Код произведения: 4786
Автор: Иваниченко Юрий
Наименование: Взгляд
Юрий Иваниченко.
Взгляд
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Одиссей покидает Итаку".
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Вот она, долина. Неумолчный рев и грохот воды, теснящейся между скалами
и переваливающей валуны по каменным ступеням, стал тише.
Ветер повернул, и ощутимо пахнуло Тленом.
Тленом, главной приметой его Охотничьих угодий и, быть может,
проклятием рода Гроуков. Зная - как знали предки, - что Тлен не может
всерьез повредить большому рэббу, Гроук все же непроизвольно замер на
базальтовом уступе, и серо-черный валун, зажатый в кулаке, вдруг хрупнул и
раскрошился на сотню гладко-матовых остроконечников и пластин.
Гроук смотрел на долину. На чахлые деревья, апатичные стада копытных,
медлительных львов... Вырождение? А дальше, у излучины, острый взгляд
рэбба выхватил стайку мелких смешных зверьков. Голышей. Таких нет на
Охотничьих угодьях. Тоже - выродки.
Это все. Тлен; инстинкт требовал немедленно вернуться в свой, в
здоровый мир. Но возвращение означало гибель. Там ждал его закон сильных:
не способный победить - погибает. Закон рэббов.
Смутная память дотянулась до времен, когда все было иначе. Когда-то
каждый рэбб чувствовал себя частью некоего целого, объединенного обшей
волей. А возможно, что и разум их составлял часть неведомого и великого
целого. Каждый рэбб чувствовал сваю особость - но все вместе они сливали
силы и разум в единой борьбе, подчиняя мир, превращая его просто в
Охотничьи угодья.
Но со временем все реже дрожала земля под лапами больших ящеров, все
реже раскатывался грозный и тоскливый рев древних хищников. И чувство
единения, мгновенной бессловесной связи всех взрослых рэббов, Властителей,
сменилось своей противоположностью. Охотничьи угодья разделили; и теперь
Властители мгновенно и остро, улавливали присутствие на своей территории
чужака, и неудержимая волна ярости заливала их сознание. Поединок!
Смертельный поединок!
Женщины жили дне Закона Сильных. Они появлялись и уходили, повинуясь
неведомым законам. И дарили Властителям сыновей, Преемников. Это
происходило лишь однажды в жизни Властителя, к склону лет, когда
переполнял разум, становился все тяжелее груз накопленных предками и самим
Властителем знаний. Рэббы никогда и ничего не забывали. И освободиться - с
тем, чтобы принять долгую и спокойную старость, угасание в долгой чреде
лет на Свободных землях, - могли, только разделив Знание со своим
Преемником. Единственным мужчиной-рэббом, приходящим в его Охотничьи
угодья. Сын принимал знания - выраженные не только и не столько словами;
на время передачи, Освобождения, их разум как бы сливался воедино - так,
наверное, было в незапамятные времена со всеми рэббами.
А потом оставался только один Властитель - сын. А отец уходил,
Освобожденный. От Закона Сильных. От мудрости рэббов, хранящих опыт всей
цепочки предков. Уходил, и для него угасала навсегда память о
миллионнолетнем Великом лесе, память, запечатлевшая восход и угасание
новых светил, память, в которой извивались реки и двигались горы, память,
в которой жили и изменялись и сама земля, и населяющие ее существа.
Оставалась еще надолго прежняя сила и умелость рук, легкость движений,
но исчезала воля к борьбе, способность к ярости, укрепляющей тело тем
больше, чем сильнее враг. Все было слито воедино у Властителя, венца
творения - воля и мудрость, гордость и сила - и все уходило в час
Освобождения. И со словом воли и уходом знания исчезала потребность в
огромном количестве животной пищи, потребность, заставляющая Властителей
удерживать до последнего дыхания большие и обильные Охотничьи угодья.
Повинуясь инстинкту, Освобожденные уходили на свободные земли. Уходили
и никогда не возвращались. Жили на свободных землях долго - врагов у
рэббов не осталось, а пищи для Освобожденных хватало. Жили, легко забывая
все, что не нужно теперь им в вечном Сегодня.
