Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 240
Автор: Алексеев Сергей
Наименование: Утоли мои печали
Сергей Алексеев.
Утоли моя печали.
OCR -=anonimous=-
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1995)
1
Они снова встретились на служебной лестнице, точнее, на площадке между
этажами. Он поднимался вверх и очень спешил, она спускалась вниз, как
всегда грациозно, царственно - не шла, а несла себя, отстукивая каблучками
ритм его сердца.
Бурцев увидел ее раньше, вернее, сначала узнал шаги и остановился, закрыв
глаза, считал на слух ступени под ногами Наденьки. Стук прервался на
третьей.
- Сережа?.. Здравствуй.
Перед ней трепетали не только областные прокуроры, но и многие начальники
центрального аппарата. Бывало, входили на полусогнутых, выходили с
испариной на лбу и облегченным вздохом. Потом говорили, что у нее совсем
не женский характер, что ей опасно смотреть в глаза и что ложь она
чувствует еще до того, как ты успел открыть рот.
Ей уже давно дали прозвище - Фемида.
Но сейчас их никто не видел, и потому голос ее звучал как оброненная на
пол монетка.
Бурцев поднял веки - Наденька смотрела на него, чуть склонив маленькую
головку с тяжелой прической и оперевшись рукой о поручень. Ему показалось,
что тонкие ее пальчики с удлиненными ноготками чуть подрагивают.
- Привет, - сказал он. - Опять мы с тобой на лестнице...
- Да? Почему опять? - как-то отвлеченно спросила она.
- Потому что в прошлый раз мы встречались на этой же лестнице. Только
двумя этажами выше. Ты поднималась, я спускался...
- Да?.. Странно, а я забыла...
- Два года прошло, к тому же ты всегда была забывчивой...
- Ладно, иди ко мне в кабинет, я сейчас приду. - Взгляд ее был рассеянным,
мысли витали в облаках.
- Почему к тебе? Меня срочно вызвали к Генеральному, я только из
командировки...
- Сначала ко мне, это я тебя пригласила.
- Странно... Зачем? - Бурцев усмехнулся. - Это что, свидание? Неужели
соскучилась?
- Не на лестнице же объяснять. - Она не приняла шутки. - А ты опять был в
командировке?
- Мое нормальное состояние - командировки...
- Я всегда боялась, что однажды ты уедешь и никогда не вернешься... Зачем
отпустил бороду, Сережа? Она тебе не идет.
- Ты просто не привыкла...
- Все равно! Сбрей.
- Вся сила моя - здесь! - еще раз отшутился Бурцев и вспушил бороду. - Что
естественно, то не безобразно.
- Ну все, поднимайся ко мне! - Наденька, как в студенчестве, будто бы
махнула рукой, но только обозначила это движение. - Мы давно ждем тебя!
- Кто это - мы? Ты с Вадим Вадимычем?
- Мы с Генеральным. Для тебя есть специальное поручение! Ты занимался
костями в восемьдесят седьмом году?
- Костями? - переспросил Бурцев. - Какими костями?
- Помнишь, с черепом все возился, на эксгумации выезжал... Иди ко мне в
приемную и жди. А я сейчас вернусь!
Из Наденьки она превратилась в Фемиду и слова уже не роняла, а
припечатывала, как контрольный штамп прокурорского надзора.
Правда, тремя ступенями ниже чуть отступила назад и добавила:
- Скажи, чтобы впустили ко мне. И пусть секретарь приготовит кофе.
Сергей поднялся на четвертый этаж, вошел в приемную, но не стал проситься
в кабинет и сел в кресло для посетителей. Передавать распоряжение по
поводу кофе тоже сначала не захотелось: незнакомый ему хозяин приемной,
должно быть из бывших районных следователей, выгнул седую бровь и устроил
допрос:
- Надежды Николаевны нет. Вы по какому вопросу?
- По вопросу костей, - съязвил Бурцев, демонстративно снимая форменный
китель с зелеными петлицами. - Ну и жара у вас...
Это секретарю не понравилось, он, вероятно, многим подражал за свою жизнь.
Теперь на старости лет - новой начальнице.
- Каких костей? - спросил со строгой брезгливостью.
- Должно быть, человеческих. Каких же еще?
- Вам назначено время? Ваша фамилия?
- Знаете что, приготовьте-ка лучше кофе, - посоветовал Сергей. - Я люблю
черный без сахара, а Наденька - с пенкой и лимоном...
Бровь секретаря выпрямилась и дрогнула, как стрелка компаса. Он молча
открыл стенной шкаф и зазвенел там посудой В руке мелькнуло золотое
пятнышко лимона...
Наденька вернулась через десять минут, когда кофе уже был на подносе.
- Почему ты здесь? - спросила на ходу. - Я же сказала - ко мне.
Секретарь стоял как вышколенный официант из "Пекина".
В девяностом году какой-то обкурившийся подонок в Средней Азии разрядил
автоматный магазин по прокурорской машине. Наденьке тогда досталось две
пули: одна в правую лопатку, вторая - касательно по позвоночнику. От
первой все зажило, но от второй остался след, хотя она никогда не
показывала виду, что ей больно, когда садится на жесткий стул.
Она не захотела опускать себя в начальническое мягкое кресло, а села за
приставной стол напротив Сергея. И сейчас ей было больно, хотя движения ее
оставались царственными.
Выждала, когда секретарь закроет за собой дверь.
- Прессу читаешь иногда, Сергей Александрович? - спросила Фемида, играя
ложечкой с кружком лимона в своей чашке. - Слышишь, какой кавардак
творится с царскими костями?
- Так, краем глаза читаю, краем уха слышу, - проговорил он, откровенно
любуясь ею. - А телевизор вообще не смотрю.
- А зря!.. И что можешь сказать по этому поводу?
- У меня субъективное мнение.
- Какое же?
- Если бы раньше допустили к этому делу, в течение месяца доказал бы, что
косточки из-под Екатеринбурга вовсе и не царские. И потому никто меня к
этому делу не допустил на пушечный выстрел.
- Так... Это любопытно! Почему?
- Почему не допустили?
- Ну да, почему? Это по твоей специальности...
- Срочно потребовались останки Романовых. Когда партия говорит - надо...
- А сейчас перегорел? Не хочешь сам?
- Встал в очередь за судейской мантией, - не сразу сказал Сергей. - Может,
там повезет?.. А потом, знаю, разыгрывается очередной сценарий
политических интриг, и не хочу связываться.
- То есть косточки не царские? И у тебя есть факты? Секретарь кофе не
пожалел, сварил такой, что от горечи сводило рот.
- Надежда Николаевна, а ты веришь в тонкие материи?
- О чем ты? - насторожилась она, смущенная его взглядом и тоном.
- Нет, я сейчас не о своих чувствах. Они довольно грубые, - упредил
Сергей. - О тонких материях. Как их в старину называли, об эфирах, которые
нас окружают. Которые заставляют нас совершать какие-то поступки, приводят
к догадкам и откровениям на подсознательном уровне.
- Ясновидящим и гадалкам я не верю! - сказала Фемида, и он сразу же
услышал намек, занозу, до сих пор сидящую в ней. - Если можно, покороче,
Сергей Александрович. И более профессионально.
Бурцев отхлебнул кофе, поморщился, проглотил горечь и улыбнулся:
- Если профессионально, то у меня есть косвенные, но убедительные факты,
что останки семьи Романовых на следующий день после расстрела бесследно
исчезли, а вернее, были вывезены неустановленными лицами и в
неустановленном направлении, но далеко за пределы Екатеринбургской
губернии.
- Серьезное заявление, - помедлив, обронила Наденька и чуть пошевелилась
на стуле, выискивая положение, чтобы не болела спина. - Откуда же этот
писатель достал косточки? И чьи они?
- Достал он их из земли, разумеется, а вот чьи они - установить не
удастся. В любом случае не царские, это ясно.
- Зачем ему это было нужно?
- Поступил приказ - найти. По горячим следам искали - не нашли. А он
спустя семьдесят лет раз - и нашел. Впрочем, сначала был приказ снести дом
Ипатьева. Перетереть его в пыль и вывезти на свалку. Чтобы таким образом
убрать главного свидетеля, можно сказать очевидца, потому что стены тоже
имеют глаза и уши. Но это уже относится к тонким материям...
- Сергей Александрович!
- Виноват, - усмехнулся Бурцев. - Больше не буду.
- Кому выгоден этот подлог?
- О, многим! Начни пальцы загибать - пальцев не хватит.
- Пожалуйста, конкретнее.
Она так и не могла найти удобного положения на жестком стуле, боль скулила
в пояснице, между вторым и третьим позвонками. И все-таки не хотела
пересаживаться в кресло. Вскоре после ранения у нее вообще отказали ноги,
и больше месяца она пролежала без движения, а Бурцев по очереди с мужем
Наденьки Вадим Вадимычем все это время просидели возле больничной койки.
Кормили и поили, пока не поджила правая рука, и еще вслух читали ей старые
любовные романы. Телевизор был в палате, но она запрещала его включать,
потому что там уже вовсю стреляли, а вот чтение слушала с жадным
удовольствием, хотя в романах этих была скукотища и смертная тоска. Сергей
иногда засыпал сидя и, теряя строчку, молотил что-то от себя. Как потом
выяснилось, и Вадим Вадимыч засыпал над книжкой.
Скоро Наденька запретила ходить обоим и взялась вытаскивать себя из
постели...
Говорят, и до сих пор каждое утро бегает по десять километров по своим
Воробьевым горам.
- Хорошо сказать - конкретнее... - проворчал Бурцев. - Но предупреждаю,
мнение субъективное.
- С каких пор ты стал таким осторожным?
- В подлоге заинтересован в первую очередь Ватикан. Православная Церковь
объявляет царскую семью святыми великомучениками, останки автоматически
становятся мощами, к которым станут прикладываться верующие в ожидании
чуда. А чуда нет по известной причине. Но это тоже из области...
- Продолжай! - прервала Фемида.
- Потом находят настоящие косточки Романовых. И Церковь оказывается в
великом грехе и смущении. Экуменистическая пресса визжит от восторга, на
тысячелетней истории православия, на Третьем Риме ставят последний крест.
- Считаешь, настоящие обязательно найдут?
- Дай только срок...
Надежда встала и, делая вид, что размышляет, прогоняла боль движением,
ступала размеренно, твердо и почти беззвучно по ковровому покрытию на полу.
- Тебе бы спрыгнуть с каблучков, - не утерпел и посоветовал Бурцев. - На
плоской подошве легче...
- Кому еще? - Она лишь сверкнула глазами от неудовольствия.
- Для остальных это все уже грубая материя. Президенту - как
доказательство несостоятельности традиционной конфессии, премьеру - как
отвлекающий народную боль горчичник: ходили в трауре по принцессе Диане,
теперь в трауре по убиенным царям. А всенародный скандал ему нужен до
зарезу, чтобы голодные шахтеры не думали о хлебе насущном...
- Хватит, - тихо вымолвила Наденька и села на стул. - Опять ты за свое...
- Я предупреждал.
Она еще раз попыталась угнездиться, но ничего не получилось, боль начинала
ее раздражать.
- Можешь объяснить, почему твоих шахтеров все это так притягивает? Диана,
царские косточки. - Фемида снова заходила по кабинету. - Так поглупели?
Или это тоска по государю?
- Сначала запретила говорить об эфирах...
- А ты всегда представлял меня монстром, - вдруг обиделась она. - А еще
близкий человек...
- Я просто тебя люблю...
- Ой, отстань! - по-студенчески отмахнулась Фемида и вынула из сейфа
коробку от каких-то лекарств. - Суть дела такова. Генпрокуратурой получена
странная бандероль... Точнее, письмо с фотографией и бутылка с водой. Все
по твоей теме, по твоему профилю - о чудесах.
- Обожаю чудеса! - засмеялся он. - Ты бы взяла вот и сделала чудо, самое
маленькое...
- Прекрати, Бурцев. - Фемида достала из коробки флакон из-под шампуня. -
Никто бы с этим не стал возиться, но фотография любопытная...
- А что во флаконе? Средство от перхоти?
- Утверждается, что живая вода.
- Живая вода? - Веселость с Бурцева слетела мгновенно. - Кто прислал?
Откуда? Дай флакон!
- Ты можешь выслушать спокойно?
- Не могу. - Он отвернул пробку, понюхал, смело набрал в рот, подержал,
чтобы ощутить вкус, и проглотил.
- Что ты делаешь? - возмутилась Фемида.
- Да, это живая вода, - уверенно сказал он. - Только почему здесь так
мало? Столько прислали? Или раскушали?
- Ну ты вообще, Бурцев! Это же вещдок! Ты чокнутый!..
- Это не вещдок, Наденька, это настоящая живая вода. На экспертизу
отправляла?
- Разумеется!.. А если бы там был яд, Бурцев? У тебя что, с крышей плохо?
Ему нравилось, что она перешла на студенческий жаргон и испугалась.
- Живой водой не отравишься. Впрочем... Ладно, это все тонкие материи. Что
показала экспертиза?
- Ничего особенного... Обыкновенная талая вода. Ионы, соли и прочее. Отдай
вещдок, пока не допил.
- Погоди, Наденька. - Он спрятал флакон за спину. - Подчинись мне один
раз? Единственный! У тебя болит спина. Вижу, не надо! Хочешь, сейчас боль
пройдет. Ненадолго, потому что мало живой воды, но пройдет.
- Перестань, Сергей Александрович. - Голос ее все-таки надломился. -
Фокусник, тоже мне... Не верю в твои чародейства!
- Ну один-единственный раз, Надежда! Как головой в омут, а?
- Я все перепробовала. Даже Елизаров не помог... Она посидела, глядя перед
собой, вздохнула с равнодушным видом:
- Ладно... Что я должна делать? Лечь?
- Заголи спину и сядь.
Наденька сняла форменный пиджак, подтянула вверх юбку и села верхом на
стул, подставила ему спину.
- Шамань, шаман...
Бурцев засучил рукава, бережно поднял белую форменную блузку и обнажил
спину Наденьки, сразу же ставшую узкой и беспомощной. Пулевые ранения
чистили и зашивали в местной больнице, и потому на нежной девичьей коже
остались грубые, жесткие шрамы. Он осторожно набрал в ладонь воды из
флакона и стал втирать в поясницу.
И вдруг подумал, какова была бы физиономия у ее секретаря, зайди он сейчас
в кабинет? Грозная начальница сидит с задранной юбкой и голой спиной, на
которой не видно полоски бюстгальтера, а посетитель что-то там колдует...
Даже захотелось, чтобы вошел, - неплохая месть за неласковую встречу и
деготь в чашке вместо кофе...
- И это ты называешь лечением? - не вытерпела Наденька. - Хоть бы пошептал
что-нибудь для антуража...
- Шептать буду на ушко, - проговорил он, испытывая волнение от
прикосновений к ее телу. - Если Вадим Вадимыч уедет в командировку...
- Раньше ты не говорил пошлостей женщинам.
- Видишь, как опустился. - Он вылил остатки воды на ладонь и снова стал
втирать - кожа и особенно рубцы шрамов поглощали ее мгновенно.
Наденька неожиданно замолчала и замерла, облокотившись на спинку стула и
положив головку на сгиб руки. Он почувствовал, как ей приятно; он знал,
что ей приятно.
- Здорово, если кто-нибудь войдет, - вдруг сказала она и тихо улыбнулась,
- например мой секретарь.
- Я тоже об этом думал, - откликнулся он. - Но не войдет.
- Этот не войдет. И никого не впустит... Слушай, Бурцев, зачем ты отрастил
бороду? Без нее у тебя был такой... мужественный вид.
- Знаешь, почему бояре сопротивлялись Петру, когда он стал резать им
бороды?
- Ну почему? Просвети глупую бабу.
- Потому что в то время на Руси брились только голубые!
- Какая гадость... А они что, и тогда были?
- Были, иностранцы и свои, отечественные. О безбородых говорили, что они
носят блядский образ.
Наденька скосила на Бурцева глаза, словно убеждаясь, не шутит ли он.
- Сегодня же Вадим Вадимычу скажу, чтоб обрастал. Муж ее работал в
Министерстве по внешнеэкономическим связям и, насколько знал его Сергей,
был человеком интеллигентным, мягким, лет на двадцать ее старше, так что
закрадывалось подозрение, что он подкаблучник. Впрочем, с такой женой это
не мудрено, тем более Вадим Вадимыч был в вечном долгу перед ней. Когда-то
он попал в прокурорские сети по серьезному уголовному делу, однако Надежда
выгородила, спасла его от неминуемой тюрьмы, а потом вышла за него замуж.
Об этом он рассказал Бурцеву, когда они дежурили у ее постели...
- Скажи мне, Сережа... А зачем ты меня бросил? - глядя в дверь, внезапно
спросила Наденька.
- Я тебя не бросал. - Бурцев вытряхнул последние капли из флакона на
спину. - Ты сама ушла.
- Ушла... Но после того, как ты изменил мне. С этой!..
- В чем сразу же сам признался!
- Попробовал бы не признаться...
- Мысль такая была... Но черт за язык дернул.
- Во-первых, не черт, а черт женского пола. Во-вторых - не за язык.
- Не хамите доктору, больная!
- Ох ты и дурак, Бурцев! Какой же ты дурак! А еще с бородой.
- Больная!
Наденька вдруг встала, одернула юбку и резко присела.
- Знаешь... Кажется, я уже не больная.
- Что я тебе говорил?
- Нет, правда! - искренне воскликнула она, все еще приседая и заправляя
блузку. - Совсем не болит!.. Это от воды или от твоих рук? Ты что,
Кашпировский?
- Если бы ты, дуреха, не отправила живую воду в химлабораторию, вообще бы
мог вылечить. Сергей завернул пробку и положил флакон.
- Неужели это от воды?.. Чертовщина какая-то!
- Наоборот, благодать Божья. Наденька набросила на плечи свой пиджак,
отошла к окну и минуту смотрела на московские зеленые крыши.
- Спасибо за лечение, кудесник. А как ты определил, что вода живая? Ты ее
прежде пробовал?
- Только однажды, - грустно проговорил он. - Выпил целый стакан.
- У этой сумасшедшей женщины?.. Ладно, не отвечай, я и так знаю... Ты с
нею живешь?
- Я живу один. И не хочу жениться, так что не уговаривай.
- Ты их не разыскал? Ну и подлец...
- Не вмешивайся в мою личную жизнь.
- Тебе уже тридцать семь, Сережа!
Два года назад, когда они в последний раз встречались на лестнице, она
точно так же уговаривала его завести семью и обязательно - детей. И тогда
он, не подумав, признался, что у него есть ребенок, девочка, только он
никогда ее не видел.
В словах же Наденьки слышалась затаенная боль: после ранения врачи
категорически запретили ей рожать.
В ее тридцать три...
- Пожалуй, мне пора! - заявил Бурцев. - Мы все вопросы выяснили
относительно косточек?..
Наденька мгновенно обратилась в Фемиду:
- Не все! Я еще не отпускала тебя; Сергей Александрович. Ты отвлекся на...
живую воду и не дослушал. Здесь еще имеется информация по поводу
захоронения останков царской семьи. И не на Урале...
- Знаешь, меня это перестало интересовать, - признался Бурцев. - Надоело
гоняться за призраками...
- Но ты так загорелся, когда услышал о живой воде.
- Если не на Урале, то где?
- Информация секретная. Где-то в районе поселка Усть-Маега, на Валдайской
возвышенности.
- Точного указания нет?
- Что, совпадает с твоими данными?.. Вернее, не с твоими, а... ЕЕ
предсказаниями?
- Она совершенно ни при чем. Мои данные из другого источника.
- Точного указания нет. - Наденька достала из коробки фотографию и письмо.
- Источник опасается утечки и не сообщает, нужно выезжать на место. И
желательно сейчас, поскольку на меня уже оказывают давление... - Она
сделала короткую паузу. - Мне необходимо провести проверку, негласную...
Нет, я бы обошлась и без тебя, но есть одно обстоятельство. Человек,
передавший сведения о захоронении, согласен работать только с тобой.
- Он что, мою фамилию называет? - спросил Бурцев.
- Как ни странно, а называет. То есть, возможно, вы с ним знакомы. Прямо
или косвенно. С твоим руководством вопрос будет решен... Я давала задание
ФСБ провести оперативную проверку. В Усть-Маегу отправили опытного
сотрудника... Он пробыл там чуть ли не месяц и вернулся... Ну, в общем,
инвалидом.
- Что же с ним случилось?
- Не сказать, что сошел с ума. - Фемида подбирала выражения. - Сначала я
заметила, когда читала отчет о командировке, и потом, в личной беседе...
Нет, он профессионал, тут не может быть вопросов. И потому слышать это от
него весьма странно...
- Что именно слышать? - поторопил Бурцев.
- Утверждения... Допустим, что у нас в стране созданы все предпосылки для
установления матриархата как нового вида власти. И это единственный способ
удержать человечество от безумия и хаоса, от жестокости, цинизма и
безверия, от войны всех против всех. Якобы возникает мощный диссонанс
между личностью и властью. Личность с младенчества и до совершеннолетия
формируется женщиной, сначала матерью, потом детский сад и школа, где в
основном работают женщины, в институтах тоже... И наконец, появляется
жена, которую первые семь лет еще любят и потому подвергаются влиянию...
Закладывается определенный вид психики, мироощущения, и возникает конфликт
уже не между полами, к чему мы привыкли, а мужчин с патриархальной властью.
- И тебе это не понравилось? Ты же яркая представительница матриархата...
- При чем здесь я? - посуровела Фемида. - Человек в здравом уме может
высказывать подобные мысли? Тем более делать такие выводы? Мало того, он
написал в отчете, что в России существует заговор сторонников матриархата
и что эта... партия не партия, не знаю, скоро охватит весь мир и легко
придет к власти Потому что скоро прозвучит откровение.
- И вы за это посадили сотрудника на инвалидность? Признали душевнобольным?
- Кто его садил?.. На инвалидность его отправили по другой причине. Кто-то
его там поймал - говорит, что женщины! - и, по сути, кастрировали. Но
способом, прямо сказать, изуверским, без всяких следов насилия: привязали
между деревьев и посадили на кусок льда. В результате он утратил... все
функции.
- И ты теперь хочешь отправить меня вслед за ним? - засмеялся Сергей, но
Фемиде было не до веселья.
- Хочу предупредить тебя! Возможно, встретишь своих знакомых. Почему
называют твою фамилию?.. Посмотри вот. - Она протянула ему письмо. -
Может, почерк узнаешь?
- И ты подозреваешь, что это Ксения? Думаешь, она прислала живую воду?
Заинтриговала, чтобы вызвать к себе?
- Меня это не интересует! - жестко и все еще ревниво произнесла Фемида. -
Я хочу проверить информацию, это задание Генерального. На, читай письмо.
Бурцев отвернулся и вздохнул.
- Не хочу возвращаться туда, где было хорошо, - устало проговорил он.
- Это ты о чем?
- Да все о том же, - отмахнулся Сергей, - о материях...
Фемида решила отработать назад и сделать заход с другой стороны, он знал
ее тактику вдоль и поперек.
- Мы много наделали ошибок, и ты, и я... Но дело прошлое, теперь уж ничего
не вернуть. Да и в душе-то ничего не осталось. Память - это же не любовь,
правда? Всего лишь память... Ну вот опять свела жизнь, так давай без обид
и воспоминаний. Деловое сотрудничество. Ты же специалист! Занимался делами
по ритуальным убийствам, блестяще делал сложнейшие экспертизы... Я же
помню! Вероятно, потому и назвали тебя в письме...
