Код произведения: 4163
Автор: Дымов Феликс
Наименование: Авария
Феликс Яковлевич Дымов
Авария
Не трожь человека, деревце,
Костра в нем не разводи.
И так в нем такое делается -
Боже, не приведи!
(А. Вознесенский)
Шоссе было чисто выметено воздушными подушками скудов. Лишь случайно
занесенный ветром листок иногда запутывался в мантии, долго полоскался в
ее бахроме и с сухим щелчком вылетал с задней струей. Скуд обтекаемо
шелестел над лентой глазурованного асфальта, и только лезвия крыш среди
деревьев, убегая, неназойливо напоминали о скорости.
До Гатчины смотреть было не на что: размытые черно-белые вертикальки леса
подступали близко и однообразно, как полосы декоративной "ландшафтной"
ткани. Чтобы отделить березы от сосен или выхватить один какой-нибудь
ствол, Арсен быстро переводил глаза, а потом давал взгляду отстать. Но и
это развлечение вскоре наскучило. Арсен отвернулся от дороги, в который
раз за сегодня извлек из папочки дроботовское письмо. Ох уж этот Петр
Дроботов! Сумел-таки дернуть какую-то струнку в душе. А кажется, ко всему
уже привык, не расшевелишь...
Неожиданно скуд взвизгнул, ткнулся брюхом в шоссе. Толчок швырнул вперед,
упругое лобовое стекло без удара натянулось, бросило обратно на сиденье, и
некоторое время еще Арсен ошеломлен-но тряс головой. Шофер Коля вышел,
каблуком постучал по кожуху компрессора. Приподнял мантию, под которой
бессильно шипела слабенькая струйка воздуха. Сплюнул.
- Все. Скис.
- Долго простоим?
Коля сдвинул кепочку на затылок, губами достал из кармашка на груди узкую
бездымную сигаретку, повернул на луч стеклышко солнечной зажигалки:
- За последний год, Арсен Даурович, я имел две пятиминутные аварии. По
теории вероятности, эта часа на три.
- А ты знаешь, куда мы едем?
- Вас, наверно, женщины любят, шеф?
- С чего ты взял? - опешил Арсен.
- Не мучаетесь избытком тактичности. Плохой бы из меня получился шофер,
если б я был не в курсе дел своего начальника.
- Ты мне этот психологический практикум брось. Признавайся, сколько стоять
будем?
- Законы статистики неумолимы, Арсен Даурович. Но за сорок минут, пожалуй,
управлюсь.
- А что я скажу Дроботову?
- Подождет ваш Дроботов, больше ждал. Прогуляйтесь вдоль шоссе, пока я
мотором занимаюсь. Подышите загородным воздухом. Засекайте время!
"И правда, чем здесь маяться", - вяло согласился Арсен, ступив на
стеклянно блестящую полосу глазурованного асфальта. Коля включил домкраты,
аккуратно расстелил куртку и полез под скуд. Ворчание его еще некоторое
время догоняло Арсена:
- Не понимаю, за какие грехи машину колес лишили? Раньше спиной уперся - и
катись, милая! Под горку еще б придерживать пришлось. Прогресс, туды его в
мантию...
Шоссе по веселому пологому мосту перебежало извилистую речушку, удачно
отвечающую своему певучему названию Оредеж. Колин говорок становился все
более неразборчивым. Солнце, отражаясь от асфальта, слепило глаза. Только
теперь заметив, что так и несет письмо в руке, Арсен сунул его в карман,
разулся, поставил босоножки на обочине так, что их нельзя было не увидеть
из скуда, спустился по откосу. До самой травы ногам было непривычно колко,
и,выбирая место для ступни, он шагал осторожно, не в полную силу. Берег
был по-хорошему заброшен: сухой невытоптанный склон издалека валился в
реку, вспенив перед кромкой воды неширокую полоску ослепительно чистого
песка. Вверху удрученно обозревала местность привязанная к колышку коза.
Поддернув брюки на коленях (скорее по старой мужской привычке, чем из
боязни вспузырить немнущуюся ткань), Арсен уселся на траве. Над головой
закружились две желтые бабочки-капустницы и одна траурница с черной каймой
на крыльях. Подражая взмахам крыльев бабочек, задрожали перед глазами
листья тощей осины.
- Чего дрожишь, глупая? - помимо воли спросил Арсен. И поморщился, уловив
в интонации фальшь.
