглатывая колбасу,
- так некоторое время тому назад  я  оттуда  сбежала,  и  у  меня  нет  ни
малейшего желания возвращаться туда. Что же до ублажения на ковре из мхов,
да еще и под ореховым кустом, то, по правде говоря, Галахад, ты налетел не
на ту, что надо, Владычицу. Тем не  менее  искренне  благодарю  за  добрые
намерения.
    - Владычица! Я же не хотел тебя оскорбить...
    - Не оправдывайся.
    - Все из-за того, - пробормотал он, - что ты до невозможности красива.
    - Еще раз благодарю. Но это ничего не меняет.
    Помолчали. Было тепло. Стоящее в зените солнце приятно нагрело  камни.
Слабый ветерок рябил поверхность озера.
    - Что означает... - неожиданно заговорил Галахад странно  возбуждённым
голосом. - Что означает пика с окровавленным наконечником? Что означает  и
почему страдает король с пробитым  бедром?  Что  означает  дева  в  белом,
несущая Грааль, серебряную чашу?
    - А кстати, - прервала она, - ты вообще-то как себя чувствуешь?
    - Но я же только спросил...
    - Я не  понимаю  твоего  вопроса.  Это  какой-то  пароль?  Сигнал,  по
которому распознаются посвященные? Будь добр, разъясни.
    - Не сумею.
    - Так чего же спрашиваешь в таком случае?
    - А потому как... ну... - Его заело. - Ну, в общем...  Один  из  наших
взял, да и не спросил, хоть и выпал случай. То ли язык  проглотил,  то  ли
устыдился чего-то. Не спросил, вот и свалилась на него куча неприятностей.
Так теперь уж мы завсегда спрашиваем. На всякий случай.

    - Слушай, в твоем  мире  есть  чародеи?  Ну,  понимаешь,  такие  люди,
которые занимаются магией. Маги. Ведуны, значит.
    - Есть Мерлин. И Моргана. Но Моргана - дрянь в общем-то.
    - А Мерлин?
    - Так, средний.
    - Знаешь, где его найти?
    - А как же! В Камелоте. При  дворе  короля  Артура.  Я  как  раз  туда
направляюсь.
    - И далеко это?
    - Отсюда до Повисса, по реке Гафрен, потом по течению реки до  Глевума
к Морю Сабрины, а оттуда уж близко до равнин Теплого Края. На  все  вместе
дней этак десять набежит.
    - Далековато, однако.
    - Можно, - задумался Галахад, - сократить малость, если поехать  через
Ким Пикка. Но это заколдованная долина. Там страшновато. Там живут Y Dynan
Teg, зловредные карлики.
    - А меч у тебя для чего? Для фасону?
    - А что мечом супротив карлов-то сделаешь?
    - Сделаешь-сделаешь, не бойся. Я - ведьмачка. Слышал когда?  Э,  ясное
дело, не слышал. А твоих карлов я не боюсь. У меня среди краснолюдов  уйма
знакомых.
    "Это уж точно", - подумал Галахад.

    - Владычица Озера?
    - Меня зовут Цири. И не называй меня  Владычицей  Озера.  У  меня  это
вызывает неприятные ассоциации. Неприятные и скверные. Так меня называли в
Стране... Как ты назвал ту страну?
    - Faerie, или, как говорят друиды, Аннуин. А саксы - Эльфланд.
    - Эльфланд? - Она накинула  на  плечи  полученный  от  него  клетчатый
пиктовский плед. - Знаешь, я бывала  там.  Вошла  в  Башню  Ласточки  и  -
трам-тарарам - оказалась среди эльфов. А они именно так  меня  называли  -
Владычица Озера. Мне вначале даже нравилось. Льстило. Пока  я  не  поняла,
что в том краю, в той башне и над тем озером никакая  я  не  Владычица,  а
обыкновенная пленница.
    - Уж не там ли, - не выдержал Галахад, - ты испачкала одежду кровью?
    Она долго молчала. Наконец ответила:
    - Нет, - и ему показалось, что голос у нее слегка дрогнул, - не там. А
у тебя острый глаз. Ну что ж, от правды не убежишь, голову в песок прятать
нет резону. Да, Галахад. Последнее время  я  пачкалась  частенько.  Кровью
врагов, которых убивала. И кровью близких, которых  пыталась  спасти...  И
которые умирали у меня на руках... Почему ты так на меня смотришь?
    - Не знаю, кто ты - богиня или смертная... Но ведь ты  обретаешься  на
грешной земле.
    - Будь добр, ближе к делу.
    - Я хотел бы, - у Галахада разгорелись глаза, - услышать твою историю.
Не соблаговолишь ли ты, Владычица, поведать ее?
    - Слишком долго рассказывать.
    - У нас есть время,
    - И не очень хорошо она заканчивается.
    - Не верю.
    - Почему?
    - Ты пела, когда купалась в озере.
    - А ты наблюдателен. - Цири повернулась к нему, стиснула  губы,  а  ее
лицо вдруг сморщилось и стало совсем некрасивым. - Да, ты наблюдателен. Но
очень наивен.
    - Поведай мне свою историю. Пожалуйста.
    - Ну что ж, - вздохнула она. - Пусть так, коли хочешь... Расскажу.
    Она  уселась  поудобнее.  Он  тоже.  Лошади  гуляли  на  опушке  леса,
пощипывали траву.
    - С начала, - попросил Галахад. - С самого начала...
    - Эта история, - заговорила  она  после  недолгого  молчания,  плотнее
кутаясь в плед, - все больше кажется мне историей без начала. И я вовсе не
уверена в том, что она закончилась. Понимаешь, в ней жутко перемешались  и
переплелись прошлое с будущим. Некий эльф сказал мне, что  она  похожа  на
змея, который ухватился зубами за собственный хвост. Имя этого  змея  тебе
полезно знать - Уроборос. А то, что он грызет собственный хвост, означает,
что кольцо замкнулось. В каждом миге таится прошлое, настоящее и  будущее.
В каждом мгновении - вечность. Понимаешь?
    - Нет.
    - Не беда.


    Истинно говорю вам, кто верит снам, тот подобен человеку,  что  тщится
поймать ветер или ухватить тень. Прельщается зыбкими отражениями. зеркалом
кривым, которое  лжет,  либо  вещает  вздор  на  манер  женщины  рожающей.
Воистину глуп тот, кто миражам сонным верит и спешит призрачным путем.
    Однако же, кто снами пренебрегает и не верит им совсем, тот  столь  же
неразумен. Ибо, ежели б сны вообще никакого  смысла  не  имели,  то  зачем
тогда боги, творя нас, даровали нам способность видеть сны?
                                          Премудрость пророка Лебеды, 34:1

                                                                   ГЛАВА 2

    Ветерок тронул парящую как котел  поверхность  озера,  погнал  по  ней
клочья тумана. Ритмично скрипели и потрескивали уключины, выныривающие  из
вод  лопасти  весел  рассыпали  градины  блестящих  капель.  Кондвирамурса
опустила руку за борт. Лодка  двигалась  настолько  медленно,  что  водная
гладь почти не взбурлила и не вспенилась на ее ладони.
    - Ax, ax, - сказала Кондвирамурса, стараясь  придать  голосу  побольше
сарказма. - Ах, какая скорость. Прямо-таки мчимся по волнам. И от скорости
аж дух захватывает и голова кругом идет.
    Лодочник - невысокий, коренастый и плотный мужчина - гневно и невнятно
пробормотал что-то в ответ, даже не подняв  головы,  покрытой  седоватыми,
вьющимися  будто  каракуль  волосами.  Адептке  уже   вконец   осточертело
бурчание, покашливание и хрипы, которыми невежа гребец отделывался  от  ее
вопросов с тех самых пор, как она села в лодку.
    - Осторожней, - процедила она, с трудом  сохраняя  спокойствие.  -  От
такой бурной гребли можно и заболеть.
    На этот раз крепыш поднял загорелое, темное как  дубленая  кожа  лицо,
что-то  пробурчал,  прокашлялся,   движением   заросшего   седой   щетиной
подбородка  указал  на  укрепленную  на   борте   деревянную   моталку   и
скрывающуюся в воде  леску,  натянутую  движением  лодки.  Видимо,  считая
объяснение вполне достаточным  и  исчерпывающим,  он  продолжил  грести  в
прежнем темпе. Весла вверх. Пауза.  Весла  в  воду  до  половины  лопасти.
Долгая пауза. Протяжка. Еще более долгая пауза.
    - Ага, -  медленно  сказала  Кондвирамурса,  посматривая  на  небо.  -
Понимаю. Важна блесна, которая тянется за  лодкой  и  должна  двигаться  с
соответствующей  скоростью  и  на  соответствующей  глубине.   Главное   -
рыболовство. На остальное начхать.
    Сказанное было настолько очевидным, что  мужчина  даже  не  потрудился
фыркнуть или даже просто кашлянуть в ответ.
    - Кому какое дело до того, - продолжала монолог Кондвирамурса, - что я
провела в пути целую ночь? Что я голодна? Что  ягодицы  у  меня  болят,  а
между ними свербит от жесткой  скамейки?  Что  мне  хочется  писать?  Нет,
главное - ловля рыбы на дорожку. К тому же ловля бессмысленная, ибо  никто
не клюнет на  блесну,  которую  волокут  серединой  плеса,  да  еще  и  на
двадцатисаженной глубине.
    Гребец поднял голову, зловеще глянул на Кондвирамурсу и заворчал очень
- ну очень даже -  ворчливо.  Кондвирамурса  сверкнула  зубами,  довольная
собой. Грубиян по-прежнему греб медленно. Он был взбешен.
    Адептка раскинулась на кормовой скамейке и закинула ногу на ногу. Так,
чтобы в разрезе платья было видно побольше.
    Мужчина забурчал, крепче стиснул на  веслах  узловатые  пальцы,  делая
вид, будто глядит только на леску. Темп гребли он, ясное дело, и не  думал
увеличивать. Адептка, осознавши тщетность своих манипуляций,  вздохнула  и
занялась изучением неба.
    Уключины поскрипывали, бриллиантовые  капельки  ссыпались  с  лопастей
весел.
    В быстро рассеивающемся тумане замаячил силуэт острова. И вздымающиеся
над ним темные бочковатые очертания башни. Грубиян  рыбак,  хоть  и  сидел
спиной вперед и не оглядывался, непостижимым образом почувствовал, что они
уже почти на месте. Он не спеша сложил весла вдоль бортов, встал, принялся
понемногу навивать леску на моталку. Кондвирамурса - все еще нога на  ногу
- посвистывала, глядя в небо.
    Гребец смотал леску до  конца,  осмотрел  блесну  -  большую  латунную
ложку, снабженную тройным крючком с хвостиком из красной шерсти.
    - Надо  же,  -  сладенько  проворковала  Кондвирамурса.  -  Ничего  не
клюнуло, ай-яй-яй, жалость какая. А интересно, почему  бы  такая  непруха?
Может, лодка шла слишком быстро?
    Мужчина окинул ее взглядом, в котором при желании можно было  прочесть
уйму малоприятных слов, фраз и даже целых абзацев. Сел, прохрипел  что-то,
сплюнул за борт, ухватил весла  узловатыми  лапами,  резко  выгнул  спину.
Весла шлепнули, забились в уключинах, лодка помчалась  по  озеру  стрелой,
вода  с  шумом  вспенилась  у  носа,  воронками  заклубилась  за   кормой.
Отделявшее от острова расстояние  в  четверть  полета  стрелы  они  прошли
быстрее, чем гребец успел дважды пробурчать нечто невразумительное.  Лодка
вылетела  на  прибрежную  гальку  с  такой  скоростью,  что  Кондвирамурса
свалилась со скамейки.
    Лодочник забурчал, захрипел, сплюнул. Адептка знала, что в переводе на
язык цивилизованных людей это  означает:  "выматывайся  из  лодки,  ведьма
заумная". Знала она также, что нечего и думать, будто ее вынесут, а потому
сняла туфельки, провокационно высоко задрала  платье  и  вышла,  проглотив
проклятие в адрес ракушек, болезненно уколовших ступни.
    - Благодарствую, - процедила она сквозь стиснутые зубы, - за прогулку.
    Не дожидаясь ответного ворчания и не оглядываясь,  Кондвирамурса,  как
была босиком, направилась  к  каменным  ступеням.  Все  тяготы  и  мучения
закончились  и  улетучились   бесследно,   уступив   место   возрастающему
возбуждению. Наконец-то она на острове Inis  Vitre(1), посреди  озера  Loc
Blest(2). В том, почти легендарном месте, которое  довелось посетить  лишь
немногим избранным.
    Утренний туман развеялся полностью, на  еще  тусклом  небе  уже  начал
просвечивать красный шар солнца. Вокруг навесных бойниц  башни  кружили  и
кричали чайки, мельтешили стрижи.
    На  площадке,  которой  завершалась  лестница,  ведущая  с  берега  на
террасу, опершись о статую присевшей  оскалившейся  химеры,  стояла  Нимуэ
Владычица Озера.

    Она была изящная  и  невысокая,  не  выше  пяти  футов.  Кондвирамурса
слышала,  что  в  молодости  ее  называли  "Локотком",  и  теперь  поняла,
насколько удачным было прозвище.  И  притом  не  сомневалась,  что  уже  с
полвека никто не осмеливался так называть миниатюрную чародейку.
    - Я - Кондвирамурса Тилли, - поклонившись, представилась она, все  еще
держа туфельки в руке, а поэтому немного смущаясь. - Я  счастлива  гостить
на твоем острове, Владычица Озера.
    - Нимуэ,  -  поправила  маленькая  магичка.  -  Нимуэ,  ничего  более.
Эпитеты, титулы и звания можно отбросить, госпожа Тилли.
    - В таком случае я - Кондвирамурса. Кондвирамурса, ничего более.
    - Проходи, Кондвирамурса... и ничего более. Побеседуем  за  завтраком.
Думаю, ты голодна?
    - Не отрицаю.

    На завтрак были творог, зеленый  лук,  яйца,  молоко  и  ржаной  хлеб,
поданные   двумя    молоденькими,    тихонькими,    пахнущими    крахмалом
прислужницами. Кондвирамурса ела;  чувствуя  на  себе  взгляд  миниатюрной
чародейки.
    - У башни, - неожиданно заговорила Нимуэ, наблюдая за каждым движением
адептки и почти за каждым куском, который та отправляла  в  рот,  -  шесть
этажей, из них один  -  подземный.  Твоя  комната  расположена  на  втором
надземном, там же размещены все необходимые  удобства.  Первый  этаж,  как
видишь, хозяйственный, здесь же находятся комнаты прислуги,  подземный,  а
также второй и третий этажи: лаборатории, библиотека  и  галерея.  На  все
названные этажи и в расположенные в них помещения ты имеешь неограниченный
доступ, можешь пользоваться ими и всем, что  в  них  содержится,  в  любое
время и любым образом.
    - Поняла. Благодарю.
    - На двух верхних  этажах  мои  личные  покои  и  мой  личный  рабочий
кабинет. Эти помещения - только мои. Чтобы избежать недоразумений, знай: я
в таких вопросах невероятно щепетильна.
    - Приму во внимание.
    Нимуэ повернула голову к окну,  сквозь  которое  был  виден  Ворчливый
Господин Гребец,  уже  разделавшийся  с  багажом  Кондвирамурсы  и  теперь
загружавший  лодку  удочками,  моталкой,  сачками,  подсечками  и  прочими
причиндалами хитрого рыболовецкого промысла.
    - Я малость старомодна, - продолжала Нимуэ. - Но определенными  вещами
привыкла пользоваться на правах единоличия. Скажем, зубной щеткой, личными
покоями,  библиотекой,  туалетом.  И...  Королем-Рыбаком.  Пожалуйста,  не
пытайся воспользоваться Королем-Рыбаком.
    Кондвирамурса чуть было не захлебнулась  молоком.  На  лице  Нимуэ  не
дрогнул ни один мускул.
    -  А  если...  -  продолжала  она,  прежде  чем  к  адептке  вернулась
способность говорить, - если ему взбредет в голову воспользоваться тобой -
откажи.
    Кондвирамурса, наконец проглотив молоко, быстро кивнула, воздержавшись
от каких-либо комментариев. Хоть ей ужасно хотелось  сказать,  что  рыбаки
вообще не в ее вкусе, а грубияны - в  особенности.  К  тому  же  такие,  у
которых башка поросла беленькой как сметана порослью.
    - Ну-с, та-а-ак, - протянула Нимуэ. - С вступлением  мы,  стало  быть,
покончили. Пора перейти к конкретным делам. Тебе интересно, почему из всех
кандидаток-адепток я выбрала именно тебя?
    Кондвирамурса если вообще и задумывалась  над  ответом,  то  лишь  для
того, чтобы не показаться чересчур самоуверенной. Однако быстро  пришла  к
выводу, что обостренный слух Нимуэ даже самое  минимальное  отклонение  от
истины воспримет как режущую ухо фальшь.
    -  Я  -  лучшая  сновидица  в  Академии,  -  ответила   она   холодно,
по-деловому, без лишнего хвастовства. - А  на  третьем  курсе  я  занимала
второе место среди онейроманток.
    - Я могла взять ту, что стояла в  списке  на  первом  месте.  -  Нимуэ
действительно была откровенна до боли.  -  Между  прочим,  мне  настойчиво
предлагали именно ту  "приму",  впрочем,  насколько  я  поняла,  вроде  бы
потому, что она дочурочка какой-то важной шишки. А  что  до  сновидения  и
нейроскопии, то ты не хуже меня знаешь,  дорогая  Кондвирамурса,  что  это
материя весьма тонкая, и  даже  самая  лучшая  сновидица  может  потерпеть
фиаско.
    Кондвирамурса с трудом сдержалась, чтобы не сказать,  что  ее  провалы
можно  пересчитать  по  пальцам  одной  руки.  Ведь  она  разговаривала  с
мэтрессой. "Соблюдай пропорции, geschatzte miss"(3), как говаривал один из
профессоров Академии, эрудит.
    Нимуэ легким наклоном головы одобрила ее молчание.
    - У меня свой человек в Академии, - сказала она, помолчав, - поэтому я
знаю, что у тебя нет нужды усиливать  сновидения  дурманящими  снадобьями.
Это меня радует, поскольку я наркотиков не одобряю...
    - Я  сню  без  всяких  порошков,  -  с  легкой  гордостью  подтвердила
Кондвирамурса. - Для онейроскопии мне достаточно иметь зацепку.
    - Поясни.
    - Ну, зацепку, - кашлянула сновидица. - Предмет,  как-то  связанный  с
тем, что мне надобно выяснить. Какую-нибудь вещь. Или картину.
    - Картину?
    - Да. Я неплохо сню сны по картине.
    - О, - улыбнулась Нимуэ. - Если  картина  поможет,  то  сложностей  не
предвидится. Ну а ежели ты уже покончила с завтраком, тогда  пошли,  самая
сновидящая сновидица и вторая среди онейроманток.  Будет  славно,  если  я
сразу  же  поясню  тебе  остальные  причины,  побудившие  меня  избрать  в
помощницы именно тебя.
    От каменных стен тянуло холодом, от которого  не  спасали  ни  тяжелые
гобелены, ни потемневшие от времени панели. Каменный пол холодил ноги даже
через подошвы туфель.
    - За этими дверями, - небрежно указала Нимуэ, - лаборатория.  Как  уже
было сказано, можешь пользоваться ею по собственному усмотрению.  Конечно,
рекомендуется предельная осторожность.  Умеренность  желательна,  особенно
при попытках заставить метлу носить воду.
    Кондвирамурса вежливо  улыбнулась,  хоть  шуточка  была  сомнительного
качества.  Все  наставницы  одаривали  адепток  анекдотами,  связанными  с
мифическими провалами мифического ученика чернокнижника.
    Лестница вела наверх,  извиваясь  наподобие  морского  змея,  казалась
бесконечной  и  была  крутой.  Прежде  чем   они   оказались   на   месте,
Кондвирамурса вся взмокла и задохнулась сотни раз. По Нимуэ вообще не было
видно усталости.
    - Прошу сюда. - Она отворила дубовые двери. - Осторожно - порог.
    Кондвирамурса вошла и вздохнула.
    Перед ней была галерея. Стены - от пола до потолка увешаны  старинными
картинами,  шелушащимся  и   осыпающимся   местами   маслом   миниатюрами,
пожелтевшими гравюрами и ксилографиями, поблекшими акварелями  и  сепиями.
Были тут и яркие модернистские гуаши,  и  темперы,  строго  выдержанные  в
чистых линиях акватины и  офорты,  литографии  и  контрастные  меццотинты,
притягивающие взгляд выразительными пятнами черноты.
    Нимуэ остановилась у  висящей  ближе  к  двери  картине,  изображающей
группу людей под гигантским  деревом.  Молча  и  выразительно  глянула  на
полотно, потом на Кондвирамурсу.
    - Лютик. - Сновидица с ходу  сообразила,  в  чем  дело,  не  заставила
чародейку ждать. - Поет свои баллады под дубом Блеобхерисом.
    Нимуэ улыбнулась, кивнула. И сделала еще один шаг, остановившись перед
следующей картиной. Акварель. Символика. Две женские фигуры на холме.  Над
ними кружатся чайки, под ними, на склонах холма, череда теней.
    - Цири и Трисс Меригольд, пророческое видение в Каэр Морхене.
    Улыбка. Кивок, шаг, следующая картина. Наездник  на  мчащейся  галопом
лошади,  кругом  покореженные  ольхи,  протягивающие  к  нему  руки-ветви.
Кондвирамурса почувствовала, как по коже пробежали мурашки.
    - Цири... Хм-м-м... Пожалуй, ее поездка  на  встречу  с  Геральтом  на
ферме низушка Хофмайера.
    Следующая картина, потемневшее масло. Батальная сцена.
    - Геральт и Кагыр обороняют мост на Яруге.
    Потом пошло быстро.
    - Йеннифэр и Цири: первая встреча в храме  Мелитэле.  Лютик  и  дриада
Эитнэ в лесу Брокилон. Дружина  Геральта  в  снежной  метели  на  перевале
Мальхеур...
    - Браво, превосходно, - прервала Нимуэ.  -  Отличное  знание  легенды.
Теперь тебе ясна вторая причина того, почему  здесь  оказалась  ты,  а  не
кто-нибудь другой?

    Над  столиком  красного  дерева,  у  которого  они  присели,   нависло
гигантское батальное полотно, изображающее, кажется,  битву  под  Бренной.
Ключевой момент боя или чья-то безвкусно-героическая смерть. Полотно,  вне
всяких сомнений, было кисти Николая Цертозы, что легко было определить  по
экспрессии, шизофренической заботливости о деталях и типичной  для  автора
цветосветовой гамме.
    - Да, я знаю легенду о ведьмаке и ведьмачке, - ответила Кондвирамурса.
- Знаю и запросто могу пересказать любой ее  отрывок.  Еще  будучи  совсем
маленькой, я обожала эту историю, зачитывалась ею. И  мечтала  быть  такой
же, как Йеннифэр. Однако, честно говоря, хоть это и была любовь с  первого
взгляда, причем любовь совершенно безрассудная,  все  же  великой  она  не
была. Нимуэ подняла брови.
    - Я знакомилась с историей, - заговорила Кондвирамурса, - в популярных
изложениях и версиях для юношества, чуть ли не по шпаргалкам...  урезанным
и упрощенным ad usum delphini(4). Потом, естественно,  я  взялась  за  так
называемые серьезные и полные версии. Раздутые до избыточности, а порой  -
и  запредельно   избыточные.   Именно   тогда   "захлеб"   уступил   место
рассудительности,  а   страсть   -   чему-то   напоминающему   супружеские
обязанности. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
    Нимуэ едва заметным движением головы показала, что понимает.
    -  Короче  говоря,  я   предпочитаю   те   легенды,   которые   строже
придерживаются  общепринятых  для  такого  рода  повествований   рамок   и
условностей, не смешивают вымысел с реальностью.  Не  пытаются  увязать  и
прямолинейной морали сказки, и глубоко неморальной исторической правды.  Я
предпочитаю легенды, к которым энциклопедисты,  археологи  и  историки  не
дописывают послесловий. Такие сказки,  в  которых  "договор"  свободен  от
экспериментов.  Я  предпочитаю  небылицы,  в  которых,   допустим,   принц
взбирается на вершину стеклянной горы, находит там  спящую  принцессу,  та
просыпается от поцелуя, и оба живут  долго  и  счастливо.  Так  или  иначе
должна завершаться легенда... Кто писал портрет Цири? Вон тот, en pied(5)?
    - Нет ни одного портрета Цири. - Голос маленькой чародейки был суровым
до сухости. - Ни здесь и нигде в мире. Не сохранилось ни одного  портрета,
ни одной миниатюры, написанных кем-либо, кто мог бы Цири видеть, знать или
хотя бы помнить... На портрете en pied изображена Паветта,  мать  Цири,  а
написал  его  краснолюд  Руиз  Доррит,  придворный  художник   цинтрийских
королей. Известно, что Доррит написал портрет десятилетней Цири,  тоже  en
pied, но полотно, носившее название  "Инфанта  с  борзой",  увы,  погибло.
Однако вернемся к легенде, твоему к ней отношению и тому, как,  по-твоему,
легенда должна заканчиваться.
    - Она должна заканчиваться хорошо, - ответила с задорной убежденностью
Кондвирамурса. - Добро  и  справедливость  обязаны  восторжествовать,  зло
должно быть примерно  наказано,  любовь  -  соединить  любящие  сердца  до
могилы. И никто из положительных  героев,  черт  побери,  не  имеет  права
погибнуть! А легенда о Цири? Чем заканчивается она?
    - Вот именно, чем?
    Кондвирамурса на  мгновение  онемела.  Она  никак  не  ожидала  такого
вопроса, ей почудилось в нем испытание, экзамен. И она молчала,  чтобы  не
попасть впросак.
    "Как и чем заканчивается легенда о  Геральте  и  Цири?  Это  ж  любому
ребенку известно!"
    Она смотрела на выполненную в темных тонах акварель:  неуклюжая  лодка
плывет по затянутому испарениями озеру.  На  лодке,  с  длинным  шестом  в
руках, стоит женщина, написанная лишь в виде темного силуэта.
    "Именно так заканчивается легенда. Именно так".
    Нимуэ читала ее мысли.
    - Я бы остереглась утверждать столь  категорично,  Кондвирамурса.  Это
вовсе не так уж однозначно.

    -  Еще  будучи  ребенком,  -  начала  Нимуэ,  -  я,   четвертая   дочь
деревенского колесника, слышала эту легенду от  странствующего  сказителя.
Минуты, проведенные в нашей деревне  Посвистом,  стариком-бродяжкой,  были
прекраснейшими минутами моего детства. Можно  было  отдохнуть  от  работы,
глазами души увидеть  сказочных  див,  далекий  мир...  Мир  прекрасный  и
чудесный... Еще более далекий и чудесный, чем даже ярмарка в  городке,  до
которого от нас было целых девять миль...
    Мне тогда было лет шесть-семь. Моей старшей сестре -  четырнадцать,  и
она уже успела нажить себе горб от постоянного вязания. Ведь надо было  на
что-то жить. Бабья доля. К этому у нас готовили  девочек  с  младенчества.
Горбатиться. Вечно горбатиться. Горбатиться и сгибаться над вязанием,  над
ребенком, под тяжестью живота, который  тебе  заделывал  парень,  едва  ты
успевала оправиться после предыдущих родов.
    И вот эти-то дедовы  байки  разбудили  во  мне  желание  узнать  нечто
большее, чем горб и изнурительная работа, мечту о чем-то  большем,  нежели
урожай, муж и дети. Первой книжкой, которую я купила на деньги, вырученные
от продажи собранной в лесу ежевики, была легенда о Цири. Версия,  как  ты
это красиво назвала, упрощенная, "шпаргалка" для детей, ad usum  delphini.
Такая "шпаргалка" была в самый раз для меня.  Читала  я  неважно.  Но  уже
точно знала, чего хочу. А хотела я быть такой, как Филиппа  Эйльхарт,  как
Шеала де Танкарвилль, как Ассирэ вар Анагыд.
    Нимуэ посмотрела на рисунок гуашью, изображавший погруженный в  мягкий
кьяроскуро дворцовый зал, стол и сидящих за ним женщин.
    - В Академии, -  продолжала  Нимуэ,  -  в  которую  я  попала,  кстати
сказать, лишь со второй попытки - из  всей  истории  магии  меня  занимали
только  деяния  Великой  Ложи.  На  то,   чтобы   читать   что-либо   ради
удовольствия,  у   меня   вначале,   разумеется,   не   хватало   времени,
приходилось... вкалывать,  чтобы...  Чтобы  не  отставать  от  графских  и
банкирских доченек, которым все давалось играючи  и  которые  посмеивались
над деревенской девчонкой...
    Она замолчала, с хрустом выламывая пальцы.
    - Наконец я нашла время для чтения, но тут выяснилось,  что  перипетии
Геральта и Цири занимают меня гораздо меньше, чем в детстве. Возник  такой
же, как и у тебя, синдром. Как ты его назвала? "Супружеские  обязанности"?
Так было до того момента...
    Она замолчала, потерла лицо. Кондвирамурса с изумлением заметила,  что
у Владычицы Озера дрожит рука.
    - Мне было, вероятно, лет восемнадцать, когда... когда случилось нечто
такое, что заставило меня вновь заинтересоваться легендой о Цири. И  тогда
я взялась за нее серьезно, так сказать, научно. Посвятила ей жизнь.
    Адептка  молчала,  хотя  внутри  у  нее  все  прямо-таки   кипело   от
любопытства.
    - Не прикидывайся, будто не знаешь, - жестко  сказала  Нимуэ.  -  Всем
известно, что Владычицу  Озера  снедает  прямо-таки  болезненная  страсть,
связанная с легендой о  Цири.  Кругом  только  и  слышишь,  что  неопасный
вначале бзик переродился у меня во что-то похожее на наркозависимость  или
даже манию. В этих слухах много правды, дорогая моя  Кондвирамурса,  много
правды! А ты, коли уж я взяла тебя в ассистентки, тоже заразишься этой  же
манией и зависимостью. Ибо таковы мои требования.  Во  всяком  случае,  на
время практики. Понимаешь?
    Кондвирамурса согласно кивнула.
    - Тебе только кажется, будто понимаешь. - Нимуэ взяла себя  в  руки  и
немного остыла. - Но я тебе это поясню. Постепенно. А когда время  придет,
объясню все. А сейчас - отдохни...
    Она осеклась, глянула в  окно,  на  озеро,  на  черный  штришок  лодки
Короля-Рыбака, четкий на золотом мерцании вод.
    - Пока отдохни. Осмотри галерею. В шкафах и витринах найдешь альбомы и
картоны графики, все они тематически связаны со  сказанным.  В  библиотеке
собраны все версии легенды, а  также  большая  часть  научных  разработок.
Посвяти им немного времени. Смотри, читай, концентрируйся. Я хочу, чтобы у
тебя набрался материал для сна. Зацепка, как ты выразилась.
    - Я это сделаю. Госпожа Нимуэ...
    - Слушаю.
    - Два портрета... Ну, те, что висят рядышком... Тоже не Цири?
    - Я же тебе сказала:  портретов  Цири  не  существует.  Ни  одного,  -
терпеливо  повторила  Нимуэ.  -  Более  поздние  художники  изображали  ее
исключительно в массовых сценах, каждый в меру собственной  фантазии.  Что
касается этих портретов, так тот, что слева, тоже скорее вольная  вариация
на тему, поскольку представляет нам эльфку Лару Доррен аэп Шиадаль, особу,
которой художница знать не  могла.  Ибо  художницей  была  знакомая  тебе,
вероятно, по легенде Лидия  ван  Бредвоорт.  Одно  из  уцелевших  полотен,
написанных маслом, еще висит в Академии.
    - Знаю. А второе?
    Нимуэ долго  смотрела  на  картину.  На  образ  худощавой  девушки  со
светлыми волосами и грустным взглядом. Одетой в белое платьице с  зелеными
рукавчиками,
    - Ее писал Робин Андерида, - сказала она, отворачиваясь от  полотна  и
глядя прямо в глаза Кондвирамурсе. - А кого он  изобразил...  Это  скажешь
мне ты, сновидица и онейромантка. Выясни это. И расскажи мне твой сон.

    Мэтр  Робин  Андерида  первым  заметил  приближающегося  императора  и
согнулся в поклоне. Стелла Конгрев, графиня Лиддерталь, встала  и  сделала
реверанс, быстрым жестом приказав проделать то же сидевшей в резном кресле
девушке.
    - Приветствую дам, - кивнул Эмгыр вар Эмрейс. -  Приветствую  и  тебя,
мэтр Робин. Как идет работа?
    Мэтр Робин быстро откашлялся и снова поклонился, нервно вытирая пальцы
о халат. Эмгыр знал, что художник страдает острой агорафобией и болезненно
робок. Но кому это мешает? Главное - как он пишет.
    Император, как обычно во время поездок, был одет  в  офицерскую  форму
гвардейской  бригады  "Импера"  -  черные  доспехи  и   плащ   с   шитьем,
изображающим серебряную  саламандру.  Он  подошел,  взглянул  на  портрет.
Вначале на портрет - и лишь потом на модель. Худенькую девушку со светлыми
волосами  и  грустными  глазами.  Одетую  в  белое  платьице  с   зелеными
рукавчиками и высоким вырезом, в котором виднелось колье из перидотов.
    - Прекрасно, - бросил он в пустоту - так, чтобы  непонятно  было,  что
именно он хвалит. - Прекрасно, мэтр. Извольте продолжать, не обращайте  на
меня внимания. Позвольте вас на одно слово, графиня.
    Он отошел к окну, принуждая ее идти следом.
    - Я выезжаю, - сказал он тихо. - Государственные дела зовут, благодарю
за гостеприимство. И за нее. За принцессу... Хорошая  работа,  Стелла.  Вы
вполне заслуживаете похвалы. Обе. И ты, и она.
    Стелла Конгрев низко присела в изящном реверансе.
    - Ваше императорское величество слишком добры к нам.
    - Не хвали дня до захода...
    - Ах, - графиня слегка поджала губы, - значит, так.
    - Значит, так.
    - И что будет с ней, Эмгыр?
    - Не знаю, - ответил он. - Через десять дней я возобновлю  наступление
на Севере. Оно обещает быть нелегким. Очень тяжелая война. Ваттье де  Ридо
следит  за  направленными  против  нас  заговорами  и  противодействующими
группировками. К разным, самым различным действиям  может  принудить  меня
забота о безопасности государства.
    - Это дитя ни в чем не виновно.
    - Я сказал - безопасность  государства.  Безопасность  государства  не
имеет ничего общего со справедливостью. Впрочем... - Он махнул рукой. -  Я
хочу с ней поговорить. Наедине. Подойди поближе, княжна. Ну, давай, давай.
Быстрее. Император приказывает.
    Девушка низко присела. Эмгыр  внимательно  смотрел  на  нее,  мысленно
возвращаясь к столь чреватой последствиями аудиенции в Лок Гриме.  Он  был
признателен, более того, восхищался Стеллой Конгрев, которая  за  минувшие
шесть  месяцев   сумела   превратить   неуклюжего   утенка   в   маленькую
аристократку.
    - Оставьте нас, - приказал он. - Прервись, мэтр Робин,  промой  кисти,
скажем. Тебя, графиня, прошу подождать в приемной. А ты, княжна, пройди со
мной на террасу.
    Выпавший ночью мокрый снег растаял в первых лучах утреннего солнца, но
крыши башен и навесные бойницы замка Дарн Рован все еще  были  влажными  и
блестели так, словно там что-то горело.
    Эмгыр подошел к балюстраде. Девушка, как предписывал этикет, держалась
в шаге позади него. Нетерпеливым жестом он подозвал  ее  и  велел  подойти
ближе.
    Долго молчал, обеими руками опершись о перила, вглядываясь  в  горы  и
покрывающие их вечнозеленые тисы, резко контрастирующие с меловой белизной
каменистых склонов. Поблескивала  река  -  лента  расплавленного  серебра,
змеящаяся по дну котловины.
    В воздухе чувствовалась весна.
    - Я слишком редко здесь бываю, - бросил Эмгыр. Девушка молчала.
    - Слишком редко приезжаю сюда, - повторил он, поворачиваясь к ней. - А
ведь здесь места прекрасные и спокойные. Красивый пейзаж... Ты согласна со
мной?
    - Да, ваше императорское величество.
    - В воздухе уже чувствуется весна. Я прав?
    - Да, ваше императорское величество.
    Снизу,  с  придворцовой  площади,  доносилось   пение,   перекрываемое
скрипом, бряцанием и  звоном  подков.  Эскорт,  уведомленный  о  том,  что
император собирается отбыть, спешно готовился в путь.  Эмгыр  помнил,  что
среди гвардейцев есть один, который любит петь.  Часто.  И  независимо  от
обстоятельств.

                          Обожги меня глазками,
                          Глазками озорными.
                          Одари меня ласками,
                          Ласками огневыми.

                          Вспоминай меня, милая,
                          Чтобы жизнь уберечь...
                          Наша доля постылая,
                          Наш удел - щит и меч(6)...

    - Хорошая  баллада,  -  сказал  Эмгыр  задумчиво,  поглаживая  тяжелый
золотой императорский альшбанд(7).
    - Хорошая, ваше императорское величество.
    "Ваттье уверяет меня, что уже напал на след Вильгефорца. Что найти его
- дело нескольких дней, самое большее - недель. Предателям отрубят головы,
а в Нильфгаард привезут настоящую Цириллу, королеву  Цинтры,  надо  что-то
делать с двойником!"
    - Подними голову. Она подняла.
    - У тебя есть какие-нибудь желания? - неожиданно резко спросил  он.  -
Жалобы? Просьбы?
    - Нет, ваше императорское величество.
    - Правда? Любопытно, однако. Ну, я ведь не могу приказать, чтобы они у
тебя были. Подними голову, как пристало принцессе. Надеюсь, Стелла обучила
тебя хорошим манерам?
    - Да, ваше императорское величество.
    "Действительно, хорошо выдрессировали, - подумал он. - Сначала  Риенс,
потом Стелла. Заставили как следует выучить роль, угрожая,  вероятно,  что
за ошибку или оговорку она заплатит муками и смертью. Предупредили, что ей
предстоит играть перед суровой,  не  прощающей  ошибок  аудиторией.  Перед
страшным Эмгыром вар Эмрейсом, императором Нильфгаарда".
    - Как тебя зовут?
    - Цирилла Фиона Элен Рианнон.
    - Твое настоящее имя?
    - Цирилла Фиона...
    - Не испытывай моего терпения. Имя!
    - Цирилла... - Голос девушки надломился словно веточка. - Фиона...
    - Достаточно, во имя Великого Солнца,  -  сказал  он  сквозь  зубы.  -
Довольно.
    Девушка громко засопела. В нарушение этикета. Губы у нее  дрожали,  но
этого этикет не возбранял.
    - Успокойся, - приказал он тихо,  почти  мягко.  -  Чего  ты  боишься?
Стыдишься собственного имени? Боишься его назвать? С  ним  связано  что-то
неприятное?  Если  я  спрашиваю,  то  лишь  потому,  что  хотел  бы  иметь
возможность назвать тебя твоим истинным именем. Но для этого  надо  знать,
как оно звучит.
    -  Никак,  -  ответила  девушка,  и  ее  огромные   глаза   неожиданно
заблестели, будто подсвеченные пламенем изумруды. -  Потому  что  это  имя
никакое, ваше императорское величество. Имя в самый раз для того, кто есть
никто. До тех пор, пока я остаюсь Цириллой Фионой, я  что-то  значу...  До
тех пор, пока...
    Голос сорвался так резко, что она невольно схватилась за горло,  будто
на ней было не колье, а удушающая  гарота.  Эмгыр  продолжал  сверлить  ее
взглядом, по-прежнему мысленно одобряя действия Стеллы Конгрев. Но  вместе
с тем он испытывал злобу.  Злобу  неоправданную,  беспочвенную,  а  потому
особо злую.
    "Чего я хочу от  этого  ребенка?  -  думал  он,  чувствуя,  как  злоба
заполняет его, вскипает, вздымается пеной, словно пар в котле. -  Что  мне
нужно от ребенка, которого..."
    - Знай, я ни в коей мере не причастен к твоему похищению,  девочка,  -
неожиданно для самого себя резко сказал он. - Ни в коей мере. Я не отдавал
такого приказа. Меня обманули...
    Его душила злость на самого себя. Он понимал,  что  совершает  ошибку.
Уже давно  следовало  закончить  разговор,  закончить  надменно,  властно,
грозно,  по-императорски.  Следовало  забыть  о  девчонке  и  ее   зеленых
глазах... Какое она имеет значение? Она - двойник,  подделка,  у  нее  нет
даже собственного имени. Она - никто и ничто. А императоры не  беседуют  с
теми, имя которым "никто". Императоры не признаются  в  ошибках  тем,  имя
которым "никто". Императоры не просят прощения и  не  каются  перед  теми,
которые...
    - Прости меня, - сказал он,  и  слова  эти  -  чужие  и  неприятные  -
прилипали к губам. - Я совершил ошибку. Конечно, я виновен в  случившемся.
Виновен. Но вот тебе мое слово: больше тебе  ничто  не  грозит.  Больше  с
тобой ничего  плохого  не  случится.  Никакой  несправедливости,  никакого
унижения, никаких неприятностей. Ты не должна бояться.
    - Я не боюсь. - Она подняла голову и  вопреки  этикету  взглянула  ему
прямо в глаза. Эмгыр вздрогнул, пораженный  чистотой  и  доверчивостью  ее
взгляда. Но тут же выпрямился, высокомерный и царственный до тошноты.
    - Проси у меня что хочешь.
    Она  снова  подняла  на  него  глаза,  и  он  невольно  припомнил   те
неисчислимые случаи, когда  именно  таким  способом  покупал  покой  своей
совести, покой взамен за содеянную подлость. Подло радуясь в душе, что так
дешево отделался.
    - Проси что хочешь, - повторил он, и  поскольку  усталость  уже  брала
свое, голос прозвучал как-то более  человечно.  -  Я  выполню  любое  твое
желание.
    "Пусть она не глядит на меня, - думал он. - Я не вынесу ее взгляда.
    Говорят, люди боятся глядеть мне в глаза. А я-то чего боюсь?
    Плевал я на Ваттье де Ридо и его  "высшие  государственные  интересы".
Если она попросит, я прикажу отвезти ее домой, туда,  откуда  ее  выкрали.
Прикажу отвезти в золотой карете с шестериком лошадей.  Достаточно,  чтобы
она попросила".
    - Проси у меня что хочешь, - повторил он.
    - Благодарю вас, ваше императорское  величество,  -  сказала  девушка,
опуская глаза. - Ваше императорское величество  очень  благородны,  щедры.
Если у меня и есть просьба...
    - Говори.
    - Я хотела бы остаться здесь. Здесь, в Дарн Роване. У госпожи Стеллы.
    Он не удивился. Он предполагал нечто  подобное.  Тактичность  удержала
его от вопросов, которые были бы унизительны для обоих.
    - Я дал слово, - холодно сказал  он.  -  И  да  будет  все  по  твоему
желанию.
    - Благодарю, ваше императорское величество.
    - Я дал слово, - повторил он, стараясь не избегать  ее  взгляда.  -  И
сдержу его. Однако, думаю, ты выбрала не самое  лучшее.  Высказала  не  то
желание. Если ты изменишь...
    - Я не изменю, - сказала она,  когда  стало  ясно,  что  император  не
закончит фразу. - Да и зачем менять? Я выбрала госпожу Стеллу, выбрала то,
чего  так  мало  видела  в  жизни...  Дом,   тепло   добрые   отношения...
Сердечность. Невозможно ошибиться, выбирая такое.
    "Бедная, наивная  зверушка,  -  подумал  император  Эмгыр  вар  Эмрейс
Деитвен Аддан ын Кари аэп  Морвудд,  Белое  Пламя,  Пляшущее  на  Курганах
Врагов. - Если б только ты знала,  что  именно  выбирая  такое,  совершают
самые страшные ошибки".
    Но что-то - может, далекое, давно забытое воспоминание - не  позволило
императору произнести это вслух.

    - Интересно, - сказала Нимуэ, выслушав рассказ. - И правда  интересный
сон. Были еще какие-то?
    - О! - Кондвирамурса быстрым и точным взмахом  ножа  срезала  верхушку
яйца. - У меня все  еще  в  голове  кружится  после  той  сценки!  Но  это
нормально. Первая ночь на новом месте  всегда  приносит  сумасшедшие  сны.
Знаешь, Нимуэ, о нас, сновидицах, говорят, будто наш дар не в том, что  мы
умеем снить. Если опустить снения в  трансе  или  под  гипнозом,  то  наши
сонные видения не отличаются от снов других людей  ни  интенсивностью,  ни
разнообразием, ни багажом предвещания. Нас отличает и о нашем даре говорит
нечто иное. Мы помним сны. Редко когда забываем, что нам снилось.
    - Потому что у вас нетипичная  и  только  вам  присущая  работа  желез
внутренней секреции, -  оборвала  Владычица  Озера.  -  Ваши  сны,  говоря
несколько упрощенно, не что иное, как выделения в организм эндорфина.  Как
и многие стихийные магические  таланты,  ваш  дар  прозаически  органичен.
Впрочем, к чему я говорю о том, что ты и сама прекрасно знаешь?  Я  слушаю
тебя. Так какие же сны ты помнишь еще?
    - Молодого парня, - нахмурила брови Кондвирамурса, - странствующего по
голым полям с котомкой за плечами. Голые весенние поля. Вербы... У  дороги
и на  межах.  Вербы  кривые,  дуплистые,  растопырившие  ветви...  Еще  не
зазеленевшие.  Парень  идет,  осматривается.  Наступает  ночь.   На   небе
загораются звезды. Одна из них движется. Это комета. Красная,  рассыпающая
искры, она наискосок пересекает небосклон.
    - Браво, - улыбнулась Нимуэ. - Хоть я  и  понятия  не  имею,  кого  ты
видела во сне, можно  по  крайней  мере  точно  определить  дату  события.
Красная комета была видна в течение шести дней  весной  в  год  заключения
цинтрийского мира. Точнее, в первые  дни  марта.  В  остальных  снах  тоже
появлялись какие-нибудь календарные события?
    - Мои сны, - фыркнула Кондвирамурса, подсаливая яйцо, -  не  календарь
огородника. В них нет табличек с датами. Но, чтобы быть точной,  я  видела
сон о битве  под  Бренной,  вероятно,  насмотревшись  на  полотно  Николая
Цертозы в твоей галерее. А дата битвы под Бренной  тоже  известна.  Та  же
самая, что и год кометы. Я ошибаюсь?
    - Не ошибаешься. Что-нибудь особенное было в твоем сне о битве?
    -  Ничего.  Кони,  люди,  оружие.  Люди  толкались  и  орали.  Кто-то,
вероятно, ненормальный, ревел: "Орлы! Орлы!"
    - Что еще? Ты сказала, что снов был полный мешок.
    - Не помню. - Кондвирамурса осеклась. Нимуэ улыбнулась.
    - Ну, хорошо. - Адептка гордо  вскинула  голову,  не  давая  Владычице
Озера  возможности  позлословить.  -  Да,  случается,  что  и  я  забываю.
Идеальных людей не бывает. Повторяю: мои сны - видения,  а  не  каталожные
карточки.
    -  Знаю,  -  обрезала  Нимуэ.  -  Я  не  проверяю  твои   сновидческие
способности. Это не экзамен, а анализ  легенды.  Ее  загадок  и  пробелов.
Кстати, у нас  получается  вовсе  не  дурственно,  в  первых  же  снах  ты
распознала девушку с портрета, двойника Цири, которую  Вильгефорц  пытался
выдать за наследницу цинтрийского престола.
    Они замолчали, потому что в кухню вошел Король-Рыбак.  Поклонившись  и
буркнув что-то, он взял  с  буфета  хлеб,  горшок-двойчатку  и  полотняный
сверток. Вышел, не забыв поклониться и снова что-то пробурчать.
    - Он сильно хромает, - сказала Нимуэ, по возможности равнодушно. -  Он
был тяжело ранен. Кабан распорол ему на охоте ногу. Поэтому он  почти  все
время проводит в лодке. В гребле и рыболовстве  рана  ему  не  мешает,  на
лодке он забывает о своей беде. Это очень порядочный и добрый  человек.  А
мне...
    Кондвирамурса тактично молчала.
    - А мне необходим мужчина, - деловито пояснила миниатюрная чародейка.
    "Мне тоже, - подумала адептка. - Черт побери,  как  только  вернусь  в
Академию,  первым  делом  дам...  кому-нибудь  себя  совратить.   Целибат,
конечно, вещь хорошая, но не дольше одного семестра".
    Нимуэ кашлянула.
    - Если ты закончила с завтраком и мечтаниями, идем в библиотеку.

    - Вернемся к твоему сну.
    Нимуэ раскрыла папку, перебросила несколько  акварелей,  вынула  одну.
Кондвирамурса узнала сразу.
    - Аудиенция в Лок Гриме?
    - Разумеется. Двойника представляют императорскому двору. Эмгыр делает
вид, будто позволил себя обойти, строит хорошую мину при плохой игре. Вот,
взгляни,  послы  Северных  Королевств,  для  которых  разыгрывается   этот
спектакль. А  вот  здесь  мы  видим  нильфгаардских  герцогов,  получивших
афронт: император пренебрег их дочерьми,  отверг  предложения  вступить  в
родство. Жаждущие мести, они перешептываются, наклонившись друг  к  другу,
уже готовят заговор и  убийство.  Девочка-двойник  стоит  склонив  голову,
художник, чтобы подчеркнуть таинственность, даже надел на  нее  скрывающую
лицо вуаль.
    - И ничего  больше,  -  продолжила  после  паузы  чародейка,  -  мы  о
фальшивой Цири не знаем. Ни  одна  из  версий  легенды  не  сообщает,  что
сталось с ней впоследствии.
    - Однако можно догадываться, - печально заметила Кондвирамурса, -  что
ее судьбе не позавидуешь. Когда Эмгыр получил оригинал - а мы  знаем,  что
он его получил, - он освободился от фальсификата. Когда я снила этот  сон,
я не почувствовала трагедии, а ведь  в  принципе  должна  была  бы  что-то
ощутить, если б... С другой  стороны,  то,  что  я  вижу,  не  обязательно
происходило в реальности. Как каждый человек, я вижу сонные миражи, мечты.
И... страхи.
    - Знаю.

    Они беседовали до обеда, просматривая папки и фасцикулы(8) с гравюрами.
У Короля-Рыбака, видимо, выдался удачный день, потому что на  обед  подали
лосося на вертеле. На ужин тоже.
    Ночью Кондвирамурса спала скверно. Слишком плотно поела.
    Сон не пришел. Она была угнетена, но Нимуэ ничуть не расстроилась.  "У
нас есть время, - сказала она. - У нас впереди еще много ночей".

    В башне Inis Vitre было несколько  ванных,  можно  сказать  роскошных,
светящихся мрамором и сверкающих  латунью,  обогреваемых  гипокаустами(9),
помещенными где-то в подвалах. Кондвирамурса не стеснялась занимать  ванны
часами, но все равно то и дело сталкивалась  с  Нимуэ  в  бане,  маленьком
деревянном домике с выходящим на озеро помостом. Мокрые, окутанные паром с
поливаемых водой раскаленных камней, они вдвоем усаживались на скамеечках,
от души похлестывая друг дружку березовыми вениками, и соленый пот  ел  им
глаза.
    - Если я правильно поняла, - Кондвирамурса отерла лицо, - моя работа в
Inis Vitre сводится к тому, чтобы прояснять  все  белые  пятна  легенды  о
ведьмаке и ведьмачке?
    - Ты поняла правильно.
    - Днем, когда мы рассматриваем картинки, и во время беседы  я  как  бы
подзаряжаюсь для сна, чтобы ночью увидеть истинную,  никому  не  известную
версию данного события?
    На этот раз Нимуэ не сочла нужным подтверждать. Она  просто  несколько
раз прошлась веничком, встала, плеснула на раскаленные камни воды.  Бухнул
пар, от жара на миг перехватило дыхание.
    Нимуэ вылила на себя остатки воды из ушата. Кондвирамурса  восхищалась
ее фигурой. Несмотря на малый рост, чародейка была  сложена  на  удивление
пропорционально.  Ее  формам  и  здоровой  коже  могла   бы   позавидовать
двадцатилетняя  девушка.  Кондвирамурсе  было,  кстати  сказать,  двадцать
четыре. И она завидовала.
    - Если я даже что-то выясню, - начала  она,  снова  отирая  вспотевшее
лицо, - то где уверенность, что я вижу истину? То, что было на самом деле?
Честное слово, не знаю...
    - Об этом через минуту, - отрезала Нимуэ. - Пошли  на  воздух.  Я  уже
достаточно здесь насиделась. Охладимся, потом поговорим.
    Это тоже входило  в  ритуал.  Они  выбежали  из  бани,  шлепая  босыми
ступнями по доскам помоста, и прыгнули в озеро,  издавая  при  этом  дикие
вопли. Наплескавшись  вдоволь,  выбрались  на  помост  принялись  отжимать
волосы.
    Сидевший  в  лодке  Король-Рыбак,  встревоженный  плеском  и  воплями,
оглянулся, посмотрел на них, прикрыв глаза рукой, но тут же  отвернулся  и
занялся рыбацкими  аксессуарами.  Кондвирамурсе  такое  поведение  мужчины
показалось унизительным и обидным. Ее мнение о  Короле-Рыбаке  значительно
улучшилось, когда она заметила, что время, которое он не  посвящал  рыбной
ловле, он отдавал чтению. Он  ходил  с  книгой  даже  до  ветру.  А  книга
называлась  -  хо-хо!  -  не  как-нибудь,  a  Speculum  aureum(10) и  была
произведением серьезным и сложным. Так что, если в первые  дни  пребывания
на  Inis  Vitre  Кондвирамурса  немножко  удивлялась  Нимуэ,   то   теперь
перестала.  Было  ясно,  что  Король-Рыбак  казался  невежей  и  грубияном
исключительно  внешне.  Скорее  всего  вел   себя   так   из   соображений
безопасности. Мимикрия!
    "Тем  не  менее,  -  подумала  Кондвирамурса,   -   оскорбительным   и
необъяснимым афронтом следует  считать  то,  что  он  отдает  предпочтение
удочкам и  блеснам,  когда  на  помосте  разгуливают  во  всей  красе  две
обнаженные мазели, чьи тела совершенством не уступают телам нимф  и  наяд,
от которых - ё-мое! - глаз не оторвешь".
    - Если я что-нибудь выясню, - вернулась  она  к  теме,  вытирая  грудь
полотенцем,  -  то  где  гарантия,  что  я  увидела  истину?  Я  знаю  все
литературные версии легенды  от  "Полвека  поэзии"  Лютика  до  "Владычицы
Озера"  Андреи  Равикса.  Знаю  преподобного  Ярре,   знаю   все   научные
разработки, не говоря уж о популярных изданиях. Все  прочитанное  оставило
след, оказало влияние, я не в состоянии выделить это из моих снов. Есть ли
какая-то возможность продраться сквозь фикции и выяснить истину?
    - Есть.
    - И сколь же она велика?
    - Столь же, - Нимуэ кивком указала на лодку, стоящую на приколе, - как
у Короля-Рыбака. Сама видишь, он без  передышки  закидывает  свои  крючки.
Зацепляет водоросли, корни, затопленные коряги,  стволы,  старые  башмаки,
утопленниц  и  черт  знает  что  еще.  Но  время  от  времени  что-то  там
вылавливает приличное.
    - Стало быть - удачной ловли, - вздохнула Кондвирамурса,  одеваясь.  -
Закидываем невод и ловим. Ищем истинные версии легенды, отпарываем обшивку
и подкладку, простукиваем сундук, надеясь найти второе дно.  А  что,  если
второго дна не существует? При всем  уважении  к  тебе,  Нимуэ,  я  должна
сказать: мы не первые на  этой  рыбалке.  Откуда  такая  уверенность,  что
какие-да-нибудь подробности, какой-то штришок упущен теми,  кто  занимался
легендой до нас? Что они оставили нам хотя бы одну-единственную рыбешку?
    - Оставили, - убежденно сказала Нимуэ, расчесывая мокрые волосы. - То,
в чем они сами не разобрались, чего не поняли, они заштукатурили выдумками
и красивой ложью. Либо обошли молчанием.
    - Например?
    - Например, чтобы далеко не ходить, зимовку ведьмака в  Туссенте.  Все
версии легенды обходят эпизод молчанием, отделываются ничего не  говорящей
фразой "Герои провели зиму в  Туссенте".  Даже  Лютик,  посвятивший  своим
деяниям в том  княжестве  две  главы,  во  всем,  что  касается  ведьмака,
поразительно немногословен. Так не следует ли узнать, что происходило в ту
зиму? После бегства  из  Бельхавена  и  встречи  с  эльфом  Аваллак'хом  в
подземном комплексе Tir na Вeа Arainne. После стычки  в  Каэд  Мырквиде  и
приключений с друидками. Что делал ведьмак в Туссенте с октября по январь?
    - Что делал, что делал! Зимовал, -  фыркнула  адептка.  -  Не  мог  до
оттепели  перебраться  через  перевал,  вот  и  зимовал,   и   скучал.   И
неудивительно,  что  позднейшие  авторы  обходили  этот  скучный  фрагмент
лаконичным "Прошла зима". Но если это так уж важно, попытаюсь выяснить.  У
нас есть какие-нибудь картины или рисунки?
    Нимуэ улыбнулась:
    - У нас есть даже один рисунок на рисунке.

    Наскальная фреска изображала сцену охоты. Тощие, намеченные небрежными
движениями кисти человечки с луками и копьями гнались,  дико  подпрыгивая,
за огромным фиолетовым бизоном, на боку которого были намалеваны  тигриные
полосы, а над лирообразными изогнутыми рогами висело нечто вроде стрекозы.
    - Так, - покачал головой Регис. - Стало  быть,  это  и  есть  картина,
нарисованная Аваллак'хом, многознающим эльфом.
    - Да, - сухо подтвердил Геральт. - Это она и есть.
    - Проблема в том, что в тщательно исследованных нами  пещерах  нет  ни
следа эльфов или других созданий, о которых ты упоминал.
    - Они здесь были. А сейчас попрятались. Или же убрались вон.
    - Сие есть факт бесспорный.  Не  забывай,  аудиенция  тебе  была  дана
исключительно после вмешательства фламинки. Видимо, сочли, что одной такой
встречи  вполне  достаточно.  После  того,  как   фламинка   категорически
отказалась сотрудничать, я, поверь, не знаю, что еще можно предпринять. Мы
таскаемся по пещерам целый день, и я не могу отделаться от  ощущения,  что
таскаемся впустую.
    - Я тоже, - горько сказал ведьмак, - не могу  отделаться.  Никогда  не
пойму эльфов. Но по крайней мере уже знаю,  почему  большинство  людей  не
питает к ним нежных чувств. Трудно, понимаешь, отделаться от ощущения, что
они насмехаются над нами, измываются, презирают. Смеются.
    - В тебе говорит антропоморфизм.
    - Разве что самую малость. Но ощущение остается.
    - Что дальше?
    - Возвращаемся в  Каэд  Мырквид  за  Кагыром,  друидки  уже  наверняка
подлатали его оскальпированную  головенку.  Потом  садимся  на  лошадей  и
воспользуемся приглашением княгини Анны Генриетты. Не гримасничай, вампир.
У Мильвы сломаны ребра, у Кагыра  разбита  башка,  небольшая  передышка  в
Туссенте обоим пойдет на пользу. Надобно также вытянуть Лютика  из  аферы,
потому как, сдается мне, он вляпался крепко.
    - Ну что ж, - вздохнул Регис, - да будет так. Стану держаться подальше
от зеркал и собак, сторониться чародеев и телепатов. А если меня, несмотря
на все, раскроют, рассчитываю на тебя.
    - Можешь, - серьезно ответил Геральт. - Я  тебя  в  беде  не  оставлю.
Дружище.
    Вампир улыбнулся, а поскольку они были одни,  позволил  себе  показать
полный комплект резцов, клыков, коренных и зубов мудрости.
    - Дружище?
    - Во мне говорит антропоморфизм. Ну ладно, выбираемся из  этих  пещер,
дружище. Ибо здесь, похоже, мы не найдем ничего,  кроме,  как  сказала  бы
Мильва, ремонтизма.
    - Ревматизма... Разве что... Геральт?  Tir  nu  Вeа  Arainnee,  эльфий
некрополь, судя по тому, что ты видел, находится за  наскальной  картиной,
как раз за этой стеной... Туда можно попасть, если... Ну, понимаешь?  Если
ее раздолбать. Об этом ты не подумал?
    - Нет, не подумал.

    Королю-Рыбаку, видать, снова  подфартило,  потому  что  на  ужин  были
копченые  гольцы.  Рыбы  оказались  настолько  вкусными,  что  про  ученые
разговоры забыли. Кондвирамурса объелась снова.

    Копченые гольцы отыгрались на сновидице. "Пора спать, - подумала  она,
второй  раз  поймав  себя  на  том,  что  страницы  книжки  переворачивает
машинально, вовсе не улавливая содержания. - Пора!"
    Она зевнула, отложила книжку. Раскинула подушки из положения  "читать"
в положение "отдыхать", заклинанием погасила  лампу.  Комната  моментально
погрузилась в непроницаемый, тягучий как патока  мрак.  Тяжелые  бархатные
шторы были плотно затянуты - адептка давно уже на практике убедилась,  что
в темноте видеть сны легче. "Что выбрать? - подумала  она,  потягиваясь  и
ворочаясь на простыне. - Отдаться онейроидной стихии или попытаться ловить
на крючок?"
    Вопреки общераспространенным утверждениям, сновидицы не  помнили  даже
половины своих вещих снов, значительная часть их  оставалась  в  памяти  в
виде смешения картинок, меняющих расцветки и формы, словно в калейдоскопе,
детской игрушке из зеркалец и стеклышек. Еще полбеды, когда перемежающиеся
картинки были просто лишены  какого-то  склада,  лада  и  даже  намека  на
значимость.  Тогда  можно  было  спокойно  перейти  к  следующему   пункту
"повестки дня", вернее, ночи. По принципу: "не помню, значит, и не  стоило
помнить". На жаргоне сновидиц такие сны назывались ни  на  что  не  годной
"замазкой".
    Худшими и более постыдными были "призраки" - сны, из которых сновидицы
запоминали лишь отрывки, клочки знаний, сны, от которых к  утру  оставался
только  туманный  привкус  воспринятого   сигнала.   Если   же   "призрак"
повторялся,  это  значило,  что  имеет  место  сон,   содержащий   немалую
информационную ценность. Тогда  сновидица  концентрацией  и  самовнушением
принуждала себя повторно, на  этот  раз  во  всех  подробностях,  вылущить
конкретного "призрака". Наилучшие результаты давал метод принуждения  себя
к новому сну сразу после пробуждения - это  называлось  "тралением".  Если
сон не давал себя "зацепить", следовало попытаться  вновь  вызвать  данную
картину на одном из последующих сеансов путем  концентрации  и  медитации,
упреждающих погружение в сон. Такие  программированные  снения  назывались
"загарпуниванием".
    После двенадцати проведенных на острове ночей Кондвирамурса  заполнила
уже три листа, три комплекта снов. Был перечень достойных похвалы  успехов
- список "призраков",  которые  сновидица  успешно  "затратила"  или  даже
"загарпунила". К таким относились сны о бунте на острове Танедд, а также о
путешествиях ведьмака и его группы через снежные заносы перевала Мальхеур,
через весенние разливы и раскисшие дороги в долине. Был перечень провалов,
то есть снов,  которые,  несмотря  на  все  усилия,  так  и  остались  для
слушательницы Академии загадкой. И был  список,  так  сказать,  рабочий  -
перечень снов, ожидавших своей очереди.
    И был один сон - странный, но очень приятный,  -  который  то  и  дело
возвращался в отрывках и мерцаниях,  в  неуловимых  звуках  и  шелковистых
прикосновениях.
    Милый, чудесный сон.
    "Хорошо, - подумала Кондвирамурса, прикрывая глаза. - Да будет так".