- Спасибо за комплименты! - перешел Бурцев в наступление. - Было, не
скрою, даже премию давали. Да все быльем поросло.
- Я не о том. Хочу сказать, это же естественно, что автор письма доверяет
только тебе...
- А я о том! - загорячился он и ощутил загрудинное жжение. - Мне не дали
довести до конца ни одного дела! Ни по ритуальным убийствам, ни по
косточкам и черепам! Ни одного! Потому что я всякий раз входил в запретную
для закона зону! А помнишь, кто не давал?..
- Хочешь сказать - я?! Я в этом виновата? Это я определяю запретные для
закона зоны?!
Наденька вскочила со стула и стремительно вышла в приемную: освобождение
от боли как бы одновременно освободило ее и от царственной походки.
Назад вернулась через минуту - верно, что-то сказала секретарю.
- Я подумал, ты за наручниками, - пошутил Бурцев и встал. - Значит, я
свободен?
- Идите, Бурцев! - бросила Фемида, словно зимний ветер горсть колкого
снега, глядя в сторону.
- Ого! - сказал он с порога. - Мы уже на вы? Секретарь в приемной вскочил
и услужливо склонился - подслушивал, что ли, старый стервец?..
2
Не прошло и суток после этой случайной встречи с Фемидой, как Бурцева
срочно потребовал Генеральный. Это был плохой звонок, неприятный сигнал
опасности...
Когда-то давно, в студенчестве, случайный знакомый, величайший и мудрый
пошляк, научил Бурцева, как не влюбляться с первого взгляда и как не
бояться самого высокого начальника. Способ был чисто умозрительный:
следовало представить себе, как вскружившая голову девица или свирепый
руководитель сидит утром на унитазе и, краснея, пыжится от напряжения.
Бурцеву это средство не однажды помогало...
Фемида уже все устроила и доложила о субъективном взгляде Бурцева на
проблему царских костей. Генеральному такие вольные рассуждения не
понравились, и хотя об этом впрямую сказано не было, однако намек
прозвучал довольно выразительно. Если, мол, тебя не подпускают к делу, то
это вовсе не значит, что все, кто им занимается, круглые дураки и ничего
не соображают в политических играх, в частности и вокруг останков семьи
Романовых. Таким образом он как бы выдал свою причастность к афере вокруг
костей и в общем-то был ею недоволен, поскольку мог оказаться крайним: на
прокуратуру потом свалят всю вину, дескать, вы устанавливали подлинность,
вы проводили экспертизы, вы теперь и отвечайте. И потому, как человек
дальновидный и хитрый, рассчитывал подстраховаться, втайне от инициаторов
авантюры проверяя всякую информацию относительно захоронения узников
Ипатьевского дома: предупреждение о полной конфиденциальности разговора и
предстоящей прокурорской проверке последовало сразу же, как только Сергей
перешагнул порог кабинета Генерального. Никаких отказов он не принимал,
ссылку на то, что Бурцев вот уже год стоит в очереди на судейское место и
собирается расстаться с прокуратурой в ближайшем месяце, пропустил мимо
ушей.
Подмывало высказать свои старые обиды, когда у Бурцева отнимали, а потом
разваливали перспективные уголовные дела, но сейчас это могло выглядеть
как торговля, и к тому же Генеральный сидел на этом месте Третий год и за
своих предшественников не отвечал. Словом, предстояло, не откладывая,
найти какое-нибудь заделье, например проконтролировать ход следствия по
делам, стоящим на учете в Генпрокуратуре, и выехать в поселок Усть-Маега,
расположенный где-то на Валдайской возвышенности, в Рипейских горах, как
называлось это место в древности. И там, на месте, проверить сообщение
некоего гражданина Тропинина, якобы владеющего документальными
свидетельствами об истинном месте захоронения расстрелянной царской семьи.
Флакон из-под шампуня был якобы наполнен из святого источника, который
течет где-то рядом с могилой.
Эта информация взволновала Сергея и заставила отказаться от мысли, с
которой он пришел к Генеральному, - не ехать в командировку под любым
предлогом. Он пожалел, что не прочитал письма еще вчера, в кабинете
Фемиды. Ведь давала же, в руки толкала!..
На это письмо, адресованное лично Генеральному, впрочем, как и на бутылку
с живой водой, не обратили бы внимания, - мало ли полоумных чудаков? -
если бы не называлась фамилия Бурцева, а в конверте не оказалась бы
фотография записки, выполненной на полоске бересты. Текст ее был выдавлен
чем-то вроде тупого шила, но самое интересное - буквы напоминали
древнерусское полууставное письмо: "Христос воскресе, брат Апполинарий.
Побывал я ныне в Заозерной пустыни, поклонился августейшим мощам и молился
у камня трое суток, и благодать получил, о чем и свидетельствую перед
Господом. Спешу теперь к сестрам пореченским, поведу к святому месту, к
мощам чудотворным, в Палестину нашу, инно ведь изверились, сироты, на
скитальцев обижаются и дурнословят, а сами и не ведают Божественной
Благодати!.. У скитальцев худо дело, живых токмо четверо и осталось, в
страстную неделю старший Орефий преставился, а младший болеет, не встает,
иссох весь, да ведь уж отвековал свое, сто девятый год пошел. Отправь к
ним кого помоложе, из саватеевских возьми или костоправских, других не
примут. Ржи они не посеяли, боятся антихристовых аэропланов, прилетал один
в прошлом году на Троицу, кружил, высматривал. Так что пошли им до
ледостава муки, соли да патронов винтовочных, инно не перезимуют.
Благословляю тебя, брат, Апостолом старого письма, а за Поучения старцев
спаси Христос".
Бурцев прочитал это в переводе, записанном на отдельном листе; на
фотографии без лупы читались лишь отдельные слова и буквы. Автор письма
Тропинин утверждал, что знает, где находится эта Заозерная пустынь,
вернее, где находилась, потому что сейчас на этом месте ничего нет, и
возле августейших мощей побывал, и теперь сам готов свидетельствовать о их
чудотворности, поскольку они нетленны, а рядом образовался святой
источник, воду из которого он и посылает в доказательство. Прежде чем
сообщить об этом в прокуратуру, -он писал в Московскую Патриархию, однако
прошло полгода, а ответа нет. Зато появились какие-то двое чужих,
опрашивали местных жителей и сами по лесам рыскали, что-то искали, из
каждого ручейка и родника воду в бутылочки набирали, а выдавали себя за
студентов, приехавших собирать фольклор. Естественно, до могилы они не
добрались и тогда начали искать автора, да только он не стал на них
выходить сам, и чужаки уехали ни с чем. В этот раз он тоже подписывается
другой фамилией, и если генеральная прокуратура, а в частности Сергей
Бурцев, заинтересуется и приедет, - а он обязан это сделать, потому что
знает толк в живой воде и еще то, что найденные возле Свердловска кости
вовсе не царские! - то автора письма искать не нужно, объявится сам. Но
только вышеозначенному работнику и никому другому.
И указывался конечный пункт, куда следовало приехать и ждать, - поселок
Усть-Маега.
Вечером дома Бурцев открыл атлас и отыскал этот поселок, стоящий на
перекрестке рек - кажется, мелиораторы тут что-то перемудрили, - типичный
районный центр с населением до десятка тысяч человек, и территория района
в добрую Швейцарию. В общем, если самому искать автора письма, то и жизни
не хватит. Измерил расстояние от Екатеринбурга, и получилось, что по
прямой чуть ли не тысяча километров. Если останки расстрелянной семьи
Романовых перевозили сюда, то как же это сделали жарким летом без
какой-либо консервации? Даже если часто меняли лошадей и плыли по рекам на
лодках, то все равно потребуется не меньше месяца. За такой срок и
августейшие тела превратятся в зловонную кашу.
Если только они в самом деле нетленны... В принципе, можно было выезжать
на следующий же день, оставалось взять историко-социальную справку по
этому району. А специальное поручение от Фемиды Бурцев получил через
секретаря. К официальной бумаге была приложена записка с просьбой
позвонить перед выездом по домашнему телефону. Вероятно, подчиненные
Фемиды долго напрягались, чтобы подыскать в Усть-Маеге приличное дело, и
ничего не нашли лучшего, как дорожно-транспортное происшествие аж
четырехлетней давности с весьма тусклым намеком на криминал. Технической
экспертизой было установлено, что у автомобиля "Нива", которым управлял
работник заповедника Ярослав Пелевин, на ходу сработало запорное
устройство руля, фиксаторы которого оказались подпиленными, и, судя по
следам жидкости на асфальте, в этот же момент лопнули шланги тормозной
системы. Сам водитель не смог выскочить на ходу и сгорел вместе с машиной,
где находилось четыре канистры с бензином и где обнаружили фрагменты
останков человека. Поэтому Фемида предлагала рассматривать это как теракт,
хотя нет достаточных оснований, и под таким предлогом задержаться в
Усть-Маеге до той поры, пока назвавшийся Тропининым человек себя не
обнаружит.
Раздувать из мухи слона - это было что-то новенькое, обычно приходилось
делать наоборот: превращать теракты и заказные убийства в неосторожное
обращение с оружием, суицид и замыкание электропроводки. Но других, более
серьезных преступлений в том районе не случалось уже добрый десяток лет.
Он заказал билет, и тут сработал закон подлости: домашний автоответчик
записал звонок из Министерства юстиции, куда Бурцева приглашали для
срочной беседы. Ждал этого уже несколько месяцев, через своих людей
выяснил всю раскладку с судейскими местами, и, казалось, раньше осени
ничего приличного не будет, а тут надо же, в самый неподходящий момент,
хоть от командировки отказывайся! До конца рабочего дня оставалось чуть
больше часа, и все-таки он поехал в министерство, зная, что такие дела
лучше решать с утра. На удивление, там даже никто не рассердился,
встретили радушно и буквально ошарашили предложением - бывают же чудеса на
свете! Он рассчитывал получить место рядового судьи в одном из округов
Москвы, а тут засветилась реальная возможность войти в состав
Конституционного - его кандидатура уже была согласована с председателем,
далее оставались формальности. Бурцеву посоветовали завтра же с утра
начать бумажные хлопоты, и у него даже рот не открылся, чтобы сказать о
командировке и о билете на ночной поезд.
Он возвращался домой с полным убеждением, что ни за что не поедет в эту
Усть-Маегу. И это будет месть всем - Генеральному, спецпрокуратуре за то,
что она так легко откомандировала своего человека, Фемиде...
Особенно Фемиде!
Он понимал, что это его давний комплекс неполноценности, что он всю жизнь
вынужден доказывать перед ней свою состоятельность как человека, как
профессионала и личности; он чувствовал, что Фемида то умышленно, то
интуитивно подавляет его, разрушая так трудно воссоздаваемую тонкую
материю воли. Он давно осознал, что любит и ненавидит ее одновременно, и
сейчас, наконец-то вырвавшись из-под ее незримой силы влияния, определится
в своем чувстве. Полная независимость исключает ненависть, поскольку
вольный человек - это прежде всего ощущение собственной силы и любви.
Вот и пробил час...
Заманчиво было, никого не извещая, оформить документы и явиться миру в
мантии, однако Фемида могла расценить это как слабость, поэтому Бурцев
позвонил ей в девятом часу вечера. Трубку взял муж, и поскольку они
никогда не говорили по телефону, голос Бурцева он не узнал. А Бурцев
неожиданно разговаривать с Вадим Вадимычем не захотел, и тот пригласил
Наденьку.
- Ты сейчас уезжаешь? - спросила она сонным голосом, вдруг всколыхнув в
душе прошлое: так она спрашивала, когда Бурцев вставал среди ночи на поезд
или самолет...
- Должен огорчить тебя, никуда я не уезжаю, - сказал он.
Длинная пауза на том конце провода была многозначительной.
- Как прикажешь понимать, Бурцев? Самое главное сейчас было идти с
открытым забралом и сохранять спокойствие.
- Сегодня получил предложение в Конституционный суд. Завтра целый день
буду в Министерстве юстиции.
- Так... Я рада за тебя. Ты пошел сам в министерство? Чтобы не ехать в
командировку?
- Чтобы не ехать, я бы скорее занялся членовредительством, - съязвил
Сергей. - На такие места сами не просятся, ты же понимаешь.
- Да... Что же мне делать? Что я завтра скажу Генеральному?
- Я сам скажу ему...
- Но что толку? Кого я отправлю теперь?
- Вадим Вадимыча...
Она замолчала, и невозможно было угадать, кто станет говорить после паузы.
- Знаешь, а у меня спина не болит, - вдруг сообщила Наденька. - Ни разу за
это время... Так легко!
- Постучи по дереву, - посоветовал Бурцев.
- Нет, правда, это так непривычно... Может, тебе центр нетрадиционной
медицины открыть? Вместо Конституционного суда?
- Я подумаю...
- Подумай, Сережа. И сделай это ради меня, - попросила она. - Ну
пожалуйста. И привези мне много-много живой воды...
Он внезапно потерял всякую волю к сопротивлению. Вернее, почувствовал, что
не сможет отказать ей, потому что мгновенно превратит ее в Фемиду. Грань
была тонкая и зыбкая, как паутина бабьего лета: не надо и усилий
прикладывать, чтобы порвать ее...
Почему-то раньше и в голову не приходило, что все это тоже из области
тонких материй.
- И возвращайся скорее!.. - напоследок сказала она. - Ты нужен не только
Конституционному суду...
После этого разговора Бурцев словно из омута вынырнул: собирал дорожную
сумку и тихо вслух матерился, благо что некому было слушать. Получалось,
что он не в состоянии противиться ее воле, а именно сейчас следовало
проявить свой характер, невзирая ни на какие материи. Иначе от этой
зависимости и судейская мантия не спасет...
Он отправил телефонограмму в Министерство юстиции о срочной командировке,
заказал машину на Ярославский вокзал и, чтобы отвлечься от навязчивых
мыслей, попытался изучить историко-социальную справку района. Усть-Маега в
Рипейских горах с ее фольклорным, как было указано в справке, населением,
с реками, которые в разное время текут в разные стороны, с мягким для
севера климатом и единственным в стране лебединым заповедником ему
почему-то не нравилась.
А в подстрочной сноске приводились строки из какого-то письма Владимира
Даля, где знаменитый исследователь русского языка и культуры сообщал
любопытный факт: население по реке Маеге называло свои места Страной
Дураков.
Так и было написано, с заглавными буквами...
Бурцев выпустил из рук листки, соединенные скрепкой, и несколько минут
сидел, сдерживая дыхание от жжения в груди: надо бы давно сходить к
врачам, похоже, развивалось профессиональное заболевание - ишемия.
Сон о Стране Дураков он видел в небольшом городке Студеницы еще в первую
командировку, когда охотник-иностранец вместо медведя застрелил на овсах
переводчика из клуба "Русская ловля" Николая Кузминых. А приснился сон в
доме Ксении, той самой колдуньи, родившей ему дочь...
Он уже не мог ни о чем больше думать, передвигался с опаской, делал все
механически, хотя боль прошла, поэтому, когда в передней раздался звонок -
должно быть, пришла машина на вокзал, - Бурцев все еще был на
"автопилоте", взял дорожную сумку, плащ, поставил квартиру на сигнализацию
и открыл дверь...
Он уже давно отметил: при воспоминаниях о Ксении и дочери, имени которой
он даже не знал, напрочь исчезает всякая интуиция и будто замедляется или
вовсе останавливается время.
Он старался контролировать себя в такие минуты, однако тут же и забывал об
этом...
Вместо шофера из родной конторы на лестничной площадке оказалось двое
незнакомых мужчин. Один, несмотря на ночную духоту, в пиджаке, значит,
есть оружие в плечевой кобуре; другой, постарше, толстоватый и вальяжный,
налегке, в рубашке с коротким рукавом и дорогим кейсом. У обоих острые,
цепкие взгляды, мгновенно улавливающие всякое движение.
Покушений на работников прокуратуры было достаточно, стреляли на улицах, в
автомобилях, у собственных подъездов и всегда неожиданно, из-за угла, в
спину, в затылок. Эти вроде бы не собирались стрелять, но и пришли не на
блины - темная туча висела за ними...
Бурцев вспомнил, что свой пистолет затолкал в сумку, сейчас застегнутую на
замок.
И только вспомнил, как мужчина постарше вынул из кармашка удостоверение,
протянул Сергею и спросил с недоуменной улыбкой:
- Куда же вы собрались, Сергей Александрович?
Это была специальная служба, которых наплодилось изрядно: за несколько лет
работы в спецпрокуратуре Бурцев насмотрелся на всякие. Они рождались,
перегруппировывались, трансформировались и умирали, чтобы снова
воскреснуть в ином облике - типичная революционная суета, где обожают эту
дурацкую приставку "спец".
Всколыхнуло другое - фамилия, давно знакомая, до сих пор несущая в себе
зловещность. Генерал-майор Скворчевский.
Было время, когда Бурцев несколько лет подряд находился с этим человеком в
состоянии незримой войны, своеобразного поединка, который не привел к
победе той или иной стороны, поскольку все время приходилось наносить
удары наугад. Все попытки высветить его, материализовать и предъявить ему
счет от лица закона не увенчались успехом даже при содействии Генерального.
И вот стоило почти забыть о нем, как сам явился! Причем в момент отъезда,
как ни странно, без предварительного звонка. То есть знал, когда он
отправится на вокзал, ибо во всех этих спецслужбах ничего случайно не
происходит.
И вопрос не случайный, хотя и замаскирован под недоумение...
- Извините, мне сейчас недосуг, - возвращая удостоверение, сказал Бурцев.
- Как видите, поймали меня на пороге...
- Вижу. Но, с вашего позволения, всего несколько слов. - Скворчевский
ступил через порог, оставив своего напарника на площадке, притворил дверь.
- Не знал, что уезжаете...
- Слушаю вас, - прервал Сергей, все еще теряясь в догадках о цели такого
визита.
- Поставьте сумку, давайте присядем, - полуприказным тоном предложил
гость. - Наш разговор будет весьма интересным для вас, Сергей
Александрович. В первую очередь для вас.
Бурцеву сразу же не понравился напор гостя, свалившегося как снег на
голову. Он попросту был не готов к подобной встрече, и единственное, что
сейчас пришло в голову, - никаким образом не выдать своего интереса, пусть
и прошлого интереса, к этой странной личности ныне в генеральском звании
- Не совсем подходящее место для разговоров, - посетовал он - И время...
За мной сейчас придет машина.
- А вы не спешите, - усмехнулся гость. - Возможно, и ехать никуда не
придется. Вы же не собирались?
Спецпрокуратура существовала для того, чтобы контролировать деятельность
подобных спецслужб, под какой бы неприкосновенной вывеской они ни
находились. И этот генерал, явившись сюда, прекрасно знал, что первично,
яйцо или курица, однако, судя по прошлому, до сей поры оставался
неуязвимым и бесконтрольным.
- У меня несколько минут, - жестко сказал Бурцев. - Говорите.
- Сегодня вы получили предложение войти в состав Конституционного суда, -
блеснул своей информированностью Скворчевский. - А с завтрашнего утра
намеревались оформлять документы... Что же произошло? Почему уезжаете?
- А почему вас это интересует, генерал?
- Можно лишиться места.
- Благодарю за заботу, но вам-то какое дело? Нет, ему было дело! Причем
давнее, старое, поскольку в этот момент Сергей вспомнил город Зубцовск,
где зимой восемьдесят седьмого эксгумировал захоронение на старом кладбище.
И явственно услышал пронзительный крик воронья, рассевшегося на старых
липах...
- Сергей Александрович, давайте так, - вдруг по-свойски предложил генерал.
- Вы сейчас расскажете мне, по чьему заданию, куда и с какой целью
уезжаете. Только не говорите, что отправляетесь в Республику Коми для
расследования дорожно-транспортного происшествия. Меня интересует истинная
цель командировки в Страну Дураков. Кажется, так называют себя жители
поселка Усть-Маега? Поверьте, это не простое любопытство.
Хороша конфиденциальность, если еще не успел за порог дома выйти, а вороны
уже кружат над головой... Бурцев мысленно перебрал людей, посвященных в
истинные цели командировки, и остановился на секретаре Фемиды. Он был
абсолютно уверен, что утечка произошла через него. Запомнились глаза и
рука, подающая ему пакет со специальным поручением: от них исходило
зеленоватое свечение, тогда не замеченное и отчетливо видимое сейчас, в
памяти.
Эх, сообщить бы Наденьке, какую змею она пригрела в своей приемной!
- Понимаю, что не простое, - согласился Бурцев. - Итак, если я
рассказываю, то за мной сохраняется место в Конституционном суде. Я
правильно понимаю?
- Совершенно верно. И не только рассказываете, а отправляетесь в
командировку и работаете под нашим контролем. Под полным контролем. Вашему
руководству об этом ничего не будет известно, абсолютная гарантия.
- Весьма любопытно. Спецпрокуратура под контролем спецслужбы?
- Вам это не нравится? Ну да, привыкли надзирать, как архангелы с неба. А
тут за вами надзирают... Прошу учесть, место вы получили благодаря нашей
службе. Все было для вас внезапно, не так ли?
- Да, ошеломляющее предложение, - признался Бурцев. - А если я ничего не
рассказываю и еду в... Страну Дураков без вашего контроля, то лишаюсь
места и... времени?
- О времени пока речи нет, но места - определенно, - уточнил Скворчевский.
- Как говорят, Бог дал, Бог и взял... И помните, каждый ваш шаг в любом
случае будет фиксироваться нашими людьми, а они умеют работать. Вероятно,
вы в этом убедились?
- Пока не имел возможности, - осторожно соврал Бурцев и встал, будто бы в
раздумьях прогулялся по коридору, а сам тем временем закрыл глаза и вызвал
зрительный образ собеседника.
От него тоже исходило зеленоватое свечение, только усиленное во много раз
и напоминающее зеленый кошачий глаз...
ГЛАВА ВТОРАЯ
УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1990)
1
Охрана заметила его в самом начале встречи и уже больше не теряла из виду,
передавая друг другу взглядами, как из рук в руки. Ему было лет пятьдесят,
небритое сухощавое лицо, крупные морщины на ввалившихся щеках, слегка
вздутый от напряжения нос и воспаленные, почти немигающие глаза. Одежда
тоже не вызывала доверия: изношенный, грязный пиджак, нечистая белая
рубашка и галстук - все давно не снималось и прикипело к телу. На лацкане
несколько раз промелькнул какой-то крупный значок - верный признак
человека не совсем здорового. Это был самый опасный тип - бывший
интеллигент, психически неполноценный человек, от которого можно ожидать
всего, чего угодно. Но пока еще он оставался только под пристальным
вниманием непосредственных телохранителей; наружное наблюдение, рассеянное
в толпе, и сотрудники милиции в ее периферии не замечали опасности и
потому продолжали впустую стричь глазами неподвижные головы и лица людей.
А сама толпа, специально подобранная для уличной встречи и
проинструктированная, держалась в настороженно-веселом состоянии,
внимательно слушала, подавала заученные реплики, смеялась и возмущалась,
где положено, и не махала опущенными вдоль тела руками, как если бы стояла
перед молчащей, но злобной собакой.
Президент говорил что-то о мужестве и мудром долготерпении народа,
кажется, обещал изгнать из партии неверных, построить то ли социализм, то
ли капитализм, но с человеческим лицом и наказать вороватых чиновников.