Собственно, если б осина не дрожала, он вообще не признал бы ее, не
отличил от тополя или там от липы. И это - невзирая на должность: референт
по общим вопросам Ленинградского комитета Природы. Впрочем, чему
удивляться? Как и все горожане, он только по выходным вырывается на волю и
торопливо восхищается: цветочки, воздух! А воздух теперь и в городе степью
отдает, дыши - не хочу. Усилиями их комитета гарь и пыль повыветрились с
улиц, из двигателей изгнан бензин. Заводы работают на замкнутом цикле, без
выброса отходов в окружающую среду. Памятником варварским технологиям
оставлены две дымовые трубы с мертвыми заглушками: по праздникам для
имитации работы из них гонят в облака подкрашенный пар. Конечно, до
взморья или до соснового бора городу далеко, пахнет все-таки перегретым
камнем. Но всему свое время. Наладим и озоновую атмосферу. Вот освоим в
следующем году хлорофилльные краски для стен, тогда и с сосновым бором
потягаемся. Переезжай к нам, Петр Дроботов, не пожалеешь... Хотя ты ведь
не захочешь из деревни, а?
Осина застенчиво поджимала к стволу реденькие ветки и продолжала дрожать,
"Зря, глупая!" - неожиданно для себя чужими словами подумал Арсен. Больше
того, чуть не произнес вслух, И еще подумал, как хорошо лежать под
пристальным серо-синим небом, вспугивать разноцветных стрекоз и следить за
их чуткими зигзагами. А ведь не довелось бы, не будь счастливой аварии со
скудом, а еще раньше - дроботовского письма. Может, и не стоило сломя
голову мчаться на этот сигнал, тем более с уговорами отказаться от
претензий. Но ведь жалобщики, как правило, на одной инстанции не
останавливаются. Настырный народ!
Арсен мысленным усилием вызвал из памяти синий конверт. Конверт как живой
возник перед взором. На лицевой стороне картинка: с вершины низкого
наклонного постамента возносится настоящий истребитель-перехватник, давно
отлетавший свое и списанный по случаю всеобщего разоружения в лом. Из
кабины истребителя выглядывают две счастливые детские мордашки: к
безмерному восторгу ребятишек, самолеты не уничтожают, а пускают на
игрушки, вон их даже почтовики увековечили. Рядом с яркой картинкой адрес
не смотрелся, Крупными буквами, мельчающими и изогнутыми у края конверта
вниз, было выведено: "Ленинград. Смольный. Главному специалисту по лесам и
живности". Это, значит, ему, Арсену...
Ленясь вынуть письмо из кармана, Арсен так же мысленно раскрыл конверт,
достал вырванный из школьной тетрадки листок в клеточку. Тот же почерк
длинно и чуть истерично вещал о том, что "председатель колхоза Громов Олег
Михайлович придумал покрыть поля бетонной сеткой, соединить с правлением
все бригады, Дунькину фабрику и хренные палисадники и приобрести 50
винтороллеров. Чтоб все перевозки делать только по воздуху. А на саженцы
древовидной конопли ему наплевать, и на юннатский кротовый заповедник
тоже. А особенно жаль рябинку, посвященную геройски погибшему гвардии
рядовому Кузьминичеву, и ту березку-трехстволку, которую мы еще мальками
сажали с Машей Тениной и Горькой Коноваловым. Но самое главное, бетон
начнет почву выжимать, деревья и кусты заоблачут, оголят корни и пожухнут.
Председателево сердце не болит по всякому растению и летучести. А они тоже
для красоты настроены...
Остаюсь ваш Дроботов Петр Иванович, звеньевой".
И снова - в который раз! - Арсен разозлился. Ох уж эти неуемные
общественники, вечно суют нос куда не просят! Хорошо еще, планы
председателя не затронули личных соток защитника природы. Так и
представлялись коренастый чистенький дядька с тяпкой и ведром навоза в
руках, тропинка, протоптанная им с лукошком собственных овощей из огорода
до базара, бетонная сетка поперек этой тропинки. Ох, шуму б было!
Председателя Громова Арсен знал отлично. Громадный, громкий, подвижный,
несмотря на необъятную толщину и выдающийся живот, пройдоха и умница,
потомственный руководитель богатого хозяйства, он своей выгоды нигде не
упускал. Странная купеческая жилка помогала ему разглядеть то новое, что
приносило колхозу немедленный безошибочный доход. Он шумно ввалился в
кабинет Арсена и по обыкновению не сразу приступил к делу:
- Премию получил для поддержания штанов. Три оклада. - Олег Михайлович
расстегнул пиджак, поправил тщательно замаскированные подтяжки и плюхнулся
в кресло. - Ездил за подарком сыну, решил и к тебе заглянуть. Между
прочим, интересную штуковину раскопал. Глянешь? Новый побег эволюционной
мысли.