    - Похоже, я знаю, чем занимался ведьмак, зимуя в Туссенте.
    - Ну-ка, ну-ка. - Нимуэ оторвалась от оправленного в кожу  гримуара  и
поверх очков взглянула на сновидицу. - Наконец-то ты что-то выяснила?
    - А как же, - горделиво сказала  Кондвирамурса.  -  Увидела!  Ведьмака
Геральта и женщину с  коротко  стриженными  черными  волосами  и  зелеными
глазами. Не знаю, кто это мог быть. Может, та княгиня, о которой  пишет  в
своих заметках Лютик?
    -  Видимо,  ты  читала  невнимательно,  -  немного  охладила  ее   пыл
чародейка.  -  Лютик  описывает  княгиню  Анарьетту  детально,  а   другие
источники подтверждают, что  волосы  у  нее  были,  цитирую:  "каштанового
цвета, с сияющим, воистину злату подобным ореолом". Конец цитаты.
    - Стало быть, не она, - согласилась  адептка.  -  "Моя"  женщина  была
брюнеткой. Ни  дать  ни  взять  -  настоящий  уголь!  А  сон...  хм-м-м...
Интересный.
    - Слушаю внимательно.
    - Они разговаривали. Но это был не совсем обычный разговор.
    - И что же в нем было необычного?
    - Большую часть времени она держала ноги у него на плечах.

    - Скажи, Геральт, ты веришь в любовь с первого взгляда?
    - А ты?
    - Верю.
    - Тогда я знаю, что нас соединило. Притяжение противоположностей.
    - Не будь циником.
    - Почему? Цинизм, говорят, доказывает наличие интеллекта.
    -  Неправда.  Цинизм,  при  всем  своем  интеллектуальном  обрамлении,
отвратительно неискренен. Я не переношу  никаких  неискренностей.  Однако,
коли уж мы об этом заговорили... Скажи, ведьмак,  что  ты  любишь  во  мне
больше всего?
    - ЭТО.
    - Ты из цинизма шарахаешься в тривиальность  и  банал.  Попытайся  еще
раз.
    - Больше всего я люблю в тебе твой ум, твой интеллект и твою  духовную
глубину. Твою независимость и свободу. Твою...
    - Не понимаю, откуда в тебе столько сарказма.
    - Это был не сарказм. Это была шутка.
    - Терпеть не могу таких шуточек. Тем более не  ко  времени  сказанных.
Всему, дорогой мой, свое время, и  время  всякой  вещи  под  небом.  Время
молчать и время говорить, время плакать и время смеяться, время  насаждать
и время вырывать,  пардон,  собирать  посаженное,  время  шутить  и  время
размышлять...
    - Время обнимать и время уклоняться от объятий?
    - Не принимай сказанного столь  буквально.  Давай  примем  лучше,  что
сейчас  пришло  время  комплиментов.  Любовь   без   комплиментов   отдает
физиологией, а физиология плоска. Говори мне комплименты!
    - Ни у кого от Яруги до Буйны нет такой прелестной попки, как у тебя.
    - Везет же! Теперь ради разнообразия ты  поместил  меня  где-то  между
варварскими  северными  речками.  Опуская  вообще  сомнительное   качество
метафоры, нельзя было разве сказать: "От Альбы до Вельды"? Или  от  "Альбы
до Сансретуры"?
    - Мне ни разу в жизни  не  доводилось  бывать  на  Альбе.  Я  стараюсь
избегать сравнений, если они не подкреплены личным знанием вопроса.
    - И-ах! Так ты серьезно? Отсюда вывод: попок - а речь, как ни  говори,
все еще о них - ты повидал и опробовал  опытным  путем  достаточно  много,
чтобы сделать соответствующие сравнительные выводы?  А,  белоголовый?  Так
сколько же женщин было у тебя  до  меня?  Э?  Вопрос  поставлен,  ведьмак.
Нет-нет, лапы прочь, таким манером ты не отвертишься. Так сколько женщин у
тебя было до меня?
    - Ни одной. Ты у меня первая!
    - Ну то-то же!

    Нимуэ уже достаточно долго разглядывала картину, изображающую в мягком
кьяроскуро десять сидящих за круглым столом женщин.
    - Жаль, - бросила она наконец, - что мы не знаем, как они выглядели на
самом деле.
    - Великие мэтрессы, - прыснула Кондвирамурса. - Но ведь их портретов -
завались! В одной только Аретузе...
    - Я сказала: на самом деле, - обрезала Нимуэ.  -  Я  имею  в  виду  не
льстивые подобия, намалеванные на  основании  других,  не  менее  льстивых
портретов. Не забывай, было время уничтожения  портретов  чародеек.  Да  и
самих чародеек заодно. А  потом  был  период  пропаганды,  когда  мэтрессы
должны  были  самою  своею  внешностью  пробуждать  уважение,   изумление,
восхищение и священный ужас. Именно из тех времен идут все Собрания  Ложи,
заговоры и договоры, полотна и графика, изображающие стол, а за ним десять
изумительных, обворожительно прекрасных женщин.  А  истинных,  аутентичных
портретов  нет.  Не  считая  двух:  чудом  уцелевший   портрет   Маргариты
Ло-Антиль, что висит в Аретузе на  острове  Танедд,  и  портрет  Шеалы  де
Танкарвилль в Эссенаде в Лан Эксетере.
    - А написанный эльфами портрет Францески Финдабаир, который  выставлен
в венгербергской пинакотеке?
    - Фальшивка. Когда открыли Двери и эльфы ушли, они забрали с собой или
же уничтожили все произведения искусства, не оставили ни одной картины. Мы
не знаем, была ли Маргаритка из Долин  действительно  так  прекрасна,  как
гласит предание. Вообще не знаем, как выглядела Ида Эмеан. А  поскольку  в
Нильфгаарде портреты чародеек уничтожали страстно и старательно, постольку
мы не имеем понятия об истинной внешности Ассирэ вар  Анагыд  и  Фрингильи
Виго.
    - Однако примем и условимся, - вздохнула Кондвирамурса, - что все  они
были именно такими, как их изображали позже. Властными, добрыми и мудрыми,
предусмотрительными,  справедливыми   и   благородными.   И   прекрасными,
убийственно прекрасными... Примем так. Тогда как-то жить становится легче.

    Дневные дела в Inis Vitre обрели черты довольно  утомительной  рутины.
Анализ снов Кондвирамурсы, начинающийся за завтраком,  обычно  затягивался
до полудня. Время между полуднем и обедом адептка проводила на прогулках -
да и они вскоре сделались рутинными и скучными. И неудивительно - за  один
час остров можно было обойти  дважды,  насмотревшись  при  этом  на  такие
"увлекательные" объекты, как гранит, карликовая сосна,  щебень  и  галька,
беззубки, вода и чайки.
    После обеда и  долгой  сиесты  начинались  дискуссии,  просмотр  книг,
манускриптов и свитков, разглядывание картин, графики и  карт.  И  долгие,
затягивающиеся до ночи диспуты о том, как соотносятся между собой  легенда
и истина.
    А потом были ночи - и сны. Различные сны. Воздержание  давало  о  себе
знать. Вместо загадок ведьмачьей легенды Кондвирамурсе снился Король-Рыбак
в самых разнообразных ситуациях, начиная от предельно неэротичных и кончая
эротически экстремальными.  В  предельно  неэротическом  сне  Король-Рыбак
волок ее на леске  за  лодкой.  Греб  медленно  и  отупело,  так  что  она
погружалась в воду, тонула, задыхалась, и к тому же ее раздирал  на  части
жуткий страх - она чувствовала, что от дна озера отрывается и  взмывает  к
поверхности нечто жуткое, что-то такое, что жаждет заглотить тянущуюся  за
лодкой наживку, коей  была  она.  Это  "нечто"  уже  вот-вот  должно  было
схватить ее, но тут Король-Рыбак сильней налегал на весла, утягивая ее  за
пределы досягаемости челюстей  невидимого  хищника.  Она  захлебывалась  и
просыпалась.
    Во сне недвусмысленно и экстремально эротическом она стояла на коленях
на дне раскачивающейся лодки,  перегнувшись  через  борт,  а  Король-Рыбак
держал ее за шею и "прочищал" с великим запалом, бурча  при  этом,  хрипя,
отхаркиваясь  и  сплевывая.   Несмотря   на   физическое   удовлетворение,
Кондвирамурса чувствовала перекручивающий внутренности ужас -  что  будет,
если Нимуэ их прихватит? Неожиданно в воде озера возникало расплывчатое  и
искаженное яростью лицо маленькой чародейки, и адептка просыпалась  вся  в
поту.
    Тогда она вставала,  отворяла  окна,  захлебывалась  ночным  воздухом,
лунным светом, наплывающим от озера туманом.
    Потом ложилась и продолжала снять дальше.

    У башни Inis Vitre была терраса, опирающаяся на  столбы  и  нависающая
над озером.  Вначале  Кондвирамурса  не  обращала  на  это  обстоятельство
внимания, однако в конце концов стала  задумываться.  Странная  терраса  -
совершенно недоступная. Ни одно  известное  ей  помещение  не  имело  сюда
выхода.
    Понимая, что жилища  чародеек  не  могут  обойтись  без  таких  тайных
аномалий, Кондвирамурса не задавала вопросов. Даже когда, прогуливаясь  по
берегу  озера,  замечала  глядящую  на  нее  с  террасы  Нимуэ.   Террасы,
недоступной, видимо, только для непосвященных.
    Возмущенная тем, что ее считают простофилей, она  обиделась  и  повела
себя так, будто  ничего  не  случилось.  Однако  вскоре  "страшная  тайна"
перестала быть таковой.
    Это  произошло  после  того,  как  на  нее   снизошла   череда   снов,
активированных акварелями Вильмы Вессэли. Увлеченная,  по-видимому,  одним
из фрагментов легенды, художница посвятила все свои  произведения  Цири  и
Башне Ласточки.
    - Странные у  меня  бывают  после  этих  картинок  сны,  -  посетовала
Кондвирамурса на следующее утро. - Я сню... картинки. Все время одни и  те
же картинки. Не ситуации, картинки. Цири на  зубцах  башни...  Неподвижная
картинка.
    - И ничего больше? Никаких ощущений, кроме зрительных? Нимуэ, конечно,
знала, что  такая  способная  сновидица,  как  Кондвирамурса,  снит  всеми
органами чувств - воспринимает сны не только  зрительно,  как  большинство
людей, но также слухом, обонянием, осязанием и даже... вкусом.
    - Ничего, - покачала головой Кондвирамурса. - Только....
    - Ну-ну...
    - Мысль. Упорная мысль. Что над тем озером, в той башне,  я  вовсе  не
хозяйка, а узница.
    - Пойдем со мной.
    Как Кондвирамурса и полагала, выйти на террасу можно  было  только  из
личных комнат чародейки, чистеньких, ухоженных, пахнущих сандалом, миррой,
лавандой и нафталином. Надо было воспользоваться маленькой потайной дверью
и винтовой лестницей, ведущей вниз. Лишь после этого  можно  было  попасть
куда следовало.
    В комнате в отличие от  остальных  помещений  на  стенах  не  было  ни
панелей, ни обоев, простая побелка,  а  потому  здесь  было  светло.  Свет
вливался и сквозь огромное трехстворчатое окно, вернее, остекленные двери,
ведущие прямо на террасу, что нависла над озером.
    Единственными предметами мебели в комнате были  два  кресла,  огромное
зеркало в овальной раме красного дерева и что-то вроде стойки с поперечным
горизонтальным плечом, на котором, касаясь фестонами пола,  висел  гобелен
размером пять на семь футов.
    Скальный обрыв над горным озером. Замок, утопленный  в  склон  обрыва,
словно часть каменной стены. Замок, который Кондвирамурса хорошо знала  по
многочисленным иллюстрациям.
    - Цитадель Вильгефорца, место заключения Йеннифэр.  Здесь  завершилась
легенда.
    -  Верно,  -  с  деланным  равнодушием  подтвердила  Нимуэ.  -   Здесь
завершилась легенда, по крайней мере в  ее  известных  версиях.  Мы  знаем
именно эти версии, поэтому нам кажется, будто мы знаем финал. Цири сбежала
из Башни Ласточки, где, как ты выснила, она  была  в  заточении.  Убежала,
когда сообразила, что с ней намерены сделать. Легенды  приводят  множество
вариантов ее бегства...
    - Мне, - перебила Кондвирамурса, - особенно  нравится  та,  в  которой
говорится о бросании за спину предметов. Гребня, яблока и носового платка.
Но...
    - Кондвирамурса!
    - Прости.
    - Версий бегства, как я уже говорила, множество.  Но  до  сих  пор  не
совсем ясно, каким образом Цири из Башни Ласточки  попала  прямо  в  замок
Вильгефорца... А ты никак не  можешь  выснить  Башню  Ласточки?  Попытайся
выснить замок. Внимательнее приглядись к гобелену... Ты меня слушаешь?
    - Зеркало... Оно магическое, да?
    - Нет. Я выдавливаю перед ним прыщи.
    - Прости.
    - Это зеркало Хартманна, -  пояснила  Нимуэ,  видя  сморщенный  нос  и
надутые губы  адептки.  -  Если  хочешь,  загляни.  Но,  пожалуйста,  будь
осторожна.
    -  А  правда  ли,  -  спросила   дрожащим   от   возбуждения   голосом
Кондвирамурса, - что через Хартманна можно перейти в другие...
    -  Миры?  Конечно.  Но  не  сразу,  не  без   подготовки,   медитации,
концентрации и множества других действий. Советуя тебе быть осторожной,  я
имела в виду нечто другое.
    - Что именно?
    - Зеркало действует в обе стороны. Из Хартманна в любой  момент  может
что-нибудь выйти.

    - Знаешь, Нимуэ... Когда я смотрю на гобелен...
    - Ты снила?
    - Снила. Но странно. С высоты птичьего полета. Я была птицей... Видела
замок  снаружи.  Но  не  могла  в  него  проникнуть,  Что-то  не   давало,
перекрывало доступ.
    - Смотри на гобелен, - приказала Нимуэ. - Смотри на  Цитадель.  Смотри
внимательно,  сосредоточься  на  каждой  детали.  Концентрируйся   сильно,
глубоко, врежь это изображение в память. Я хочу,  чтобы  во  сне  ты  туда
вошла. Попала внутрь. Очень важно, чтобы ты туда вошла.

    Снаружи, за стенами замка, судя по всему, бушевала  прямо-таки  адская
метель, в камине огонь так  и  гудел,  быстро  пожирая  поленья.  Йеннифэр
блаженствовала в тепле. Ее теперешняя "келья" была, правда, в  тысячи  раз
теплее той мокрой дыры, в которой она провела, пожалуй, месяца два, но все
равно и тут у нее зуб на зуб не попадал. Там она полностью  потеряла  счет
времени, да и потом никто не торопился  сообщить  ей  дату,  но  она  была
уверена, что на улице зима, декабрь, может, даже январь.
    - Ешь, Йеннифэр, - сказал Вильгефорц. - Ешь, не стесняйся.
    Чародейка и не думала стесняться. А  если  ела  медленно  и  с  трудом
справлялась с курицей,  то  исключительно  потому,  что  ее  только-только
зарубцевавшиеся пальцы все еще были неловкими и почти не гнулись. Удержать
нож и вилку ими было трудно. А есть руками она не  хотела  -  предпочитала
демонстрировать свое превосходство Вильгефорцу и  остальным  пиршествующим
гостям чародея. Ни одного из них она не знала.
    - Искренне сожалею, но вынужден сообщить тебе,  -  сказал  Вильгефорц,
поглаживая  пальцами  ножку  фужера,  -   что   Цири,   твоя   подопечная,
распрощалась с этим миром. Винить за это ты можешь только себя,  Йеннифэр.
И свое безрассудное, бессмысленное упрямство.
    Один  из  гостей,  невысокий  темноволосый  мужчина,   мощно   чихнул,
высморкался в батистовый платочек. Нос у него был опухший, красный и  явно
наглухо забитый.
    -  Будь  здоров,  -  сказала  Йеннифэр,  на  которую  зловещие   слова
Вильгефорца не произвели никакого впечатления. - Откуда бы такая серьезная
простуда, милсдарь? Слишком долго стояли на сквозняке после ванны?
    Второй  гость,  годами  постарше,  крупный,  худой,  с   отвратительно
белесыми глазами, неожиданно  захохотал.  Простудившийся  же  после  ванны
мужчина, хоть физиономию ему перекосило от злости, поблагодарил  чародейку
кивком и короткой простуженной фразой. Однако недостаточно короткой, чтобы
она не уловила нильфгаардского акцента.
    Вильгефорц повернулся к ней. Он больше  не  носил  на  голове  золотой
"опалубки" для хрустального яблока в глазной впадине, однако выглядел  еще
чудовищней, чем тогда, летом, когда она увидела его  рану  в  первый  раз.
Регенерированное левое глазное  яблоко  уже  пришло  в  порядок,  но  было
заметно меньшего размера нежели правое. От  такой  картинки  перехватывало
дыхание.
    - Ты, Йеннифэр, - процедил он, - вероятно, полагаешь, что я лгу, ловлю
тебя в силки, пытаюсь застать врасплох?  Зачем  бы  мне  это?  Известие  о
гибели Цири потрясло меня не меньше, да  что  там,  гораздо  сильнее,  чем
тебя. В конце концов, я связывал с  девушкой  вполне  конкретные  надежды,
строил планы, которым предстояло сыграть решающую роль в  моей  дальнейшей
жизни. Теперь девушка мертва, и мои планы рухнули.
    - Прекрасно. - Йеннифэр, с трудом удерживая нож непослушными пальцами,
пыталась резать нашпигованную черносливом свиную котлету.
    - Тебя же, - продолжал чародей, не обращая внимания на комментарий,  -
связывала с Цири исключительно  глупая  сентиментальность,  на  которую  в
различных пропорциях влияли сожаление о собственном  бесплодии  и  чувство
вины. Да, да, Йеннифэр,  чувство  вины!  Ведь  ты  активно  участвовала  в
скрещивании парочек и, я бы сказал, в откормке  производителей,  благодаря
чему и явилась на свет малютка Цири. И ты перенесла свои чувства  на  плод
генетического  эксперимента  -   кстати   сказать,   неудачного.   Ибо   у
экспериментаторов не хватило знаний.
    Йеннифэр молча пожелала  ему  успехов,  подняв  бокал  и  одновременно
искренне моля судьбу, чтобы та не дала  бокалу  вывалиться  из  руки.  Она
постепенно приходила к выводу, что по меньшей мере два пальца из  пяти  не
будут сгибаться очень долго. Возможно, никогда.
    Вильгефорц не обратил на ее жест никакого внимания.
    - Теперь уже поздно. Это случилось,  -  прошипел  он  сквозь  зубы.  -
Однако знай, Йеннифэр, у меня-то знания были. А если б была и девушка,  то
я своими знаниями наверняка бы воспользовался. Остается лишь  сокрушаться.
А ведь я мог бы укрепить и подлечить твой  эрзац  материнского  инстинкта.
Хоть ты суха и стерильна как камень, с моей помощью ты обрела бы не только
дочь, но и внучку. Или, на худой конец, заменитель внучки.
    Йеннифэр  пренебрежительно  прыснула,  хотя  прямо-таки  закипала   от
ярости.
    -  С  величайшим  сожалением  вынужден  подпортить  твое   праздничное
настроение, дорогая, - холодно сказал чародей.  -  Думаю,  тебе  не  очень
приятно будет узнать, что ведьмак Геральт из Ривии  также  почил  в  бозе.
Да-да, тот самый ведьмак Геральт, с которым тебя,  да,  кажется,  и  Цири,
связывал  суррогат  чувств   -   смешная   сентиментальность,   глупая   и
преслащенная  до  тошноты.  Знай,  Йеннифэр,  что  наш  обожаемый  ведьмак
распрощался с земной юдолью буквально пламенно и весьма  эффектно.  Однако
тебе не следует ни в чем себя корить. В смерти ведьмака ты не повинна даже
в самой что ни на есть наименьшей степени. Всю чехарду устроил я.  Отведай
маринованных грушек, они, поверь мне, отменны.
    В фиалковых глазах Йеннифэр полыхнула холодная  ненависть.  Вильгефорц
рассмеялся.
    - Вот такой ты мне нравишься, - сказал он. - Честное слово, если б  не
двимеритовые  браслеты,  ты  б  меня  наверняка  испепелила.  Но  двимерит
действует, так что испепелять меня ты можешь исключительно взглядом.
    Простуженный чихнул, высморкался и раскашлялся так, что слезы полились
из глаз. Высокий и худой рассматривал чародейку своими неприятными рыбьими
глазами.
    - А куда же подевался милостивый государь Риенс, - спросила  Йеннифэр,
растягивая слова. - Тот милостивый государь Риенс, который  столько  всего
мне наплел и наобещал бог весть  что  со  мной  сотворить?  И  где  сейчас
господин Ширру, никогда не упускавший оказии ударить меня и пнуть?  Почему
стражники, еще недавно хамливые и  грубые,  теперь  ведут  себя  с  робким
уважением? Нет, Вильгефорц, ты вовсе не обязан отвечать. Я знаю: то, о чем
ты говорил, - одна большая липа. Цири от тебя ускользнула,  и  Геральт  от
тебя ускользнул, попутно вроде бы устроив твоим бандитам кровавую баню.  И
что теперь? Планы рухнули,  пошли  прахом,  ты  сам  это  признал,  сны  о
могуществе развеялись как дым. А чародеи и Дийкстра  уже  нащупывают  вас.
Да-да, нащупывают. Неспроста и не из жалости ты  перестал  меня  пытать  и
принуждать к сканированию. А император Эмгыр затягивает сеть, и он  скорее
всего очень, ну очень зол. Ess a  tearth,  me  tiarn?  A'pleine  a  cales,
ellea?
    - Я знаю всеобщий, - сказал простуженный, выдерживая взгляд. - А зовут
меня Стефан Скеллен. И у меня отнюдь, да-да отнюдь не полны штаны. Хо, мне
до сих пор кажется, что я нахожусь в гораздо более выгодном положении, чем
вы, госпожа Йеннифэр.
    Долгая речь утомила его, он раскашлялся  снова  и  высморкался  в  уже
вконец промокший батистовый платочек. Вильгефорц стукнул кулаком по столу.
    - Кончаем игру, - проговорил он, жутко  вращая  маленьким  глазком.  -
Учти, Йеннифэр, мне ты больше не нужна. В принципе надо было  бы  засунуть
тебя в мешок и утопить в озере, но я  с  величайшей  неохотой  прибегаю  к
таким методам. До поры  до  времени,  пока  обстоятельства  позволят  либо
заставят принять другое решение, ты будешь находиться в  изоляции.  Однако
предупреждаю - я не позволю тебе доставлять  мне  неприятности.  Ежели  ты
снова решишься на голодовку, знай, я не стану, как  это  было  в  октябре,
терять время на кормление через трубку. Я просто позволю тебе изголодаться
до  смерти.  А  если   попробуешь   бежать,   приказы   стражникам   будут
однозначными. А теперь  позволь  откланяться.  Если,  разумеется,  ты  уже
удовлетворила свой голод.
    - Нет. - Йеннифэр встала, швырнула салфетку на стол. - Может, я и  еще
что-нибудь отведала бы, но собравшееся за столом общество отбивает у  меня
аппетит. Позвольте откланяться.
    Стефан Скеллен чихнул и закашлялся. Белесоглазый  косил  на  нее  злым
глазом и препаскуднейше ухмылялся. Вильгефорц глядел в сторону.
    Как обычно, когда ее вели в узилище или из узилища, Йеннифэр  пыталась
понять, где находится, добыть хотя бы обрывок информации, который  мог  бы
оказаться  полезным  в  задуманном  бегстве.  И  всякий  раз   ничего   не
получалось. У огромного замка не было окон, сквозь которые можно  было  бы
увидеть окружающий пейзаж или  хотя  бы  солнце  и  попытаться  определить
стороны света. Телепатия невозможна, два тяжелых  браслета  и  ошейник  из
двимерита эффективно сводят на нет любые попытки воспользоваться магией.
    Комната, где ее держали, была холодной и спартански суровой, как келья
затворника.  Однако  Йеннифэр  вспомнила  тот  радостный  день,  когда  ее
вытащили из ямы. Из подвала, на дне которого вечно стояла зловонная  лужа,
а на стенах наросли селитра и соль.
    Из подвала, где ее  кормили  объедками,  и  крысы  без  всяких  трудов
вырывали эти жалкие объедки из ее искалеченных пальцев. Когда  спустя  два
месяца ее расковали и, вытащив оттуда, позволили переодеться и искупаться,
Йеннифэр не знала, куда деваться от счастья. Новая комната  показалась  ей
королевской  опочивальней,  а  жидкий  супец,  который  ей  приносили,   -
живительным бульоном из ласточкиных гнезд, достойным императорского стола.
Ясное дело, очень скоро бульон оказался обычными помоями, удобное  ложе  -
жесткой лежанкой, а королевская опочивальня -  тюрьмой.  Холодной,  тесной
камерой, в которой, сделав четыре шага, упираешься в стену.
    Йеннифэр выругалась, вздохнула, присела на карло - единственный, кроме
лежанки, предмет мебели.
    Мужчина вошел так тихо, что она едва услышала.
    - Меня зовут Бонарт, - сказал он.  -  Постарайся  запомнить  это  имя,
ведьма. Да вколоти его как следует себе в башку.
    - В гробу я тебя видела вместе с твоим затраханным именем!
    - Я, - скрежетнул он зубами, - охотник за людьми.  Да-да,  слушай  как
следует, чародейка. В сентябре, три  месяца  назад,  я  в  Эббинге  поймал
твоего ублюдка. Ту самую Цирю, о которой тут столько трепа.
    Йеннифэр стала  слушать  внимательнее.  Сентябрь,  Эббинг.  Поймать-то
поймал. Да где же она? Может, врет, падла?
    - Сероволосая ведьмачка, вышколенная в Каэр  Морхене.  Я  заставил  ее
драться на арене: убивать людей под визг публики.  Понемногу,  мало-помалу
превратил ее в зверюгу. Учил арапником, кулаком и каблуками.  Долго  учил.
Но она сбежала, зеленоглазое змийство.
    Йеннифэр неслышно вздохнула.
    - Сбежала от меня в мир иной. Но когда-нито мы еще встретимся. Уверен,
уж когда-нибудь - да  встретимся.  Да,  чародейка.  И  ежели  я  о  чем-то
сожалею, так только о том, что твоего  ведьмачьего  любовничка,  Геральта,
испекли на живом огне. Я охотно  дал  бы  ему  попробовать  моего  клинка,
выродку треклятому.
    Йеннифэр фыркнула.
    - Послушай-ка, Бонарт, или как тебя там. Не смеши.  Ты  ведьмаку  и  в
подметки не годишься. И сравниться с ним не можешь.  Ни  в  чем.  Ты,  как
только что сам выразился, живодер  и  палач.  А  герой  разве  что  против
щенков.
    - Глянь-ка сюда, ведьма.
    Он резко распахнул куртку и рубаху, вытянул, путая их, три  цепочки  с
тремя серебряными медальонами. Один изображал  кошачью  голову,  второй  -
голову то ли орла, то ли грифа, третьего она как следует  не  рассмотрела.
Скорее всего это была волчья голова.
    - Таких  штучек,  -  фыркнула  она,  снова  изображая  безразличие,  -
полным-полно на ярмарках.
    - Эти не с ярмарки.
    - Да неужто?!
    - Было время, - прошипел  Бонарт,  -  когда  порядочные  люди  боялись
ведьмаков пуще чудовищ.  Чудовища,  известное  дело,  сидели  по  лесам  и
камышникам, а ведьмаки нагло разгуливали по  улицам,  заходили  в  кабаки,
вертелись около храмов, всяческих  заведений,  школ  и  игровых  площадок.
Порядочные люди справедливо сочли это непорядком. Поэтому решили  поискать
кого-нибудь, кто мог бы призвать нахальных ведьмаков к порядку.  И  нашли.
Нелегко, небыстро, неблизко, но нашли. Как  видишь,  у  меня  на  счету  -
тройка. Ни один выродок больше не появлялся в округе и не пугал  почтенных
граждан своей внешностью. А если б появился, то я разделал  бы  его  точно
так же, как предыдущих.
    - Во сне? - скривилась Йеннифэр. - Из  самострела?  Из-за  угла?  Или,
может, подлив яду?
    Бонарт спрятал медальоны под рубаху, сделал два шага в ее сторону.
    - Дразнишься, ведьма?
    - Было такое намерение.
    - Так, значит? Ну, сейчас я  покажу  тебе,  сучье  вымя,  кто  кому  в
подметки годится. С кем я могу соперничать во всем. Да что  там,  я  даже,
думаю, покрепче его буду.
    Стоявшие за дверью стражники аж  подскочили,  услышав  пробившийся  из
камеры грохот, треск, гул, вой и скулеж. А если б стражникам когда-либо  в
жизни довелось слышать рев пойманной в капкан пантеры,  то  они  могли  бы
поклясться, что в камере находится именно этот хищник!
    Потом до стражников долетел  страшный  рык  раненого  льва,  которого,
впрочем, стражники тоже никогда не слышали, да и видели только на  гербах.
Они переглянулись. Покачали головами. А потом ворвались в комнату.
    Йеннифэр сидела, сжавшись, среди обломков лежанки - волосы взъерошены,
платье и рубашка разодраны сверху донизу, маленькая  девичья  грудь  бурно
вздымается в такт тяжелому дыханию. Из носа текла кровь,  на  лице  быстро
увеличивалась припухлость, наливались малиновым цветом царапины на плече.
    Бонарт сидел  в  другом  углу  среди  остатков  карла,  обеими  руками
ухватившись за промежность. У него из носа  тоже  текла  кровь,  окрашивая
седые усы глубоким кармином. Лицо искорежено  кровавыми  царапинами.  Едва
зажившие пальцы Йеннифэр были жалким оружием, а  вот  звенья  двимеритовых
браслетов обладали прекрасными, роскошно острыми краями.
    В распухающей на  глазах  щеке  Бонарта,  точнехонько  посреди  скулы,
торчала чуть ли не по ручку вбитая обоими зубьями вилка, которую  Йеннифэр
стащила со стола во время ужина.
    - Только против  щенков  ты  годен,  изувер,  -  выдохнула  чародейка,
пытаясь прикрыть грудь остатками платья. - А от  сучек  держись  подальше.
Слабоват ты против них, сопляк!
    Она не могла себе простить, что попала не туда, куда целила - в  глаз.
Ну что ж,  мишень  была  подвижной,  а  кроме  того,  полное  совершенство
недостижимо.
    Бонарт рявкнул, встал, выдернул вилку, взвыл  и  пошатнулся  от  боли.
Изрыгнул мерзкие ругательства.
    Тем временем в камеру заглянули еще два стражника.
    - Эй вы! - заорал Бонарт, стирая кровь с лица. - Быстрее сюда!  Тащите
эту  сволочугу  на  середину  комнаты,  распните  крестом  и  держите,  да
покрепче!
    Стражники переглянулись. Уставились в потолок.
    - Идите-ка лучше отседова, господин хороший, - сказал один. -  Нам  за
это не плотют.
    - А окромя того, - буркнул другой, - нету  у  нас  охоты  кончить  как
Риенс или Ширру.

    Кондвирамурса  отложила  в  стопку  картинок  картон  с   изображением
тюремной камеры и женщины,  сидевшей  с  опущенной  головой,  в  кандалах,
прикованной к каменной стене.
    - Ее мучили, а ведьмак в это время забавлялся в Туссенте  с  какими-то
брюнетками.
    - Осуждаешь? - резко спросила Нимуэ. - Ничего практически не зная?
    - Нет. Не осуждаю, но...
    - Никаких "но". Замолкни, пожалуйста.
    Некоторое время они сидели молча, перекладывая гравюры и акварели.
    - Все версии легенды, - Кондвирамурса указала на  одну  из  гравюр,  -
местом ее кончины, финала,  последней  битвы  Добра  со  Злом,  прямо-таки
Армагеддона, называют замок Рыс-Рун, Все, кроме одной.
    - Да, - кивнула Нимуэ. - Все, кроме анонимной, мало популярной версии,
известной как "Черная книга из Элландера".
    - "Черная книга" сообщает, что финал разыгрался в крепости Стигга.
    - Именно.  Да  и  другие,  канонические  моменты  легенды,  "Книга  из
Элландера" подает совсем иначе, существенно отклоняясь от канона.
    - Интересно, - Кондвирамурса  подняла  голову,  -  который  из  замков
изображен на иллюстрациях? Который выткан на гобелене у тебя  в  кабинете?
Которое изображение соответствует истине?
    - Этого нам не узнать никогда.  Замок  -  свидетель  финала  -  погиб.
Разрушен. От него не осталось и следа, в этом сходятся все  легенды,  даже
та, которую приводит "Книга  из  Элландера".  Ни  одно  из  приведенных  в
источниках мест не вызывает доверия. Мы не знаем и никогда не узнаем,  как
выглядел и где стоял этот замок.
    - Но истина...
    - Для  истины,  -  резко  перебила  Нимуэ,  -  как  раз  это-то  и  не
существенно. Не забывай, мы не знаем,  как  в  действительности  выглядела
Цири. Но вот на этом картоне руки  Вильмы  Вессели  изображена  явно  она,
ведущая  бурный  разговор  с  эльфом   Аваллак'хом   на   фоне   скульптур
капризничающих детей. Это, несомненно, Цири.
    - Но, - не сдавалась Кондвирамурса, - твой гобелен...
    - Изображает замок, в котором разыгрался финал легенды.
    Молчали долго. Шелестели переворачиваемые листы.
    - Не нравится мне, - проговорила Кондвирамурса, -  версия  легенды  из
"Черной книги". Она какая-то... Какая-то...
    - Беспощадно правдивая, - закончила Нимуэ, покачав головой.

    Кондвирамурса зевнула, отложила "Полвека поэзии", издание  дополненное
с  послесловием  профессора  Эверетта  Денхофа-сына.  Разбросала  подушки,
сменив их расположение  "для  чтения"  в  расположение  "для  сна".  Снова
зевнула,  потянулась,  погасила  лампу.  Комната  погрузилась   во   тьму,
нарушаемую только  иглами  лунного  света,  что  проникал  сквозь  щели  в
ставнях, "Что выбрать на эту ночь? - спросила себя адептка,  ворочаясь  на
простыне. - Отдаться на волю судьбы? Или тралить?"
    После недолгого раздумья выбрала второе.
    Был какой-то туманный, то и дело возвращающийся сон, который никак  не
удавалось досмотреть до  конца.  Он  рассеивался,  исчезал  между  другими
снами, как ниточка основы  теряется  в  разноцветном  тканом  узоре.  Сон,
который исчезал из памяти и в то же время упрямо сидел в ней.
    Когда она наконец уснула по-настоящему, сон сошел на нее  моментально.
Стоило закрыть глаза.
    Ночное безоблачное небо, светлое от луны и звезд. Горы, на их  склонах
виноградники, припорошенные  снегом.  Черный  угловатый  силуэт  здания  -
зубчатые стены, колонны, столбы, одинокая наружная beffroi(11).
    Два наездника.  Въезжают  в  пространство  между  стенами,  слезают  с
лошадей, входят в портал. Но в зияющее в полу отверстие спускается  только
один.
    Тот, у которого белые волосы.
    Кондвирамурса застонала сквозь стон, заметалась на постели.
    Беловолосый спускается по ступеням, глубоко-глубоко в подвал.
    Идет по темным коридорам, освещает их, то и дело  зажигая  торчащие  в
железных захватах лучины. Призрачные тени пляшут по стенам и сводам.
    Коридоры, ступени, снова коридоры. Яма,  огромный  склеп,  вдоль  стен
бочки.  Груда   кирпичей.   Потом   разветвляющийся   коридор.   В   обоих
разветвлениях тьма. Беловолосый зажигает очередную лучину. Вытягивает  меч
из ножен на спине. Не знает, по какому коридору  пойти.  Наконец  выбирает
правый. Очень холодный, крутой, заваленный хламом.
    Кондвирамурса стонет во сне, ее охватывает страх. Она знает, что путь,
выбранный беловолосым, ведет к опасности.
    И еще она знает, что беловолосый ищет опасности.
    Ибо это его занятие.
    Адептка мечется на постели, стонет. Она - сновидица, она снит,  она  в
онейроскопическом трансе и неожиданно, провидчески, знает, что  произойдет
через минуту. "Осторожнее!  -  хочет  крикнуть  она,  хоть  и  знает,  что
крикнуть не сумеет. - Осторожнее, обернись!
    Берегись, ведьмак!"
    Чудовище напало из  темноты,  из  засады,  тихо  и  предательски.  Оно
возникло внезапно, возникло во мраке, как всполох огня. Как язык пламени.


                        При свете радужной зари,
                        Крылами хлопая, летят
                        На токовище глухари,
                        Подруг себе найти хотят.

                        Вот так и мы самой судьбой
                        Любовью связаны с тобой...
                        Я так хочу лобзать тебя,
                        Златые кудри теребя.
                                            Лютик.
                               Из переложений Ф.В.

    Ведьмак, хоть он так спешил, так торопился, так подгонял своих  и  так
сквернословил, тем не менее остался в Туссенте  почти  на  всю  зиму.  Что
послужило тому причиной? Об этом я писать не стану. Причины  были,  и  все
тут. и не о чем говорить. Тем  же,  кому  не  терпится  ведьмака  осудить,
напомню, что у любви множество имен, и не судите да не судимы будете.
                                                     Лютик. Полвека поэзии

    Those were the days of good hunting and good sleeping.(12)
                                                           Rudyard Kipling

                                                                   ГЛАВА 3

    Чудовище напало из  темноты,  из  засады,  тихо  и  предательски.  Оно
возникло внезапно, возникло во мраке, как всполох огня. Как язык пламени.
    Геральт, хоть его  и  застигло  врасплох,  отреагировал  инстинктивно.
Вывернулся, проехав спиной по стене. Бестия пролетела  мимо,  отбилась  от
кровли, будто мяч, махнула крыльями  и  прыгнула  вновь,  шипя  и  разевая
жуткий клюв. Но теперь ведьмак был наготове.
    Он ударил из короткого замаха, от локтя, целясь чуть ниже  горла,  под
карминовые  бусины,  огромные,   в   два   раза   превышающие   индюшачьи.
Почувствовал, как клинок рассекает плоть. Инерция удара откинула бестию на
землю, к стене. Скоффин вскрикнул, и  был  это  крик  почти  человеческий.
Скоффин метался среди  битых  кирпичей,  размахивал  и  молотил  крыльями,
брызгал кровью, разваливая все вокруг себя хлыстообразным хвостом. Ведьмак
был  уверен,  что  бой  окончен,  но  чудовище  невероятно  удивило   его,
неожиданно ринувшись ему на горло, страшно скрипя, выставив когти,  щелкая
и клацая клювом. Геральт отпрянул, оттолкнулся плечом  от  стены,  резанул
наотмашь снизу, используя силу толчка. Попал. Скоффин  снова  свалился  на
осколки кирпичей, вонючая сукровица брызнула на стену  и  стекла  по  ней,
оставив фантастический узор. Сбитое в прыжке  чудовище  уже  не  металось,
только дергалось, скрипело, вытягивало длинную шею,  раздувало  "сопли"  и
трясло "бусинами". Кровь потоком текла между кирпичами, на которых валялся
скоффин.
    Геральт запросто мог бы добить его, но не стал этого делать, чтобы  не
портить шкуры. Спокойно ожидал, пока скоффин  изойдет  кровью.  Отошел  на
несколько шагов, отвернулся  к  стене,  расстегнул  ширинку  и  помочился,
насвистывая тоскливую мелодийку.
    Скоффин перестал скрипеть, утих, замер. Ведьмак подошел, слегка  ткнул
его острием меча. Видя,  что  все  кончено,  схватил  чудовище  за  хвост,
поднял. Удерживаемый за основание хвоста на высоте бедра, скоффин  касался
орлиным клювом земли, в раскинутых крыльях было больше четырех футов.
    -  Легкий  ты,  куролиск.  -  Геральт  тряхнул  бестию,  действительно
весившую лишь немного больше хорошо откормленного индюка.  -  Легковат.  К
счастью, мне платят поштучно, а не пофунтово.

    - Впервые. - Рейнарт де  Буа-Фресне  тихонько  свистнул  сквозь  зубы,
выражая тем самым  высочайшую  степень  удивления.  Геральт  это  знал.  -
Впервые, говорю, вижу такую  погань  собственными  глазами.  Чудо  чудное,
чес-слово, чудо из чудес. Стало быть, это и есть прославленный василиск?
    - Нет. - Геральт приподнял чудовище повыше, чтобы рыцарь  мог  получше
его рассмотреть. - Не василиск. Куролиск.
    - Какая разница?
    - Принципиальная.  Василиск,  именуемый  также  регулюсом,  -  гад,  а
куролиск, именуемый также скоффином, либо кокатриксией, -  орниторептилия,
то  есть  не  пресмыкающееся,  и  не  птица.  Это  единственный  известный
представитель рода, который  ученые  назвали  орниторептилиями,  поскольку
после долгих дискуссий обнаружили...
    - А которые из этих двух, - перебил Рейнарт  де  Буа-Фресне,  которого
явно не интересовали мотивации ученых, - взглядом убивает или превращает в
камень?
    - Никоторый. Это выдумка,
    - Тогда почему же люди так их боятся? Этот, к примеру взять, не  такой
уж крупный. Он что, действительно может быть опасен?
    - Этот, как ты выразился, к примеру взять, - ведьмак тряхнул  добычей,
- обычно нападает сзади, а целится точно меж  позвонков,  либо  под  левую
почку, в аорту. Как правило, достаточно одного  удара  клювом.  А  что  до
василиска, то без  разницы,  куда  он  укусит.  Его  яд  -  сильнейший  из
известных нейротоксинов, убивает за одну секунду.
    - Бррр... А скажи, которого из них можно прикончить с помощью зеркала?
    - Любого. Если садануть прямо по башке.
    Рейнарт де Буа-Фресне захохотал. Геральт не смеялся: шутка о василиске
и зеркале перестала его забавлять еще в Каэр  Морхене  -  учителя  слишком
часто  ее  повторяли.  Столь  же  малосмешными  были  шутки  о  девицах  и
единорогах. Рекорды  глупости  и  примитивизма  побивали  в  Каэр  Морхене
неисчислимые версии анекдота о драконихе, которой  юный  ведьмак  на  спор
вознамерился пожать правую лапу. Заднюю.
    Он улыбнулся воспоминаниям.
    -  Предпочитаю  видеть  тебя  улыбающимся,   -   проговорил   Рейнарт,
внимательно глядя на него. - В сто раз и  вообще  неизмеримо  более  желаю
видеть тебя таким, как сейчас, нежели таким, каким ты был в октябре, после
той драки в Друидском Лесу, когда мы ехали в Боклер. Тогда, поверь, ты был
мрачен, злобен и обижен на весь белый свет, словно обманутый ростовщик, да
к тому же раздражителен, будто мужчина, у  которого  всю  ночь  ничего  не
получилось. Даже под утро.
    - Я правда был такой?
    - Правда. Поэтому неудивительно, что я предпочитаю видеть тебя  именно
таким, как сейчас. Я бы сказал: возродившимся.
    -  Трудотерапия.  -  Геральт  снова  тряхнул  удерживаемого  за  хвост
куролиска. - Спасительное влияние профактивности  на  психику.  А  теперь,
чтобы продолжить курс терапии,  перейдем  к  интересам.  Есть  возможность
заработать на скоффине немного больше, чем назначенно за его  убиение.  Он
покалечен не сильно, и если у тебя найдется клиент на  весь  экземпляр,  с
тем, чтобы изготовить  из  него  чучело,  бери  не  меньше  двухсот.  Если
потребуется загонять по частям, запомни: самое ценное -  перья  с  верхней
части хвоста, особенно центральные  рулевые.  Их  можно  заточить  гораздо
тоньше, чем гусиные, пишут они лучше и чище,  а  сами  -  тверже.  Писака,
который в этом что-нибудь смыслит, не задумываясь  отдаст  по  пятерке  за
штуку.
    - У меня есть клиенты на труп для набивки, - усмехнулся рыцарь. -  Цех
бондарей. Они видели в Кастель Равелло чучело подобной дряни, плешницу или
как там ее... Сам знаешь кого, ту, что на другой день после Саовины забили
в ямах под руинами старого замка...
    - Помню.
    - Ну, так бондари видели чучело и просили меня достать  им  что-нибудь
такое же раритетное для украшения цехового  помещения.  Куролиск  будет  в
самый раз. Цех бондарей в Туссенте, как ты догадываешься, не  жалуется  на
недостаток заказов и благодаря этому живет припеваючи. Они дадут без звука
и двести двадцать. Может, даже и побольше, попробую поторговаться.  А  что
до перьев... Бондари не заметят, если мы выдерем у  куролиска  из  задницы
несколько штук и загоним княжеской канцелярии.  Канцелярия  платит  не  из
своего кошеля, а из княжеской казны, так что не торгуясь выложит не  пять,
а все десять за перо.
    -    Преклоняюсь    перед     рыцарской     предприимчивостью...     и
предпринимательством .
    - Nomen omen(13). - Рейнарт де Буа-Фресне улыбнулся еще шире.  -  Мама
должна  была  что-то  предчувствовать,  давая  мне  имя  лиса-хитреца   из
известной сказки.
    - Тебе надо было стать купцом, а не рыцарем.
    - Ага, - согласился рыцарь. - Но что делать:  коли  уж  родился  сыном
гербового господина, то так и проживешь  всю  жизнь  гербовым  господином,
наплодив, хе-хе-хе, гербовых госпожат. Ничего не попишешь, хоть ты  лопни.
Впрочем, Геральт, ты тоже не  так  уж  скверно  посчитываешь,  а  меж  тем
торговлишкой не промышляешь.
    - Не промышляю, кстати, по тем же причинам,  что  и  ты.  С  той  лишь
разницей, что я так и помру  ведьмаком,  никаких  ведьмачат  не  наплодив.
Пошли отсюда.
    Снаружи, у стен небольшого замка, их охватил холод и ветер с гор. Ночь
была  ясная,  небо  безоблачное  и  звездное,  лунный  свет  искрился   на
виноградниках, укрытых недавно выпавшим, чистейшим снегом.
    Стреноженные лошади встретили их фырканьем.
    - Следовало бы, - сказал Рейнарт, многозначительно глядя на  ведьмака,
- сразу же встретиться с клиентами и положить в  кошель  то,  что  удастся
выторговать. Но ты, полагаю, спешишь в Боклер, а? К некоему альковчику?
    Геральт смолчал,  ибо  на  такие  вопросы  не  отвечал  принципиально.
Приторочил тушку скоффина к седлу запасной лошади, сам вскочил на Плотву.
    - Встретимся с клиентом, - решил он, поворачиваясь в седле. - Ночь еще
молодая, а я голоден.  Охотно  бы  чего-нибудь  выпил.  Едем  в  город.  В
"Фазанщину".
    Рейнарт де  Буа-Фресне  хохотнул,  поправил  висящий  на  луке  щит  в
красно-желтых шашечках, забрался на высокое седло.
    - Воля ваша, кавалер. Итак, в "Фазанщину". Пшел, Буцефал!
    Они шагом поехали  по  заснеженному  склону,  вниз,  к  тракту,  четко
обозначенному редким строем тополей.
    - Знаешь что, Рейнарт,  -  неожиданно  заговорил  Геральт.  -  Я  тоже
предпочитаю видеть тебя  таким,  как  сейчас.  Разговаривающим  нормально.
Тогда, в октябре, ты изъяснялся, а точнее - изгилялся с бьющей  по  нервам
идиотской манерностью.
    - Чес-слово, ведьмак, я - странствующий рыцарь, - захохотал Рейнарт де
Буа-Фресне. - Забыл или как?  А  рыцарь  всегда  изъясняется  с  идиотской
манерностью. Это, понимаешь, знак такой, вроде щита вот  этого.  По  нему,
как по гербу на щите, распознают наше братство.

    -  Чес-слово,  -  сказал  Рыцарь  Шахматной  Доски,  -   напрасно   вы
нервничаете, милсдарь Геральт. Ваша подружка наверняка уже выздоровела и о
слабости окончательно забыла. Госпожа княжна держит придворных лекарей, те
любую хворь вылечат. Чес-слово, нечего беспокоиться.
    - Я придерживаюсь того  же  мнения,  -  сказал  Регис.  -  Расхмурься,
Геральт. Ведь Мильву и друидки лечили...
    - А друидки  в  лечении  доки,  -  добавил  Кагыр.  -  Чему  первейшее
доказательство моя раздолбанная горняцким кайлом  голова,  не  желаете  ли
глянуть?  Почти  как  новая.  Мильва,  уверен,  уже  здорова.  Нет  причин
тревожиться.
    - Вашими б устами...
    - Здорова уже, здорова, - повторил рыцарь, -  ваша  Мильва  свежа  как
огурчик, голову дам на отсечение, и уж  наверняка  отплясывает  на  балах.
Кренделя выписывает. Пиршествует. А в Боклере при дворе княгини  Анарьетты
что ни день, то бал либо пир. Ха-ха! Чес-слово, теперь, когда я разделался
с обетом, я тоже...
    - Вы разделались с обетом?
    - Фортуна была ко мне благосклонна! Ибо следует вам знать, что  клялся
я не хухрой-мухрой какой-нибудь, а журавлем! По весне. Поклялся пятнадцать
разбойников-грабителей уложить к Йуле. Ну и теперь свободен я  от  клятвы.
Пить уже могу и говядину есть. К тому ж мне не надо больше скрывать своего
имени. Я, позвольте представиться всем, Рейнарт де Буа-Фресне.
    - Очень приятно.
    -  Касательно  упомянутых  балов,  -  проговорила  Ангулема,  подгоняя
лошадь, чтобы поравняться с  ними.  -  Так  и  нас,  надеюсь,  не  обойдут
возможностью насытиться и  напиться?  Да  и  поплясать  я  б  тоже  охотно
поплясала. На балу-то.
    - Чес-слово, будет в Боклере все, - заверил Рейнарт де  Буа-Фресне.  -
Балы, пиры, рауты, выпивки и посиделки поэтические. Ведь  вы  же  Лютиковы
друзья... Пардон, я хотел сказать Юлиановы. Виконтовы, чес-слово.  А  оный
Юлиан, виконт, весьма мил госпоже княгине.
    - А как же, похвалялся, было дело, - хихикнула Ангулема. - А как оно в
натуре-то было с той любовью? Не знаете ли, милсдарь рыцарь? Поведайте!
    - Ангулема, - проговорил ведьмак. - Тебе это знать обязательно?
    - Не обязательно. Но хочется. Не брюзжи, Геральт. И перестань  дуться.
При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются. А  вы,
милсдарь рыцарь блуждающий, давайте излагайте.
    Едущие впереди кавалькады  странствующие  рыцари  распевали  рыцарскую
песню. Слова песни были глупые до неприличия.
    - Случилось это, - начал рыцарь, - годков этак шесть назад.  Гостил  у
нас господин поэт целую зиму и весну, на лютне тренькал, романсы распевал,
стихи декламировал. Князь Раймунд  в  то  время  в  Цинтре  посиживал,  на
сборище. Домой не спешил. Ни для кого  не  было  секретом,  что  в  Цинтре
полюбовница у него завелась.  А  госпожа  Анарьетта  и  милсдарь  Лютик...
М-да... преудивительнейший это город, Боклер, и прекрасный,  любовных  чар
полный.  Сами  увидите.  В  те  времена  княгиня  и  господин  Лютик   это
изведали... И не заметили, как от стишка к стишку, от словечка к словечку,
от комплиментика к  комплиментику,  цветочку,  взгляду,  вздоху...  Короче
говоря, вскоре дошло дело до близкого, стало быть, интереса.
    - И очень близкого? - хихикнула Ангулема.
    - Очевидцем быть не довелось, -  сухо  отрезал  рыцарь,  -  а  сплетен
повторять не обвык. Кроме того, как  мазель,  несомненно  знает,  у  любви
множество имен, и  весьма  относительное  это  понятие:  близкое  ли  было
общение, или не очень.
    Кагыр прыснул в кулак. Ангулеме добавить было нечего.
    -  Встречались,  -  продолжал  Рейнарт  де  Буа-Фресне,  -  княгиня  с
господином Лютиком тайно месяца, вероятно, два, от Беллетэйна  до  Летнего
Солстыция. Да позабыли об осторожности. Разошлась  весть,  начали  болтать
языки. Милсдарь Лютик не  мешкая  на  коня  вскочил  и  отбыл.  Оказалось,
поступил вполне разумно. Потому что как только  князь  Раймунд  из  Цинтры
возвратился, донес ему обо всем один услужливый лакей. Князя, когда  узнал
он, какой инсульт на него свалился, какие  порожа  ему  пристроили,  такая
дикая, можете себе представить, ярость обуяла, что он супницу с борщом  на
стол  опрокинул,  потом  слугу-доносителя   чеканчиком   разделал,   слова
всякие-разные выдавал, затем при свидетелях дал маршалу двора по  морде  и
большое ковирское зеркало вдребезги разнес. Княгиню же  в  ее  собственных
покоях заточил и, пытками пригрозив,  все  из  ее  княжеского  сиятельства
вытянул. Сразу же за господином Лютиком погоню учинил, повелев без  всякой
жалости и разговоров соблазнителя прикончить и сердце  из  груди  вырвать.
Вычитавши что-то подобное  в  какой-то  стародавней  балладе,  вздумал  он
сердце Лютиково зажарить и ее сиятельство княгиню Анарьетту  принудить  на
глазах всего двора оное сердце откушать. Бррр, тьфу ты, отвратность какая,
надо же! На свое счастье, успел-таки господин Лютик сбежать.
    - Повезло парняге. А князь, значит, от горестей штиблеты отбросил?
    - Скончался светлейший князь. Но не сразу. Инцидент, как я уже сказал,
вконец скрутил его, да так, что кровь в  нем  закипела  И  апоплексия  его
схватила и, стало быть, паралич. Лежал он без мала полгода что твой  пень.
Но поправился. Даже ходить начал было. Только глазами беспрерывно  моргал,
вот так.
    Рыцарь повернулся в седле, прищурился и скривился будто обезьяна.
    - Хоть князь сам был известный трахтельман и попрыгунчик, так от  этих
подмигиваний еще больший из него сделался  в  амурах  pericolosus(14), ибо
каждой бабе чудилось, будто это он из аффекта именно ей подмигивает  и  ей
любовные знаки подает. Ну, бабы, известное дело, на такие почитания  шибко
падки. Их ничуть не смущает, что всем им  клеймо  похотливых  и  распутных
припечатывают. Что нет, то нет. А князь, как я сказал, моргал много, почти
непрерывно, так что все per saldo одно на одно выходило. В итоге-то меру в
разнузданности он перебрал и в одну из ночей хватил его второй удар. И дух
из него вышел. Прямо в алькове.
    - На бабе? - загоготала Ангулема.
    - По правде... - Рыцарь, до того смертельно  серьезный,  усмехнулся  в
усы. - По правде-то, под бабой. Однако не в подробностях суть.
    - Конечно ж, нет, - серьезно поддержал Кагыр. - Особого траура, мыслю,
по князю Раймунду не было, а? Пока слушал, мне подумалось...
    - Что неверная жена вам милее, чем муж-рогоносец, - по  своему  обычаю
влез в разговор вампир. - Неужто по той  причине,  что  сейчас  она  здесь
властвует?
    - И по  этой  тоже,  -  разоружающим  тоном  ответствовал  Рейнарт  де
Буа-Фресне. - Но не только. Раймунд, да будет ему земля пухом,  таким  был
бездельником,  вертопрахом,  паршивцем  и,  культурно  выражаясь,  сукиным
сыном, что самого дьявола через полгода довел бы до язвы желудка! А правил
в Туссенте семь лет. Зато княгиню Анарьетту народ обожал и обожает.
    - Значит, можно рассчитывать на то, - жестко  сказал  Геральт,  -  что
после князя Раймунда осталось не так уж много  неутешных  друзей,  которые
ради того, чтобы отметить круглую дату кончины покойного, готовы  устроить
Лютику засаду со стилетами?
    - Можете рассчитывать. - Рыцарь глянул на него, а взгляд  у  него  был
острый и вполне понимающий. - И, чес-слово, расчеты вас не подведут. Я  же
говорил: поэт мил госпоже Анарьетте, а  за  госпожу  Анарьетту  тут  любой
позволит себя на куски разделать.

    Возвернулся рыцарь бравый
    Да с войны, войны-забавы!
    Ну а милка не ждала.
    От другого родила!
    Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
    Вот и мри за короля!

    Из придорожных кустов с  карканьем  срывались  перепуганные  рыцарской
балладой вороны.
    Вскоре из леса они выехали в долину между возвышенностями, на вершинах
которых белели башни небольших замков, яркие на фойе синего, расцвеченного
фиолетовыми  полосами  неба.  Склоны,  насколько  хватал  глаз,  покрывали
стройные, словно солдатские шеренги, ряды ровненько подстриженных  кустов.
Земля там была устлана красными и золотыми листьями.
    - Что это? - спросила Ангулема. - Виноград?
    - Виноградная лоза, молодая,  а  как  же,  -  подтвердил  Рей-нарт  де
Буа-Фресне. - Знаменитые долины Сансретуры. Первейшие вина мира  давят  из
созревающих здесь гроздей.
    - Факт, - согласился Регис, который, как всегда, знал все обо всем.  -
Дело в вулканической почве и здешнем микроклимате, обеспечивающем из  года
в год прямо-таки идеальное сочетание солнечных и дождливых  дней.  Если  к
этому добавить традиции, знание и заботливость виноградарей, то мы получим
результат в виде продукта высочайшего класса и марки.
    - Хорошо вы это выразили, - улыбнулся рыцарь. - Марка - это  вещь!  О,
взгляните хотя бы сюда, вот на этот склон под замком.  У  нас  замки  дают
названия виноградникам и подвалам, которые расположены глубоко под землей.
Вот этот называется Кастель Равелло, с его  виноградников  получают  такие
вина, как Эрвелюк, Фьорано, Помино  и  знаменитое  Эст-Эст.  Должно  быть,
слышали. За бочонок Эст-Эста платят столько, сколько за  десяток  бочонков
Цидариского или из нильфгаардских  винных  погребов  под  Альбой.  А  там,
гляньте,  докуда  хватает  глаз  -  другие,  небольшие  замки   и   другие
виноградники,  да  и  названия  тоже,  думаю,  вам  знакомы.   Ферментино,
Торичелья, Кастельдачья, Туфо, Санкерре,  Нурагус,  Короната  и,  наконец,
Корво Бьянко,  по-эльфьему  Gwyn  Cerbin.  Полагаю,  вам  не  знакомы  эти
названия?
    - Знакомы, фууу... - поморщилась Ангулема. - Особенно после  проверки,
не налил ли часом шельма кабатчик какое-нибудь на них заместо  нормального
яблочного, потому как тогда, бывало,  Приходилось  утром  коня  в  конюшне
оставлять, чтобы за эту Кастелью или Эсту-Эсту расплатиться.  Тьфу,  черт,
не пойму я, небось для больших господ  пойло,  то,  марковое.  А  мы  люди
простые, можем и тем, что подешевле, не хуже надраться. И скажу я вам, ибо
на собственном опыте испытала: блюется оно одинаково, что после Эста-Эста,
что после какой другой рыгаловки, к примеру, яблочной.

    - Начхав на октябрьские шуточки  Ангулемы,  -  Рейнарт  раскинулся  за
столом, расслабил пояс, - сегодня, ведьмак, напьемся  какой-нибудь  лучшей
марки и какого-нибудь лучшего  года.  Кошель  выдержит.  Мы  подзаработали
неплохо. Можно и гульнуть.
    - Ясное дело. - Ведьмак кликнул трактирщика. -  В  конце  концов,  как
говорит Лютик, быть может, существуют и другие методы заработать, но я  их
не знаю. Поэтому поедим то, чем так славно несет из кухни. Кстати, сегодня
в "Фазанщине" что-то тесновато, хоть час уже довольно поздний.
    - Сочельник Йуле, - пояснил трактирщик, услышав его слова. - Празднует
народишко. Радуется. Ворожит. Традиция требует, а традиция у нас...
    - Знаю, - оборвал ведьмак. - А что сегодня требует традиция на кухне?
    - Холодный язык  с  хреном.  Бульон  из  каплуна  с  фрикадельками  из
мозжечка. Зразы-завертушки говяжьи и к этому клецки и капустка.
    - Тащи мигом, добрый человек. И к этому... Ну, что к этому, Рейнарт?
    - Ежели говядина, - сказал  после  минутного  раздумья  рыцарь,  -  то
красное "Коте-де-Блессюр" того года, когда откинула лапти  старая  княгиня
Кароберта.
    - Прекрасный выбор, - кивнул трактирщик. - К вашим услугам, господа.
    Венок из омелы, наугад брошенный за  спину  девушкой  из-за  соседнего
стола, упал почти на колени Геральту.  Компания  зашлась  смехом.  Девушка
призывно зарумянилась.
    - Никаких фокусов. - Рыцарь поднял венок и отбросил в сторону.  -  Это
не будет ваш очередной. Он уже занят, дорогая  мазель.  Он  уже  в  неволе
зеленых очей.
    - Заткнись, Рейнарт.
    Трактирщик принес заказ.
    Они ели, пили, молчали, слушали, как веселятся люди.
    - Йуле, -  сказал  Геральт,  отставляя  кубок.  -  Мидинваэрн,  Зимнее
Солнцестояние. Два месяца я тут торчу. Два потерянных месяца.
    - Месяц, - холодно  и  трезво  поправил  Рейнарт.  -  Если  ты  что-то
потерял, то лишь месяц. Потом снега завалили перевалы в  горах,  и  ты  не
выбрался бы из Туссента, хоть сдохни. А то, что дождался здесь Йуле, да  и
весну скорее всего тоже здесь дождешься,  так  это  есть  высшая  сила,  а
посему нечего жалобно скулить и причитать. Что же до сожаления, то не надо
преувеличивать. Все равно я не поверю, что тебе так уж сильно жаль.
    - Да что ты знаешь, Рейнарт? Что знаешь?
    - Немного, - согласился рыцарь, наливая. - Не очень много сверх  того,
что вижу. А видел я вашу первую встречу, твою и  ее,  в  Боклере.  Помнишь
Праздник Бочки? Белые трусики?
    Геральт не ответил. Он помнил.
    - Дивное это место, дворец Боклер, полное любовных чар,  -  замурлыкал
Рейнарт,  наслаждаясь  букетом  вина.  -  Один  только  его  вид  способен
очаровать. Помнишь, как у всех у вас дух захватило, когда вы увидели,  ну,
тогда, в октябре. Дай-ка вспомнить, как тогда изволил выразиться Кагыр?