Свободные земли - это итог жизни, долгий в спокойный.
Гроук, преемник двух тысяч Гроуков, владел богатыми угодьями,
примыкающими к гряде неприступных гор с единственным проломом, из которого
вытекала река, несущая дух Тлена. Он оставался Властителем дольше, чем
любой из прежних Властителей. Много раз на его угодья приходили чужие.
Победы с каждым годом давались все труднее. Гроук старел. Много раз ветер
и звезды приводили к нему женщин, но все они уходили, не оставив
Преемника. Они рождали Преемников другим Властителям, рождали свободных
сыновей, набирающихся сил в ничейных горах и затем сходящих на чужие
угодья - победить или умереть. Победить - и начать отсчет времен с себя,
со своей убогой личной памяти, или - погибнуть в поединке с Властителем.
Женщины перестали приходить, и Гроук, Преемник двух тысяч Гроуков,
остался обреченным.
Гроук старел. Силы уходили. Следующий поединок - а Гроук знал, осталось
недолго, - окажется последним... Но Гроук не хотел умирать. Может быть,
это дыхание Тлена, подточившего волю и тело, может, все-таки мудрость, но
Гроук не хотел, не мог умереть просто так, не выплеснув, не отдав хотя бы
часть огромного мира, накопленного им и двумя тысячами предшественников.
Но Гроук не мог оставаться на своих угодьях и ожидать чужака. Но не мог
и пройти на свободные земли - через шесть сопредельных территорий
соседей-Властителей. Перейти границу - неизбежный бой, и неизбежная
гибель. Властители-соседи моложе и сильнее. Остается только один выход. На
его угодьях - пролом, выход в долину, а по ней, сквозь болота и чахлые
леса - к невысоким горам, а там - на свободные земли, к океану. Гроук знал
этот путь. Не знал только, сможет ли, не Освобожденным, прожить на
свободных скудных землях, не станет ли там искать смерти. Но никто из
рэббов этого не знал...
Наступил день - и Гроук ушел. Рэббы не отступают. Литофон, отныне -
навеки отзвучавшая память о поколениях, жилище из живых старых деревьев,
некогда высаженных прапрагроуком и переплетенных стволами прагроуком, все,
даже купальня, оборудованная самим Гроуком в искусственной излучине реки,
остались позади.
А впереди - пролом в неприступных скалах, долина, река, вытекающая из
далеких болот, и неподвижное облако Тлена...
...Гроук обогнул холм, затем еще одну скалу, и наткнулся на Голышей.
Они поздно заметили рэбба; при желании Гроук мог бы в три удара сердца
передавить их всех, хотя Голыши бросились врассыпную. Гроук не собирался
задерживаться; единственное, что остановило его - удивление. Десяток
Голышей не бросились наутек, а замерли в оцепенении, время от времени
издавая какие-то звуки. Странные звуки... Гроук неспешно приблизился и,
наклонясь, подхватил ближайшего Голыша.
Вот тут-то остальные ожили и, запустив в Гроука ветками и камешками
бросились к пещере, а пойманный Голыш затрепыхался в ладони и, выгибаясь,
что-то кричал.
"Нечто членораздельное", - машинально отметил Гроук, не придавая
особого значения. Он чуть сжал пальцы - и Голыш, пискнув, затих.
Гроук опустил его на песок и сам присел рядом, разглядывая.
- Не бойся, не съем я тебя, - успокаивающе ворчал Гроук, легонько
поворачивая, чтобы рассмотреть со всех сторон, Голыша, - ничего я тебе не
сделаю, Посмотрю и пойду дальше...
Слова, конечно же, ничего не значили, только интонация и волна
спокойствия.
...А они изменились с тех пор, когда их увидел пра-Гроук. Лучше,
правда, не стали - волосы почти сошли с тела, укоротились конечности,
исказились лицевые кости. Разве это добыча? Самец - ростом едва с локоть,
вытянутое хрупкое тело, лапки с пластинками коготков, плоские ступни...