Громов расстелил на столе свой "побег": проект перевода колхозной техники
на воздушный мини-транспорт. По ватману красиво порхали крылатые потомки
мотороллеров: портативные тракторы, планирующие тележки, гусиные клинышки
дельта-комбайнов. Поля были разлинеены росчерками взлетных дорожек, будто
тетрадь в клеточку. Столбики черных и красных цифр освещали затраты и
выгоды, при этом красные горделиво выпячивались, черные стыдливо
тушевались из-за своей незначительности. .. .
- Заманчиво...
- Еще бы! Визируй, - пропыхтел председатель. - Все уже одобрили.
Это значило, подпись референта последняя, договора заключены, поставки
налажены, не сегодня-завтра можно форсировать строительство, и вообще
визит Громова - лишь дань вежливой формальности.
Арсен на уловку не поддался. Внимательно всмотрелся в проект,
вопросительно постучал ногтем по двойным серым линиям бетонных меж.
Экономическое обоснование преимуществ винтовой кавалерии выглядело на
редкость изящно и убедительно. В свете предстоящих удобств не пугали и
межи на посевных землях. Впрочем, другого ожидать не приходилось:
бухгалтер у Громова мужик дотошный, считать умеет, зря на ветер средств не
выбросит. Одна его фамилия Хапугин наводит страх на прожектеров. Поэтому
проект Громова был, что называется, чистенький, выгодный и перспективный.
Не найдя особых выпадов против природы, Арсен размашисто подписался в
верхнем правом углу...
Письмо Дроботова ставило все с ног на голову, рождало смутное
беспокойство. Настораживали даже не наивные аргументы, а
фальшиво-агрессивный тон. Арсен подумал-подумал. И махнул в колхоз. Чуть
ли не впервые он ехал не расследовать жалобу, а убеждать жалобщика в
правильности собственного решения. "Если, конечно, оно правильно", -
выскочила исподтишка ехидная мысль.
За Оредежем сушилось присобранное в копешки сено. Тот берег был высок и
обрывист, в слоистых узорах багровых глин, с темными провалами пещер,
уходящими под воду. А здесь жили осина, коза, крохотный жучишко
неопределенного от изумрудных переливов цвета раскачивался на тоненькой
былинке. В общем, ненаблюдаемая из окна кабинета природа!
Арсен подогнул руку и тихонько повалился на бок. У самых глаз раскинула
круглые, с зубчиками, листья пастушья манжетка. На Украине ее называют
калачиком. В детстве они дожидались, когда зеленые колокольчики отцветут,
и поедали безвкусные лепешечки. Чем только в те годы ни набивали рты! И не
от голода, упаси боже! От слитности с природой. Жевали цветы акации.
Сосали головки молоденького клевера - кашку. Скусывали прямо с вишневых
стволов потеки солнечно-золотистого клея. Ели даже дудки молочая, если
долго крутить их между ладонями и приговаривать;
Молочай, молочай! На меня ты не серчай! Горький вкус-корням! Сладкий сок -
друзьям!
Арсен пощекотал губы узким мохнато-бархатистым листком, растер его между
пальцами, побил ими друг о дружку - склеятся или нет? И поднял глаза.
Солнце с гребня на гребень скакало по волнам Оредежа, растекалось поперек
течения, тонуло под мостом... Осина изнемогала от зноя или страха. Коза,
не заинтересовавшись его личностью, отвернулась и обметала горизонт
грязно-белым хвостом.
И на все это с казематной беспощадностью ляжет непробиваемая для жизни
бетонная броня!
Загипнотизированный ожиданием чего-то нового, еще более непривычного,
Арсен без сопротивления перекатился на спину, встретил немигающий,
мраморно-слепой зрачок огромного неба. Осиновая крона просеивала солнце.
Тени листьев, выпукло-объемные против света, сбегались и в падении
склевывали теплые золотые пятнышки, тут же просыпали их бархатными лучами.