    - Складный замчишко, - восхищенно сказал Кагыр. - Верно ведь  складный
и глаз радует.
    - Красиво княгиня живет, - сказал вампир. - Следует Признать.
    - Да уж, вполне ладный, курва его мать, домик, - добавила Ангулема.
    - Дворец Боклер, - не без гордости повторил Рейнарт де  Буа-Фресне.  -
Эльфова постройка, только слегка переделанная. Говорят, самим Фарамондом.
    - Не "говорят",  -  возразил  Регис.  -  А  несомненно.  Стиль.  Стиль
Фарамонда виден с первого же взгляда. Ясно. Четко.  Достаточно  посмотреть
хотя бы вон на те башенки.
    Увенчанные  пурпуром  черепиц  башни,  о  которых  вел  речь   вампир,
врезались  в   небо   стройными   белыми   обелисками,   вырастающими   из
филигранного, расширяющегося книзу здания самого замка. Все это однозначно
ассоциировалось со свечами, с Которых фестоны воска натекли  на  мастерски
выполненное основание подсвечника.
    - У стен Боклера, - пояснил рыцарь Рейнарт, - раскинулся город. Стену,
разумеется, возвели позже,  вы  ведь  знаете,  эльфы  не  окружали  города
стенами. Подгоните лошадей, уважаемые.  Путь  перед  нами  долгий.  Боклер
только кажется близким, горы искажают перспективу.
    - Едем.
    Они ехали резво, опережая странников и вагантов,  телеги  и  двуколки,
груженные темными, словно обомшелыми гроздьями винограда.  Потом  начались
говорливые и пахнущие бродящим соком улочки города,  потом  мрачный  парк,
весь заросший тополями, тисами, барбарисом и самшитом. Потом  были  клумбы
роз,  мультифлоры  и  центифолии.  Потом  -  резные  колонны,  порталы   и
архивольты дворца, слуги и лакеи в ливреях.
    Наконец возник Лютик, модно причесанный и роскошно одетый. Ни дать  ни
взять принц.
    - Где Мильва?
    - Здорова, не беспокойся. Сидит в покоях, приготовленных для вас. И не
желает выходить.
    - Почему?
    - Об этом позже. А сейчас - пошли. Княгиня ждет.
    - Прямо с дороги?
    - Таково ее желание.
    Зала, в которую они вошли, была полна людей, ярких  и  пестрых,  будто
райские птицы. Геральту некогда было приглядываться. Лютик подтолкнул  его
к мраморным ступеням, у которых в окружении пажей и придворных стояли  две
женщины, резко выделяющиеся из толпы.
    Было тихо, но сделалось еще тише.
    У первой женщины нос был острый и курносый, голубые, проницательные  и
как  бы  слегка  взволнованные  глаза.   Каштановые   волосы   уложены   в
изумительную - воистину произведение искусства  -  укрепленную  бархатными
вставочками  прическу,  продуманную  до  мельчайших  нюансов,  включая   и
идеальной формы локон в виде  полумесяца  на  лбу.  Лиф  декольтированного
платья переливался тысячами голубых и  лиловых  полосок  на  черном  фоне,
подол был черный, густо усеянный шитьем из  маленьких  золотых  хризантем.
Шею  обвивало  искусными  завитками  колье  из  обсидиана,   изумрудов   и
ляпис-лазури, заканчивающееся жадеитовым крестом, заходящим чуть ли  не  в
ложбинку между небольшими, поддерживаемыми жестким корсетом грудками. Каре
выреза было низким и глубоким, обнаженные миниатюрные  плечики,  казалось,
не гарантировали достаточной  опоры  -  Геральт  ежесекундно  ожидал,  что
платье сползет  с  бюста.  Но  оно  не  сползало,  удерживаемое  в  нужном
положении таинственными узами портновского искусства и буфами рукавов.
    Вторая женщина не уступала первой в росте. На губах у нее была  такого
же цвета помада. Однако на  этом  подобие  заканчивалось.  На  ее  коротко
остриженных  черных  волосах  возлежала  сетчатая   шапочка,   с   которой
спускалась на лицо до кончика  маленького  носика  вуалетка.  Растительный
мотив  вуалетки  не  закрывал  прекрасных,  блестящих,  густо  подведенных
зеленым контуром глаз. Точно такая же цветная  вуаль  прикрывала  скромный
вырез черного платья с длинным рукавом. На ткани сверкали словно  случайно
разбросанные сапфиры, аквамарины, кристаллики горного хрусталя  и  золотые
ажурные звездочки.
    - Ее сиятельство княгиня Анна Генриетта, - вполголоса  проговорили  за
спиной Геральта. - Преклони колени, милостивый государь.
    "Интересно, о которой из них,  -  подумал  Геральт,  с  трудом  сгибая
больное колено в церемониальном поклоне. - Обе, чтоб мне лопнуть, выглядят
равно по-княжески. Господи, по-королевски!"
    - Встаньте, милсдарь  Геральт,  -  развеяла  его  сомнения  женщина  с
каштановыми волосами и острым носиком. - Приветствуем вас и ваших друзей в
княжестве Туссент, во дворце Боклер. Мы счастливы принимать у  себя  особ,
прибывших со столь благородной миссией. К тому же имеющих быть в дружбе  с
милым нашему сердцу виконтом Юлианом.
    Лютик поклонился глубоко и размашисто.
    - Виконт, - продолжала княгиня, - сообщил нам ваши имена,  характер  и
цель вашей экспедиции, поведал, что привело вас в  Туссент.  Повествование
его взволновало наши сердца. Мы будем счастливы  побеседовать  с  вами  на
личной  аудиенции,  милсдарь  Геральт.  Однако   сия   встреча   несколько
задержится,  поскольку   нас   ждет   исполнение   неких   государственных
обязанностей.  Закончился  сбор  винограда,  традиция  велит  нам  принять
участие в Празднике Бочки.
    Вторая женщина, та, что в вуалетке, наклонилась  к  княгине  и  что-то
быстро шепнула. Анна Генриетта взглянула на ведьмака, Улыбнулась, прошлась
тонким язычком по губам.
    - Мы желаем, - возвысила она голос, - чтобы наряду с виконтом  Юлианом
нам прислуживал у Бочки милсдарь Геральт из Ривии.
    По группе придворных и рыцарей пробежал шелест -  так  шумят  тронутые
ветром  сосны.  Княгиня  Анарьетта  одарила  ведьмака  очередным  волооким
взглядом и вышла из залы вместе с подружкой и кортежем пажей.
    - Черт побери, - совсем не по-рыцарски шепнул Рыцарь Шахматной  Доски.
- Вот-те на! Немалой вы удостоились чести, господин ведьмак!
    - Я не шибко понял, в чем суть дела, - признался Геральт. - Это  каким
же манером мне придется услужить ее величеству?
    - Ее милости, - поправил,  подходя,  упитанный  субъект  с  внешностью
кондитера.  -  Простите,  господа,  мое   вмешательство,   но   в   данных
околичностях я вынужден это сделать. Мы здесь, в Туссенте, строго почитаем
традиции и блюдем протокол. Я -  Себастьян  ле  Гофф,  камергер  и  маршал
двора.
    - Весьма приятно.
    -  Официальным  и  протокольным  титулом  госпожи  Анны  Генриетты,  -
камергер и маршал двора не только выглядел кондитером, но и источал аромат
крема и глазури, - является  "ваше  сиятельство",  неофициальным  -  "ваша
милость", фамильярным, вне стен дворца, - "госпожа княгиня". Но обращаться
к ее сиятельству следует "ваша милость".
    - Благодарствую, запомню. А вторая дама? Как ее следует титуловать?
    - Ее официальный титул "почтенная", - серьезно поучил камергер.  -  Но
вполне допустимо просто "госпожа".  Это  родственница  княгини,  зовут  ее
Фрингилья Виго. Во исполнение воли ее милости прислуживать при  Бочке  вам
достанется именно ей, госпоже Фрингилье.
    - А в чем будет состоять данное прислуживание?
    - Ничего особенного. Сейчас поясню. Видите  ли,  мы  уже  многие  годы
используем механические давильни, однако же традиция...

    Подворье было заполнено говором  и  неистовым  визгом  пищалок,  дикой
музыкой дудок, назойливым звоном тамбуринов.  Вокруг  стоящей  на  помосте
бочки плясали и бодались козлы, выряженные в венки скоморохи и кувыркались
акробаты. Подворье и  окружающие  его  галереи  были  заполнены  людьми  -
рыцарями, дамами, дворянами, богато одетыми горожанами.
    Камергер Себастьян ле Гофф воздел к  небу  увитый  лозой  жезл,  потом
трижды ударил им о помост.
    - Эхо-хо! - крикнул он. - Благородные дамы, господа и рыцари!
    - Эхо-хо! - ответствовала толпа.
    - Эхо-хо! Вот он, древний обычай! Да одарит  нас  виноградная  гроздь!
Эхо-хо! Да дозреет до солнца!
    - Эхо-хо! Да дозреет!
    - Эхо-хо! Да забродит, придавленная! Да наберет силы и вкуса в бочках!
Да изольется в кубки и ударит в головы во славу ее сиятельства,  во  славу
прекрасных дам, во славу благородных рыцарей и виноградарей!
    - Эхо-хо! Да забродит!
    - Да приидет красота!
    Из бархатных палаток на противоположной стороне подворья появились две
женщины - княгиня Анна Генриетта и  ее  черноволосая  спутница.  Обе  были
плотно укутаны в пурпурные плащи.
    - Эхо-хо! - Камергер ударил жезлом. - Да приидут Юные!
    "Юные" были научены, они знали, что им надлежит делать. Лютик  подошел
к  княгине.  Геральт  -  к  черноволосой.  Которую,  как  известно,  звали
почтенной Фрингильей Виго.
    Женщины одновременно скинули плащи, толпа взорвалась грохотом  оваций,
Геральт сглотнул.
    На женщинах были белые, тонюсенькие как паутинки, не доходящие даже до
бедер рубашечки на бретельках. И плотно облегающие трусики с оборочками. И
ничего больше. Даже украшений. Кроме того, они были без обуви.
    Геральт поднял Фрингилью на руки, а она, нисколько не смущаясь, тут же
обняла его. За шею. От нее исходил едва уловимый аромат  амбры  и  роз.  И
женственности. Она была  теплой,  и  тепло  это  пронзало  как  наконечник
стрелы. Она была податливо-мягкой. И  мягкость  эта  обжигала  и  дразнила
пальцы.
    Мужчины поднесли женщин к Бочке. Геральт - Фрингилью, Лютик - княгиню,
помогли им встать на сминающиеся под ногами,  источающие  виноградный  сок
грозди. Толпа взревела.
    - Эхо-хоооо!
    Княгиня и Фрингилья возложили друг другу руки на  плечи  -  так  легче
было удержать равновесие на гроздях, в которые они погрузились  до  колен.
Сок брызгал и бил  ключом,  женщины,  поворачиваясь,  топтали  виноградные
гроздья,  хохоча,  как  маленькие.  Фрингилья   совершенно   непроизвольно
стрельнула в ведьмака глазами.
    - Эхо-хо! - орала толпа. - Эхо-хо! Да забродит!
    Сминаемые грозди исходили соком, мутная жидкость  булькала  и  обильно
пенилась вокруг колен топчущихся в бочке женщин.
    Камергер ударил жезлом о  доски  помоста.  Геральт  и  Лютик  подошли,
помогли женщинам выбраться из бочки. Геральт видел, как Анарьетта  укусила
Лютика за  ухо  и  как  у  нее  при  этом  опасно  заблестели  глаза.  Ему
показалось, что губы  Фрингильи  скользнули  по  его  щеке,  но  было  это
сознательно или случайно, он, пожалуй, не  смог  бы  сказать.  Винный  дух
сильно ударял в голову.
    Геральт  опустил  Фрингилью  на  помост,  обернул  пурпурным   плащом,
Фрингилья быстро и крепко пожала ему руку.
    - Ах, эти древние обычаи, - шепнула она.  -  Они  так  возбуждают.  Не
правда ли?
    - Правда.
    - Благодарю тебя, ведьмак.
    - Я счастлив безмерно!
    - Не только ты! Уверяю тебя, не только.

    - Налей, Рейнарт.
    За соседним столом вели очередную зимнюю ворожбу, состоящую в  кидании
завитой в длинную спиральную полоску кожицы яблока. По  форме,  в  которую
кожица уляжется, пытались угадать инициалы будущего партнера.  Всякий  раз
кожура укладывалась буквой "S". Несмотря на это, веселью не было конца.
    Рыцарь налил.
    - Оказалось, - задумчиво сказал ведьмак, - что  Мильва  здорова,  хоть
все еще носила бандаж на бедрах. Тем не  менее  она  сидела  в  комнате  и
отказывалась выходить, ни за  что  не  соглашаясь  надеть  подаренного  ей
платья. Дело шло к протокольному скандалу, но ситуацию уладил  всеведающий
Регис. Процитировав с дюжину  прецедентов,  он  вынудил  камергера-маршала
двора принести лучнице мужскую одежду. Ангулема же, наоборот,  с  радостью
скинула брюки и верховые сапоги с портянками, а  платье,  мыло  и  гребень
сотворили из нее вполне симпатичную девушку. Всем нам, что  тут  говорить,
подняли настроение баня и чистая одежда. Даже мне. И во вполне  нормальном
настроении все мы шли на "личную" аудиенцию.
    - Прервись на минуточку, - указал движением головы Рейнарт.  -  К  нам
приближаются клиенты.  Хо-хо,  к  тому  же  не  один,  ж  два  винодельца.
Малатеста, наш клиент, ведет собрата... И конкурента. Чудо из чудес!
    - А второй - кто?
    - Виноградники Помероль. Их вино, "Коте-де-Блессюр", мы как раз сейчас
пьем.
    Малатеста,  управляющий  виноградниками  Ферментино,  помахал   рукой,
подошел, ведя спутника: мужчину с черными усиками и буйной черной бородой,
больше подходящей убийце, нежели чиновнику.
    - Позвольте представить, - указал на бородача  Малатеста,  -  господин
Алкид Фьерабрас, управляющий виноградниками Помероль.
    - Присаживайтесь.
    - Мы на минутку. К господину ведьмаку  относительно  бестии  из  наших
подвалов. Из того, что  вы,  уважаемый,  находитесь  здесь,  следует,  что
чудище уже прикончено?
    - Намертво.
    - Обусловленная сумма, - заверил Малатеста, - поступит на ваш  счет  у
Чьанфанелли  самое  позднее  послезавтра.  Ох,  благодарю  вас,   господин
ведьмак. Стократно  благодарю.  Такой  подвальчик  прелестный,  сводчатый,
ориентированный на  север,  не  слишком  сухой,  не  слишком  влажный,  ну
точь-в-точь такой, какой надо для вина, а из-за этого чудища паршивого  им
невозможно было пользоваться. Сами видели, пришлось там значительную часть
подвалов замуровать, но  бестия  все  равно  ухитрилась  как-то  пролезть.
Тьфу-тьфу, откуда она взялась, не угадать. Не иначе как из самого ада...
    -  Пещеры,  вымытые  в  вулканических  туфах,  всегда   бывают   полны
чудовищами, - мудро проговорил Рейнарт де Буа-Фресве, который  сопровождал
ведьмака уже почти  месяц  и,  будучи  Ерошим  слушателем,  успел  многому
научиться. - Дело ясное, Де туф, там того и гляди чудище объявится.
    - Оно, конечно, может, и туф, - покосился на него Малатеста. - Кем  бы
он, этот туф, ни был. Но люди  болтают,  дескать,  все  потому,  что  наши
подвалы вроде бы с глубокими пещерами  связаны,  с  самим  нутром  земным.
Много у нас таких ям и пещер.
    - Да вот хотя бы, к  примеру,  наши  подвалы,  -  заметил  управляющий
виноградниками  Помероль.  -  Цельными  милями  эти  ямы  тянутся,  как  и
докудова,  не  знает  никто.  Те,  кто  дело  это  хотел   прояснить,   не
возвернулись. Да и чудовище страшенное тоже  там  видывали.  Якобы...  Так
вот, поэтому и хотел я предложить...
    - Догадываюсь, - сухо проговорил ведьмак, - что вы хотите  предложить.
И соглашаюсь. Я проверю ваши подземелья. Плату установим в зависимости  от
того, на что я там наткнусь.
    - Обижены не будете, - заверил бородач. - Хм, хм... Еще одно дело.
    - Слушаю.
    - Тот суккуб, что по ночам мужей посещает и... мытарит... Которого  ее
сиятельство убить повелели... Думаю, убивать его  вовсе  нет  нужды.  Ведь
чудо это никому не мешает, ежели уж по правде-то... Так, посетит  когда...
Потревожит чуть-чуть...
    - Но только полнолетних, - быстро вставил Малатеста.
    - Ну прям мои слова, кум, мои... Так и есть,  никому  этот  суккуб  не
навредил. А последнее время так и вообще слух  о  нем  как  бы  затерялся.
Полагаю, вас он, милсдарь ведьмак, испужался. Какой  же  тогда  смысл  его
утюкивать.  Ведь  вам,  господин,  наличные  не  помешают.  А  ежели  чего
недостает...
    - На мой счет у Чьанфанелли, - проговорил с каменным лицом Геральт,  -
могло бы что-нибудь и поступить. В ведьмачий пенсионный фонд.
    - Сделаем.
    - А у суккуба волос с блондинистой головки не упадет.
    - Ну, стало быть, бывайте. - Оба управляющих встали.  -  Празднуйте  в
мире, не станем мешать. Праздник нынче. Традиция. А  у  нас,  в  Туссенте,
традиции...
    - Знаю, - не дал ему договорить Геральт, - святое дело.

    Компания за соседним столом шумела. Ворожили Йуле, ворожили при помощи
шариков из мякины калача и  кости  от  съеденного  карпа.  Пили  при  этом
обильно. Трактирщик и девки мотались как угорелые, бегая с кувшинами.
    - Упомянутый суккуб, - заметил Рейнарт, подкладывая  себе  капусты,  -
стал началом достопамятной серии ведьмачьих контактов заключенных тобою  в
Туссенте. Потом уж клиенты валом повалили, так что отбоя от них  не  было.
Вот только не помню я который заявился к тебе первым.
    - Тебя в тот момент не было. А случилось это на следующее  утро  после
аудиенции у княгини. На которой, впрочем, тебя не было тоже.
    - Ничего удивительного. Аудиенция была личная.
    - Тоже мне "личная", - усмехнулся ведьмак. - Человек на  двадцать,  не
считая неподвижных как статуи лакеев, малолетних пажей и вконец умученного
шута. Среди перечисленных особ  был  ле  Гофф,  камергер  с  внешностью  и
ароматом кондитера, несколько согбенных под грузом золотых цепей  вельмож.
Была парочка субъектов в черном,  то  ли  советников,  то  ли  судей.  Был
знакомый мне по Каэд Мырквиду  барон  "Бычья  Голова".  Была,  разумеется,
Фрингилья Виго, особа, несомненно, приближенная к княгине.
    И были мы; вся наша компания, включая Мильву в мужском костюме. Нет, я
неверно выразился, сказав, что были все. Не было с нами Лютика. Лютик,  он
же виконт Кто-то-Там, сидел,  раскинувшись  в  карле  ошую  ее  остроносой
милости Анарьетты, и топорщил перья что  твой  павлин.  Как  и  полагалось
фавориту.
    Анарьетта, Фрингилья  и  Лютик  были  единственными  особами,  которые
сидели. Никому больше присесть дозволено не было. А меня радовало уже  то,
что не было ведено опуститься на колено.
    Княгиня выслушала мой рассказ - к счастью, редко прерывая. Когда же  я
взялся вкратце излагать результаты бесед с друидками,  она  заломила  руки
жестом, говорящим об ее отчаянии столь же искренне, сколь и преувеличенно.
Я знаю, это звучит  как  какой-то  холерный  оксюморон,  но,  поверь  мне,
Рейнарт, в данном случае все так именно и было.

    - Ax-ax, - проворковала княгиня Генриетта, заламывая руки.  -  Вы  так
нас  огорчили,  господин  Геральт.  Так  огорчили.  Поверьте,   сочувствие
переполняет наши сердца.
    Она   потянула   остреньким   носиком,   протянула   руку,   и   Лютик
незамедлительно вложил ей в  пальцы  батистовый  платочек  с  монограммой.
Княгиня мазнула платочком обе щечки так, чтобы не стереть пудры.
    - Ax-ax, - повторила она. - Выходит, друидки ничего не знали  о  Цири?
Были не в состоянии помочь вам? Получается, все ваши усилия пошли прахом и
все ваше странствие оказалось ненужным?
    - Прахом - наверняка нет, - убежденно ответил ведьмак. - Признаюсь,  я
рассчитывал получить от  друидок  какие-нибудь  конкретные  сведения  либо
указания, которые могли бы хоть в самом общем виде пояснить,  почему  Цири
оказалась объектом столь яростной охоты. Однако друидки не могли или же не
пожелали мне помочь. Так что в  этом  смысле  действительно  я  ничего  не
выгадал. Но...
    Он перешел на шепот.  Не  ради  повышения  уровня  драматизма.  Просто
решал, насколько может быть откровенен перед собравшимися.
    - Я знаю, что Цири жива, - наконец сухо сказал он. - Вероятнее  всего,
была ранена. И все еще в опасности. Но жива.
    Анна Генриетта вздохнула, снова  воспользовалась  платочком  и  пожала
руку Лютику.
    - Обещаем вам, - проговорила она, - нашу помощь и поддержку. Гостите в
Туссенте, сколь пожелаете. Ибо должно вам знать, что мы бывали  в  Цинтре,
знали и дарили своей дружбой Паветту, знали и любили  малютку  Цири.  Всём
сердцем мы скорбим вместе с вами, господин Геральт.  Если  требуется,  вам
окажут посильную помощь наши ученые и астрологи. Вы должны, мы  глубоко  в
это верим, отыскать какую-то тропинку, какое-то указание или след, которые
укажут вам нужный путь. Не действуйте опрометчиво. Вам нет нужды  спешить.
И можете оставаться здесь по собственному желанию, вы милый и приятный нам
гость.
    - Благодарю, ваше сиятельство, - поклонился Геральт, - за добрые слова
и ласку. Однако мы тронемся в путь, как только  немного  передохнем.  Цири
все еще в опасности. Да и мы тоже.  Если  слишком  долго  засиживаться  на
одном месте, опасность не только возрастает, но и начинает угрожать  людям
доброжелательно к нам относящимся. И всем окружающим. А этого мы ни за что
не хотели бы допустить.
    Княгиня какое-то время молчала, размеренными движениями, будто  кошку,
поглаживая Лютика по руке.
    - Благородны и справедливы слова ваши, - сказала  она  наконец.  -  Но
опасаться  вам  нечего.  Гнавшиеся  за  вами   бандиты   нашими   рыцарями
разгромлены так, что ни один свидетель их поражения  не  ушел  живым.  Нам
рассказал об этом виконт Юлиан. Любого,  кто  осмелится  вас  обеспокоить,
ждет та же участь. Вы под нашей защитой и покровительством.
    - Я умею это ценить. - Геральт снова  поклонился,  мысленно  проклиная
болевшее колено и не только его. - Однако не смею умолчать о  том,  о  чем
господин виконт забыл вашей милости поведать. Разбойники, которые  гнались
за мной от Бельхавена и которых доблестные рыцари  вашей  милости  отважно
разгромили  в  Каэд  Мырквиде,   действительно   были   бандитами   высшей
разбойничьей гильдии, но нильфгаардского цвета.
    - Ну и что?
    "А то, - чуть не сорвалось у него с языка,  -  что  если  нильфгаардцы
заняли Аэдирн за двадцать дней, то на твое игрушечное княжество им  хватит
двадцати минут".
    - Идет война, -  сказал  он  вместо  этого.  -  То,  что  случилось  в
Бельхавене и Каэд Мырквиде, можно рассматривать как рейд по тылам.  Обычно
это вызывает репрессии. В военное время...
    - Война, -  перебила  его  княгиня,  подняв  кверху  острый  носик,  -
наверняка уже кончилась. Относительно этого мы писали нашему кузену Эмгыру
вар Эмрейсу. Мы направили ему меморандум, в котором потребовали немедленно
положить  конец  бессмысленному  кровопролитию.  С  войной  уже  наверняка
покончено, наверняка уже заключен мир.
    - Не так  уж  наверняка,  -  холодно  ответил  Геральт.  -  За  Яругой
буйствуют меч и огонь, льется кровь. Нет никаких признаков того, что война
идет к завершению. Я бы сказал - совсем наоборот.
    Он тут же пожалел о сказанном.
    - То есть? - Носик княгини, казалось, стал  еще  острее,  а  в  голосе
прозвучала противная, скрипуче-ворчливая нотка. - Верно ли я слышу?  Война
продолжается? Почему нам об этом не сообщили? Господин министр Трембли?
    - Ваше сиятельство, я...  -  забормотал,  преклоняя  колено,  один  из
златоносцев, позвякивая цепями. - Я не хотел... огорчать...  беспокоить...
ваше сиятельство...
    - Стража! - взвыла ее сиятельство. - В  башню  его!  Вы  в  немилости,
милостивый государь! Господин камергер! Господин секретарь!
    - Мы здесь, ваше сиятельство!
    - Пусть наша  канцелярия  немедленно  подготовит  резкую  ноту  нашему
кузену,   императору   Нильфгаарда.   Мы   требуем,   чтобы    немедленно,
незамедлительнейше он прекратил  воевать  и  заключил  мир.  Ибо  война  и
несогласие суть вещи скверные. Несогласие разрушает, а согласие возводит!
    - Ваша милость, -  еле  выговорил  маршал  двора-кондитер,  белый  как
сахарная пудра, - абсолютно правы. Абсолютнейше!
    - А вы что тут делаете? Мы отдали приказы! Действуйте  же!  Одна  нога
тут, другая там!
    Геральт незаметно осмотрелся. У дворян были совершенно каменные  лица,
из чего следовало, что подобные инциденты при здешнем дворе дело не  новое
и не редкое. Он твердо решил с  этого  момента  исключительно  поддакивать
госпоже княгине. И никак не более того.
    Анарьетта тронула платочком кончик носа, затем улыбнулась Геральту.
    - Как видите, - сказала она, - ваши  опасения  были  беспочвенны.  Вам
нечего опасаться, и вы можете гостить у нас сколько пожелаете.
    - Так точно, ваше сиятельство.
    В тишине четко слышался скрип короеда в каком-то из предметов  древней
мебели. И ругательства, коими старший конюх поносил коня на далеком дворе.
    - Есть у нас, - прервала молчание Анарьетта, - также  просьба  к  вам,
господин Геральт, как к ведьмаку.
    - Так точно, ваше сиятельство.
    - Это просьба многих благородных дам Туссента  и  также  наша.  Ночное
чудовище  беспокоит  здешние  дома.  Дьявол,  призрак,  суккуб  в  обличье
женском, но столь бесстыдном, что описать  его  мы  не  решаемся,  терзает
достойных и верных супругов. Навещает по  ночам  альковы,  позволяет  себе
безобразные распутства и отвратительные половые извращения, о которых  нам
не позволяет говорить присущая нам скромность. Вы как специалист наверняка
знаете, в чем дело.
    - Так точно, ваше сиятельство!
    - Туссентские дамы просят вас положить  предел  этой  мерзости.  А  мы
присоединяемся к их просьбе и заверяем вас в нашем благоволении.
    - Так точно, ваше сиятельство!

    Ангулема отыскала ведьмака  и  вампира  в  дворцовом  парке,  где  они
прогуливались и вели секретные разговоры.
    - Вы мне не поверите, - просипела она,  -  не  поверите,  если  я  вам
скажу. Но это чистейшая правда.
    - Говори же.
    - Рейнарт де Буа-Фресне, странствующий Рыцарь Шахматной Доски,  вместе
с другими странствующими рыцарями стоит в очереди к княжескому казначею. И
знаете, за чем? За месячным жалованьем! Очередь, скажу  я  вам,  длиной  в
полполета стрелы, а от гербов аж в глазах рябит. Я  спросила  Рейнарта,  в
чем, мол, дело, а он мне: странствующие-де, рыцари тоже есть хотят.
    - И что же здесь странного?
    - Шуткуешь небось? Странствующие  рыцари  странствуют  из  благородных
побуждений! А не за месячное жалованье!
    -  Одно,  -  очень  серьезно  сказал  вампир  Регис,  -  не  исключает
другого... Поверь мне, Ангулема.
    - Верь ему, Ангулема, - сухо подтвердил Геральт. - Перестань бегать по
дворцу в поисках сенсаций, составь-ка лучше компанию Мильве. Она в  жутком
настроении, ей нельзя оставаться одной.
    - Верно. У тетечки, видать, месячные, потому как злая она вроде осы. Я
думаю...
    - Ангулема!
    - Иду, иду...
    Геральт и Регис  остановились  у  клумбы  уже  слегка  примерзших  роз
центифолий. Но как следует поговорить не  сумели.  Из-за  оранжереи  вышел
худющий мужчина в модном плаще цвета умбры.
    - Добрый день. - Он поклонился, отряхнул  колени  куньим  колпаком.  -
Дозвольте  спросить,  кто  из  ваших  милостей  есть  ведьмак,   Геральтом
именуемый, своим ремеслом славящийся?
    - Я есть ведьмак, Геральтом именуемый. В чем дело?
    - Я - Жан Катильон, управляющий виноградниками  Кастель  Торичелья.  А
дело, понимаешь, в том, что нам в виноградники очень и даже весьма ведьмак
нужен. Я удостовериться, понимаешь,  хотел  бы,  не  пожелаете  ли  вы  по
милости своей...
    - Так в чем дело-то?
    -  Тут,  понимаешь,  такая  штука  получается,  -  начал   управляющий
Катильон. - Из-за этой войны, чтобы ее черт побрал, купцы реже, понимаешь,
приезжают, запасы  готового  продукта  растут,  мест  для  бочек  начинает
недоставать. Мы подумали, невелика беда, ведь под  замком  целые  мили  ям
тянутся, все глубжей и глубжей, аж до нутра,  понимаешь,  земли,  почитай,
эти ямы достигают. Под Торичельей тожить ямочку я отыскал, прелестненькую,
кругленькую с таковым же, понимаешь, сводом и не  шибко  сухую,  не  шибко
мокрую, аккурат подходящую, чтобы в ней вину славненько было...
    - И что? - не выдержал ведьмак.
    - Почудилось нам, понимаешь, что в тех ямах  чудит  какой-то  чудовищ,
видать, из земных глыбей прилезший.  Двух  человек  изжег,  до  костей  им
телеса изжарил, а одного  ослепил,  понимаешь,  потому  как  он,  чудовищ,
значит, плюется и рыгается каким-то жручим щелоком или щелочью.
    - Сольпуга, - кратко определил Геральт. - Также ядницей именуемая.
    - Ну вот,  извольте,  -  улыбнулся  Регис.  -  Сами  видите,  господин
Катильон, что имеете дело с профессионалом. Профессионал, можно сказать, с
неба к вам свалился. А кстати, к странствующим здесь рыцарям вы случаем не
обращались уже с этой, как вы изволили выразиться,  бедой?  У  княгини  их
целый полк, рыцарей-то этих, а такие миссии - так это ж их  специальность,
суть их существования. И оправдание...
    - Никакая не суть, - помотал головой управляющий Катильон. - Их суть -
тракты охранять, перевалы, потому, понимаешь, ежели купцы сюда не  допрут,
то все мы с сумой в странствующие, значит, по  миру  пойдем.  Кроме  того,
рыцари храбрые и боевитые, понимаешь, но только когда на коне.  Под  землю
такой не полезет! Сверх же того они доро...
    Катильон осекся и замолчал. Лицо у него было как у человека,  которому
- ежели нет бороды - не во что плюнуть. И который очень об этом сожалеют.
    - Дорого берут, - закончил Геральт, даже без особого ехидства. -  Знай
же,  добрый  человек,  я  беру  дороже.  Свободный  рынок.   И   свободная
конкуренция. Ибо я, если уж мы шлепнем контракт, сойду с коня и полезу под
землю. Обдумайте это. Но не очень тяните-то, потому что я в Туссенте долго
не задержусь.
    - Ты меня поражаешь, - сказал Регис, как только управляющий ушел. -  В
тебе неожиданно воспрял ведьмак? Заключаешь сделки? Берешься за чудовищ?
    - Да я и сам удивлен,  -  честно  признался  Геральт.  -  Отреагировал
как-то автоматически, меня  словно  подтолкнуло  что-то.  Откажусь.  Любую
предложенную сумму я могу счесть недостаточно высокой. Всегда. Вернемся  к
нашей беседе...
    -  Погоди.  -  Вампир  указал  взглядом  на  дорожку.  -  Что-то   мне
подсказывает, что к тебе спешит очередной клиент.
    Геральт мысленно выругался. По обрамленной кипарисами  аллейке  к  ним
шли  два  рыцаря.  Первого  он  узнал  сразу,  огромную  бычью  голову  на
снежно-белом поле невозможно было  перепутать  ни  с  чем  другим.  Второй
рыцарь, высокий, седовласый, с  благородно-угловатой  физиономией,  словно
высеченной из гранита,  был  обладателем  голубой  туники  и  одной  трети
золотого креста, усеянного лилиями.
    Остановившись в положенных по этикету двух шагах, рыцари  поклонились.
Геральт и Регис ответили  поклонами,  после  чего  все  четверо  выдержали
установленное  рыцарским  регламентом  молчание,  имеющее  длиться  десять
ударов сердца.
    - Позвольте представить, - пробасил Бычья Голова, - барон Пальмерин де
Лонфаль. Меня, как, возможно, господа помнят, зовут...
    - Барон де Пейрак-Пейран. Как можно забыть!
    - У нас дело к господину ведьмаку, - перешел к сути Пейрак-Пейран. - В
разрезе, я бы так выразился, профессиональных проблем.
    - Слушаю.
    - Лично.
    - У меня нет секретов от господина Региса.
    - Но у  благородных  господ  они,  несомненно,  имеются,  -  улыбнулся
вампир. - Поэтому, с вашего позволения,  я  хотел  бы  осмотреть  вон  тот
прелестный  павильончик,  вероятно,  храм  задумчивости...   Господин   де
Пейрак-Пейран... Господин де Лонфаль...
    Они обменялись поклонами.
    - Я обращаюсь в слух, - прервал молчание Геральт, и не думая  ожидать,
пока прозвучит десятый удар сердца.
    - Проблема, -  Пейрак-Пейран  понизил  голос  до  шепота  и  испуганно
оглянулся, - в том суккубе... Ну, в том ночном  кошмаре,  что  посещает...
Которого вам княгиня и дамы поручили уничтожить. И сколько же вам  за  сие
убиение обещано?
    - Простите, но это профессиональная тайна.
    - Разумеется, разумеется, - проговорил Пальмерин де Лонфаль, рыцарь  с
лилиевым крестом. - Ситуация истинно достойная вашего положения.  Истинно.
Я серьезно опасаюсь, что пошатну вашу решимость выполнить  пожелания  дам,
но тем не менее, слово чести, предложение внесу. Откажитесь от  контракта,
господин ведьмак. Не охотьтесь на суккуба, оставьте его  в  покое.  Ничего
дамам и княгине не  говоря.  А  мы,  господа  из  Туссента,  слово  чести,
перекроем предложение дам. Удивим вас нашей щедростью.
    - Предложение, - холодно сказал  ведьмак,  -  действительно  не  очень
далеко от неуважения.
    - Господин Геральт. - Лицо у Пальмерина  де  Лонфаля  было  жестким  и
серьезным. - Я скажу вам, почему мы осмелились на такой шаг. Прошел  слух,
что вы убиваете исключительно тех чудовищ, кои являются угрозой.  Реальной
угрозой. Не воображаемой, из невежества или предрассудков родом. Позвольте
заметить, что суккуб никому ничем не угрожает и не пакостит.  Так,  просто
посещает в снах... Время от времени... И немного... э-э-э...  как  бы  это
сказать, ублажает...
    - Но исключительно полнолетних, - быстро добавил Пейрак-Пейран.
    -  Дамы  из  Туссента,  -  сказал  Геральт,  оглядываясь,  -  вряд  ли
обрадуются, узнав о нашем разговоре. Княгиня тоже.
    - Полностью с  вами  согласны,  -  буркнул  Пальмерин  де  Лонфаль.  -
Желательна секретность сверх всякой меры.  Не  следует  пробуждать  спящих
святош...
    - Откройте мне  счет  в  одном  из  местных  краснолюдских  банков,  -
медленно и тихо  сказал  Геральт.  -  И  поразите  меня  своей  щедростью.
Предупреждаю, поразить меня не просто.
    - И все же мы постараемся, - гордо пообещал Пейрак-Пейран.
    Они обменялись прощальными поклонами.
    Вернулся Регис, который, конечно, все слышал своим вампирьим слухом.
    - Теперь, -  сказал  он  не  улыбаясь,  -  ты,  конечно,  тоже  можешь
утверждать, что это был  невольный  рефлекс  и  необъяснимый  импульс.  Но
объяснить, откуда взялся новый банковский счет, тебе будет трудновато.
    Геральт глядел куда-то ввысь, более того, поверх крон кипарисов.
    - Кто знает,  -  сказал  он,  -  может,  все-таки  мы  проведем  здесь
несколько дней. А с учетом Мильвовых ребер, может быть, даже  больше,  чем
несколько. Может, несколько недель. Ведь не помешает обрести на это  время
финансовую независимость?

    - Так вот откуда у тебя счет у Чьанфанелли, - покачал головой  Рейнарт
де Буа-Фресне. - Ну-ну. Если б княгиня  узнала,  были  бы  точно  смены  в
должностях, была бы новая раздача патентов. Ха, возможно, и я бы  маленько
подрос? Чес-слово, жаль, что у человека нет задатков к  доносительству.  А
теперь расскажи об известном выпивоне, на который я так  рассчитывал.  Мне
так хотелось побывать на том пиру, поесть и  попить.  А  меня  выслали  на
границу, на вышку, в холод  и  собачью  пургу.  Эх,  холя-холя,  рыцарская
доля...
    - Великому и  шумно  разрекламированному  пиру,  -  начал  Геральт,  -
предшествовала  серьезная   подготовка.   Надо   было   отыскать   Мильву,
прятавшуюся в конюшнях, надо было убедить ее, что от ее участия в  банкете
зависит судьба Цири и чуть ли не всего мира. Надо  было  почти  что  силой
натянуть на нее платье.  Потом  заставить  Ангулему  поклясться,  что  она
поведет себя как подобает даме и уж обязательно постарается избегать  слов
"курва" и "жопа". Когда наконец мы всего этого добились и уже намеревались
было взяться за вино,  появился  камергер  ле  Гофф,  маршал  двора,  пуще
прежнего воняющий глазурью и надутый как свиной пузырь.

    - В данных циркумстанциях(15) я вынужден пояснить, - загундосил камер-
гер ле Гофф, - что за столом ее милости нет мест первых и последних, никто
не может обижаться на то, что ему предназначено положение  за  столом, кое
покажется ему ниже его достоинства. Однако же мы здесь, в Туссенте, строго
блюдем и чтим давние традиции и обычаи и придерживаемся обсерванции(16). В
соответствии же с оными обычаями, традициями и...
    - Переходите, милостивый государь, к делу.
    - Пиршество назначено  на  завтра.  Мне  надобно  рассадить  Гостей  в
соответствии с честью и рангом.
    -  Ясно,  -  серьезно  проговорил  ведьмак.  -  Значится,  так:  самый
достойнейший из нас, как рангом, так и честью, - Лютик.
    - Господин виконт Юлиан, - произнес камергер,  задрав  нос,  -  являет
себя гостем экстраординарно почетным. И как  таковой  одесную  ее  милости
усажен будет.
    -  Ясно,  -  повторил  ведьмак,  серьезный  как  сама  смерть.   -   А
относительно нас... виконт не пояснил, у  кого  ранг,  титул  и  честь,  в
смысле - достоинства каковы?
    - Пояснил лишь, - кашлянул камергер,  -  что  ваши  милости  пребывают
здесь инкогнито с рыцарской миссией, деталей каковой, как и истинных имен,
гербов и титулов, выдавать вам нет возможности, ибо того не допускают ваши
обеты.
    - Именно так оно и есть. Тогда в чем же проблема?
    - В том-то и проблема, чтобы правильно рассадить гостей! Вы - гости, к
тому же соратники господина виконта, стало быть, мне  должно  усадить  вас
ближе к голове стола... Промеж баронов. Но ведь не может быть,  чтобы  все
вы, ваши милости и госпожи, оказались ровней, ибо так никогда  не  бывает,
поскольку быть не может, чтобы все, повторяю, ровней были.  Ежели  кто  из
вас рангом либо родом выше,  то  должен  при  верхнем  столе  сидеть,  при
княгине...
    - Он, - ведьмак не колеблясь указал на вампира, который  неподалеку  в
задумчивости любовался занимающим чуть ли не всю стену гобеленом, -  граф.
Но об этом - ша! Это тайна, покрытая мраком веков.
    - Понял! - Камергер чуть  не  захлебнулся  от  восторга.  -  В  данных
циркумстанциях...  Я  усажу  его  одесную  графини  Ноттурн  и  благородно
урожденной тетушки госпожи, то бишь ее светлости княгини.
    - Не пожалеете ни вы, ни благородно урожденная тетушка. -  У  Геральта
было совершенно каменное лицо. - Равных ему нет ни в смысле обычаев, ни  в
искусстве конверсации(17).
    - Безмерно рад слышать. Вы же, милсдарь из Ривии,  усядетесь  рядом  с
почтенной госпожой Фрингильей. Такова традиция. Вы несли ее к Бочке, вы...
хм-м-м... ее рыцарь как бы...
    - Понятно.
    - Ну и славно. Ах, господин граф...
    - Слушаю, - удивился вампир,  который  как  раз  отошел  от  гобелена,
изображающего битву гигантов с циклопами.
    - Нет-нет, ничего, - улыбнулся Геральт. - Мы просто беседуем.
    - Ага, - кивнул Регис. - Не знаю, заметили  ли  вы,  господа...  Но  у
этого циклопа на гобелене, о, вон у того с пальцами... Гляньте  на  пальцы
его ног. У него, я не боюсь это сказать, две левых ноги.
    - Да-да, - без тени удивления подтвердил камергер  ле  Гофф.  -  Таких
гобеленов в Боклере множество.  Умелец,  который  их  ткал,  был  истинным
мастером своего дела, но страшно много... э... пил.  Служитель  муз,  сами
понимаете, господа...

    - Нам пора, - проговорил ведьмак, избегая взгляда разгоряченных  вином
девушек  из-за  соседнего  стола,  за  которым  занимались   ворожбой.   -
Собираемся, Рейнарт. Расплачиваемся и на лошадей - едем в Боклер.
    - Знаю, куда тебе невтерпеж, - оскалился в ухмылке рыцарь. - Не боись,
твоя зеленоглазая ждет. Только что  пробило  полночь.  Расскажи,  как  пир
прошел?
    - Расскажу и едем.
    - И едем.

    Вид установленных гигантской подковой столов однозначно говорил о том,
что осень подходит к концу и  дело  идет  к  зиме.  Меж  громоздящихся  на
тарелках, подносах и блюдах кушаний особое место  занимала  дичь  во  всех
возможных видах и  вариантах.  Были  там  огромные  кабаньи  туши,  оленьи
окорока и  кострецы,  самые  разнообразные  паштеты,  заливные  и  розовые
пластины  мяса,  по-осеннему  украшенные   грибами,   клюквой,   сливовыми
повидлами и боярышниковым соусом. Была осенняя птица - тетерева, глухари и
фазаны, эффектно поданные с крыльями и хвостами, были запеченные  цесарки,
перепела и куропатки, читки, бекасы, рябчики  и  дрозды.  Были  редкостные
деликатесы:  дрозды-рябинники,   запеченные   целиком,   без   потрошения,
поскольку  ягоды  можжевельника,  которыми  нафаршировали  этих  маленьких
пичужек, сами по себе создавали соответствующую приправу.  Не  обошлось  и
без форели из горных озер,  судаков,  налимов  и  щучьей  печени.  Зеленью
разнообразила стол малая валерьяница, позднеосенний салат,  который,  если
возникала такая потребность, можно было выгрести даже из-под снега.
    Цветы заменяла омела.
    В центре закругления, во главе стола, где восседала княгиня  Анарьетта
и наиболее уважаемые гости,  на  огромном  серебряном  подносе  помещалось
украшение вечера. Среди трюфелей, вырезанных из моркови цветов,  половинок
лимонов и артишоковых сердец возлежала гигантская стерлядь, а на ее спинке
стояла на одной ноге запеченная целиком цапля с золотым кольцом в поднятом
клюве.
    - Клянусь цаплей! - воскликнул, поднимая кубок, Пейрак-Пейран,  хорошо
знакомый ведьмаку барон  с  бычьей  головой  в  гербе.  -  Цаплей  клянусь
защищать рыцарскую честь и честь дома и  приношу  обет  никогда-приникогда
никому не уступать поля боя!
    Обет наградили громкой овацией. И принялись за еду.
    - Клянусь цаплей! - рявкнул другой рыцарь с воинственно  торчащими  во
все стороны метельчатыми усами. - До последней капли крови в  жилах  своих
защищать границы и ее сиятельство Анну Генриетту! А  чтобы  доказать  свою
верность, клянусь изобразить на щите цаплю и целый год драться  инкогнито,
имя свое истинное и герб свой  истинный  скрывая,  а  именоваться  Рыцарем
Белой Цапли! Пью за здоровье ее княжеского сиятельства!
    - Здравия!  Счастье!  Виват!  Да  здравствует  ее  милость!  Анарьетта
поблагодарила  легким  кивком  головы,  украшенной  филигранной  диадемой.
Бриллиантов на княгине было столько, что, даже просто проходя мимо стекла,
она могла покрыть его поверхность царапинами. Рядом с княгиней,  глуповато
улыбаясь, сидел Лютик. Немного поодаль, между  двумя  матронами,  восседал
Эмиель Регис, вампир. Одет он был в черный кафтан и  выглядел  точь-в-точь
как положено вампиру. Услуживал матронам и забавлял их  конверсацией,  они
же увлеченно слушали.
    Геральт схватил блюдо с  заливным  судаком,  украшенным  петрушкой,  и
подал сидящей по левую сторону Фрингилье Виго, на которой было  платье  из
лилового атласа и  невероятно  шикарное  колье  из  аметистов.  Фрингилья,
поглядывая на  него  из-под  черных  ресниц,  подняла  кубок  и  загадочно
улыбнулась.
    - Твое здоровье, Геральт. Рада, что нас посадили рядышком.
    - Не хвали день до  захода...  -  Геральт  не  докончил  и  улыбнулся.
Настроение у него было в принципе неплохое. - Пир еще только начинается.
    - Совсем наоборот. Он уже достаточно затянулся, и пора бы тебе  начать
делать мне комплименты. Долго я еще буду ждать?
    - Ты обворожительно прекрасна.
    - Ну, не так уж сразу с места в карьер, - засмеялась она, ведьмак  мог
бы  поклясться,  что  сказала  она  это  совершенно  искренне.  -  Страшно
подумать, до чего мы можем в таком темпе дойти к  концу  возлияния.  Начни
с... хм... Ну, скажи, что платье я выбрала со вкусом и что лиловый  мне  к
лицу.
    - Лиловый  цвет  тебе  к  лицу,  но,  честно  говоря,  мне  ты  больше
понравилась в белом.
    Он заметил в ее изумрудных глазах вызов. И боялся его  принять.  Уж  в
таком-то хорошем настроении он все же не был.
    Напротив них  посадили  Кагыра  и  Мильву.  Кагыр  сидел  между  двумя
молоденькими и беспрестанно щебечущими дворяночками, кажется, баронессами.
    У лучницы в кавалерах  оказался  пожилой,  угрюмый  и  молчаливый  как
камень рыцарь с лицом, изъеденным оспинами.
    Немного дальше расположилась Ангулема, верховодя  и  вызывая  суматоху
среди юных странствующих рыцарей.
    - Что такое? - верещала она, поднимая серебряный  нож  с  закругленным
концом. - Без острия? Неужто боятся, что мы примемся тыкать друг в  друга,
или как?
    - Такие ножи, - пояснила  Фрингилья,  -  употребляются  в  Боклере  со
времен  княгини  Каролины  Роберты,  бабки   Анны   Генриетты.   Кароберта
прямо-таки из себя выходила, когда во время выпивок гости ковыряли  ножами
в зубах. А ножом с закругленным концом в зубах не поковыряешь.
    - Что верно, то верно, - согласилась Ангулема, шельмовски гримасничая.
- К счастью, подали еще и вилки!
    Она сделала вид, будто сует вилку  в  рот,  но  под  грозным  взглядом
Геральта остановилась. Сидящий  по  правую  руку  от  нее  молодой  рыцарь
зашелся бараньим фальцетом. Геральт взял тарелку с  уткой  в  желе,  подал
Фрингилье. Он видел, как Кагыр  разрывается  на  части,  выполняя  капризы
баронессочек, а те глаз с него не сводят. Видел он и то, как  юные  рыцари
увиваются вокруг Ангулемы, наперебой подавая  ей  кушанья  и  ржа  над  ее
немудреными шутками.
    Он видел, как Мильва крошит хлеб, уставившись взглядом в скатерть.
    Фрингилья, казалось, читает его мысли.
    - Неудачно  попала  твоя  неразговорчивая  подружка,  -  шепнула  она,
наклонившись к нему. - Что делать,  такое  случается,  когда  распределяют
места  за  столом.  Барон  де  Трастамара  не   грешит   галантностью.   И
словоохотливостью.
    - Может, оно и  к  лучшему,  -  тихо  ответил  Геральт.  -  Истекающий
слюногалантностью дворянин был бы хуже. Я Мильву знаю.
    - Ты уверен? - Она быстро взглянула на него. - А не меришь  ли  ты  ее
своей собственной меркой? Кстати, достаточно жестокой.
    Он не ответил, а вместо этого налил ей вина. И счел, что теперь  самое
время кое-что выяснить.
    - Ты чародейка, верно?
    - Верно, - согласилась она, очень умело скрывая удивление.  -  Как  ты
догадался?
    - Я воспринимаю ауру, - не стал он вдаваться в  подробности.  -  Да  и
опыт некоторый есть.
    - Чтобы все было  ясно,  -  проговорила  она  через  минуту,  -  я  не
собираюсь никого вводить в заблуждение. Однако и  не  обязана  громогласно
извещать всех о своей профессии или надевать островерхий колпак  и  черный
плащ. Зачем пугать детей? Я имею право на инкогнито. Тоже.
    - Не возражаю.
    - Я сижу в Боклере, потому что здесь собрана хоть и не самая  большая,
зато самая богатая  библиотека  известного  мира.  Кроме  университетской,
конечно. Но университеты очень ревностно следят за своими полками, а здесь
я - родственница и подруга Анарьетты и мне дозволено все.
    - Можно позавидовать.
    - Во время аудиенции Анарьетта намекала на то, что здешние книги могут
содержать  полезные  для  тебя  сведения.  Не   удивляйся   ее   несколько
театральной экзальтации. Такова уж она есть. А то, что в книгах ты  можешь
что-нибудь  найти,  действительно  не  исключено.   Более   того,   вполне
правдоподобно. Достаточно знать, что искать и где.
    - Всего-то?
    -  Энтузиазм  твоих  ответов  воистину  воодушевляет  и  побуждает   к
разговору. - Она  слегка  сощурилась.  -  Догадываюсь  о  причине.  Ты  не
доверяешь мне, правда?
    - Может, еще по рябиновке?
    - Клянусь цаплей! - Молодой рыцарь с конца подковы встал  и  перевязал
себе глаз шарфом, полученным от соседки по столу.  -  Клянусь  не  снимать
шарфа до тех пор, пока не будут под корень вырублены  бандиты  с  перевала
Сервантеса!
    Княгиня   выразила   признательность   покровительственным    наклоном
искрящейся бриллиантами диадемки.
    Геральт рассчитывал на то, что Фрингилья не продолжит разговор.
    Он ошибся.
    - Ты не веришь мне и не доверяешь, -  сказала  она.  -  Ты  нанес  мне
вдвойне болезненный удар. Ты не только сомневаешься в том, что я  искренне
хочу тебе помочь, но к тому же не веришь, что  я  действительно  могу  это
сделать. Ох, Геральт! Ты до  живого  задел  мое  самолюбие  и  возвышенные
стремления.
    - Послушай...
    - Нет! Не выкручивайся.  Терпеть  не  могу  мужчин,  которые  всячески
пытаются вывернуться.
    - А каких мужчин терпишь?
    Она снова сощурилась, все еще держа нож и вилку в рабочем положении.
    - Список длинный. И мне не хочется утомлять себя подробностями. Замечу
лишь, что достаточно высоко в нем  стоят  мужчины,  которые  ради  любимой
женщины готовы идти на край света, бесстрашные,  рисковые,  пренебрегающие
опасностями. И не сдающиеся, даже если кажется, что шансов  на  успех  уже
нет.
    - А остальные пункты списка? -  не  выдержал  он.  -  Другие  мужчины,
которые в твоем вкусе? Тоже психи?
    - А что  есть  истинная  мужественность,  -  она  кокетливо  наклонила
голову, - если не смешанные в нужной пропорции класс и сумасбродство.
    - Дамы и господа, бароны и рыцари! -  громко  воскликнул  камергер  ле
Гофф, отрываясь от стула и обеими руками поднимая гигантский  кубок.  -  В
данных  циркумстанциях  я  позволю  себе  произнести  тост:   за   здравие
сиятельнейшей княгини Анны Генриетты!
    - Здоровья и счастья!
    - Урррра!
    - Да здравствует! Виват!
    - А теперь, дамы и господа, - камергер  поставил  кубок,  торжественно
кивнул лакеям, - теперь... Magna Bestia(18).
    На подносе, который  четверо  прислужников  вынуждены  были  нести  на
чем-то вроде лектики, въехала в залу гигантская зажаренная туша,  наполнив
помещение изумительным ароматом.
    - Magna Bestia! - грохнули хором пиршествующие. - Урррра!
    - Что еще, черт побери, за бестия? -  забеспокоилась  Ангулема.  -  Не
стану я есть, пока не дознаюсь, что это такое.
    - Лось, - пояснил Геральт. - Целиком зажаренный лось.
    - И не какой-нибудь там лосишко, - проговорила Мильва, откашлявшись. -
В быке было цетнаров семь.
    - Сохатый. Семь цетнаров и сорок пять фунтов(19), - хрипло  проговорил
сидящий рядом с ней молчаливый барон. Это были первые слова, произнесенные
им с начала пиршества.
    Может, и стало  бы  это  началом  разговора,  но  лучница  покраснела,
уткнулась взглядом в скатерть и снова принялась крошить хлеб.
    - Уж не вы ли, барон, - спросил  Геральт,  которого  за  живое  задели
слова Фрингильи, - уложили эту громадину?
    - Не я, - возразил молчун. - Мой племянник. Отличный стрелок.  Но  это
мужская тема, я бы так сказал... Прошу прощения. К чему утомлять дам?
    - А из какого лука? - спросила Мильва, все еще уставившись в скатерть.
- Наверняка не слабее, чем из семидесятки.
    - Ламинат. Слоями тис, ясень, акация,  склеенные  жилами,  -  медленно
ответил барон, заметно удивленный. - Двойной гнутый зефар. Семьдесят  пять
фунтов силы.
    - А натяжение?
    - Двадцать девять дюймов. - Барон говорил все медленнее, казалось,  он
выплевывает отдельные слова.
    - Действительно, махина,  -  спокойно  сказала  Мильва.  -  Из  такого
положишь олененка даже за сто шагов. Если стрелок действительно хороший.
    - Я, - кашлянул барон, словно немного обиженный, -  с  четверти  сотни
шагов попадаю, я бы сказал, в фазана.
    - С двадцати-то пяти, - Мильва подняла голову, - я в белку всажу.
    Барон, опешив, откашлялся, быстро подставил лучнице еду и напиток.
    - Добрый лук, - пробормотал он, - половина успеха. Но не  менее  важно
качество, я бы сказал, стрелы. А также, видишь ли,  милсдарыня,  по  моему
мнению, стрела...
    - За здоровье ее  сиятельства  Анны  Генриетты!  За  здоровье  виконта
Юлиана де Леттенхофа!
    - За здравие! Виват!
    - ...а она послала  его  к  черту,  -  завершила  очередной  нехороший
анекдот Ангулема. Юные рыцари зашлись не менее дурашливым хохотом.
    Баронесски Келина и Ника слушали Кагыра с открытыми  ртами,  пылающими
очами и горящими  огнем  щеками.  У  верхнего  стола  рассуждениям  Региса
внимала вся высшая аристократия. До Геральта -  даже  при  его  ведьмачьем
слухе - доходили сквозь гул лишь отдельные слова, однако он сообразил, что
речь идет об  упырях,  ведьмах,  суккубах  и  вампирах.  Регис  размахивал
серебряной  вилкой  и  доказывал,  что  наилучшим  противоядием  "супротив
вампиров" является серебро, золотой песок,  наилегчайшие  прикосновения  к
коим для  вампира  абсолютно  и  несомненно  убийственны.  "А  чеснок?"  -
выспрашивали дамы. "Чеснок тоже хорошо действует, - соглашался Регис, - но
малоприятен в общении, поскольку страшно смердит".
    Тихо поигрывала на гуслях и дудках капелла на  галерейке,  похвалялись
своим  искусством  акробаты,  жонглеры  и  огнеглотатели.  Утомленный  шут
пытался  смешить,  но  где  уж  ему  было  до  Ангулемы.  Потом   появился
медвежатник с медведем, а медведь к общей потехе испугался и  наклал  кучу
на полу. Ангулема погрустнела и слегка угасла - с такими  конкурентами  ей
трудно было тягаться.
    Остроносая княгиня  неожиданно  жутко  разгневалась.  Из-за  какого-то
случайно брошенного слова  кто-то  из  баронов  впал  в  немилость  и  под
эскортом стражей и лично маршала двора был препровожден в Башню.  Впрочем,
мало кого - кроме самого барона - взволновал этот инцидент.
    - Слишком быстро-то ты отсюда не выедешь,  маловерный,  -  проговорила
Фрингилья Виго, покачивая кубок. - Хоть с радостью выехал бы прямо сейчас,
ничего из этого не получится.
    - Снова прошу: не читай у меня в мыслях.
    - Прости. Они были такими яркими, что у меня получилось невольно.
    - Я слышу это уже не в первый раз.
    - Ты даже не представляешь себе, сколько я знаю.  Пожалуйста,  отведай
артишоков, они полезны, хорошо влияют на сердце. Сердце - важный  орган  у
мужчины. Второй по счету, если говорить о значимости.
    - Я думал, самое важное - класс и сумасбродство.
    - Достоинствам духа должно идти  в  паре  с  достоинствами  тела.  Это
обеспечивает совершенство.
    - Совершенных не бывает.
    - Это не аргумент.  Надо  стараться.  Знаешь  что?  Пожалуй,  попрошу:
подай-ка мне рябчика.
    Она рассекла птицу на блюде так  быстро  и  резко,  что  ведьмак  даже
дрогнул.
    - Так быстро ты отсюда не уедешь, - повторила она. - Во-первых, в этом
нет никакой нужды. Тебе ничто не угрожает.
    - Ну ничегошеньки, действительно, - не  выдержал  он.  -  Нильфгаардцы
перепугаются строгой ноты, отправленной княжеской канцелярией. А если даже
вдруг возьмут да рискнут напасть, то их турнут отсюда  поклявшиеся  цаплей
странствующие рыцари с шарфами на глазах.
    - Тебе ничто не грозит,  -  повторила  она,  не  обращая  внимания  на
сарказм. - Туссент повсеместно считается сказочным княжеством,  смешным  и
нереальным,  кроме  того,  вследствие  специфичности   винной   продукции,
пребывающим в состоянии перманентного опьянения и неизменного вакхического
веселья. Как таковое, никто его не воспринимает всерьез, но тем  не  менее
оно  пользуется  определенными  привилегиями.  В  конце  концов,   Туссент
поставляет вина, а  без  вин,  каждому  известно,  нет  жизни.  Поэтому  в
Туссенте не действуют никакие агенты, шпионы или тайные службы. И  ему  не
нужна армия,  вполне  достаточно  странствующих  рыцарей  с  перевязанными
глазами. Никто не нападет на Туссент. По твоей мине  вижу,  что  я  не  до
конца тебя убедила?
    - Скажем так: не до самого.
    - А жаль, - сощурилась Фрингилья. - Люблю, чтобы доходило до конца. Не
переношу,   когда   не   получается   или   получается    наполовину.    И
недосказанностей тоже не люблю. Фулько Артевельде,  префект  из  Ридбруна,
считает, что ты - покойник, беглецы донесли  ему,  что  друидки  всех  вас
спалили живьем. Фулько делает что может, лишь бы прикрыть  эту  неприятную
историю, носящую явные признаки скандала. Впрочем, тут у него свой интерес
и собственная карьера. Даже если до него  дойдет,  что  ты  жив-живехонек,
будет поздно. Версия, которую он привел в рапортах,  уже  будет  считаться
канонической.
    - А ты многое знаешь.
    -  Я  никогда  этого  не  скрывала.  Так  что   аргумент,   касающийся
нильфгаардской погони, отпадает. А других,  которые  оправдывали  бы  твой
скорый отъезд, попросту нет.
    - Интересно...
    - Но реально. Из Туссента можно выехать через четыре перевала, ведущих
на четыре стороны света. Который выбираешь? Друидки не сказали тебе ничего
и отказались сотрудничать. Эльф с гор исчез.
    - Слушай, а ты и верно многое знаешь.
    - Это мы уже установили.
    - И жаждешь мне помочь.
    - А ты от моей помощи отказываешься.  Не  веришь  в  искренность  моих
намерений. Не доверяешь мне.
    - Послушай, я...
    - Перестань объясняться. Откушай еще артишоков.
    Кто-то снова клялся цаплей. Кагыр источал  комплименты  баронессочкам,
подвыпившую  Ангулему  слышно  было  на  весь  стол.   Молчаливый   барон,
оживленный дискуссией о луках и стрелах, начал чуть  ли  не  ухаживать  за
Мильвой.
    - Изволь отведать кабаньей ветчинки. Эх, я бы сказал...  Есть  в  моих
владениях такие кабаньи  места,  где  от  зверя  не  продохнуть.  Они  там
прямо-таки ордами валандаются...
    - О!
    - Там попадаются преотменные экземпляры. Цетнара по три штука. Сезон в
разгаре... Если б милостивая государыня изъявила желание... Мы могли бы, я
б так сказал, совместно на охоту...
    - Мы тут, понимаете, так-то долго уж не засидимся.  -  Мильва  странно
просительно глянула на Геральта. - Потому как, с вашего позволения, у  нас
есть дела поважнее, чем нежели, значит,  охота...  Хотя,  -  добавила  она
быстро, видя, что барон хмурится,  -  с  величайшим  желанием  я  с  вашей
милостью на черного бы зверя пошла...
    Изрытое оспинами лицо барона тут же пошло красными пятнами.
    - Ну, если не на охоту, то хоть бы к себе приглашаю. Я бы так сказал -
в резиденцию. Покажу свои коллекции лосиных  и  оленьих  рогов,  трубки  и
сабли.
    Мильва уставилась в скатерть.
    Барон схватил поднос с дроздами-рябинниками, подал ей, потом  наполнил
кубок вином и сказал:
    - Прошу прощения,  я  не  придворный.  Веселить  не  обучен.  Да  и  с
придворной болтовней у меня не шибко...
    - Я, - откашлялась Мильва, - в лесу воспитывалась. Умею ценить тишину.
    Фрингилья отыскала под столом руку Геральта и крепко  пожала.  Геральт
глянул ей в глаза. И не мог угадать, что в них таится.
    - Я тебе доверяю, - сказал он. - Верю в искренность твоих намерений.
    - Не лжешь?
    - Клянусь цаплей.