Когда подозрительный человек двинулся вперед, телохранитель, изображавший
телеоператора, передал по радиосвязи наружной службе, а те, в свою
очередь, сориентировали милицию. Его можно было бы взять сразу и почти
незаметно удалить из толпы, однако вокруг торчало около десятка настоящих
операторов с видеокамерами, в том числе много иностранных - случайная
встреча президента с жителями города носила рекламный характер: в партии
появились матерые раскольники, обещавшие сжечь себя на кострах революции.
После короткого радиообмена начальник охраны приказал пока только
отслеживать бывшего интеллигента и брать в момент нарушения инструкций и
регламента.
Человек между тем пробился в первые ряды и внезапно смутил тем, что стал
подобострастно улыбаться и яростно хлопать в ладоши, когда подали команду.
Телохранитель с камерой обшарил через объектив его фигуру с ног до головы
- и ничего вроде бы у него не оттопыривалось, не отдувалось, и не было ни
зонта, ни сумки, где можно спрятать оружие. Даже авторучки в визитном
кармане нет, один значок "Общества защиты животных". И все-таки начальник
охраны приказал одному из сотрудников службы безопасности приблизиться к
нему и находиться рядом, чтобы в случае чего блокировать всякие действия.
В течение трех минут наблюдения бывший интеллигент не проявлял агрессии,
скорее наоборот, выглядел как ярый, хоть и обносившийся вконец поклонник
президента. Дело в том, что общество в России уже поделилось на два
лагеря, и в другом, поменьше, изо всех сил двигали в президенты другого,
сейчас гонимого, и потому среди его соратников было много одержимых,
блаженных, нервных, а то и просто больных людей. Этот, кажется, внушал
доверие, и охрана чуть успокоилась, тем более встреча подходила к концу. И
когда наружка в толпе разразилась очередными аплодисментами, увлекая за
собой простых горожан, бывший интеллигент, проявляя прыть гимнаста,
внезапно заскочил на плечи сотруднику службы, возвысился над толпой и
закричал, выбрасывая руку в сторону президента:
- Ты лжешь, негодный! Ты обманщик и подлец! И за это небо лишило тебя воли
и разума!
Толпа замерла от неожиданности с разинутыми ртами: то ли все идет по
сценарию и этот выступающий записан, то ли сейчас на глазах творится
невероятная дерзость!
А бывший интеллигент только набирал обороты.
- Грядет эпоха Водолея! Ты опоздал! Опоздал всего на семнадцать минут! И
потому Господь лишил тебя инстинкта! Самого прекрасного и спасительного
инстинкта - возвращения на старое место!
Рослый, плечистый сотрудник стоял под ним, будто строевой конь под хорошим
наездником, и перебирал ногами, не в силах сбросить седока либо
предпринять иное решительное действие. Не сказать, что и охрана была
шокирована, но отчего-то наступила странная пауза, сходная по
напряженности с ожидаемым выстрелом. Двигаясь по уставу, тренированные
молодцы перекрыли своими телами президента, в руках уже были тяжелые
пистолеты-пулеметы, однако далее ничего не происходило, если не считать
электрического разряда ужаса, пробежавшего по лицам толпы. Этот яркий
сполох скользнул по глазам людей и застыл в глазах президента, голова
которого осталась открытой и торчала над головами охранников.
А блаженный продолжал кричать, выстреливая указательным пальцем в лицо
президенту:
- Ты никогда не вернешься к златым вратам! Не обольщайся! Царствовать тебе
осталось три месяца и восемь дней. Отсчитай от сегодняшнего дня и жди
своего конца! Ты меченный дьяволом! Смотрите, люди, у него же пятно на лбу
- знак сатаны! Смотрите, но не бойтесь! Потому что грядет новая эпоха для
России! - Он выхватил носовой платок из кармана и швырнул в сторону
президента. - Возьми! Сотри свое пятно! Сотри метку! А сотрешь - подними
руки, попроси пощады у Неба! А потом возьми с земли камень! Вон тот
мертвый камень! Это твоя сгоревшая звезда!
Странно, однако первой сбросила оцепенение случайная и хорошо
организованная толпа на городской улице, потом милиционеры в форме. Люди
отчего-то засмеялись, точнее, пока заулыбались, стряхивая призрак ужаса, и
это послужило командой для юродивого.
- Смейтесь! Радуйтесь, радуйтесь, люди! - воскликнул он, обращаясь к
толпе. - Скоро явится матка! Слышите, как поет? Слышите ее голос? Какие
чудесные звуки! Это она возвещает о скором своем явлении! Веселитесь и
торжествуйте, ибо вскормили ее вы! Своим страданием и долготерпением!
Все это происходило чуть более минуты, видеооператоры едва успели
направить на блаженного камеры и что-то даже сняли, но оседланный
сотрудник службы безопасности наконец принял решение и рухнул на асфальт,
подминая седока. И в тот же миг опомнились охрана, наружка, милиция...
Президента повели к автомобилю, в пугливо расступающейся толпе послышалось:
- Кто это?! Кто это был?! Псих какой-то! Что он говорил? Не страна -
бомжатник! Про какую матку говорил?!
Когда служба схватила юродивого, заковала в наручники и потащила, толпа
неожиданно бросилась на интеллигента, невзирая на крепких молодцов из
охраны. Какие-то женщины, только что откровенно смеявшиеся, потянулись
растопыренными пальцами к крикуну, пытались оцарапать и вцепиться в
волосы, а втесавшийся к ним седой мужчина пытался пырнуть его древком
российского флага - напоминая святого Георгия, бьющего змея копьем.
Схватку, а вернее, шапочный разбор активно снимали на пленку всеми
камерами и фотоаппаратами, хотя стражи порядка старались тому
воспрепятствовать. Кортеж с президентом умчался, по пустынной, оцепленной
улице сразу же пошли трамваи, замелькали "попугаи" вызванных на подмогу
милицейских нарядов. Люди с криком побежали в разные стороны, служба стала
заталкивать блаженного в спецмашину, а мужчина со знаменем вдруг сломал о
колено древко, сел на тротуар и заплакал. Закованные в доспехи омоновцы
снова перекрыли улицу, но взяли только одного "Георгия" за то, что
надругался над государственным флагом, а привыкшие к подобным событиям
московские жители организованно рассосались по подъездам и торговым
палаткам.
На том и закончился этот неприятный уличный инцидент, никак впоследствии
не отраженный ни в прессе, ни в истории тех сложных и суровых российских
дней...
2
Капитан первого ранга Губский, будучи еще капитан-лейтенантом, служил на
Тихоокеанском флоте на дизельной подводной лодке среднего класса в
команде, сокращенно называемой Осназ, общий кубрик которой обычно
располагается рядом с командирской каютой. Круг обязанностей у этого чисто
офицерского подразделения был засекречен и напоминал обыкновенную
радиоразведку. Они были попросту слухачами всех переговоров в эфире,
которые происходили в зоне слышимости, и подбирали в спецкоманду людей, в
совершенстве владеющих иностранными языками. Губский знал самый
распространенный - английский, поэтому работы у него было много:
американцы постоянно курсировали в нейтральных водах вдоль берегов
Вьетнама, а советские подлодки контролировали их передвижение, находясь в
своих квадратах. Выпускник иняза, призванный, можно сказать, против
желания и воли, очень скоро увлекся своей службой, пристрастился слушать
голоса над океаном, находясь на глубине, в чреве подводной лодки, - что
еще может быть таинственнее? - привык к особому положению в команде и
после двух положенных лет остался на флоте. А далее, в благодарность за
любовь и мужество, морская судьба повела его по крутой лестнице вверх, так
что порой он ощущал нечто вроде кессонной болезни.
Однажды ночью, патрулируя свой квадрат, подлодка, на которой служил
Губский, всплыла на глубину десяти метров, то есть на высоту
воздухозаборной трубы, запустила дизель для подзарядки аккумуляторов и
легла в дрейф. Она напоминала уснувшую огромную рыбину, медленно несомую
подводным течением, и, как рыба, инстинктивно и вяло пошевеливала рулями,
дабы держаться на строго выдержанной глубине. При полном штиле это было
безопасно, к тому же эфир молчал, и слухач отправился спать.
Но к утру сыграли подъем, и, едва выскочив из кубрика, он понял: случилось
нечто серьезнее, чем учебная тревога. Команда передвигалась на цыпочках,
матросы переговаривались шепотом, лодка продолжала дрейфовать, и в ее
чреве стояла абсолютная тишина. Губский к тому времени был уже старшим в
команде и досрочно получил звание капитана третьего ранга и потому был
ответственным за свой участок работы, а это значит, не знал ни строгого
регламента вахтовой службы, ни каких-то поблажек от командира. Лямку
следовало тянуть, даже когда все остальные лежат пластом. Он прокрался на
свое рабочее место, где уже была включена аппаратура прослушивания и
записи, и тут выяснил, что произошло. Оказывается, безмятежно дрейфуя,
подлодка каким-то не иначе как чудесным образом миновала кольцо боевого
охранения и очутилась в четверти мили от знаменитого авианосца
"Энтерпрайз", который давно курсировал в этом районе. И ни один
шумопеленгатор на кораблях вероятного противника не засек ни гула дизеля,
ни звука выхлопа. Можно было допустить случайное попадание в этот
магический круг боевых кораблей, американцы, несмотря на рекламу и
бахвальство, отличались матерым ротозейством из-за своей самоуверенности.
Но чтобы повезло дважды, чтобы дважды войти в одну и ту же воду и выйти
сухим, такое в морской практике случается очень редко, и потому шансов
спасти положение у командира подлодки практически не оставалось. Корабли
боевого охранения, оснащенные самым современным оборудованием, в конечном
итоге все равно обнаружили бы чужую лодку, если уже не держали под
наблюдением.
Теперь многое зависело от Губского: следовало получить хоть какую-нибудь
развединформацию относительно замыслов американцев - умышленно впустили
они советскую лодку в круг или все-таки прошляпили?
Радиоперехват переговоров "Энтерпрайза" с охранением пока был
невразумительным, как обычно, бакланили о чем угодно, только не о деле,
хотя, впрочем, этот треп в эфире мог быть и кодированной передачей
информации. Около часа Губский слушал голоса и переводил разговоры
непосредственно командиру, все до мельчайших подробностей, пока тот не
убедился, что лодка остается необнаруженной. Авианосец дрейфовал в
юго-восточном направлении, и, судя по перехвату, на нем шел авральный
ремонт ходовой части, способный растянуться на трое суток. Уйти сейчас из
круга было рискованно: во время ремонта охранение бывает особенно
бдительным и есть реальная возможность пленения, а то и бомбежки
глубинными бомбами. В нейтральных водах велась нескончаемая и
необъявленная война: если ты оказался в подобной ситуации, если тебя не
контролируют ни база, ни специальные вертолеты воздушного сопровождения,
если ты работаешь как разведчик в бою, то и отношение соответствующее -
могут расстрелять или потопить втихую, так что не будет никакого явного
конфликта между государствами. Исчезла подлодка, сгинула на
пятитысячеметровой глубине, и пойди свищи - даже водолазам не спуститься,
чтобы установить истинную причину гибели. Так погибла уже не одна лодка с
той и с другой стороны, и это относилось к естественным потерям, как на
любой войне, неизбежным.
Связаться с базой и доложить обстановку командир не мог - любой радиозвук
будет непременно запеленгован, тут же по корпусу лодки сначала прокатится
волна легкого, ритмичного стука, будто дробью обстреляли, - это отработают
свое гидролокаторщики вероятного противника, а потом останется несколько
секунд, за которые вся жизнь промелькнет перед глазами, как говорят
бывалые люди, потому что удара ракеты или глубинной бомбы уже никто не
услышит. Если взрыв пробьет корпус, возможно, что-то и всплывет на
поверхность океана, но если нет, то лодка будет просто лежать на дне, как
запечатанная консервная банка.
В таком случае можно было бы осторожно погрузиться на глубину и спрятаться
под толщей воды другого температурного режима, который не прощупывается
гидролокатором, однако такого слоя, под который можно было бы уйти при
нулевой плавучести, внизу не оказалось, а продувать цистерны - значит
немедленно обнаружить себя.
И тогда командир принял оригинальное и единственно верное решение: уйти
под днище "Энтерпрайза", в самое безопасное место. А дальше как Бог
пошлет...
Подлодка погрузилась на глубину двадцати метров и на бесшумном, тихом
экономходу скользнула под авианосец.
Ремонт у американцев длился четверо суток, и все это время Губский работал
без сна и какого-либо отдыха, слушая голоса и звуки не только с помощью
специальных радиоэлектронных приборов, а и посредством обыкновенного
медицинского фонендоскопа, приставленного к переборке. Как известно, тихий
в полном смысле слова океан является гигантским локатором, подлодка же в
этом случае, находясь на небольшой глубине, выполняет роль мембраны, так
что все громкие разговоры, стук, топот ног по палубе, чих и кашель - все
слышно, как биение собственного сердца.
И страшно становилось с каждым часом не от этой близости, не от того, что
жизнь сейчас зависела от ювелирной выдержки глубины - шаркнуть рубкой по
днищу "Энтерпрайза" можно в любое мгновение, и тогда останется таранить
авианосец, топить его, к чертовой матери, и тонуть самим: погибать, так с
музыкой.
Быстрая и неожиданная смерть не так и пугала Губского. И не услышишь,
заковав голову в наушники, как пролетит команда на таран, почувствуешь
только мощнейший и единственный удар, точнее, начало этого удара. Потом -
все: мрак, пустота...
Страх исходил от неизвестности и ожидания смерти, особенно от обидной,
случайной, например, когда уже замаячит впереди лучик света, далекая
звезда надежды, а лодку засекут и накроют глубинной бомбой. Американцы не
потерпят, не переживут такого позора - советскую подлодку у себя под
брюхом, и, обнаружив ее, рискнут, пожалуй, достать ракетой, даже если она
уйдет за круг боевого охранения.
Сознание этого висело над головой, будто нож гильотины...
На авианосце работали лебедки и тали, звенели ключи и стучали кувалды,
свободные от службы пилоты играли в футбол, купались в надувном бассейне
за бортом, опасаясь только акул; они не знали ничего о стерегущей их
смертельной опасности и много говорили о жизни на берегу, о девочках и
развлечениях, о женах и детях, так что при умелом расчленении всей этой
мешанины можно было получить исчерпывающую информацию о каждом из них. Не
отставала и команда, занятая авральным ремонтом: истосковавшиеся по земле
матросы между деловыми разговорами и руганью вспоминали минувшие дни, а
самое ценное - детали обстоятельств и подробности выполняемых задач
прошлых походов.
Одним словом, четверо суток Губский слушал голоса, переводил и писал,
поражая своего командира новыми и новыми данными о подноготной
"Энтерпрайза". Эх, знал бы он, чего это стоило! Знал бы, как немеет и
дрожит ежесекундно ожидающая смерти душа, какими слезами она обливается,
сколько требует сил, чтобы не показать виду, как ей страшно! А командир -
бездушный игрок, скотина! - только входил в раж от риска и, словно
болезнью, заражал им команду Такая удача редко кому выпадала - поплавать
под брюхом у авианосца, и потому охваченный восхищением от собственной
дерзости экипаж подлодки не знал усталости. Командиру вести разведку было
мало. На кораблях охранения и в голову никому не приходило искать
советскую лодку под авиаматкой, поэтому на четвертые сутки стали
отрабатывать учебные торпедные атаки по "Энтерпрайзу" сначала с левого,
потом с правого борта, разумеется, снимая для отчета на пленку весь
процесс, и, окончательно обнаглев, всплыли на перископную глубину в
непосредственной близости от авианосца и сфотографировали все: от
развлекающихся на палубе пилотов до командира на мостике, крупным планом,
анфас и в профиль.
После этого Губский поклялся сам перед собой: если останется жив, сразу же
по прибытии на базу напишет рапорт об увольнении. А не уволят сразу,
начнут нервы мотать - напьется и набьет командиру физиономию. За все!
И только в последнюю сумасшедшую ночь, прокрадываясь на цыпочках к
туалету, слухач обнаружил, что такой же страх испытывал не он один. В
торпедном отсеке, забившись в угол, сидел командир БЧ-2 и что-то шептал,
делая вид, что занимается расчетами, и полагая, что его никто не слышит.
Но обостренный слух Губского обмануть было невозможно.
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...
А Губский и молитвы ни одной не знал и молиться не умел...
Наконец "Энтерпрайз" отремонтировался и на малом двинулся вперед - начал,
по сути, ходовые испытания, и под этот шумок подлодка незаметно выскочила
из замкнутого круга. Сидя на своем посту, Губский не догадывался об этом,
продолжая слушать и записывать разговоры.
И уже на пятый день, когда авианосец был едва видим на горизонте,
капитан-лейтенант услышал женский голос, прилетевший с поверхности океана
через толщу воды:
- Через два часа девять минут в условном квадрате триста шесть
"Энтерпрайз" снова ляжет в дрейф. Причина - неустойчивое движение левого
руля
Он автоматически записал сообщение, доложил о нем по команде и только
после этого, будто очнувшись, понял, что голос этот прилетел из ниоткуда.
И мало того, услышанное не нужно переводить с английского, ибо сказано
было по-русски.
Командир подлодки никак не отреагировал на эту информацию, будучи в полном
зашоре: почти на неделю лодка исчезла из радиовидимости и теперь на базе
сильно волновались, требуя немедленного шифрованного донесения. Тут уж
было не до проблем, возникших на авианосце вероятного противника...
И все бы ничего, в конце концов этот странный голос можно было списать на
сильное переутомление и нервное напряжение, пойти в кубрик и хорошенько
выспаться, чтобы не мерещилось, если бы ровно через два часа девять минут
в квадрате триста шесть авианосец вероятного противника не лег бы в дрейф,
а радиоперехват подтвердил причину.
Спустя еще час Губский снова услышал тот же голос, но уже не стал
записывать, а попытался засечь, проанализировать, откуда он доносится - из
собственного "я" или оттуда, с поверхности океана.
Выходило, что оттуда.
Неведомая и незримая женщина вещала:
- С "Энтерпрайза" спустили трех водолазов. Идет обследование механизмов
привода левого руля. Но причину неисправности следует искать в сто
двадцать втором трюмном отсеке по левому борту, где младший механик Поль
Сандерс забыл снять струбцину с троса после его натяжки во время ремонта.
Несмотря на длительную бессонницу, Губский почувствовал себя неожиданно
хорошо, как в забеге на длинную дистанцию, когда приходит второе дыхание и
включаются резервы организма. И реальность воспринималась соответственно,
без всяких отклонений и поправок на усталость.
И напрочь отступил страх! Сейчас хоть снова под авианосец - душа бы даже
не дрогнула!
Мало того, он вполне осознавал, что если сейчас пойти и доложить командиру
о причине остановки авианосца, да еще указать, в каком месте этот Поль
Сандерс забыл снять струбцину, то подобное сообщение будет истолковано
однозначно. Но он вдруг ощутил в себе неведомую раньше способность
мгновенно находить выход из любой ситуации - будто кто-то подсказывал со
стороны! - и тут же придумал способ, как проверить полученную неведомо
откуда и от кого информацию. Оставив вахту, Губский явился к командиру и
доложил, что сейчас только перехватил неофициальный радиообмен между
младшим механиком и неустановленным абонентом, скорее всего приятелем,
которому первый признался в своей неаккуратности и просил помощи, чтобы
вместе спуститься в отсек и незаметно снять треклятую струбцину, пока ее
не обнаружили. И еще подтолкнул азартного командира подлодки, дескать,
неплохо бы на закуску и тут утереть нос американцам, подсказав им причину
неисправности. Это будет для них шок!
На такой обман он никогда бы не решился, а тут словно предугадывал, что
все пройдет и ни у кого не вызовет никаких подозрений.
Командир хоть и получил внушение от начальства, однако чувствовал себя
победителем и еще не отошел от игры. Он знал, что все переговоры
фиксируются, что потом за каждое сказанное слово придется отвечать, однако
его успокоило то, что подлодка шла уже в надводном положении, так сказать,
присутствовала в океане официально, под контролем, - всяко топить не
станут, и потому вышел в эфир на УКВ с помощью радистов, на плохом
английском передал информацию для "Энтерпрайза" и еще поиздевался, мол,
эта услуга бесплатная, так что оплачивать счет не придется.
Вероятно, там сначала не поверили, а может быть, сразу же испытали этот
самый шок. Радиосообщение приняли, однако замолчали намертво, хоть бы для
блезиру спасибо сказали ради ответной издевки, так нет же, напротив,
выслали корабль охранения, который угрожающе рыскал в миле от лодки, так
что приходилось бесконечно выполнять так называемый антинатовский зигзаг -
прыгать по-заячьи из стороны в сторону.
И только через полтора часа, когда сторожевик отвязался и по-прежнему
молчаливый авианосец обиженно двинулся малым ходом, стало ясно, что попали
в десятку, что приводу левого руля действительно мешала забытая на тросе
струбцина...
А капитан третьего ранга Губский, не в пример ликующему командиру, от
своего эксперимента впал в странное состояние невесомости. Подлодка
получила приказ немедленно идти на базу, и теперь было время выспаться,
однако он часами лежал с закрытыми глазами и не мог уснуть. Этот голос с
поверхности океана теперь все время находился рядом и, как заботливая
нянька, пытался умиротворить и усыпить его, только колыбельные не пел,
заставляя вспоминать детство, первую любовь и все самое приятное и дорогое
в жизни.
Он делал вид, что спит, опасаясь своих товарищей, которые могли бы
заподозрить неладное, сопел, изредка ворочался и даже похрапывал, а голос
не исчезал и разве что на некоторое время удалялся, делаясь смутным,
неопределенным, чтобы вновь проявиться в самый неожиданный момент. Когда
по пути на базу подлодка всплыла, чтобы проветрить отсеки, Губский впервые
за целый месяц выбрался на палубу под ночное небо и в тот же миг услышал
голос. Он доносился не с поверхности океана, а с высот, падал откуда-то от
звезд или с самих звезд.
- Хочешь понять, кто говорит с тобой? - чаровала и испытывала неведомая
искусительница. - Хочешь познать того, кого слышишь?
- Хочу! - откровенно признался он, по-прежнему ощущая смятение и страх. -
Мне начинает казаться, что я болен...
- Нет, ты совершенно здоров, и рассудок твой светел.
- Почему же я слышу твой голос? Если его никто не слышит больше?
- Отчего ты решил, что меня больше никто не слышит? Есть и другие, только
об этом никто не скажет, потому что все считают себя больными. И потому
стараются не слушать, тешат себя надеждой, что после похода отдохнут в
санатории на берегу и избавятся от меня. А многие думают, что я - голос их
тоскующей души, голос тоскующей мужской плоти. Только это не так, хотя
многие после санатория избавляются от меня. И забывают...
- Может, и я избавлюсь? - безнадежно спросил Губский.
- Нет, ты никогда не избавишься, потому что поверил в мое существование и
у тебя открылся слух. Я не галлюцинация, не плод твоего воображения, не
больная фантазия, как считают другие. И конечно же, не твоя тоскующая душа.
- Кто же ты?
- Я твоя Небесная Покровительница. Неужели ты не понял этого? И теперь
никогда не оставлю тебя. А если ты всецело предашься моей воле, станешь
самым счастливым из людей. Я открыла тебе слух, но, когда настанет час,
открою глаза, и ты увидишь мир в том виде, в котором вижу его я. Готов ли
ты идти за мной?
- Я должен подумать, - совсем некстати сказал он, будто обсуждалось новое
назначение.
- О чем ты можешь еще думать, когда с тобой говорит сила небесная? - В
голосе послышалась ирония, скрытый женский смех, так неприятный всем
мужчинам.