Лопатки - из-под земли, сквозь рубашку - тоже жег чей-то мудрый и
загадочный взгляд. Тягучий ветер отогнул ветку. В лицо обрушился
ослепляющий веер зноя, пробился искрами под сомкнутые веки, слился в
черный круг, окаймленный переменчивыми радужными полосами, круг разделился
на два - по одному на каждый зажмуренный глаз - и поплыл-закачался парой
медленных черных солнц. Тяжелый шепот отделился от земли...
Арсен внезапно осознал, что стоит перед широким приземистым дотом с
незрячими бойницами и тонким налетом мха по бетонному козырьку. У ж как
там оно получалось, но он ясно различал надписи внутри дота. На осклизлой
стене виднелось процарапанное острым: "Мы из Архангельска. 1966". Ниже, не
под строчкой, а в толще бетона, словно утонув в нем, торопливым огрызком
химического карандаша: "Осталось 3 патрона. Вася Цыбин". От дота с
неодушевленной правильностью стелились во все стороны щупальца взлетных
дорожек, глубоко врезанные в тело земли как нити капронового невода на
обнаженном, со вздутыми мускулами человеческом торсе. По дорожкам,
животами в руль, мчались на крылатых винтороллерах десятки Громовых - мимо
вставшей на цыпочки древовидной конопли, мимо березок-тройняшек, мимо
исхудалой женской руки, которая оползала по осклизлой стене, впиваясь в
бетон побелевшими ногтями: неровные светлые крапинки на них почти пропали,
лишь кое-где едва угадывались. "К счастью, - подумал Арсен. - Говорят,
ногти цветут - к счастью..."
Блики черного солнца протиснулись под потолком, серыми полотнищами
выстроили невесомые тени. Грустное и неподвижное, неслось навстречу
прозрачное Ольгино лицо. Тяжелые зеленые волосы слегка шевелились - как
пугливые листья на ветру.
Арсен сделал шаг вперед, чтобы подхватить женщину. Он прекрасно осознавал,
что Ольга давно умерла, что эта женщина, зябко кутающаяся в длинный, до
земли, балахон, просто выдумка, удар взбесившегося воображения. Но ока
вполне реально потянулась к нему.
- Ты очень сильно просил меня. Вот я и пришла.
Он не взял ее временно оживленных рук, отшатнулся. Всеми чувствами, не
поверившими зрению, он хорошо представлял себе, что именно за эти годы
могло от нее остаться... Она укоризненно вздохнула:
- Ты всегда твердо знал, когда и что надо делать.
Арсен глянул на ее ноги. Прямо сквозь балахон. Как во сне. И увидел босые,
зябко потирающие один другой корни. На одном из них снеговым пятнышком
застрял белый клочок облака.
...В Никитском Ботаническом саду, среди араукарий и бородатого тисса Ольга
тосковала по тихим северным полянам, где колючий для взгляда вереск
выстилает подступы к березам и валунам. Она хваталась за простертые к ней
руки агав - и натыкалась на толстокожие, равнодушные, глянцево-жирные
листья. Врачи прописали ей юг, а она карабкалась в горы, бросалась в
щедрые травы альпийского луга - и не могла отыскать среди пышных
труднопроизносимых рододендронов щемяще-неприметные, такие пушистые на
слух горечавку, яснотку, кровохлебку, чьи названия сами просились на язык
и, произнесенные, оставляли во рту вкус песетой радости и детства...
Ольга мужественно переносила море и пальмы. И все же таяла на глазах -
взвинченная и всепрощающая. Это было особенно больно в ней. И
обезоруживало. Только однажды она не упрекнула, нет, - просто между прочим
обронила:
- Зачем ты привез меня к этим фикусам? Здешнему лесу плевать на человека.
Он за меня не заступится.
И, высвободив ногу из больничного шлепанца, потерла ее о другую движением
неуловимо-обыденным и в то же время самым-самым своим...