Как только живы? Впрочем, здесь, в долине, крупных хищников нет. А от
метких отобьются - вон как ловко швыряют камни и ветки...
Гроук отвел руку; приподнялся, собираясь отправиться дальше - и вдруг
встретился взглядом с Голышом.
Страх, и мольба, и любопытство, и надежда... Взгляд разумного существа.
Гроук поднялся, пророкотал:
- Иди к своим, - и двинулся по тропе, вдоль берега. Взгляд,
неожиданный, даже невозможный для такого маленького и жалкого существа,
все не отступал...
- Этого не может быть, - повторял Гроук, уходя все дальше, к болотам, -
такой маленький, такой слабый - неужели? Уродливое тело; поведение
больного животного - это лишь больные звери да мелочь всякая цепенеют; и
вдруг - Разум? Естественный венец творения, рэбб, возносится над миром и
силой, и разумом, он и только он способен охватить все вокруг, понять и
прочесть самые тонкие и самые, сильные связи времен и вещей; а этот?
Порождение Тлена? Нелепая и недолгая проба мира, отравленного Тленом,
_дать шанс_?
- Нет, это не может быть, - опять повторил Гроук, - просто так разум
существовать не может. Должна быть речь...
И тут осознал, что речь - звучала. Членораздельная речь! А
следовательно, Голыши разумны. Гроук даже засмеялся и остановился: так
забавно! Голыши, маленькие, совсем не похожие на рэббов - ну разве что
чуточку, сильно уменьшенное безволосое подобие - разумны!
Гроук уже отошел от излучины и двигался, войдя по щиколотки, вверх по
мелководью. Туда, где за лесом и холмами открывалась обширная долина,
залитая горячими болотами. И там, вдали, на самом краю небес, вздымалось
угрюмое темное облако. И оттуда доносились до чутких ушей рэбба рокот,
хлюпанье и чавканье, как будто там, под темно-сизым облаком, жрали что-то,
давясь и торжествуя, тысячи жадных ящеров.
И доносился запах Тлена...
И тут вдруг ощутил Гроук, что тугие тиски, о каждым годом все сильнее
сжимавшие мозг, ослабели. Немного, чуть-чуть, но совершенно явственно.
И это произошло не сейчас. Раньше. Когда понял, что не одинок. Не
одинок в разуме, не отделен стеною ярости и ненависти от Разумных. А стена
страха... Это - преодолимо. Нет, еще раньше. Когда слышал крики Голышей,
когда успокаивающе ворчал - и встретился с нежданным, осмысленным,
разумным взглядом.
Гроук повернулся и легко побежал вниз по течению.
Земля дрожала; мягкая, упругая почва проседала под ступнями, и фонтаны
воды взлетали из-под кочек. Болото закончилось, и теперь под ногами
крошились мелкие камни и коряги. С хрюканьем и визгом шарахнулось
семейство бегемотов. Матерый, столетний крокодил замешкался, распахнул
острозубую пасть - и задергался, раздавленный походя, бегущим рэббом.
Поворот, еще поворот, знакомая излучина - и вот пещера. Многоголосый
крик встретил Гроука. Шесть Голышей задвинули в устье пещеры валун и,
мешая друг другу, все же вползли в щель между камнем и кромкой гранитного
зева. А снаружи осталось несколько самочек; Гроук на мгновение задумался -
рассмеялся, оценив тактику. Сейчас самочки бросятся врассыпную, чудовище
(это он, Гроук) поймает и сожрет одну, а затем, как положено хищнику,
пойдет прочь.
Гроук напрягся. Мышцы окаменели, ноздри - в каждую поместилась бы
голова Голыша, - округлились, густая с проседью грива вздыбилась, рассыпав
короткую дробь разрядов.
Невидимая волна воли рэбба, воли, подавляющей даже тупую ярость ящеров,
бросила самочек ниц.