- Да, готов! - чувствуя, как отступает страх, сметаемый волной радости,
вымолвил Губский. - Я иду!.. Но где ты? Где?
- Пока ты слеп - не увидишь меня, - с тоской сказала Покровительница. - Но
настанет время, придет час... Ты идешь за мной?
- Иду! Иду! - закричал он в звездное небо.
- Итак, мы заключили союз, - пал оттуда удовлетворенный голос. - Но всегда
помни единственное: ни при каких обстоятельствах ты не можешь рассказать о
нашем союзе. И обо мне. Молчи, даже если станут рвать щипцами, жечь огнем.
Запомни, тебя сразу же объявят сумасшедшим. И тогда я буду вынуждена
покинуть тебя навсегда...
- Я это понимаю...
- В таком случае для тебя теперь все плохое позади, - зашептала
Покровительница. - Не будет больше тесного замкнутого пространства, черной
океанической глубины, нестерпимой жары в Южном полушарии и холода в
Северном, спертого воздуха, азота, заставляющего вскипать кровь,
углекислого газа, рождающего галлюцинации, кислородного голодания,
кессонной болезни, тошнотворной вони регенеративных патронов. Впереди
только хорошее - бесконечный простор, земля, трава, шум сосен и солнечный
свет. Солнечный свет, солнечный свет...
3
После благополучного возвращения подлодки на базу, после долгих и дотошных
расспросов в штабе флота о всех деталях похода Губский отправился в
офицерский санаторий и, пока там поправлял здоровье под наблюдением
врачей, спал и отъедался, почти забыл о своей Покровительнице, обещавшей
принести солнечный свет. Возможно, потому, что над головой теперь и в
самом деле светило солнце, а может, и оттого, что нагрянула череда
приятных известий. Первую настоящую радость он испытал, когда его
наградили боевым орденом, а через неделю - этого вообще никто не ожидал! -
досрочно присвоили звание капитана второго ранга, хотя получить его не
позволял должностной потолок. Губский принимал поздравления товарищей и
начальства, по каждому случаю устраивал застолья и в этой земной суете
начал постепенно отвлекаться, приходить к своему привычному состоянию
веселого и азартного жизнелюбия. Пережитое в походе теперь вспоминалось
как сон, не то чтобы дурной, однако не совсем приятный - из тех, какие
хочется поскорее забыть.
И вообще ни разу не вспомнил о клятве, данной под авианосцем, - написать
рапорт на увольнение...
А потом, после краткосрочного отпуска, когда экипаж его родной лодки
готовился в новый рейд, внезапно пришел приказ откомандировать кавторанга
Губского в распоряжение штаба флота ВМФ, а затем его переправили в
Генштаб. Он не знал, что и думать, когда его запустили по большому кругу
собеседований, причем с полковниками и генералами далеко не флотскими. Он
угадывал, что все это связано с каким-то новым назначением, что высокое
начальство не случайно разговаривает с ним уважительно, без армейского
снобизма, даже как-то по-дружески, и чувствовал, что он нравится, что им
довольны, хотя не старался произвести впечатление, а везде говорил так,
как думал.
Он примерял себя на многие должности в штабе флота, но истинного своего
положения не мог представить даже в самых неуемных фантазиях. Должно быть,
кавторанг Губский на первом круге всем приглянулся, поскольку тут же
начался другой - медицинские обследования в центре подготовки космонавтов.
И тогда он решил, что его готовят к полету, вернее, для предполетной
учебы, и тут испытал странные чувства: ему никогда не хотелось лететь в
космос, и он вдруг ощутил насилие над собой. Однако некому было выразить
свое внутреннее несогласие или спросить о своей будущей судьбе: в центре
им занимались только врачи и многочисленные специалисты-психологи. Каждый
день он заполнял либо диктовал ответы на три-четыре теста с совершенно
отвлеченными, порой сумбурными вопросами количеством до сотни и более.
Среди ночи его могли поднять и усадить в специальное кресло с аппаратурой,
напоминающей детектор лжи, и прогонять до утра, задавая самые невероятные
задачи, связанные в основном с прошлыми служебными обязанностями, так
называемые вводные.
Удивительное дело, он ничуть не волновался и никак себя не выдавал, если в
очередной раз речь заходила о походах на подлодке, о его прежней службе и,
в частности, о том памятном дне, когда у него открылся слух и он стал
слушать голос Небесной Покровительницы. Не сказать, чтобы не помнил о ней
или сумел абстрагироваться от прошлого; все это жило в его существе, но
как бы самостоятельно, без усилий воли, как биение сердца или дыхание. К
тому же, пока Губский находился в космическом центре - а это полтора
месяца! - небесный голос молчал и никак не проявлял себя.
Наконец все испытания закончились, но вместо зачисления в отряд
космонавтов кавторанга снова вернули в Генштаб, и там скучный, какой-то
безучастный ко всему полковник-кадровик объяснил суть новой должности.
Такого и во сне бы не приснилось: Губский был произведен в каперанги и
назначен офицером спецсвязи при Первом Лице в государстве. Иными словами,
обязан был носить за Генсеком специальный пульт - тот самый "ядерный
чемоданчик". В течение одного дня инструктор объяснил и показал на
практике, как этот пульт приводится в действие, после чего кавторанг был
отправлен в спецподразделение, где в течение двух недель проходил
стажировку.
По ощущениям новая служба весьма напоминала космический полет: в руке,
прикованный специальным наручником, находился кейс, с помощью которого
можно было перевернуть мир. Начиненный умной электроникой, отвечающий
только на специальные коды и шифры, этот чемоданчик все-таки был живым
существом, имел своеобразный характер, в чем-то сходный с комнатной
собакой, долго прожившей среди людей. В минуты одиночества и тоски - когда
Генсек, например, вел долгие переговоры за закрытыми дверями - пульт лежал
на коленях, теплый, мирный и доверчивый, так что с ним мысленно можно было
побеседовать. Он никогда не скалил зубы и не лизал руки; он казался
нейтральным к хозяину, при этом чутко зная его руку, готовый выполнить
всякую волю. Он жил своей собственной жизнью, однако был приручен и
накрепко прикован к человеку, являясь продолжением его воли, разума и
действия.
Он был рабом и господином одновременно, ибо в свою очередь сам приковывал
к себе человека, и не только того, кто его носил, как драгоценность.
Губский, находясь в непосредственной близости от Первого Лица, иногда
замечал его взгляд, остановившийся на "ядерной кнопке". Трудно было понять
или угадать ход его размышлений - возможно, глядя на опасный кейс, он
думал о той беде, что таится в нем, и о мире, но не исключено, что
испытывал ощущение собственной силы, как самовлюбленный боксер,
рассматривающий свои мышцы в зеркале. Генсек был старым, выживающим из ума
человеком, в его глазах уже клубилась муть смерти, а изо рта, несмотря на
дезодоранты, иногда отчетливо пахло землей, однако в тот миг, когда его
взор касался пульта, были заметны оживление и неожиданная, непривычная
старческая улыбка подобострастия. Сначала каперангу думалось, что он
ошибается, что это всего лишь его домыслы, однако когда Генсек умер, а на
смену ему пришел такой же старый больной человек, буквально на следующий
день после похорон он молча подозвал Губского и велел вскрыть "ядерный
чемоданчик".
Воля Генсека была законом. Набрав соответствующий код, хранитель пульта
откинул крышку и встал рядом, готовый действовать дальше, как
предписывалось инструкцией. Новый Генсек, по-детски вытягивая рыхлое бабье
лицо, несколько минут разглядывал начинку кейса, даже трогал трясущимися
пальцами цифровые кнопки и внезапно улыбнулся, в точности повторив мимику
своего предшественника:
- Сколько тут разных кнопок... Эта штука исправная?
- Так точно! - отчеканил Губский.
- А вот давай-ка, брат, проверим! Так сказать, боевую готовность.
- Профилактическая проверка системы связи осуществлялась два часа назад, -
с некоторым страхом доложил хранитель "кнопки".
- Нет. ты давай покажи, куда давить, - Первое Лицо потянулось большим
пальцем к кнопкам, - которая тут атомная?
И засмеялся, дыхнув в лицо запахом земли... Хорошо, что в этот миг к нему
пришли с докладом - какой-то министр, приятель Генсека, и тот сразу же
забыл о пульте.
Скоро и это Лицо положили в гроб и схоронили у Кремлевской стены.
Следующий Генсек оказался молодым и энергичным, ему долгое время и дела не
было до "ядерного чемоданчика". Нарушая все регламенты, он уезжал в
поездки по стране и за рубеж без этого пульта связи, однажды в качестве
шутки заметив в ответ на советы, мол-де, доверяет его своей жене, которая
остается дома, а в дороге мало ли что, еще потеряется.
И вот однажды, оставшись с пультом в специальной смежной с кабинетом
Генсека комнате, Губский отчетливо услышал возле своего уха голос жены
нового Первого Лица:
- Открой мне пульт связи!
В комнате никого не было. Каперанг на всякий случай огляделся - пусто,
встряхнул головой, решив, что вздремнул с открытыми глазами.
- Что же ты разволновался? Открой. Я жду, - миролюбиво сказала жена
Генсека, и только сейчас он узнал этот голос.
Голос Небесной Покровительницы, почти забытый за эти годы, но мгновенно
вернувший прошлое.
- Вспомнил? - снова послышалась неприятная ирония. - Хорошо, я прощаю тебе
забывчивость. Надеюсь, ты помнишь о нашем союзе?
Не понимая, что творит, Губский положил пульт на стол и спохватился, что
не помнит шифра, чтобы открыть крышку, - все вылетело из головы.
- Набери семь цифр, - продиктовала она. - Поверни фиксаторы и сними
защиту. Да не спеши, у нас есть время.
Он набрал шифр и вдруг остановился в нерешительности.
- Я не имею права... без Первого Лица...
- Даю тебе такое право, - тут же сказала Покровительница. - Смелее.
Дверь оставалась закрытой, однако на ее фоне медленно проявился сначала
контур женской фигуры, затем постепенно наросла плоть, и Губский отчетливо
увидел жену Генсека. Знакомая одежда - черный приталенный костюм, белая
блузка, высокая прическа...
- Видишь меня?.. Видишь. Я обещала тебе открыть зрение и вот открыла.
Теперь ты открой пульт.
Каперанг выполнил все операции и откинул крышку кейса.
- Выключи блокирующую систему. Помнишь, как это делается?
- Помню, - едва вымолвил он. - Но не знаю шифра...
- Нажми кнопки в следующем порядке: три, единица, единица, шесть, два,
семь, единица.
На панели загорелся ряд зеленых индикаторов - вход в систему связи был
открыт по всем каналам. Теперь на всех командных пунктах и пусковых
установках стратегических межконтинентальных ракет засветились красные
лампы, пока что извещающие о проверке связи. Подобные операции проводились
дважды в сутки, и выполняли их офицеры спецсвязи, но никак не хранитель
"ядерной кнопки". Однако ракетчики не могли этого знать и потому еще не
тревожились, хотя обязаны были доложить по команде. И только в случае,
если красный сигнал не будет сброшен в течение пяти секунд по запущенному
параллельно хронометру, на пусковых пультах загорится мигающее табло
минутной боевой готовности.
Пять секунд миновало - сигнал тревоги прошел...
Но чтобы привести в действие стратегические ядерные силы страны,
требовалось еще несколько дублирующих операций, в которых использовались
шифры, кодовые слова и специальные пароли с обязательной обратной связью.
Все это в комплексе знал единственный человек - Первое Лицо, Главком
Вооруженных Сил.
Оказалось, что об этом известно и Небесной Покровительнице, представшей в
образе жены Генсека. Или, наоборот, жене в образе высшей силы, что,
впрочем, теперь не имело значения.
Она называла шифры, коды и пароли, выстраивая последовательность операций
в определенном порядке, неведомом Губскому, и потому он, как исправный
исполнитель, выполнял их, отчетливо сознавая, что делает, но совершенно не
владея собой. Он даже понимал, что это не сон на подлодке, второй месяц
рыскающей по океанским глубинам в автономном плавании, и что пробуждения -
спасительного и облегчающего! - не будет.
Баллистические ядерные ракеты были приведены в боевую готовность,
компьютерные системы выдали дополнительные условия запуска. Воля
владеющего "ядерной кнопкой" была еще непререкаема, как Божественный
промысел для раба, и никто из тех, кто сейчас сидел за пультами и
мониторами пусковых установок, не посмел ослушаться команд, поступающих
сверху, никто не усомнился в правильности решения - нанести ядерный удар
по вероятному противнику. Никому в голову не пришло, что всемогущий
президент может быть в эти минуты больным, сошедшим с ума или вдребезги
пьяным.
Осталось отдать последний приказ, зашифрованный в знаменитом гагаринском
слове "поехали!", когда у охранника, стоящего в кабинете Генсека, начался
острейший приступ аппендицита. Его скрутило буквально пополам, так что он
с трудом дополз на четвереньках до двери комнаты спецсвязи и увидел
картину, которая в первый миг ошеломила его и заставила забыть о боли:
морской офицер - хранитель "ядерной кнопки" - что-то колдовал, склонившись
над развернутым пультом.
В обязанности охранника входило вести постоянное наблюдение за этим
офицером, впрочем, как и за кейсом. Разумеется, он знал все об этом
чемоданчике, был проинструктирован, как, где, по чьему приказу и в
присутствии кого хранитель имеет право разворачивать пульт, но не имел
представления, как он действует. Однако мигающие индикаторы напугали его
более, чем дотошные и строгие инструкции. Охранник подал сигнал тревоги и
лишь после этого бросился к Губскому, стараясь забиться клином между ним и
пультом. В этот миг у него лопнул аппендицит... Прежде чем набежавшая
подмога скрутила хранителя "ядерной кнопки", охранник успел увидеть его
совершенно безвинный и потому безумный взгляд...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1991)
1
Автоматический Центр управления, упоминаемый в секретных документах особой
важности под специальными кодами, а чаще просто "Возмездие", в бытность
СССР среди посвященных понимался всегда одинаково и определенно - УВ, то
есть Удар возмездия. Смысл его существования был велик, философичен и, как
весь путь человечества за последнюю тысячу лет истории, весьма приземлен,
аморален и абсолютно негуманен с точки зрения природного здравого смысла.
Заключался он в следующем: если бы Соединенные Штаты Америки первыми
нанесли сокрушающий ядерный удар по Советскому Союзу, парализовав тем
самым не только волю к сопротивлению, но и все центры управления
стратегическими ядерными силами, то в определенный срок без всякого
участия человека с территории СССР взлетели бы сотни баллистических ракет
с разделяющимися боеголовками и непременно достигли бы целей, тем самым
сделав жизнь на Земле невозможной в принципе.
По физиологии это напоминало агонию. Мертвец вонзает кинжал в коварного
противника. Эх, жизнь, так не доставайся же никому!
Идея Удара возмездия не являлась чисто советским или русским порождением;
она была вненациональная и внегосударственная и, пожалуй, единственная по
праву относилась к категории общечеловеческих ценностей. И между тем не
отличалась новизной и была древняя как мир, но реализовалась в полном
масштабе лишь гениальными умами России к концу двадцатого столетия от
Рождества Христова. О ней мечтали и в США, и в других ядерных державах,
сбитых в военные блоки; к созданию подобного Автоматического Центра
стремились изо всех сил, используя высшие изобретения всех сфер науки и
самые современные технологии. Это так соблазнительно - наказать победителя
после его победы, это так заманчиво - отомстить смертью после собственной
гибели...
Впрочем, сделать это технически удалось обеим супердержавам, можно
сказать, в этой гонке они шли ухо в ухо. Иное дело, постоянно требовалось
совершенствовать защиту Центров, чтобы не проиграть, понадеявшись на
искусственный интеллект, автоматику и неотвратимое возмездие. Противная
сторона постоянно стремилась раскрыть секреты любыми путями и, выработав
противоядие, тайно заготавливала средство, которым в нужный момент можно
блокировать систему УВ. И вот тут гонка приобретала вид бегущих в полной
темноте людей по пересеченной местности. Установить в точности механизм
приведения в действие ракетных комплексов Удара возмездия никому не
удавалось, ни одна разведка не в состоянии была полностью раскрыть
систему, хорошо, если находила только некое слабое звено, и потому под
давлением страха - не отомстить за свою гибель - раскручивалось
бесчисленное множество вариантов защиты собственного УВ и блокирование
чужого.
По существу все это относилось к психическому заболеванию, диагноз
которого пока еще не был официально установлен и признан медиками, за
малым исключением от него страдало все человечество. Было невероятно
обидно, не раскусив хитрость соперника, остаться в дураках: мертвые бы
потом до скончания веков переворачивались в своих могилах от злости и
негодования.
Конечно, если бы такие могилы были.
И если бы была отпущена Господом для такого человечества жизнь после
смерти...
Тупиковый путь разума человеческого вел его в одну сторону - к
многоступенчатости и полному разделению действий автоматики на операции.
Например, после ядерного удара противника несколько дублирующих друг друга
электронных систем автоматически поднимают на околоземную орбиту командные
спутники, которые в свою очередь отстреливают самостоятельные модули, и
уже оттуда, сверху, словно Божья воля, летят сигналы сначала к Центрам
управления, до сей поры не подающим признаков жизни, а от них
непосредственно к пусковым установкам на земле или в космосе. Сложный этот
путь возмездия имел единственный изъян в том, что воля все-таки являлась
человеческой, а не Божественной, и потому кодировка сигналов могла быть
вычислена и расшифрована на одном из этапов их передачи, после чего
система автоматического запуска ракет либо блокировалась", либо
устранялась, допустим, с помощью компьютерных вирусов, радиопомех,
магнитных бурь и искривлений пространства после ядерного удара. В этом
случае на каком-то этапе следовало упростить схему до полной алогичности,
то есть в электронные мозги вставить человеческий фактор, причем
оригинальный и неповторимый, как отпечаток пальца.
В СССР надежно решили эту задачу незадолго до крушения империи. Поистине
гениальные советские ученые - нет, мыслители! - застраховали и обезопасили
Центр управления на многие лета. И как только переиграли вероятного
противника, как только раскрыли и взяли под постоянный контроль его
систему УВ, так в стране началась перестройка.
А начиналось все с того момента, когда в специальной лаборатории при
Центре появился морской офицер и бывший хранитель "ядерного чемоданчика"
Губский, получивший здесь кодовое имя Слухач. Его поместили в жилой бокс,
по размерам и обстановке напоминающий кубрик на подлодке, и выставили
индивидуальную охрану, хотя он не делал попыток побега, вел себя тихо,
ничего не просил, не требовал, не делал заявлений, при этом будучи
признанным медицинской комиссией невменяемым. В Центре опасались его
только по одной причине - не верили в заключение комиссии и, напротив,
были убеждены в полной вменяемости Слухача, как, впрочем, и в том, что он
имеет Небесного Покровителя.
Хотя была еще причина: за то, что Губский прошел все проверки и попал на
должность офицера спецсвязи, слетело множество голов во многих
подразделениях спецслужб, министерствах и комитетах. Тогда еще была полная
видимость государства, высокие чины боялись торговать секретами, и
информация подобного рода не вылетела за пределы кремлевских стен.
В психушке Губского мучили недолго, замысел надежной системы УВ бродил в
умах, и представители Центра часто наведывались в это печальное заведение
в поисках оригинально мыслящих людей. Кроме ежедневных допросов были
две-три специальные медицинские процедуры, расслабляющие волю, и то пока
нежные, щадящие. Занимался им следователь спецпрокуратуры Сергей Бурцев,
человек, несмотря на молодость, рассудительный и уравновешенный, однако
невероятно въедливый, когда дело касалось тонких и необязательных деталей.
Прежде всего следователя интересовал вопрос - каким образом Губскому стали
известны шифры, коды и пароли спецсвязи, узнать которые он не мог ни при
каких обстоятельствах? Разве что Генсек выболтал, что совершенно
исключалось. Но Губский их знал, и этот потрясающий факт нельзя было
списать на сумасшествие.
После того как бывшему подводнику расслабили волю, он сначала поведал о
жене Генсека, пытаясь таким способом отвести внимание от союза с Небесной
Покровительницей. Бурцев вроде бы поверил в это откровение, но после
тщательной проверки оказалось, что у первой леди государства есть железное
алиби: в это время она находилась в зарубежной поездке. Правда, собиралась
и уезжала в одно государство, но оказалась во втором, что, впрочем, к делу
не относилось. Следователь не пытал и не жег железом, а тихой сапой
сначала выудил информацию, напичкав палату Губского аппаратурой, затем
добился признаний, услышав историю от начала, когда ему впервые послышался
голос, и до конца.
И, на удивление, сразу же поверил в нее. Тогда-то и приступили к работе
мыслители Центра, все поголовно носящие неофициальное и слегка
уничижительное прозвище - Широколобые. А чтобы Слухач не комплексовал по
поводу предательства союза с Покровительницей, они использовали способ,
придуманный еще следователем, - записывать беседы с небесными силами на
пленку, будучи в полном одиночестве. Таким образом как бы исключался
момент измены. У Слухача ненавязчиво получили согласие задавать побольше
вопросов Покровительнице, убедили, что это нормально, а иначе какой же это
союз?
Первые результаты ошеломили самых невозмутимых. Вместе с аудиозаписью
параллельно шла постоянная видеосъемка, отмечающая каждый шаг бывшего
подводника. Во время "бесед" он преображался, так что не было никаких
сомнений, что он в этот миг разговаривает не сам с собой, а с неведомой
небесной силой. И полученную информацию можно было смело отнести к
явлениям потусторонним, так что к Центру и Слухачу сразу же присоседилась
разведка. Умело составленные и управляемые диалоги морского офицера с
Покровительницей за пару месяцев позволили раскрыть системы не только
Центров УВ ядерных держав и военных блоков, но и многие их замыслы на
будущее, так что информацию мгновенно понесли по всевозможным ведомствам и
спецслужбам, якобы для проверки и последующей реализации.
Слухача следовало бы беречь как зеницу ока, пылинки с него сдувать, а суть
его бесед хранить, как "ядерный чемоданчик", однако следом за разведкой к
посреднику между небом и землей потянулись сначала чиновники МИДа, затем
МВД - выявлять, кто же совершил то или иное громкое преступление, - а
затем и вовсе все, кому не лень. Вплоть до жены Генсека, которая самолично
явилась к нему, чтобы, как у вокзальной гадалки, спросить о своей судьбе.
2
Центром управления УВ лет двадцать кряду руководил генерал-ракетчик, много
раз в целях конспирации менявший фамилию, и когда к Слухачу пиявками
присосались желающие узнать прошлое и будущее, старик возмутился и тут же
был отправлен в отставку, опять с новым паспортом на имя Дмитрия Ивановича
Непотягова и новым местом жительства.
Тогда и пришел на его место совершенно гражданский человек Гелий Карогод,
тридцатитрехлетний электронщик из Института космоса. Чем он там занимался
конкретно, никто в Центре толком не знал, да и знать не хотел - жалели
старика генерала, - но в первый же день ощутили на себе его жесткую руку и
новую метлу, отчего начальник сразу же получил прозвище Железный Гелий.
И пожалуй, многих бы тогда вымел этот космический пришелец, не случись
события, потрясшего весь Центр: этой же ночью при необъяснимых
обстоятельствах из своего запертого бокса исчез Слухач. Никаких следов
проникновения, взлома - охрана клялась и божилась, - сигнализация не
срабатывала, пишущие видеокамеры показывали пустой коридор, ведущий к
двери бывшего подводника, а те, что были установлены в боксе, в последний
раз сняли спину в тельняшке и руку с часами, свисающую с кровати, после
чего дежурный выключил свет: сеанса связи с Покровительницей по расписанию
не ожидалось, у Слухача был день отдыха.