Арсен в обратном порядке повел глаза от босых корней к Ольгиному лицу, к
зеленым с проседью волосам. И это лицо, живые нити волос показались ему
знакомыми. Не той давней памятью, привычной к каждой Ольгиной черточке, а
как-то еще, по-другому, что примешивалось и добавлялось к ее образу чем-то
неувиденным после ее ухода, недосказанным, чуть ли не чужим. Понимая, до
чего это глупо, не вкладывая в свои действия ничего мистического и тем не
менее стараясь быть последовательным в своей галлюцинации, он перекрестил
призрак раз, другой, третий, так по-сказочному доверчиво и сокрушительно,
как заклинают нечистую силу. Ольга не стаяла, не исчезла. Он судорожно
положил еще два креста, за сухую жесткую руку рванул ее в дот, навалился
на дверь, задвинул щеколду. И дот стал не совсем дот, а комната с окнами,
к которым приникли снаружи жалобные ветви-руки. Странные существа
призрачного сине-зеленого оттенка жадно стучались в стекла. И Арсен
узнавал их: загубленные людьми деревья, что минуя волю, подсознательно
мучают нас беспричинной тоской... Они пытались спастись от загустевшего
неба. От движущейся толчками по циферблату пшеничного поля,заточенной под
секундную стрелку авторучки: кончик пера натягивал врезающиеся в тело
земли шершавые бетонные нити и выжимал из почвы зябкие неловкие корни.
Разбрызгивая шлемами блики черного солнца, осыпая животами листья с
трепещущих осин, по лучам взлетных дорожек к доту со всех сторон
приближались Громовы, Громовы, Громовы... Арсен плавно отодвинул щеколду -
и глухая бетонная симметрия сломалась. Он долго-долго падал навзничь, пока
не коснулся спиной живого ковра из пастушьих манжеток и горечавки.
Ритмичная лунная медлительность пронизала его насквозь, перетекла через
лопатки в землю. Свисающая над щекой ромашка защекотала ресницы, ослепила
нестерпимой желтизной...
Арсен открыл глаза, зажмурился от выпрыгнувшего из-под листа солнечного
зайчика. Круг черного огня над головой успел вызолотиться и расплавить
половину неба. Вторую его половину, опираясь на край косогора, неторопливо
обметал грязно-белый козий хвост. Лес подобрался и притих. Все как-то
изменилось - в характере, а не во времени. Потому что кадры воображения,
спровоцированные лесом, привиделись Арсену мгновенно и непоследовательно,
как тепловой удар"- даже секундная стрелка на часах, нечаянно подсунутых к
уху, не обежала циферблат и на четверть...
И все сразу стало на свои места. И не существовало больше общественника с
тяпкой и ведром навоза, а был заботливый пионерский звеньевой Петя
Дроботов, певец древовидной конопли и березки-трехстволки. Надобно
заметить, Петя, никудышный ты, по нынешним меркам, полевод: что тебе
экономика, ежели от этого страдает кротовый заповедник?! Потому, видать, и
истерика в письме: взросло рассудительный и детски агрессивный тон.
Спасибо, брат, за науку. И не обижайся, что не доехал, из города я быстрее
твоего председателя остановлю. В другой раз непременно встретимся. Извини.
А нам с тобой, Олег Михайлович, придется покумекать. И как это я сразу не
разглядел? Ведь были уже на Земле такие "мечтатели" - распахать сушу,
свести леса, застроить плавучими домами и нивами океаны. Чтоб быстрее,
сытнее, урожайнее... Будто главное для человека - дешевая жратва. Шалишь,
председатель. Вон юному поколению и березку подай. И почву оно глубже нас
понимает. И красоту наверняка иначе чувствует, не приемлет простора в
бетонную клетку... Пусть будут винтороллеры, летающие тракторы,
подоблачные комбайны, только без бетонных меж. Без непробиваемой для жизни
брони. Придется, Олег Михайлович, поломать голову, ты сумеешь. И без
дураков - не каждый день скуды терпят аварии. Хотя что ж, откажет или не
откажет вовремя мотор, неважно: всегда найдутся осина, изумрудный жучок и
обеспокоенные люди. Мы, сегодняшние, в ответе и перед старыми и перед
юными. За живность. За летучесть. За все, что на красоту настроено.
Как порою немного надо, чтобы это понять.
Арсен достал письмо, аккуратно разорвал, пустил по ветру обрывки и вскочил
так резко, что коза удивленно проблеяла:
- Мне-э-ээ?
- Останется и тебе-э-ээ! - озорно предразнил ее референт Ее Величества
ПРИРОДЫ.
Он погладил теплый ствол осины. И решительно вышел на шоссе. Не
принимающий солнечного жара глазурованный асфальт жался к лесу. К тому
самому лесу, который мог за себя заступиться. Пахло хорошей хлорофилльной
краской и совсем немножко - речным песком.
Арсен подхватил босоножки, пристукнул каблуками по перилам моста и
неторопливо зашлепал к Ленинграду.
Коза натянула веревку, вырвала колышек и затрусила следом.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.08.2001 15:47
Производство профнастила, металлические сэндвич панели.