Гроук расслабился и, не торопясь, подошел к пещере. Из-за камня,
прикрывающего вход, доносились сдавленные голоса. Гроук просунул пальцы в
щель и, не обращая внимания на слабые удары, одним движением отодвинул
глыбу. Вопль ужаса; несколько заостренных палок и камней, брошенных
слабыми, хотя меткими руками; оцепенение большинства; голоса... Речь.
Гроук удовлетворенно засмеялся - а Голыши, то ли загипнотизированные
блеском его клыков, то ли пораженные смехом, - смехом, несвойственным ни
одному животному, - замолчали. А Гроук аккуратно, чтобы не повредить,
подобрал пожертвованных самочек и плавным движением внес их в пещеру. А
когда самочки, быстро сбросив оцепенение, сбежали с ладоней и смешались с
толпой, - подобрал с земли палки (к некоторым были приделаны костяные и
каменные острия), положил пучок ко входу и, двигаясь с нарочитой
медлительностью, отошел на пару десятков шагов, к реке.
Там он сел, привались спиною к удобному останцу, и принялся ждать.
Терпение и любопытство побеждают страх.
Как всегда в минуты полного покоя, в душе Гроука зазвучала мелодия,
отзвук произошедшего и предвидение будущего.
Какое-то время Гроук перебирал, раскладывал, поворачивал крупную
гальку: наконец, разновеликие камни выстроились на песке особенным узором;
в них уже чувствовалась мелодия. Гроук простучал по каменным спинкам
костяшками - берцовыми костями буйвола, обглоданными то ли Голышами, то ли
стервятниками.
Камни отозвались нужным звучанием - Гроук заменил только два. Опробовал
- и отдался мелодии. Руки Гроука точно преследовали нечто невидимое,
мечущееся по камням литофона, и преследование это оборачивалось музыкой, и
в ней проявлялся и преломлялся мир долины. Стена гор и близость болот, и
гады, скользящие в горячей тине, и сонные звери, и даже угрюмое
смертоносное облако, уносимое ветрами и всегда остающееся на месте. И было
в музыке то, что Гроук разглядел в Голышах, то, что неожиданно и
благодатно оказалось необходимым ему.
Они слушали, слышали, а может быть - понимали. Не напрягаясь, он легко
улавливал, как борются в них страх, и любопытство, и удивление, и доверие.
Доверие.
И окаменелая душа одинокого рэбба внезапно сама наполнилась теплом и
благодарностью.
Ветер переменился. Много дней подряд он ровно заполнял речную долину,
донося запахи далеких лесов; и вдруг - ослабел, а потом повернул, и
придвинулись запахи близких болот. Подымаясь на скалу, Гроук видел, как
изгибается и становится все ближе облако Тлена. И запах его становился
сильнее, или резко усиливался - и порывам ветра вторил тоскливый, внезапно
прерывающийся рев бегемотов.
Добычи еще хватало - но следовало уходить.
Сам он мог оставаться долго - медленный яд Тлена не приносил настоящей
опасности, - но слабым, хрупким Существам, искоркам разума, оставаться
означало - угаснуть. Гроук давно, в считанные дни, освоил их примитивный
язык и объяснял, насколько это было возможно для существ, не понимающих
связи времен и событий, опасность; его понимали - и ничего не изменялось.
Странный, слабый разум - все время порождает новые сущности, неожиданные и
нелепые объяснения. Не видят, не способны увидеть действительность -
только миражи, не понимают ни прошлого, ни будущего - только смена
миражей, хроники, разворачивающиеся по выдумываемым и тут же забываемым
законам. Слабый, больной разум, все время на самой грани ухода в цветную
животную бессознательность - и вдруг внезапные подъемы, сотворение
миражей, на мгновение завораживающих даже могучего рэбба.