Уйти из секретного подземного бункера было все равно, что уйти из
подводной лодки...
А было полное ощущение, что пленник просто куда-то отлучился на секунду,
не захватив с собой даже верхней одежды.
Шум поднялся невероятный, и хотя говорили о проблемах Центра в специальных
кабинетах большие чины, причем чаще всего вполголоса, Гелия в первые дни
чуть не оглушило от начальнического рева:
- Немедленно разыскать!
- Служебное расследование!..
- Ты понимаешь, чем это пахнет?! А если Слухач попал в руки противника?!
- А если он сдаст все принципы действия системы Удара возмездия?!.
- А если?!. А если?!.
Карогод и подозревать не мог, сколько над ним неведомых начальников самых
разных рангов и сколько служб, кровно заинтересованных в бывшем хранителе
"ядерной кнопки". Была полная уверенность, что с работы снимут
обязательно, с работы, к которой он толком и приступить не мог, а лишь
изучал объект, страдая от легкой одышки.
Новый начальник Центра сразу же заподозрил Непотягова: вывести морского
офицера мог только он, предварительно сговорившись с сотрудниками и
охраной. Карогода готовили к новой должности давно, тайно от старого
начальника Центра посвятили во все тонкости работы с Губским, и Гелий
почти уже верил в его уникальные провидческие способности. Однако
поверить, что имеющий связи с небесными силами и вполне земную плоть
человек в состоянии испариться из запертого бокса, он не мог и в общем-то
не имел права. Поэтому поднятые по тревоге спецслужбы начали доскональную
проверку прежде для них закрытого бункера, допрос сотрудников и охраны,
чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку и копнуть под старика генерала. К
ним мгновенно присоединилась разведка, считая себя полноправной
совладелицей гения Слухача, и общими силами они несколько дней подряд
шерстили Центр, засовывая нос куда не следует
И в результате ничего не обнаружили Кроме того, установили, что сам
Непотягов и его ближайшее окружение имеют железное алиби, сравнимое разве
что с алиби жены Первого Лица. На всевидящего морского офицера возлагались
большие надежды, для чего, собственно, подготовили и посадили в Центр
Карогода - человека с новым мышлением, который должен был
переориентировать многие направления работы. Справедливо считалось, что
Слухача используют не по назначению, что все эти игры с системами Ударов
возмездия сейчас уже не дают никакой пользы, и мало того - вредны,
поскольку началось активное разоружение и замирение с вероятным
противником. Во что должен был потом превратиться сверхсекретный Центр,
над какими проблемами предстояло работать, Гелию не открыли, а лишь
намекнули, что все они связаны с будущим СССР и его геополитикой, дескать,
перестройка начнется в самом скором времени и не следует забегать вперед.
Гелий не обладал железной волей и такой же решимостью, и зря ему дали
такое прозвище; скорее он был газообразным, летуче-обволакивающим и
инертным, как одноименный газ. К тому же с первого дня на объекте начал
страдать одышкой, о которой его предупреждали бывалые сотрудники и от
которой он постоянно чувствовал подавленность и легкую головную боль.
Привыкнуть к этому было невозможно, и оставалось ждать, когда пройдет
процесс адаптации - а его уверяли, что пройдет обязательно! - и активно
действовать, прикладывая невероятные усилия.
Наглое похищение жемчужины Центра, его мозгового потенциала возмутило
Карогода тем, что он усматривал во всем этом месть своего предшественника
На какое-то время он даже забыл об одышке и почувствовал резкий прилив
эмоций и физических сил. Это и толкнуло на необдуманное действие: не имея
на руках никаких фактов, самому пойти к Непотягову и устроить допрос.
Естественно, они не были раньше знакомы, меняя их на посту, не удосужились
даже представить друг другу или не посчитали нужным. Генерал виделся Гелию
эдаким старым полуобразованным ворчуном, обиженным самоучкой, что в
общем-то сразу и подтвердилось. В прошлом Дмитрий Иванович был
трактористом и в армии, естественно, сделался танкистом, затем переучился
на ракетчика и даже впоследствии закончил академию, но при этом все равно
походил на сельского механизатора. Трудно было поверить, что этот мужик
управлял системой УВ - Центром, напичканным суперсовременной электроникой,
где лучшие умы составляли компьютерные программы двадцать первого века.
Допрос не получился. Непотягов выслушал Карогода с невозмутимым,
по-стариковски рассеянным видом и даже дурака не стал валять, заливая
что-нибудь о небесных силах, призвавших к себе Слухача.
- Так и знал, - закряхтел обиженно. - Уйду - все развалится. Эх, деятели,
в душу вас! Такого мужика Бог послал! Один раз в сто лет рождается. Не
могли уберечь, олухи... Так и знал!
Гелий считал себя человеком прозорливым, но тут, сколько ни присматривался
и ни прислушивался, и тени фальши не заметил. Не мог! Не мог этот старик
так искусно играть!
Пришлось сменить тактику, снять жесткий напор, прикинуться озабоченным и
беспомощным.
- Где же теперь искать Слухача?
- Смотря какого, - пробурчал генерал. - Если нового, топай по психушкам.
Да второго такого не найти, не надейся. Мусору там много: предсказатели,
экстрасенсы, колдуны. А толковых, чтоб с небесным покровительством...
После Гришки Распутина этот был последний, в нашем веке вряд ли другой
будет. Ну, если чудо свершится или ты вдруг человек удачливый, так Бог
пошлет...
- А если старого? - спросил Гелий.
- Старого ищи у жены Генсека. Или в разведке. На худой случай в МИДе.
Только тебе его никто не отдаст. Ни за что. Напрасные хлопоты, поверь
старику.
Гелий почти поверил, поддавшись простоте и точности ответов генерала, и
пока возвращался в Центр, мысленно отработал все три выдвинутые
Непотяговым версии, и все они показались реальными, годились для
немедленного и успешного розыска ясновидца. Однако по возвращении Гелия
срочно вызвали в Кремль: Первому Лицу было доложено об исчезновении
объекта под кодовым именем Слухач. Это было как нельзя кстати - старик
генерал прав, управу на похитителя можно найти только здесь. Карогод
рискнул и после короткого доклада выдвинув две версии; о третьей, то есть
о возможной причастности жены Генсека, умолчал.
Генсек изображал то ли Сталина в молодые годы, то ли самого Ленина в
зрелые.
- Этого не может быть, это исключено, - уверенно заявил он, а потом как-то
рассеяно добавил: - Ошибаетесь вы, батенька. Мне докладывали, что вы
молодой энергичный человек с новым мышлением, а подходы у вас старые... А
можно ли найти Слухачу достойную замену? У нас такой талантливый по этой
части народ...
- Есть еще одна версия, - решился Гелий пойти ва-банк, однако Первое Лицо
внезапно перебило, и в голосе послышалось корректное раздражение:
- Оставьте свои версии! Я спрашиваю о замене! В этот миг Гелий был
абсолютно уверен, что Слухача умыкнула из Центра жена Генсека. Разумеется,
не сама, с помощью своих людей, но это не имеет значения. Похоже, она
решила прибрать ясновидца к рукам для каких-то своих целей, и ее супруг
знал об этом... И сейчас дурил ему голову, зная, что Карогод не рыпнется.
- Замену найдем! - сдался Гелий, еще раз вспомнив генерала Непотягова.
- Идите и работайте, - был ответ. - И держите меня в курсе.
На том аудиенция и закончилась.
К первой леди государства, разумеется, подходить с вопросами о Слухаче
никто бы в жизни не посмел, так что там хоть роту богоизбранных офицеров
спрячь - не найдешь.
Спецслужбы и разведка, рьяно бросившиеся искать следы Слухача, вели себя
не менее странно - лезли во все дыры, более проявляя интерес к самому
Центру и его электронному мозгу, напичканному специальными программами.
Они выдвинули и теперь отрабатывали версию, что объект из бункера не
похищали, а попросту спрятали тут же, благо мест в подземельях достаточно,
чтобы спрятать не один десяток человек, поэтому настаивали на полном и
доскональном обыске. Центр делился на несколько зон, так что внутри его
соблюдался еще один уровень секретности: каждый сотрудник имел
ограниченное право входа и соответствующий электронный ключ-карточку,
ходить всюду позволялось лишь нескольким Широколобым. Сам Карогод еще не
успел побывать во всех отсеках, к тому же знакомство с Центром было
остановлено по причине похищения, а спецслужбы, в частности, сильно
интересовались вспомогательной Нулевой зоной и просили разрешения на ее
осмотр. Гелию не нравилось любопытство чужаков, однако их ненавязчивая
назойливость не имела предела, и он решил сам посмотреть, что там хитрого
есть в этой вспомогательной зоне. Но странно, его всемогущий ключ-карточка
не сработал в замке и дверь в Нулевую не открылась. Карогод тут же
связался по телефону с оперативным дежурным и попытался выяснить, в чем
дело, однако тот ответил, что либо испортилась электронная карточка, либо
замок.
Вывод был глубочайшим, логика железной: они все там, на центральном
пульте, сидели такие, забравшись на это теплое место после ракетных точек
из какого-нибудь Запупинска. Гелий повесил трубку и хотел уже уходить, но
тут дверь Нулевой открылась и появился кто-то из Широколобых. Для Гелия
все они были на одно лицо - самоуглубленные, отстраненные от мира,
напоминающие лунатиков, они носили ярко-голубую униформу, медицинские
колпаки, а на ярлыках-визитках не имели фамилий, как остальные сотрудники,
только трехзначный номер с двумя нулями впереди.
Ну точно роботы!
- Минуту! - предупредил Гелий этого Широколобого и ступил к двери. - Не
закрывайте...
Тот прекрасно видел, кто стоит перед ним, и все же с механическим
упрямством захлопнул дверь перед самым носом начальника Центра
- Я же просил вас! - рыкнул на него Карогод - Откройте дверь!
- Пожалуйста, открывайте, - невозмутимо предложил Широколобый, - у вас
есть ключ.
И преспокойно пошел по галерее.
Нет, все тут работало исправно, и карточки, и замки. Но оказывается, для
нового начальника здесь были запретные зоны, куда он не мог войти. И это
так неприятно поразило Гелия, что несколько часов он просидел запершись в
своем кабинете, откровенно обиженный, оскорбленный, с усилившейся одышкой,
ощущая желание плюнуть на этот Центр и вернуться назад, в Институт
космоса. Потом постепенно отошел, разумно рассудив, что во вспомогательной
зоне ему и делать нечего, поэтому на ключе не выбили нужного значка, а в
том, что Широколобый не впустил начальника, нет никакого неуважения, а
лишь четкое исполнение инструкций по соблюдению режима секретности.
Убедив себя таким образом, Гелий решил не впускать спецслужбу в Нулевую
зону, дабы не выказывать своего состояния, однако на донышке души осела
горечь, как у всякого гордого человека, болеющего о собственной
полноценности. И поселилась некая тихая ненависть к Широколобым.
Потом он ненароком забрел на центральный пульт и как бы между прочим
спросил, что же там находится, в этой Нулевой, на что оперативный дежурный
лишь ухмыльнулся:
- Да что там... Скотный двор.
- Как это понимать? - Карогод снова обиделся.
- А так, в прямом смысле, - рассмеялся дежурный. - Коровы там, свиньи,
овцы и даже куры есть. Это на случай, если придется посидеть тут
неопределенное время...
Гелий вспомнил, что из двери вспомогательной зоны действительно пахнуло
чем-то теплым и знакомым, как от казачьего куреня в родной донской станице
Успокоившись, начальник Центра отказал спецслужбам в резкой форме, и они
сразу же отстали, и только МИД никак не проявил себя после пропажи
ясновидца, помалкивал, а там-то его услугами попользовались никакая
политическая разведка не дала бы столько ценной информации о предстоящих
переговорах, например в Рейкьявике Правда, Первое Лицо, получив данные о
замыслах партнера, все сделало наоборот, выступив с собственными
инициативами, да это уже было дело десятое.
Старик генерал был трижды прав - не отдадут Слухача! Не затем воровали,
чтобы отдавать, и пожаловаться некому, хотя начальства хватает, -
неизвестно, на кого нарвешься.
Пришлось последовать совету старика, чтобы выполнить задание Генсека, -
идти по психушкам и искать новый объект, положившись на волю Божью. Гелий
не оставил все-таки надежды отыскать и Слухача, для чего подключил
аналитиков, программистов, психофизиков - в общем, всех Широколобых, и
параллельно отправил своих послов в печальные заведения. К тому времени
Генсек переименовался в президенты, что когда-то предсказывал Слухач,
называя даже день и час принятия присяги, а также количество дней,
отпущенных ему на царство.
Президент и помог отыскать нового слухача, причем не в психушке, а на
московской улице, где глава государства встречался с горожанами.
3
В течение недели медик Центра приводил юродивого в чувство, вернее, в его
нормальное состояние, залечивая разбитое лицо и особенно язык, который
оказался наполовину откушенным, так что пришлось накладывать швы. По этой
причине юродивый не мог говорить, а только едва слышно шептал, глотая
сочащуюся кровь:
- Радуйтесь, люди... Матка летит...
Кроме жесткой работы президентской охраны, с объектом кто-то успел
поработать и в другом плане - то есть определить "профессиональные"
возможности Прозорова. Кто-то уже знал о его способностях предсказателя и
волевым решением остановил свой выбор на нем, не посоветовавшись с новым
начальником Центра. Гелия это задело, однако он не стал сопротивляться
приказу свыше, а лишь запросил документальное обоснование такого решения.
К тому времени общество переживало первый приступ демократии и на улицы
были выпущены из психушек все инакомыслящие, колдуны, провидцы,
экстрасенсы - словом, все, кто имел потусторонние связи, ранее отрицаемые
материалистической идеологией. По стране как грибы начали расти
всевозможные секты, фонды и фирмы, использовавшие человеческие возможности
общения с небом и землей, с Богом и дьяволом. С экрана телевизора не
исчезал главный маг и чародей Кашпировский, страдающий жутким
косноязычием, но при этом на какое-то время уболтавший доверчивое
народонаселение. Карогод понимал, что все это делается, чтобы
переориентировать психику среднего гражданина, увести его от марксистских
догм к догмам другим, насытить его потребность в прикосновении к чуду, к
ранее запретным темам, однако не освобождать его от ярма материализма, а
запрячь в иное, ускользающее, - то самое, которое используют в эпоху
революций и перестроек, когда человеком следует управлять исподволь,
внушая ему, что он наконец-таки получил желаемую свободу. Иезуитский этот
способ не казался Гелию совсем уж неприемлемым; его модель была давно
отработана, например, в Соединенных Штатах, где таким образом на
протяжении долгих лет удерживали общество от социальных взрывов...
Карогод пока еще не знал точно, однако предполагал, что будущая
перестройка в Центре будет связана с этой моделью, и потому, посылая
запрос, хитрил, желая косвенным путем найти подтверждение собственным
выводам. Ответ пришел неожиданный: вероятно, специалист в области
Астрального Анализа раскручивал Прозорова только в направлении, связанном
с ядерным щитом и Ударом возмездия, по старой схеме, и объект,
естественно, предсказал вещи странные, звучащие дико. Будто начиная с 1999
года в Севастополе и в Прибалтике встанут американские авианосцы с ядерным
оружием на борту, а самолеты будут контролировать моря, объявленные зонами
национальных интересов США. И что год 1999 будет годом Радости Дьявола,
однако его торжество продлится недолго, поскольку три зловещие последние
цифры перевернуты вниз головой, что означает зеркальное отображение
реальности. Это значит, конец света для России только привидится, но и
призрака будет достаточно, чтобы народ очнулся от сна и осознал явь.
Слухач ничего подобного не предсказывал и вообще не поминал дьявола,
поэтому заявление Прозорова было весьма сомнительным, но руководство
думало иначе и настоятельно рекомендовало начать с объектом
предварительную работу - досконально изучить его личность.
Его поместили в бокс, где сидел Слухач, предварительно еще раз обследовав
стены с помощью аппаратуры. Карогод сам присвоил ему кличку - Матка,
полагая, что это точно характеризует внутреннюю суть объекта. Он не
особенно надеялся на успех, но втайне торжествовал маленькую победу над
стариком генералом: есть, есть на Руси блаженные, и не сошелся свет клином
на Слухаче, хотя Широколобые, работавшие с предыдущим ясновидцем, на этого
смотрели скептически.
Назло Широколобым работать с объектом Карогод решил сам, по крайней мере
на первых порах. Личность юродивого установили тут же: в кармане оказался
членский билет "Общества охраны животных" на имя Прозорова Валентина
Иннокентьевича. После проверки, сделанной еще охраной президента,
выяснилось, что он по профессии инженер-электрик, работал начальником
смены, а потом рядовым электриком на подстанции и проживал в городе
Студеницы, снимая там комнату в частном доме после развода с женой.
Никаких дополнительных сведений и характеристик не было, за исключением
справки врача, который делал осмотр после задержания и установил диагноз -
циклофрения, маниакально-депрессивный психоз тяжелой степени, плюс к этому
сумеречное состояние.
Гелий сделал запросы по месту жительства, в центральные органы спецслужб и
Минздрава информационная дорога для Центра была открыта всюду В столичных
ведомствах ничего не знали и не слышали о таком человеке; его как бы не
существовало в природе, но из города Студеницы сообщили интересные
сведения. Оказывается, местный уроженец инженер электроподстанции
Управления северных сетей Прозоров до поры до времени считался отличным
работником, семьянином, заботливым отцом и вообще интеллигентным
человеком. Но восемь лет назад произошло несчастье: зимой в сильный мороз
Валентин Иннокентьевич поехал на мотоцикле к себе на подстанцию, которая
находилась в нескольких километрах от города, а чтобы не продувало,
полушубок надел задом наперед, застегнул его на спине и поднял воротник.
Так поступали все мотоциклисты в округе в зимнее время. На дороге его
занесло, мотоцикл улетел в кювет, а сам Прозоров сильно ударился головой
об лед и потерял сознание. Спустя полчаса - движение по-утреннему было
слабым - мимо проезжали на машине какие-то два гражданина и, заметив
мотоцикл в снегу и человека на обочине, решили ему помочь. Из-за
неправильно надетого полушубка им показалось, что у того вывихнута шея,
развернули ему голову, погрузили в свою машину и привезли в больницу. И
там, когда раздели пострадавшего, поняли, что случилось. Прозоров
выздоровел, стал молчаливым, потом раздраженным, и через год у него
обнаружились признаки циклофрении, после чего он и был переведен в
дежурные электрики. Мало того, он уверовал в некое учение Порфирия
Иванова, стал ходить босиком по снегу, обливаться ледяной водой и всем
встречным говорить "здравствуйте!". Он порвал с семьей, обвинив жену и
детей во всех смертных грехах вплоть до богохульства и сатанизма,
разругался с друзьями и товарищами по работе и, наконец, вообще перестал
разговаривать, заявив, что по воле свыше принял на себя обет молчания.
Молчал он целый год и за это время начал усиленно читать богословскую
литературу, которую выписывал из Ленинграда, и заниматься астрономией, для
чего оттуда же выписал через посылторг небольшой телескоп.
Учительница-пенсионерка Лидия Васильевна, у которой поселился после
развода Прозоров, отчего-то так полюбила нездорового постояльца, что
позволила ему пропилить крышу своего дома и устроить там обсерваторию. Все
свободное от работы время он либо читал, либо смотрел на звезды и что-то
высчитывал, и, когда закончился обет молчания, Валентин Иннокентьевич свел
с ума свою бездетную квартирную хозяйку Иначе никак нельзя было объяснить,
почему Лидия Васильевна, имея весьма преклонный возраст, согласилась выйти
замуж за квартиранта и после официальной регистрации брака переписала на
Прозорова свое имущество. Мало того, стала говорить знакомым - а их было
невероятное множество, - что беременна и что обязательно родит девочку и
назовет ее Еленой. Живот у нее действительно рос, на удивление студеницкой
публики, и оставалось лишь пожимать плечами, обсуждая такое чудо.
Однако чуда не свершилось. По истечении девяти месяцев беременность у
бабушки исчезла, а сама она, будучи в горе и скорби, заявила, что родила
мертвую девочку и схоронила ее на городском кладбище. После этого ее
действительно стали видеть возле свежей детской могилки, насыпанной,
разумеется, просто на земле и увенчанной небольшим крестом. Одни считали,
что старушка учительница выжила из ума и разыгрывала спектакль, другие,
якобы более сведущие, уверяли, будто она выносила плод, но в домашних
условиях не смогла разродиться по старости и погубила ребенка. Короче, по
анонимному заявлению человека, назвавшегося фельдшером, началось
краткосрочное следствие, которое сразу же установило, что под крестиком на
кладбище ничего нет, и на этом дело закрыли. Но анонимщик не успокоился и
потребовал медицинской экспертизы самой Лидии Васильевны, указывая на тот
факт, что три месяца назад по тайной просьбе Прозорова лично обследовал
старушку и нашел у нее двадцативосьминедельную беременность. Подобным
заверениям долго никто не верил, никакого нового дела не возбуждали еще и
по той причине, что все работники милиции были в прошлом учениками старой
учительницы. В Студеницах милиция еще не потеряла совести, и поэтому на
зловредного безымянного фельдшера махали рукой, пока он не написал жалобу
в область.
И тут, хочешь не хочешь, пришлось под благовидным предлогом вызвать
старушку в больницу и там провести обследование ее психического состояния
и заодно - детородных органов. Результат был потрясающим: у никогда не
рожавшей Лидии Васильевны обнаружились остаточные явления недавней
беременности и родов, что подтверждали два специалиста независимо друг от
друга. И все-таки бывшие ученики пожалели несчастную, не дали выползти
истине на свет Божий и по предварительному сговору выпустили документ,
полностью отрицающий какие-либо факты, указанные в жалобе анонима. Однако
старушку учительницу признали невменяемой и отправили для блага ее же
чести в сумасшедший дом. Она грозила анафемой, карой небесной за
неблагодарность своих учеников, но ничего поделать не могла. При
медицинском обследовании в областной психиатрической больнице следы
беременности и родов обнаружились, но этому тут не придали значения, хотя
врачи и констатировали такой факт.
А разозленные стражи порядка в Студеницах вплотную взялись за Валентина
Иннокентьевича, обвиняемого во всех смертных грехах, с единственной целью
- отомстить за старую учительницу. Да не тут-то было! Всякий следователь
или оперработник, едва соприкоснувшись с этим странным человеком,
чувствовал полное профессиональное бессилие и растерянность, особенно
после откровенных бесед один на один. Кто бы ни разговаривал с Прозоровым,
все единодушно признавали его невиновность, и дело это вскоре закрыли
окончательно.
Из последних десяти лет четыре Прозоров где-то отсутствовал, по крайней
мере документальных свидетельств о месте его проживания не было. Это
обстоятельство автор специальной справки упустил, но Карогод заметил такой
факт и послал новый запрос. Пока же спецслужбы устанавливали, где объект
находился столько времени, сам Матка выздоровел и стал настойчиво делать
заявления, что не будет находиться в этой палате (ему сказали, что он
помещен в психбольницу), затем потребовал главврача. Гелий проигнорировал
его капризы, но через несколько дней затворник начал стучать, ломать
мебель и в результате случайно повредил обе видеокамеры, вмонтированные в
стены. Идти с ним на прямой контакт было еще рановато, да и приказа не
поступало, и все-таки делать это пришлось, поскольку на следующий день он
так же "случайно", как докладывала охрана и наблюдатели, вывел из строя
все микрофоны, установленные в палате, таким образом уйдя из-под контроля.