    Городской  стражник,  видимо,  по  случаю  Йуле,   здорово   набрался,
поскольку перемещался неуверенно, задевал алебардой вывески и  громко,  но
бестолково вещал, что уже десятый час, хотя в действительности было далеко
за полночь.
    - Поезжай в Боклер один, - неожиданно сказал  Рейнарт  де  Буа-Фресне,
как только они вышли из кабака. - Я останусь  в  городе.  До  утра.  Пока,
ведьмак.
    Геральт знал, что у рыцаря в городе есть дружески к нему расположенная
дама, муж которой много разъезжал по делам. Они не разговаривали  об  этом
никогда, поскольку о таких вещах настоящие мужчины не болтают.
    - Пока, Рейнарт. Позаботься о скоффине. Чтобы не протух.
    - На улице мороз.
    Действительно, стоял мороз. Улочки были мрачны и пустынны. Лунный свет
лился на крыши,  бриллиантово  блестел  на  свисающих  с  застрех  ледяных
сосульках, но не проникал в глубину переулков. Подковы  Плотвы  цокали  по
брусчатке.
    "Плотва, - подумал ведьмак, - направляется к  дворцу  Боклер.  Хорошая
гнедушка! Ценный подарок от Анны Генриетты и Лютика".
    Он подогнал лошадь.
    Он торопился.

    После торжества все встретились  за  завтраком,  к  которому  привыкли
спускаться в дворцовую кухню. Там, неизвестно почему, их всегда  принимали
с удовольствием. Обязательно находилось что-нибудь  тепленькое,  прямо  из
горшка, со сковороды или с вертела, всегда отыскивался хлеб, сало, корейка
и соленые рыжики. Никогда не было нехватки  в  кувшине-двух  какого-нибудь
белого или красного продукта знаменитых местных виноградников.
    Они всегда ходили туда.  Две  проведенные  в  Боклере  недели.  Регис,
Геральт, Кагыр, Ангулема и Мильва. Только Лютик завтракал в другом месте.
    - Ему, - комментировала Ангулема, намазывая  хлеб  маслом,  -  сало  с
ощурками(20) приносят прямо в лежанку! И низко кланяются!
    Геральт был склонен верить, что так оно и есть. И именно сегодня решил
удостовериться лично.

    Лютика он нашел  в  рыцарской  зале.  На  голове  у  поэта  красовался
карминовый берет, огромный как буханка пеклеванного  хлеба,  сам  "виконт"
был облачен в выдержанный в соответствующих тонах богато расшитый  золотой
нитью дублет. Бард сидел на карле с лютней на колене и небрежными  кивками
реагировал на комплименты окружающих дам.
    Анны Генриетты, к счастью, на горизонте  не  наблюдалось.  Геральт  не
колеблясь нарушил протокол и смело приступил к акции.  Лютик  заметил  его
тут же.
    - Соблаговолите оставить нас одних, ваши милости.  -  Он  напыжился  и
истинно по-королевски махнул рукой. - Слуги пусть также удалятся.
    Окружающие  зааплодировали,  и  не  успело   еще   эхо   аплодисментов
заглохнуть,  как  они  оказались  в  рыцарской  зале  наедине  с   латами,
картинами, паноплиями(21) и сильным запахом пудры, оставшимся после дам.
    - Шикарная забава, - оценил без излишнего ехидства Геральт, - так  вот
запросто выгнать их, а? Надо думать, приятно  отдавать  приказы  монаршьим
мановением бровей, одним хлопком, единым  властным  жестом?  Глядеть,  как
пятятся словно раки, сгибаясь перед тобой в поклонах? Шикарная забава?  А?
Милостивый государь фаворит?
    - Тебя интересует что-то конкретное?  -  поморщившись,  кисло  спросил
Лютик. - Или просто потрепаться приспичило?
    - Меня сильно интересует нечто вполне  конкретное.  Настолько  сильно,
что сильнее не бывает.
    - Так говори. Я слушаю.
    - Нам нужны верховые лошади.  Три.  Мне,  Кагыру  и  Ангулеме.  И  две
запасные. Итого три хорошие верховые плюс  две  под  багаж.  Под  багаж  в
крайнем случае сгодятся мулы, груженные провиантом и  фуражом.  Настолько,
думаю, твоя княгиня тебя оценивает? Э? Это ты у нее отработал, надеюсь?
    - Никаких проблем. - Лютик, не глядя на Геральта, принялся настраивать
лютню. - Меня только удивляет твоя поспешность. Я бы сказал, она  удивляет
меня столь же сильно, сколь и твой глуповатый и неуместный сарказм.
    - Тебя удивляет поспешность?
    - Именно. Октябрь кончается, погода заметно портится. В любой день  на
перевалах может выпасть снег.
    - А тебя, значит, удивляет поспешность, - покачал головой  ведьмак.  -
Кстати, хорошо, что напомнил. Обеспечь нас еще теплой одеждой. Шубами.
    - Я думал, - медленно проговорил Лютик, - что мы переждем здесь  зиму.
Что останемся здесь...
    - Если хочешь, - не задумываясь, бросил Геральт, - останься.
    - Хочу. - Лютик неожиданно встал, отложил лютню. - И остаюсь.
    Ведьмак громко втянул воздух. Помолчал.  Он  смотрел  на  гобелен,  на
котором была изображена битва титана с драконом.  Титан,  твердо  стоя  на
двух левых ногах, пытался выломать у дракона челюсть, а дракон,  насколько
можно было понять, особой радости от этого не испытывал.
    - Я остаюсь, - повторил Лютик. - Я люблю Анарьетту. И она любит меня.
    Геральт хранил молчание.
    - Вы получите еще одну лошадь, - молвил поэт. -  Для  тебя  я  прикажу
подобрать породистую кобылку - по  имени  Плотва,  разумеется.  Вы  будете
накормлены, обуты и тепло одеты. Но я от души советую подождать до  весны.
Анарьетта...
    - Правильно ли я расслышал? - Ведьмак наконец  прокашлялся.  -  Уж  не
обманывает ли меня слух?
    - Разум у тебя  притупился  несомненно,  -  буркнул  трубадур.  -  Что
касается других органов чувств, не знаю. Повторяю: мы  любим  друг  друга,
Анарьетта и я. Я остаюсь в Туссенте. С ней.
    - В качестве кого? Фаворита? Любовника? А может, князя-консорта?
    - Формально-правовой статус  мне  в  принципе  безразличен,  -  честно
признался Лютик. - Но исключать нельзя ничего. Супружества тоже.
    Геральт снова помолчал, любуясь борьбой титана с драконом.
    - Лютик, - сказал он наконец. - Если ты пил, то трезвей поскорее. Если
не пил, напейся. Тогда и поговорим.
    - Я не очень понимаю, - поморщился Лютик, - что тебя так волнует?
    - А ты подумай малость.
    - В чем дело? Тебя так взволновала моя связь с Анарьеттой? Быть может,
ты намерен воззвать к моему рассудку? Перестань. Я все продумал. Анарьетта
меня любит...
    - А тебе знакома, - прервал Геральт, - такая поговорка: княжья милость
на пестрых конях ездит? Даже  если  твоя  Анарьетта  не  легкомысленна,  а
таковой она мне, прости за откровенность, кажется, то...
    - То что?
    - А то, что лишь в сказках  княгини  связываются  с  музыкантами  и...
свинопасами.
    - Во-первых, - надулся Лютик, - даже такой простак, как ты, должен был
слышать о морганатических браках.  Привести  тебе  примеры  из  древней  и
новейшей истории? Не надо? Во-вторых, тебя, вероятно,  это  удивит,  но  я
вовсе не из последних простолюдинов. Мой род де Леттенхоф идет от...
    - Слушаю я тебя, - снова прервал Геральт уже  готовый  вспылить,  -  и
удивляюсь. Неужто это мой друг Лютик? Неужто  мои  друг  Лютик  и  вправду
лишился разума? Неужто тот самый Лютик, которого я всегда  знал  и  считал
реалистом, ни с того ни с сего погрузился в мир иллюзий и там  обретается?
Раскрой глаза, кретин!
    - Ага, - медленно проговорил Лютик, кривя  губы.  -  Какая  любопытная
перемена ролей. Я  -  слепец,  а  ты  вдруг  стал  остроглазым  и  прытким
наблюдателем. Обычно бывало наоборот. И чего же, хотелось бы узнать, я  не
замечаю из того, что  столь  очевидно  для  тебя?  Э?  На  что  я  должен,
по-твоему, раскрыть глаза?
    - А хоть бы и на  то,  -  процедил  ведьмак,  -  что  твоя  княгиня  -
балованный ребенок, из которого выросла избалованная нахалка  и  буффонка.
На то, что она допустила тебя к своим прелестям, увлеченная новизной, и ты
незамедлительно вылетишь в трубу, как только явится новый трубадур с новым
и более увлекательным репертуаром.
    - Невероятно низко и  вульгарно  то,  что  ты  говоришь.  Надеюсь,  ты
сознаешь это?
    -  Я  сознаю  трагедию  отсутствия  у  тебя  признаков  сознания.   Ты
сумасшедший. Лютик.
    Поэт молчал, поглаживая  гриф  лютни.  Прошло  время,  прежде  чем  он
заговорил. Медленно и раздумчиво.
    -  Мы  отправились  из  Брокилона  с  сумасшедшей  миссией.   Идя   на
сумасшедший риск, мы кинулись в сумасшедшую и лишенную малейших шансов  на
успех погоню за миражом. За призраком,  сонным  видением,  за  сумасшедшей
мечтой, за абсолютно невоплотимыми идеалами. Мы  кинулись  в  погоню,  как
глупцы, как психи. Но я, Геральт, не произнес ни слова жалобы. Не  называл
тебя сумасшедшим, не высмеивал. Потому что в тебе жили надежда  и  любовь.
Они руководили тобой в этой сумасбродной эскападе. Впрочем, мною тоже.  Но
я уже догнал свой мираж, и мне не просто повезло, что сон осуществился,  а
мечта исполнилась. Моя миссия закончена. Я нашел то, что так трудно найти.
И намерен сохранить что нашел. И это -  сумасшествие?  Сумасшествием  было
бы, если б я отринул это и выпустил из рук.
    Геральт молчал столь же долго, как и Лютик. Наконец сказал:
    - Чистая поэзия. А в этом с тобой  состязаться  трудно.  Больше  я  не
произнесу ни слова. Ты выбил у меня из рук аргументы. С помощью, согласен,
не менее, а может быть, и более точных и весомых аргументов. Бывай, Лютик.
    - Бывай, Геральт

    Дворцовая библиотека действительно была огромна. Зал,  в  котором  она
размещалась, по меньшей мере двукратно превышал размерами зал рыцарский. И
у нее был стеклянный потолок. Благодаря чему было светло.  Однако  Геральт
подозревал, что из-за этого летом здесь бывает чертовски жарко.
    Проходы между шкафами и стеллажами были узенькими и  тесными.  Он  шел
осторожно, чтобы не скинуть книги. Приходилось переступать через фолианты,
валявшиеся на полу.
    - Я здесь, - услышал он.
    Середина библиотеки тонула в книгах,  сложенных  в  кучи  и  пирамиды.
Многие валялись совершенно хаотично, поодиночке либо живописными кучами.
    - Здесь я, Геральт.
    Он углубился в межкнижные каньоны и ущелья. И нашел ее. Она стояла  на
коленях  посреди  разбросанных  инкунабул,   листая   их   и   приводя   в
относительный порядок. На ней было скромное  серое  платье,  для  удобства
немного подтянутое вверх. Геральт  отметил,  что  картина  сия  невероятно
привлекательна.
    - Не  возмущайся  здешним  разгардяшем,  -  сказала  она,  отирая  лоб
предплечьем, потому что на руках  у  нее  были  грязные  от  пыли,  тонкие
шелковые  перчатки.   -   Здесь   сейчас   проводится   инвентаризация   и
каталогизирование. Но по моей  просьбе  работы  прервали,  чтобы  я  могла
побыть в  библиотеке  одна.  Когда  я  работаю,  терпеть  не  могу,  чтобы
посторонние дышали мне в затылок.
    - Прости. Мне уйти?
    - Ты не посторонний. - Она  слегка  сощурила  зеленые  глаза.  -  Твой
взгляд... доставляет мне удовольствие. Не стой так. Садись сюда, на книги.
    Он присел на "Описание мира", изданное in folio.
    - Этот ералаш, - Фрингилья широким жестом повела вокруг, -  неожиданно
облегчил мне работу. Мне удалось добраться до книг, которые  обычно  лежат
где-то на дне, под опокой. Которую нельзя тронуть.
    Княгинины  библиотекари  титаническими  усилиями   разобрали   завалы,
благодаря чему дневной свет узрели некоторые жемчужины письменности, самые
настоящие белые вороны.
    - Взгляни. Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?
    - "Speculum aureum"(22)? Видел.
    - Совсем забыла. Прости. Ты многое повидал.  Предполагалось,  что  это
комплимент, а не сарказм. А кинь взгляд сюда.  Это  Gesta Regum(23). С нее
мы и начнем, чтобы ты понял, что такое твоя Цири в  действительности,  чья
кровь течет в ее жилах... Мина  у  тебя  еще  более  кислая,  чем  обычно,
знаешь? В чем причина?
    - В Лютике.
    - Расскажи.
    Фрингилья слушала, сидя на стопке книг и положив ногу на ногу.
    - Ну что ж, - вздохнула она, когда он окончил, - Признаюсь, я  ожидала
чего-то подобного. У Анарьетты, я давно заметила, просматриваются симптомы
влюбленности.
    - Влюбленности? - прыснул ведьмак. - Или великобарской фанаберии?
    - Ты, - она проницательно глянула на  него,  -  похоже,  не  веришь  в
искреннюю и чистую любовь?
    - Как раз о моей-то вере, - отрезал он,  -  дебатировать  нечего.  Она
никакого отношения ко всему сказанному не имеет. Речь идет о Лютике и  его
глу...
    Он осекся, неожиданно потеряв уверенность.
    - С любовью, - медленно проговорила Фрингилья, - все обстоит  так  же,
как с почечными коликами. Пока не схватит, даже не представляешь себе, что
это такое. А когда об этом рассказывают - не веришь.
    - Что-то в этом есть, - согласился ведьмак. - Но есть и  различия.  От
почечных колик рассудок не спасает. И их не лечит.
    - Любовь смеется над рассудком. И в  этом  ее  притягательная  сила  и
прелесть.
    - Скорее глупость.
    Фрингилья встала, подошла к нему, стянула перчатки. Ее глаза под сенью
ресниц были  темными  и  глубокими.  От  нее  исходил  запах  амбры,  роз,
библиотечной пыли,  истлевших  бумаг,  свинцового  сурика  и  типографской
краски, порошка чернильного орешка, стрихнина,  которым  пытались  травить
библиотечных мышей. У этого запаха было мало  общего  с  афродизиями.  Тем
удивительнее, что он действовал.
    - Ты не веришь, - сказала она изменившимся голосом,  -  в  неожиданный
импульс? В бурное притяжение? В  столкновение  летящих  по  пересекающимся
траекториям болидов? В катаклизм?
    Она протянула руки, коснулась его плеч. Он коснулся ее плеч.  Их  лица
сближались, пока еще медленно,  чутко  и  напряженно,  губы  соприкасались
осторожно  и  нежно,  как  будто  боялись  спугнуть  какое-то  очень-очень
настороженное существо.
    А потом болиды столкнулись и произошел взрыв. Катаклизм.
    Они упали на кучу фолиантов, разъехавшихся  под  их  тяжестью  во  все
стороны. Геральт уткнулся носом в декольте Фрингильи, крепко  обнял  ее  и
схватил за колени. Подтянуть ее платье выше талии мешали разные  книги,  в
том  числе  полные  искусно  выполненных  вензелей  и   украшений   "Жития
пророков",  а   также   "De   haemorrhoidibus"(24),  интересный,  хоть   и
противоречивый медицинский  трактат.  Ведьмак  отпихнул  огромные  тома  в
сторону, нетерпеливо рванул платье. Фрингилья охотно приподняла бедра.
    Что-то  упиралось  ей  в  плечо.  Она  повернула  голову.   "Искусство
акушерской науки для женщин". Быстро, чтобы не будить лиха, она глянула  в
противоположную сторону. "О горячих сероводородных водах".  Действительно,
становилось все горячее. Краешком глаза она  видела  фронтиспис  раскрытой
книги, на которой возлежала ее голова.  "Заметки  о  кончине  неминуемой".
"Еще того не лучше", - подумала она.
    Ведьмак расправлялся с ее трусиками. Она  приподнимала  бедра,  но  на
этот раз чуть-чуть, так, чтобы это выглядело  случайным  движением,  а  не
оказанием помощи. Она не знала его, не знала, как он реагирует на  женщин.
Не предпочитает ли тех, которые прикидываются, будто не знают, чего от них
ждут, тем, которые знают, И не проходит ли у него  желание,  если  трусики
снимаются с трудом.
    Однако никаких признаков потери желания  ведьмак  не  проявлял.  Можно
сказать, совсем наоборот. Видя, что  время  не  ждет,  Фрингилья  жадно  и
широко развела ноги, перевернув при  этом  кучу  уложенных  один  на  один
свитков, которые тут же лавиной низверглись на них. Оправленное с тисненую
кожу "Ипотечное право"  уперлось  ей  в  ягодицу,  а  украшенный  латунной
оковкой "Codex diplomaticus"(25) - в  кисть  Геральту.  Геральт  мгновенно
оценил  и  использовал  ситуацию:  подсунул  огромный  томище  туда,  куда
следовало,  Фрингилья  пискнула:  оковка  оказалась  холодной.  Но  только
какое-то мгновение.
    Она громко  вздохнула,  отпустила  волосы  ведьмака  и  обеими  руками
ухватилась за книги. Левой - за "Начертательную геометрию",  правой  -  за
"Заметки  о  гадах  и  пресмыкающихся".  Державший  ее  за  бедра  Геральт
случайным пинком повалил очередную кипу книг, однако был слишком  увлечен,
чтобы обращать внимание на сползающие  по  его  ноге  фолианты.  Фрингилья
спазматически   постанывала,   задевая   головой   страницы   "Заметок   о
кончине...".
    Книги с  шелестом  сдвигались,  в  носу  свербило  от  резкого  запаха
слежавшейся пыли.
    Фрингилья крикнула. Ведьмак этого не слышал, поскольку она сжала  ноги
у него на ушах. Он скинул с себя мешающую  действовать  "Историю  войн"  и
"Журнал всяческих наук, для счастливой жизни потребных". Нетерпеливо  воюя
с пуговками и крючками верхней части  платья,  он  перемещался  с  юга  на
север, непроизвольно читая надписи на обложках, корешках,  фронтисписах  и
титульных страницах. Под  талией  Фрингильи  -  "Идеальный  садовод".  Под
мышкой, неподалеку от маленькой, прелестной, призывно торчащей  грудки,  -
"О солтысах бесполезных и строптивых". Под локтем - "Экономия, или Простые
указания, как создавать, разделять и использовать богатства".
    "Заметки о кончине неминуемой" он уже прочитал, прильнул губами  к  ее
шее, а руками находясь вблизи  "Солтысов...".  Фрингилья  издала  странный
звук: то ли крик, то ли стон, то ли  вздох...  Отнести  его  к  какой-либо
определенной разновидности восклицаний было сложно.
    Стеллажи задрожали, стопки  книг  закачались  и  рухнули,  повалившись
словно скалы-останцы  после  крупного  землетрясения.  Фрингилья  крикнула
снова. На сей раз с грохотом свалилось первое издание "De larvis  scenicis
et figuris comicis"(26) - истинная белая ворона, за  нею  рухнул "Перечень
общих команд для  кавалерии",  потянув  за  собой  украшенную  прелестными
гравюрами "Геральдику" Иоанна Аттрейского. Ведьмак охнул, пинком вытянутой
ноги свалив новые тома.  Фрингилья  опять  крикнула,  громко  и  протяжно,
свалила каблуком "Размышления  или  медитации  на  дни  все  всего  года",
интересное анонимное произведении, которое неведомо как оказалось на спине
у Геральта. Геральт подрагивал и читал ее поверх плеч Фрингильи,  невольно
узнавая,  что  "Замечания..."  написал  доктор  Альбертус  Ривус,   издала
Цинтрийская Академия, а отпечатал мэтр-типограф Иоганн  Фробен-младший  на
втором году царствования его величества короля Корбетта.
    Воцарившуюся  тишину  нарушал   только   шорох   сползающих   книг   и
переворачивающихся страниц.
    "Что делать, - думала Фрингилья, ленивыми движениями руки касаясь бока
Геральта и твердого уголка "Размышлений о  природе  вещей".  -  Предложить
самой? Или ждать, пока предложит он? Только б не подумал, что я  робкая...
или нескромная...
    А как повести себя, если предложит он?"
    - Пойдем и поищем какую-нибудь постель, - предложил немного хрипловато
ведьмак. - Нельзя так безобразно обращаться с книгами - источником знания.

    "Тогда мы отыскали постель, - вспоминал Геральт, пуская Плотву в галоп
по парковой аллее. - Постель в ее комнате, в  ее  алькове.  Мы  отдавались
любви, будто помешанные, ненасытно, жадно, алчно, словно после многих  лет
воздержания. Как бы про запас, так, будто воздержание снова грозило нам.
    Мы поведали друг другу многое.  Поверяли  весьма  тривиальные  истины.
Изливали прекраснейшую ложь. Но ложь эта, хоть и была ложью, говорилась не
для обмана".
    Возбужденный галопом, он направил Плотву прямо на  присыпанную  снегом
клумбу роз и заставил лошадь перепрыгнуть ее.
    "Мы любили. И говорили. И наша ложь была все прекраснее. И все лживее.
    Два месяца. От октября по Йуле.
    Два месяца сумасшедшей, самозабвенной, ненасытной, бурной любви".
    Подковы Плотвы зацокали по плитам двора дворца Боклер.

    Быстро и бесшелестно прошел он по коридорам. Никто не видел, никто  не
слышал его. Ни стражи с алебардами, убивающие скуку дежурства болтовней  и
сплетнями, ни кемарящие лакеи и пажи. Не  дрогнули  даже  огоньки  свечей,
когда он проходил мимо канделябров.
    Он был недалеко от дворцовой кухни. Но не вошел туда. Не присоединился
к компании, которая там управлялась с бочонками и чем-то жареным.  Постоял
в тени, послушал.
    Говорила Ангулема.
    - Это какое-то прям, курва ее мать,  зачарованное  место,  весь  ихний
Туссент. Какое-то заклятие висит над  всей  тутошней  долиной.  А  уж  над
дворцом-то и подавно. Меня удивлял Лютик, поражал ведьмак, но теперь  меня
и саму чего-то томит под животом... Тьфу ты, я поймала себя на том, что...
что там говорить. Послушайте, уезжать отсюда надо. И как можно скорее.
    - Скажи это Геральту, - пробурчала Мильва. - Ты ему это скажи.
    - Верно, поговори с ним, - сказал Кагыр довольно  саркастически.  -  В
одну из тех кратких минут, когда его удается  поймать.  В  перерыве  между
чародейкой и охотой на чудовищ. Между обоими занятиями,  которыми  он  вот
уже два месяца забивает время, чтобы забыть...
    - Тебя и самого-то, - отмахнулась Ангулема, - поймать можно в основном
в парке, где ты играешь в серсо со своими  мазельками-баронессочками.  Эх,
да что там, зачарованное это место, весь тутошний Туссент. Регис по  ночам
куда-то исчезает, у тетечки - рябомордый барон...
    - Заткнись, девчонка! И перестань называть меня тетечкой!
    - Но-но, - примирительно встрял Регис. - Девочки, прекратите.  Мильва,
Ангулема. Да восторжествует согласие. Ибо  согласие  возводит,  несогласие
разрушает. Как говаривает  ее  милость  Лютикова  княгиня,  владычица  сей
страны, дворца, хлеба, масла и огурчиков. Кому еще налить?
    Мильва тяжело вздохнула.
    - Слишком долго мы тута сидим. Слишком длинно, говорю,  сидим  тута  в
праздности. Дуреем из-за этого.
    - Хорошо сказано, - проговорил Кагыр. - Очень хорошо сказано.
    Геральт осторожно ретировался. Бесшелестно. Как летучая мышь.

    Быстро и бесшелестно прошел он по коридорам. Никто не видел, никто  не
слышал его. Ни стражи, ни лакеи, ни пажи. Не дрогнули даже огоньки свечей,
когда он  проходил  мимо  канделябров.  Крысы  слышали,  поднимали  усатые
мордочки, становились столбиками. Но не пугались. Они его знали.
    Он ходил здесь часто.
    В алькове витал аромат очарования и волшебства, амбры, роз и  женского
сна. Но Фрингилья не спала.
    Она присела на постели, откинула одеяло, своим видом околдовывая его и
овладевая им.
    - Наконец-то ты здесь, - сказала она, дотягиваясь. - Ты непростительно
забываешь обо мне, ведьмак. Раздевайся  и  быстренько  сюда.  Быстро,  как
можно быстрее.

    Быстро и бесшелестно прошла она по коридорам. Никто не видел, никто не
слышал ее. Ни стражи, лениво сплетничающие на посту, ни кемарящие лакеи  и
пажи.  Не  дрогнули  даже  огоньки  свечей,  когда  она   проходила   мимо
канделябров.  Крысы  слышали.  Поднимали  усатые   мордочки,   становились
столбиком, следили за ней черными бусинками глаз. Но не пугались.  Они  ее
знали.
    Она ходила здесь часто.

    Был  во  дворце  Боклер  коридор,  а  в  конце  коридора  комната,   о
существовании которой не знал никто. Ни нынешняя владелица замка,  княгиня
Анарьетта, ни  самая  первая  владелица,  прапрабабка  Анарьетты,  княгиня
Адемарта, ни капитально перестраивавший замок архитектор, знаменитый  Петр
Фарамонд, ни работавшие в соответствии с проектом и  указаниями  Фарамонда
каменщики. Да что там, даже сам камергер ле Гофф, который, как  считалось,
знал в Боклере все, не знал о существовании коридора и комнаты.
    Коридор и комната, замаскированные сильнейшей иллюзией, были  известны
исключительно первоначальным конструкторам  замка,  эльфам.  Позже,  когда
эльфов уже не было, а Туссент стал княжеством, -  немногочисленной  группе
чародеев, связанных  с  княжеским  домом.  В  частности,  Арториусу  Виго,
магистру магических тайн, крупному специалисту в области  иллюзий.  И  его
юной племяннице Фрингилье, обладавшей особым даром иллюзионистки.
    Быстро и бесшелестно пройдя по коридорам дворца Боклер, Фрингилья Виго
остановилась перед  участком  стены  между  двумя  колоннами,  украшенными
лиственным аканфом. Тихо произнесенное заклинание и быстрый жест заставили
стену - которая была иллюзией - исчезнуть,  приоткрыв  коридор.  Казалось,
глухой. Однако в конце коридора были задрапированные иллюзией двери. И  за
ними - темная комната.
    Войдя   в   комнату,   Фрингилья,   не   теряя   времени,    запустила
телекоммуникатор. Овальное зеркало помутнело, потом  разгорелось,  осветив
помещение и выхватив из мрака древние, тяжелые от пыли гобелены на стенах.
В зеркале проявилась ниша, погруженный в мягкое кьяроскуро  зал,  округлый
стол и сидящие за ним женщины. Девять женщин.
    - Мы слушаем, мазель Виго, - сказала Филиппа Эйльхарт. - Что нового?
    - К сожалению, -  ответила,  откашлявшись,  Фрингилья,  -  ничего.  Со
времени последней телесвязи - ничего. Ни одной попытки сканирования.
    - Скверно, - сказала Филиппа. - Не скрываю, мы рассчитывали на то, что
вы что-нибудь обнаружите. Прошу по крайней мере сказать нам... ведьмак уже
утихомирился? Сможете удержать его в Туссенте хотя бы до мая?
    Фрингилья Виго помолчала. У нее не было ни малейшего желания  сообщать
Ложе, что только за последнюю неделю ведьмак дважды называл ее "Йеннифэр",
причем  в  такие  моменты,  когда  у  нее  были  все   основания   ожидать
собственного имени. Но у Ложи, в свою очередь, были все основания  ожидать
от нее правды. Искренности. И верных выводов.
    - Нет, - наконец ответила она. - До мая, пожалуй, нет. Однако я сделаю
все, что в моих силах, чтобы удерживать его как можно дольше.

    1 Стеклянный Остров (лат.).
    2 Озеро благословенных (шотл.+англ.).
    3 Уважаемая барышня (нем.+англ.). - Здесь и далее примеч. пер.
    4 для детей (лат.).
    5 во весь рост (фр.).
    6 Все рифмованные тексты выполнены переводчиком.
    7 Альшбанд (искаженное немецкое Halsband), что-то вроде шейного обруча
      (тора).
    8 пакет, небольшая папка (fasciculum, лат.).
    9 Гипокаусты - форма центрального отопления, при котором  образующийся
      в  центральной  топке  горячий  воздух  пропускается  через  систему
      отверстий или труб под полом или внутри стен, прежде всего в фермах.
    10 Золотое Зеркало (лат.).
    11 дозорная башня (фр.).
    12 Это были дни хорошей охоты и хорошего сна. Редьярд Киплинг
    13 Имя есть значение (лат.).
    14 опасный, угрожающий опасностью (лат.).
    15 обстоятельство (circumstantia, лат.) - устаревшее.
    16 строгое следование законам, правилам, установлениям  (observantium,
       лат.) - устаревшее.
    17 диалога.
    18 Великий Зверь (лат.).
    19 Цетнар (центнар) - В средневековой Европе от 40,5 до 64,8 кг.  Фунт
       - от 400 до 560 г.
    20 шкварки.
    21 декоративный мотив, составленный из оружия.
    22 "Золотое Зеркало" (лат.).
    23 Бремя власти (лат.).
    24 К вопросу о геморроидах (лат.).
    25 Дипломатический кодекс (лат.).
    26 "Театральные маски и комические представления"



    КОРРЕД, чудовище из многочисленного семейства  Strigoformes  (см.),  в
зависимости  от   региона   именуемый   также   корриганом,   руттеркином,
румпельштыльцем, кренчиком либо месмером. Одно  о  нем  можно  сообщить  -
вреден до невозможности. Это такой, прямо  сказать,  дерьмогнусник,  такой
сучий хвост, что ни о внешности  евонной,  ни  об  обычаях  писать  мы  не
станем, поскольку истинно говорю вам: жаль слова тратить на эту дрянность.
                                                               Physiologus

                                                                   ГЛАВА 4

    Колонный зал дворца Монтекальво заполнял аромат, представляющий  собой
удивительную смесь запахов старинных деревянных панелей, истекающих воском
свечей  и  десяти  разновидностей  духов.  Десяти  специально  подобранных
ароматических смесей, коими пользовались  десять  женщин,  восседавших  за
круглым дубовым столом в креслах с поручнями в виде сфинксов.
    Напротив Фрингильи  Виго  сидела  Трисс  Меригольд  в  светло-голубом,
застегнутом под горлышко платье. Рядом с Трисс, держась в тени, устроилась
Кейра Мец. Ее огромные  серьги  из  многофасеточных  цитринов  то  и  дело
разгорались тысячами манящих взгляд розблесков.
    - Прошу продолжать, мазель Виго, - поторопила Филиппа Эйльхарт. -  Нам
не терпится узнать окончание истории и предпринять соответствующие шаги.
    На Филиппе - что случалось с ней исключительно редко - не было никаких
драгоценностей, кроме приколотой к киноварного цвета платью большой  камеи
из сардоникса. Фрингилья уже успела ознакомиться со сплетней и знала,  кто
подарил Филиппе камею и чей профиль на ней вырезан.
    Сидящая рядом с Филиппой Шеала де Танкарвилль была вся в черном,  лишь
самую малость украшенной бриллиантами. У Маргариты Ло-Антиль  на  бордовом
атласном платье было литое золото без камней. Зато у Сабрины  Глевиссиг  в
колье, серьгах и перстнях красовались любимые ею ониксы, гармонировавшие с
цветом глаз и одежды.
    Ближе всех к Фрингилье сидели обе эльфки - Францеска Финдабаир  и  Ида
Эмеан аэп Сивней. Маргаритка из Долин выглядела,  как  всегда,  по-царски,
хотя ни прическа, ни карминовое платье  сегодня,  в  виде  исключения,  не
похвалялись излишеством, а диадема и колье отливали пурпуром не рубинов, а
скромных и со вкусом оправленных гранатов.  Ида  же  Эмеан  была  одета  в
выдержанные в осенних тонах муслин и тюль, столь тонкие и  воздушные,  что
даже при едва ощутимом сквознячке, вызванном  движением  обогреваемого  из
единого центра воздуха, они порхали и трепетали словно анемоны.
    Ассирэ вар Анагыд, как обычно в последнее  время,  вызывала  удивление
элегантностью скромной, но изысканной. В  небольшом  декольте  облегающего
темно-зеленого платья красовался одинокий  изумрудный  кабошон  в  золотой
оправе на  золотой  же  цепочке.  Холеные  ногти,  покрытые  очень  темной
зеленью, придавали композиции привкус истинно чарующей экстравагантности.
    - Мы ждем, мазель Виго, - напомнила  Шеала  де  Танкарвилль.  -  Время
идет.
    Фрингилья откашлялась.
    - Наступил декабрь. Пришло Йуле, потом Новый год.  Ведьмак  успокоился
настолько, что имя Цири уже не  всплывало  в  каждой  беседе.  Вылазки  на
чудовищ, которые он предпринимал регулярно, казалось,  поглощают  его  без
остатка. Ну, скажем, не вполне без остатка-то...
    Фрингилья понизила голос. Ей почудилось, будто в лазурных глазах Трисс
Меригольд промелькнула вспышка ненависти. Но в конце концов это  мог  быть
просто отблеск мерцающего  пламени  свечей.  Филиппа  хмыкнула,  поигрывая
камеей.
    - К чему такая скромность, мазель Виго? Мы  среди  своих.  В  обществе
женщин,  которые  знают,  что,  кроме  удовольствия,  дает  секс.  Все  мы
пользуемся этим инструментом, когда возникает потребность. Продолжайте.
    - Если днем он еще  как-то  пытался  демонстрировать  независимость  и
гордыню, - заговорила Фрингилья, - то ночами был полностью в моей  власти.
Говорил мне все, пел дифирамбы моей женственности - учитывая его  возраст,
достаточно, надо признать, щедрые.  А  потом  засыпал.  В  моих  объятиях,
припав устами к моей груди.  В  поисках,  полагаю,  суррогата  материнской
любви, которой не знал никогда.
    Теперь-то уж она была уверена, что это  не  отблеск  свечей.  "Хорошо,
извольте, ревнуйте, завидуйте, - подумала она.  -  Завидуйте  мне.  Благо,
есть чему завидовать".
    - Да, он был всецело в моей власти.

    - Возвращайся в постель, Геральт. Ведь не рассвело еще, черт побери!
    - У меня контракт. Надо ехать в Помероль.
    - Я не хочу, чтобы ты ездил в Помероль.
    - У меня контракт, и я дал  слово.  Управляющий  виноградниками  будет
ждать меня у ворот.
    - Все твои вылазки на чудовищ глупы  и  бессмысленны.  Что  ты  хочешь
доказать, убивая в пещере очередное  страшилище?  Свою  мужественность?  Я
знаю способы получше. Короче - возвращайся в постель. Не поедешь ты  ни  в
какой Помероль.  Во  всяком  случае,  не  так  быстро.  Управляющий  может
подождать, кто  он  такой,  в  конце  концов,  твой  управляющий?  Я  хочу
заниматься с тобой любовью.
    - Прости. У меня на это нет времени. Я дал слово.
    - А я хочу заниматься любовью!
    - Если хочешь присутствовать при моем завтраке, начинай одеваться.
    - Ты меня не любишь больше, Геральт. Ты меня больше не любишь? Ответь!
    - Надень то перламутрово-серое платье, что с  аппликациями  из  норки.
Оно тебе очень к лицу.

    - Он был всецело под моими  чарами,  исполнял  любое  мое  желание,  -
повторила Фрингилья. - Делал все, чего я от него требовала. Так было.
    -  Да  верим  мы,  верим,  -  невероятно  сухо  произнесла  Шеала   де
Танкарвилль. - Продолжай. Фрингилья кашлянула в кулак.
    - Трудности были с его компанией, - снова заговорила она.  -  Странной
шайкой, которую он  называл  дружиной.  Кагыр  Маур  Дыффин  аэп  Кеаллах,
который все время приглядывался ко мне и краснел от натуги,  пытаясь  меня
припомнить. Но никак не мог, потому что в Дарн Дыффе,  родовом  замке  его
дедов, я бывала, когда ему было лет шесть  или  семь.  Мильва,  девица  на
первый взгляд задиристая и строптивая. Однако мне дважды довелось  застать
ее  плачущей  в  уголке  конюшни.  Ангулема  -  ветреное  дитя.  И   Регис
Терзиефф-Годфрой. Тип, раскусить которого я так и не сумела. Вся эта шайка
влияла на ведьмака, и я не могла этого нейтрализовать.
    "Хорошо, хорошо, - подумала она, - не поднимайте так высоко брови,  не
кривите рты. Погодите. Это еще не конец. Вы еще услышите о моем триумфе".
    - Каждое утро все они собирались на кухне в нижнем этаже замка Боклер.
Кухарь любил их,  сам  не  зная  почему.  Всегда  что-нибудь  подносил  им
настолько обильное и настолько вкусное, что завтрак обычно затягивался  на
два, порой и на три часа. Я не раз ела с ними вместе с Геральтом.  Поэтому
знаю, какие абсурдные разговоры они привыкли вести.

    По кухне, опасливо ступая когтистыми лапками, расхаживали две курицы -
одна черная, другая пестрая. Поглядывая  на  завтракающую  компанию,  куры
склевывали с пола крошки.
    Компания, как и каждое утро, собралась в дворцовой кухне. Кухарь любил
их, неизвестно  почему.  Всегда  у  него  находилось  для  них  что-нибудь
вкусненькое. Сегодня это были яичница, супчик на мучной закваске,  тушеные
баклажаны, кроличий паштет, половинка гуся и  колбаса  со  свеклой,  а  ко
всему прочему - большой кусок козьего сыра. Ели с аппетитом,  в  молчании.
Не считая Ангулемы, которая молчать не умела.
    - А я вам говорю: для  начала  устроим  здесь  бордель.  А  когда  уже
сделаем все,  что  надо  сделать,  вернемся  и  устроим  дом  разврата.  Я
осмотрела место. Здесь есть все. Одних только цирюлен насчитала девять  да
восемь аптек. А вот бордель всего один. И никакой конкуренции. Мы  откроем
более роскошный. Купим одноэтажный домик с садиком...
    - Смилуйся, Ангулема.
    - Исключительно для почтенной клиентуры. Я буду бордель-маман.  Уверяю
вас, мы зашибем здесь хорошие денежки и заживем не хуже шикарных господ. В
конце концов меня изберут советницей, и тогда-то уж я вам наверняка не дам
помереть, потому что как только меня изберут, так я изберу вас, не успеете
и оглянуться...
    - Ангулема, ну пожалуйста... Отведай бульон с паштетом.
    Некоторое время стояла тишина.
    - На что нынче охотишься, Геральт? Трудная работа?
    -  Очевидцы,  -  ведьмак  поднял   голову   над   тарелкой,   -   дают
противоречивые описания. Следовательно, либо прыскирник, а значит,  работа
предстоит достаточно трудная, либо делихон, то есть -  средней  трудности,
или же нажемпик, то есть - сравнительно легкая. А может выйти и  так,  что
работа и вовсе легкая, потому  что  последний  раз  чудовищ  видели  перед
Ламмасом прошлого года. Они могли перебраться  из  Помероля  за  тридевять
земель.
    - Чего им и желаю, - сказала Фрингилья, обгладывая гусиное бедрышко.
    - А как там, - неожиданно переменил тему ведьмак, - у Лютика? Я  видел
его так давно, что все сведения о  нем  черпаю  из  распеваемых  в  городе
пашквилей.
    - У нас положение не лучше, - улыбнулся, не  разжимая  губ,  Регис.  -
Знаем только, что наш поэт уже вступил с госпожой  княгиней  Анарьеттой  в
отношения столь близкие, что позволяет себе даже при свидетелях достаточно
фамильярно именовать ее Ласочкой.
    - Точненько бьет, - сказала с  набитым  ртом  Ангулема.  -  У  госпожи
княгини действительно какой-то ласочкин нос. Не говоря уж о зубах.
    - Идеальных людей не бывает, - сощурилась Фрингилья.
    - Правда ваша, тетечка.
    Куры, черная и пеструшка, обнаглели настолько, что  принялись  клевать
башмаки Мильвы. Лучница отогнала их пинком и выругалась. Геральт уже давно
приглядывался к ней. Теперь решился.
    - Мария, - сказал он серьезно, даже сурово. - Я знаю, что наши  беседы
трудно назвать серьезными,  а  шутки  -  изысканными.  Но  тебе  вовсе  не
обязательно  демонстрировать  нам  столь  уж   кислую   мину.   Что-нибудь
случилось?
    - Именно что случилось, - сказала Ангулема.
    Геральт успокоил ее резким взглядом. Слишком поздно.
    - Да что вы знаете? - Мильва резко встала, чуть не повалив стул. - Ну,
что вы знаете-то? Чтоб вас бес разорвал и холера! В задницу меня поцелуйте
все вы. Все! Ясно?!
    Она схватила со стола кубок, осушила до дна,  потом,  не  задумываясь,
хватила им об пол. И выбежала, хлопнув дверью.
    - Дело очень даже серьезное, - подтвердил Регис.  -  Не  ожидал  я  от
нашей милой лучницы столь экстремальной реакции. Как  правило,  так  ведет
себя тот, кому, простите за вульгаризм, дают от ворот поворот. Но в данном
конкретном случае имело место явление, я бы сказал, обратного характера.
    - О чем, гуль вас раздери, вы говорите? - занервничал  Геральт.  -  А?
Может, кто-нибудь скажет наконец, в чем тут дело?
    - Не в чем, а в ком. В бароне Амадисе де Трастамаре.
    - Рябомордом охотнике?
    - В нем самом. Он признался Мильве в любви. Три дня назад на охоте. Он
ее уже месяц как на охоту таскает...
    - Одна охота, - Ангулема бесстыже сверкнула  зубками,  -  продолжалась
два дня. С ночевкой в охотничьем домике, понял? Даю голову на...
    - Замолкни, девушка. Говори, Регис.
    - Торжественно  и  формально  он  просил  ее  руки.  Мильва  отказала,
кажется,   в   достаточно   резкой   форме.   Барон   казался    человеком
рассудительным, однако воспринял  отказ  как  незрелый  юноша,  надулся  и
незамедлительно выехал из Боклера. А Мильва с тех пор  ходит  как  пыльным
мешком пришибленная.
    - Слишком уж мы тут засиделись, - буркнул ведьмак. - Слишком.
    - И кто это говорит? - произнес молчавший до тех пор Кагыр. - Кто  это
говорит?
    - Простите. - Ведьмак встал. - Поговорим, когда  вернусь.  Управляющий
виноградником Помероль ждет меня. А точность - вежливость ведьмаков.

    После бурного бегства Мильвы и ухода ведьмака оставшиеся завтракали  в
молчании. По кухне, пугливо ступая  когтистыми  лапками,  расхаживали  две
курицы, одна черная, другая пестрая.
    - Есть у меня, - заговорила наконец Ангулема,  поднимая  на  Фрингилью
глаза поверх тарелки, которую протирала корочкой хлеба, - одна проблема.
    - Понимаю, - кивнула чародейка.  -  Ничего  страшного.  И  давно  была
последняя менструация?
    - Да ты что! - Ангулема вскочила, переполошив кур. - Ничего  похожего!
Дело совсем в другом.
    - Ну, так слушаю.
    - Геральт хочет  меня  здесь  оставить,  когда  отправится  в  Дальнюю
дорогу.
    - Ого!
    - Не перебивай меня, ладно? Я хочу ехать с ним,  с  Геральтом,  потому
как только с ним я не боюсь, что  Одноглазый  Фулько  снова  меня  сцапает
здесь, в Туссенте...
    - Ангулема, - прервал ее Регис. - Не сотрясай попусту  воздух.  Мазель
Виго слушает, но не слышит. Она занята только одним: отъездом ведьмака.
    - Ого, - повторила Фрингилья, поворачиваясь к нему и сощуриваясь. -  О
чем это вы изволили упомянуть, господин Терзиефф-Годфрой? Отъезд ведьмака?
И куда ж он отъезжает? Если можно знать?
    - Может, не сегодня, может, не завтра, - мягко ответил вампир, - но  в
один из грядущих дней наверняка. Никого не обижая.
    - Я не чувствую  себя  обиженной,  -  холодно  ответила  Фрингилья.  -
Разумеется, если вы имели в  виду  именно  меня.  Что  же  касается  тебя,
Ангулема, то будь спокойна: проблему отъезда из  Туссента  я  с  Геральтом
обговорю. Ручаюсь, ведьмак примет к сведению мое мнение на этот счет.
    - Ну конечно, - фыркнул Регис. - Я предчувствовал, я знал, что  именно
так вы и ответите, мазель Фрингилья.
    Чародейка долго глядела на него, наконец сказала:
    - Ведьмак не должен уезжать из Туссента. И если вы желаете ему  добра,
то не должны его к этому подталкивать. Где ему еще будет так  хорошо,  как
здесь? Он купается в роскоши. Здесь у него есть его обожаемые чудовища, на
которых он охотится, совсем неплохо на этом  зарабатывая,  тут  живет  его
сподвижник - фаворит  ее  сиятельства  княгини,  сама  княгиня  благоволит
ведьмаку. В основном из-за того суккуба, который раньше  посещал  альковы.
Да-да,  господа,  Анарьетта,  как  и  все  высокородные   дамы   Туссента,
невероятно рада присутствию здесь ведьмака. Ибо суккуб  перестал  навещать
их супругов. Однозначно. Туссентские дамы скинулись на специальную премию,
которую вот-вот внесут на счет ведьмака в  банке  Чьанфанелли.  Приумножая
тем самым наличные, которые он там уже насобирал.
    - Красивый жест со стороны туссентских дам. - Регис не опустил глаз. -
Да и премия вполне заслуженна. Не так легко было  устроить,  чтобы  суккуб
перестал наведываться. Можете поверить, мазель Фрингилья.
    - И верю. Кстати, один из дворцовых стражников  утверждает  что  видел
суккуба. Якобы. Ночью, на  зубцах  Башни  Кароберты.  В  обществе  другого
упыря. Вроде бы  -  вампира.  Демоны  прохаживались,  клялся  стражник,  и
выглядели так, будто давно знакомы. Может, вам что-либо известно об  этом,
господин Регис? Не проясните ли?
    - Нет. - У Региса даже веко не дрогнуло. - Не проясню. Есть многое  на
земле, небе и зубцах башен, что и не снилось нашим мудрецам.
    - Такое,  несомненно,  случается,  -  кивнула  головкой  Фрингилья.  -
Относительно же того, что ведьмак якобы приготовился  выезжать,  возможно,
вам известно что-нибудь больше? Ибо мне, к  примеру,  он  ничего  о  своих
намерениях не говорил, а, как правило, говорить привык обо всем.
    - Само  собой,  -  проворчал  Кагыр.  Фрингилья  не  обратила  на  это
внимания.
    - Так как, господин Регис?
    - Нет, - после минутного молчания ответил вампир.  -  Нет,  милсдарыня
Фрингилья, не извольте беспокоиться. Ведьмак отнюдь не одаряет нас большим
доверием или конфиденциальностью, нежели вас... госпожа. Он не нашептывает
нам на ушко никаких секретов, которые скрывал бы от вас... госпожа.
    - Тогда откуда же, - Фрингилья была холодна как мрамор, - эти сведения
о выезде?
    - Тут, понимаете ли, - у вампира и на сей раз не дрогнуло веко, -  все
совсем так, как в полной юношеского очарования поговорке  нашей  обожаемой
Ангулемы: со временем наступает такой момент, когда надо либо срать,  либо
освободить сральню. Пардон... Иными словами...
    - Не трудитесь продолжать, - резко оборвала его  Фрингилья.  -  Вполне
достаточно  и  этих,  как  вы  изволили  выразиться,   полных   юношеского
очарования слов.
    Молчание длилось. Куры, черная и пестрая, ходили и клевали что попало.
Ангулема вытирала испачканный свеклой нос. Вампир задумчиво шуршал шкуркой
от колбасы.
    - Благодаря мне, - наконец  нарушила  молчание  Фрингилья,  -  Геральт
ознакомился с родословной Цири, известными лишь немногим линиями и тайнами
ее генеалогии. Благодаря мне он знает теперь то, о чем еще год назад  даже
понятия  не  имел.  Благодаря  мне  он  обладает  нужной  информацией,   а
информация - это оружие. Благодаря мне и моей  магической  защите  ему  не
угрожает вражеское сканирование, а значит - и  наемные  убийцы.  Благодаря
мне и  моей  магии  колено  у  него  больше  не  болит,  и  он  может  его
безболезненно сгибать. На шее у него изготовленный моим искусством амулет,
возможно, не столь совершенный, как тот, ведьмачий, но все же... Благодаря
мне - и только мне - весной или  летом,  обладающий  знанием,  охраняемый,
здоровый, подготовленный и вооруженный, он сможет начать борьбу с врагами.
Если кто-либо из  присутствующих  сделал  для  Геральта  больше,  дал  ему
больше, пусть заявит об этом. Я охотно уступлю ему первенство.
    Куры клевали башмаки Кагыра, но юный нильфгаардец, не обращая  на  них
внимания, язвительно произнес:
    - Действительно, никто из  нас  не  давал  Геральту  больше,  чем  вы,
госпожа.
    - Я так и знала, что ты скажешь именно это!
    - Не в том дело, мазель Фрингилья... - начал было вампир. Чародейка не
дала ему закончить.
    - Тогда в чем? В том, что он спит со мной? Что нас связывает  взаимная
симпатия? В том, что я не желаю, чтобы он сейчас уезжал?  Не  хочу,  чтобы
его угнетало чувство вины? То самое покаянное чувство, которое  толкает  в
дорогу вас?
    Регис молчал. Кагыр тоже не произнес ни слова.  Ангулема  посматривала
то на одного, то на другого, явно не очень понимая, о чем идет речь.
    - Если то, что Геральт отыщет Цири, - сказала чародейка, - записано на
скрижалях. Предназначения,  то  так  тому  и  быть.  Независимо  от  того,
отправится ли ведьмак в путь, или будет сидеть в Туссенте.  Предназначение
настигает людей. А не  наоборот.  Это  вы  понимаете?  Вы  понимаете  это,
господин Регис Терзиефф-Годфрой?
    - Лучше, чем вы думаете,  мазель  Виго.  -  Вампир  покрутил  пальцами
колбасную шкурку. - Но для меня, благоволите простить, Предназначение - не
свиток, начертанный рукою Великого Демиурга, не воля Небес и не бесспорное
решение какого-то там Провидения, а результирующая множества, казалось бы,
не связанных между собой фактов, событий и  действий.  Я  был  бы  склонен
согласиться с вами в отношении того, что Предназначение настигает людей...
и не только людей. Однако я не очень верю, будто не может быть и наоборот.
Ибо такая точка зрения есть не что иное, как удобный  фатализм,  дифирамбы
отупению и гнусности, перина, набитая пухом, и пленительное тепло женского
лона. Короче говоря - жизнь во сне. А жизнь, госпожа Виго, может,  И  есть
сон, может, и оканчивается  сном...  Но  сие  есть  сон,  который  надобно
"просиять" - простите за неологизм - активно. Поэтому, госпожа  Виго,  нас
ждет дорога.
    - Счастливого пути! -  Фрингилья  встала,  почти  так  же  резко,  как
недавно Мильва. - Извольте! На  перевалах  вас  ждут  метель,  мороз  и...
Предназначение. Как  же,  однако,  зверски  вы  жаждете  искупления!  Путь
свободен! Но ведьмак останется здесь. В Туссенте! Со мной!
    - Полагаю, - спокойно возразил вампир, - что вы заблуждаетесь, госпожа
Виго. Сон, коий снится сейчас ведьмаку, признаю это с поклоном,  есть  сон
волшебный и прекрасный. Чарующий.  Но  любой  сон,  если  он  затягивается
надолго, превращается в кошмар. А от такового мы пробуждаемся с криком.

    Девять женщин, сидящих за огромным круглым столом  замка  Монтекальво,
впились глазами в десятую, Фрингилью Виго. Фрингилью,  которая  неожиданно
начала заикаться.
    - Геральт выехал на виноградники Помероль  восьмого  января  утром.  А
вернулся... Кажется, восьмого же ночью... Либо девятого к полудню... Этого
я не знаю... Я не уверена...
    - Более четко, - мягко попросила Шеала де Танкарвилль.  -  Пожалуйста,
более четко, мазель Виго. А ежели какая-то  часть  рассказа  вас  смущает,
можете ее просто-напросто опустить.

    По кухне, осторожно вышагивая  когтистыми  лапами,  ходила  пеструшка.
Пахло бульоном.
    Дверь  с  грохотом  распахнулась.  В  кухню   ворвался   Геральт.   На
покрасневшем от ветра  лице  красовался  синяк  и  черно-фиолетовый  струп
засохшей крови.
    -  Давай,  дружина,  упаковывайтесь!  -  провозгласил  он  без  лишних
вступлений. - Выезжаем! Через час и ни минутой позже я  хочу  видеть  всех
вас на холме за городом, там, где  стоит  столб.  С  поклажей,  в  седлах,
готовых к дальнему и трудному пути.
    Сказанного было достаточно. Все как будто ожидали этого  уже  давно  и
так же давно были готовы.
    - Я мигом! - крикнула, вскакивая, Мильва. - Я и за полчаса сберуся!
    - Я тоже. - Кагыр встал, бросил ложку, внимательно глянул на ведьмака.
- Но хотелось бы знать, в чем дело? Каприз? Любовники  повздорили?  Или  и
верно - дорога?
    - Верно, дорога. Ангулема, ты что кривишься?
    - Геральт, я...
    - Не дрожи. Я тебя тут  не  брошу.  Я  переменил  решение.  За  тобой,
соплячка, нужен глаз да глаз. Едем, я  сказал.  Собирайся,  приторачивайте
вьюки. И по одному, чтобы и виду не подавать, за город, к столбу на холме.
Через час там встречаемся.
    - Обязательно, Геральт! - крикнула Ангулема. - А, курва, наконец-то!
    Мгновение спустя на кухне остались только Геральт, курица-пеструшка да
вампир, спокойно прихлебывающий бульон с клецками.
    - Ждешь особого приглашения?  -  холодно  поинтересовался  ведьмак.  -
Почему сидишь, вместо того чтобы вьючить  мула  Драакуля?  И  прощаться  с
суккубом?
    - Геральт, - спокойно сказал Регис, зачерпывая добавки из  супницы,  -
на прощание с суккубом  мне  достаточно  того  же  времени,  что  тебе  на
расставание со своей чернулькой. Предположивши, что  ты  с  вышеупомянутой
чернулькой вообще намерен прощаться. А между нами  говоря,  ребятишек  ты,
конечно, мог отправить упаковывать вещички воплями, грубостью  и  пинками.
Мне же полагается нечто большее, хотя бы учитывая мой преклонный  возраст.
Попрошу несколько слов объяснений.
    - Регис...
    - Объяснений, Геральт. И чем скорее, тем лучше. Я тебе  помогу.  Итак,
вчера утром, в соответствии с договоренностью, ты  встретился  у  ворот  с
управляющим виноградниками Помероль...

    Алкид Фьерабрас, чернобородый управляющий виноградниками  Помероль,  с
которым Геральт познакомился в "Фазанщине" в сочельник Йуле, ждал ведьмака
у ворот с мулом, одет же  и  экипирован  был  так,  словно  им  предстояло
отправиться бог весть куда,  чуть  ли  не  на  край  света,  аж  за  Врата
Сольвейги и перевал Эльскердег.
    - Это, и верно, не близко, - бросил он, узрев кислую мину Геральта.  -
Вы, милсдарь, пришли из большого  мира,  так  вам  наш  маленький  Туссент
видится захолустьем, думаете,  мол,  тут  от  границы  до  границы  шапкой
докинуть  можно,  к  тому  же  шапкой  сухой.  Так  вот,  ошибаетесь.   До
виноградников Помероль, а туда мы и направляемся, немалый кус пути,  ежели
мы к полудню доберемся, то, почитай, повезло.
    - Стало быть, ошибка, - сухо проговорил Геральт, - что мы  так  поздно
отправляемся.
    - Оно, может, и ошибка. - Алкид Фьерабрас глянул на него  и  фукнул  в
усы. - Но я не знал, что вы из  тех,  кто  прытко  подымается  чуть  свет.
Потому как у больших господ такое встречается нечасто.
    - Я не большой господин. Ну, в путь, милсдарь  управляющий.  Не  будем
терять времени на пустую болтовню.
    - Ну, прям-таки мои слова.
    Чтобы сократить дорогу, поехали через город. Геральт  сперва  собрался
протестовать: опасался заблудиться в незнакомых, забитых  людьми  улочках.
Однако оказалось, что управляющий Фьерабрас прекрасно знал город  и  часы,
когда на улицах не бывает толчеи. Они ехали быстро,  не  встречая  никаких
трудностей.
    Въехали на рынок, миновали эшафот. И виселицу с повешенным.
    - Опасная это штука, - кивком указал управляющий, -  рифмы  складывать
да песенки распевать. Особливо публично.
    - Суровые тут принципы. - Геральт мгновенно сообразил, в чем дело. - В
других местах за пашквили самое большее - позорный столб.
    - Все зависит от того, на  кого  пашквиль,  -  резонно  заметил  Алкид
Фьерабрас. - И как зарифмован. Наша милостивая госпожа княгиня очень добра
и любима... но если уж взовьется...
    - Песню, как говаривает один мой знакомый, не задушишь, не убьешь...
    - Песню - да. Но песенника - вполне. Извольте. Вот доказательство.
    Они пересекли город, выехали через Бочарные Ворота прямо в долину реки
Блессюры, быстрым потоком пенящейся на  быстринах.  Снег  на  полях  лежал
только в бороздах и межах, но было Довольно холодно.
    Мимо проехал рыцарский разъезд, направляющийся, вероятно,  к  перевалу
Сервантеса, на приграничный пост Ведетту. В глазах рябило от  намалеванных
на щитах и вышитых на плащах  и  попонах  грифов,  львов,  сердец,  лилий,
звезд, крестов, шевронов и прочей геральдической шелухи.  Стучали  копыта,
полоскались знамена, гремела громкоголосая  глупейшая  песня  о  рыцарской
доле и милашке, которая, вместо того чтобы  ожидать,  поспешила  выскочить
замуж.
    Геральт взглядом проводил разъезд. Вид странствующих рыцарей  напомнил
ему о Рейнарте де Буа-Фресне, который только  что  вернулся  со  службы  и
восстанавливал силы в объятиях своей "мещаночки", муж  которой,  торговец,
обычно не возвращался по утрам и вечерам, вероятно, задерживаемый где-то в
пути взбухшими реками, полными зверья лесами и другими выкрутасами стихий.
Ведьмак и не думал выдергивать Рейнарта из объятий любовницы, но  искренне
сожалел, что не отложил выполнение контракта с виноградниками Помероль  на
более позднее время. Он полюбил рыцаря, ему недоставало его общества.
    - Поехали, господин ведьмак.
    - Поехали, господин Фьерабрас.
    Поехали трактом вверх по течению речки. Блессюра извивалась и петляла,
но мостиков было множество, так что удлинять  путь  за  счет  объездов  не
приходилось.
    Из ноздрей Плотвы и мула вырывался пар.
    - Как думаете, господин Фьерабрас, долго зима продержится?
    - На Саовину был мороз. А пословица гласит: "Коль  на  Саовину  мороз,
нацепляй кулек на нос".
    - Понимаю. А ваша лоза? Ей мороз не повредит?
    - И холоднее бывало.
    Поехали молча.
    - Поглядите, - проговорил наконец Фьерабрас, - там, в котловине, лежит
деревушка Лисьи Ямы. На тамошних полях, просто  удивительно  даже,  горшки
растут.
    - Не понял?
    - Горшки, говорю. Родятся в лоне земли, сами по  себе,  исключительное
чудо природы, без всякой помощи человеческой. Как где в другом каком месте
картошка либо репа, так в Лисьих Ямах горшки  растут.  Всяческого  рода  и
всяческих конфигуранциев.
    - Вы серьезно?
    - Чтоб я так здоров был! Поэтому Лисьи Ямы  устанавливают  партнерские
контакты с деревней Дудно в Мехте. Там, народ говорит,  земля  крышки  для
горшков рожает.
    - Всяческого рода и конфигуранциев?
    - Ну, прям в яблочко попали, господин ведьмак. В яблочко.
    Поехали дальше. Молча. Блессюра шумела и пенилась на перекатах.

    - А эвона там, гляньте, милсдарь ведьмак,  руины  древнего  града  Дун
Тынне.  Страшных  сцен,  если  верить  сказкам,  насмотрелся  этот   град.
Свидетелем, стало быть, был. Вальгериус, которого  называли  Удалым,  убил
там кроваво и жестоко неверную жену, любовника оной, мать оной же,  сестру
оной же и оной же брата такоже. А потом сел и заплакал неведомо почему.
    - Слышал я об этом.
    - Так, значит, бывали здесь.
    - Нет.
    - Ну, стало быть, далеко сказка разносится.
    - Прямо в яблочко попали, господин управляющий.

    - А вон та, - указал ведьмак,  -  стройная  башня,  вон  там,  за  тем
страшным бургом? Что такое?
    - Там-то? Храм.
    - Какого божества?
    - А кто ж его знает?
    - И верно. Кто ж.

    Ближе к  полудню  они  увидели  виноградники.  Полого  спускающиеся  к
Блессюре склоны  холмов,  ощетинившиеся  ровно  обрезанной  лозой,  сейчас
диковинные и голые. На макушке самого высокого  холма,  овеваемые  ветром,
врезались в небо башни, толстый донжон и барбакан замка Помероль.
    Геральта заинтересовала ведущая к замку дорога -  наезженная,  избитая
копытами и ободьями колес не меньше, чем главный тракт.  Видать,  к  замку
Помероль  с  тракта  частенько  кто-то  наведывался.  Он  воздержался   от
вопросов, пока не заметил близ замка несколько покрытых  парусиной  телег,
солидных и крепких экипажей, используемых в дальних поездках.
    - Купцы, - пояснил управляющий. - Виноторговцы.
    - Купцы? - удивился Геральт. -  Как  так?  Я  думал,  горные  перевалы
занесены снегом, а Туссент отрезан от мира. Каким же  чудом  прибыли  сюда
купцы?
    - Для купцов, - серьезно сказал управляющий Фьерабрас,  -  нет  плохих
дорог, во всяком случае, для тех, кто  по-серьезному  относится  к  своему
ремеслу. У них, милсдарь ведьмак, такой  принцип:  если  цель  привлекает,
средство должно найтись.
    - Действительно, - медленно проговорил ведьмак, - принцип очень меткий
и достойный подражания. В любой ситуации.
    - Несомненно. Но, сказать по правде, некоторые из купцов торчат  здесь
с осени, выехать не могут. Однако духом не падают, говорят, мол, ну и что,
зато весной будем первыми, прежде чем  конкуренты  объявятся.  У  них  это
называется "мыслить позитивно".
    - И против этого принципа трудно возражать, - кивнул  Геральт.  -  Еще
одно меня интересует, господин управляющий. Почему купцы сидят  здесь,  на
отшибе,  а  не  в  Боклере?  Иль   княгиня   не   спешит   предложить   им
гостеприимство? Может, брезгает купцами?
    - Отнюдь, - возразил Фьерабрас. - Госпожа  княгиня  всегда  приглашает
их, они же вежливо отказываются. И живут при виноградниках.
    - Почему?
    - Боклер, говорят, сплошь пиры, балы,  гулянки,  попойки  и  любвишки.
Человек, говорят, только паршивеет, дуреет и  время  тратит,  вместо  того
чтобы думать об интересе. А мыслить след о том, что действительно важно. О
цели,  что  светит.  Неустанно.  Не  распыляя  мыслей  на   какие-то   там
финтифлюшки. Тогда, и только тогда, можно намеченной цели достигнуть.
    - Истинно, господин Фьерабрас, - медленно проговорил ведьмак. - Я  рад
нашей совместной поездке. Я многое обрел из наших бесед. Поверьте, многое.