Гроук пытался рассказать _истину_, передать хотя бы часть великого
знания, накопленного двумя тысячами Гроуков - и убеждался, что единое
знание распадается, становится словами, в которых с каждым днем все меньше
смысла, или (чаще) деталями, составными частями, украшением очередных
миражей. И все же Освобождение происходило, происходил пусть неточный, но
близкий резонанс разумов, спасительный для Гроука; и чувствовал он, что не
может уйти, оставить частичку разума, частичку себя вымирать здесь, на
краю болот. Наверное, неточный резонанс, нелепое, ни с кем из рэббов не
бывалое Освобождение, а может, и влияние Тлена подействовали - Гроуку все
чаще приходило в голову, что Голыши должны не просто выжить - они должны
прийти в мир. Есть что-то большое в причудливых миражах их душ, в
преломлении знаний от одного к другому, третьему, сотому и от поколения к
поколению - большее, чем строгий и бездонный разум рэббов постиг и
запечатлел.
И, может, Закон сильных - не единственный я не лучший закон, и все
точные знания и связи, хроника действительности, накопленная рэббами,
намного более сложная, чем возможно передать звучащей речью - еще далеко
не все, и хроника миражей в конечном - итоге столь же близка к истине или
столь же бесконечно далека от нее? А значит, мир этот, могучими руками
рэббов превращенный в пригодный для жизни слабых - им и должен
принадлежать?
Клочки и сгустки тумана, насыщенного Тленом, подползали к пещерам и
хижинам, к обиталищам Голышей, стекающихся в долину под защиту рэбба.
Оставаться - угаснуть... Гроук вслушивался в слабые голоса, всматривался в
уродливые маленькие лица... Привязанность, смешная, незнакомая
привязанность, потребность сильного в слабом, мудрого - в доверчивом... И
когда Голыши в очередной раз согласились, что да, немедленно надо уходить,
и в очередной раз не двинулись с места, Гроук решился.
Там, где разум бессилен, действуют воля и страх. Он повелел - и ни
отступить, ни ослушаться они не могли.
Подчиняясь его воле, они шли и шли по мелководьям, по краю топей, по
каменистым осыпям, вброд через малые речушки и вплавь - через большие, по
торфяникам и бесконечным болотам. Все шли, все ветви, все племена, все
искры разума, все, кто обитал, кто вымирал, едва родившись, в долине.
Больных и слабых несли на звериных шкурах, вчетвером или вшестером -
так слабы Голыши. Младенцы висели за спинами и на руках матерей, и пили
материнское молоко прямо на ходу. Все шли, и только за мертвыми навсегда
смыкалась черная топь. Мертвые оставались - а живых становилось больше. И
на каждой стоянке и даже в пути Гроук говорил и повторял, говорил все, что
удавалось выразить на их языке, об окружающем мире и о мире, куда они
обязательно придут. И каждый раз Гроук чувствовал очередную ступень
Освобождения, и знал, что теперь сможет долго и спокойно существовать на
Свободных землях.
Стоянки сворачивались, живые наскоро прощались с теми, кто уже не
продолжит Путь, и уходили, подчиняясь привычно воле Гроука - или уже
просто привычке...
Ветра совершали свой извечный круговорот, дожди проливались на
склоненные головы, рождались и вырастали дети, и вот уже всем казалась
жизнь вечной дорогой к неведомому миру из мира, ставшего запретным и
потому особенно прекрасным.
И когда кончились болота, когда позади остались леса и горы, когда
совсем выветрился запах Тлена, а впереди раскрылись Свободные земли и за
ними - океан, племена просто не могли уже остановиться. Они продолжали
путь, уходили вглубь Свободных земель, туда, где бродят непуганые стада,
где живут гордые звери и где доживают свой век старые рэббы, освобожденные
от памяти и сострадания.
И Гроук кричал вослед уходящим:
- Никогда не возвращайтесь!
Он выбрал для себя небольшое плоскогорье, поросшее мелколесьем и сочной
травой. Стада копытных, легкая добыча даже для очень старого рэбба,
бродили от ручья к ручью. А вдали синел океан. Отсюда, с высоты, Гроук
видел блуждающие дымы кочевий и неподвижные - селений. А в конце жизни -
паруса первых мореходов. Здесь, на неприступном - сделанном им
неприступным, - плоскогорье он и умер, и кости его растворили дожди
тысячелетий, а народы забыли и исказили его облик и слова...