Карогод обрядился в белый халат, повесил на шею фонендоскоп и явился к
Матке.
4
Внешне юродивый выглядел вполне здоровым человеком: спокойный взгляд,
живое лицо и ни тебе специфических гримас или странных ужимок. Должно
быть, он смирился с участью затворника и в присутствии Гелия никак не
проявлял своего несогласия сидеть в палате под замком, однако сразу же
повторил свое прежнее заявление:
- Прошу вас перевести меня в другую палату! В этой я находиться не могу. И
не буду.
- Чем же она не нравится? - мягко спросил Гелий. - Пока вы не учинили
погром, здесь было все прилично.
- Прилично? Это вы считаете прилично? Неужели вы ничего не чувствуете, не
видите, глядя на эти стены?
Видимо, Матка имел в виду глазки видеокамер и микрофоны, сейчас
бездействующие, поэтому Карогод сказал невозмутимо:
- Нет, ничего не вижу и не чувствую. Разве сейчас что-нибудь происходит со
стенами?
- Меня мучает страшная одышка! Я почти умираю от недостатка воздуха.
- У вас постоянно включен кондиционер.
- И все равно я задыхаюсь здесь!
- Это процесс адаптации организма. Он скоро пройдет, - скрывая собственную
одышку, сказал Карогод. - Делайте дыхательную гимнастику.
Прозоров только покачал головой и вздохнул:
- Это говорит главный врач... И вы еще беретесь лечить больных людей? Как
же можно, не имея человеческих чувств... изгонять из людских душ нечистую
силу?.. Тут же все пропитано дьявольской энергией! Вот, смотрите! - Он
ткнул в побитую стену. - На целый вершок! Теперь придется снять всю
штукатурку, упаковать ее в медные ящики, собрать пылесосом всю пыль и все
это вывезти в ядерный могильник. Иначе никак не избавиться от ее
проникающей радиации.
- А что, вы чувствуете в этих стенах радиоактивность?
- Вы не понимаете меня... Настоящей радиоактивности нет. Но дьявольская
энергия имеет ту же природу - незримо проникает в структуру вещей и
предметов, в живые ткани. Это что-то вроде диффузии металлов... Не
понимаете?
- Не совсем, - откровенно признался Карогод, - но если объясните, я уловлю
суть.
- Всякая энергия, исходящая от объекта, чистая или нечистая, имеет
способность накапливаться в окружающей среде. Хотя вы и доктор, но должны
были слышать о магнитных полях, существующих вокруг нас.
- Да, я что-то слышал, - сказал ученый-электронщик, зубы съевший на теории
магнитного поля.
- Так вот, мы забыли, что живем под постоянным магнитным воздействием, под
воздействием тонких энергий, которые раньше называли эфирами. Они же
влияют не только на человеческую природу, поведение, психику; но и сам
человек, напитываясь тонкими энергиями, перерабатывает их в своем
внутреннем магнитном поле и выдает материальный продукт в виде сияния или,
простите... дерьма. И этот продукт имеет способность накапливаться, как,
например, тяжелые металлы в нашем организме. Вы же, наверное, замечали:
если хороший человек жил в доме - всем другим там будет хорошо, а если
черный - их ждут несчастья, болезни и смерть. Причем энергия сатаны бывает
намного сильнее энергии добра и обладает способностью проникающей радиации.
- А энергия добра не обладает?
- Только на иконах. Знаете, есть намеленные иконы. Светлую энергию при
жизни ее носителя называют АЗ. Если долго молятся перед иконами, эта
энергия проникает в красочный слой, дерево и становится энергией ЯЗ. Это
как отражение АЗ. И еще там, где жили поэты. ЯЗ у поэтов очень мощный, так
что проникает глубоко в дерево и камень. Слышали, недавно разрушили
питерскую гостиницу "Англетер"?
- Разумеется, известный факт...
- И то, что дом Ипатьева снесли в Свердловске? Где царскую династию
убивали?
- Слышал, конечно.
- А зачем? Задумывались?
- Ничто не вечно под луной...
- Ошибаетесь, энергия ЯЗ вечна, если она проникла в материю. А здание
гостиницы было крепким, простояло бы еще столько, но, как вы знаете, там
жил поэт Сергей Есенин, певец русской души. Там же был убит. Его светлая
энергия насытила не только стены, но и весь дом. И чтобы не выпустить ее
на свободу, гостиницу уничтожили. К власти пришли черные силы, да те же
самые, что убили Пушкина, Лермонтова, Есенина. Они убивают царей и поэтов,
разрушают их АЗ, а потом и ЯЗ, который остается после них на земле, в
камне, - стирают память.
- Но зачем же, по-вашему, снесли Ипатьевский дом? - поинтересовался Гелий.
- Как? Вы и этого не знаете? - изумился юродивый. - Должно быть, трудно
вам жить... Но я помогу, доктор! Дело в том, что открыт способ... В общем,
энергию ЯЗ можно извлечь и использовать для добрых великих целей. А еще
можно полностью восстановить события. Например, как и кто расстреливал
царей.
- И кто же совершил такое открытие? Он помолчал, рассматривая свои руки,
сказал скромно:
- Я и открыл... Разумеется, в это трудно поверить.
- Да нет, я готов поверить, - признался Гелий. - Только многого не
понимаю. Неужели эта ваша энергия имеет материальную сущность?
- Как и все живое! Но невидимое. Я же говорил об эфирах!
- Это что, идет проникновение на уровне частиц?
- Верно. Только происходит реакция замещения, - сразу же загорелся Матка.
- Необратимый процесс во всякой материи, живой и неживой. Кто прикоснулся
к дьяволу, тому невероятно трудно очиститься от грязи, пропащая душа. А
кто приобщился к поэзии, к поэту или прикоснулся к его энергии ЯЗ, тот,
наоборот, обрел вечную душу и душевную радость. Поэтому штукатурку
придется снять с помощью машин и машины потом уничтожить. Ни в коем случае
не заставляйте делать это людей. А того больного, что находился здесь до
меня, нужно немедленно изолировать в медную клетку с размером ячеек не
менее трех сантиметров. Как же вы держали его в этой палате? Сами-то как
сейчас себя чувствуете? - Он неожиданно оттянул веки Гелию, заглянул в
глаза. - У вас есть чувство совести?
- Кажется, пока еще есть, - неуверенно проговорил Карогод, ощущая какое-то
внутреннее сотрясение от прикосновений Матки.
- Если есть у вас совесть, зачем же вы держите в своей больнице мертвые
души? Тем более детские мертвые души?
Карогод был готов ко всему, отправляясь к объекту, но в этом вопросе он
услышал не просто отзвук безумия, а некий сигнал, действующий прямо на
подсознание, - отчего-то волосы встали дыбом и руки по локоть охватило
"гусиной кожей".
- Здесь нет мертвых душ, - осторожно вымолвил он. - Тем более нет детей...
- Как же нет? - возмутился Матка. - Как же нет, если я все время слышу
детский смех и одновременно - стон и зубовный скрежет? Так ведут себя
только мертвые души. Вы что, опыты на них ставите?
- Да нет же, нет! - искренне заверил Карогод. - В нашей больнице никогда
не было детского отделения.
- Вижу. Вы говорите правду. Только вас ввели в заблуждение: дети есть. И
как совестливый и честный человек вы должны спасти их мертвые души.
Переубедить его было невозможно, и тогда Гелий решил сменить подходы:
- Ну хорошо, возможно, я чего-то не знаю, все-таки больницу принял недавно
и человек тут новый... Обязательно разберусь. А вы не подскажете, как их
можно спасти? Мертвые души? Как оживить?
- К сожалению, их невозможно оживить. Это не под силу даже Господу Богу,
потому что они - не Его порождение.
- Кто же их породил? Если не Господь?
- Его антитеза - дьявол. Мертвые души - суть порождение Асмодея.
- Что же делать с ними прикажете?
- Это страшно и негуманно, - потупился ясновидец. - С точки зрения
безбожного человека... Но еще страшнее оставить их на свете. Поэтому жизнь
этих детей придется... прервать. В этом и есть спасение. Мертвые души
приходят из небытия и уйти должны туда же, чтобы не губить живые.
- Спасение в убийстве? - Гелий чувствовал, как сотрясается его душа и
протестует сознание.
- Убить невозможно то, что не родилось. Поэтому здесь иное понятие...
Следует прервать нерожденную жизнь.
В голове у Карогода что-то отчетливо щелкнуло и будто красная лампочка
замигала: не так-то просто было разговаривать с сумасшедшим! Послушаешь
вот так, без подготовки, и сам начнешь выдавать перлы...
Надо было сменить тему!
- Ладно, я подумаю, - пробормотал он. - С детьми решим... Меня больше
волнует другое: что делать с пациентом, который находился в вашей палате и
пропитал стены энергией. У него тоже мертвая душа?
- Нет, у него-то еще живая, только искушенная. Поэтому если посадить в
клетку из медного прутка, то можно избавить от дьявольского соблазна. Он
взбесится, начнется страшная ломка, страдание, но потом все пройдет...
Впрочем, постойте! - Он вскочил и закружился по камере с поднятыми руками.
- Все это выполнимо, клетку немедленно закажем на заводе и штукатурку
уберем. - Карогоду пришла в голову оригинальная мысль, и теперь он нес ее
собеседнику, как хрупкое яйцо. - Только вот беда - вашего предшественника
нет. Где же его искать?
- Замолчите, доктор! - страстно сказал Матка. - Не мешайте мне!
Это действо с руками длилось минут пять, после чего объект сед на свое
место, но уже с радостным, покойным видом.
- Теперь вам и клетка не понадобится. Понимаете, доктор, есть еще один
способ избавить человека от дьявольской энергии. Им пользовались всю
историю человечества, а медные клетки ведь появились недавно, всего, может
быть, тысячи две лет назад...
- Какой же это способ?
- Одиночество. Это значит - монастырское покаяние и молитвы. Но для этого
надо научиться. Просто читать молитвы нет смысла, надо уметь молиться.
Насколько я почувствовал, мой предшественник научился и обошелся без
клетки.
- Где же он? Где?
- Как это - где? Разумеется, в монастыре. Его же отправили в монастырь!
- В монастырь? - ахнул про себя и чуть не выдал своих чувств Гелий. - Кто
отправил? Что-то я не слышал...
- Кто отправил? - Юродивый на секунду задумался, скользнул взглядом по
двери. - Сейчас... Какой-то генерал. Имени не вижу... Пожилой человек,
очень сильный. Мой предшественник называл его только генералом. А вот
имена помощников вижу, они близко... Гольцов, Рушниченко, Петряев и
Словацкий. Но генерала никак не рассмотрю и этого, который здесь жил...
- И я его плохо помню, больного, - посетовал Гелий. - Даже фамилию забыл.
Надо бы поднять историю болезни и посмотреть...
- Нечего и смотреть, я так вижу! - вдруг прервал юродивый. - Говорю же
вам, стены, штукатурка! Можно считывать любую информацию, восстановить
события. Здесь находился Вадим Аркадьевич Губский, капитан первого ранга,
подводник. Вы думаете, почему у людей осталась привычка писать на стенах,
на камнях и заборах? Да потому и осталась, что забыли о такой энергии, как
ЯЗ! Ведь и писать ничего не нужно, мы без того оставляем автографы
повсюду, где бы ни были. Иное дело, считывать некому, утрачена
чувствительность...
- А в каком монастыре он сейчас? - перебил этот словесный поток Карогод.
- Инок Свято-Кирилловской обители, пострижен с именем Рафаил... Можно себе
представить, что испытал этот несчастный! Это страшнее, чем наркотическая
ломка. Это почти смерть! Почему их и называют - живой мертвец.
Он отвечал так быстро и легко, не задумываясь, что Гелий на миг усомнился
в прозренчестве и правдивости его слов. О Слухаче Матка мог узнать от
охраны или сотрудников, втайне от начальника вступавших в контакт с
объектом, а теперь накручивает небылицы про обитель. В самом деле, не со
стен же он считал все, что говорит?..
Усомнился на один миг, поскольку в следующий ему стало жарко.
- А, вижу! Фамилия генерала теперь Непотягов, - внезапно брякнул юродивый.
- Он сейчас у себя дома книжные полки делает, книги перевез. И второй день
водку пьет.
Новое имя бывшего начальника Центра знали всего три высших должностных
лица в Генштабе и он, Карогод...
- Хорошо, я обязательно выясню, - пообещал Гелий, вдруг заторопившись от
распирающих душу чувств. - Дам распоряжение, чтобы перевели в другую
палату. Еще есть какие-то просьбы или пожелания?
- Решите вопрос с детскими мертвыми душами! Это у него было навязчивой
идеей, и Гелий попытался увернуться.
- Добро, найдем сначала детей и решим...
- А что их искать? Кругом такой смех и скрежет зубовный, за версту
слыхать. Вам что, уши не режет? Прикажите медсестрам или медбратьям, пусть
покажут, если со слухом у вас не все в порядке.
- Непременно! Больше нет пожеланий?
- Немедленно переведите меня в другую палату.
- Сейчас подготовим и переведем. Что еще? Или все?
- Не совсем все. - Прозоров задумался ненадолго и взглянул виновато. - Вы
можете мне сказать, сколько меня продержат в больнице?
- Пока еще рано говорить о выписке.
- Понимаю, виноват. Президент - лицо неприкосновенное, а я позволил себе
такую вольность... Но я обязан был сказать! Если я вижу, что его звезда
сгорела и обратилась в булыжник. Кстати, послезавтра ночью империя
разрушится.
- Какая империя?
- СССР... Я же ему сказал - звезда сгорела и превратилась в камень, в
булыжник - оружие пролетариата. Если бы услышал мой крик - принял бы меры,
образумился и не понес горе народам. А теперь будет много горя, потому что
завтра они уже съедутся в Белой Веже, а послезавтра ночью взорвут империю
изнутри. Вот будет грохоту! Почище Чернобыля! Высвободится энергия
сцепления. А она опаснее, чем радиация...
Это уже напоминало бред. Лицо больного медленно превращалось в белую
страшную маску. Гелий пообещал исполнить желание затворника и поспешил
удалиться из камеры. Он тут же отдал распоряжение освободить один из
кабинетов, оборудовать его прослушивающей аппаратурой, поставить кровать,
стол и стул - словом, создать минимум удобств и перевести туда объект. Сам
же помчался наводить срочные справки по поводу Слухача, теперь носящего
имя отца Рафаила.
5
Спецслужбы чутко реагировали на запросы Центра, однако прошли сутки,
прежде чем Карогод получил требуемую информацию. Вернее, лишь половину ее
- подтверждение, что в Свято-Кирилловском монастыре действительно есть
недавно принявший постриг монах по имени Рафаил, в миру носивший фамилию
Губский.
У Гелия сперло дыхание, хотя другая часть сведений еще была где-то в пути
- фотопортрет и биографические данные. Чувства он испытывал сложные: то
неуемной, какой-то ребячьей радости, которую приходилось душить в
зародыше, то страха неизвестности - тоже по-детски острого и
необъяснимого. Получив наконец по факсу полную информацию, Гелий, несмотря
на поздний час, отправился к генералу Непотягову в район города
Апрелевска, где старик получил хороший сельский дом от государства вместе
с пенсией и новым именем. Конечно, в первую очередь руководствовался
местью - любопытно было глянуть на физиономию генерала от сельской
механизации, когда тот станет рассматривать фотографию в черной рясе с
приложенной справкой. Однако вместе с тем осваивающий азы Астрального
Анализа новый начальник Центра интуитивно тянулся к старому и опытному в
этих делах человеку, чтобы, доказав свои способности неожиданным розыском
пропавшего ясновидца-подводника, найти себе и соратника в лице Непотягова.
Повертится, поворчит и все равно никуда не денется, потому что ушел из
Центра не по своей воле, а был отсажен от любимого занятия, как дитя от
груди...
Генерал и правда мастерил книжные полки во всю стену и топил стружками
высокий мраморный камин с узорной решеткой и занавесом из цепей, чтобы не
вылетали угли. Странно, он не удивился позднему гостю и встретил так,
словно давно поджидал Гелия: на журнальном самодельном столике возле
камина стояла в тарелках нехитрая закуска и литровая бутылка хорошей
импортной водки, на четверть уже отпитая Должно быть, Непотягов от скуки
время от времени выпивал по рюмке, что, впрочем, и сделал сразу же после
того, как Карогод перешагнул порог и поздоровался.
- Ну, что хорошего скажешь? - спросил он, закусывая мясистым свежим
помидором, присесть пока не приглашал. - Если приехал сказать, что Союз
сегодня ночью развалят, так это я знаю. Слетелись вороны добычу делить,
потом рыжие лисы сбегутся добычу выманивать...
В его предвидении не было ничего странного: когда-то Слухач предсказал
развитие событий и судьбу первого и последнего президента СССР, назвав
дату окончания царствования и точную схему его низложения. Правда, выразил
это иносказательно, заявив примерно так же, как сейчас генерал: что-то про
ворону, сыр и хитрую лису, как у великого баснописца.
- Ничем ты меня не удивишь, парень, - продолжал Непотягов, дожевав помидор
и набрав в рот мелких гвоздей из хрустальной пепельницы. - Ну что
смотришь? Садись. Выпить хочешь - наливай и пей, помяни империю. Все-таки
фашисту хребет сломали, в космос вырвались и этим подросткам спуску не
давали.
- Каким подросткам? - машинально спросил Гелий, вспомнив навязчивые идеи
Матки по поводу детей. Неужели и генерал заговаривается?
- Ну, у нас сейчас один подростковый народ на земле, одна страна с
ребячьим сознанием - североамериканские штаты...
- Почему с ребячьим?
- С каким же еще?.. Двести лет государству, и то из них добрая сотня
полного беззакония. Шпана, подростковая психология, вчерашние рабы и
уголовники, вырвавшиеся из-под хозяйской опеки. Поставили каменную бабу с
факелом, назвали Свободой и теперь на нее молятся, а что сказано в
Писании? Не сотвори кумира! Сотворили, а свободы не было и не будет,
потому что самоценностью обладает только воля. Она, как отпечаток пальца,
неповторима и связана с индивидуальностью каждого человека. Вольным можно
остаться, даже сидя за решеткой А свобода - понятие рабское, недостойное
вольного человека. Теперь и думай, кто они со своим идолом женского рода?.
Нет ничего паршивее, когда разум еще не созрел, но силы много и шишка
стоит. Так и хочется куда-нибудь ее засунуть... Ты что, пацаном не был?..
Ох и пожалеют еще, что старушку Россию изнасиловали.
Он немного шепелявил, удерживая во рту гвозди, которые ритмичными ударами
молотка вгонял в облицовку книжных полок. Все это подчеркивало его
непоколебимость и спокойствие
- Ты еще мой Центр не развалил? - вдруг спросил Непотягов. - Команды
свернуть программу не поступало?
- Не поступало, - осторожно ответил Гелий, ощущая желание выпить.
- Ну, жди, скоро поступит... Если, конечно, не врешь. - Он угадал
внутренний позыв гостя, почти насильно усадил Гелия за стол, налил водки
полный фужер и сел сам. - А слабо сегодня ночью припугнуть это хамье? Не
включать систему Удара возмездия, а только припугнуть? Поднять в космос
спутник связи Ф-91 по варианту "Прощание славянки" и развернуть передающие
антенны? Это старый вариант, они его сразу засекут и наделают в штаны так,
что лет тридцать еще будут отстирывать, как после Карибского кризиса?
Помнишь, как шпана эта перетрухала, когда жареным запахло? Они же храбрые,
когда в стае и когда встречают в темном переулке одинокого прохожего, но
выломай кол из забора - как брызги в разные стороны. Детское сознание,
повышенное чувство опасности, особенно когда перед тобой взрослый, матерый
дядя с дрыном в руках... А кто был автор Карибского кризиса? Как сейчас
говорят, автор проекта? Да, не без гордости сообщаю. - Генерал постучал
себя в грудь. - Думаешь, так просто было тогда в сорок лет получить
генерала и возглавить Центр? Точнее, создавать его на пустом месте?.. А
тебе слабо? Ну, чтобы сами не рыпались и эти идиоты в Белой Веже не
дергались, когда их за ниточки тянут?
- Слабо, - неожиданно для себя признался и на какой-то миг устрашился
старика Карогод. - Сейчас не шестьдесят третий год. Помилуйте, генерал!
- Да, что верно, то верно... Ну, извини, это я тебя провоцировал, проверял
на вшивость. - Генерал выпил в одиночку, по-мужицки крякнул и утер губы
тыльной стороной ладони. - Вижу, ты парень крепкий, хоть и интеллигент с
гражданки. Другое время нынче, и пугать никого не нужно. Подростки бы,
конечно, в штаны навалили, но толку для России - нуль. Другое время,
другое сознание сформировалось за эти годы. В конце концов мы думать
должны о пользе для своего Отечества, а не за какие-то североамериканские
штаты. Мы слишком долго не знали поражений, кровь подзагустела,
обленились, предались мечтательности. В последний раз нас японцы сделали
девяносто лет назад, а результат - к тринадцатому году Россия вышла на
первое место в мире. Всего-то и понадобилось десяток лет... Удар возмездия
- вещь соблазнительная, но нереальная, и, скажу тебе по секрету, я в
Центре много лет дурака валял. Нет, толк, конечно, был. Например, держать
в постоянном страхе мировую шпану. Но я-то лучше всех знал, что никакого
возмездия не будет, случись что. Это же не в нашем характере, тут больше
восточного, чего-то коварного, нерусского. Короче, это все дух
интернационализма, пропаганда всеобщей смерти во имя некой победы и
светлого будущего. Оно бы, конечно, смешно посмотреть, как янки укакаются,
да сами мы потеряли вкус к движению. Потому империю сегодня развалят...
Помнишь, как гибла династия Романовых?.. Все повторяется, посеявший ветер
пожнет бурю.
Непотягов налил водки. Этот его монолог напоминал застольный спич,
произнесенный самому себе. Закончив речь, он было потянул рюмку к губам,
приподняв по-гусарски локоть, однако что-то вспомнил, слегка обвял и на
какое-то время забыл о выпивке.
- Потерпевший поражение выходит из боя злым, а значит, и активным, -
заключил он с явным внутренним напряжением. - Посмотри на Германию. После
такого разгрома по логике вещей она не должна была встать на ноги и через
полсотни лет. Но встала и пошла вперед, резко и энергично. Скажешь,
американцы помогли? Шиш! Япония вон вообще получила... ядерный Удар
возмездия и никакой подмоги. А мы теперь говорим - экономическое чудо.
Морду набили, вот и все чудеса... Стыдно осознавать, что сейчас и нам юшку
пускают. Позорно, аж скулы сводит... А выбора нет. Так помянем же империю!
И нашу прошлую славу.
Он опять выпил в одиночку, вместо закуски взял сигарету и прикурил от
головни, выхваченной из камина.
- Старею, пьянеть начал, - усмехнулся генерал и поднял на Гелия совершенно
трезвый взгляд - прежде смотрел в сторону или выше головы, будто чего-то
стыдился. - А ты что приехал?
Карогод пригубил фужер, сделал небольшую паузу, словно перед броском.
- Я нашел хорошую замену Слухачу. Старик даже глазом не мигнул, вероятно,
не поверил.
- Поздравляю. Значит, тебе повезло. Бог послал... Или черт.