    Вопреки ожиданиям  ведьмака,  они  не  поехали  к  замку  Помероль,  а
проследовали  несколько  дальше,  на  горб  за  котловиной,   на   котором
возвышался  очередной  замочек,  поменьше   размером   и   гораздо   более
запущенный.  Замочек  назывался  Зурбарран.  Предвкушение  близкой  работы
радовало Геральта. Темный, обнесенный крепостной  стеной  с  обрушившимися
зубьями  Зурбарран  выглядел  один  к  одному  как   зачарованные   руины,
несомненно, кишащие чарами, дивами и чудовищами.
    Внутри, во дворике, вместо призраков и  чудовищ  копошились  несколько
человек,  поглощенных  занятиями  столь  чародейскими,  как  перекатывание
бочек, очистка досок и сбивание их же при  помощи  гвоздей.  Несло  свежим
деревом, свежей известкой, несвежими кошками, прокисшим вином и  гороховой
похлебкой. Похлебку вскоре и подали.
    Проголодавшиеся в пути, опаленные ветром, холодом,  они  ели  охоче  и
молча. С ними потчевался похлебкой  подчиненный  управляющего  Фьерабраса,
представленный  Геральту  под  именем  Шимон  Гилька.   Прислуживали   две
светловолосые девушки с длинными,  не  меньше  двух  локтей,  косами.  Обе
посылали ведьмаку взгляды столь красноречивые,  что  он  решил  как  можно
скорее покончить с похлебкой и заняться работой.
    Шимон Гилька чудовища не видел. Как оно выглядит, знал исключительно с
чужих слов.
    - Черный был, пол-нет, как смола, но  ковда  по  стене  полз,  кирпичи
скрозь ево видать было. Все одно, как желе был, пол-нет, господин ведьмак,
или как бы, с твово позволения, клей какой-то. А лапищи у ево предлинные и
тонкие, и уйма тех лапищев при ем, восемь, а-то и поболе  даже.  А  Иунтек
этак стоял-стоял и глазел, аж вконец стукнуло ево, и  он  заорал:  "Сгинь,
пропади!" И еще екзорцизму доложил: "Да чтоб ты сдох. Морда твоя, мать  ее
так-перетак!", тогда чудище прыг-прыг-прыг. Запрыгало, пол-нет,  и  только
ево и видели. Сбегло в пропасти пещер. Тады парни так говорили: коли  тута
у вас чуды, так гоните повышение в оплате труда. Потому как здесь  условия
вредные для здоровья, а ежели не хочите, то мы в  цех  войдем  с  жалобой.
Аль, говорят, деменструацию устроим. А я им на то: ваш, говорю, цех, может
меня в задницу...
    - А когда видели чудовище последний раз? - перебил Геральт.
    - Дык недели две тому. Так где-то перед Йуле.
    - Вы говорили, -  ведьмак  посмотрел  на  управляющего,  -  что  перед
Ламмасом.
    Алкид Фьерабрас покраснел в местах, не прикрытых бородой. Гилька, тот,
что Шимоном звался, фыркнул.
    -  Стал-быть  так,  господин  управляющий:  ежели  хочите   управлять,
требуется почащее к нам ездить, а не токмо в Боклере  в  конторе  задницей
табуретки полировать. Так я думаю...
    - Не интересуют меня ваши мысли, - прервал  Фьерабрас.  -  О  чудовище
говорите.
    - Дык я уж выговорил. Все чево было.
    - Жертв не было? Ни на кого оно не нападало?
    - Не-а. Однако в позатом годе пропал у нас один  парнишка  без  вести,
пол-нет? Некоторые болтали, мол, энто  чудище  ево  в  пещеры  уволокло  и
сожрало. Другие же, что никакое не чудище, а тот  парниша  по  собственной
надумке гикнулся, и все из-за долгов и елементов. Потому как он,  пол-нет,
в кости игрывал жуть, а до того еще пузо надул мельничихе, а та мельничиха
в суд побегла, а судья повелел парнишке елементы платить.
    - Ни на кого больше, -  безжалостно  прервал  рассуждения  Геральт,  -
чудовище не нападало? Никто другой его не видел?
    - Не-а.
    Одна из девушек,  подливая  Геральту  местного  вина,  проехалась  ему
грудью по уху и многообещающе подмигнула.
    - Пошли, - быстро сказал  ведьмак.  -  Нечего  лясы  точить  да  время
терять. Проводите меня в подвалы.

    Амулет Фрингильи, как это ни печально, не  оправдал  возлагавшихся  на
него надежд. В то, что оправленный в  серебро  и  отшлифованный  хризопраз
заменит его ведьмачий медальон с волчьей головой, Геральт не верил вообще.
Впрочем, Фрингилья вовсе на  этом  и  не  настаивала.  Однако  заверяла  с
большой убежденностью, что после  подстройки  к  психике  ведьмака  амулет
будет способен на многое, в частности, сможет  предупреждать  о  возможных
опасностях.
    Однако то ли волшебство Фрингильи не удалось, то ли Геральт  и  амулет
сильно расходились в понимании того, что следует считать опасностью, а что
нет, во всяком случае, хризопраз едва ощутимо дрогнул, когда,  направляясь
в подвалы, ведьмак перешел дорогу большому рыжему  коту,  который,  задрав
хвост, шествовал через двор. Впрочем, сам  кот,  видимо,  получил  все  же
какой-то сигнал от амулета, ибо сбежал, дико мяуча.
    Когда же ведьмак спустился в подвалы, медальон то  и  дело  нервически
вибрировал,  причем  в  ямах  сухих,  прибранных  и  чистых,   в   которых
единственной угрозой были вина в  огромных  бочках.  Тому,  кто,  забыв  о
самоконтроле,  улегся  бы,  раскрыв  рот,  под  шпунтом,  угрожал  сильный
перепой. И ничего больше.
    Однако медальон даже не  шелохнулся,  когда  Геральт  покинул  рабочую
часть подвалов  и  спустился  ниже  по  лестнице  и  ходкам.  Ведьмак  уже
сообразил,  что  под  большинством  виноградников  Туссента  располагались
древние шахты. Было ясно, что, когда саженцы  лозы  начали  плодоносить  и
приносить хорошую прибыль, эксплуатацию шахт прекратили, а сами  выработки
забросили, частично приспособив  штреки  и  ходки  под  винные  погреба  и
подвальчики. Замки Помероль и Зурбарран  стояли  над  древними  сланцевыми
лавами. Здесь все было изрыто шурфами и приямками  -  достаточно  минутной
невнимательности, чтобы  оказаться  на  дне  одного  из  них  со  сложными
переломами. Часть шурфов прикрыли прогнившими  уже  досками,  которые  под
присыпавшей их сланцевой пылью почти не отличались от  почвы.  Неосторожно
ступать на такое перекрытие было опасно, о чем, по идее, медальон и должен
был предупреждать. Но не предупреждал.
    Не предупредил он также, когда из навала  сланца,  в  каких-то  десяти
шагах от  Геральта,  выскочила  серая  размытая  фигура,  заскребла  почву
когтями, дико подпрыгнула, пронзительно взвыла, а затем с визгом и хохотом
помчалась по штрекам и нырнула в одну из зияющих в стене ниш.
    Ведьмак выругался. Магическая штучка кое-как еще реагировала на  рыжих
кошек, но оставляла без всякого внимания гремлина. "Придется поговорить об
этом с Фрингильей", - подумал Геральт, подходя к нише, в которой  скрылось
существо. И тут амулет сильно задрожал.
    - Точно вовремя, - хмыкнул ведьмак. Но  тут  же  задумался  глубже.  В
конце концов, медальон мог быть и не так уж глуп.  Стандартная  и  любимая
тактика гремлинов сводилась к тому, чтобы сбежать и  устроить  засаду,  из
которой они поражали преследуемого неожиданным  ударом  острых  как  серпы
шпор. Гремлин мог поджидать там, в темноте, и медальон сигналил об этом.
    Геральт ждал долго, сдерживая дыхание, напрягая слух. Амулет  спокойно
и мертвецки тихо лежал у него на груди. Из дыры несло мерзким смрадом.  Но
стояла мертвая тишина. А ни один  гремлин  не  выдержал  бы  так  долго  в
тишине.
    Не раздумывая, ведьмак залез  в  нишу,  оказавшуюся  устьем  ходка,  и
пополз на четвереньках, задевая спиной за шершавые камни. Долго ползти  не
пришлось.
    Что-то хрустнуло и зашелестело, почва  прогнулась,  и  ведьмак  поехал
вниз вместе с несколькими цетнарами песка и щебня. К счастью, продолжалось
это недолго. Под ним была не бездонная пропасть, а обычная яма. Он  влетел
в нее, как дерьмо из канализационной трубы, и с  треском  рухнул  на  кучу
прогнившего дерева. Вытряхнул из волос и выплюнул изо  рта  песок,  громко
выругался. Амулет дрожал не переставая,  метался  у  него  на  шее,  будто
засунутый за пазуху воробей. Ведьмак с трудом удержался, чтобы не  сорвать
его и не выкинуть к чертовой матери. Во-первых,  это  разозлит  Фрингилью.
Во-вторых, получалось, что у хризопраза  были  вроде  бы  и  еще  какие-то
другие волшебные свойства. Геральт  надеялся,  что,  когда  проявятся  эти
другие свойства, амулет станет действовать более четко.
    Пытаясь встать, он нащупал рукой круглый череп. И понял,  что  то,  на
чем он лежал, вовсе не сгнившее дерево.
    Он поднялся и быстро осмотрел кучу костей.  Человеческие.  И  все  эти
люди в момент смерти были закованы в кандалы, и, вероятнее всего,  на  них
не было одежды. Кости были раскрошены и обглоданы. Когда их  грызли,  люди
могли уже быть мертвы. Впрочем, могли и не быть.
    Из ямы его вывел штрек, длинный и прямой как стрела.  Сланцевая  стена
была обработана довольно гладко. Это уже не походило на копи.
    Неожиданно он вышел в  огромную  каверну,  потолок  которой  тонул  во
мраке, а в центре располагалась гигантская,  черная,  бездонная  пропасть,
через которую был переброшен каменный, слишком уж изящный на вид мосток.
    Со стен гулко капала вода, отзываясь эхом. Из пропасти веяло холодом и
тянуло  вонью.  Амулет  вел  себя  спокойно.  Геральт  ступил  на   мосток
внимательно и осторожно, стараясь держаться  подальше  от  разваливающихся
перил.
    За мостком оказался еще один коридор.  В  гладко  обработанных  стенах
Геральт приметил ржавые держатели для факелов. Здесь  тоже  были  ниши,  в
некоторых стояли  статуйки  из  песчаника,  однако  годами  капавшая  вода
изгладила их и превратила в бесформенных истуканов. В стены были  заделаны
плиты с барельефами.
    Выполненные  из  более  стойкого  материала,  они  сохранились  лучше.
Геральт узнал женщину с лунными рогами, башню, ласточку, кабана, дельфина,
единорога.
    Услышал голос.
    Остановился, затаил дыхание.
    Амулет дрогнул.
    Нет, это не обман слуха, не шорох осыпающегося сланца, не эхо капающей
воды. Голос. Человеческий голос.
    Геральт прикрыл глаза, напряг слух. Локализовал.
    Голос - он мог поклясться - исходил из очередной ниши, из-за очередной
скульптурки, размытой, но не настолько, чтобы  утратить  округлые  женские
формы. На сей раз  медальон  оказался  на  высоте.  Сверкнуло,  и  Геральт
неожиданно заметил в стене проблеск металла. Он  схватил  размытую  фигуру
женщины в объятия, крепко сжал, повернул. Раздался  скрежет,  стенка  ниши
развернулась на стальных навесах, открыв винтовую лестницу.
    Сверху снова донесся голос.
    Геральт не стал раздумывать.
    Наверху обнаружилась дверь. Она открылась легко, без скрипа. За дверью
- маленькое сводчатое помещение. Из стен торчали четыре огромных  латунных
цилиндра, концы которых расширялись, образуя  раструбы.  Посредине,  между
раструбами, стояло кресло. А в нем... скелет.  На  черепе  с  отвалившейся
нижней челюстью сохранились остатки берета, на костях -  лохмотья  некогда
очень богатой одежды, на шее золотая цепь, а на ногах погрызенные  крысами
ботинки из тисненой козловой кожи с сильно загнутыми мысами.
    В одной из труб послышалось чихание, такое громкое и неожиданное,  что
ведьмак  даже  подскочил.  Потом  кто-то  трубно  высморкался.   Усиленный
латунными трубами звук был прямо-таки адским.
    - Будьте здоровы, - послышалось  в  трубе.  -  Ну  вы  и  сморкаетесь,
Скеллен.
    Геральт столкнул скелет с кресла,  не  преминув  снять  и  спрятать  в
карман золотую цепь. Потом сам уселся у раструба.

    У одного из них голос был  басовитый,  глубокий  и  гулкий.  Когда  он
говорил, латунная труба даже вибрировала.
    - Ну вы и сморкаетесь, Скеллен. Где это вы так простудились? И когда?
    - Не стоит об этом, - ответил  простуженный.  -  Вцепилась,  проклятая
хвороба, и  держится,  то  отпустит,  то  снова  схватит.  Даже  магия  не
помогает.
    - Может,  есть  смысл  сменить  магика?  -  послышался  другой  голос,
скрипучий, будто заржавленные дверные петли.  -  Вильгефорц  пока  что  не
может похвастаться особыми успехами. Вот что, мне кажется...
    - Давайте  не  будем,  -  вступил  в  разговор  кто-то,  говоривший  с
характерным затягиванием слогов. -  Не  для  того  мы  съехались  сюда,  в
Туссент. На край света.
    - На паршивый край света!
    - Этот край света, - сказал простуженный, - единственная известная мне
краина, у которой нет собственной службы безопасности. Единственный уголок
империи, не нашпигованный агентами Ватье  де  Ридо.  Все  считают  здешнее
вечно веселое и полупьяное княжество опереточным,  и  никто  не  принимает
всерьез.
    - Такие "уголки", - сказал затягивающий слоги, -  всегда  считались  и
были раем для шпионов и любимым местом их встреч. А потому  притягивали  и
контрразведку, и агентов, и всяческого рода соглядатаев и подслушивателей.
    - Возможно, так было раньше. Но не в эпоху  бабьего  засилья,  которое
тянется в Туссенте почти сотню лет. Повторяю,  мы  здесь  в  безопасности.
Здесь нас никто не найдет и не подслушает. Мы  можем  изображать  из  себя
купцов, спокойно  обговорить  весьма  животрепещущие  также  и  для  ваших
княжеских милостей проблемы. Для ваших личных благ и латифундий.
    - Я презираю все личные блага, вот что! - возмутился скрипучий. - И не
ради личного я сюда явился! Меня волнует исключительно  благо  империи.  А
благо  империи,  милостивейшие  государи,  это  -  крепкая  династия!  Ибо
несчастьем и огромным злом  для  империи  будет,  если  на  трон  усядется
какой-нибудь гнилой плод  паршивой  крови,  потомок  физически  и  душевно
больных северных корольков. Нет, господа! На это я,  Ветт  из  де  Веттов,
клянусь Великим Солнцем, не буду взирать в бездействии! Тем более что моей
дочери уже было почти обещано...
    - Твоей дочери, де Ветт? - зарычал  гулко-басовитый.  -  А  что  тогда
говорить мне? Я, который поддержал сосунка  Эмгыра  еще  тогда,  в  борьбе
против узурпатора? Ведь  именно  из  моей  резиденции  кадеты  отправились
штурмовать дворец! А еще раньше что? Именно у меня он прятался! Еще будучи
мальком, он лакомо поглядывал на мою Эйлан, улыбался, комплименты расточал
а за  гардиной,  я-то  знаю,  сиськи  ее  тискал.  А  теперь  что?  Другая
императрица? Такой афронт? Такая  обида?  Император  Вечной  Империи  выше
дочерей древних родов ставит приблуду из Цинтры? А? Сидит на троне по моей
милости и мою Эйлан отвергать смеет? Нет, этого я не потерплю!
    - И я тоже! - крикнул очередной голос, высокий и возбужденный. -  Мною
он тоже пренебрег! Ради цинтрийской приблуды бросил мою жену!
    - По счастливой случайности, - проговорил человек, затягивающий слоги,
- приблуду отправили на тот  свет.  Что  следует  из  сообщения  господина
Скеллена.
    - Я  внимательно  выслушал  сообщение  господина  Скеллена,  -  сказал
скрипучий, - и пришел к выводу, что из него не следует ничего, кроме того,
что приблуда исчезла. Если же исчезла, значит, может объявиться  вновь.  С
прошлого лета она исчезала и возникала  неоднократно!  Ведь  так?  Да  уж,
ничего не скажешь, господин Скеллен, разочаровали вы нас весьма, вот  что!
Вы и ваш чародей Вильгефорц.
    - Не время сейчас об этом, Йоахим. Не время оскорблять  друг  друга  и
обвинять. Вбивать клинья в наше  единство.  Мы  должны  быть  монолитны  и
едины. И решительны. Ибо  не  имеет  значения,  жива  цинтрийка  или  нет.
Император, единожды безнаказанно оскорбивший  и  унизивший  древние  роды,
будет это делать и дальше! Нет цинтрийки? Ну, так через несколько  месяцев
он представит нам императрицу из Зеррикании или Зангвебара!  Нет,  клянусь
Великим Солнцем, этого мы не допустим!
    - Не допустим, и все тут. Верно  говоришь,  Ардаль!  Род  Эмрейсов  не
оправдал ожиданий,  и  каждый  день,  который  Эмгыр  просидит  на  троне,
приносит вред империи, вот  что.  А  ведь  есть,  есть,  кого  на  престол
возвести. Юный Воорис...
    Послышался громкий чих, затем чихавший трубно высморкался и сказал:
    -  Конституционная  монархия.  Самое  время  учредить  конституционную
монархию, прогрессивный режим. А  потом  -  демократию...  Власть  народа,
стало быть...
    - Император Воорис, дорогой Стефан Скеллен. Воорис, который возьмет  в
жены мою Эйлан либо одну из дочерей Йоахима.
    И тогда я - Великий Коронный Канцлер, де Ветт -  фельдмаршал.  Вы  же,
Стефан, - граф  и  министр  внутренних  дел.  Разве  что  как  приверженец
какого-то там народа откажетесь от титула и должности, а?
    - Оставим  в  покое  исторические  процессы,  -  примирительно  сказал
простуженный. - Их все равно не удержать  в  узде.  На  сегодня  же,  ваша
милость Великий Коронный Канцлер аэп Даги, если у  меня  и  есть  какие-то
возражения относительно принца Воориса, так в  основном  потому,  что  это
человек с железным характером, гордый и несгибаемый, на  которого  нелегко
будет влиять.
    - Если мне будет дозволено кое-что подсказать, - проговорил  тот,  что
затягивал слоги, - у принца Воориса есть сын, малыш Морвран. Этот кандидат
значительно лучше. Во-первых, у него более основательные права на  престол
как по мечу, так и по кудели. Во-вторых, это ребенок, за которого  править
будет регентский совет. То есть мы.
    - Глупости! Справимся и с отцом! Отыщется способ!
    - Подсунем ему, - предложил возбужденный, - мою жену!
    - Погодите, граф Бруанне. Сейчас не время. Господа, советоваться  надо
о другом, вот что. Я хотел бы заметить, что Эмгыр вар Эмрейс пока  еще  на
троне.
    - А как же, - согласился простуженный, трубя  в  платок.  -  Правит  и
живет, чувствует себя прекрасно как телом, так и умом. Второе особенно  не
следует подвергать сомнению после  того,  как  он  вытурил  вас  обоих  из
Нильфгаарда вместе с теми войсками, которые могли быть  вам  верны.  Тогда
как же вы собираетесь осуществлять переворот, любезный князь Ардаль, ежели
в любой момент вас могут послать в бой во главе Группы Армий "Восток"?  Да
и князю Йоахиму тоже, пожалуй, пора присоединиться  к  своим  войскам  при
Специальной Оперативной Группе "Вердэн".
    - Оставь колкости при себе, Стефан Скеллен. И не корчи рожиц,  которые
только в твоем понимании делают тебя похожим на твоего нового  принципала,
чародея Вильгефорца.  К  тому  же  учти.  Филин,  что  если  Эмгыр  что-то
подозревает, так виной тому именно вы. Ты и  Вильгефорц.  Признавайся,  вы
хотели поймать цинтрийку и  торговать  ею,  включив  это  в  цену  милости
Эмгыра? Теперь,  когда  девушка  мертва,  торговать  нечем,  верно?  Эмгыр
разорвет вас лошадьми, вот  что.  Не  сносить  вам  головы,  ни  тебе,  ни
чародею, с которым ты связался вопреки нам!
    - Никому из нас не сносить  головы,  Йоахим,  -  вставил  бас  -  Надо
взглянуть правде в глаза. Наше положение ничуть не лучше, чем у  Скеллена.
Ситуация сложилась так, что все мы оказались на одной телеге.
    - Но усадил нас в эту телегу именно Филин! Мы  собирались  действовать
скрытно, а теперь что? Эмгыр знает все! Агенты Ваттье де Ридо  разыскивают
Филииа по всей империи! А нас, чтобы отделаться,  вар  Эмрейс  отослал  на
войну, вот что!
    - Как раз это-то меня и  радует,  -  проговорил  тот,  что  растягивал
слоги. - Этим бы я и воспользовался. Затянувшейся войной, уверяю вас,  все
уже сыты  по  горлышко.  Армия,  простой  люд,  а  прежде  всего  купцы  и
предприниматели. Сам факт окончания войны  будут  приветствовать  по  всей
империи с огромной радостью, независимо от того, как она окончится. А ведь
вы, господа, командуя армиями, можете на результат войны  повлиять,  я  бы
так сказал, не  отходя  от  своего  штандарта.  Ведь  в  случае  успешного
завершения военного конфликта вас увенчают лаврами победителей! А в случае
неудачи вы сможете выступить в качестве посланцев Провидения,  сторонников
переговоров, поборников справедливости, положивших конец кровопролитию!
    - Правда, - сказал  после  недолгого  молчания  скрипучий.  -  Клянусь
Великим Солнцем, это правда. Вы верно рассуждаете, господин Леуваарден.
    - Эмгыр, - проговорил бас, - отправив нас на фронт, тем самым  накинул
себе удавку на шею.
    - Эмгыр, - сказал возбужденный,  -  еще  жив,  дорогой  князь.  Жив  и
чувствует себя прекрасно. Не следует делить шкуру неубитого медведя.
    - Не следует, - поддержал бас. - Сначала медведя надобно убить.
    Молчание затянулось.
    - Итак, покушение. Смерть?
    - Смерть.
    - Смерть!
    - Смерть. Вот единственное решение проблемы. У Эмгыра есть сторонники,
пока он жив. Стоит Эмгыру умереть, и нас поддержат все.  На  нашу  сторону
встанет  аристократия,  потому  что  аристократия  -  это   мы,   а   сила
аристократии в  солидарности.  Нас  поддержит  значительная  часть  армии,
особенно та часть офицерского корпуса,  которая  припомнит  Эмгыру  чистки
после содденского поражения. И на нашей стороне будет народ.
    - Ибо народ темен,  глуп,  и  им  легко  манипулировать,  -  закончил,
высморкавшись,  Скеллен.  -  Достаточно  крикнуть:  "Уррра!",   произнести
пламенную речь со ступеней сената, открыть тюрьмы и скостить налоги.
    - Вы абсолютны правы,  -  произнес  затягивающий  слоги.  -  Теперь  я
понимаю, почему вы так ратуете за демократию.
    - Предупреждаю, - заскрипел тот, кого называли  Йоахимом,  -  что  так
гладенько у нас дело не пройдет, господа. Наш план предусматривает  смерть
Эмгыра.  А  не  следует  закрывать  глаза  на  то,  что  у  Эмгыра   много
приверженцев, в его распоряжении корпус внутренних войск, у него фанатично
преданная гвардия. Непросто будет пробиться сквозь ряды бригады  "Импера",
а она - нечего себя обманывать - будет драться до последнего бойца.
    - И здесь, - заявил Стефан  Скеллен,  -  нам  предлагает  свою  помощь
Вильгефорц. Нам не придется осаждать дворец или  пробиваться  сквозь  ряды
"Имперы". Все сделает один террорист, владеющий практической  магией.  Да.
Как это случилось в Третогоре перед самым бунтом магиков на Танедде.
    - Король Радовид Реданский?
    - Так точно.
    - У Вильгефорца есть такой террорист?
    - Есть. Чтобы доказать, что мы  полностью  вам  доверяем,  господа,  я
назову этого террориста. Чародейка Йеннифэр, которую мы держим в узилище.
    - В узилище? Но говорят, Йеннифэр - сообщница Вильгефорца.
    -   Она   его   пленница.   Заколдованная    и    загипнотизированная,
запрограммированная как голем, она осуществит покушение. А затем  покончит
жизнь самоубийством.
    - Что-то не очень мне по душе заколдованные ведьмы, - сказал  тягучий,
из-за явной неприязни еще более растягивая слоги. - Лучше  был  бы  герой,
пламенный идейный мститель...
    - Мстительница, - оборвал его  Скеллен.  -  Она  подходит  как  нельзя
лучше, господин Леуваарден. Йеннифэр будет мстить за зло,  причиненное  ей
тираном. Эмгыр преследовал и довел до  смерти  ее  воспитанницу,  невинное
дитя.  Этот  жестокий  самодержец,  этот  извращенец,  вместо  того  чтобы
заботиться об империи и народе, преследовал и истязал детей.  За  это  его
настигнет рука мстителя...
    - Я считаю, - пробасил Ардаль аэп Даги, - это прекрасно. - Я  тоже,  -
проскрипел Иоахим де Ветт.
    - Отлично! - возбужденно рыкнул  граф  Бруанне.  -  Да  покарает  рука
мстителя тирана и вырожденца за совращение чужих жен! Пусть свершит правое
дело десница справедливости! Отлично!
    - Еще одно, - протянул Леуваарден. - Чтобы доказать, что вы,  господин
граф Скеллен, полностью нам доверяете, сообщите,  пожалуйста,  где  сейчас
пребывает господин Вильгефорц.
    - Господа... Я... Я не имею права...
    - Это будет гарантия. Поручение в искренности и приверженности делу.
    - Не бойся предательства, Стефан, -  добавил  аэп  Даги.  -  Никто  из
присутствующих не выдаст, как бы парадоксально это ни звучало. При  других
обстоятельствах, возможно, меж нами и нашелся бы человек, который  захотел
бы купить себе жизнь, выдав остальных. Но  все  мы  прекрасно  знаем,  что
предательством не купим ничего. Эмгыр вар Эмрейс не прощает. Он просто  не
умеет прощать. Вместо сердца у него осколок  льда.  И  поэтому  он  должен
умереть.
    Стефан Скеллен колебался недолго.
    - Ну, хорошо, - сказал он. -  Пусть  это  будет  доказательством  моей
искренности. Вильгефорц скрывается в...

    Ведьмак, сидевший у раструба, до боли  сжал  кулаки.  Напряг  слух.  И
память.

    Сомнения ведьмака в никчемности амулета Фрингильи оказались напрасны и
рассеялись мгновенно. Стоило ему войти в большую каверну и приблизиться  к
каменному мостку над черным  провалом,  как  медальон  начал  дергаться  и
рваться уже не  как  воробей,  а  как  большая  и  сильная  птица.  Ворон,
например.
    Геральт успокоил амулет и замер словно истукан, стремясь к тому, чтобы
слух его не обманули ни шелест, ни громкое дыхание. Он ждал. Он знал,  что
по другую сторону провала за мостком что-то есть, что-то таится  во  тьме.
Возможно, это "что-то" скрывалось и за спиной, а мосток был  ловушкой.  Он
не мог позволить схватить себя. Он ждал. И дождался.
    - Привет, ведьмак, - услышал он. - Мы тебя  ждали.  Голос,  шедший  из
мрака, звучал странно. Но Геральт уже слышал такие голоса, знал их. Голоса
существ,  не  привыкших  общаться  при  помощи  речи.  Умея   пользоваться
аппаратом легких, диафрагмой, трахеями и  гортанью,  эти  существа  не  до
конца владели аппаратом артикуляционным даже в тех случаях, когда их губы,
нёбо  и  язык  имели  строение   полностью   подобное   человеческому.   У
выговариваемых такими существами слов был  не  только  странный  акцент  и
интонация, они вдобавок содержали звуки, неприятные для человеческого  уха
- от твердых и щелкающих до шипящих и скользко мягких.
    - Мы ждали тебя, - повторил голос. - Знали, что ты придешь, если  тебя
приманить слухами.  Что  влезешь  сюда,  под  землю,  чтобы  преследовать,
хватать, убивать. Отсюда ты уже не выйдешь. Не увидишь солнца, которое так
любил.
    - Покажись.
    В темноте за мостком что-то  шевельнулось.  Мрак  словно  сгустился  в
одном месте и  принял  человеческий,  в  общих  чертах,  облик.  Существо,
казалось, ни мгновения не оставалось в одной и той же позе, не  стояло  на
месте. Оно изменялось  постоянно,  проделывая  быстрые  нервные  мерцающие
движения. Ведьмак уже видывал таких существ.
    - Корред, - холодно бросил он.  -  Можно  было  ожидать  здесь  что-то
подобное. Даже поразительно, как я не наткнулся на тебя раньше.
    - Надо же! - В голосе подвижного  существа  прозвучала  издевка.  -  В
темноте, а узнал. А этого узнаешь? И того? И того вон?
    Из тьмы беззвучно, словно  духи,  возникли  еще  три  существа.  Одно,
прятавшееся за спиной корреда, судя по форме и общему  облику,  тоже  было
гуманоидом, но ростом пониже, сгорбленным и сильно походившим на обезьяну.
Геральт знал, что это кильмулис.
    Два других чудища, как справедливо подозревал  ведьмак,  прятались  по
его сторону мостка,  готовые  отрезать  ему  обратный  путь  Первый  слева
заскреб когтями, словно гигантский паук, замер, перебирая  многочисленными
конечностями.  Прыскирник.   Последнее   существо,   больше   похожее   на
семисвечник, вынырнуло, казалось прямо из потрескавшейся сланцевой  стены.
Геральт не мог определить, что это такое. Ни в одной  из  ведьмачьих  книг
такие монстры не упоминались.
    - Я не хочу ссоры, - сказал он, немного рассчитывая на  тот  факт  что
существа начали с разговора, а не просто прыгнули ему в темноте на шею.  -
Я не хочу с вами ссоры. Но если вы начнете драку, я буду защищаться.
    - Мы это учли, - прошипел корред. - Поэтому нас здесь четверо. Поэтому
мы заманили тебя сюда. Ты отравил нам жизнь, сволочной ведьмак. Ты залез в
наипрекраснейшие кареты и провалы в этой части мира,  чудесное  место  для
зимовки. Мы зимуем здесь почти от начала истории. А теперь ты явился сюда,
чтобы  охотиться  на  нас,  негодяй.  Ты  преследуешь  нас,  вылавливаешь,
убиваешь корысти ради. Хватит. С этим пора кончать. И с тобой тоже.
    - Послушай, корред...
    - Повежливее, - буркнуло существо. - Терпеть не могу хамства.
    - Тогда как же к тебе об...
    - Господин Швайцер.
    -  Значит,  так,  господин  Швайцер,  -  проговорил  Геральт,   внешне
миролюбиво и покладисто. - Я  вошел  сюда.  Не  скрываю,  как  ведьмак,  с
ведьмачьим намерением. Я предлагаю опустить этот вопрос. Однако  случилось
здесь, в подземельях, нечто такое, что  изменило  ситуацию  радикально.  Я
узнал нечто для меня чрезвычайно важное. Такое, что может изменить всю мою
жизнь.
    - Ну и дальше что?
    - Мне необходимо,  -  Геральт  был  само  спокойствие  и  терпение,  -
немедленно выйти на поверхность. Незамедлительно, без  минуты  промедления
отправиться в дальний путь. Дорогой, которая может оказаться  дорогой  без
возврата. Вряд ли я когда-либо вернусь сюда...
    - Таким фортелем ты думаешь купить  себе  жизнь,  ведьмак?  -  зашипел
господин Швайцер. - Не выйдет. Ничего твои просьбы не  дадут.  Мы  поймали
тебя в силки и уже не выпустим. Убьем, чтобы  сохранить  жизнь  не  только
себе, но и другим нашим единокровцам. В бою за нашу и, я бы  сказал,  вашу
свободу.
    - Я не только не вернусь в эти места, - терпеливо продолжал Геральт, -
но и вообще откажусь от ведьмачьей работы. Я никогда  больше  не  убью  ни
одного из вас...
    - Врешь! Врешь с перепугу!
    - Нет. - Геральт и на этот раз не позволил  себя  прервать.  -  Я  уже
сказал, мне необходимо немедленно отсюда выйти. Поэтому я предлагаю вам на
выбор два решения. Первое: вы поверите  в  мою  искренность,  и  я  отсюда
выйду. Второе: я выйду отсюда по вашим трупам.
    - Третье, - кашлянул  корред,  -  ты  сам  будешь  трупом.  Ведьмак  с
шипением вытянул меч из ножен.
    - Не единственным, - сказал он спокойно. - Не  единственным,  господин
Швайцер.
    Корред некоторое время молчал. Державшийся у него за спиной  кильмулис
покачивался и  покашливал.  Прыскирник  сгибал  и  распрямлял  конечности.
Семисвечник постоянно изменял форму. Теперь он выглядел ободранной елочкой
с двумя большими фосфоресцирующими глазами,
    - Докажи, - наконец сказал корред, - свою искренность и добрую волю.
    - Как?
    - Отдай свой меч.  Ты  утверждаешь,  что  перестанешь  ведьмачить.  Но
ведьмак - это его меч. Брось его в пропасть. Или сломай. Тогда мы позволим
тебе выйти.
    Геральт несколько секунд стоял неподвижно, в тишине было  слышно,  как
капает вода со свода и стен.  Потом  медленно,  не  спеша,  вертикально  и
глубоко всадил меч в расщелину. И переломил клинок сильным ударом  сапога.
Сталь лопнула, и звон эхом прокатился по пещерам.
    Вода капала со стен, стекала, будто слезы.
    - Не могу  поверить,  -  очень  медленно  сказал  корред.  -  Не  могу
поверить, что человек может быть настолько глуп.
    Они бросились на него все разом, мгновенно, без  крика,  без  приказа,
без команды. Первым через мосток мчался господин Швайцер, выпустив когти и
выставив клыки, которых не постыдился бы и волк.
    Геральт позволил ему приблизиться, а  потом  развернулся  в  бедрах  и
ударил, разрубив ему нижнюю челюсть и горло. В следующий момент он уже был
на мостке, ударом наотмашь располосовал кильмулиса, тут же сжался и припал
к земле - вполне своевременно, - а прыгнувший на него семисвечник пронесся
поверху, едва  задев  за  куртку  шпорами  когтей.  Ведьмак  отпрыгнул  от
прыскирника, от тонких лап, крутящихся словно  крылья  ветряной  мельницы.
Удар одной из лап угодил Геральту по голове. Геральт заплясал,  проделывая
финт и окружая себя широкими взмахами меча. Прыскирник прыгнул  снова,  но
промахнулся,  ударился  о  перила  и,  проломив  их,  рухнул  в  пропасть,
сопровождаемый каменным градом. До сих пор он не издал ни малейшего звука,
сейчас же, падая в пропасть, завыл. Вой не утихал долго.
    На Геральта набросились с двух сторон: с одной семисвечник, с другой -
кровоточащий кильмулис,  который,  хоть  и  был  ранен,  сумел  подняться.
Ведьмак прыгнул на перила мостка,  чувствуя,  как  трутся  один  о  другой
сползающие камни, как сотрясается мосток. Балансируя, выскочил за  пределы
шпористых  лапищ  семисвечника  и  оказался  за  спиной  у  кильмулиса.  У
кильмулиса не было шеи, и Геральт  ударил  его  в  висок.  Череп  оказался
прямо-таки железным, пришлось ударить второй  раз.  На  это  ушло  немного
больше времени, чем хотелось бы.
    Он получил по голове, боль вспыхнула в глазах и разлетелась  в  голове
фейерверком огней. Он завертелся, окружив себя широкой защитой и чувствуя,
как стекает из-под волос кровь,  стараясь  понять,  что  произошло.  Чудом
избежав второго удара шпорой, понял. Семисвечник изменил форму - теперь он
действовал неправдоподобно длинными лапами.
    Это было опасно: из-за сместившегося  центра  тяжести  у  семисвечника
нарушилось равновесие. Ведьмак поднырнул  под  лапы,  сокращая  дистанцию.
Семисвечник, видя, что ему грозит, словно  кот  перевернулся  на  спину  и
выставил  задние  лапы,  такие  же  щпористые,  как  и  передние.  Геральт
проскочил над ним, рубя в прыжке. Почувствовал,  как  клинок  врезается  в
тело, собрался, развернулся, рубанул еще раз, припав на  колено.  Существо
закричало и, резко выбросив вперед  голову,  дико  клацнуло  зубами  перед
самой грудью ведьмака. Его огромные глаза  светились  в  темноте.  Геральт
оттолкнул его сильным ударом оголовка меча, резанул вблизи  и  снес  левую
половину челюсти. Но даже теперь,  оставшись  лишь  с  одной  правой,  это
странное, не фигурирующее ни в одной из ведьмачьих книг  существо  щелкало
зубами  еще  добрых  несколько  секунд.  Потом  умерло,   страшно,   почти
по-человечески, вздохнув.
    Лежащий в луже крови корред конвульсивно дрожал.
    Ведьмак встал над ним.
    - Не могу  поверить,  -  очень  медленно  проговорил  он.  -  Не  могу
поверить, что кто-то может быть настолько глуп, чтобы  купиться  на  такую
простую иллюзию, как та, что была мною продемонстрирована с  переломленным
мечом.
    Неизвестно, в состоянии ли был корред понять его слова.  Да,  впрочем,
ему это было безразлично.
    - Я предупреждал, - сказал он,  вытирая  кровь,  текущую  по  щеке.  -
Предупреждал, что мне необходимо выйти отсюда.
    Господин Швайцер сильно задрожал, захрипел и застонал. Потом  затих  и
замер.
    Вода капала со свода и стен.

    - Ты удовлетворен, Регис?
    - Теперь - да.
    - А посему, - ведьмак встал, - давай беги и упаковывайся. Да поживее.
    - Это не отнимет у меня много времени. Omnea mea mecum porto(1).
    - Что-что?
    - У меня багажа немного.
    - Тем лучше. Через полчаса за городом.
    - Буду.

    Он ее недооценил. Она перехватила его. Сам виноват. Вместо того  чтобы
торопиться, надо было поехать на зады дворца и оставить Плотву  в  большой
конюшне, предназначенной для странствующих рыцарей, персонала и  прислуги.
В которой стояли и лошади дружины. Он не сделал этого, а в спешке и по уже
установившейся привычке воспользовался княжеской конюшней. А ведь  мог  бы
догадаться, что в княжеской конюшне обязательно найдется стукач.
    Она прохаживалась от бокса к боксу, пиная солому. На ней была короткая
рысья шубка, белая атласная  блузка,  черная  юбка  для  верховой  езды  и
высокие сапоги. Кони фыркали, чувствуя пышущую от нее ярость.
    - Так-так, - сказала она, увидев его и изгибая хлыст, который  держала
в руке. - Сбегаем! Не попрощавшись! Ибо письмо, которое лежит  у  меня  на
столе, - не прощание. Во всяком случае не после того, что  нас  связывало.
Насколько я понимаю, твое поведение вызвано невероятно важными  причинами,
объясняющими и оправдывающими его.
    - Объясняющими и оправдывающими. Прости, Фрингилья.
    - "Прости, Фрингилья", - повторила она,  яростно  кривя  губы.  -  Как
кратко, как экономно, как просто и без претензий, какая забота  о  чистоте
стиля. Письмо, которое ты оставил мне, даю голову на отсечение,  вероятно,
выглядит столько же изысканно. Без излишнего многословия, если говорить об
аргументах.
    - Я должен ехать, - выдавил он. - Ты  догадываешься  почему.  И  из-за
кого. Прости меня, прошу. Я намеревался  сбежать  скрытно,  втихую.  Я  не
хотел, чтобы ты пыталась поехать с нами.
    - Напрасные страхи, - процедила она, сгибая хлыст в  кольцо.  -  Я  не
поехала бы с тобой, даже если б ты умолял, валялся у меня в ногах. О  нет,
ведьмак. Поезжай один, один погибай, один подыхай на перевалах. У меня нет
перед Цири никаких обязательств. А перед тобой? Знаешь ли, сколько  таких,
как ты, умоляло меня дать им то, что досталось тебе  и  что  ты  сейчас  с
презрением отбрасываешь, зашвыриваешь в угол?
    - Я никогда тебя не забуду.
    - И-эх, - прошипела она. - Ты  сам  даже  не  догадываешься,  как  мне
хочется сделать, чтобы это было правдой. И даже  не  с  помощью  магии,  а
просто при помощи этого хлыста!
    - Ты этого не сделаешь.
    - Ты прав. Не сделаю.  Не  смогу.  Я  буду  вести  себя  как  подобает
опостылевшей и  брошенной  любовнице.  Классически.  Уйду,  высоко  подняв
голову. Достойно и гордо. Глотая слезы. Позже я буду реветь в  подушку.  А
потом сойдусь с другим.
    Она уже почти кричала.
    Он не произнес ни слова. Она тоже умолкла. Наконец сказала  совершенно
иным голосом:
    - Геральт. Останься  со  мной.  Мне  кажется,  я  люблю  тебя.  -  Она
почувствовала, что он колеблется. Явно колеблется.  -  Останься  со  мной.
Прошу. Я никогда никого не просила и не думала, что попрошу. Тебя - прошу.
    - Фрингилья, - ответил он, помолчав. - Ты женщина, о  которой  мужчина
может только мечтать. Я виноват лишь в том, что мечтать не способен.
    - Ты, - сказала она, тоже помолчав и  кусая  губы,  -  как  рыболовный
крючок, который вырвать можно только вместе с кровью и мясом. Что  делать,
я сама виновата: знала, на что шла, играя с опасной игрушкой. К счастью, я
знаю также, как управиться с последствиями. В этом я превосхожу  остальное
бабское племя.
    Он молчал.
    - Впрочем, - добавила она, -  разбитое  сердце  хоть  и  болит  долго,
гораздо  дольше,  чем  сломанная  рука,  но  срастается  гораздо,  гораздо
быстрее.
    Он и на этот раз не сказал ничего. Фрингилья  посмотрела  на  синяк  у
него на щеке,
    - Ну, как мой амулет? Хорошо действует?
    - Просто великолепен. Благодарю.
    Она кивнула.
    - Куда едешь? - спросила она совершенно иным голосом и тоном. - Что ты
узнал? Тебе уже известно место, где скрывается Вильгефорц, верно?
    - Верно. Только не проси меня сказать, где это. Я не скажу.
    - Я у тебя эту информацию покупаю. Баш за баш.
    - Ах так?
    - У меня есть достаточно ценные сведения, - продолжала она.  -  А  для
тебя - так просто бесценные. Я продам их тебе взамен за...
    - ...за спокойную совесть, - докончил он,  глядя  ей  в  глаза.  -  За
доверие, которым я тебя почтил. Кажется, только что шла речь  о  любви?  А
теперь уже начинается торг?
    Она молчала долго. Потом резко, сильно ударила хлыстом по голенищу.
    - Йеннифэр, женщина, именем которой  ты  несколько  раз  называл  меня
ночью в самые неподходящие для этого  моменты,  никогда  не  предавала  ни
тебя, ни Цири. Она никогда не была сообщницей  Вильгефорца.  Чтобы  спасти
Цири, она пошла на невероятный риск, потерпела поражение и попала  в  руки
Вильгефорца. Осенью прошлого года  он  пытками  принудил  ее  сканировать,
чтобы отыскать Цири. Жива ли она - неизвестно. Больше я  ничего  не  знаю.
Клянусь.
    - Благодарю тебя, Фрингилья.
    - Уходи.
    - Я верю тебе, - сказал он, не  двигаясь  с  места.  -  И  никогда  не
забуду, что было между нами. Я верю  тебе,  Фрингилья.  Я  не  останусь  с
тобой, но, пожалуй, я тоже тебя любил... По-своему. Прошу тебя, то что  ты
сейчас узнаешь, сохрани в величайшей тайне. Убежище Вильгефорца  находится
в...
    - Подожди, - прервала она. - Скажешь это позже, выдашь  это  позже.  А
сейчас, перед отъездом, попрощайся со мной. Так, как  должен  попрощаться.
Не записками, не детскими извинениями. Попрощайся со мной так,  как  этого
хочу я.
    Она скинула рысью шубу,  бросила  на  кучу  соломы.  Рывком  разорвала
блузку, под которой не было ничего. Упала на шубку, потянула его за собой.
На себя. Геральт ухватил ее за шею, подтянул юбку,  сразу  же  понял,  что
перчатки снять уже не успеет. На Фрингилье, к счастью, перчаток не было. И
трусиков тоже. К еще большему счастью, на ней не было и шпор. К счастью  -
потому что через мгновение каблуки ее верховых сапог  уже  были  буквально
везде - если б она носила шпоры, страшно подумать, что могло случиться.
    Когда она крикнула, он поцеловал ее. Придушил крик.
    Лошади, чувствуя необузданную  человеческую  страсть,  ржали,  топали,
бились в боксах о перегородки, так что пыль и сено сыпались с потолка.

    - Цитадель Rhys-Rhun  в  Назаире,  у  озера  Муредах,  -  торжествующе
закончила Фрингилья Виго. - Там убежище Вильгефорца.  Я  вытянула  это  из
ведьмака прежде, чем  он  уехал.  У  нас  достаточно  времени,  чтобы  его
опередить. Он ни в коем случае не успеет добраться туда до апреля.
    Девять  женщин,  собравшихся  в  колонном  зале  дворца   Монтекальво,
покачали головами, одарили Фрингилью взглядами, полными признательности.
    - Рыс-Рун, - повторила Филиппа Эйльхарт, обнажая зубы в хищной  улыбке
и поигрывая пришпиленной к  платью  камеей  из  сардоникса.  -  Рыс-Рун  в
Назаире. Ну, до скорой встречи, господин Вильгефорц. До скорой встречи!
    - Когда ведьмак туда доберется, - прошипела  Кейра  Мец  -  он  найдет
развалины, от которых уже не будет даже нести гарью.
    - И дохлятиной, - обаятельно улыбнулась Сабрина Глевиссиг.
    - Браво, мазель Виго, - кивнула Шеала  де  Танкарвялль,  сделав  такой
жест, которого Фрингилья никогда не ожидала бы от известной  чародейки.  -
Отличная работа.
    Фрингилья склонила голову.
    - Браво, - повторила Шеала. - Свыше трех  месяцев  в  Туссенте...  Но,
вероятно, имело смысл.
    Фрингилья Виго обвела взглядом  сидящих  за  столом  чародеек:  Шеала,
Филиппа,  Сабрина  Глевиссиг,  Кейра  Мец,  Маргарита  Ло-Антиль  и  Трисс
Меригольд. Францеска Финдабаир и Ида Эмеан, чьи глаза, подчеркнутые  ярким
эльфьим макияжем, не выражали абсолютно ничего. Ассирэ вар  Анагыд,  глаза
которой выражали и беспокойство, и озабоченность.
    - Имело, - призналась она.
    Совершенно искренне.

    Небо из темно-голубого постепенно становилось черным.  Морозный  вихрь
гудел в  виноградниках.  Геральт  застегнул  волчью  доху  и  обернул  шею
шерстяным шарфом. Чувствовал он себя прекрасно.  Воплощенная  любовь,  как
обычно, вознесла его на вершины физических, психических и  моральных  сил,
стерла остатки каких-либо сомнений, прояснила и оживила мысли.  Он  только
жалел, что теперь надолго будет лишен этой чудотворной панацеи.
    Голос Рейнарта де Буа-Фресне вырвал его из задумчивости.
    - Надвигается скверная погода, - сказал странствующий рыцарь, глядя на
восток, откуда налетал вихрь. - Поспешите.  Если  ветер  принесет  снег  и
прихватит вас на перевале Мальхеур, вы окажетесь в ловушке. И тогда молите
об оттепели всех богов, каких  вы  только  знаете,  почитаете  и  о  каких
слышали.
    - Понятно.
    - Первые дни вас  будет  вести  Сансретура,  держитесь  реки.  Минуете
трапперскую факторию, доберетесь до места, в котором в Сансретуру  впадает
правый приток. Его течение укажет вам дорогу на перевал Мальхеур. Если  же
по воле божьей вы все-таки преодолеете Мальхеур,  не  особенно  радуйтесь,
потому что впереди вас еще  будут  ждать  перевалы  Сансмерси  и  Монблан.
Перейдя оба, вы спуститесь в долину Саддат. В Саддате теплый  микроклимат,
почти как в Туссенте. Если б не бедная почва, там сажали бы виноград...
    Он оборвал, устыдившись осуждающих взглядов.
    - Ясно. Ближе к делу. У устья Саддата  лежит  городок  Карависта.  Там
проживает мой кузен, Ги де Буа-Фресне. Посетите его и сошлитесь  на  меня.
Если  окажется,  что  кузен  скончался  либо  впал  в  старческий  маразм,
запомните: направление вашего пути - равнина Маг Деира, потом долина  реки
Сильты. Дальше, Геральт, уже по картам, которые ты скопировал  у  местного
картографа. Ну а коли уж мы упомянули картографа, то я не  очень  понимаю,
чего ради ты выпытывал о каких-то замках...
    - Об этом забудь, Рейнарт. Ничего такого не было. Ничего ты не слышал,
ничего не видел. Даже если тебя станут пытать. Понятно?
    - Понятно.
    - Всадник, - предостерег  Кагыр,  сдерживая  брыкающегося  жеребца.  -
Всадник мчится к нам галопом со стороны дворца.
    - Если один, - осклабилась  Ангулема,  поглаживая  висящий  при  седле
топорик, - то невелика беда.
    Всадником оказался Лютик, мчащийся во весь  опор,  не  жалея  коня.  О
диво, конем был мерин поэта Пегас, который скакать не любил и не привык.
    - Ну, - сказал трубадур, задыхаясь так, словно не он скакал на мерине,
а мерин на нем. - Ну, слава всевышнему. Я боялся не поймать вас.
    - Неужто едешь с нами?
    - Нет, Геральт. - Лютик опустил глаза. - Не еду. Остаюсь в Туссенте  с
Ласочкой. То есть с Анарьеттой. Но не мог же я, в самом деле,  с  вами  не
попрощаться. Пожелать счастливого пути.
    - Поблагодари княгиню за все. И постарайся оправдать нас за то, что мы
так неожиданно,  как  это?  Ну,  совсем  по-зеррикански,  в  смысле  -  не
прощаясь. Объясни как-нибудь.
    - Вы дали рыцарский обет, вот и  все.  Любой  в  Туссенте,  включая  и
Ласочку, это понимает. А здесь... Возьмите. Пусть это будет моим вкладом.
    - Лютик, - Геральт принял у поэта  тяжелый  кошель,  -  на  отсутствие
денег мы не жалуемся. Ты напрасно...
    - Пусть это будет  моим  вкладом,  -  повторил  трубадур.  -  Наличные
никогда не помешают. Кроме того, они не мои,  я  позаимствовал  дукаты  из
личной шкатулки Ласочки. Что так смотрите? Женщинам деньги не нужны. Да  и
зачем они им? Пить  не  пьют,  в  кости  не  играют,  а  женщинами...  Ну,
женщины-то, черт побери, они сами и есть. Ну, бывайте! Поезжайте, а  то  я
еще, чего доброго, разревусь. А  когда  все  кончится,  на  обратном  пути
загляните в Туссент, все мне расскажите. И я хочу обнять  Цири.  Обещаешь,
Геральт?
    - Обещаю.
    - Ну все. Бывайте.
    - Погоди. - Геральт развернул  лошадь,  подъехал  вплотную  к  Пегасу,
незаметно вытащил из-за пазухи письмо.  -  Постарайся,  чтобы  это  письмо
дошло...
    - До Фрингильи Виго?
    - Нет. До Дийкстры.
    - Да ты что, Геральт? Спятил? И как я смогу это сделать, по-твоему?
    - Найди способ. Знаю, ты сумеешь. А  теперь  -  прощай.  Давай  морду,
старый дурень.
    - Давай морду, друг. Я буду ждать вас. Они глядели ему вслед,  видели,
как он едет рысью в сторону Боклера.
    Небо темнело.
    - Рейнарт! - Ведьмак повернулся в седле. - Поехали с нами?
    - Нет, Геральт, - помолчав, ответил Рейнарт де Буа-Фресне. - Я  рыцарь
странствующий, но не странный. Во всяком случае,  не  настолько  странный,
чтобы оказаться сумасшедшим.

    В  большом  колонном   зале   замка   Монтекальво   царило   необычное
возбуждение. Привычную  светотень  канделябров  сегодня  заменяла  млечная
яркость  большого  магического  экрана.  Изображение  на  экране  дрожало,
мерцало,   пропадало   и   возникало   вновь,   усиливая   возбуждение   и
напряженность. И нервозность.
    - Да-а, - сказала Филиппа Эйльхарт, хищно ухмыляясь. - Жаль, я не могу
там быть. Немного движения мне бы не помешало. И немного азарта.
    Шеала де Танкарвилль едко взглянула на  нее,  но  ничего  не  сказала.
Францеска Финдабаир и Ида Эмеан заклинаниями стабилизировали изображение и
увеличили так, чтобы оно заняло всю стену. Они четко видели черные вершины
гор на фоне темно-синего неба, звезды, отражающиеся в  поверхности  озера,
темную угловатую глыбу замка.
    - Я все еще не уверена, - проговорила Шеала,  -  не  ошиблись  ли  мы,
доверив руководство ударной группой Сабрине и юной Мец. Кейре  сломали  на
Танедде ребра, у нее может возникнуть желание отомстить. А Сабрина...  Ну,
эта чересчур обожает действия и азарт. Верно, Филиппа?
    - Мы уже говорили об этом, - отрезала  Филиппа,  и  голос  у  нее  был
кислый  словно  сливовый  маринад.  -  Установили   все,   что   следовало
установить. Никто не будет убит без крайней необходимости. Группа  Сабрины
и  Кейры  войдет  в  Рыс-Рун  тихо,  как  мышка,  на  цыпочках,  тики-топ.
Вилыефорца возьмут живым, без единой царапины, без единого синячка. Это мы
решили. Хотя я по-прежнему считаю, что следовало  бы  некоторых  проучить.
Чтобы те немногие, там, в замке, которые  переживут  эту  ночь,  до  конца
жизни просыпались бы с криком, когда им приснится то, что случилось.
    - Месть, - сухо проговорила чародейка из Ковира,  -  есть  наслаждение
для умов заурядных, слабых и мелочных.
    - Возможно, - со  спокойной  улыбкой  согласилась  Филиппа.  -  Однако
наслаждением она от этого быть не перестает.
    - Давайте прекратим. - Маргарита Ло-Антиль подняла  фужер  искрящегося
вина. - Предлагаю выпить за здоровье  мазели  Фрингильи  Виго,  стараниями
которой убежище Вилыефорца было обнаружено.  Воистину,  мазель,  это  была
добротная, образцовая работа.
    Фрингилья поклоном поблагодарила за тост. В черных глазах Филиппы  она
заметила что-то вроде насмешки,  в  лазурном  взгляде  Трисс  Меригольд  -
отвращение. Улыбок Францески и Шеалы она постичь не могла.
    - Начинают, - сказала Ассирэ вар Анагыд, указывая на вызванную  чарами
картину.
    Уселись поудобнее. Чтобы лучше видеть, Филиппа заклинанием  приглушила
свет.
    Было видно, как от скал отделяются быстрые черные фигуры, бесшумные  и
юркие, словно летучие мыши. Как на бреющем полете опускаются  на  зубцы  и
навесные бойницы замка Рыс-Рун.
    - Почти сотню лет, - буркнула Филиппа, -  не  держала  я  метлы  между
ногами. Еще немного - и вообще забуду, что значит летать.
    Шеала,  всматривавшаяся  в  изображение,  успокоила  ее   нетерпеливым
шиканьем.
    В окнах черной  громады  замка  кратко  блеснул  огонь.  Раз,  другой,
третий. Они знали, что это. Запертые двери и внутренние  цепи  разлетелись
вдребезги под ударами шаровых молний.
    - Они внутри, - тихо произнесла Ассирэ вар Анагыд,  единственная,  кто
наблюдал картину не на стене, а вглядываясь в лежащий на столе хрустальный
шар. - Ударная группа внутри. Но что-то у них неладно. Не так, как  должно
бы.
    Фрингилья почувствовала, как кровь от сердца отливает куда-то вниз,  к
животу. Она уже знала, что именно не так, как должно было бы быть.
    - Госпожа Глевиссиг,  -  продолжала  докладывать  Ассирэ,  -  включает
прямой коммуникатор.
    Пространство  между   колоннами   зала   неожиданно   разгорелось,   в
материализующемся овале они увидели Сабрину Глевиссиг в мужской одежде,  с
волосами, перехваченными на лбу шифоновым  шарфом,  и  лицом,  зачерненным
полосками маскирующей краски. За спиной чародейки просматривались  грязные
каменные  стены,  на  них  висели  обрывки   лохмотьев,   некогда   бывших
гобеленами.
    Сабрина указала на них затянутой в перчатку рукой, с  которой  свисали
длинные полоски паутины.
    - Только этого, - сказала она, бурно жестикулируя, - тут полным-полно!
Только этого! Дьявол меня побери, что за идиотизм, какой провал...
    - Говори понятней, Сабрина.
    - Что понятней? - взвизгнула каэдвенская  магичка.  -  Что  тут  можно
сказать понятней? Не видите? Это замок Рыс-Рун! Он пуст!  Пуст  и  грязен!
Это чертовски пустая развалюха! Нет тут ничего! Ничего!
    Из-за спины Сабрины выглянула Кейра Мец, с маскирующей  раскраской  на
лице выглядевшая как черт из ада.
    - В этом замке, - спокойно подтвердила она, - нет и  не  было  никого.
Уже лет пятьдесят. Всего каких-то пятьдесят годков здесь не появлялась  ни
одна живая душа, если не считать пауков, крыс и летучих мышей, у  которых,
как известно, душ нет. Мы десантировались не туда.
    - Вы проверили, не иллюзия ли это?
    - Ты нас детьми считаешь, Филиппа?
    - Слушайте  обе,  -  Филиппа  Эйльхарт  нервно  пригладила  волосы,  -
наемницам и  адепткам  скажете,  что  это  были  учения.  Заплатите  им  и
возвращайтесь. Возвращайтесь  немедленно!  И  с  хорошей  миной,  слышите?
Делайте хорошую мину!
    Овал коммуникатора  погас.  Осталось  только  изображение  на  стенном
экране. Замок Рыс-Рун на фоне черного, усеянного звездами неба. И озеро, в
котором эти звезды отражались.
    Фрингилья  Виго  уставилась  в  крышку  стола.  Она  чувствовала,  что
приливающая к щекам кровь вот-вот разорвет кожу.
    -  Я...  поверьте...  -  выдавила  она  наконец,  не  в  силах  больше
переносить молчания, заполнившего колонный зал замка Монтекальво.  -  Я...
поверьте, я... действительно не понимаю...
    - А я - понимаю, - сказала Трисс Меригольд.
    - Этот замок, - задумчиво проговорила Филиппа, совершенно  не  обращая
внимания на сообщниц.  -  Этот  замок...  Рыс-Рун...  следует  уничтожить.
Превратить в развалины, в груду кирпичей и камней. А когда об этом  деянии
начнут слагать легенды и сказания, надо будет  подвергнуть  их  тщательной
цензуре. Вы улавливаете мою мысль?
    - Вполне, - кивнула молчавшая до того Францеска Финдабаир.
    Ида Эмеан, тоже молчавшая, позволила себе многозначительно фыркнуть.
    - Я... -  Фрингилья  Виго  все  еще  сидела  словно  оглушенная.  -  Я
действительно не понимаю... Как такое могло случиться...
    - Ох, - после очень долгого молчания сказала Шеала де  Танкарвилль,  -
ничего особенного, мазель Виго. Идеальных людей не бывает.
    Филиппа тихонько прыснула в  кулак.  Ассирэ  вар  Анагыд  вздохнула  и
воздела глаза к потолку.
    - В конце концов, - добавила Шеала, выпятив губы, - с  каждой  из  нас
такое  когда-нибудь  да  случалось.  Каждую   из   нас,   здесь   сидящих,
когда-нибудь обольстил,  использовал,  обманул  и  выставил  на  посмешище
какой-нибудь мужчина.