- Так что не перевелись еще на Руси ясновидцы.
- А на кой он ляд теперь-то? - вздохнул генерал. - Развалят СССР, изменят
ядерную доктрину. Центр ликвидируют в первую очередь. Если вообще догола
не разденутся... Так что Удара возмездия не предвидится, скоро будешь ты
нормальный безработный.
- Да, перспектива! - усмехнулся Гелий. Видимо, Непотягов еще не знал о
грядущей перестройке в Центре.
- За кордон не отпустят, хотя за твои мозги хорошо бы заплатили, -
продолжал рассуждать он, забрасывая стружки в камин. - Насколько я помню,
ты же специалист по космическим вооружениям?.. И здесь тебя станут пасти,
как сейчас меня пасут. Шагу без присмотра не сделаешь, как в колонии
строгого содержания. Внуки приезжают, так и их отслеживают: куда пошли, с
кем встретились, о чем говорили после визита к дедушке... Влип ты, парень!
Угораздило же тебя под самый занавес в этом секретном дерьме уделаться.
- Неужто так строго?
- Не то слово... А что он может, этот твой новый ясновидец?
- Ничуть не хуже вашего. Ну, будем здоровы! - усмехнулся Гелий и выпил. -
Правда, у него нет Небесной Покровительницы, все про какую-то матку
говорит. И еще ему дети мерещатся с мертвыми душами.
- Дети? - отчего-то напрягся генерал. - Какие дети?
- Я вот так же подскочил, - признался Карогод. - Надеюсь, вы мне в
наследство детей там не оставили? А то из меня воспитатель никудышный.
- Нет там никаких детей! Что за психа вы себе добыли?
- Да он не просто псих. - Гелий ощутил легкое внутреннее торжество перед
важным моментом. - Есть у него кое-что и положительное. Например,
рассказал мне, как и с помощью каких сотрудников Центра вам удалось
умыкнуть Слухача средь бела дня. Фамилии назвать?
- Не надо, - потускнел старик. - Да... И правда, не перевелись еще на Руси
ясновидцы. Ловкий ты парень, пожалуй, тебе безработица не грозит...
- Это точно! Я побеседовал с вашими помощниками. Рушниченко и Словацкий
подтвердили предсказания. И вас сдали, генерал. Потому что боятся
безработицы. А вот вам кое-что грозит. И на старые заслуги не посмотрят.
Не мне вам рассказывать, что такое внезапная и острая сердечная
недостаточность. Тем более вы пожилой человек, всю жизнь на нервной
службе...
- Ты мне нравишься. Я тоже в молодости был шустрый.
- Я предлагаю выход из положения следующий, - нажал Карогод. - Вы, товарищ
генерал, докладываете мне, где сейчас находится Слухач, а я после того,
как верну его в Центр, - забываю о вашем недальновидном поступке.
Случается же и у молодых провал в памяти?
Непотягов оставил свое занятие, присел рядом, по-стариковски оперся о свои
колени.
- Случается и у молодых, и у старых...
- Надеюсь, у вас их пока не наблюдается, - заметил Гелий и тут же спросил
резко: - Зачем вы изъяли Слухача из Центра?
- Эх, не хотелось бы от сердечной-то недостаточности...
- Можно и за решетку в лучшем случае. Там вольный человек остается
вольным. Не так ли?.. Так зачем? Куда? С какой целью? Чтобы мне
напакостить?
- Ив мыслях не было! Напакостить... Какое слово нашел. - Старик вздохнул.
- Что же было... в мыслях?
- Я ликвидировал Слухача, - вдруг спокойно признался Непотягов. - Отвез на
военный полигон под Черкашино и расстрелял в овраге. Берег потом подорвали
и похоронили.. А надо было бы еще кол осиновый вбить, чтобы не вылез!
Карогод встал, подбросил несколько горстей стружек в камин, полюбовался,
как горит.
- Зачем?.. Был приказ сверху?
- Да не было никакого приказа! - внезапно взорвался генерал, показывая
свое великолепное мастерство блефа. - Дадут они приказ, жди!.. Сам. Грех
на душу, может, взял!.. Только не мог его оставить на свете, потому что он
- сатана! И сила у него сатанинская! А мало ли как собираются использовать
его новые власти? Посадят в телевизор - весь народ с ума сведет!.. Им
давно интересуются самые разные службы. У многих есть на него виды. Ведь
он же не больной. В нашем понятии, конечно, сумасшедший. На самом деле это
не болезнь... Эх, знал бы ты, что в твоем Центре творится! Без твоего
ведома.
- Что же там творится? Без моего ведома?
- Откровенно сказать, я и сам не знаю. За моей спиной в последние годы...
Вот ты молодой, попробуй узнай!.. Как я Слухача мог оставить? Нет уж,
сатану лучше ликвидировать, на душе спокойней.
- Как же это вы решились на такое? - после паузы спросил Гелий, будто бы
переживая за старика.
- Как решился?!. А так! Не забывай, что я создал и где служил. Я привык
принимать самостоятельные решения. И это - Удар возмездия! Всем! За гибель
страны, за будущие мытарства народа, за позор и унижение!
Глаза старика горели справедливым и совершенно праведным огнем...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1987)
1
Летом восемьдесят седьмого года в этих местах, говорят, стояла такая жара,
что почти как в Средней Азии к августу скукожились и облетели листья с
деревьев. Потом и осень выдалась без дождей, и от того песчаная земля не
смерзлась и теперь, в двадцатиградусный мороз, легко осыпалась и стекала в
яму тонкими скользящими ручейками
А стоять пришлось у самого края, поскольку с другой стороны гроба
пристроились местный судебно-медицинский эксперт со своими чемоданчиками,
начальник уголовного розыска и фотограф с аппаратурой - ему оттуда было
удобнее снимать Бурцеву казалось, что твердь из-под ног медленно уплывает
в могилу, и потому постепенно отступал, вплотную прижимаясь к вынутой из
ямы обшитой кумачом домовине. Так что, когда могильщики, и они же понятые,
сняли крышку, он оказался у изголовья, словно близкий родственник.
По просьбе фотографа процесс эксгумации делали поэтапно, давая время для
съемки. Покрывала можно было не снимать, и так видно, что головы у
покойного нет, однако эксперт отвернул край дешевенькой белой ткани с
нашитым черным крестом, и Бурцев непроизвольно отшатнулся, чуть не
свалившись в яму, - удержал могильщик, ловко зацепив за воротник жесткой,
костлявой пятерней.
- Спасибо, - сказал Сергей, освобождаясь от хваткой руки.
Без особых исследований можно было заключить, что голова худенького,
утлого и почти невесомого старичка не отрублена, а аккуратно отрезана
опытной хирургической рукой по первый шейный позвонок: нож даже не
коснулся межпозвонкового диска. А на подушечке остались неглубокая круглая
вмятина и церковный венчик, изорванный и скомканный в шарик.
- Ну вот, что я говорил? - победоносно заключил могильщик, удержавший
Бурцева, и посмотрел на начальника местной уголовки. - Я когда сам
заглянул, аж тошно стало.
- Не мешай работать, - буркнул тот, обрывая с усов белые сосульки.
Эксперт дождался, когда закончится съемка, и снял с покойного покрывало,
сунул его могильщику. Сергею бросились в глаза тонкие синеватые ручки
старичка, сжимающие молитву-грамотку, как-то очень уж небрежно всунутую в
кулачок, однако в следующий миг он заметил на правом указательном пальце
большой литой перстень с крупным зеленым камнем. Фотограф понял его
желание, отдельным кадром снял руки, и после того Бурцев осторожно
освободил палец от перстня.
Несомненно, это была старинная ювелирная работа талантливого мастера.
Искусно ограненный изумруд удерживался тончайшими витыми лепестками,
незаметно врастающими в основание перстня, и, просвеченный солнцем, камень
зеленил желтый металл, заставляя светиться и его.
- Ого! - сказал могильщик, дыхнув в затылок перегаром. - Вася, гляди-ка,
ничего себе прикид у жмурика! Гляди, гляди! Мать моя женщина!..
Второй могильщик полез было на сторону Бурцева, но тот спрятал перстень в
пластиковый пакетик и убрал в карман. "Прикид" действительно был не по
одежке: покойного обрядили почему-то в поношенные солдатские брюки,
гимнастерку и опоясали обыкновенным брючным ремнем. Разве что хромовые
сапоги новые, блестящие, не знавшие дорожной пыли. А перстень надели никак
не по солдатскому чину...
Бурцев так же осторожно извлек из кулачка грамотку и попросил фотографа
сделать еще один крупный план. На зеленоватой бумажке поверх печатного
текста молитвы ярким желтым фломастером была начертана какая-то надпись,
сделанная совершенно непонятными знаками. Причем было впечатление, что
писавший и сам не понимал смысла и назначения этих букв, а скорее всего
перерисовал довольно длинную строку, как это делают дети, осваивающие
письмо.
Он неплохо знал немецкий, кое-как понимал английский и, естественно, не
владел большими познаниями в области графических знаков, шифров и
символов, так что из всего текста прочитал лишь несколько греческих букв.
Остальное выглядело как филькина грамота, однако чем-то неприятным
отдавало от нее, будто держал в руках нечто грязное и мерзкое. И не
потому, что эта бумажка была взята из гроба, из желто-восковых тощих рук
мертвеца, эти руки-то как раз не вызывали отрицательных эмоций. Трудно
было сказать с налета, кто оставил эту надпись и в какое время. Но самое
главное - с какой целю, для кого? Как молитву, в виде символа или с
расчетом на последующую эксгумацию и следствие?
От этих мыслей отвлек замерзший и посиневший от холода начальник местного
уголовного розыска.
- Интересно, голову взяли и не ограбили, - недовольно пробурчал он над
ухом, незаметно для Бурцева перебравшись к краю ямы. - Я такого еще не
встречал.
- Я тоже, - обронил Сергей, убирая грамотку в пакет. - Ничего больше не
трогать. Гроб закрыть, опечатать и в холодильник морга под замок.
Выставить охрану.
- Понял. - Начальник махнул рукой милиционерам, стоящим у машины. - А
могилу что, так и оставить?
- Могилу зарыть, поставить надгробие. Все как положено, чтобы не
привлекать внимания. Распорядись.
Он отошел наконец от ямы и сразу же почувствовал облегчение. Кладбище было
при действующей церкви, никогда не закрывавшейся, и, судя по тесноте,
хоронили здесь редко, в исключительных случаях - в основном близких
родственников давно усопших и у самых стен храма - преставившихся
священников. Черно-мраморные старинные надгробья-часовенки высились среди
толстенных стволов таких же старых лип, на вершинах которых ближе к вечеру
рассаживалось крикливое воронье. Белый храм стоял поодаль, и его
зеленоватые купола напоминали изумруды...
Теперь каждый храм напоминал Бурцеву, как ни странно, жену Наденьку,
поскольку перед самым отъездом в эту командировку она целый вечер
уговаривала его пойти в церковь и обвенчаться, мол, теперь позволили это
делать и никаких препятствий либо вопросов на службе не будет. И приводила
примеры, называла какие-то имена знакомых супружеских пар, которые будучи
в партии и на ответственных государственных постах в открытую совершили
обряд венчания и теперь живут в мире и согласии, лучше прежнего.
А их действительно в последнее время мир никак не брал, поскольку Наденька
стала его начальницей и скоро получила свое прозвище - Фемида. И, устав от
уговоров, попыталась свести его в церковь чуть ли не в приказном порядке.
В результате они рассорились, и Сергей с удовольствием уехал в эту
командировку, кстати, выправленную опять же по воле жены.
Интересно, что это такое - венчание? Обряд или все-таки есть таинство,
если подруги Наденьки живут в согласии и мире?
Если бы не храм и не этот древний парк, кладбище давно бы снесли,
поскольку город плотно зажимал его с трех сторон и теснил к реке.
Значит, все-таки он что-то спасает?.
Пока начальник местной уголовки выполнял распоряжения, Бурцев бродил по
тесным проходам между оградок и читал надписи - в основном покоились здесь
купцы, почетные граждане города, статские советники, коллежские асессоры и
прочие чиновники. Словом, провинциальная знать... Конец двадцатого века
был отмечен буквально несколькими могилами, последняя годичной давности. А
вот военные годы - довольно густо, причем могилы стояли шпалерами, с
одинаковыми стальными тумбами, увенчанными звездами: в городке был
госпиталь для раненых.
С чего это вдруг похоронили здесь этого старичка? Причем под старинным
надгробием, а значит, и под чужим именем. На лицевой стороне значилось:
"Здесь покоится прахъ Харламова Алексея Никифоровича. Родился 30 июля 1904
года, умер 2 марта 1917 года. Жизни было 12 лет, 7 месяцев и 2 дня".
На обратной стороне, в мраморном картуше, была не совсем понятная
эпитафия: "Пчела, познавши Матку, вскормила Матку из пчелы". Подобных
неясных эпитафий на старых камнях тут было предостаточно, но чаще всего
они вещали библейские истины или это были строчки каких-то стихов.
То, что странная могила разрыта на девятый день после похорон, обнаружили
случайно. Находилась она в глубине кладбища, в неприметном и в зимнее
время почти непроходимом из-за снега месте, в общем, не на глазах.
Священник из этой церкви, отец Владимир, довольно молодой человек, заметил
свежие следы между оград и пошел посмотреть, не подростки ли это снова
забрались на кладбище - а такое случалось нередко, - но, к своему
изумлению, увидел старосту прихода Елизарова, который торопливо закапывал
разрытую могилу. Дело было после вечерней службы, где-то в одиннадцатом
часу вечера, и священник откровенно испугался, закричал, чем и спугнул
старосту Елизаров побежал и скрылся за кладбищенской оградой. Тогда отец
Владимир, прочитав молитвы и укрепившись духом, позвонил настоятелю храма,
который велел ничего не предпринимать до утра и остаться в церкви.
Наутро настоятель сам обследовал могилу и увидел гроб, лишь слегка
забросанный песком и снегом. Неслыханно - гробов пока еще не выкапывали,
хотя не раз ломали и воровали старинные надгробия, к тому же замешан тут
был староста. Чтобы не выносить сора из избы, настоятель послал за ним на
квартиру - староста жил одиноко в маленькой коммуналке, - но выяснилось,
что Елизаров не ночевал дома и никто из соседей его не видел. И все-таки
решено было не поднимать шума, могилу зарыть, для чего настоятель
пригласил знакомых могильщиков, пообещав заплатить за работу: самим
священнослужителям делать это строго запрещено, а просить прихожан -
станет известно всему городу. Настоятель опасался, что слухи обострят
интерес вынужденных бездельников к старым богатым захоронениям и с весной
начнутся повальные раскопки. Старый купеческий город Зубцовск умирал от
нищеты, безработицы и беспросветности будущего. Единственное место
окормления - оборонный завод, выпускавший узлы и агрегаты к боевым
самолетам, сначала переориентировался на изготовление бытовой техники, а
потом и вовсе вылетел в трубу...
Настоятель храма тоже не знал, кого и когда погребли под этим камнем,
считая могилу старой, однако когда могильщики стали поправлять гроб -
стоял косо, сваливаясь набок, - обнаружилось, что он совсем новенький. К
тому же оказался незаколоченным, и от неосторожного движения с него
свалилась крышка.
Только тут обнаружилось, что у покойника нет головы...
Прибывшие на кладбище следователь и судмедэксперт осмотрели тело
покойного, заметили странный, "хирургический" способ отсекновения головы
и, ничего более не трогая, выставили круглосуточную негласную охрану,
напоминавшую засаду. Кроме всего, выяснилось, что по всем данным этой
могилы здесь никогда не было, никто не давал разрешения на похороны и
никто не видел, как хоронили. Естественно, сообщили в генеральную
прокуратуру - происшествие было редкостным даже для наших беспредельных
дней.
К моменту приезда старшего следователя по особо важным делам Бурцева в
засаду на кладбище никто не попался, зато местная уголовка по оперативным
данным разыскала и задержала старосту прихода Елизарова. Этого
гробокопателя обнаружили в обжиговой печи недавно заброшенного кирпичного
завода Староста все это время простоял на коленях в молитвах, упершись
лбом в каменную стену, как великий грешник. У него были обморожены руки и
ноги, помутился рассудок, так что отправили задержанного в тюремную
больницу. Там он кое-как пришел в себя, однако, кроме молитв и раскаяний,
ничего произнести не мог. Головы покойного при нем обнаружено не было. И
тщательный обыск печи, а также прилегающей территории - весь снег
перекопали в округе - ничего не дал.
Елизаров появился в Зубцовске несколько месяцев назад и по
рекомендательному письму владыки был принят на работу старостой, но без
платы за труд, поскольку это являлось монастырским послушанием: будто бы
он готовился к пострижению, но по причине упадка монастырей и невероятной
тесноты в них был отправлен проходить подготовительный срок при церкви,
где есть черный, монашествующий священник. Настоятель храма был доволен
его работой, и за время пребывания в послушании ничего предосудительного
за ним не замечалось, поэтому никто из священников и мысли не допускал
подозревать его в гробокопательстве. Считали, что вышло какое-то
недоразумение и что нужно непременно восстановить справедливость.
Закончив с эксгумацией, Бурцев направил запрос собственной жене, чтобы
прислала эксперта, и отправился в тюремную больницу. Сначала Елизаров
показался ему невменяемым - тяжелый, мутный, неуправляемый взгляд,
заторможенная реакция, бегущая с губ слюна, но Сергей сразу же интуитивно
определил, что этот человек не смог бы раскопать могилу, тем более
отрезать голову. Он не походил на расчетливого хирурга, как, впрочем, и на
сатаниста - такую версию выдвинула генеральная прокуратура. Слишком слаб
был, если бежал с места преступления от испуганного крика отца Владимира:
настоящий гробокопатель и служитель дьявола с удовольствием отправил бы в
могилу и священника, как сделал это сатанист в Оптиной пустыни.
Командировка в Зубцовск выпала Бурцеву только потому, что он в настоящее
время считался специалистом по ритуальным убийствам, работая сначала по
убийству священника Меня, затем - четырех монахов пустыни в пасхальную
ночь.
Елизаров никак не мог понять, кто перед ним, и потому, забившись в угол,
смотрел куда-то мимо, часто крестился и отмахивался как от чумы.
- Уйди от меня! Уйди! Ничего не скажу. Знаю вас, влезете в душу, а потом
пойдет писать губерния.
Похоже, местные оперативники перестарались, подсаживая к нему
агентов-камерников, теперь он никому не верил и никого не подпускал. И
когда наконец Сергей объяснил, что он не враг ему и не подсадной, а
официальное лицо, представитель Генпрокуратуры, и что приехал из Москвы
специально разобраться с раскопкой неизвестной могилы на старом кладбище,
староста вроде бы обрадовался, прочитал удостоверение, утер слюнявый рот.
Взгляд стал осмысленным, хотя по-прежнему страстным.
- Помилуй, Господи! Не наша это могила! Чужая!
- Разве так бывает - на кладбище чужая могила? Он опустил глаза, и плечи
обвисли.
- Нынче всякое бывает, время такое...
- Потому и раскопал, что чужая? - спросил Бурцев, отыскивая в кармане
кнопку включения диктофона.
- Я не раскапывал! Бог свидетель!
- Что же ты делал? Отец Владимир утверждает обратное.
- Нет-нет, он не разглядел в темноте! Я закапывал. Наоборот, закапывал!
- Кто же ее раскопал?
- Не знаю! Вот крест!.. Был девятый день после похорон, я пошел помянуть
покойного, помолиться... Смотрю, а она раскопана и гроб стоит!
- Что же ты не сказал настоятелю? Не позвал людей?
- Испугался...
- Неужели покойников не видел, гробов? Не девица же - взрослый и зрелый
мужчина, тем более староста прихода и готовишься в монахи...
- Я покойников не боюсь. Испугался, что узнают...
- О чем?
Елизаров сел на постели, обхватил голову руками.
- Есть грех... Которого всю жизнь стану бояться... Не замолить до конца
дней.
- Что же ты такого сделал? - миролюбиво спросил Бурцев.
- Корыстолюбие... Как на духу! Деньги с людей взял, не в церковную кассу
пошли - себе в карман. Тысяча долларов... Не удержался! Я про такие деньги
и думать не мог... Вот они теперь и жгут мою душу!
- Деньги-то за место на кладбище?
- Бес меня попутал, кругом же нынче мздоимство, куда ни глянь.
- Кто же тебе заплатил?
- Не знаю... Поздно вечером люди приехали, я выручку считал, деньги в
руках держал. А что там выручка - свечки продавали, гроши старушечьи. Ну,
что их считать, зачем?.. Бросить бы так, без счета. Нет, настоятель наш
говорит, до последней копеечки... Только душу смущать. Вот меня дьявол и
вверг в искушение. Они говорят, издалека покойного привезли, долго ехали.
Мол, покойный-то завещал на этом кладбище схоронить, а места не дают
городские власти. Так если ты православный, позволь нам исполнить
последнюю волю умершего - святой был человек. Я им говорю, запрещено тут
хоронить, а один деньги достал и мне так вот... в руку вложил. Я еще не
соглашался, могилу-то копать некому, да и ночью нельзя хоронить,
православные же... Этот мне еще пачку денег положил. Сказал, сами ямку
выкопаем, сами похороним и могилку снегом присыплем, все следы заметем,
никто и не заметит. Только ты помалкивай, весной все травой зарастет...
Он не врал, не придумывал - слишком велико было раскаяние, и умалишенным
не прикидывался...
- А сказали, кого привезли хоронить? Елизаров вскинул больные слезливые
глаза.
- Да ведь когда столько дали - повернется ли язык? Прости Господи!.. Они и
правда сами могилку выкопали. Шесть человек было на двух легковых машинах,
а земля нынче сухая, так почти и не замерзла... Инструмент свой был, и
даже памятник этот привезли в прицепе. Гроб не открывали, так я ничего и
не видел, кто там... Но документы о смерти показали, чтоб я не подумал
чего. И фамилия там была та, что на камне написана... И так хорошо следы
присыпали, не подумаешь. Говорят, если ты весной поправишь могилку, дерном
обложишь, так еще денег получишь. А я уж вроде бы каяться начал, но
коготок увяз...
- Похоронили и уехали?
- Сразу же... Машина забуксовала в снегу, так я еще вытолкнуть помог.
- Кто же снова раскопал?
Староста вскочил, пробежал по палате, стуча босыми пятками иссиня-красных,
покрытых волдырями обмороженных ног, в отчаянии замычал, словно от зубной
боли:
- Ей-Богу, не знаю! Но только не я!.. Накануне ни следочка, а на девятый
день выхожу - следы, и прямо к этой могиле идут. Я так и обмер! Думаю,
отцы наши заметили. Нет, подкрался - раскопано и гроб видать. Я сбегал за
лопатой, думал, успею зарыть, пока служба идет...
- Гроб не открывал?
- Да упаси Бог!.. Закидать хотел... А тут батюшка наш закричал.
Бурцев выключил диктофон, пошел было к порогу, остановился, отер лицо,
вспоминая, что еще хотел спросить...
- Деньги? Куда ты спрятал деньги? Доллары? Староста сел на пол возле стены
и неожиданно улыбнулся:
- Съел. Я деньги съел. Мне голос был, когда молился. Подавись деньгами!
Съешь и подавись.. А я съел и не подавился. Только мутит теперь...