                  "Дитя, я пленился твоей красотой,
                  Неволей иль волей, а будешь ты мой".
                  "Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
                  Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать".
                                                И. В. Гете

    Все уже когда-то было, все уже когда-то случилось и все  уже  когда-то
было описано.
                                                         Высогота из Корво

                                                                   ГЛАВА 5

    Полдень сошел на лес зноем и духотой, а совсем еще недавно темная, как
жадеит, гладь озера запылала золотом, заиграла  солнечными  бликами.  Цири
пришлось заслонить глаза рукой: отраженный от воды свет слепил,  отзывался
болью в зрачках и висках.
    Она проехала сквозь прибрежные заросли, загнала Кэльпи  в  озеро,  так
чтобы вода покрыла кобыле колени. Вода была настолько  прозрачной,  что  в
отбрасываемой лошадью тени Цири даже  с  высоты  седла  различала  цветную
мозаику дня, беззубок  и  водоросли.  Видела  она  и  маленького  рака,  с
чувством собственного достоинства ползущего меж камней.
    Кэльпи заржала. Цири дернула поводья, выехала на мель, а не на  берег,
потому что берег был песчаный, выстланный  камнями,  а  это  не  позволяло
ехать быстро. Кобыла пошла вдоль самой кромки, ступая  по  твердой  гальке
дна. И почти сразу - рысью, а в этом-то Кэльпи была  мастерицей,  не  хуже
настоящей ездовой лошади, которую тренировали не под седло, а  для  брички
или ландо. Но Цири быстро пришла к выводу,  что  рысь  -  все  же  слишком
медленно. Ударом пяток и голосом Цири послала кобылу в галоп. Они  неслись
в  блестящих  на  солнце,  как  капли  расплавленного   серебра,   брызгах
разлетающейся во все стороны воды.
    Цири не замедлила  темп  даже  тогда,  когда  увидела  башню.  Мчалась
быстро, так быстро, что  обыкновенная  лошадь,  наверно,  пала  бы.  Но  в
дыхании Кэльпи не пробивалось ни малейшего храпа, а ее  галоп  по-прежнему
был легок и непринужден.
    Она влетела во двор со  всего  разгона,  под  звон  копыт,  остановила
кобылу так, что несколько мгновений копыта скользили по плитам с протяжным
скрежетом. Остановилась совсем рядом с поджидавшими у башни эльфками. Чуть
ли не наехав на них. Это доставило ей удовольствие, потому что две из них,
обычно невозмутимые и бесстрастные, сейчас невольно попятились.
    - Не бойтесь, - фыркнула она. - Не задавлю. Если не захочу.
    Эльфки  быстро  успокоились,  лица  снова  разгладились,  глаза  стали
равнодушно-самоуверенными.
    Цири соскочила, - вернее, спорхнула с седла. В глазах у нее был вызов.
    - Браво, - сказал светловолосый эльф с треугольным  лицом,  выходя  из
тени под аркой. - Отличный спектакль. Loc'hlaith.
    Когда она вошла в Башню Ласточки и оказалась среди цветущей весны,  он
назвал ее так же. Loc'hlaith. Но это было давно, и на Цири такие вещи  уже
перестали действовать.
    - Никакая я не Владычица Озера, - огрызнулась она. - Я тут - пленница.
А вы - тюремщики! И нечего суп-ритатуй именовать консоме-де-валяем(2).Надо
называть вещи своими именами. А ну-ка! - бросила она одной  из  эльфок.  -
Лошадь протереть. Когда остынет, напоить. И вообще - позаботиться!
    Светловолосый эльф едва заметно улыбнулся.
    - Действительно, - сказал он, глядя, как эльфки, не вымолвив ни слова,
отводят лошадь в конюшню. - Ты тут - всеми обижаемая, бесправная узница, а
они - строгие тюремщики. Невооруженным глазом видно.
    - За что купил, за то и продал.  -  Она  подбоченилась,  задрала  нос,
смело глянула ему в глаза, бледно-голубые,  как  аквамарины,  и  не  очень
строгие. - Обращаюсь с ними, как и они со мной. А тюрьма есть тюрьма!
    - Ты удивляешь меня, Loc'hlaith.
    - А ты меня, видать, за дурочку держишь! И даже не представился.
    - Извини. Я - Crevan Espane aep Caomhan Macha. Я, если ты знаешь,  что
это значит, - Aen Saevherne.
    - Знаю. -  Она  не  смогла  полностью  скрыть  удивления.  -  Знающий.
Ведун... Эльфий чародей.
    - Можно сказать и так. Для удобства я  пользуюсь  более  коротким,  но
равнозначным именем: Avallac'h. Так ты и можешь ко мне обращаться.
    - Кто тебе сказал, - нахмурилась она, - что  мне  вообще  захочется  к
тебе обращаться? Ведун ты или нет, все едино - надзиратель, а я...
    - Узница, - саркастически закончил он. - Это я уже слышал. К  тому  же
узница, с которой скверно обращаются. Разгуливать по округе тебя,  видимо,
принуждают силой, меч на спине ты носишь  в  наказание,  как  и  модную  и
достаточно дорогую одежду, во много раз более элегантную и чистую,  нежели
та, в которой явилась сюда. Но, несмотря на столь жуткие  условия,  ты  не
сдаешься. Отвечаешь на  наносимые  тебе  обиды  резкостями.  С  величайшей
отвагой  и  запалом  бьешь  зеркала,   представляющие   собой   выдающиеся
произведения искусства.
    Она покраснела. Страшно злая на самое себя.
    - О, - быстро сказал он. - Можешь бить сколько твоей  душе  угодно,  в
конце концов, это  ведь  всего-навсего  неодушевленные  предметы.  Правда,
изготовили их семь столетий назад. Не желаешь ли прогуляться  со  мной  по
берегу озера?
    Налетевший ветер смягчил жару. Да и огромные деревья  и  башни  давали
тень. У воды залива был цвет мутной  зелени.  Густо  покрытая  листьями  и
усыпанная желтыми шариками кувшинок, она больше походила на  луг.  Водяные
курочки-камышницы, покрякивая и кивая  красными  клювами,  быстро  кружили
вокруг листьев.
    - Зеркало... - пробормотала Цири, вертя каблуком влажную гальку. -  За
него прости. Обозлилась я. Вот и все,
    - Ах-ах...
    - Они меня третируют. Твои эльфки. Когда я  обращаюсь  к  ним,  делают
вид, будто не понимают. А когда обращаются ко мне, то  говорят  специально
так, чтобы их не понимала я. Они мною пренебрегают.
    - Ты прекрасно говоришь на нашем языке, - спокойно пояснил  он.  -  Но
все же для тебя это язык чужой. Кроме того, ты пользуешься  hen  Hinge,  а
они ellilon'om. Различия невелики, но все же есть.
    - Тебя я понимаю. Каждое слово.
    - В разговорах с тобой я пользуюсь hen  Hinge,  языком  эльфов  твоего
мира.
    - А ты? - Она отвернулась. -  Из  которого  мира  ты?  Я  не  ребенок.
Достаточно ночью поглядеть на  небо.  Там  нет  ни  одного  знакомого  мне
созвездия. Этот мир - не мой. Не мое место. Я попала  сюда  случайно...  И
хочу выйти отсюда. Уехать.
    Она наклонилась, подняла камень, сделала такое движение,  будто  хочет
кинуть его в озеро, туда, где плавали курочки,  однако  под  его  взглядом
сдержалась,
    - Даже если уехать на целое стае. - сказала она, не скрывая огорчения,
- я все равно оказываюсь у озера. И вижу эту башню. Независимо от того,  в
которую сторону поеду, как повернусь, всегда  рядом  озеро  и  эта  башня.
Всегда. От нее невозможно удалиться. А значит,  это  тюрьма...  Хуже,  чем
яма, чем темница, хуже, чем комната с зарешеченными окнами. Знаешь почему?
Потому что сильнее унижает. Ellilon или не ellilon - меня злит, когда надо
мной насмехаются и демонстрируют превосходство. Да-да,  нечего  жмуриться.
Ты мною тоже пренебрегаешь и тоже насмехаешься. И еще удивляешься,  что  я
злюсь?
    - Я и верно удивляюсь. - Он широко раскрыл глаза. - Безмерно.
    Она вздохнула. Пожала плечами.
    - Я вошла  в  башню  больше  недели  назад,  -  сказала  она,  пытаясь
сохранять спокойствие. - Попала в иной мир. Ты ждал меня, сидя на камне  и
наигрывая на флейте. Ты даже удивился тому, что я так долго не  приходила.
Ты назвал меня моим именем, лишь потом взялся за свои глупости о Владычице
Озера... Потом исчез,  ничего  не  объяснив.  Оставив  меня  в...  тюрьме.
Называй  это  как  хочешь.  Я  называю  издевательством  и   злонамеренным
унижением.
    - Но ведь прошло всего восемь дней, Zireael.
    - Угу, - скривилась она. - Стало быть, мне повезло?  Потому  что  ведь
могли быть и восемь недель?  Или  восемь  месяцев?  Или  восемь...  -  Она
умолкла.
    - Дитя, - тихо сказал он, - ты далеко ушла от Лары Доррен. Ты потеряла
ее наследие, потеряла вместе со своей кровью. Ничего странного в том,  что
женщины не понимают тебя, а ты - их. Ты не только разговариваешь иначе, ты
иначе мыслишь. Совершенно иными категориями. Что  такое  восемь  дней  или
восемь недель? Время не имеет значения.
    - Ладно! - зло воскликнула она. - Согласна,  я  не  мудрая  эльфка,  я
глупый человек. Для меня время имеет значение, я  считаю  дни,  даже  часы
считаю. И высчитала, что прошло много и дней, и часов. Я уже  не  хочу  от
вас ничего, обойдусь без объяснений, мне безразлично, почему здесь  весна,
почему на водопой к озеру приходят  единороги,  а  ночью  на  небе  светят
другие созвездия. Меня абсолютно не интересует, откуда ты знаешь мое имя и
каким образом тебе стало известно, что я явлюсь сюда. Я хочу лишь  одного.
Вернуться к себе. В свой мир. К людям. Таким, которые мыслят, как я.  Теми
же категориями.
    - Ты вернешься к ним. Спустя какое-то время.
    - Я хочу сейчас! - крикнула она. - А не спустя какое-то время!  Потому
что ваше время - вечность! По какому праву вы удерживаете меня?  Почему  я
не могу уйти? Я вошла сюда сама! По собственной воле! У вас  нет  на  меня
никаких прав!
    - Ты вошла сюда сама, - спокойно подтвердил он. - Но не по своей воле.
Тебя привело Предназначение, которому мы немного помогли. Ибо  тебя  здесь
давно и долго ждали. Очень долго. Даже и по нашему счету времени.
    - Ничего я не поняла!
    - Мы ждали долго, - он не обратил внимания на  ее  слова,  -  опасаясь
только одного: сумеешь ли ты войти. Ты сумела. Подтвердив тем  самым  свою
кровь, свою родословную. А это значит, что здесь, а не среди Dh'oine, твое
место. Ты - дочь Лары Доррен аэп Шиадаль!
    - Я - дочь Паветты! Я даже не знаю, кто такая эта твоя Лара!
    Он поморщился, но всего чуть-чуть, почти незаметно.
    - В таком случае будет лучше, если я объясню  тебе,  кто  такая  "моя"
Лара. Поскольку время торопит, охотнее всего я взялся бы за  объяснение  в
пути. Но беда в том, что  ради  неумного  спектакля  ты  чуть  не  загнала
лошадь.
    - Загнала? Хо! Ты еще не знаешь, что эта  кобыла  может  выдержать.  А
куда мы поедем?
    - Если не возражаешь, я и это поясню тебе в пути.

    Цири придержала храпящую Кэльпи, видя, что сумасшедший галоп не  имеет
смысла и ничего не даст. Аваллак'х не лгал. Здесь, на открытой равнине, на
лугах, средь зарослей вереска, из которых торчали менгиры, действовала  та
же сила, что в окрестности Tor Zireael. Можно было мчаться очертя голову в
любом направлении, но примерно после одного стае оказывалось, что ты едешь
по кругу.
    Цири пошлепала храпящую Кэльпи  по  шее,  глядя  на  группку  спокойно
едущих эльфов. Как только Аваллак'х сказал, чего от нее хотят, она рванула
в галоп, стараясь убежать от них по возможности дальше, оставить позади  и
их, и их бесстыдное, не умещающееся в голове предложение.
    Теперь они снова перед ней. На расстоянии примерно стае.
    Аваллак'х не лгал. Убежать отсюда невозможно.
    Единственное, что  дал  галоп,  так  это  остудил  голову,  приморозил
ярость. Теперь она была гораздо  спокойнее.  Но  до  сих  пор  дрожала  от
злости.
    "Ну и влипла, - подумала она. - И как  меня  угораздило  лезть  в  эту
Башню?"
    По телу пробежала дрожь. И она тут же успокоилась.
    "Жива, - подумала она, оглядываясь. - Битва  еще  не  окончена.  Битву
закончит смерть, все остальное лишь перерыв в битве. Передышка. Этому меня
научили в Каэр Морхене".
    Она пустила лошадь шагом, потом, видя, что кобыла снова гордо  подняла
голову, пошла рысью вдоль ряда  менгиров.  Травы  и  вересковый  кустарник
доходили до стремян.
    Довольно быстро она догнала Аваллак'ха и трех эльфов. Едва улыбающийся
ведун вопросительно глянул на нее аквамариновыми глазами.
    - Пожалуйста, Аваллак'х, -  кашлянула  она.  -  Скажи,  что  это  была
грустная шутка.
    По его лицу пробежало подобие тени.
    - Я не привык так шутить, - сказал он. - А  если  ты  сочла  сказанное
шуткой, то позволю себе повторить еще раз со всей серьезностью:  мы  хотим
иметь от тебя ребенка, Ласточка, дщерь Лары Доррен. Лишь  после  этого  мы
позволим тебе уйти, вернуться в свой мир. Выбор,  естественно,  за  тобой.
Ручаюсь, сумасшедшая гонка помогла тебе принять решение. Каков будет  твой
ответ?
    - Нет, - жестко ответила она. - Категорически и однозначно - нет. Я не
согласна. И все тут.
    - Что делать? - Он пожал плечами. - Признаться, я разочарован. Ну  что
ж, это твой выбор.
    - Как можно вообще требовать подобное? - дерзко выкрикнула она. -  Как
ты вообще посмел? По какому праву?
    Он спокойно смотрел на нее.  Цири  почувствовала  на  себе  взгляды  и
остальных эльфов.
    - Мне кажется, - сказал Аваллак'х, - историю твоего рода я изложил  во
всех подробностях.  Мне  казалось,  ты  понимаешь.  Поэтому  твои  вопросы
удивляют.  Мы  имеем  право  и  можем  требовать,  Ласточка.  Твой   отец,
Крегеннан, забрал у нас ребенка. Ты его нам вернешь. Возвратишь долг.  Мне
это представляется логичным и справедливым.
    - Мой отец... Я не помню своего отца, но его звали Дани. Не Крегеннан.
Я тебе уже сказала!
    - А я уже ответил, что несколько смешных поколений людей не имеют  для
нас значения.
    - Но я не хочу! - заорала Цири так, что кобыла заплясала под нею. - Не
хочу, понятно тебе? Не хочуууу!!! Мне отвратительна сама мысль о том,  что
мне присадят какого-то дерьмового паразита, меня тошнит при  одной  мысли,
что этот паразит будет во мне расти, что...
    Она  осеклась,  видя  лица  эльфок.  На  двух  рисовалось   безбрежное
изумление. На третьем - безбрежная ненависть.  Аваллак'х  многозначительно
кашлянул.
    - Проедем немного вперед, - холодно сказал он, - и поговорим  с  глазу
на глаз.  Твои  взгляды.  Ласточка,  пожалуй,  излишне  радикальны,  чтобы
высказывать их при свидетелях.
    Они долго ехали молча.
    - Я сбегу от вас, - первой заговорила Цири.  -  Вы  не  удержите  меня
против моей воли.  Я  сбежала  с  острова  Танедд,  сбежала  от  жрецов  и
нильфгаардцев, убежала от Бонарта и Филина. Убегу и от вас. Я найду способ
и против ваших чар.
    - Я думал, - ответил он, помолчав, -  тебе  важнее  друзья,  Йеннифэр,
Геральт.
    - Ты об этом знаешь? - удивленно вздохнула она. - Ну Да. Правда.  Ведь
ты - ведун! Поэтому обязан знать, что именно о них я и думаю. Там, в  моем
мире, они сейчас, в этот момент, в опасности. А вы намерены  держать  меня
здесь... в тюрьме. По крайней мере девять месяцев. Сам же видишь,  у  меня
нет выбора. Я понимаю, что вам важен ребенок, Старшая Кровь, но я не могу.
Попросту не могу.
    - Выбор, как я сказал, за тобой. Однако тебе  следует  знать  кое-что.
Было бы несправедливо это от тебя  скрывать.  Отсюда  сбежать  невозможно.
Ласточка. Поэтому, если  ты  откажешься  действовать  с  нами  заодно,  то
останешься здесь навсегда. Своих друзей и свой мир ты никогда не увидишь.
    - Наглый и отвратительный шантаж!
    - Если же, - не отреагировал он на ее крик, - ты согласишься пойти нам
навстречу, мы докажем тебе, что время не имеет значения.
    - Не понимаю.
    - Время здесь течет иначе, чем там. Если ты  окажешь  нам  услугу,  мы
отблагодарим тебя. Сделаем так, что ты восполнишь время, которое  потеряла
здесь, среди нас. Среди Народа Ольх.
    Она молчала, уставившись на  черную  гриву  Кэльпи.  "Надо  тянуть,  -
подумала она. - Как говорил Весемир в Каэр Морхене: "Когда тебя собираются
вешать, попроси стакан воды. Никогда не  известно,  что  может  произойти,
пока его принесут".
    Одна из эльфок неожиданно вскрикнула и свистнула.
    Конь Аваллак'ха заржал, забил  копытами.  Эльф  успокоил  его,  что-то
крикнул эльфкам. Цири увидела, как одна из них выхватила  лук  из  висящей
при седле кожаной петли, приподнялась в стременах, прикрыла рукой глаза.
    - Сохраняй спокойствие, - сказал Аваллак'х.
    Цири вздохнула.
    В каких-нибудь двухстах шагах от них  через  заросли  вереска  галопом
мчались единороги. Целый табун, голов тридцать, не меньше.
    Цири уже видела единорогов, в  основном  на  рассвете,  они  подходили
порой  к  озеру  у  Башни  Ласточки.  Однако  никогда  не   позволяли   ей
приблизиться. Исчезали, словно духи.
    Табун вел  огромный  жеребец  странной  красноватой  масти.  Он  вдруг
остановился, пронзительно заржал, встал на дыбы.  Совершенно  невыполнимым
для любого коня образом он танцевал на задних ногах, перебирая  в  воздухе
передними.
    Цири с изумлением отметила, что Аваллак'х и  три  эльфки  тянут  хором
какую-то странную монотонную мелодию.
    Кто ты?
    Она тряхнула головой.
    Кто ты? - снова прозвучал вопрос у нее  в  мозгу,  забился  в  висках.
Распев эльфов неожиданно повысился на тон. Рыжий  единорог  заржал,  табун
ответил тем же. Земля задрожала, когда они уносились.
    Песнь Аваллак'ха и эльфок оборвалась. Цири увидела, как ведун украдкой
отирает пот со лба. Эльф уголком глаза взглянул на  нее,  понял,  что  она
заметила.
    - Не все тут так ладно, как кажется, - сухо сказал он. - Не все.
    - Вы боитесь единорогов? Но ведь они умные и мирные. Он не ответил.
    - Я слышала, - продолжала Цири, - что эльфы  и  единороги  любят  друг
друга. Он отвернулся.
    - Считай, - холодно сказал он, -  что  ты  была  свидетельницей  ссоры
любовников.
    Больше она вопросов не задавала.
    Ей хватало собственных неприятностей.

    Вершины холмов были украшены кромлехами и дольменами.  Они  напоминали
Цири тот камень из-под Элландера, у которого Йеннифэр учила ее магии. "Как
давно это было, - подумала она. - Много веков тому назад".
    Одна из эльфок крикнула снова. Цири посмотрела в ту сторону, куда  она
указала. Прежде чем успела сообразить, что ведомый  рыжим  жеребцом  табун
возвращается, крикнула вторая эльфка. Цири поднялась на стременах.
    С противоположной стороны, из-за холма, вылетел другой табун.  Ведущий
его единорог был синеватый в яблоках.
    Аваллак'х  быстро  проговорил  несколько   слов.   Это   и   был   тот
труднопонимаемый Цири язык ellilon, но она поняла, тем  более  что  эльфки
как по команде схватились за луки. Аваллак'х повернулся лицом  к  Цири,  и
она почувствовала, как в  голове  у  нее  начинает  шуметь.  Это  был  шум
подобный тому, какой издает приложенная к уху морская раковина.
    Не сопротивляйся,  -  услышала  она  голос.  -  Я  должен  прыгнуть  и
перенести тебя в другое место. Тебе угрожает смертельная опасность.
    Издалека до них донесся свист,  протяжный  крик.  А  мгновение  спустя
земля задрожала от подков.
    Из-за холма появились всадники. Целый отряд.
    На конях были попоны, на  наездниках  гребенчатые  шлемы,  за  спинами
развевались плащи, киноварно-малиновые, подобные отсвету пожара  на  небе,
подсвеченном лучами заходящего солнца.
    Свист, крик.
    Наездники лавиной мчались на них.
    Прежде чем они приблизились на полстае, единорогов уже  не  было.  Они
исчезли в степи, оставив за собой облако пыли.

    Командир всадников, черноволосый эльф, сидел на гигантском как  дракон
караковом жеребце, покрытом, как и все лошади отряда, попоной, вышитой под
драконью чешую, и  вдобавок  несущим  на  голове  прямо-таки  демонический
рогатый букараньон(3). Как и у остальных  эльфов  отряда, у  черноволосого
под киноварно-малиново-кармазинным плащом была кольчуга, изготовленная  из
колечек невероятно малого  диаметра,  благодаря  чему  она  облегала  тело
мягко, словно шелковая ткань.
    - Аваллак'х, - сказал он, приветствуя.
    - Эредин.
    - Ты мой должник за оказанную услугу. Расплатишься, когда я потребую.
    - Расплачусь, когда потребуешь.
    Черноволосый слез с  коня.  Аваллак'х  слез  тоже  и  жестом  приказал
спешиться Цири. Они поднялись на  холм  к  странной  формы  белым  камням,
обросшим бересклетом и карликовыми кустиками цветущего мирта.
    Цири  смотрела  на  эльфов.  Они  были  одного  роста,  то  есть   оба
чрезвычайно высоки. Но лицо Аваллак'ха было мягким, а  черноволосый  лицом
напоминал хищную птицу. "Светлый и черный, - подумала  Цири.  -  Добрый  и
злой. Свет и тьма..."
    - Позволь, Зиреаэль, представить тебе Эредина Бреакк Гласа.
    - Очень приятно, - поклонился эльф. Цири ответила наклоном головы.  Не
слишком изящно.
    - Откуда ты узнал, - спросил Аваллак'х, - что нам грозит опасность?
    - Я и не знал. - Эльф внимательно разглядывал Цири. -  Мы  патрулируем
равнину. Разошлась  весть,  что  единороги  стали  беспокойными.  Неведомо
почему. То есть теперь уже ведомо. Из-за нее, ясное дело.
    Аваллак'х не подтвердил, но и не опроверг.  Цири  же  гордым  взглядом
ответила на взгляд черноволосого эльфа. Несколько  мгновений  они  глядели
друг на друга, но ни он, ни она не хотели первыми опустить глаза.
    - Значит, это и есть Старшая Кровь, - отметил эльф. - Aen Hen  Ichaer,
наследница Шиадаль и Лары Доррен? Что-то не очень хочется  в  это  верить.
Самая обыкновенная девчонка. Dh'oine. Человечья самочка.
    Аваллак'х смолчал. Лицо у него было неподвижным и безразличным.
    - Предположим, - продолжал черноволосый, - что  ты  не  ошибся.  Более
того, примем за факт - ведь ты, говорят, никогда не ошибаешься,  -  что  в
этом существе сидит глубоко укрытый ген Лары. И верно,  если  приглядеться
как следует, можно заметить  определенные  признаки,  свидетельствующие  о
родословной этой малютки. И верно, есть у нее в глазах что-то напоминающее
Лару Доррен. Не правда ли, Аваллак'х?  Кто,  если  не  ты,  больше  других
способен это оценить?
    Аваллак'х и на этот раз не отозвался. Цири  заметила  на  его  бледном
лице признаки румянца. И удивилась. И задумалась.
    - Короче говоря, - скривил губы черноволосый, - есть в этой  маленькой
Dh'oine что-то стоящее, что-то прекрасное.  Я  замечаю.  И  у  меня  такое
ощущение, будто я увидел золотой самородок в куче... перегноя.
    Глаза Цири вспыхнули. Аваллак'х медленно повернул голову.
    - Ты говоришь, - сказал он, четко  выговаривая  слова,  -  совсем  как
человек, Эредин.
    Эредин Бреакк Глас улыбнулся, показав  зубы.  Цири  уже  видела  такие
зубы, очень белые, очень мелкие и очень нечеловеческие, ровные, как из-под
оселка. Ни резцов, ни клыков. Она видела  такие  зубы  у  мертвых  эльфов,
лежавших рядами во дворе пограничной заставы в Каэдвене. Насмотрелась  она
на такие зубы У Искры. Но когда улыбалась Искра, зубы выглядели красиво, у
Эредина же - как у упыря.
    - А что, эта девочка, - сказал Эредин, - которая пытается  убить  меня
взглядом, уже знает причину своего появления здесь?
    - Конечно.
    - И готова сотрудничать?
    - Еще не вполне.
    - Не вполне, - повторил Эредин.  -  Ха,  скверно.  Поскольку  характер
сотрудничества требует, чтобы оно было полным. Иначе как полным - попросту
невозможно. А поскольку от Tir na Lia  нас  отделяет  всего  полдня  езды,
хорошо бы знать, к чему мы пришли.
    - Зачем торопиться? - Аваллак'х слегка выпятил губы. - Что мы выгадаем
на спешке?
    - Вечность. - Эредин Бреакк Глас посерьезнел,  в  его  зеленых  глазах
что-то вспыхнуло и тут же погасло. - Однако это твое дело, Аваллак'х. Твоя
забота. И твоя ответственность.
    - Это сказал ты.
    - Это сказал я. А теперь простите, но  обязанности  взывают.  Оставляю
вам эскорт для безопасности. Переночевать советую здесь,  на  этом  холме.
Если отправитесь в путь на заре, в Тир на Лиа прибудете  своевременно.  Va
faill. Да, еще одно.
    Он наклонился, обломал и сорвал покрытую цветками ветку мирта.  Поднес
ее к лицу, потом с поклоном вручил Цири.
    - Это мои извинения, - сказал он кратко. - За необдуманные  слова.  Va
faill. Luned.
    Он быстро отошел, через минуту земля дрогнула под копытами,  когда  он
уезжал с частью отряда.
    - Только не говори, - пробурчала Цири, - что мне пришлось бы с  ним...
Что это он... Если это он, то никогда в жизни...
    - Нет, - медленно сказал Аваллак'х. - Не он. Будь спокойна.
    Цири поднесла ветку к лицу. Чтобы Аваллак'х не заметил  возбуждения  и
интереса, охвативших ее.
    - Я спокойна.

    Сухой чертополох и вереск уступили место буйной зеленой траве, влажным
папоротникам, сырая почва зажелтела лютиками, залиловела люпинами.  Вскоре
показалась  река,   лениво   текущая   в   обрамлении   плакучих   ив.   У
хрустально-прозрачной воды был слегка коричневатый оттенок. Пахло торфом.
    Аваллак'х  наигрывал  на  своей  флейте   синкопированную   мелодийку.
Погрустневшая Цири усиленно размышляла.
    - Кто, - заговорила она наконец, - должен стать отцом ребенка, который
вам так необходим? А может, отцовство не имеет значения?
    - Отцовство имеет значение. Надо понимать, ты приняла решение?
    - Нет, не надо понимать. Просто выясняю для себя некоторые вопросы.
    - Готов помочь. Что ты хочешь знать?
    - Ты прекрасно знаешь что.
    Несколько минут ехали молча. Цири смотрела на лебедей, гордо  плывущих
по реке.
    - Отцом ребенка, - спокойно и по-деловому сказал  Аваллак'х,  -  будет
Ауберон Муиркетах. Ауберон Муиркетах  -  наш...  Как  это  вы  говорите...
Верховный вождь.
    - Король? Король всех Aen Seidhe?
    - Aen Seidhe, народ Гор, это эльфы твоего мира. - Мы же  -  Aen  Ellе.
Народ Ольх. А Ауберон Муиркетах, да, верно, наш король.
    - Король Ольх?
    - Можно сказать и так. Ехали молча. Было очень тепло.
    - Аваллак'х...
    - Слушаю.
    - Если я решусь, то потом... позже... я буду свободна?
    - Ты будешь свободна и уйдешь, куда захочешь. Если не решишь остаться.
С ребенком.
    Она пренебрежительно фыркнула, но ничего не сказала.
    - Так ты решила?
    - Решу, когда будем на месте.
    - Мы уже на месте.
    Из-за ветвей плакучих ив, спускающихся к воде словно зеленые занавеси,
Цири увидела дворцы. Никогда в жизни ей не встречалось  ничего  подобного.
Построенные из мрамора и алебастра, они больше походили на ажурные беседки
и казались столь нежными, воздушными и легкими, словно это были не здания,
а призраки зданий. Цири  так  и  казалось,  что  вот-вот  повеет  ветер  и
Дворцы-игрушки исчезнут вместе с заволакивающим  реку  туманом.  Но  когда
ветер повеял, туман исчез, зашевелились ветви ив и  по  реке  пошла  рябь,
дворцы вовсе не исчезли и исчезать, судя  по  всему,  не  собирались.  Они
только стали еще красивее.
    Цири восхищенно смотрела на террасы, на выступающие  из  воды  подобно
цветам водяных лилий башенки, на висящие над рекой  мосточки,  на  фестоны
плюща, на лесенки, ступеньки,  изящные  балюстрады,  на  арки  и  галереи,
перистилы, колонны и колонки, на большие и маленькие купола, на  стройные,
напоминающие спаржу зубцы и башенки на крышах.
    - Тир на Лиа, - тихо сказал Аваллак'х.
    Чем ближе они подъезжали, тем сильнее щемило сердце от прелести  этого
места, сильнее стискивало горло, и слезы  наворачивались  на  глаза.  Цири
смотрела на фонтаны, на мозаики и терракоты, на  статуи  и  памятники.  На
ажурные элементы  строений,  предназначения  которых  не  понимала.  И  на
конструкции, относительно которых была уверена, что они не служили ничему.
Кроме эстетики и гармонии.
    - Тир на Лиа, - повторил Аваллак'х.  -  Тебе  когда-нибудь  доводилось
видеть подобное?
    - Конечно. - Она пересилила спазм в горле. - Когда-то я видела остатки
чего-то очень похожего. В Шаэраведде.
    Теперь долго молчать пришла очередь эльфа.

    Они переехали на другой берег по  изогнутому  дугой  ажурному  мостку,
казавшемуся таким хрупким, что Кэльпи  долго  сторонилась  и  пофыркивала,
прежде чем отважилась ступить на него.
    Цири внимательно смотрела, стараясь не упустить ничего из той красоты,
изящества и прелести, которые являл взору  сказочный  город  Тир  на  Лиа.
Во-первых,  она  прямо-таки  сгорала   от   любопытства,   во-вторых,   не
переставала думать о бегстве и внимательно искала малейшую возможность.
    На  мостах  и  террасах,  в  аллейках  и  перистилях,  на  балконах  и
внутренних галерейках она видела прогуливающихся  длинноволосых  эльфов  в
облегающих одеждах и  коротких  плащах,  вышитых  диковинными  лиственными
мотивами. Видела красиво причесанных и ярко накрашенных эльфок в воздушных
платьях или же мужских костюмах.
    Перед портиком одного из дворцов их встретил Эредин  Бреакк  Глас.  По
его краткому приказу вокруг них  заклубились  маленькие,  одетые  в  серое
эльфочки. Аваллак'х, Эредин и другие встреченные до  сих  пор  эльфы  были
чрезвычайно высокого роста. Чтобы заглянуть им  в  глаза,  ей  приходилось
задирать голову.  Серые  эльфочки  были  гораздо  ниже.  "Другая  раса,  -
подумала она. - Раса слуг. Даже  здесь,  в  сказочном  мире,  должен  быть
кто-то, кто вкалывает, пока бездельничают хозяева".
    Вошли  во  дворец.  Цири  вздохнула.  Она  была  королевских   кровей,
воспитывалась во дворцах. Но таких мраморов и малахитов, такого алебастра,
подделанного под мрамор, паркета, мозаик, зеркал и канделябров  не  видела
никогда. В этом блистательном чреве дворца она почувствовала себя скверно,
неловко, не на месте, пыльной, потной и дурно пахнущей после  проделанного
пути.
    Аваллак'х же, наоборот, вообще не обращал ни на что внимания. Отряхнул
перчаткой брюки и голенища сапог, оставив без внимания тот факт, что  пыль
осела на зеркала. Потом по-барски бросил перчатки склонившейся  перед  ним
эльфочке.
    - Ауберон? - спросил кратко. - Ждет?
    Эредин улыбнулся:
    -  Ждет.  Ему  не  терпится.  Он  требовал,  чтобы  Ласточка   явилась
незамедлительно, не теряя ни минуты. Я отговорил его.
    Аваллак'х поднял брови.
    - Зиреаэль, - очень спокойно пояснил Эредин, - должна пойти  к  королю
без какого-либо волнения и без  давления  с  нашей  стороны,  отдохнувшая,
спокойная, в хорошем настроении. Хорошее настроение  ей  обеспечат  ванна,
новая одежда, новая прическа  и  макияж.  Столько  времени  Ауберон,  надо
думать, еще выдержит. Мне кажется.
    Цири глубоко вздохнула и  взглянула  на  эльфа.  Просто  поразительно,
каким симпатичным он ей сейчас показался.  Эредин  выставил  напоказ  свои
ровные, без клыков, зубы.
    - Одно только тревожит меня, - проговорил  он.  -  Соболиный  блеск  в
глазах нашей Ласточки. Наша Ласточка стреляет глазками  налево  и  направо
что твой горностай, высматривающий дырку в клетке. Ласточка, я  это  вижу,
еще далека от соития без каких-либо предварительных условий.
    Аваллак'х смолчал. Цири, разумеется, тоже.
    - Я нисколько не удивляюсь, - продолжал Эредин.  -  Иначе  и  быть  не
может. Это же кровь Шиадаль и  Лары  Доррен  однако  выслушай  меня  очень
внимательно, Зиреаэль. Отсюда убежать  невозможно.  Нет  никаких  способов
преодолеть Geas Cratadh. Заклинание Барьера.
    Взгляд Цири явно говорил, что она не поверит, пока не убедится лично.
    - Если даже каким-то чудом ты выйдешь за Барьер, - Эредин не спускал с
нее глаз, - то знай, это приведет к твоей гибели. Наш мир только  выглядит
красиво. Но несет смерть, в особенности несведущим. Раны, нанесенные рогом
единорога, не залечивает даже  магия.  Знай  также,  -  продолжал  он,  не
дождавшись комментариев, - что тебе никак не поможет твой  стихийный  дар.
Ты не выскочишь, даже не пытайся. А если тебе все же как-то удастся, знай:
мои Deard Ruadhri, Красные Всадники, сумеют догнать  тебя  даже  в  бездне
времени и пространства.
    Она не очень поняла, что он имеет в виду. Но ее  насторожило  то,  что
Аваллак'х вдруг нахмурился и поморщился, явно недовольный  речью  Эредина.
Так, словно Эредин сказал слишком много.
    - Идем, - бросил он. - Следуй за мной. Сейчас мы отдадим тебя  в  руки
дам. Надо, чтобы ты выглядела привлекательно.  Первое  впечатление  важнее
всего.

    Сердце било молотом, кровь шумела в висках, руки слегка  дрожали.  Она
сдержала дрожь, сжав кулаки. Успокоилась, сделав несколько глубоких вдохов
и медленных выдохов. Расслабила плечи, пошевелила занемевшей  от  волнения
шеей.
    Еще раз осмотрела себя в огромном зеркале.  Картинка  ей  понравилась.
Еще влажные после купания волосы были подстрижены и  зачесаны  так,  чтобы
хоть немного прикрыть  шрам.  Макияж  удачно  подчеркивал  глаза  и  губы,
неплохо смотрелись разрезанная до середины  бедра  серебристо-серая  юбка,
черный жилетик и тоненькая блузка из жемчужного  крепа.  Картину  завершал
фуляр на шее.
    Цири поправила и выровняла фуляровый платок, сунула  руку  меж  ляжек,
поправляя и там все, что требовалось. А под юбкой у нее были действительно
поразительные вещи - трусики, тонкие как паутинка, и доходившие  почти  до
трусиков  чулочки,  совершенно  непостижимым   образом   державшиеся   без
подвязок.
    Она потянулась к ручке двери. С  опаской,  так,  словно  это  была  не
ручка, а спящая кобра.
    "Past, - подумала она невольно по-эльфьи, - я выдерживала и мужиков  с
мечами. Выдержу и одного с..."
    Она прикрыла глаза. И вошла в комнату.
    Пусто. На малахитовом столике книга, бокал. На стенах странные рельефы
и барельефы, драпри, яркие гобелены. В углу - статуя.
    А в другом углу - ложе с балдахином.  Сердце  у  Цири  снова  забилось
сильнее. Она сглотнула.
    Краешком глаза заметила движение. Не в комнате. На террасе.  Он  сидел
там, полуобернувшись к ней.
    Хотя уже немного понимая, что у эльфов все выглядит не  так,  как  она
привыкла думать и видеть, Цири тем не менее испытала  легкий  шок.  Всякий
раз, когда речь заходила о короле, ей, неведомо почему, чудился Элвилл  из
Вердэна, невесткой которого она чуть было не стала. Думая  о  короле,  она
видела  неповоротливого,  заплывшего  жиром,  пропахшего  луком  и   пивом
толстяка с красным носом и налитыми кровью глазами, неопрятного бородатого
старика со скипетром и державой в опухших, покрытых  печеночными  бляшками
руках.
    Но у балюстрады стоял совсем другой король. Он был очень худощав  и  -
это было видно - очень высок. Его длинные, ниспадающие на  плечи  и  спину
волосы были пепельные, как у нее, сильно прореженные седыми  прядками.  На
нем был черный бархатный жилет. На ногах типичные эльфьи высокие сапоги  с
многочисленными застежками по всей голени. Кисти рук  -  узкие,  белые,  с
длинными пальцами.
    И занимался он тем,  что  пускал  мыльные  пузыри,  то  и  дело  макая
соломинку в блюдечко с мыльной водой. Переливающиеся всеми цветами  радуги
пузырики плыли вниз, к реке. Они тихо кашлянула.
    Король Ольх повернул голову. Цири не могла  сдержать  вздоха.  У  него
были необыкновенные глаза. Светлые, как расплавленный свинец, бездонные. И
полные невероятной тоски.
    - Ласточка, - проговорил он. - Зиреаэль. Благодарю за то, что пожелала
прийти.
    Она  сглотнула,  не  зная,  что  сказать.  Ауберон  Муиркетах   поднес
соломинку к губам и послал в пространство очередной пузырь. Чтобы сдержать
дрожь в руках, она сплела их, выламывая пальцы. Потом нервно  прошлась  по
волосам. Эльф, казалось, всецело поглощен мыльными пузырями.
    - Ты нервничаешь?
    - Нет, - солгала она. - Нет...
    - Куда-нибудь спешишь?
    - Конечно!
    Пожалуй, она вложила в голос чуть  лишку  развязности,  почувствовала,
что балансирует на грани приличия. Однако эльф не обратил на это внимания.
Выдул на конце соломинки огромный  пузырь,  покачивая,  придал  ему  форму
огурца. Долго любовался своим произведением.
    - Я не покажусь тебе слишком назойливым,  если  спрошу,  куда  ты  так
спешишь?
    - Домой! - фыркнула она, но  тут  же  поправилась,  добавив  спокойным
тоном: - В свой мир.
    - Куда-куда?
    - В свой мир!
    - Ах так? Прости. Я  мог  бы  поклясться,  что  ты  сказала:  к  своим
причудам.  И  очень  удивился,  поверь.  Ты  говоришь   на   нашем   языке
превосходно, но над произношением следует еще поработать.
    - Так ли уж важно, как я произношу слова? Ведь я тебе потребна не  для
разговоров.
    - Ничто не должно стоять на пути к совершенству.  На  конце  соломинки
вырос очередной пузырь, оторвался, поплыл и лопнул, натолкнувшись на ветку
ивы. Цири вздохнула.
    - Стало быть, ты спешишь в твой мир, -  проговорил,  помолчав,  король
Ауберон  Муиркетах.  -  "Твой".  Действительно,  вы,  люди,  не  страдаете
избытком скромности.
    Он поболтал соломинкой в блюдечке, беззаботным,  казалось,  дуновением
окружил себя роем радужных шариков.
    - Человек, - сказал он. - Твой косматый предок  по  мечу  появился  на
свет гораздо позже, чем курица. А я никогда не слышал, чтобы у  какой-либо
курнцы были претензии к миру... Почему ты крутишься и топчешься на  месте,
словно обезьянка? То, что я говорю, должно тебя заинтересовать.  Ведь  это
история. Ах, прости, догадываюсь, история тебя  ничуть  не  интересует,  а
лишь нагоняет тоску.
    Большой искрящийся пузырь поплыл к реке. Цири молчала, покусывая губы.
    - Твой косматый предок,  -  продолжал  эльф,  помешивая  соломинкой  в
блюдечке, - быстро научился пользоваться оттопыренным  большим  пальцем  и
зачатками интеллекта. С  их  помощью  он  проделывал  разные  фокусы,  как
правило, столь же смешные, сколь и страшные. То есть я хотел сказать,  что
если б проделываемые им фокусы не были столь страшными, то были бы смешны.
    Очередной пузырь. Сразу после него второй и третий.
    - Нас, Aen Elle, в принципе  мало  интересовало,  что  вытворяет  твой
предок. Мы, в противоположность Aen Seidhe,  нашим  собратьям,  уже  давно
ушли из "твоего" мира. Мы избрали себе иной, более  любопытный  универсум.
Ибо в те времена - тебя удивит то, что я скажу, -  можно  было  достаточно
свободно  перемещаться  между  мирами.  При  толике   дара   и   ловкости,
разумеется. Ты, несомненно, понимаешь, что я имею в виду.
    Цири закипала от любопытства, но упорно молчала,  сознавая,  что  эльф
слегка подсмеивается над ней. И не хотела облегчать ему задачу.
    Ауберон Муиркетах улыбнулся. Повернулся. На шее у него  висел  золотой
альшбанд, знак власти, носящий на Старшей Речи название torc'li.
    - Mire luned.
    Он легко дунул, медленно вращая соломинку. У отверстия вместо  одного,
как раньше, большого пузыря повисло несколько.
    - Пузырек при пузырьке, при пузырьке пузыречек, - замурлыкал он. - Эх,
так было, так было... Мы говорили, какая разница, побудем  немного  здесь,
немного там, ну и что из того, что Dh'oine захотели во что бы то ни  стало
уничтожить свой мир вместе с собой? Пойдем  куда-нибудь  еще...  В  другой
пузырек...
    Обжигаемая его палящим взглядом, Цири кивнула,  облизнула  губы.  Эльф
снова улыбнулся, стряхнул пузырьки, дунул еще раз, теперь уже так, что  на
конце соломинки  образовалась  огромная  гроздь  из  множества  маленьких,
слепившихся меж собой пузырьков.
    - Наступила Конъюнкция. - Эльф поднял увешанную пузырьками  соломинку.
- Миров стало еще больше. Но двери захлопнулись.  Они  закрыты  для  всех,
кроме горстки избранных. А время уходит. Двери надобно  отворить.  Срочно.
Это императив. Ты понимаешь это слово?
    - Я не дура.
    - Конечно, нет. - Он повернул голову. - Просто не можешь  быть  дурой.
Ведь ты - Aen Hen Ichaer, Старшая Кровь. Подойди ближе.
    Когда он протянул к ней руку, она невольно стиснула зубы. Но  коснулся
он только ее предплечья, а потом запястья. Она почувствовала, как по  руке
пробежали приятные мурашки. Отважилась глянуть в его необыкновенные глаза.
    - Я не верил, когда говорили, - шепнул он. - Но  это  правда.  У  тебя
глаза Шиадаль. Глаза Лары.
    Она потупилась. Чувствовала себя неуверенно и глуповато.  Король  Ольх
оперся локтем  о  перила  балюстрады,  а  подбородок  положил  на  ладонь.
Несколько минут, казалось, его  интересовали  исключительно  плавающие  по
реке лебеди.
    - Благодарю тебя за то,  что  ты  пришла,  -  сказал  он  наконец,  не
поворачивая головы. - А теперь иди и оставь меня одного.

    Она отыскала Аваллак'ха на террасе у  реки  в  тот  момент,  когда  он
садился в лодку в обществе прекраснейшей эльфки с волосами  цвета  соломы.
На губах у эльфки была помада фисташкового цвета,  а  на  щеках  и  висках
золотились переливающиеся пылинки.
    Цири собиралась повернуться и уйти, но тут Аваллак'х сначала остановил
ее  жестом,  а  потом  пригласил  в  лодку.  Она   замялась.   Не   хотела
разговаривать при свидетеле.  Аваллак'х  что-то  быстро  сказал  эльфке  и
послал ей воздушный поцелуй. Эльфка пожала плечами и ушла. Только один раз
обернулась, чтобы показать Цири глазами, что о ней думает.
    - Если можешь, воздержись от замечаний, - сказал Аваллак'х, когда  она
присела на ближайшую к носу скамеечку. Сам  он  тоже  сел,  вынул  флейту,
заиграл, нисколько не интересуясь лодкой. Цири беспокойно  обернулась,  но
лодка плыла точно по середине реки, не отклоняясь ни  на  дюйм  в  сторону
спускающихся к воде ступеней, столбов и колонн. Странная это  была  лодка.
Цири таких не видела никогда, даже на Скеллиге, где насмотрелась  на  все,
что в состоянии держаться на воде. У лодки был высокий изящный нос в  виде
ключа  с  бородкой,  сама  лодка  была   очень   узкой   и   неустойчивой.
Действительно, только эльф мог сидеть в такой штуковине  и  наигрывать  на
флейте, вместо того чтобы держаться за руль и весла.
    Аваллак'х перестал играть.
    - Что тебя тяготит?
    Он выслушал, поглядывая на нее и непонятно чему улыбаясь.
    - Ты обманута, - отметил он, а не спросил. - Обманута, разочарована, а
прежде всего возмущена.
    - Вовсе нет. Не возмущена!
    - И правильно,  -  посерьезнел  эльф.  -  Ауберон  отнесся  к  тебе  с
уважением, как благородный Aen Elie. He забывай, мы, Народ  Ольх,  никогда
не торопимся. У нас достаточно времени...
    - Он сказал мне совсем другое.
    - Я знаю, что он тебе сказал.
    - И в чем тут дело, ты тоже знаешь?
    - Конечно.
    Она уже научилась многому. Даже вздохом, даже  дрожью  век  не  выдала
нетерпения и злости, когда он опять взялся за флейту и заиграл. Мелодично,
грустно. Долго.
    Лодка плыла. Цири считала проплывающие над их головами мосты.
    - У нас есть, - заговорил он, как только они  проплыли  под  четвертым
мостом, - более чем серьезные  основания  предполагать,  что  твоему  миру
грозит гибель.  Климатическая  катастрофа  колоссального  масштаба.  Ты  -
эрудитка и, несомненно, сталкивалась с Aen Ithlinne  Speath.  Пророчеством
Итлины. В этом пророчестве сказано о Белом Хладе. Мы считаем, что  в  виду
имеется гигантское оледенение. А поскольку так  сложилось,  что  девяносто
процентов льдов твоего мира скопилось  на  северном  полушарии,  постольку
оледенение может угрожать существованию большинства живых... объектов. Они
попросту вымрут от  холода.  Те,  что  выживут,  погрязнут  в  варварстве,
уничтожат друг  друга  в  безжалостных  войнах  за  пищу,  станут  добычей
спятивших от голода хищников. Вспомни слова  Пророчества:  Час  Презрения,
Час Топора, Час Волчьей Пурги.
    Цири не перебивала, опасаясь, как бы он снова не взялся за флейту.
    - Столь необходимый нам  ребенок,  -  продолжал  Аваллак'х,  поигрывая
флейтой, как палочкой, - потомок и носитель гена Лары Доррен,  того  гена,
который мы специально создали, может спасти обитателей тамошнего  мира.  У
нас есть основания предполагать, что потомок Лары -  и  твой,  конечно,  -
будет обладать способностями,  тысячекратно  более  сильными,  нежели  те,
которыми обладаем мы, ведуны. И которыми в зачаточной форме обладаешь  ты.
Ты ведь знаешь, о чем я говорю? Верно?
    Цири уже успела привыкнуть к тому, что такие риторические  построения,
внешне имеющие форму вопроса, фактически не только не требовали, но совсем
наоборот - запрещали давать ответы.
    - Короче говоря, - продолжал Аваллак'х,  -  речь  идет  о  возможности
перемещения между мирами не только твоей собственной, как  ни  говори,  не
очень-то значительной особы. Речь идет о раскрытии Ard Gaeth, гигантских и
устойчивых Врат, сквозь которые прошли  бы  все.  До  Конъюнкции  нам  это
удавалось. Мы хотим добиться этого и теперь. Мы эвакуируем из  погибающего
мира обитающих там Aen Seidhe. Наших собратьев, которым мы обязаны помочь.
Мы не могли бы жить с мыслью, что сделали для их спасения не  все,  что-то
упустили. Можешь поверить, мы не упустим ничего. И спасем,  эвакуируем  из
того мира всех, кому угрожает гибель. Всех, Зиреаэль. Людей тоже.
    - Да ну? - не выдержала она. - Dh'oine тоже?
    - Тоже. Теперь ты сама видишь, сколь необходима, как  многое  от  тебя
зависит. Как важно, чтобы ты набралась терпения. Как важно, чтобы  сегодня
вечером пошла к Ауберону и осталась  у  него  на  всю  ночь.  Поверь,  его
поведение не было демонстрацией неприязни. Он  знает,  что  для  тебя  все
очень непросто, знает, что настойчивой поспешностью может  задеть  тебя  и
обидеть. Он знает многое. Ласточка. Не сомневаюсь, что ты это заметила.
    - Заметила, - фыркнула она. - Заметила также, что течение относит  нас
далеко от Тир на Лиа. Пора взяться за весла. Которых, впрочем, я что-то не
вижу.
    - Потому что их нет. - Аваллак'х поднял руку, покрутил кистью, щелкнул
пальцами. Лодка остановилась.  Некоторое  время  стояла  на  месте,  потом
поплыла против течения.
    Эльф уселся поудобнее, поднес к губам флейту и  всецело  погрузился  в
музыку.

    Вечером Король Ольх пригласил ее отужинать.  Когда  она  вошла,  шурша
шелками, он жестом предложил ей место за столом. Слуг не было. Ухаживал за
ней он сам.
    Ужин состоял из нескольких видов овощей. Были также грибы  -  вареные,
жареные, тушенные в соусе. Таких грибов Цири никогда не едала. Были  грибы
белые и тоненькие будто нитки, с нежным и мягким вкусом, были коричневые и
черные, мясистые и ароматные.
    Ауберон не жалел розового вина. На первый вкус легкое, оно  ударяло  в
голову, расслабляло, развязывало язык. Не успела Цири оглянуться, как  уже
повествовала ему о вещах, о которых никогда б не подумала, что кому-нибудь
скажет.
    Он слушал.  Терпеливо.  А  она  неожиданно  вспомнила,  зачем  пришла,
нахмурилась и умолкла.
    - Насколько я  понял,  -  он  подложил  ей  совершенно  новых  грибов,
зеленоватых  и  пахнущих  шалотом(4), - ты считаешь, что с неким Геральтом
тебя связывает Предназначение?
    - Именно так. - Она подняла фужер, уже носящий многочисленные следы ее
губной помады. - Предназначение. Он, то есть Геральт, предназначен мне,  а
я ему. Наши судьбы связаны. Так что лучше бы мне отсюда уйти.  Сейчас  же.
Ты понимаешь?
    - Признаться, не очень.
    - Предназначение, - она отхлебнула из фужера, - сила, которой лучше не
вставать на пути. Поэтому я думаю... Нет-нет,  благодарю,  пожалуйста,  не
подкладывай больше, я наелась так, что вот-вот лопну.
    - Ты сказала, что думаешь...
    - Я думаю, было ошибкой притащить меня сюда. И принудить к...  Ну,  ты
знаешь, о чем я. Мне надо отсюда уйти, поспешить ему на помощь... Ибо  мое
Предназначение...
    - Предназначение, - прервал король, поднимая фужер. - Предопределение.
Нечто  неизбежное.  Механизм,  который  ведет  к  тому,  что   практически
бесконечное  множество  событий,  которые  невозможно  предвидеть,  должно
завершиться только так, а не иначе. Так, да?
    - Именно!
    - Независимо от обстоятельств и  условий  результат  должен  оказаться
вполне определенным. Что предназначено, должно свершиться. Так? Нет?
    - Так!
    - Тогда куда и зачем ты намерена идти? Пей  вино,  радуйся  мгновению,
радуйся жизни. Чему суждено, то случится, коли это неизбежно.
    - Аккурат! Все вовсе не так уж хорошо!
    - Ты противоречишь самой себе.
    - Неправда.
    - Ты противоречишь противоречию, а это уже порочный круг.
    - Нет, - тряхнула она головой. - У тебя получается, что  сиди  себе  у
озерка и жди погоды! А что суждено - случится! Нет! Само  по  себе  ничего
случиться не может!
    - Софизм.
    - Нельзя впустую транжирить время. Этак можно прозевать нужный момент!
Тот единственный  нужный,  соответствующий,  неповторимый.  Ибо  время  не
возвращается никогда!
    - Послушай, - прервал он. - Взгляни-ка сюда. На стене, на  которую  он
указал, размещался рельеф, изображающий огромного чешуйчатого  змея.  Гад,
свернувшийся восьмеркой, вгрызался в собственный хвост.  Цири  уже  видела
нечто подобное, но не помнила где.
    - Это, - сказал эльф, - древнейший  змей  Уроборос.  Он  символизирует
бесконечность и сам является бесконечностью. Он -  вечный  уход  и  вечное
возвращение. Он есть то, что не имеет ни начала, ни  конца.  Время  -  как
древнейший Уроборос. Время - уходящие мгновения, песчинки,  пересыпающиеся
в песочных часах. Время -  моменты  и  события,  которыми  мы  так  охотно
пытаемся его измерять. Но древнейший  Уроборос  напоминает  нам:  в  любом
моменте, в любом мгновении, в любом событии содержатся прошлое,  настоящее
и  будущее.  В  любом  мгновении  сокрыта  вечность.   Каждый   уход   это
одновременно и возвращение, каждое прощание - встреча, каждое  возвращение
- расставание. Все одновременно суть и начало, и конец.
    И ты тоже, - сказал он, больше не глядя на нее,  -  суть  одновременно
начало и конец. А поскольку мы ведем речь о Предназначении, знай, что  это
как раз и есть твое Предназначение. Быть началом и концом. Понимаешь?
    Она на мгновение заколебалась. Но  его  пылающий  взгляд  заставил  ее
ответить.
    - Понимаю.
    - Раздевайся.
    Он проговорил это так беззаботно, так  равнодушно,  что  она  чуть  не
вскрикнула от ярости. Дрожащими руками начала расстегивать жилет.
    Пальцы не слушались, крючочки, пуговицы и тесемочки были неудобными  и
тугими. Хоть Цири и спешила как могла, желая поскорее покончить  со  всем,
разоблачение тянулось раздражающе долго. Но эльф, казалось, не  торопится.
Словно в его распоряжении и правда вечность.
    "Как знать, -  подумала  она,  -  а  может,  оно  и  верно  так?"  Уже
совершенно нагая, он переступала с ноги на ногу, паркет холодил ступни. Он
заметил это и молча указал на ложе.
    Постель была из норок.  Мягчайших,  теплых,  ласкающих  тело.  Он  лег
рядом, в одежде, даже в  сапогах.  Когда  он  коснулся  ее,  она  невольно
напряглась, немного злая на себя, потому  что  намеревалась  до  последней
минуты разыгрывать из себя гордую  и  неприступную.  Зубы,  что  уж  долго
говорить, у нее стучали, однако его электризующее  прикосновение,  как  ни
странно, успокаивало, а пальцы  учили  и  приказывали.  Указывали.  В  тот
момент, когда она начала понимать указания верно и даже с опережением, она
прикрыла  глаза  и  представила  себе,  что  это  Мистле.  Но  ничего   не
получилось: очень уж он отличался от Мистле.
    Он рукой поучал, что надо сделать. Она послушалась,  даже  с  желанием
выполнила. Торопливо.
    Он же не  спешил  вообще.  Добился  того,  что  под  его  ласками  она
размякла, словно шелковая тряпочка. Довел  ее  до  того,  что  она  начала
постанывать. Грызть губы. До резких, сотрясающих все естество, спазм.
    Того, что он сделал потом, она никак не ожидала: встал и ушел, оставив
ее распластанной, нервно дышащей и дрожащей.
    И даже не обернулся.
    Кровь ударила Цири в  виски.  Она  свернулась  калачиком  на  Норковых
простынях. И начала ругаться. От ярости, стыда и унижения.

    Утром она отыскала Аваллак'ха в перистиле за дворцом, среди скульптур.
Скульптуры  -  странное  дело  -  изображали  эльфьих  детей.  В  основном
капризничающих. Особенно интересен был тот,  около  которого  стоял  эльф:
малыш с искаженной злостью мордашкой,  стиснутыми  кулачками,  стоящий  на
одной ножке.
    Цири долго не могла оторвать взгляда от  скульптурки,  а  под  животом
чувствовала тупую боль. Лишь когда Аваллак'х поторопил ее, она  рассказала
обо всем. Уклончиво и заикаясь.
    - Он, - серьезно  сказал  Аваллак'х,  когда  она  закончила,  -  более
шестисот пятидесяти раз видел дымы  Саовины.  Поверь  мне,  Ласточка,  это
много даже для Народа Ольх.
    - А мне-то что? - проворчала она. -  Мы  договорились.  Вы,  я  думаю,
научились у краснолюдов, ваших побратимов,  что  такое  контракт?  Я  свое
сделала! Отдалась! Какое мне дело, что он не может или не хочет?  Мне  без
разницы, что это - старческая немощь или я его  не  привлекаю.  Может,  он
брезгует Dh'oine? Может, как Эредин, видит во мне только самородок в  куче
перегноя?
    - Надеюсь, - лицо Аваллак'ха, небывалое дело, изменилось и сморщилось,
- надеюсь, ты не сказала ему ничего подобного?
    - Не сказала. Хоть и очень хотелось.
    - Остерегайся. Ты не знаешь, чем рискуешь.
    - Мне все едино. Я заключила контракт.  Или  выполняйте  условия,  или
разрываем уговор и я становлюсь свободной.
    -  Берегись,  Зиреаэль,  -  повторил   он,   указывая   на   статуэтку
капризничающего малыша. - Не будь такой, как этот мальчик. Следи за своими
словами. Старайся понять. А если чего-то не понимаешь, ни в коем случае не
действуй опрометчиво. Помни, время не играет никакой роли.
    - Неправда!
    - Не будь, пожалуйста, строптивым ребенком. Повторяю еще раз: наберись
терпения. Потому что это твой единственный шанс получить свободу.
    - Да неужто? - чуть не закричала она. - Начинаю  сомневаться!  Начинаю
подозревать, что ты обманул меня! Что все вы меня обманули...
    - Я обещал тебе, - лицо Аваллак'ха оставалось таким  же  мертвым,  как
камень статуй, - что ты вернешься в свой  мир.  Я  дал  слово.  Подвергать
слово сомнению - тяжкая обида для Аеп Elle.  Чтобы  от  нее  уберечься,  я
предлагаю окончить разговор.
    Он хотел уйти, но она преградила ему  путь.  Его  аквамариновые  глаза
превратились в щелочки, и Цири поняла, что  имеет  дело  с  очень  опасным
эльфом. Но отступать было поздно.
    - Очень уж это по-эльфьему, - прошипела она, - оскорбить и  не  давать
возможности отыграться.
    - Берегись, Ласточка.
    - Послушай! - Она гордо вскинула голову. - Ваш Король Ольх  с  задачей
не справился. Это более чем ясно. Не имеет значения, в нем ли причина, или
во мне. Но я желаю выполнить договор и покончить с этим  раз  и  навсегда.
Так пусть того ребенка, который вам так необходим, заделает мне кто-нибудь
другой.
    - Ты даже не понимаешь, что говоришь!
    - А если причины во мне, - проговорила она с той же интонацией, с  тем
же выражением лица, - значит, ты ошибся, Аваллак'х. Притащил в свой мир не
того, кого надо.
    - Ты не понимаешь, что говоришь, Зиреаэль.
    - Если же, - крикнула она, - все вы мною брезгуете, то  воспользуйтесь
методами скотоводов,  выращивающих  осломулов!  Что,  не  знаешь?  Жеребцу
показывают кобылу, а потом завязывают глаза и подставляют ослицу!
    Он даже не пытался отвечать. Бесцеремонно отвернулся и ушел по аллее.
    - А может, ты сам? - рявкнула она.  -  Хочешь,  отдамся  тебе?  А?  Не
пожертвуешь ли собой? А? Ведь у меня вроде бы глаза Лары?!
    В два прыжка он оказался рядом, его руки змеями протянулись к ее шее и
сжали, словно стальные клещи. Она поняла, что стоит  ему  захотеть,  и  он
удушит ее как цыпленка.
    Но он отпустил ее. Наклонился. Заглянул в глаза.
    - Кто ты такая, - спросил необыкновенно спокойно, - что  осмеливаешься
бесчестить  ее  имя?  Кто  ты  такая,  что  осмеливаешься   осыпать   меня
оскорблениями? О, я знаю, я вижу, кто ты такая. Ты не дочь Лары.  Ты  дочь
Крегеннана, бездумная, невежественная, самовлюбленная Dh'oine,  прямо-таки
типичный представитель расы, которая ничего не понимает, но стремится  все
разрушить и уничтожить, превратить в руины одним прикосновением,  измарать
и испоганить одной лишь мыслью! Твой предок украл у меня мою любовь, отнял
ее у меня, самовлюбленно и невежественно  отнял  у  меня  Лару.  Но  тебе,
достойной его дщери, я не позволю отнять у меня память о ней!
    Он отвернулся. Цири поборола спазм.
    - Аваллак'х...
    Взгляд.
    - Прости меня. Я вела себя  бездумно  и  низко.  Подло.  Прости  меня,
Аваллак'х. И если можешь - забудь.
    Он подошел к ней. Обнял.
    - Я уже забыл, - тепло проговорил он. - Не будем к этому возвращаться.
    Когда вечером она вошла в королевские  покои,  умытая  и  причесанная,
Ауберон Муиркетах сидел за столом, склонившись над  шахматной  доской.  Он
молча приказал ей сесть напротив.
    И выиграл за девять ходов.
    Следующую партию она играла белыми, а он выиграл за одиннадцать ходов.
    Только тогда он поднял глаза - светлые необыкновенные глаза.
    - Разденься, пожалуйста.
    В одном его нельзя было упрекнуть - он был деликатен  и  нисколько  не
торопился.
    Когда - как и в прошлый раз - он поднялся с ложа и  молча  ушел,  Цири
приняла это безропотно. Но почти до рассвета не могла уснуть.
    А когда окна посветлели от зари и она  наконец  уснула,  ей  приснился
очень странный сон.

    Высогота, склонившись, отряхивает от росы  ловушку  на  ондатр.  Шумят
тронутые ветром камыши.
    Я чувствую себя виновным. Ласточка. Это я подсказал тебе идею безумной
эскапады. Показал путь к той проклятой Башне.
    - Не упрекай себя. Старый Ворон. Если б  не  Башня,  меня  схватил  бы
Бонарт. Здесь я по крайней мере в безопасности.
    Здесь ты не в безопасности.
    Высогота выпрямляется.
    За его спиной Цири видит холмы, голые и пологие, выступающие из  трав,
словно изогнутые хребты затаившихся в засаде чудовищ. На одном  из  холмов
огромный валун. Рядом с валуном две фигуры. Женщина и девочка. Ветер  рвет
и развевает черные волосы женщины.
    Горизонт полыхает молниями.
    Хаос протягивает к тебе руки, доченька. Дитя Старшей  Крови,  девочка,
вплетенная в Движение и Перемены, в Гибель и Возрождение.  Предназначенная
и сама являющаяся Предназначением. Из-за закрытых дверей Хаос  протягивает
к тебе свои когти, по-прежнему не зная. станешь ли  ты  его  орудием,  или
помехой в его планах. Не зная, не сыграешь ли ты случайно роль песчинки  в
шестеренках Часов Судьбы. Хаос боится тебя, Дитя Предназначения.  А  хочет
сделать все, чтобы страх испытывала ты. Поэтому насылает на тебя сны.
    Высогота наклоняется. За его спиной небо полыхает заревом пожаров.  По
равнине галопом мчатся тысячи всадников. Всадников в красных плащах.
    Dearg Rundhri.
    Послушай меня внимательно. Ласточка. Старшая Кровь,  текущая  в  твоих
жилах, дает тебе огромную власть. Ты - Владычица Мест и  Времени.  У  тебя
гигантская Сила. Не позволяй ее у себя отобрать и использовать для  подлых
целей преступникам и негодяям. Защищайся!  Вырвись  из  их  нечистоплотных
рук!
    - Легко сказать. Они окружили меня здесь каким-то магическим  барьером
и сделали своей узницей.
    Ты - Владычица Мест и Времен. Тебя невозможно запереть.
    Высогота  выпрямляется.  У  него  за  спиной  плоскогорье,  каменистая
равнина, на ней - остовы кораблей. Десятки  остовов.  А  дальше  -  замок,
черный, грозный,  оскалившийся  зубцами  стен,  возвышающийся  над  горным
озером.
    Они погибнут, если ты не поможешь им. Ласточка. Только  ты  можешь  их
спасти.
    Губы  Йеннифэр,  потрескавшиеся  и  разбитые,   шевелятся   беззвучно,
кровоточат. Фиолетовые глаза  блестят,  горят  на  исхудалом,  сморщенном,
почерневшем от муки лице, прикрытом бурей  растрепанных,  грязных,  черных
волос.  В  углублении  пола  -  вонючая   лужа,   кругом   бегают   крысы.
Пронизывающий холод каменных  стен.  Холод  кандалов  на  кистях  рук,  на
щиколотках ног.
    Ладони и пальцы Йеннифэр - сплошная масса запекшейся крови.
    - Мамочка! Что они с тобой сделали?!
    Мраморные ступени, ведущие вниз. Лестница в три этажа.
    Va'esse deireadh aep eigean... Что-то кончается... Что?
    Ступени. Внизу огонь, горящий в железных корзинах. Пылающие гобелены.
    "Пошли, - говорит Геральт. - По ступеням вниз. Мы  должны.  Так  надо.
Другой дороги нет. Только эта лестница. Я хочу увидеть небо".
    Его губы не шевелятся. Они синие, и на них кровь. Кровь, всюду  кровь.
Вся лестница в крови...
    Другой дороги нет. Нет, Звездоокая.
    - Как! - кричит она. - Как я могу  им  помочь?  Я  в  другом  мире!  Я
заперта здесь. Я бессильна!
    Тебя нельзя запереть.
    "Все уже описано, - говорит Высогота. - Даже это. Взгляни под ноги".
    Цири с ужасом видит, что стоит в море костей. Среди черепов,  берцовых
костей и поломанных ребер.
    Только ты можешь предотвратить это, Звездоокая.
    Высогота выпрямляется. У него за спиной зима,  снег,  метель.  Воет  и
свищет вьюга.
    Перед ней, в метели, на коне, Геральт. Цири узнает его, хотя на голове
у него меховая шапка, а лицо  укутано  шерстяным  шарфом.  За  ним  маячат
другие всадники, их фигуры размыты, так  сильно  укутаны,  что  невозможно
распознать, кто есть кто.
    Геральт смотрит на нее. Но не видит. Снег застит ему глаза.
    - Геральт! Это я! Здесь!
    Он не видит ее. И не слышит в вое вьюги.
    - Гераааальт!!!
    "Это  муфлон,  -  говорит  Геральт.  -   Это   всего-навсего   муфлон.
Возвращаемся".
    Всадники исчезают, растворяются в пурге.
    - Герааааальт! Нет! Нееет!

    Она проснулась.

    Утром сразу же  пошла  в  конюшню.  Даже  не  позавтракав.  Не  хотела
встречаться с Аваллак'хом, не желала разговаривать с ним.
    Предпочитала   избегать   настырных,   вопрошающих,   любопытствующих,
липнущих  взглядов  других  эльфов  и  эльфок.  В  любом   другом   случае
демонстративно равнодушные, к делам королевского алькова  эльфы  проявляли
интерес, а у стен дворца, Цири не сомневалась, были уши.
    Она отыскала в боксе Кэльпи, нашла седло и упряжь. Не успела  оседлать
кобылу, как рядом уже оказались слуги, серые эльфки, маленькие, на  голову
ниже обычных Aen Elle. Они помогли ей управиться  с  лошадью,  кланяясь  и
льстиво улыбаясь.
    - Благодарю, - сказала она. - Я управилась бы сама, но  благодарю.  Вы
очень любезны.
    Ближайшая к ней эльфка широко улыбнулась, и Цири вздрогнула.
    Потому что у девушки в числе других зубов были и клыки...
    Она подскочила к ней так быстро, что та чуть  не  присела  от  испуга.
Отвела волосы от уха. Обычное, закругленное.
    - Ты человек?
    Девушка, а вместе с ней и остальные прислужницы, бросились на  колени,
упали на глинобитный пол. Наклонили голову, ожидая наказания.
    - Я... - начала Цири, теребя ремень поводьев. - Я...
    Она не знала, что сказать. Девушка все еще стояла на  коленях.  Лошади
беспокойно фыркали и топтались в боксах.
    Снаружи, уже в седле, уже мчась галопом, она все еще  никак  не  могла
собраться с мыслями. Человеческие  девушки.  Слуги,  но  не  это  главное.
Главное то, что в этом мире есть Dh'oine...
    "Люди, - тут же мысленно поправилась она.  -  Я  начинаю  мыслить  как
эльфы!"
    Из задумчивости ее вывело громкое ржание и прыжок Кэльпи. Она  подняла
голову и  увидела  Эредина  на  темно-гнедом  жеребце,  без  демонического
букраньона и большей части остальных боевых причиндалов.  Только  кольчуга
по-прежнему поблескивала под плащом,  переливающимся  множеством  оттенков
красного. Жеребец приветливо и хрипло заржал, мотнул головой и  ощерил  на
Кэльпи желтые зубы. Кэльпи, придерживаясь принципа, что Дело надо иметь  с
хозяином, а не со слугой,  потянулась  зубами  к  уху  эльфа.  Цири  резко
натянула поводья.
    - Поосторожней, - сказала она. - Держи дистанцию. Моя  кобыла  чужаков
не любит. И может укусить.
    - Тех, которые кусаются, - окинул он ее злым взглядом,  -  взнуздывают
железными мундштуками, чтобы кровь брызнула. Чудесный способ сбить  спесь.
У коней тоже.
    Он рванул трензеля жеребца так сильно,  что  конь  захрипел  и  сделал
несколько шагов назад, с морды потекла пена.
    - Зачем тебе кольчуга? - Цири  окинула  эльфа  взглядом.  -  На  войну
собрался?
    - Совсем наоборот. Жажду покоя. У твоей кобылы, кроме норова, есть еще
какие-нибудь достоинства?
    - Например?
    - Померяемся в беге?
    - Почему бы нет? - Она приподнялась на стременах. -  Туда,  в  сторону
вон тех кромлехов...
    - Нет, - прервал он. - Туда - нет.
    - Почему?
    - Запретная территория.
    - Конечно, для всех?
    - Конечно, не для всех. Мы, Ласточка,  слишком  ценим  твое  общество,
чтобы рисковать остаться без тебя самой либо кого-нибудь еще.
    - Кого-нибудь еще? Ты, конечно, имеешь в виду не единорогов?
    - Не хочу утомлять тебя разговорами о том, что именно я имею в виду.
    - Не понимаю.
    - Знаю, что не понимаешь. Для того, чтобы понимать, эволюция  не  дала
тебе достаточного количества извилин. Послушай, если  хочешь  наперегонки,
предлагаю вдоль берега. Вон туда. До Порфирового Моста, третьего по счету.
Потом через мост на другой берег, дальше - вдоль берега по течению,  финиш
у впадающего в реку ручья. Ты готова?
    - Всегда готова!
    Он криком послал жеребца вперед, и тот рванулся как ураган. Не  успела
еще Кэльпи стартовать, а он уже был далеко. Жеребец  шел  так,  что  земля
дрожала, но с Кэльпи сравняться не мог. Она догнала его быстро, еще  перед
Порфировым Мостом. Мост был узкий. Эредин крикнул, и жеребец, что казалось
совершенно невероятным, помчался быстрее. Цири моментально  сообразила,  в
чем дело. На мосту ни за что не уместились бы две лошади. Одна должна была
задержаться.
    Но задерживаться Цири  не  собиралась.  Приникла  к  гриве,  и  Кэльпи
стрелой вырвалась вперед. Отерлась о стремя эльфа, влетела на мост первой.
Эредин вскрикнул, жеребец встал на дыбы, ударился  боком  об  алебастровую
статую, свалил ее с цоколя, рассыпав в пыль.
    Цири, хохоча, как упырица, не оглядываясь прогалопировала через мост.
    У ручья спешилась и подождала.
    Он подъехал через минуту, шагом. Улыбающийся и спокойный.
    - Мои поздравления, - сказал кратко, слезая с лошади. -  И  кобыле,  и
амазонке.
    Хоть гордость и распирала Цири как павлина, она лишь  пренебрежительно
фыркнула.
    - Ну что? Не придется тебе нас взнуздывать железом до крови?
    - Разве только с твоего согласия, - двусмысленно улыбнулся он. -  Есть
кобылы, которым по душе грубая ласка.
    - Совсем недавно, - она заносчиво поглядела на него,  -  ты  приравнял
меня к перегною. А теперь уже заговорил о ласках?
    Он подошел к Кэльпи, прошелся  рукой,  пошлепал  ее  по  шее,  покачал
головой, убедившись, что она сухая.  Кэльпи  дернула  головой  и  протяжно
взвизгнула. Эредин повернулся к Цири.
    "Если он и меня пошлепает, - подумала она, - то пожалеет".
    - Пойдем со мной.
    Вдоль впадающего в реку ручья, что сбегал с крутого,  густо  воросшего
лесом склона, наверх вела лестница, выложенная плитами омшелого песчаника.
Ступени были весьма преклонного  возраста,  многовековые,  потрескавшиеся,
испещренные щелями от корней деревьев. Лестница шла зигзагами, то  и  дело
пересекала ручей. Их окружил лес, дикий  лес,  полный  старых  деревьев  -
ясеней и грабов, тисов, яворов и дубов, ближе к земле опутанных  зарослями
орешника,  тамариска  и  смородины.  Пахло  полынью,  шалфеем,   крапивой,
влажными камнями, весной и плесенью.
    Цири шла молча, не спеша, контролируя дыхание, и следила  за  нервами.
Она понятия не имела, чего от нее хочет Эредин, но предчувствия были не из
лучших.
    Рядом с очередным водопадиком, шумно сбегающим  с  каменного  порожка,
располагалась каменная терраса, а на ней,  в  тени  большого  куста  дикой
сирени, стояла беседка, увитая плющом  и  традесканцией.  Внизу  виднелись
кроны деревьев, лента реки, крыши, перистили и террасы Тир на Леа.
    Они немного постояли.
    - Мне так и не  сказали,  -  первой  нарушила  молчание  Цири,  -  как
называется эта река.
    - Easnadh.
    - Вздох? Красиво. А ручей?
    - Tuathe.
    - Шепот. Тоже красиво. Почему никто не сказал, что в вашем мире  живут
люди?
    - Потому что эта несущественная информация не имеет для тебя  никакого
значения. Войдем в беседку.
    - Зачем?
    - Войдем.
    Первое, что она увидела, был деревянный  топчан.  Цири  почувствовала,
как в висках стучит кровь. "Ну конечно,  -  подумала  она,  -  можно  было
ожидать. Читала же я в храме роман  Анны  Тиллер  о  старом  короле,  юной
королеве  и  жаждущем  власти   претенденте-князе.   Эредин   безжалостен,
самолюбив и решителен. Знает, что истинный король, истинный владыка - тот,
у кого в руках королева. Он настоящий мужчина. Кто обладает королевой, тот
обладает королевством. Здесь, на этом топчанчике,  будет  положено  начало
государственному перевороту..."
    Эльф присел за мраморный столик, указал Цири на второй  стул.  Вид  из
беседки, казалось, интересует его больше, чем она, а на топчан он и глазом
не повел.
    - Ты останешься здесь навсегда, - заговорил он неожиданно,  застав  ее
врасплох. - Ты, моя амазонка, легкая  как  мотылек.  останешься  здесь  до
конца твоей мотылиной жизни.
    Она молчала, глядя ему прямо в глаза. Глаза не выражали ничего.
    - Тебе не позволят отсюда уйти, - повторил он.  -  Они  отмахнутся  от
того, что вопреки пророчествам и мифам  ты  -  никто  и  ничто,  существо,
абсолютно ничего не значащее. Они не поверят в это и не дадут  тебе  уйти.
Они обманули тебя посулами, чтобы обеспечить  твое  послушание,  но  и  не
думали своего обещания выполнять. Никогда.
    - Аваллак'х, - хрипло проговорила она, - дал мне слово. И сказал,  что
сомневаться в слове эльфа - для него оскорбление.
    - Аваллак'х - ведун. У ведунов свой кодекс  чести,  в  котором  каждая
вторая фраза говорит о том, что цель оправдывает средства.
    - Не понимаю, зачем ты  все  это  говоришь.  Или...  чего-то  от  меня
хочешь? Похоже, у  меня  есть  нечто  очень  нужное  тебе.  И  ты  намерен
поторговаться. Что, Эредин? Моя свобода взамен за...
    За что?
    Он  долго  смотрел  на  нее.  А  она  напрасно  искала  в  его  глазах
какое-нибудь указание, какой-нибудь сигнал, знак. Хоть что-то...
    - Ты наверняка, - медленно начал  он,  -  уже  успела  немного  узнать
Ауберона. Наверняка заметила, что он невероятно честолюбив.  Есть  многое,
чего он не одобрит никогда, с чем никогда не согласится. Скорее умрет.
    Цири молчала, покусывая губы и поглядывая на топчан.
    - Ауберон Муиркетах, - продолжал эльф, - никогда не обратится к  магии
либо иным  средствам,  которые  могут  изменить  положение  дел.  А  такие
средства есть. Хорошие, сильные, гарантированные средства.  Гораздо  более
эффективные, нежели атрактанты, которыми слуги  Аваллак'ха  насыщают  твою
косметику.
    Он быстро провел рукой над темной с прожилками поверхностью  стола,  а
когда отвел руку, на столе остался маленький  флакончик  из  серо-зеленого
нефрита.
    - Нет, - прохрипела Цири. - Ни в коем случае. На это я не согласна.
    - Ты не дала мне закончить.
    - Не считай меня дурочкой. Я не дам ему того, что в этом флакончике. И
не надейся!
    - Ты слишком торопишься с выводами, - сказал Эредин медленно, глядя ей
в глаза. - Пытаешься выше себя прыгнуть. А такие фокусы  всегда  кончаются
падением. Очень болезненным падением.
    - Я сказала - нет.
    - Подумай как следует.  Независимо  от  того,  что  находится  в  этом
флаконе, ты выиграешь. Выиграешь в любом случае, Ласточка.
    - Нет!
    Движением  таким  же   быстрым,   как   раньше,   воистину   достойным
иллюзиониста, эльф убрал флакончик со стола. Потом долго молчал, глядя  на
реку Вздох, поблескивающую среди деревьев.
    - Ты умрешь здесь, мотылек, - сказал он наконец. -  Тебе  не  позволят
отсюда уйти. Но это твой выбор.
    - Мы договорились. Моя свобода за...
    - Свобода, - хмыкнул он. - Ты все время толкуешь о свободе. А  что  ты
сделаешь, получив ее? Куда направишься? Пойми же наконец, от  твоего  мира
тебя отделяет сейчас не только пространство, но и время. Время здесь течет
иначе, чем там. Те, кого ты знала там детьми, сейчас уже дряхлые  старики,
а твои ровесники - давным-давно скончались.
    - Не верю!
    - Вспомни ваши легенды. Легенды о  людях,  таинственно  исчезнувших  и
вернувшихся спустя  годы  для  того  лишь,  чтобы  взглянуть  на  заросшие
бурьяном могилы близких. Ты думаешь, это фантазии,  байки,  высосанные  из
пальца?  Ошибаешься!  Людей  похищали  на  целые  столетия,   их   уносили
наездники, которых вы называете Диким Гоном, Похищенные, использованные, а
потом отброшенные, как скорлупка выпитого яйца. Зиреаэль, ты умрешь здесь,
тебе не будет дано увидеть даже могилы друзей.
    - Я не верю тому, что ты говоришь.
    - Веришь - не веришь, дело  твое.  А  свою  судьбу  ты  выбрала  сама.
Возвращаемся. У меня к  тебе  просьба.  Ласточка.  Не  согласишься  ли  ты
перекусить со мной в Тир на Лиа?
    Несколько ударов сердца голод и  дикое  желание  боролись  в  Цири  со
злостью, страхом перед отравлением и общей неприязнью.
    - Охотно, - опустила она глаза. - Благодарю за предложение.
    - Благодарить должен я. Пошли.
    Выходя из беседки, она еще раз кинула взгляд на топчан и подумала, что
Анна Тиллер была глупой и экзальтированной графоманкой.
    Медленно, в молчании, вдыхая  ароматы  мяты,  шалфея  и  крапивы,  они
спускались к реке Вздох. По лестнице вниз.  Вдоль  берега  ручья,  который
назывался Шепот.

    Когда вечером,  надушенная,  с  еще  влажными  после  ароматной  ванны
волосами, она вошла в королевские покои,  то  застала  Ауберона  на  софе,
склонившимся над книгой. Молча, одним лишь жестом, он  приказал  ей  сесть
рядом.
    Книга была богато иллюстрирована. Правду говоря, в ней вообще не  было
ничего, кроме иллюстраций. У Цири, которая всеми  силами  пыталась  играть
роль светской дамы, кровь прилила к щекам. В храмовой библиотеке Элландера
ей довелось видеть несколько таких произведений. Но с книгой  Короля  Ольх
они   не   могли   сравниться   ни   богатством   и   разнообразием,    ни
художественностью исполнения.
    Они рассматривали долго, молча.
    - Пожалуйста, разденься.
    На  этот  раз  он  разделся  тоже.  Тело  у  него  было  худощавое   и
мальчишечье, без капельки жира, прямо как у Гиселера, как у Кайлея, как  у
Реефа, которых она не раз видела купающимися в ручьях или  горных  озерах.
Но от Гиселера и Крыс так и разило энергией, так и било жизнью,  жизненной
силой, окруженной ореолом серебряных капелек водяных брызг.
    А от Короля Ольх веяло холодом вечности.
    Он был терпелив. Несколько раз казалось, что уже вот-вот -  и  все  же
ничего из этого не получилось. Цири была зла на себя, уверенная,  что  это
результат ее неопытности  и  парализующего  неумения.  Он  заметил  это  и
успокоил ее. Как обычно, очень эффективно. И она уснула. В его объятиях.
    Но утром его уже не было рядом.

    На следующий вечер Король Ольх впервые проявил нетерпение.
    Она застала его склонившимся над столом, на котором лежало справленное
в янтарь зеркало. Зеркало было засыпано белым порошком.
    "Начинается", - подумала она.
    Ауберон небольшим ножичком собрал наркотик в два валика. Взял со стола
серебряную трубочку и втянул порошок в нос, сначала в левую ноздрю,  потом
в  правую.  Его  глаза,  обычно  блестящие,  словно  немного  пригасли   и
потускнели, заслезились. Цири сразу поняла, что это не первая порция.
    Он сформировал на столе два новых валика, пригласил ее  жестом,  подал
трубку. "А, да что там, - подумала она, - Легче пойдет".
    Фисштех был невероятно сильный.
    Немного погодя оба уже сидели на ложе,  прижавшись  друг  к  другу,  и
пялились на луну слезящимися глазами.
    - Зашнурованная ночь, - сказала она по-эльфьему, вытирая  нос  рукавом
шелковой блузки.
    - Зачарованная, -  поправил  он,  вытирая  глаз.  -  Ensh'eass,  а  не
en'leass. Тебе следует поработать над произношением.
    - Поработаю.
    - Разденься.
    Сначала казалось, что все будет хорошо, что наркотик  подействовал  на
него так же возбуждающе, как и на нее. А на нее он подействовал  так,  что
она сделалась активной и предприимчивой, больше того, прошептала даже  ему
на ухо несколько очень неприличных - в ее понимании - слов. Это  вроде  бы
немного разгорячило его, эффект  был,  х-м-м-м,  осязаем,  в  определенный
момент Цири показалось, что все вот-вот получится. Но все отнюдь  не  было
"вот-вот". Во всяком случае, не до конца.
    И именно  тут  он  занервничал.  Встал,  накинул  на  худощавые  плечи
соболиный мех. Стоял так, отвернувшись, глядя в окно и на луну. Цири села,
обхватила коленки руками. Она была разочарована и зла, но одновременно  на
нее снизошла какая-то совершенно  не  свойственная  ей  сентиментальность.
Явно действовал крепкий наркотик.
    - Виной всему я, - пробормотала она. - Шрам на лице  меня  уродует,  я
знаю, знаю, что ты видишь, глядя на меня.  Маловато  во  мне  осталось  от
эльфки. Золотой самородок в куче перегноя.
    - Ты невероятно скромна, - процедил он,  резко  обернувшись.  -  Я  бы
сказал - жемчужина в свином дерьме.  Бриллиант  на  пальце  разложившегося
трупа. В порядке работы над языком отыщи еще и другие сравнения. Завтра  я
проведу экзамен,  маленькая  Dh'oine.  Человеческое  существо,  в  котором
ничего, абсолютно ничего не осталось от эльфки.
    Он подошел к столу, взял трубку, склонился над зеркалом.  Цири  сидела
будто каменная и чувствовала себя так, словно ее оплевали.
    - Я прихожу сюда не из-за любви к тебе! - чуть не пролаяла она. - Меня
шантажируют, и ты прекрасно об этом знаешь! Но я соглашаюсь  и  делаю  это
ради...
    - Ради кого? - запальчиво прервал он, совсем не  по-эльфьему.  -  Ради
меня? Ради заточенных в твоем мире Aen Seidhe?  Ты,  глупая  девчонка!  Ты
желаешь это ради себя,  ради  себя  ты  Приходишь  сюда  и  пытаешься  мне
отдаться. Потому  что  в  этом  твоя  единственная  надежда,  единственная
спасительная соломинка. И скажу тебе  еще:  молись!  Истово  молись  своим
человеческим идолам, божкам или тотемам. Ибо или я, или  Аваллак'х  и  его
лаборатория. Поверь мне, я не хотел бы попасть в лабораторию и познать это
"или".
    - Мне все равно, - сказала она глухо,  скорчившись  на  постели,  -  я
согласна на все, лишь бы получить свободу. Чтобы иметь наконец возможность
освободиться от вас. Уйти. В мой мир, К моим друзьям.
    - Твои друзья? - насмешливо спросил он. - Вот они, твои друзья!
    Он резко отвернулся и подсунул  ей  под  нос  запорошенное  наркотиком
зеркало.
    - Здесь твои друзья, - повторил он. - Погляди, полюбуйся.
    Он вышел, развевая распахнутыми полами шубы. Вначале в  мутном  стекле
она видела только собственное неясное отражение. Но почти тут  же  зеркало
посветлело,  стало  млечно-белым,  заполнилось  дымом.  А  потом  возникло
изображение.
    Йеннифэр, висящая в бездне, напрягшаяся, с руками,  воздетыми  кверху.
Рукава платья раскинуты, как крылья птицы. Волосы колеблются,  между  ними
шмыгают маленькие рыбки. Целые косяки искрящихся  юрких  рыбок.  Некоторые
уже щиплют щеки и глаза. От ног Йеннифэр спускается ко дну озера  веревка,
на конце веревки увязшая в иле и водорослях  большая  корзина  с  камнями.
Наверху,  высоко,  сверкает  и,  поблескивает  поверхность  озера.  Платье
Йеннифэр колеблется в том же ритме, что  и  волосы.  Запыленную  фисштехом
поверхность зеркала затягивает дым.
    Геральт, стеклянисто-белый, с закрытыми глазами, сидит под  свисающими
со скалы длинными сосульками, неподвижный, обледеневший. Наносимый метелью
снег быстро засыпает его. Белые волосы уже стали белыми  льдинками,  белые
сосульки уже свисают с бровей и ресниц, с губ. А снег все идет и идет, все
больше увеличивается сугроб, покрывающий ноги Геральта, все выше  пушистые
холмики снега на его плечах. Вьюга воет и свистит...
    Цири сорвалась с постели, с размаху ударила зеркалом о стену. Треснула
янтарная рамка, стекло разлетелось на миллион осколков.
    Она узнавала, знала, помнила такого  рода  видения.  Из  своих  давних
снов.
    - Неправда все это! - крикнула она. - Ты слышишь, Ауберон? Я не  верю!
Это неправда! Это всего лишь твоя злоба, бессильная и хилая, как и ты сам!
Твоя злоба...
    Она опустилась на паркет. И расплакалась.

    Цири подозревала, что у стен дворца есть уши. На следующее утро она не
могла отделаться от скользких взглядов,  чувствовала  за  спиной  усмешки,
ловила шепотки.
    Аваллак'ха не было  нигде.  "Знает,  -  подумала  она,  -  знает,  что
случилось, и избегает меня. Заранее, еще прежде, чем я встала, уплыл  либо
уехал куда-нибудь подальше со своей позлащенной эльфкой. Не желает со мной
разговаривать, не хочет признаться, что его план рухнул!"
    Нигде не было и Эредина.  Впрочем,  это  вполне  нормально,  он  часто
уезжал со своими Dearg Ruadhri, Красными Всадниками.
    Цири вывела Кэльпи из конюшни и поехала за реку. Все время лихорадочно
размышляла, не замечая вокруг ничего.
    "Бежать  отсюда.  Не  все  ли  равно,  лживыми  или  правдивыми   были
изображения в зеркале. Ясно одно - Йеннифэр и Геральт там, в моем мире.  И
там,  рядом  с  ними,  мое  место.  Необходимо  отсюда  убежать,   убежать
немедленно. Должен же найтись какой-то способ. Я вошла сюда сама,  значит,
должна  сама  и  выйти.  Эредин  говорил,  что  у  меня  дикий,  стихийный
магический дар, то же  самое  подозревал  и  Высогота.  Из  Тор  Зиреаэль,
которую я исследовала детально, выхода не было. Но, возможно, здесь есть и
другая башня..."
    Она  посмотрела  вдаль,  на  холм,  на  виднеющийся  на  нем  кромлех.
"Запрещенный район, - подумала  она.  -  Ха!  Похоже,  это  очень  далеко.
Пожалуй, туда меня Барьер  не  пропустит.  Нечего  и  пытаться.  Пойду  по
течению реки. Туда я еще не ездила".
    Кэльпи заржала, затрясла головой, резко брыкнулась. Не позволила  себя
развернуть, пошла рысью в сторону холма.  Цири  изумилась  настолько,  что
несколько мгновений не реагировала, позволяя  кобыле  бежать.  Лишь  потом
крикнула и натянула поводья. Кэльпи поднялась на  дыбы,  заржала,  мотнула
крупом и пошла галопом. Туда же.
    Цири  больше  не  удерживала  ее,  не  пыталась  управлять.  Она  была
безгранично удивлена. Но достаточно хорошо  знала  Кэльпи.  У  кобылы  был
норов, однако не такой уж дурной! Подобное ее поведение должно было что-то
означать.
    Кэльпи пошла медленнее, перешла  на  рысь.  Она  бежала  по  прямой  к
увенчанной кромлехом вершине холма.
    "Примерно одно стае, - подумала  Цири.  -  Сейчас  начнет  действовать
Барьер".
    Кобыла вбежала на каменистую площадку между плотно стоящими омшелыми и
потрескавшимися монолитами, вырастающими из гущи усеянных колючками кустов
ежевики, и остановилась как вкопанная. Единственное, что у нее  двигалось,
были уши.
    Цири попыталась ее завернуть. Сдвинуть с места. Напрасно.  Если  б  не
жилы, пульсирующие на горячей лошадиной шее, она могла б  поклясться,  что
сидит не на живой лошади, а на статуе. Внезапно что-то коснулось ее спины.
Что-то острое, что-то, что проткнуло одежду и болезненно укололо.  Она  не
успела обернуться. Из-за камней без единого звука появился единорог  рыжей
масти  и  решительно  сунул  ей  рог  под  мышку.   Сильно.   Резко.   Она
почувствовала, как по боку течет теплая струйка крови.
    С другой стороны выдвинулся еще один  единорог.  Этот  был  совершенно
белый, от краешков ушей до кончика хвоста. Только Ноздри розовые, а  глаза
черные.
    Белый единорог приблизился. Медленно, очень медленно положил голову ей
на лоно. Возбуждение было столь сильным, что Цири охнула.
    Я вырос, - прозвучало у нее в голове. - Вырос,  Звездоокая.  Тогда,  в
пустыне, я не знал, как мне следует себя вести. Теперь уже знаю.
    - Конек? - ахнула она, все еще болтаясь на двух колющих ее рогах.
    Меня зовут Иуарраквакс. Ты  помнишь  меня,  Звездоокая?  Помнишь,  как
лечила меня? Спасала?
    Он отступил, повернулся боком. Она увидела шрам  у  него  на  ноге.  И
узнала. Она помнила.
    - Конек! Это ты! Но ведь ты был совсем другой масти!!!
    Я вырос.
    В голове неожиданная путаница, шепоты,  голоса,  крики,  ржание.  Рога
отошли назад. Она увидела, что второй единорог, тот, что стоял  у  нее  за
спиной, синий в яблоках.
    Старшие учатся тебе, Звездоокая.  Они  учатся  тебе  через  меня.  Еще
немного, и они смогут разговаривать с тобой. Сами  скажут,  чего  от  тебя
хотят.
    Какофония в голове Цири взорвалась  диким  гомоном.  И  почти  тут  же
смягчилась, поплыла потоком понятий и ясных мыслей.
    Мы хотим помочь тебе убежать, Звездоокая.
    Она молчала, хотя сердце забилось сильнее.
    Где сумасшедшая радость? Где благодарность?
    - А чего ради, - дерзко бросила она, - откуда такое  желание  помогать
мне? Так уж сильно вы меня любите?
    Мы вообще тебя не любим. Но это не твой мир. Это не место для тебя. Ты
не можешь здесь оставаться. Мы не хотим, чтобы ты осталась.
    Она стиснула зубы.  Хоть  и  была  возбуждена  перспективой,  помотала
головой. Конек - Иуарраквакс - застриг ушами, начал грести землю копытами,
глянул на нее черным глазом. Рыжий единорог топнул так, что земля под  ней
задрожала, грозно закрутил рогом. Гневно фыркнул. И Цири поняла.
    Ты нам не доверяешь.
    - Не доверяю, - тихо проговорила она. - Здесь каждый играет в какую-то
свою игру, а меня, несведущую,  пытается  использовать.  Почему  я  должна
верить именно вам? Между вами и эльфами, это видно сразу,  нет  дружбы,  я
сама видела там, в степи, как дело чуть не дошло до драки. Я  вполне  могу
думать, что вы  хотите  мною  воспользоваться  для  того,  чтобы  насолить
эльфам. Они мне тоже не очень-то нравятся, как бы там ни было, они заперли
меня здесь и принуждают делать то, чего я вовсе не хочу.  Но  использовать
себя я не позволю.
    Рыжий тряхнул головой, его рог снова проделал опасное движение.  Синий
заржал. В голове у Цири загудело как в колодце, а проявившаяся мысль  была
нехорошей.
    - Ага! - крикнула она. - Вы такие же, как  и  они!  Или  подчинение  и
послушание, или смерть! Я не боюсь! А использовать себя не дам!
    Она опять ощутила сумятицу и хаос. Прошло немного времени, прежде  чем
из хаоса проявилась позволяющая себя прочесть мысль.
    Это прекрасно, Звездоокая, что ты не любишь,  когда  тебя  используют.
Нам именно это и нужно. Именно это мы хотим обеспечить тебе. Себе. И всему
миру. Всем мирам.
    - Не понимаю.
    Ты - грозное оружие. Нельзя допустить, чтобы это оружие попало в  руки
Короля Ольх, Лиса и Ястреба.
    - Кого-кого? - прошептала она. - Ах... - "Лис, crevan, это  Аваллак'х.
А кто из них Ястреб - это я знаю слишком хорошо!"
    Король Ольх стар. Но Лис и Ястреб не  могут  обрести  власть  над  Ard
Caeth, Вратами Миров. Однажды они уже ее  получили.  Однажды  они  уже  ее
утратили. Теперь не могут ничего, только  плутать,  блуждать  среди  миров
маленькими шажками, одни, бессильные, как призраки. Лис - до  Тир  на  Беа
Араинна, Ястреб и его Всадники до  Спирали.  Дальше  не  могут,  нет  сил.
Поэтому они мечтают о Arf Caeth и власти. Мы покажем тебе,  каким  образом
они уже однажды использовали такую власть. Покажем тебе  это,  Звездоокая,
когда ты будешь отсюда уходить.
    - Я не могу уйти. Меня связали чарами. Барьер. Geas Garath.
    Тебя нельзя удержать. Ты - Владычица Миров.
    - Ну да! У  меня  нет  никакого  стихийного  магического  дара,  я  не
властвую ни над чем. А от Силы я отказалась там,  в  пустыне,  год  назад.
Конек - свидетель.
    В пустыне ты отказалась от фокусничанья. От  Силы,  которая  в  крови,
отказаться невозможно. Она по-прежнему с тобой. Мы  научим  тебя,  как  ею
воспользоваться.
    - А случайно, не в том ли дело, - крикнула она, - что  Силу  и  власть
над мирами, которые у меня якобы есть, вы вознамерились заполучить?
    Нет, не так. Нам твоя сила ни к. чему. Мы обладали ею всегда.
    Поверь им, - попросил Иуарраквакс. - Поверь, Звездоокая.
    - При одном условии.
    Единороги  подняли  головы,  раздули  ноздри,  казалось,  из  их  глаз
посыпались искры. "Они не любят,  -  подумала  Цири,  -  когда  им  ставят
условия, они не любят даже звучания этого слова. Pest, не знаю,  правильно
ли я поступаю... Лишь бы только все не окончилось трагично..."
    Мы слушаем. Что за условие?
    - Иуарраквакс пойдет со мной.

    Под вечер набежали тучи,  стало  душно.  Над  рекой  поднялся  плотный
липкий туман. А когда  на  Тир  на  Лиа  опустилась  тьма,  вдалеке  тихим
ворчанием заговорила гроза, озаряя горизонт сполохами молний.
    Цири уже давно была готова.  В  черной  одежде,  с  мечом  за  спиной,
взволнованная и напряженная, она с трудом дождалась темноты.
    Тихо пересекла пустой вестибюль, проскользнула вдоль колоннады,  вышла
на террасу. Река Easnadh смолой блестела в темноте, шумели ивы.
    По небу прокатился далекий гром.
    Цири вывела Кэльпи из конюшни. Кобыла знала, что ей полагается делать,
и послушно потрусила в сторону Порфирового Моста.  Цири  несколько  секунд
смотрела ей вслед, глянула на террасу, при которой стояли лодки.
    "Не могу, - подумала она. - Покажусь  ему  еще  раз.  Может,  так  мне
удастся немного задержать погоню? Это рискованно, но иначе я не могу".
    В первый момент ей показалось, что его нет и королевские покои  пусты.
Такая в них стояла тишина и мертвенность.
    Его она заметила не сразу. Он сидел в углу, в кресле, в белой  рубахе,
распахнутой на худощавой груди. Рубаха была сшита из такой  тонкой  ткани,
что облепляла тело словно мокрая.
    Лицо и руки Короля Ольх были почти такими же белыми, как рубаха.
    Он поднял на Цири глаза. В них была пустота.
    - Шиадаль? -  шепнул  он.  -  Хорошо,  что  ты  пришла.  Знаешь,  ведь
говорили, ты умерла.
    Он разжал кулак,  что-то  упало  на  ковер.  Флакон  из  серо-зеленого
нефрита...
    - Лара. - Король Ольх покачал головой, коснулся шеи, словно его  душил
толстый королевский torc'h. - Caemm a me, luned.  Иди  ко  мне,  доченька.
Caemm a me, elaine.
    В его дыхании Цири ощутила смерть.
    - Elaine blath, feainne wedd... - затянул он. - Mire,  luned,  у  тебя
развязалась ленточка... Позволь...
    Он хотел поднять руку, но не  смог.  Вздохнул  глубоко,  резко  поднял
голову, взглянул ей в глаза. На этот раз осмысленно.
    - Зиреаэль. Loc'hlaidh. Ты действительно -  Предназначение,  Владычица
Озера. И моя. Как получается. Va'esse deireadh aep eigean, - продолжал он,
помолчав, а Цири с изумлением поняла, что его слова  и  движения  начинают
кошмарно замедляться. - Да, - вздохнув, договорил он. - А все  же  хорошо,
что иногда что-то начинается.
    Из-за окна до них долетел протяжный гром. Буря  была  еще  далеко.  Но
быстро приближалась.
    - Несмотря на все, - сказал он, -  мне  страшно  не  хочется  умирать,
Зиреаэль. И меня ужасно огорчает,  что  все  же  приходится.  Кто  бы  мог
подумать? Я полагал, что не стану  сожалеть.  Жил  я  долго,  познал  все.
Утомился... И все же  теперь  испытываю  сожаление.  И  знаешь,  что  еще?
Наклонись. Я скажу тебе на ушко. Пусть это будет нашей тайной.
    Она наклонилась.
    - Я боюсь, - прошептал он.
    - Я знаю, - ответила она тоже шепотом.
    - Ты здесь?
    - Здесь.
    - Va faill, luned.
    - Прощай, Король Ольх.
    Она сидела рядом, держа его руку в своей до тех пор, пока он не утих и
не угасло его легкое дыхание. Она не утирала слезы. Пусть текут...
    Буря приближалась. Горизонт полыхал молниями.

    Быстро сбежала по мраморным степеням на террасу с колоннами,  рядом  с
которыми покачивались лодки. Отвязала одну, крайнюю, ту,  что  присмотрела
еще с вечера. Оттолкнулась от  террасы  длинным  шестом  красного  дерева,
который предварительно вытащила из карниза. Потому  что  сомневалась,  что
лодка станет ее слушаться так же, как Аваллак'ха.
    Лодка бесшумно пошла по течению. В Тир  на  Лиа  было  тихо  и  темно.
Только статуи на террасах провожали ее мертвыми  взглядами.  Цири  считала
мосты.
    Небо над лесом  осветилось  заревом  молний,  спустя  некоторое  время
протяжно заворчал гром.
    Третий мост.
    Что-то промчалось по мосту, тихо, ловко, словно огромная черная крыса.
Лодка покачнулась, когда  он  спрыгнул  ей  на  нос.  Цири  бросила  шест,
выхватила меч.
    - И все-таки, - прошипел Эредин Бреакк Глас, - ты вознамерилась лишить
нас своего общества?
    Он  тоже  выхватил  меч.  В  коротком  проблеске  молнии  она   успела
рассмотреть оружие. Клинок  с  односторонним  лезвием,  слегка  изогнутый,
лезвие блестящее, несомненно, острое, рукоять  длинная,  гарда  -  в  виде
круглой ажурной пластины. То, что эльф  умеет  пользоваться  таким  мечом,
было ясно с первого взгляда.
    Неожиданно он качнул лодку, сильно опершись ногой о борт.  Цири  ловко
забалансировала, уравновесила лодку сильным наклоном тела,  почти  тут  же
сама попыталась проделать такой же трюк, прыгнув на  борт  обеими  ногами.
Эредин покачнулся, но удержал равновесие и бросился на нее  с  мечом.  Она
парировала удар, прикрывшись инстинктивно, потому  что  мало  что  видела.
Ответила быстрым ударом снизу. Эредин отбил и ударил  сам.  Цири  отразила
удар. От клинков, словно от кресал, летели снопы искр.
    Бреакк  снова  качнул  лодку  -  сильно,  чуть  не  перевернув.   Цири
заплясала, балансируя вытянутыми руками. Он отступил к носу, опустил меч.
    - Где ты этому научилась. Ласточка?
    - Ты удивишься, если скажу.
    - Вряд ли. То, что по реке  можно  преодолеть  Барьер,  ты  сообразила
сама, или кто-то тебе подсказал?
    - Не имеет значения.
    - Имеет. И мы это выясним. Есть такие способы. А теперь - брось меч  и
возвращаемся.
    - Как же! Жди!
    - Возвращаемся, Зиреаэль. Ауберон ждет.  Сегодня  ночью,  ручаюсь,  он
будет отважен и темпераментен.
    - Как же, - повторила она.  -  Ты  перегнул  со  своим  средством  для
повышения темперамента. Тем, которое ему дал. А может, это вовсе и не было
средство для подогрева темперамента?
    - О чем ты?
    - Король умер.
    Эредин мгновенно подавил изумление, резко кинулся на  нее,  раскачивая
лодку. Балансируя, они обменялись яростными ударами, и  по  воде  пронесся
громкий звон стали о сталь.
    Молния озарила ночь. Над их головами мелькнул мост. Один из  последних
мостов Тир на Лиа. А может, последний?
    - Ты наверняка понимаешь. Ласточка, -  хрипло  сказал  Эредин,  -  что
только оттягиваешь неизбежное. Я не могу тебе позволить уйти.
    - Почему? Ауберон умер. А ведь я - ничто и ничего не значу. Ты сам это
сказал.
    - Потому что это правда. - Он поднял меч. - Ничего не значишь.  Так  -
маленькая моль, которую можно пальцами растереть в  блестящую  пыльцу,  но
которая, если это допустить, может проесть дыру в драгоценной ткани. Так -
зернышко перца, совершенно незначительное, но если его по невнимательности
разжевать, оно испоганит самое изысканное блюдо и заставит сплюнуть,  хотя
так хотелось бы насладиться едой. Вот  что  ты  такое.  Ничто.  Докучливое
ничто.
    Молния. При ее свете Цири увидела то, что хотела увидеть. Эльф  поднял
меч, размахнулся, вскочил на скамейку. У него было преимущество в  высоте.
Следующую стычку он должен был выиграть.
    - Не следовало поднимать на меня оружие, Зиреаэль. Теперь уже  поздно.
Я тебе этого не прощу. Я не убью  тебя,  о  нет.  Но  несколько  недель  в
кровати, в бинтах, тебе наверняка не повредят.
    - Погоди. Сначала я хочу тебе кое-что сказать. Открыть некую тайну.
    - И что ж ты можешь мне сказать? - фыркнул он. - Что такое, чего я  не
знаю, ты можешь мне открыть? Какую такую истину ты можешь мне прояснить?
    - А такую, что ты не проплывешь под мостом.
    Он не успел среагировать, ударился о мост затылком, отлетел  к  корме,
потерял равновесие. Цири могла просто  вытолкнуть  его  из  лодки,  однако
боялась,  что  этого  будет  недостаточно,  что   он   не   откажется   от
преследования. Кроме того, именно он, умышленно или нет, убил Короля Ольх.
А за это ему полагалась боль.
    Она коротко ткнула его  в  бедро  под  самой  кольчугой.  Он  даже  не
вскрикнул. Вылетел за борт, плюхнулся в реку, вода сомкнулась над ним.
    Цири обернулась и наблюдала. Нескоро  он  выплыл.  Нескоро  выполз  на
спускающиеся к воде мраморные ступени и долго  лежал  неподвижно,  истекая
водой и кровью.
    - Тебе повезло: несколько недель в кровати, в бинтах,  тебе  наверняка
не повредят, - буркнула она, схватила свой красного дерева шест  и  сильно
оттолкнулась. Река Вздох  набирала  скорость,  лодка  плыла  все  быстрее.
Вскоре позади скрылись во тьме последние строения Тир на Лиа.
    Больше Цири не оглядывалась.
    Сначала сделалось очень темно, когда лодка заплыла в старый  лес,  меж
деревьев, чьи ветви сходились над поверхностью реки, образуя  свод.  Потом
посветлело,  лес  кончился,  оба  берега  заросли  ольховником,  камышами,
очеретом.  В  чистой  прежде  реке  появились  клочки  травы,   водоросли,
древесные стволы. Когда небо рассвечивалось молниями, она видела  на  воде
круги, когда гремел гром, слышала, как плещется  испуганная  рыба.  Что-то
постоянно хлюпало и шлепало, чмокало и чавкало. Несколько раз недалеко  от
лодки появлялись большие фосфоресцирующие глаза. Порой лодка  вздрагивала,
столкнувшись с чем-то большим и  живым.  "Не  все  здесь  так  ладно.  Для
непривычных этот мир - смерть", - мысленно повторяла она слова Эредина.
    Река  расширилась,  разлилась.  Появились  островки  и   рукава.   Она
позволяла лодке плыть, куда несло течение.  Но  начала  побаиваться.  Что,
если по ошибке поплывет не по нужному рукаву?
    Едва успела об этом подумать, как  с  берега,  из  зарослей,  долетело
ржание Кэльпи и мощный сигнал единорога.
    - Ты здесь, Конек!
    Надо спешить, Звездоокая. Двигайся за мной.
    - В мой мир?
    Вначале я должен тебе кое-что показать. Так приказали Старшие.
    Они ехали вначале лесом, потом по степи, густо изрезанной  оврагами  и
впадинами. Сверкали молнии,  гремел  гром.  Гроза  приближалась,  поднялся
ветер.
    Единорог завел Цири в одну из впадин.
    Здесь.
    - Что "здесь"?
    Слезь с лошади и посмотри.
    Она спустилась на землю. Грунт был неровный. Она  споткнулась.  Что-то
хрустнуло  и  осунулось  под  ногами.  Сверкнула  молния,  и  Цири   глухо
вскрикнула.
    Ее окружало море костей.
    Песчаные склоны впадины оползали, скорее  всего  подмытые  дождями.  И
приоткрыли то,  что  скрывали.  Кладбище.  Морг.  Огромный  навал  костей.
Берцовых, тазовых, реберных, фаланг пальцев, черепов.
    Цири наклонилась и подняла один.
    Сверкнула молния, и Цири вскрикнула. Она  поняла,  чьи  останки  здесь
покоятся.
    У черепа, носящего след удара оружием, среди прочих зубов  сохранились
клыки.
    Теперь ты понимаешь, - зазвучало у нее в мозгу. -  Теперь  ты  знаешь.
Это сделали они. Aen Elle. Король Ольх, Лис, Ястреб. Этот мир вовсе не был
их миром. Он стал им после того, как они его завоевали. Когда отворили Ard
Caeth, обманув и использовав нас так же, как теперь  пытаются  обмануть  и
использовать тебя.
    Цири выпустила череп из рук.
    - Сволочи! - крикнула она в ночь. - Убийцы!
    По небу с грохотом прокатился гром. Иуарраквакс громко  предупреждающе
заржал. Она поняла. Взлетела в седло одним прыжком, криком послала  Кэльпи
в галоп.
    По их следам шла погоня.

    "Когда-то так уже было, -  думала  она,  захлебываясь  бьющим  в  лицо
ветром. - Так уже когда-то было. Такая скачка, дикая,  во  тьме,  в  ночи,
полной страшилищ, призраков и упырей".
    - Вперед, Кэльпи!
    Головокружительный галоп, слезятся глаза. Молния вспарывает небо, в ее
свете Цири видит ольхи по обеим сторонам дороги. Кривые  деревья  отовсюду
протягивают к ней узловатые руки-ветви,  хлопают  черными  пастями  дупел,
бросают вслед проклятия и угрозы. Кэльпи  пронзительно  ржет,  мчится  так
быстро, что копыта, кажется, едва касаются земли. Цири прижимается  к  шее
кобылы. Не только для того, чтобы уменьшить сопротивление  воздуха,  но  и
чтобы не налететь на ветки ольх, которые так и стремятся повалить  ее  или
стащить с седла. Ветки свисают, тянутся, хлещут, пытаются вцепиться  ей  в
одежду. Искореженные стволы раскачиваются, дупла хлопают и гудят.
    Кэльпи дико ржет. Единорог отвечает тем же. Он - снежно-белое пятно во
мраке, указывающее путь.
    Мчись, Звездоокая! Мчись что есть сил!
    Ольх все больше, все труднее  уклоняться  от  их  ветвей.  Вскоре  они
совсем преграждают дорогу.
    Позади крик. Голоса погони.
    Иуарраквакс ржет. Цири принимает его сигнал.  Понимает  его  значение.
Еще  плотнее  прижимается  к  шее  Кэльпи.  Нет  нужды  подгонять  кобылу.
Подгоняемая страхом лошадь мчится головоломным галопом.
    Снова сигнал от единорога, более четкий, бьющий в мозг. Это  указание,
даже - приказ.
    Прыгай, Звездоокая. Ты должна  прыгнуть.  В  другое  место,  в  другое
время.
    Цири  не  понимает,  но  пытается  понять.  Очень  старается   понять,
концентрируется. Концентрируется так сильно, что кровь начинает  шуметь  и
пульсировать в ушах...
    Молния.  А  потом  неожиданная  тьма.  Бархатистая  и  черная,  черная
чернотой, которую не освещает ничто.
    В ушах шум.
    На лице ветер. Холодный ветер. Капельки дождя. В ноздрях запах сосны.
    Кэльпи брыкается, фыркает, топает. Шея у нее мокрая и горячая.
    Молния. Почти сразу же за  ней  гром.  При  свете  молнии  Цири  видит
Иуарраквакса, трясущего мордой и рогом, сильно гребущего землю копытами.
    - Конек?
    Я здесь, Звездоокая.
    Небо усеяно звездами. Украшено созвездиями. Дракон, Зимняя Дева,  Семь
Коз, Жбан.
    А почти над самым горизонтом - Око.
    - Получилось, - вздохнула Цири. - У нас получилось,
    Конек! Это мой мир!
    Его сигнал настолько четок, что Цири понимает все. Нет, Звездоокая. Мы
убежали из их мира. Но здесь вовсе не то место, не то время.  Впереди  еще
немалый путь.
    - Не оставляй меня одну.
    Не оставлю. Я твой должник. Я обязан расплатиться. До конца.

    Одновременно с поднявшимся ветром небо темнеет на западе,  наплывающие
волнами тучи гасят созвездия одно за другим. Гаснет Дракон. Гаснет  Зимняя
Дева, Семь Коз, Жбан. Гаснет Око, светящееся ярче и дольше других.
    Коротким светом молнии разгорелся  вдоль  горизонта  небосклон.  Ветер
усилился, сыпанул в глаза пылью и сухими листьями.
    Единорог заржал, выдал ментальный сигнал.
    Нельзя терять ни минуты. Единственная наша надежда в быстром  бегстве.
В нужное место и нужное время. Поспешим. Звездоокая.
    "Я - Владычица Мира. Я - Старшая Кровь.
    Я - кровь от крови Лары Доррен, дочери Шиадаль".
    Иуарраквакс заржал, поторопил. Кэльпи поддержала протяжным  фырканьем.
Цири натянула поводья.
    - Я готова, - сказала она.
    Шум в ушах. Блеск и свет. А потом - тьма.

    Суд над Йоахимом де Веттом, приговор  и  казнь  большинство  историков
обычно  объясняют  бурной,  жестокой  и  тиранической  натурой  императора
Эмгыра. Нет недостатка (особенно у авторов -  любителей  беллетризации)  в
догадках и гипотезах о мести  и  разборках  совершенно  личного  свойства.
Теперь пришло время сказать правду, одну только правду,  и  ничего,  кроме
правды, которая любому серьезному исследователю вполне очевидна. Герцог де
Ветт командовал оперативной группой "Вердэн" таким образом,  для  которого
определение "неудачно" следует считать исключительно деликатным. Имея  под
началом  двукратно  превосходящие  силы,  он  отступил  на  север,  а  всю
активность подчиненных ему подразделений направил на борьбу с  вердэнскими
гверильясами.  Группа  "Вердэн"  обращалась  с  населением   исключительно
изуверски. Результат можно было легко предсказать, ибо он  был  неизбежен:
если зимой силы инсургентов  составляли  неполных  полтысячи  человек,  то
весной восстала почти вся страна. Преданного империи короля Эрвилла убили,
и  восстание  возглавил  его   сын,   принц   Кистрин,   симпатизировавший
нордлингам. Имея на  фланге  десанты  пиратов  из  Скеллиге,  с  фронта  -
наступающих из Цидариса нордлингов, а  на  тылах  -  повстанцев,  де  Ветт
запутался в хаосе борьбы и терпел поражение за поражением.  Тем  самым  он
задержал наступление Группы "Центр" и, как установлено, вместо того  чтобы
связывать крыло нордлингов, группа  "Вердэн"  связывала  Менно  Коегоорна.
Нордлинги незамедлительно перешли к контрударам, разорвали  кольцо  вокруг
Майены и Марибора, сведя на нет шансы  быстрого  повторного  захвата  этих
важных укреплений.
    Неспособность и глупость де Ветта имели  также  чисто  психологический
аспект. Лопнул миф о непобедимости Нильфгаарда. К армии нордлингов  начали
сотнями присоединяться добровольцы.
                                                       Рестиф де Монтолон.
                               "Северные войны - мифы, ложь и полуправда".

                                                                   ГЛАВА 6

    Чего уж скрывать, Ярре был сильно разочарован. Воспитание  в  храме  и
его собственная открытая натура привели к тому, что он верил в людей, в их
доброту, благожелательность и бескорыстие. От этой веры мало что осталось.
    Он уже две ночи проспал на дворе, в остатках стогов, а теперь дело шло
к тому, что таким же образом он проведет и третью ночь. В тех  селах,  где
он просил пустить его на ночлег, отвечали  либо  угрюмым  молчанием,  либо
ругательствами и угрозами. Не помогало, когда он говорил, кто он и  какова
цель его странствия.
    Очень, очень разочаровали его люди.
    Смеркалось быстро. Паренек  быстро  шагал  по  тропинке  среди  полей.
Высматривал стог, отчаявшийся и убитый  перспективой  очередной  ночи  под
открытым небом.  Правда,  март  выдался  исключительно  теплым,  но  ночью
становилось по-настоящему холодно. И по-настоящему страшно.
    Ярре глянул на небо, на котором, как и каждую ночь уже  почти  неделю,
видна была красно-золотая пчела кометы,  пересекающей  небо  с  запада  на
восток, и протянувшийся за нею мерцающий  огненный  хвост.  "Интересно,  -
думал Ярре, - что в действительности может  предвещать  это  удивительное,
упоминаемое во многих пророчествах явление?"
    Задерживаться он не стал. Делалось все темнее.  Дорожка  шла  вниз,  в
заросли кустов,  принимающих  в  полумраке  самые  причудливые  очертания.
Снизу, оттуда, где было еще  темнее,  веяло  холодом,  неприятным  запахом
гниющих трав и чем-то еще.
    Чем-то очень нехорошим.
    Ярре остановился. Попробовал убедить  себя,  что  по  спине  и  плечам
ползает не страх, а холод. Впустую.
    Берега заросшего лозняком и  искривленными  ивами  канала,  черного  и
блестящего, как свежевылитая  смола,  стягивал  невысокий  мостик.  В  тех
местах, где балки прогнили и провалились, зияли продолговатые дыры, перила
были сломаны, стойки погружены в воду. За мостиком ивы росли плотнее. Хоть
до настоящей ночи было еще далеко, хоть далекие луга за  каналом  все  еще
светились висящей на стеблях трав пряжей тумана,  здесь,  меж  ив,  царила
тьма.  Во  мраке  Ярре  нечетко  различал  развалины  какой-то  постройки,
вероятно, мельницы, шлюза или угрекоптильни.
    "Надо перейти мостик, - подумал он. - Ничего не поделаешь, надо.  Хоть
я кожей чую, что там,  во  тьме,  затаилось  что-то  недоброе,  на  другую
сторону канала перейти надо. Я просто обязан перейти канал, как это сделал
бы мифический вождь или герой, о котором я читал в истлевших  манускриптах
в храме Мелитэле. Перейду канал, и тогда... Как там было?  Карты  брошены?
Нет - кости брошены. Позади останется мое прошлое, впереди раскинется  мое
будущее".
    Он ступил на мостик и тут же понял, что предчувствие его не  обмануло.
Понял еще прежде, чем увидел. И услышал.
    - Ну что? - прохрипел один из тех, что загородили  ему  дорогу.  -  Не
говорил я? Говорил, мол, посидеть малость и кто-нито притопает.
    - Верно, Окультих. - Второй  из  вооруженных  толстыми  палками  типов
слегка шепелявил. - И верно, ты у наш не хужее  ворожеи  аль  волхва.  Ну,
прохожий, шам-один идет! Давай, чего там у  тебя  ешть,  хошь  по  доброте
швоей, иль дернуть тебя придешша?
    - У меня ничего нет! - что было сил крикнул Ярре, хоть и невелика была
надежда на то, что кто-нибудь услышит и примчится на выручку. -  Я  бедный
странник! У меня нет ни гроша в кармане! Что ж отдавать-то вам? Палку эту?
Одежду?
    - И энто тожить, - сказал шепелявый, и в его голосе было что-то такое,
что заставило Ярре вздрогнуть, - потому как надобно тебе знать, странничек
убогий, по правде-то мы тута,  при  желании  будучи,  девки  какой-никакой
дожидалися. Но коли ночь уж на носу, никто, видать, не придет из девок-то,
и стало быть, на безрыбье и рак рыба. Хватайте, ребяты!
    - У меня нож! - взвизгнул Ярре. - Предупреждаю! У  него  действительно
был нож. Ярре умыкнул его из храмовой кухни за ночь до бегства и спрятал в
суме. Но ни разу не пускал  в  дело.  Его  парализовало  -  и  поразило  -
сознание того, что все это бессмысленно и никто ему не поможет.
    - Нож у меня, говорю!
    - Это ж надо! - усмехнулся шепелявый, подходя ближе.  -  Нож  у  него,
вишь ты. Кто б мог подумать!
    Ярре не мог бежать. Ужас превратил его  ноги  в  два  врытых  в  землю
столба. Горло петлей стянул спазм.
    - Эгей! - вдруг крикнул третий молодым и удивительно знакомым голосом.
- Я ж его навроде бы знаю! Ну да, ну конечно ж,  знаю  я  его!  Отстаньте,
говорю, знакомый это. Ярре! Ты меня узнаешь? Мэльфи я! Эй,  Ярре!  Узнаешь
друга Мэльфи?
    -  У...  узнаю.  -  Ярре  изо  всех  сил  боролся  с   отвратительным,
неодолимым, незнакомым ему раньше  ощущением.  Только  когда  почувствовал
боль в бедре, которым ударился о бревна моста, понял, что это за ощущение.
    Ощущение потери сознания.

    - Ого, вот так неожиданность, - повторил Мэльфи. - Вот-те  случай  так
случай! Во, глянь-ка, своячка случилось встренуть! Из Элландера  знакомца!
Друга! А, Ярре?
    Ярре проглотил кусок  твердой  и  тягучей  словно  подметка  солонины,
которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он не ответил,
только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.
    - И куда ж ты направляешься-то, Ярре?
    - В Вызиму.
    - Ха! Так и нам ведь  в  Вызиму!  Во  совпадение-то!  А,  Мильтон?  Ты
Мильтона-то помнишь, Ярре?
    Ярре не помнил, не был  уверен,  видел  ли  его  вообще  когда-нибудь.
Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это был сын
бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовую  школу,
Мэльфи регулярно и чувствительно колотил  Ярре  и  называл  его  при  этом
ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, по
окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, что
подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того  чтобы  в
поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте  того  же
лица строгал клепки  в  мастерской  отца.  А  когда  Ярре  выучился  и  по
рекомендации храма был принят на должность помощника  писаря  в  городском
суде, бондарь-сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты  и
демонстрировал дружбу.
    - ...в Вызиму идем, - продолжал свое повествование Мэльфи. - В  армию.
Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь, Мильтон  и  Огребок,
сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь...
    - Знаю.  -  Ярре  окинул  взглядом  кметовых  сыновей,  светловолосых,
одинаковых как братья, грызущих какое-то неизвестное испеченное  на  углях
едово. - По одному с десяти ланов. Ланный контингенс(5). А ты, Мэльфи?
    - Со мной, - вздохнул бондарев сын, - все вышло так: по первому  разу,
когда цеха должны были выделять  рекрутов,  отец  откупился  и  жребий  не
тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть  второй  раз,  потому  как  так
решил город... Сам знаешь...
    - Знаю, - снова подтвердил Ярре. -  Дополнительный  набор  контянгенса
Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января. Это было
необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.
    - Нет, Щук, ты токо послушай, как поёть,  -  хрипло  влез  в  разговор
крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называли  Окультихом  и
который первым окликнул его на мосту. - Господинчик! Вумник какой!
    -  Умник,  -  протяжно  поддержал  второй  крупный  парень   с   вечно
прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. - Мудрила, ишь!
    - Заткнись, Клапрот, - медленно прошепелявил тот, кого называли Щуком,
самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым затылком. -
Ешли умник, годитша пошлушать, кады  треплецца.  Пользительношть  от  того
могет быть. Наука, значицца. А наука  никому  никогда  не  навредила.  Ну,
почти никогда. И почти никому.
    - Что верно, то верно, - согласился Мэльфи. - Он, Ярре, стало быть,  и
впрямь не дурак, читательный и писательный... Ученый. Он же ж в  Элландере
за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него в  попечительности
цельный книгосбор был...
    - А чего ж тады, любопытштвую, - прервал Щук, рассматривая Ярре сквозь
дым  и  искры,  -  такой  шубедно-храмовшко-зашранный  книжник  делает  на
вызимшком большаке?
    - Как и вы, - повторил юноша. - В армию иду записываться.
    - А чегой-то, - глаза Щука блеснули, отражая свет, как  глаза  большой
рыбины  в   свете   лучины   на   носу   лодки,   -   чего,   интерешуюшь,
шудебно-храмошкой мудрец в армии найтить могёт?  Потому  как  ведь  не  по
набору идет? Э?  Ведь  же  кажный  дурак  знаеть,  што  храм  ишключен  иж
контингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то  ишшо  кажный  дурень
жнает, што кажный шуд швого  пишарчука  от  шлужбы  могет  защитить  и  не
объявлять. Дык как же энто получаецца, милшдарь чиновник?
    - Иду в армию добровольцем, - объяснил Ярре. - Сам иду, по своей воле,
не по контингенсу. Частично  по  личным  побуждениям,  но  в  основном  из
чувства патриотического долга.
    Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.
    - Гляньте, ребяты, - проговорил наконец Щук, - какие  шупроворечивошти
порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень.  Кажалошь  бы,  ученый  и
бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы должен, што
на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает.
А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей  воле,  из  патеротичной
обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.
    Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.
    - Этакая патеротичная обяжанношть, - сказал наконец Щук, - обнаковенно
больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово-шудебным вошпитанникам тож.
Но тута речь шла и о каких-то личных побуждениях. Шильно  я  любопытштвую,
какие это такие личные побуждения у его?
    - Они настолько личные, - отрезал  Ярре,  -  что  я  не  стану  о  них
говорить. Тем более что вы, милсдари,  и  о  своих  побуждениях  не  очень
торопитесь рассказать.
    - Глянь-ка, - проговорил, нарушив минутную  тишину,  Щук,  -  ежели  б
какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш  ходу  по  мордашам
огреб. Но ежели ученый пишарчук... Такому  прошшаю...  на  первый  раж.  И
отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.
    - Дабы, словно какой больноголовый, пристать к проигрывающим?  -  Ярре
сам удивился, откуда в нем  вдруг  взялось  столько  наглости.  -  Попутно
обирая странников на мостах?
    - Он, - захохотал Мэльфи, упреждая Щука, - все еще  обижается  на  нас
из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так,  игранка  была.  Шутковали
мы. Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?
    - Ага. - Щук зевнул, щелкнул зубами. - Игранки такие, невинные.  Жижнь
тошклива, ошовеешь вконец. Точно навроде теленка, которого в жареж  ведут.
Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебе можно ражвешелить.  Ты  так  не
шшитаешь, пишарчук?
    - Считаю. В принципе.
    - Ну и порядок. - Щук не спускал с него слезящихся глаз. - Потому  как
иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, и лучче б тебе в  Выжиму
одному идтить. Да хочь бы и сразу.
    Ярре смолчал. Щук потянулся.
    - Я шказал, што хотел.  Ну,  ребяты,  пошутковали  мы,  поигралишя,  а
теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжиму попашть, то ш
шолнышком отправляцца будем.

    Ночь была очень холодной. Несмотря  на  усталость,  Ярре,  свернувшись
калачиком под опончей и поджав ноги чуть не до подбородка, уснуть никак не
мог. Когда же наконец уснул, то спал скверно, его все  время  будили  сны.
Большую часть он не запомнил. Кроме двух. В первом  сне  знакомый  ведьмак
Геральт  из  Ривии  сидел  под  нависшей  со  скалы   длинной   сосулькой.
Неподвижный, обледеневший и до  половины  засыпанный  валящим  снегом.  Во
втором сне Цири на вороной кобыле, прижавшись  к  гриве,  мчалась  галопом
между искореженными ольхами, пытающимися схватить ее кривыми ветками.
    Да еще перед самым рассветом приснилась  ему  Трисс  Меригольд.  После
прошлогоднего пребывания в храме чародейка снилась ему несколько раз.  Сны
принуждали Ярре делать то, чего он впоследствии очень стыдился.
    Сейчас, надо понимать, ничего постыдного  не  случилось.  Просто  было
очень холодно.

    Утром действительно, едва взошло  солнце,  все  семеро  отправились  в
путь.  Мильтон  и  Огрёбок,  кметовы  сыновья  из   данного   контингенса,
подбадривали себя солдатской песенкой:

    Слышишь звон солдатских лат?
    На войну спешит солдат!
    Прочь, девчонка, кыш с дороги!
    Уноси скорее ноги,
    А не то прижму к груди!
    "Жми, родименький, не жди!"

    Щук, Окультих,  Клапрот  и  примкнувший  к  ним  бондарев  сын  Мэльфи
рассказывали друг другу забавные истории и  анекдоты,  невероятно,  по  их
мнению, смешные.
    - ...а нильф и спрашивает: "Чем это  тут  так  воняет?"  А  эльф  ему:
"Говном!" Xa-xa-xal
    - Ха-ха-хаааа!
    - Ха-ха-ха! А такой слыхали? Идут нильф,  эльф  и  краснолюд.  Глядят,
мыша летит...
    Чем сильнее разгорался день, тем  больше  они  встречали  на  большаке
других странников,  кметских  телег,  армейских  подразделений.  Некоторые
телеги были загружены нехитрым скарбом, за этими банда Щука шла чуть ли не
опустив носы до земли, будто гончие, подбирая что упало - то морковку,  то
картофелину,   то   репу,   порой   даже    луковицу.    Часть    "добычи"
предусмотрительно прятали  на  черный  день,  часть  тут  же  поедали,  не
прерывая изложения анекдотов.
    - А нильф, фуууу! И обделался по самые уши! Ха-ха-ха, ха-ха-ха!
    - Хаа, хаа, хаа! О боги, не выдержу... Обделался! Хааа, хааа...
    - Хеее, хеее, хеее!
    Ярре ждал случая и повода, чтобы отделиться. Не нравился ему  Щук,  не
нравился ему Окультих. Не нравились ему взгляды, которыми Щук  и  Окультих
окидывали обгонявшие их купеческие возы, кметские  упряжки  и  сидящих  на
фурманках женщин и девушек. Не нравился ему насмешливый  тон  Щука,  когда
тот то и дело заводил речь о целесообразности идти  в  добровольцы  в  тот
момент, когда поражение и гибель очевидны и предопределены.
    Запахло пашней. Дымом. В долине, среди ровных клеточек полей, рощиц  и
блестящих, как  зеркальца,  рыбных  прудиков,  виднелись  крыши  построек.
Временами долетал далекий лай собак, мычание вола, крик петуха.
    - Видать, не бедны эти деревушки, - прошепелявил Щук, облизывая  губы.
- Небольшие, но ишкушные.
    - Здесь, в долине, - поспешил объяснить Окультих, -  низушки  живут  и
хозяивают. У них все искусно  и  ладно.  Хозяйственный  народец,  карлички
энти.
    - Нелюди проклятые, - просипел Клапрот. - Кобольды  чертовы.  Они  тут
хозяйничают, а настоящему человеку из-за таких беда и нищета!  Таким  даже
война не помеха.
    - На вшакий шлучай,  -  Щук  растянул  рот  в  неприятной  ухмылке,  -
жапомните, молодцы, эту деревушку. Ту, крайнюю, шреди  бережок,  у  шамого
лешу. Жапомните как следовает. Ежели когда-нить захоцца мне туда в  гошти,
не хотелошь бы плутать.
    Ярре отвернулся, прикинувшись, будто не  слышит,  будто  видит  только
большак.
    Они шли.  Мильтон  и  Огрёбок,  кметовы  сыновья  из  данного  набора,
затянули новую песню. Не такую армейскую,  добрую.  Немного  даже  как  бы
пессимистическую. Которую можно было - особенно после  предыдущих  намеков
Щука - считать недобрым предзнаменованием.

    А на войне, как на войне,
    Хлебнешь несчастия вдвойне.
    Не важно, стар ты или млад,
    Фельдмаршал, сотник иль солдат,
    Уж коли смерть тебя найдет,
    То стороной не обойдет...

    - Вон у того, - оценил угрюмо Окультих, - должны быть  бабки.  Если  у
ево бабков нету - пусть меня в монахи постригут.
    Человеком, из-за которого Окультих шел на  такой  огромный  риск,  был
бродячий торговец, идущий рядом с двуколкой, запряженной ослом.
    - Бабки бабками, - прошепелявил Щук, -  а  ошлик  тоже  деньгу  стоит.
Пошли-ка побыштрей, молодцы.
    - Мэльфи, - схватил Ярре  бондаря  за  рукав,  -  разуй  глаза-то!  Не
видишь, к чему дело идет?
    - Так то ж всего лишь шуточки. - Мэльфи вырвал рукав. -  Шуткует  Щук,
шуткует.
    Двуколка торговца была одновременно ларьком  и  могла  превращаться  в
прилавок за несколько минут. Конструкцию,  которую  тащил  осел,  украшали
яркие, с размахом намалеванные надписи. Судя по  ним,  торговец  предлагал
бальзамы и охранные амулеты,  эликсиры,  фильтры  и  магические  притирки,
стиральные средства, а сверх того  искатели  металлов,  золотого  песка  и
трюфелей, а также безотказные приманки для рыб, уток и девок.
    Торговец, худой и сильно придавленный бременем лет субъект, оглянулся,
увидел их, выругался и подогнал осла. Но осел, как всякий осел, и не думал
идти быстрее.
    - Начну-кось я с ево, - тихо  бросил  Окультих.  -  Да  и  на  тележке
чегой-нибудь отыщется.
    - Ну, молодцы! - скомандовал Щук. - Раз-два! Управимша ш  делом,  пока
мало швидетелев на большаке.
    Ярре, не понимая,  откуда  у  него  вдруг  взялось  столько  мужества,
несколькими большими шагами опередил компанию и  обернулся,  загородив  от
них торговца.
    - Нет, - сказал  он,  с  трудом  выдавливая  слова  из  перехваченного
спазмом горла. - Я не позволю...
    Щук медленно распахнул кафтан и показал засунутый за пояс длинный нож,
даже на глаз острый как бритва.
    - А ну, отойди, пишарчук,  -  зловеще  прошепелявил  он.  -  Ешли  шея
дорога. Я думал, ты пригодишша в нашей компании, ан нет, уж шлишком  тебя,
погляжу, твой храм швятым шделал, шлишком уж ты ладаном  провонял.  А  ну,
отштупи ш дороги, иначе...
    - А что тут происходит, а?
    Из-за   окружающих   большак   толстых   раскидистых   верб,    самого
распространенного элемента  йеменского  пейзажа,  появились  две  странные
фигуры.
    У обоих мужчин были нафабренные и торчащие кверху усики, цветные штаны
с буффами, стеганые,  украшенные  ленточками  кафтаны  и  огромные  мягкие
бархатные береты с пучком перьев. Кроме висящих на широких поясах  тесаков
и кинжалов, у обоих за спинами виднелись двуручные мечи длиной, пожалуй, в
сажень, с рукоятками в локоть и большими изогнутыми гардами.
    Ландскнехты, подпрыгивая, застегивали штаны. Ни один  не  сделал  даже
движения в сторону  рукоятей  страшенных  мечей,  однако  Щук  и  Окультих
мгновенно сникли, а гигантский Клапрот  опал,  как  надувная  игрушка,  из
которой выпустили воздух.
    - Мы тута... Ну, мы воще-то ничево...  -  зашепелявил  Щук.  -  Ничего
плохого...
    - Только шуткуем, - пропищал Мэльфи.
    - Никому никакого ущерба не сделано, - неожиданно проговорил согбенный
годами торговец. - Никому!
    - Мы, - быстро вставил Ярре, - идем в Вызиму,  в  армию  записываться.
Может, и вам с нами по пути, милостивые государи?
    - И верно, - фыркнул ландскнехт, с ходу сообразив, в чем дело. - И  мы
в Вызиму, можете идти с нами. Безопасней будет.
    -  Безопасней,  это  уж  точно,  -  многозначительно  добавил  второй,
окидывая Щука долгим взглядом. - Все ж должно  добавить,  что  мы  недавно
видели здесь, в окрестности Вызимы, конный патруль. Уж  очень  они  вешать
скоры, патрульные-то. Хреновая  будет  судьба  разбойника  иль  грабителя,
которого на деле прихватят.
    - И очень это хорошо. - Щук слегка воспрял духом, ощерился щербато.  -
Очень это даже хорошо, милшдари,  что  ешть  на  поганцев  закон  и  кара,
правильный  это  порядок.  Двигаем  в  путь,  в  Выжиму,   в   армию,   по
патеротическому жову души. Вжывает, штало быть, наш патеротижм.
    Ландскнехт посмотрел на него долго и вполне презрительно, потом  пожал
плечами, поправил меч за спиной и пошел по дороге. Его  спутник,  Ярре,  а
также торговец с осликом  и  двуколкой  двинулись  следом,  а  позади,  на
небольшом удалении, потопала Щукова рвань.
    - Благодарю вас, - сказал после долгого  молчания  торговец,  подгоняя
осла хворостинкой, - господа солдаты. Да  и  тебе  благодарность,  молодой
господин.
    - А, ерунда, - махнул рукой ландскнехт. - Мы привыкли.
    - Разные всякие в армию прутся. - Его спутник оглянулся через плечо. -
Как выпадет деревне или городку доля выдать с  каждого  десятого  дана  по
солдату,  так  пользуются  случаем,  чтобы  от   самой   большой   сволочи
отделаться. Вот.  А  потом  тракты  полны  такими,  а,  да  что  говорить,
паршивцами.  Ну  ничего,  уж  там,  в  армии,  их   вышколят,   вымуштрует
ефрейторская палка, научит негодяев порядку,  когда  раз-другой  пройдутся
меж строя солдат.
    - Я, - поспешил пояснить Ярре, - иду записываться добровольцем, не  по
принуждению.
    - Похвально, похвально.  -  Ландскнехт  поглядел  на  него,  подкрутил
нафабренные кончики усов. - И то, вижу, что тебя с детства из другой глины
лепили. Как же ты к ним-то пристал?
    - Случай столкнул.
    - Доводилось мне уже видывать, - голос солдата был серьезен,  -  такие
"случайные" столкновения и  связи,  когда  побратавшихся  под  одну  общую
шибеницу волокли. Сделай отсюда выводы, парень.
    - Сделаю.

    Прежде чем закрытое облаками солнце достигло зенита, большак вывел  их
на тракт. Здесь пришлось остановиться надолго. Тут же толпилась и солидная
группа путников, пришедших раньше. Ярре  и  его  компания  вынуждены  были
задержаться - тракт был забит войсками.
    - На юг, - многозначительно пояснил один из ландскнехтов. - На  фронт.
К Марибору и Майене.
    - Чьи знаки? - указал головой второй.
    - Реданцы, - сказал Ярре. - Серебряные орлы на кармазине.
    - Точно угадал. - Ландскнехт  похлопал  его  по  плечу.  -  Башковитый
парень. Реданская армия, которую королева Гедвига нам на подмогу прислала.
Мы теперь единством сильны. Темерия, Редания, Аэдирн,  Каэдвен  -  все  мы
теперь союзники, одного дела приверженцы.
    - И пора уж, - проговорил у них за спиной Щук с явным ехидством.
    Ландскнехт обернулся, но промолчал.
    - Ну, так присядем, - предложил Мэльфи, - дадим культяпам передохнуть.
Этому войску конца-края не  видно,  много  времени  пройдет,  пока  дорога
освободится.
    - Посидим, - сказал торговец,  -  вон  там,  на  горке.  Оттуда  обзор
получше.
    Прошла реданская конница, за ней, взбивая пыль, маршировали пращники и
щитоносцы. Дальше уже виднелась колонна идущих шагом латников на лошадях.
    - Вон те, - указал на латников Мэльфи, - под другим знаком идут. У них
черные штандарты, чем-то белым напестренные.
    - Эх,  глухое  захолустье.  -  Ландскнехт  глянул  на  него.  -  Герба
собственного короля не знаешь. Это ж серебряные лилии, голова садовая.
    - Черное поле, усеянное серебряными лилиями, - сказал Ярре, и ему  тут
же захотелось показать, что уж кто-кто, а он-то не глухое захолустье. - На
давнем гербе королевства Темерии, - начал он,  -  был  изображен  шагающий
лев.  Но  темерские  коронные  князья  пользовались   измененным   гербом:
добавляли к щиту  дополнительное  поле  с  тремя  лилиями,  потому  что  в
геральдической символике лилия есть  знак  королевского  сына,  наследника
трона и скипетра.
    - Мудрила засраный... - прошипел Клапрот.
    - Пусть говорит,  а  ты  заткнись,  конская  морда,  -  грозно  сказал
ландскнехт. - Продолжай, парень. Это интересно.
    - А когда принц Гоидемар, сын старого короля Гардика, шел в бой против
повстанцев дьяволицы Фальки, темерская армия именно под его  началом,  под
его гербом с лилиями, билась и победила решающим образом. И когда Гоидемар
после отца унаследовал  трон,  он  в  память  о  тех  победах  и  чудесном
избавлении жены и детей из вражеских рук  сделал  королевским  гербом  три
серебряные лилии на черном поле. А  позже  король  специальным  рескриптом
государственный  герб  изменил  тем,  что  усеял  черный  щит  серебряными
лилиями... Таким он и остался, темерский герб, до сих дней. В чем  все  вы
легко можете убедиться сами, поскольку по тракту идут  как  раз  темерские
копейщики.
    - Очень ловко, - сказал торговец, - все это ты нам объяснил, юноша.
    - Не я, - вздохнул Ярре, - а Ян из Аттре, ученый геральдик.
    - Да и ты не хужее. Видать, тоже ученый.
    - В шамый раш для рекрута, - вполголоса  буркнул  Щук,  -  чтобы  дать
прикончить шебя под шеребряными лилиями жа короля и Темерию.
    Послышалось  пение.  Гортанное,  воинственное,  гулкое  как  штормовая
волна, как грохот приближающейся бури.  Следом  за  темерцами  шла  ровным
плотным строем  другая  армия.  Серая,  почти  бесцветная  кавалерия,  над
которой не развевались ни хоругви, ни штандарты. Перед  едущими  во  главе
колонны командирами несли украшенный конскими хвостами шест с поперечиной,
к которой были прибиты человеческие черепа.
    -  Вольная  Компания,  -  указал  на  серых  всадников  ландскнехт.  -
Кондотьеры. Наемное войско.
    - Сразу видать, - вздохнул Мэльфи, - боевые.  Мужик  к  мужику!  А  уж
ровненько идут, будто на параде.
    - Вольная Компания, -  повторил  ландскнехт.  -  Посмотрите,  кметы  и
желторотики, на настоящих солдат. Эти уже  в  бою  побывали,  именно  они,
кондотьеры, что шли под  знаменами  Адама  Пангратта,  Молли,  Фронтина  и
Абатемарко, перевесили чашу весов под Майеной,  благодаря  им  развалилось
нильфгаардское  кольцо,  их  надо  благодарить   за   то,   что   крепость
освобождена.
    - Головой ручаюсь, - добавил другой, -  боевые  и  мужественные  люди,
кондотьеры, в битве не отступают, что твоя скала. Хоть и за деньги Вольная
Компания служит, как из их песни понять можно.
    Отряд  приближался,  песня  гремела  все  сильнее  и  громче,  но   на
удивительно грустной и злой ноте.

    Нам не нужны ни почести, ни троны,
    Нам не милы поблажки королей.
    А нам нужны за нашу кровь и стоны
    Дукаты, те, что солнца посветлей.

    Штандарты не целуем мы и руки,
    Нам почести и слава ни к чему,
    Мы терпим боль, презрение и муки,
    Лишь поклоняясь злату одному.

    - Эх, у таких служить, - снова вздохнул  Мэльфи.  -  С  такими  вместе
воевать... Добился бы человек и славы, и шмоток.
    - Глаза меня обманывают, или как? - Окультих поморщился.  -  Во  главе
второй-то  хоругви...  Баба?  Так  они   под   бабской   командой   воюют,
наемники-то?
    - Это точно баба, - подтвердил ландскнехт. - Но не  какая-нибудь.  Это
Джулия Абатемарко, ее называют Сладкой Ветреницей. Воин что надо!  Под  ее
командой кондотьеры раздолбали рейд Черных и эльфов под  Майеной,  хоть  у
нее под командой всего дважды по пять сотен бойцов было,  а  на  нильфовых
три тысячи вдарили!
    - Довелошь мне  краем  уха  прошлышать,  -  проговорил  Щук  странным,
слащаво-заискивающим и одновременно злым тоном, - что не много эта  победа
дала, впуштую пошли отпущенные на наемников дукаты. Шобралша Нильфгаард  и
шнова жадал нашим перцу, да еще какого! И Майену обратно опояшал. А может,
уж и жахватил крепошть-то? А может,  уж  шуды  нацелилшя?  Может,  вот-вот
ждешя будет? Может, эти продажники кондотьеры давно нильфгаардшким жолотом
перекуплены. А может...
    - А может, - оборвал его рассердившийся солдат, - в морду хочешь, хам?
Учти, за оскорбление  наших  войск  шибеницей  карают!  Заткнись,  пока  я
добрый!
    - Ооооо! - Дубина Клапрот, широко раскрыв рот,  разрядил  ситуацию.  -
Ооо, гляньте-ка! Какие чудные недомерки!
    По дороге, под глухой грохот литавр, трубный рев кобз  и  дикий  свист
пищалок, топал отряд пехоты, вооруженной алебардами, гизармами, бердышами,
цепами и палицами, толстые концы которых были утыканы кремнями и железными
шипами. Одетые в меховые бурки, кольчуги и  островерхие  колпаки,  солдаты
были действительно непривычно невысоки.
    - Краснолюды с гор, - пояснил  ландскнехт.  -  Одно  из  подразделений
Махакамской Добровольческой Рати.
    - А ведь я-то думал, - бросил Окультих, - что краснолюды не с нами,  а
супротив нас. Мол, предали нас эти вшивые карлы и  теперича  с  Черными  в
сговоре.
    - Ты думал. -  Ландскнехт  сочувственно  глянул  на  него.  -  А  чем,
интересно? Ты, недотепа, если б в супе таракана съел, так в кишках у  тебя
завелось бы больше ума,  чем  в  башке.  Те,  что  там  идут,  -  одно  из
подразделений краснолюдской пехоты, которую прислал нам  в  помощь  Брувер
Гоог, староста махакамский. Они в большинстве тоже в бою побывали, крупные
потери понесли, ну, тогда их под Вызиму отправили на переформировку.
    - Боевой народ эти краснолюдины, - подтвердил Мэльфи. - Когда мне один
такой в Элландерском трактире по уху дал, так у меня в том ухе аж до  Йуле
звенело.
    - Краснолюдский отряд - последний в  колонне,  -  заслонил  ландскнехт
глаза ладонью. - Конец маршу. Сейчас тракт освободится.  Собираемся  -  ив
путь, потому как скоро уже полдень.

    - Столько военного люда на юг топает, -  сказал  продавец  амулетов  и
чудодейственных  снадобий,  -  что,  несомненно,  бо-ольшая  будет  война.
Бо-о-льшие будут на людей несчастья! Бо-ольшое  поражение  армий.  Гибнуть
будет народ тысячами от меча и пожоги. Взять, господа,  хотя  бы  тот  вон
комет, что по небу кажную ночь видать, красный  хвост  огненный  за  собою
волочит. Ежели у комета хвост синий али  бледный,  сие  на  зимние  хвори,
лихоманки, плевры,  флегмы  и  простужения.  А  такоже  несчастья  водные,
таковые, како наводнения, ливни или другие ненастья и напасти. Красный  же
цвет указывает, что это комет горячки, крови и огня, а такоже железа,  кое
из  огня  рождается.  Страшные,  страшные  несчастья  на  народ  свалятся!
Бо-ольшие погромы будут и резня. Како сказано в  том  пророчестве:  "Будут
трупы лежать грудами по локтей двунадесять,  на  опустошалой  земле  будут
волки выть, а человек след другого человека целовать будет". Ох, горе нам,
горе!
    - Почему нам? - холодно перебил ландскнехт. - Комета высоко летит,  из
Нильфгаарда ее тоже видать, не говоря уж о долине  Ины,  откуда,  говорят,
Менно Коегоорн движется. Черные тоже в небо глядят  и  комету  видят.  Так
почему же не принять, что она не нам, а им поражение ворожит? Что  это  их
трупы будут грудами уложены?
    - Точно! - буркнул второй ландскнехт. - Это им горе-то, Черным!
    - А ловко вы это, милсдари, сообразили!
    - Конечно.

    Они миновали окружающие Вызиму леса, вышли на луга и  пастбища.  Здесь
паслись целые табуны лошадей,  самых  разных  -  кавалерийских,  упряжных,
тягловых тяжелых першеронов. Травы, как обычно в марте, на лугах было  что
кот наплакал, но стояли скирды и телеги, полные сена.
    - Ну, видитя? - облизнул губы Окультих. - И-эх, коняшки!  И  никто  не
стерегеть! Бери-выбирай!
    - Заткни хлебало, - прошипел Щук и подхалимски улыбнулся  ландскнехтам
выщербленными зубами. - Он,  гошпода,  в  кавалерии  вожмечталша  шлужить,
потому так на этих коняг жырытшя.
    - В кавалерии! - бросил ландскнехт. - Ишь что хаму мечтается!  Конюхом
ему быть, навоз из-под лошадей вилами выгребать да на тачке вывозить!
    - Швятую иштину, милшдарь, говорите.
    Двинулись дальше, наконец добрались до дамбы, идущей  вдоль  прудов  и
каналов.  И  неожиданно  над  верхушками  ольх  увидели  красные  черепицы
вздымающихся над озером башен вызимского замка.
    - Ну, стало быть, мы почти на месте, - сказал торговец. - Чуете?
    - Фууу! - скривился Мэльфи. - Что за вонь? Что такое?
    - Наверно,  шолдаты  ш  голодухи  подохли  на  королевшкой  шлужбе,  -
забурчал у них за спинами Щук, но так, чтобы ландскнехты не расслышали.
    - Чуть нос не своротит, э? - засмеялся один.  -  Верно,  тут  тысячами
стоял люд военный на передыхе, а военный люд есть должен, а как поест, так
бздит, прошу прощения. Таким уж фортелем природа людей сделала, и  тут  уж
ничего не попишешь. Ну а то,  что  высрано,  то  в  те  вон  рвы  вывозят,
вываливают, даже не присыпая. Зимой, пока мороз  дерьмо  прихватывал,  оно
как-то держалось, а с весны... Тьфу!
    - И постоянно новые приходят и на старую  кучу  наваливают.  -  Второй
ландскнехт тоже сплюнул. - А громкое жужжание слышите? Это  мухи.  Тут  их
тучи целые, ранней весной невиданное дело! Заверните носы кто  чем  может,
не то в глаза и рот полезут, паскуды! И чем быстрее отсюда  уберемся,  тем
лучше!

    Миновали рвы, но отделаться от вони не удавалось. Даже наоборот.  Ярре
мог бы поклясться, что,  чем  ближе  они  подходили  к  городу,  тем  вонь
становилась плотнее, насыщеннее, но в то же время понятнее,  масштабнее  и
богаче оттенками. Воняли окружающие город воинские обозы и палатки.  Вонял
гигантский лазарет.
    Вонял многолюдный и шумливый  пригород,  вонял  вал,  воняла  земля  у
валов,  воняли  ворота,   воняли   площадки   и   улочки,   воняли   стены
возвышающегося над городом замка. К счастью,  ноздри  быстро  привыкли,  и
вскоре "добровольцам" было все равно, навоз ли это, падаль,  кошачья  моча
или очередной пункт раздачи пищи.
    Мухи были повсюду. Они настырно звенели, лезли  в  глаза,  в  нос.  Их
невозможно  было  отогнать.  Проще  -  раздавить  прямо  на  лице...  либо
разжевать.
    Как только они вышли из тени ворот,  в  глаза  им  бросилась  огромная
картина на стене, изображающая рыцаря с нацеленным в них пальцем.  Надпись
под картиной кричала огромными буквами:
    "ТЫ УЖЕ ЗАВЕРБОВАЛСЯ В СОЛДАТЫ?"
    - Уже, уже, - буркнул ландскнехт. - К  сожалению.  Таких  картин  было
множество, можно сказать - что ни стена, то картина. В основном -  тот  же
рыцарь с пальцем, довольно часто попадалась Мать-Родина  с  развевающимися
седыми волосами, за  спиной  у  нее  пылали  деревни  и  висели  младенцы,
насаженные на острия  нильфгаардских  пик.  Попадались  также  изображения
эльфов с окровавленными ножами в зубах.
    Ярре вдруг обернулся и увидел, что они остались одни: он,  ландскнехты
и торговец. Щук, Окультих, кметские новобранцы и Мэльфи испарились.
    - Да-да, - подтвердил предположение ландскнехт,  внимательно  на  него
глядя. - Смылись твои дружки при  первой  же  возможности,  за  первым  же
углом, замели след хвостами. И знаешь, что я тебе скажу,  парень?  Хорошо,
что ваши дорожки разошлись. И не стремись к тому, чтобы сошлись снова.
    - Жаль Мэльфи, - проворчал Ярре. - В принципе-то он неплохой парень.
    - Каждый сам выбирает свою судьбу. А ты - пошли с нами.  Покажем,  где
вербовочный пункт.
    Они вышли на небольшую площадь, посреди которой на каменном возвышении
стоял  позорный  столб.  Вокруг  позорного   столба   толпились   жаждущие
развлечений горожане и солдаты. Закованный в цепи осужденный,  только  что
получивший грязью в лицо, плевался и плакал. Толпа рычала и  корчилась  от
смеха.
    - Эй! - крикнул ландскнехт. - Гляньте-ка, кого закандалили-то!  Это  ж
Фусон. Интересно, за что его так?
    - За земледелие, - поспешил разъяснить тучный горожанин в волчьей дохе
и фетровой шапке.
    - За что?
    - За земледелие, - с нажимом повторил толстяк. - За то, что он сеял!
    - Хо! Ну это уж вы, простите, навалили, будто вол после долгой жвачки,
- засмеялся ландскнехт. - Я Фусона знаю, он  сапожник,  сапожников  сын  и
сапожников внук. В жизни он не пахал, не сеял, не жал. Ну, говорю, ляпнули
вы с этим сеянием, аж дух пошел.
    - Собственные слова бейлифа! - распетушился  мужчина.  -  Он  будет  у
позорного столба до зари стоять за то, что сеял! А сеял он,  злостник,  по
нильфгаардскому наущению и за нильфгаардские сребреники... Дивное,  правду
сказать,  зерно  сеял,  какое-то,  похоже,   заморское...   О,   вспомнил.
Дефетизьму(6), вот чего.
    - Верно-верно! - воскликнул продавец амулетов. - Слыхал я, говорили  о
том, нильфгаардские шпионы и эльфы мор ширят, колодцы, источники  и  ручьи
разными  ядами  отравляют:  то  дурманом,  то  цикутой,  то   лепрой,   то
дефетизмами всякими.
    - Ага, -  кивнул  горожанин  в  волчьей  дохе.  -  Вчера  двух  эльфов
повесили. Как пить дать за это ж самое отравление.

    - За углом этой улочки, - показал  ландскнехт,  -  корчма,  в  которой
заседает вербовочная  комиссия.  Там  растянута  большая  тряпка,  на  ней
темерские  лилии,  кстати,  знакомые  тебе,  парень,  так   что   попадешь
безошибочно. Ну, будь здоров! Дай нам боги встретиться в  лучшие  времена.
Бывайте и вы, господин перекупщик.
    Торговец громко кашлянул.
    - Милостивые государи, - сказал он, копаясь в баулах  и  шкатулках,  -
позвольте за вашу помощь... Во знаки благодарности...
    - Не беспокойтесь, добрый человек, - улыбнувшись, сказал ландскнехт. -
Помогли, вот и все. И на том конец, что тут говорить...
    - А может, чудотворную мазь от прострелов? - Торговец  отыскал  что-то
на дне шкатулки. - Может, универсальное и  безотказное  средство  супротив
бронхита,  подагры,  паралича?  Перхоть  тоже  облегчает.  Может,  бальзам
смоляной супротив ужаления пчелиного, змеиного и вампирьего? Или  талисман
для защиты от последствий дурного сглаза?
    - А может, у  вас  есть,  -  серьезно  спросил  второй  ландскнехт,  -
что-нибудь для защиты от последствий скверной жратвы?
    - Есть! - крикнул,  расцветая,  торговец.  -  Вот  весьма  эффективное
средство,  из  магических   кореньев   изготовленное,   пахучими   зельями
приправленное. Достаточно трех капель после еды. Прошу, берите, милостивые
государи!
    - Благодарствуйте. Я пошутил. Ну, бывайте! Бывай и ты, парень.  Успеха
тебе!
    - Вежливые, воспитанные и приличные, - оценил торговец, когда  солдаты
скрылись в толпе. - Не каждый день таких встречаешь. Ну и  ты  тоже  помог
мне, юнош. Что ж  подарить-то  тебе?  Амулет  громоотводный?  Противоядие?
Черепаший камень, супротив ведьмовых прелестностей действующий? Хм. Есть и
трупий зуб против  лести  чужой,  есть  и  кусок  усушенного  дьявольского
дерьма, его хорошо в правом башмаке носить...
    Ярре оторвал взгляд от людей, яростно смывающих со стены дома  надпись
"ДОЛОЙ ПОГАНУЮ ВОЙНУ", и сказал:
    - Бросьте. Мне пора.
    -  О!  -  воскликнул  торговец,  вытаскивая   из   шкатулки   латунный
медальончик в форме сердечка. - Это должно тебе пригодиться, юнош,  потому
что эта вещь в самый раз для юных. Это раритет редкостный,  у  меня  такой
только один. Чудодейственный амулет. Он делает  так,  что  о  носящем  его
милка не забудет никогда, даже ежели их разделяет время и версты. Взгляни,
вот тут отворяется, а внутри листок из тонкого папируса, на  этом  листике
достаточно написать магическими чернилами, красными, они у меня есть,  имя
любимой, и она не забудет, сердца не отринет, не покинет и не предаст. Ну?
    - Хм-м-м. - Ярре слегка покраснел. - И не знаю даже....
    -  Какое  имя?  -  Торговец  погрузил  тонко  оструганную  палочку   в
магические чернила. - Написать?
    - Цири. То есть - Цирилла.
    - Готово. Бери.
    - Ярре! А ты, черт побери, что тут делаешь? Ярре резко  обернулся.  "Я
надеялся, - подумал он машинально, - что оставил позади свое прошлое. Все.
И что теперь все будет новым. А тут чуть не на каждом шагу  наталкиваешься
на старых знакомых".
    - Господин Деннис Кранмер?
    Краснолюд  в  тяжелой  шубе,  кирасе,  с карвашами(7) на предплечьях и
лисьей шапке с пучком перьев, окинул быстрым взглядом паренька,  торговца,
потом снова паренька.
    - Что ты тут делаешь, Ярре? - сурово спросил он, топорща брови, бороду
и усы.
    Юноша  несколько  мгновений  молчал,  решая,  не  солгать  ли,  а  для
достоверности не вплести ли в ложь версию благорасположенного торговца. Но
почти тут же раздумал. Деннис Кранмер, служивший некогда в  гвардии  князя
Элландера, пользовался репутацией краснолюда,  которого  трудно  обмануть.
Так что и пробовать не стоило.
    - Хочу в армию вступить.
    Он знал, каким будет следующий вопрос.
    - А Нэннеке разрешила?
    Отвечать не было нужды.
    - Ты сбежал! - затряс бородой  Деннис  Кранмер.  -  Просто  сбежал  из
храма. А Нэннеке и жрицы там рвут у себя волосы на головах.
    - Я оставил записку, - бухнул Ярре. - Господин Кранмер, я не мог...  Я
должен был... Негоже бездействовать, когда враг на пороге... В грозный для
отчизны час... А к тому же она... Цири... Матушка Нэннеке  ни  за  что  не
соглашалась, хотя три четверти девушек из храма послала в армию, а мне  не
позволила... А я не мог...
    - Вот и сбежал, - нахмурился краснолюд. - Тысяча чертовых дьяволов,  я
обязан связать тебя и отправить в Элландер с курьерской почтой! Чтобы  там
заперли тебя в яме под замком и держали, пока жрицы не явятся за посылкой.
Я должен... - Он гневно засопел. - Ты когда последний раз ел, Ярре?  Когда
у тебя во рту последний раз была горячая пища?
    - По настоящему горячая? Три... Нет, четыре дня назад.
    - Пошли.

    - Ешь медленнее, сынок, - посоветовал Золтан Хивай,  один  из  дружков
Денниса Кранмера. - Вредно жрать наспех, не прожевывая как  следует.  Куда
ты так спешишь? Поверь, никто у тебя эту пищу не отберет.
    Ярре не был так уж в этом уверен. В главном зале постоялого двора "Под
кудлатым мишкой" как раз шел кулачный бой. Под аккомпанемент рева  дружков
из  Добровольческой  Рати  и  аплодисменты   городских   проституток   два
приземистых и широких как печки краснолюда дубасили друг друга  кулачищами
так, что аж гул стоял. Скрипел пол.  Падали  столы,  стулья  и  посуда,  а
брызги разлетающейся из разбитых носов крови сыпались вокруг дождем.  Ярре
только и ждал, когда кто-нибудь из бойцов рухнет на  их  офицерский  стол,
свалив деревянный поднос со свиными  рульками,  миску  пареного  гороха  и
глиняные кувшины. Он быстро проглотил уже откушенный кусок сала, исходя из
соображений, что то, что проглочено, - твое.
    - Я не очень понял, Деннис,  -  второй  краснолюд,  которого  называли
Шелдоном Скаггсом, даже головы не повернул, хотя один из  бойцов  чуть  не
задел его, размахивая руками, - если  этот  парень  -  жрец,  то  что  его
вынудило вербоваться? Ведь жрецам кровь проливать не полагается.
    - Он воспитанник храма, а не жрец.
    - Никогда, черт побери, не мог  уразуметь  этих  путаных  человеческих
предрассудков. Ну, над  чужими  верованиями  смеяться  нехорошо...  Однако
получается, что этот парень, хоть и в храме воспитывался, не имеет  ничего
против пролития крови. Особенно нильфгаардской. Ну как, парень?
    - Оставь его в покое, Скаггс.
    - Почему ж? Я охотно отвечу. - Ярре откусил кусок рульки и забросил  в
рот горсть гороха. - Дело обстоит так:  проливать  кровь  можно  на  войне
справедливой. При  защите  высших  интересов.  Поэтому  я  и  записываюсь.
Родина-Мать зовет.
    - Вы сами видите, - Шелдон Скаггс повел взглядом по спутникам, - сколь
правды в утверждении, будто люди - раса близкая нам и  родственная,  будто
мы выросли из того же корня, что и они. Самое лучшее  тому  доказательство
сидит между нами и трескает горох. Иными словами,  уйму  таких  же  дурных
голов можно встретить и меж юных краснолюдов.
    - Особенно после Майенского похода, - холодно заметил Золтан Хивай.  -
После выигранной баталии всегда  возрастает  наплыв  добровольцев.  Наплыв
прекратится, как только разойдется весть о двигающемся вверх по Ине войске
Менно Коегоорна, оставляющем за собою лишь землю и воду.
    - Только б тогда не начался "наплыв" в  обратную  сторону,  -  буркнул
Кранмер. - Я как-то добровольцам не очень доверяю.  Между  прочим,  каждый
второй дезертир - бывший доброволец.
    - Как вы можете...  -  Ярре  чуть  не  подавился.  -  Как  вы  можете,
господин, говорить такое... Я  из  идейных  соображений...  Иду  на  войну
справедливую и праведную. Родина-Мать...
    От удара, который, как показалось юноше, потряс фундамент здания, один
из дерущихся краснолюдов рухнул, пыль из щелей пола взвилась под  потолок.
Однако на этот раз побежденный, вместо  того  чтобы  вскочить  и  садануть
соперника, неловко и  бестолково  шевелил  конечностями,  очень  напоминая
большого перевернутого на спину майского жука.
    Деннис Кранмер встал.
    - Вопрос решен, - сказал он громко, оглядывая зал. -  Место  командира
роты, пустующее после геройской смерти Эльканы Фостера,  павшего  на  поле
брани под Майеной, получает... Как там тебя, сынок? Запамятовал я.
    - Бласко Грант. - Победитель кулачного боя выплюнул на пол зуб.
    - ...получает  Бласко  Грант.  Есть  еще  какие-либо  спорные  вопросы
касательно продвижения по службе? Нет? Ну и славно. Хозяин!  Пива!  Так  о
чем мы говорили-то?
    - О войне справедливой, - принялся перечислять Золтан  Хивай,  загибая
пальцы. - О добровольцах. О дезертирах.
    - Именно, - прервал Деннис. - Я знал, что хотел к  чему-то  вернуться.
Речь шла  о  дезертирующих  и  предающих  добровольцах.  Мне  вспоминается
цинтрийский корпус  Виссегерда.  Сволочи,  оказывается,  даже  не  сменили
штандарта. Мне об этом сказали кондотьеры из вольной  Компании  из  отряда
Джулии  Сладкой  Ветреницы.  Под  Майеной  хоругвь  Джулии  столкнулась  с
цинтрийцами. Они шли  в  авангарде  нильфгаардской  облавы,  под  теми  же
знаменами со львами...
    - Их призвала Родина-Мать, - угрюмо вставил Скаггс.  -  И  императрица
Цири.
    - Тише, - прошипел Деннис.
    - Верно, - проговорил молчавший до тех пор четвертый краснолюд,  Ярпен
Зигрин. - Тише. И к тому ж тише тихости! И не от страха перед  шпиками,  а
потому, что не следует болтать  о  том,  о  чем  не  имеешь  ни  малейшего
понятия.
    - А ты, Зигрин, - выпятил бороду  Скаггс,  -  такое  понятие,  значит,
имеешь?
    - Имею. И скажу одно: Эмгыр вар Эмрейс ли,  бунтовщики  ли  чародеи  с
Танедда, или даже сам дьявол не сумели бы ни к чему принудить эту девушку.
Не  сумели  бы  ее  сломать.  Я  это  знаю.  Потому  что  знаю   ее.   Вся
разрекламированная свадьба с  Эмгыром  -  мистификация.  Мистификация,  на
которую дали себя поймать всякие дурни... Иное, говорю вам, у этой девушки
предназначение. Совершенно иное...
    - Ты так говоришь, - проворчал Скаггс, -  будто  и  вправду  ее  знал,
Зигрин.
    -  Перестань,  -  неожиданно  буркнул   Золтан   Хивай.   -   Что   до
предназначения, так он прав. Я в это верю. Есть у меня к тому основания.
    - А! - махнул рукой Шелдон Скаггс. -  Что  болтать  попусту?  Цирилла,
Эмгыр, предназначение... Далекие это дела... А вот дело поближе,  господа,
так это, значит, Менно Коегоорн и Группа Армий "Центр".
    - Угу, - вздохнул Золтан Хивай. - Что-то сдается мне, не  обойдет  нас
тяжкая баталия. Может, самая крупная, какую знает история.
    - Многое, - пробурчал Деннис Кранмер, - да, многое она решит...
    - И еще больше - завершит.
    - Все. - Ярре отрыгнул, прикрыв по  обыкновению  рот  ладонью.  -  Все
кончится.
    Краснолюды какое-то время молча глядели на него.
    - Не совсем, - наконец сказал Золтан Хивай, - я тебя понял, юноша.  Не
пожелаешь ли пояснить, что имел в виду?
    - В княжеском совете, - неуверенно начал Ярре, - в Элландере,  значит,
говорили, что победа в этой гигантской войне важна потому, что... Что  это
великая война, которая положит конец всем войнам.
    Шелдон Скаггс фыркнул  и  оплевал  себе  бороду  пивом.  Золтан  Хивай
зарычал во весь голос:
    - Вы так думаете, господа?
    Теперь пришел черед фыркнуть Деннису  Кранмеру.  Ярпен  Зигрин  хранил
молчание, глядя на юношу внимательно и как бы соболезнующе.
    - Сынок, - сказал он наконец очень  серьезно.  -  Глянь.  Вон  там,  у
стойки, сидит Евангелина Парр. Она, надо признать, довольно велика. Да что
там, даже огромна. Однако при всех своих размерах она, несомненно,  отнюдь
не такая курва, которая в состоянии перекурвить всех остальных курв.

    Свернув в тесный безымянный переулок, Деннис Кранмер остановился.
    - Должен тебя похвалить, Ярре, - сказал он. - Знаешь, за что?
    - Нет.
    - Не прикидывайся. Передо мной - не надо. Достойно похвалы то, что  ты
и глазом не моргнул, когда шел разговор о Цирилле.  Еще  более  похвально,
что даже рта не раскрыл... Ну, ну, не изображай  из  себя  глупенького.  Я
много знаю о том, что творилось у Нэннеке  за  храмовыми  стенами,  можешь
поверить, многое. А если тебе этого мало, то знай, что я слышал, какое имя
тебе торговец на медальоне выписал. Так  и  держись  дальше.  -  Краснолюд
тактично сделал вид, будто  не  замечает  румянца,  выступившего  на  лице
юноши. - Держись так и дальше, Ярре.  И  не  только,  когда  речь  идет  о
Цири... Ты на что пялишься?
    На стене  стоящего  в  конце  улочки  амбара  красовалась  начертанная
известкой надпись: "ЗАНИМАЙСЯ ЛЮБОВЬЮ, А НЕ ВОЙНОЙ". А  чуть  ниже  кто-то
накарябал гораздо меньшими буквами: "СРИ КАЖДОЕ УТРО".
    - Ты лучше в другую сторону гляди, дуралей, - бросил Деннис Кранмер. -
Только за чтение таких надписей можно здорово отхватить, а  ежели  что  не
вовремя ляпнешь, проучат тебя У столба, кровавую  кожу  с  хребта  сдерут.
Здесь суд скорый! Очень даже скорый!
    - Я видел, - проворчал Ярре, - сапожника в кандалах. Якобы  за  сеяние
дефетизма.
    - Это "сеяние", -  серьезно  сказал  краснолюд,  потянув  паренька  за
рукав, - скорее всего состояло в том,  что,  провожая  сына  в  армию,  он
плакал, вместо того чтобы выкрикивать  патриотические  лозунги.  За  более
серьезные "посевы" тут карают иначе. Пошли покажу.
    Они вышли на небольшую площадь. Ярре попятился,  зажав  руками  нос  и
рот. На огромной каменной шибенице висело несколько  трупов.  Некоторые  -
судя по виду и запаху - висели уже давно.
    - Вон тот, - указал Деннис, отгоняя мух, - малевал на стенах и заборах
глупые надписи. Тот - утверждал, что война - дело господ и рекрутированные
нильфгаардские кметы ему не враги. Третий по пьянке рассказывал такой  вот
анекдот: "Что есть пика? Это оружие вельмож, палка, у  которой  на  каждом
конце - бедняк". А вон там, на самом краю, видишь бабу?  Это  бордельмаман
из армейского борделя на колесах, который она украсила  надписью:  "Тыкай,
солдат, сегодня, потому как завтра уже можешь не суметь".
    - И только за это...
    - Кроме того, у одной из девочек оказался триппер. А это уже  параграф
о диверсии и умышленном снижении боеспособности.
    - Я понял, господин Кранмер. - Ярре вытянулся так, как, по его мнению,
должен был стоять солдат. - Но за  меня  не  беспокойтесь.  Я  никакой  не
дефетист...
    - Ни хрена ты не понял и не перебивай, потому как  я  еще  не  кончил.
Последний висяк, тот, что уже как следует провонял, виновен только в  том,
что в ответ на болтовню провокатора-шпика прореагировал восклицанием:  "Вы
совершенно правы, милостивый государь, вы совершенно правы. Именно: дважды
два - четыре!" Вот теперь скажи, что ты понял.
    - Понял. -  Ярре  украдкой  осмотрелся.  -  Буду  внимательным.  Но...
Господин  Кранмер...  Как  тут  в   действительности...   Краснолюд   тоже
оглянулся.
    - В действительности, - тихо сказал он, - все обстоит так, что  Группа
Армий "Центр" маршала Менно Коегоорна в количестве около ста тысяч  солдат
идет на север. В действительности, если б не восстание в Вердэне, они  уже
были бы  здесь.  В  действительности  хорошо  было  бы,  если  б  начались
переговоры. В действительности у Темерии и Редании нет сил, чтобы сдержать
Коегоорна. В действительности никак уж  не  перед  стратегическим  рубежом
Понтара.
    - Река Понтар, - шепнул Ярре, - находится к северу от нас.
    - Именно это я и хотел сказать. Но помни: об этом ни гу-гу.
    - Буду за собой следить. А когда окажусь в отряде, тоже надо? Там тоже
можно налететь на шпика?
    - В линейной части? Вблизи линии фронта? Скорее  всего  -  нет.  Шпики
потому такие усердные до линии фронта, что боятся сами туда попасть. Кроме
того, если вешать каждого солдата, который брюзжит,  жалуется  и  выражает
недовольство, то воевать некому будет. Но ты, Ярре, как и в случае с Цири,
лучше помалкивай. В закрытый рот, запомни мои слова, ни одна навозная муха
не влетит. Никогда. А теперь пошли, провожу до комиссии.
    - Замолвите там за меня  словечко?  -  Ярре  с  надеждой  взглянул  на
краснолюда. - А? Господин Кранмер?
    - Ну и дурной же ты парень, писарчук! Здесь армия! Хлопотать  за  тебя
все одно, что у тебя на спине золотой нитью вышить: "НЕДОТЕПА"! Жизни бы у
тебя в отряде не было, парень.
    - А к вам... - заморгал Ярре. - В ваш отряд...
    - И не думай даже!
    - Потому что у вас, - горько сказал юноша, -  только  для  краснолюдов
место, верно? Не для меня, человека. Верно?
    - Верно.
    "Не для тебя, - подумал Деннис Кранмер. - Не для  тебя,  Ярре.  Потому
что я все еще не расплатился с Нэннеке. И поэтому  хочу,  чтобы  ты  живым
вернулся с войны. А Добровольческая Рать Махакама состоит из  краснолюдов,
из существ чуждой и  худшей  расы.  Ее  всегда  будут  посылать  с  самыми
опасными  заданиями  на  самые   скверные   участки.   Туда,   откуда   не
возвращаются. Туда, куда не послали бы людей".
    - Как же тогда сделать, - нахмурился Ярре, - чтобы попасть  в  хороший
отряд?
    - А который, по-твоему, отряд настолько хорош, чтобы так уж рваться  в
него?
    Ярре отвернулся,  слыша  пение,  набиравшее  силу  как  волна  прибоя,
разливающееся словно грохот быстро  приближающейся  бури.  Пение  громкое,
буйное, сильное, жесткое как сталь. Он уже слышал такое пение.
    По улочке, ведущей от замка,  выстроившись  по  трое,  двигался  Шагом
отряд кондотьеров. Впереди, на сивом жеребце, под украшенным человеческими
черепами шестом ехал  командир,  седовласый  мужчина  с  орлиным  носом  и
опадающим на латы гаркапом(8).
    - Адам "Адью" Пангратт, - проворчал Деннис Кранмер. Песня  кондотьеров
гремела,  гудела,  грохотала.  Контрапунктный  звон  подков  о   брусчатку
заполнял улочку до самых крыш, взвивался над ними высоко  в  голубое  небо
над самым городом.

    Не станут ныть любовницы и жены,
    Когда падут на грудь земли солдаты...
    Пусть вьются над погибшими вороны.
    Зато живым достанутся дукаты...

    - Вы спрашиваете, который отряд... - сказал Ярре, не в силах  оторвать
взгляда от кавалеристов. - Да хотя бы вот этот! В таком хотелось бы...
    - У каждого своя  песенка,  -  тихо  прервал  краснолюд.  -  И  каждый
по-своему на грудь Земли-Матушки падет. Как ему выйдет. И либо заплачут по
нему, завоют, либо нет. На  войне,  писарчук,  только  поют  да  маршируют
ровно, в строю стоят ровно. А потом, в бою, - каждому то, что ему  писано.
В Вольной ли Компании "Адью" Пангратта, в пехтуре ли,  в  обозах  ли...  В
блестящих латах  и  с  красивым  султаном,  или  в  лаптях  и  завшивевшем
кожушке... На резвом  ли  скакуне,  или  за  щитом...  Каждому  свое.  Как
выпадет! Ну а вот и комиссия, видишь вывеску над входом? Туда тебе дорога,
коли солдатом стать надумал. Иди, Ярре. Ну,  бывай.  Увидимся,  когда  все
кончится.
    Краснолюд провожал взглядом  юношу,  пока  тот  не  скрылся  в  дверях
корчмы, занятой рекрутской комиссией.
    - Или не увидимся, - добавил он тихо. - Неведомо, кому что писано. Что
кому выпадет.

    - На коне ездишь? Из лука или арбалета стреляешь?
    - Нет, господин комиссар. Но умею писать и каллиграфии обучен, а также
знаю Старшие Руны... Знаю Старшую Речь.
    - Мечом рубить? Копьем орудовать?
    - ...я  читал  "Историю  войн",  произведения  маршала  Пеллигрима.  И
Родерика де Новембра...
    - А может, хоть готовить-то умеешь? Кухарить?
    - Нет, не умею... Но я неплохо считаю. Комиссар  поморщился  и  махнул
рукой.
    - Мудрец начитанный! Это который же сегодня?  Выписать  ему  бумагу  в
бэ-эм-пэ. В бэ-эм-пэ служить будешь, парень. Отправляйся с этой бумагой на
южный край города, а потом через Мариборские Ворота к озеру.
    - Но...
    - Попадешь точненько. Следующий!

    - Эй, Ярре! Эй! Погоди!
    - Мэльфи?
    - Я. Надо же! Я! - Бондарь покачнулся, придержался за стену. - Точно ж
я! Хе-хе!
    - Что с тобой?
    - Со мной, что ли? Хе-хе! А ничего! Пригубил малость!  Нильфгаарду  на
погибель пил, стало быть. Ух, Ярре, рад тебя видеть, потому как думал,  ты
у меня куда-то потерялся... Дружок ты мой...
    Ярре попятился,  словно  его  ударили.  От  бондаря  несло  не  только
скверным пивом и еще более отвратительным самогоном, но к тому  же  луком,
чесноком и черт знает чем еще. И несло чудовищно.
    - А где, - спросил он ехидно, - твоя почтенная компания?
    - Ты о Щуке, что ль? - поморщился Мэльфи. - Так я тебе  скажу:  пес  с
ним! Знаешь, Ярре, я думаю, паршивый это был человек.
    - Браво! Быстро же ты его раскусил.
    - А то! - Мэльфи напыжился, не заметив издевки. -  Крутил,  понимаешь,
все, да только шиш меня обманешь! Я те скажу, чего он задумал. Пошто сюда,
в Вызиму, намылился! Небось думаешь, Ярре, он и его оборвыши в армию  шли?
Как и мы? Фига с маслом. Ежели так думаешь, то шибко  ошибаешься.  Знаешь,
чего он задумал? Не поверишь!
    - Поверю.
    - Ему, - торжественно докончил Мэльфи, - ему лошади нужны были и форма
военная. Он надумал где-нито тут стибрить. Потому  как  удумал  в  военной
одеже на разбой идти.
    - Чтоб его палач повесил!
    - И побыстрее! - Бондарев сын слегка покачнулся, прислонился к стене и
расстегнул штаны. - Жаль мне токмо, что Огребок с Мильтоном, дундуки,  лбы
деревенские, дали себя окрутить, пошли  за  Щуком.  Так  и  их  палач  уже
подвесить  готов!  Ну...  в  общем,  накласть  мне  на  них,  лаптежников,
понимаешь? А как у тебя-то, Ярре?
    - В смысле?
    - Ну, пристроили тебя куда-нито комиссары? - Мэльфи  пустил  струю  на
каменную стену. - Спрашиваю, потому как  я  уже  записался.  Мне  надо  за
Мариборские Ворота, на южный край города. А тебе куда?
    - Тоже на южный.
    - Ха! - Бондарев сын несколько раз подпрыгнул,  отряхнулся,  застегнул
ширинку. - Так, может, вместе воевать будем?
    - Не думаю. - Ярре взглянул на него свысока. - Я получил назначение  в
соответствии с моей квалификацией. В бэ-эм-пэ.
    - Знамо дело. - Мэльфи икнул и  дыхнул  на  него  убийственной  смесью
газов. - Ты ж ученый! Таких умников небось на важные дела берут, а  не  на
мелочишку какую. Что делать! Но покамест маленько еще вместе  походим.  На
южный край города все ж вместе нам дорога.
    - Так получается.
    - Ну, так пошли.
    - Пошли.

    - Пожалуй, здесь, - решил Ярре, глядя на окруженный палатками плац, на
котором перемешивал пыль отряд оборванцев с длинными палками на плечах.  У
каждого оборванца, как заметил юноша, к  правой  ноге  был  привязан  клок
сена, а к левой - пучок соломы.
    - Похоже, не туда мы попали, Мэльфи.
    - Сено! Солома! - слышались на плацу крики командовавшего  оборванцами
ефрейтора. - Сено! Солома! Держи равнение, так-растак мать вашу!
    - Над палатками штандарты развеваются, - сказал Мэльфи, -  глянь  сам,
Ярре. Те самые лилии, о которых ты  на  большаке  долбал.  Штандарт  есть?
Есть. Армия есть? Есть. Стал-быть здесь. Верно попали.
    - Ты, может, да. Я наверняка нет.
    - А вона там, у забора, стоит какой-то чин. У него спросим. Ну а потом
пошло быстрее.
    - Новенькие? - расставил ноги сержант.  -  С  вербовки?  Гони  бумагу.
Чего, мать вашу, стоишь будто столб? На месте шагом  марш!  Чего,  говодю,
стоите, курвы?  Нале-во!  Кру-гом!  А,  курва!  И  напра-во!  Бегом  марш!
Кру-гом,  курва!   Слушай   и   запоминай!   Допрежь   всего,   курва,   к
провиант-мастеру! Получить  обмундирование.  Кольчугу,  накладки  кожаные,
пику, курва, шлем и корд! Потом на муштру!  Быть  готовыми  к  перекличке,
курва, в сумерки! Маааарш!
    - Минуточку. - Ярре неуверенно осмотрелся. - У меня,  кажется,  другое
назначение.
    - Чеееево?
    - Простите, господин офицер, - покраснел Ярре. - Я только о том, чтобы
избежать возможной ошибки... Поскольку господин  комиссар  четко...  четко
говорил о назначении в бэ-эм-пэ, вот я и...
    - Ты на месте, парень, - фыркнул сержант, немного помягчавший от того,
что его возвели  в  офицеры.  -  Тут  как  раз  и  есть  твое  назначение.
Приветствую тебя в бэ-эм-пэ. Бригаде М...звонов Пехотинцев.

    - А почему ж бы это, - повторил Рокко Хильдебранд, - и что это за мода
такая - вашим милостям дань платить? Мы уже все, что следовало, уплатили.
    -  Эх-ма,  гляньте-ка  на  нижушка-умника.  -  Рассевшийся   в   седле
уворованного коня Щук залыбился дружкам. - Уплатил уже!  И  полагает,  что
вше. Ну прям как тот  петух,  что  думал,  будто  в  курятник  попадет,  а
попал-то в ощип!
    Окультих, Клапрот, Мильтон и Огрёбок согласно загоготали.  Шутка  была
что надо. А забава обещала быть еще лучше.
    Рокко заметил отвратительные липкие взгляды грабителей, оглянулся.  На
пороге халупы стояла Инкарвиллея Хильдебранд, его жена,  а  также  Алоэ  и
Жасмина - дочери.
    Щук со товарищи,  паскудно  усмехаясь,  поглядывали  на  низушек.  Да,
несомненно, забава намечалась преотличнейшая.
    К живой изгороди  с  другой  стороны  дороги  приближалась  племянница
Хильдебранда, Импотьента  Вандербек,  ласково  именуемая  Импи.  Это  была
действительно складная девушка. Усмешки  бандюг  стали  еще  плотояднее  и
отвратительнее.
    - Ну, недомерок, - поторопил Щук. - Гони  королевшкой  армии  денежки,
гони жратву, гони лошадей, выводи коров из коровника. Мы не намерены ждешь
штоять до ночи. Нам надобно ишшо нешколько деревень нонче наведать.
    - А почему, собственно, мы обязаны платить и  давать?  -  Голос  Рокко
Хильдебранда слегка дрожал, но в нем по-прежнему звучали  настойчивость  и
упорство. - Вы говорите, мол, это на армию, мол, это для нашей же  охраны.
А от голода, спрашиваю я, кто нас охранит? Мы уже и зимние уплатили, и  на
довольствие, и душевые, и поземельные, и подымные, и огневые, и  зерновые,
и бог знает какие еще! Мало того, так четверо  из  этого  поселка,  в  том
числе и мой собственный сын, упряжками в военных обозах правят! И  не  кто
иной, как шуряк мой. Мило  Вандербек  по  прозвищу  Русти-Рыжик,  является
полевым хирургом, важной персоной в армии... Стало быть, мы с избытком наш
данный контингенс выполнили... Так чего ради нам платить? За что и на что?
И почему?
    Щук долго глядел на жену  низушка,  Инкарвиллею  Хильдебранд  из  дома
Бибервельт. На его пухленьких дочек, Алоэ и Жасмину. На красивенькую,  как
куколка, наряженную в зеленое платьице Импи Вандербек. На Сэма Хофмайера и
его деда, старика Холофернеса. На бабку Петунью, яростно  долбящую  грядку
мотыгой. На  остальных  низушков  из  поселка,  побольше  -  на  женщин  и
подростков, опасливо выглядывающих из домов и из-за заборов.
    - Почему, шпрашиваешь? - зашипел он, наклоняясь в седле и заглядывая в
изумленные глаза низушка. - Я те шкажу почему. Потому что  ты  -  паршивый
нижушек, чужак, приблуда. Кто тебя, нелюдя отвратного, обирает, тот  богов
радует. Кто тебя, нелюдя, допекает, тот ишполняет  добрую  и  патеротичную
обяжанношть. А такоже потому, что меня аж тошнит от  желания  твое  гнездо
нелюдшкое в дым обратить. Потому, что меня  аж  ошкома  берет  этих  твоих
недомерок оттрахать. И потому, что наш тут пятеро молодцев, а ваш - горшть
недоделанных зашранцев. Теперь понимаешь почему?
    - Теперь понимаю, - медленно проговорил  Рокко  Хильдебранд.  -  Идите
отсюда вон, Большие Люди. Идите прочь, негодяи. Ничего мы вам не дадим.
    Щук выпрямился, потянулся к висящему при седле корду.
    -  Бей!  -  рявкнул  он.  -  Бей-убивай!  Движением   быстрым,   почти
неуловимым, Рокко Хильдебранд наклонился к тачке, выхватил спрятанный  под
рогожей самострел, подкинул приклад к щеке и всадил  Щуку  бельт  прямо  в
распахнутый для крика рот.  Инкарвиллея  Хильдебранд  из  дома  Бибервельт
размахнулась, и в воздухе закружился серп, точно  и  с  разгону  угодив  в
горло Мильтону. Кметов сын рыгнул кровью и дал козла через  конский  круп,
комично размахивая ногами. Огрёбок взвыл и рухнул под копыта лошади, в его
животе, вбитый по деревянную ручку, торчал секач деда Холофернеса.  Дубина
Клапрот замахнулся на старика палицей, но слетел  с  седла,  нечеловечески
визжа, получив прямо в глаз пикировочную иглу, запущенную Импи  Вандербек.
Окультих развернул коня и собрался драпать, но бабка Петунья подскочила  и
вцепилась зубьями мотыги ему в бедро.  Окультих  зарычал,  свалился,  нога
застряла в стремени, испуганная  лошадь  потащила  его  через  ограду,  по
острым колышкам. Грабитель рычал  и  выл,  а  вслед  за  ним,  словно  две
волчицы, мчались бабка Петунья  с  мотыгой  и  Импи  с  кривым  ножом  для
прививки деревьев. Дед Холофернес трубно высморкался.
    Все  событие  -  начиная  с  окрика  Щука  и  кончая  сморканием  деда
Холофернеса - заняло примерно столько времени,  сколько  требуется,  чтобы
произнести фразу: "Низушки невероятно прыткие и безошибочно метают всякого
рода сельхозорудия".
    Рокко  присел  на  ступенях  халупы.  Рядом  пристроилась  его   жена,
Инкарвиллея Хильдебранд из дома Бибервельт.  Их  дочки,  Алоэ  и  Жасмина,
пошли подсобить Сэму Хофмайеру дорезать раненых и обдирать убитых.
    Возвратилась Импи в зеленом платье с руками, окровавленными по  локти.
Бабка Петунья тоже возвращалась, она шла медленно, посапывая,  постанывая,
опираясь на испачканную мотыгу и держась за поясницу.  "Эх,  стареет  наша
бабка, стареет", - подумал Хильдебранд.
    - Где закапывать разбойников-то, господин Рокко? - спросил Хофмайер.
    Рокко Хильдебранд обхватил жену за плечи, глянул на небо.
    - В березовой рощице, - сказал он. - Рядышком с предыдущими.

    1 Все свое ношу с собой (лат.).
    2 бульон с гренками (иск. фр.).
    3 голова быка, по образцу древнеримских воинов.
    4 лук-шалот.
    5 Контингенсный (уст.) - поставленный в обязательном порядке.
    6 Дефетизм  (Defaitisme,  фр.)  -  пораженчество,  отсутствие  веры  в
      победу.
    7 железный наплечник (carves, венгр.).
    8 коса парика, защищающая шею от ударов (Haarzopt, нем.).