2
Старосту временно оставили под присмотром охраны и врачей, хотя его можно
было выпускать на все четыре стороны. Жена-начальница расстаралась - и
через сутки приехал квалифицированный судмедэксперт, досконально
обследовал останки, сделал необходимые анализы и ничего вразумительного не
сообщил. Точнее, не нашел ничего такого, что бы подсказало, кто этот
старичок, откуда его привезли и почему после смерти лишили головы.
Определил примерный возраст - 85 - 90 лет, рост при жизни - 174
сантиметра, некоторые болезни, которыми страдал покойный, в общем-то
обычные для таких лет, а за неимением головы установить причину смерти
оказалось невозможно. Однако это сейчас было не важно. Судя по
мощеобразным останкам, старец этот скорее всего умер от старости, и люди,
что привезли его и похоронили здесь, к отсекновению головы не имели
никакого отношения. Да, любопытно все, есть полное ощущение, что покойного
спрятали на этом кладбище, а гробокопатель вскрыл могилу на девятый день.
Местная уголовка и оперативники из спецслужб проработали десяток версий,
проверили большое количество автомобилей, всех умерших в области
приблизительно в это время и подходящего возраста, и все впустую. Широкий
захват поискового невода тут не годился. Подобные странные преступления
обычно раскрывались в кабинетах или случайно.
Единственное, чем помог судмедэксперт, так это не колеблясь заявил: голова
отчленена от тела по всем правилам ритуала, принятого в древности у
некоторых народов, а ныне - в сатанистских сектах Это уже была серьезная
заявка, если учесть, что могилу не ограбили и оставили автограф,
начертанный на молитве-грамотке.
И был еще один путь, позволявший хоть как-нибудь приблизиться к истине:
старинное надгробие, установленное на могиле старца. Бурцев еще на
кладбище заметил временное различие в надписях на камне, что и подтвердил
эксперт - научный сотрудник музея. Да, точенный из черного мрамора обелиск
в виде часовенки был когда-то установлен на могиле рано умершего Харламова
Алексея Никифоровича, но эпитафию высекли недавно, причем сделали довольно
удачную попытку состарить надпись.
"Пчела, познавши Матку, вскормила Матку из пчелы" - это было слишком уж
мудрено для умершего двенадцатилетнего мальчика. А вот для старца в самый
раз! Если расшифровать эту загадку, можно получить представление о
покойнике, обезглавленном после смерти.
Словом, оставаться в Зубцовске не имело смысла, и Бурцев выехал в Москву.
Всю дорогу в поезде, почти сутки, он мысленно повторял эпитафию и автограф
гробокопателя Эти неясные формулы зацепились друг за друга, и чем больше
он думал, тем реальнее ощущал, как из-под ног уходит твердь и надо все
время отступать, чтобы не свалиться в яму. Тогда он еще не понимал, к чему
прикоснулся, какая бездна может разверзнуться, если открыть суть этих
формул; он пока лишь чувствовал дыхание некоего единоборства, незримый
смертельный поединок, происходящий между реальным и параллельным мирами.
Но чувства к делу не пришьешь, поэтому доклад о командировке в Зубцовск
Фемида встретила без всякого оптимизма. Полная бесперспективность была
налицо, хотя Генпрокуратуру тревожили несколько "темных" уголовных дел,
где четко прослеживалась ритуальность убийств. Впервые на это обратили
внимание после гибели священника Александра Меня, а затем трагических
событий в Оптиной пустыни, где под мечом сатаниста легли сразу четыре
монаха. Фемида отвесила Бурцеву неделю сроку, чтобы завершить последние
экспертизы, после чего приказала передать дело в местную прокуратуру,
оставив себе лишь контрольные функции. Это значило, что руководству не
выгодна высокая концентрация таинственных, необъяснимых преступлений и
потому проводится обыкновенная "размывка аномалии".
И за эту неделю Сергей успел многое. Ювелирная экспертиза перстня
оказалась самой легкой и неожиданной: специалисты "узнали" его буквально
через несколько минут и ошарашили своими выводами. Покойный старец,
обряженный в выцветшую солдатскую гимнастерку, на указательном пальце
носил целое состояние, достойное Алмазного фонда. Перстень оказался редкой
индийской работы семнадцатого века, и последним его хозяином, если не
считать обезглавленного покойника, являлся - Бурцев вначале отказывался
верить! - Александр Сергеевич Пушкин, купивший его когда-то у англичанина,
приезжавшего в Россию. Эта информация относилась к сенсациям, так что
пришлось у экспертов брать подписку о неразглашении.
Личность вещей устанавливалась куда проще, чем личность человека...
С графической экспертизой автографа возникли проблемы: ксерокопию грамотки
с молитвой и надписью фломастером Бурцев отослал двум ученым мужам, но ни
тот ни другой не смогли прочесть этой филькиной грамоты. Один вынес
вердикт, что это графическая абракадабра - кто-то пытался расписать
засохший фломастер, другого осенила догадка, что это некие древние и
неудачно перерисованные письмена, которые прочесть не представляется
возможным. Тогда Сергей сделал еще две копии и отослал в МГУ. И время от
времени звонил потом на самые разные кафедры, чтобы найти концы, кому из
специалистов отдали на дешифровку эти тексты, но так ничего и не добился.
А вот с эпитафией филологи вообще напустили такого тумана, что еще больше
ввели в заблуждение. По мнению профессоров, работавших независимо друг от
друга, надпись на камне - это соединение двух равных логических величин,
созданных по аналогии с древней истиной: великое уместится в малом и малое
в великом. Бурцев вовремя спохватился, поняв, что истину следует искать не
у людей с вывихнутыми мозгами, а у обыкновенных пчеловодов. Поехал куда
поближе - на пасеку сельхозакадемии...
Тимирязевский профессор с подходящей фамилией Медведев напоминал сельского
мужика, причем откровенно пьяного - красный нос, кирзовые сапоги, фуфаечка
и шатающаяся походка. Он осмотрел Бурцева с головы до ног, в удостоверение
даже не глянул и как-то по-свойски махнул рукой, дескать, айда за мной.
Они вошли в подсобное помещение, где пахло медом, воском и царила
невероятная нищета, на что профессор тут же начал жаловаться, мол-де,
полный упадок материальной базы, пасека пропадает, подкармливать пчел
зимой нет сахара, обрабатывать от клеща-паразита нечем, оборудование
вконец обветшало, скоро рухнет омшаник и похоронит заживо остатки пчелиных
семей.
- Вот, полюбуйтесь! - Он показал чугунную ступку с каким-то серым
невзрачным порошком. - Посмотрите, чем вынужден заниматься профессор
Медведев! Какой позор!
- А что это? - спросил Бурцев, раздумывая, стоит начинать с ним разговор
или нет.
- Это подмор, мертвые пчелы. - Профессор пьяно повел взглядом. - Снадобье
делаю. Растираю, потом заливаю спиртом... техническим спиртом! И ввожу
жировую основу... Впрочем, технология - это не важно. Главное, есть
результат, от радикулита, остеохондроза... Прокуратура не страдает
тугоподвижностью суставов? А то рекомендую!
- Спасибо, - буркнул Сергей. - Пожалуй, я не ко времени, пойду.
- Нет, к самому времени! - Медведев поставил пустой улей набок. - Прошу
садиться. Когда еще увидите и прочувствуете гибель блестящей отечественной
науки?
- Извините, я пришел по другому поводу.
- А собственно, по какому? Готов выслушать! Когда еще встретишься с
блюстителем закона и стражником государственных интересов?.. Так что же
привело вас к профессору Медведеву?
- Рассчитывал узнать кое-что из жизни насекомых, - неопределенно признался
Бурцев.
- Тогда не по адресу, - определенно заявил профессор. - Я насекомыми не
занимаюсь.
- Как же пчелы?
- Так, объясняю для непосвященных и дураков. - Медведев взял пригоршню
сухих мертвых пчел из корзины, пересыпал из руки в руку, как песок. -
Пчелы - не насекомые. Уяснили? К классу насекомых относятся - записывайте!
- тараканы, комары, вши, клопы и прочая нечисть. Кто пьет кровь, собирает
объедки, живет в щелях, в навозе - словом, как человек, ведет
паразитический образ жизни. И потому выживает. Я вот сегодня хватил стакан
технического спирта - и хоть бы что! А пчелы гибнут... даже от
загрязненного воздуха. Запишите: пчела есть единственная тонкая материя,
существующая в реальном мире как факт, не требующий доказательств. То бишь
подвластная нашему примитивному зрению, слуху, обонянию и осязанию. Пчела
- это осуществленный эфир. Записали?
- Запомнил, - усмехнулся Бурцев.
- Едем дальше. Пчела - это живая клетка разумного и, естественно,
мыслящего существа, называемого Пчелиная Семья. Живая, мобильная,
полностью автономная и полностью зависимая от общего организма клетка.
Особая форма существования разумной живой и тонкой материи. Записали?
- Я запомнил!
- Да ничего вы не запомнили, - отмахнулся Медведев и, демонстративно
засыпав подмор в ступку, принялся толочь. - Считаете же, что профессор
пьян и молотит чепуху. Верно?
Бурцев подал ему бумажку с эпитафией.
- Мне необходимо понять, что все это значит. В прямом и переносном смысле.
- Пчела, познавши Матку, вскормила Матку из пчелы, - вслух прочитал
Медведев. - Это откуда?
- Начертано на могильном камне.
Медведев отставил ступку, заинтересованно хмыкнул
- А выпить не хотите? За упокой души? Правда, спирт технический...
- Не хочу.
- Жаль... Непростой был человек, весьма непростой... За него и выпить не
грех, - профессор вздохнул. - По крайней мере, не вошь, не насекомое...
Ну-ка, повторите мою последнюю фразу?
- Извините, я не студент сельхозакадемии Не надо экзаменовать.
- Это не экзамен. Вы же пришли расшифровать эпитафию. Вот я и
расшифровываю. Итак, что прозвучало в последней моей фразе?
- Вы сказали: Пчелиная Семья - это особая форма разумной материи.
- Ну, примерно так, форма разумной, живой и тонкой материи.
- Хотите сказать, разум не одинок на Земле?
- Разумеется, не одинок Но человек очень самоуверен, тщеславен и потому
глуп и слеп, а все эти качества - признак низкой ступени развития, тогда
как эволюция сознания Пчелиной Семьи давно завершилась.
- Любопытная теория, - осторожно заметил Бурцев. - А нет ли здесь...
некоторой идеализации?
Медведев загадочно и снисходительно усмехнулся, готовый ответить на любой
вопрос непосвященного.
- Хорошо. Вот несколько примеров. Но даю в виде экспресс-информации. А вы
потом на досуге подумайте... Итак, слабая семья, не способная обеспечить
себя на зиму, начинает воровать мед у запасливых и сильных соседей. Да, в
этом случае все как у людей. Соседи выставляют охрану - десяток пчел весь
световой день дежурят на прилетной доске возле входа в улей и прогоняют, а
то и убивают ворье. Сильная Пчелиная Семья состоит примерно из ста тысяч
клеток, это не считая матку и трутней. В разгар медосбора рабочая пчела
изнашивается за шесть недель, то есть отмирание и нарождение новых клеток
происходит стремительно. С точки зрения человеческих понятий
пчела-охранница не способна познакомиться лично с каждой пчелой, знать ее
в лицо, а равно определить по запаху или внешнему виду. Вы как следователь
имеете представление о подобных вопросах. Или тогда в каждой клетке
встроен компьютер. Иначе как она может опознать своих и чужих? А может!
Если это единый живой организм. Если у вас, допустим, в волосах или одежде
появятся насекомые, чужеродные организмы, почувствуете тотчас же, верно?
- Замечательный пример, - похвалил Бурцев. - Никогда не задумывался...
- Человеческая гордыня! Не зря Господь определил ее как тяжкий грех. Мы
одни умные на Земле! Одни разумные во Вселенной! - Профессор мгновенно
переменил тон. - О том, кто идеально вписывается в окружающую среду, чья
жизнь экологичнее, так сказать, царя природы или какой-то колонии
насекомых, я опускаю. Думаю, вам понятно. Идем дальше. Пример, касаемый
вашей темы. Представьте себе, в Пчелиной Семье погибает матка. Нет, она не
королева, не царица и даже не хозяйка в улье; она тоже клетка, только с
другими функциями, а значит, и с другим физиологическим устройством. Она
хранительница будущего Семьи, детородный орган в прямом и переносном
смысле. На матке замкнуто существование целостности этого разумного
существа. Это закон коллективного разума, его критическая точка. И вот
погибла! А наследника нет. Представьте себе, ваши клетки больше не
восстанавливаются, а старые стремительно гибнут. Вы обречены на скорую и
неминуемую смерть. У этих, как вы изволили выразиться, насекомых ничего
подобного не происходит и не может произойти. С точки зрения человека в
улье происходит чудо: пчелы расширяют ячейку, куда матка еще при жизни
посеяла личинку обыкновенной клетки-пчелы, и выкармливают новую матку. То
есть создают физиологически иную клетку, вкладывая в нее то, чего не имеют
сами. На человеческом языке это называется "способность к
самовозрождению". Чувствуете, как мы близко подошли к теме вечности,
вечной жизни?
- Насколько я понял, не каждая пчела может выкормить матку? - удачно
вставил Бурцев и даже погордился за себя. Этот пьяный профессор начинал
ему нравиться.
И профессор обрадовался смышленому ученику, картинно поднял палец:
- Вот об этом и написали в эпитафии, посвященной смыслу жизни вашего
усопшего. Выкормить матку способны лишь те пчелы, которые состояли в ее
свите и получили некий фермент, носитель маточной генной структуры. А
скажу вам по секрету, в свите состоят многие, очень многие...
- Значит, все дело в ферментах?
- В закваске! Есть закваска - можно горы свернуть.
- Теперь у меня полное ощущение, что эпитафию написали вы! - засмеялся
Бурцев. - Я вас поймал!
- Поймать меня можно только на одном, - серьезно сказал Медведев и показал
на ступку. - Без всякой лицензии и одобрения Минздрава готовлю лекарства
из подмора по собственному рецепту и незаконно сбываю на рынке. По
выходным. И знаете, довольно прибыльный бизнес. Главное, сырья в избытке
теперь. Это генеральную прокуратуру не интересует?
- Не по адресу, - отпарировал Сергей. - Я этими вопросами не занимаюсь.
- Ах да, у меня есть оправдание: на вырученные деньги я покупал сахар у
спекулянтов и подкармливал пасеку. Это мне зачтется? - Язвительный тон
профессора обескураживал. - И еще одно дополнение: я добровольно прекратил
незаконную деятельность. Больше никогда не буду, могу присягнуть.
- Что с вами, профессор?
- Со мной - ничего! Видите, жив, здоров, весел И пьян. Что еще нужно
человеку? Правда, сегодня состоятся похороны. Но это же прокуратуру не
интересует?
- У вас кто-то умер? - осторожно спросил Бурцев.
- Да, последняя Пчелиная Семья. - Он достал из шкафчика бутылку с чем-то
золотистым. - И не спас ее даже совершенный коллективный разум... Давайте
за помин этой коллективной души? Не бойтесь, пейте! Если не умер профессор
Медведев, прокурор и вовсе не умрет...
Он налил в стаканы по рубчик, один протянул Бурцеву. Сергей понюхал
напиток, но не уловил никакого запаха.. Медведев торжественно поднял
стакан:
- Чокаться не будем... Ну что, царство им небесное? Бурцев выпил до дна и
лишь после этого ощутил холодный, захватывающий дыхание спирт, вероятно,
разбавленный прополисом. Профессор подал ему заскорузлый кусок хлеба.
- Если не секрет, то чем же вы занимаетесь? - спросил он. - Надгробным
творчеством?
- Под камнем с этой эпитафией похоронили неизвестного старца, - смаргивая
слезы, просипел Сергей - спирт, разведенный медом, перехватывал дыхание. -
А кто-то вскрыл могилу и отчленил у него голову.
В интересах следствия говорить об этом он не имел права, но сейчас выпитый
поминальный спирт вдруг загорелся не в желудке, а в душе. Профессор,
замкнутый на своем горе, на него пьяненько поморгал и после этого
неожиданно дал понять, что умеет быть не только язвительным, но и
благородным. А возможно, и утешить хотел, поскольку символично похлопал по
плечу, мол, держись, парень, и достал из стола рукопись в самодельном
переплете.
- Это моя монографии. Пока не опубликована, боюсь отдавать, да и денег
нет. Сейчас все за деньги.... Так что даю с условием полной секретности.
Иначе украдут, сами знаете. Если сейчас головы у мертвецов воруют, то
завладеть чужими мозгами - почти святое дело... Только храните в сейфе и
обязательно верните.
- Спасибо, но, думаю, монография мне ни к чему, - откровенно признался
Бурцев. - Не будет времени вникать в такие тонкие материи... так вы их
называете?
- Да-да, - поскучнел Медведев. - Тонкие материи не для толстых умов. Не
обижайтесь, пожалуйста, но так ничего не поймете в жизни. А тем более в
деле этим вашим старцем. Тут не просто эпитафия, не просто покойнику
голову отрезали... Да провались оно все! Давайте еще по соточке, а?..
Запомните: пчел никто не может приручить. Для них нет понятия неволи. Они
всегда остаются дикими и вольными. Чем очень похожи на нас, на русских.
Только вот не хватает у нас закваски, чтобы матку выкормить. Дрожжей
много, а закваски не хватает...
3
А голова между тем отыскалась без всяких монографий и тонких материй...
В Шереметьевском аэропорту, проверяя багаж арабского гражданина Марджана,
улетающего в Саудовскую Аравию, таможенники обратили внимание на чемодан с
сувенирной посудой, выпускаемой российскими предприятиями. Частенько под
видом современного стекла и керамики вывозились предметы старины и
антиквариат, слегка подкрашенный и снабженный фабричными ярлыками. Тут же
их заинтересовала огромная пивная кружка, выполненная из пластмассы в виде
человеческого черепа. Предприимчивые производители сувениров не
особенно-то думали о вкусах и эстетике русского рынка, поэтому гнали все,
что покупается. Тут же бывалого мытника смутили вес кружки и толщина
стенок, и прибор показал наличие сверхпроводимого металла, то есть золота.
Марджана сняли с рейса, посадили в комнату задержанных, а тем временем
специалист таможни осторожно снял кусок пластмассы, под которой
обнаружился фрагмент настоящего человеческого черепа, окованного золотом.
Вначале решили, что вещь эта похищена из музея или незаконно раскопанного
кургана, однако после экспертизы было установлено, что череп вовсе не
ископаемый, а вполне свежий, только обработан по специальной технологии. И
золото добыто всего два года назад на одном из приисков Алдана...
Короче говоря, кто-то наладил выпуск сувениров из черепов. Можно было
предположить, что голодные студенты-медики воруют черепа в моргах, куда
свозят тела умерших бродяг для учебного процесса, а потом продают их
предпринимателям, можно было заподозрить в жутком кощунстве работников
кладбищ, но это сейчас было делом третьестепенным. Когда сообщение о
странном сувенире из России попало на стол к Бурцеву, а потом и сам этот
страшный кубок с рубиновыми глазами и золотыми зубами, возникло полное
ощущение, что он снова стоит на краю могилы и земля медленно сочится
из-под ног...
Можно было не идентифицировать эти останки, не нагружать медиков и химиков
лишней работой, выясняя, чьему телу принадлежит этот череп, поскольку на
лобной кости была в точности воспроизведена та же надпись
невразумительными знаками, что и на грамотке, только уже не желтым
фломастером, а таким же металлом.
И лишь соблюдая формальность, Бурцев отправил чашу на экспертизу, которая
подтвердила его выводы и еще более усугубила положение. Дело о
надругательстве над могилой и мертвым телом неизвестного старца,
похороненного в Зубцовске, нельзя было перевести в более серьезный разряд,
ибо в писаных законах не существовало статьи об исполнении сатанинских,
магических ритуалов с использованием человеческой плоти. И поэтому оно
осталось в ведении местной прокуратуры как рядовое, социально не опасное -
что-то вроде обыкновенного хулиганства...
Единственное, что удалось Бурцеву, это не без помощи Фемиды оставить в
Москве чашу из черепа безвестного старца, оформив ее как экспонат музея
криминалистики...
4
Из черепа неизвестного старца сделали золоченый кубок - от этого веяло
такой древностью, временами варварских обычаев и ритуалов, что разум
противился и не хотелось верить в реальность происходящего. Но сосуд,
окованный желтым металлом, стоял перед Бурцевым и страдальчески таращился
на него огненными рубиновыми глазами, словно напоминая, что связь времен -
вещь вполне обыденная и относительная.
Начальствующая жена взглянула на этот кубок всего лишь раз и замахала
руками:
- Убери от меня это! Господи, какая гадость - из черепа сосуд! Ужас!
Между тем она совершенно не боялась покойников, растерзанных взрывами
мертвых тел...
Приостановленному делу о надругательстве над усопшим Фемида не дала ходу и
не освободила Сергея от прочих дел, в результате чего вместо венчания в
храме вспыхнула новая домашняя ссора, перенесенная потом в служебные
отношения. Бурцев попытался взять реванш и в обход непосредственного
начальства полез наверх. Всякого, кто знакомился с обстоятельствами
событий в Зубцовске, охватывало чувство брезгливости, ужаса и ошеломления,
ибо все это отдавало явным каннибализмом. В воздухе словно витал запах
серы. Бурцеву дали по шапке за несоблюдение субординации и срочно
командировали на Кавказ - можно сказать, сослали, как ссылали во все
времена бунтарей.
Наденька и пальцем не пошевелила...
В бывших союзных республиках вовсю заработали мясорубки межэтнических
конфликтов и войн, так что Бурцев успел лишь несколько раз допросить араба
по фамилии Марджан - типичного подставного, нанятого кем-то провезти в
Саудовскую Аравию набор сувениров, и установить почерк ювелира, оковавшего
золотом череп. Им оказался тульский мастер, можно сказать, безработный
Левша, за небольшие деньги взявшийся инкрустировать человеческие останки.
Он ничего не скрывал и даже не таился, когда работал, совершенно не
задумываясь, откуда взялся череп, а мало ли какие прихоти бывают у
вчерашних нищих и сегодня разбогатевших людей? Пришел человек, принес
материалы, половину заплатил вперед и дал очень короткий срок, оговорив
сумму премии за скорость. Так что пришлось трудиться днем и ночью, тайно
от заказчика привлекая к этому делу других мастеров: слишком долго и нудно
было выстригать из сусального золота непонятные буковки для надписи на
лобной кости - поистине ювелирная работа. Сувенир получился замечательный,
так что заказчик остался доволен, а это самое главное для настоящего
инкрустатора. Что потом с ним было, куда его повезут, мастера не
интересовало, но он с удовольствием согласился опознать этого человека,
если ему покажут, и два часа подсказывал художнику, когда тот составлял
фоторобот.
Курьер Марджан наверняка знал больше, и его следовало бы пустить в
оперативную разработку, но тут и начались командировки на Кавказ. И три
года пролетели как один день, заставив Бурцева забыть о могиле старца в
Зубцовске и о его голове, поскольку впереди маячили горы черепов, как на
знаменитом полотне Верещагина.
Политики уже давно расписались в собственном бессилии, перестали даже
латать дыры, хотя какие-то высокопоставленные чины, сбившись в пугливые
команды, под прикрытием спецназа еще гоняли специальные рейсы в
Степанакерт будто бы налаживать переговорный процесс с враждующими
сторонами и, отсидев какой-то срок в горных санаториях, улетали назад,
однако генеральная прокуратура еще пыталась обуздать расползающуюся войну,
и бригады следователей по особо важным делам метались по всему Карабаху,
возбуждая десятки уголовных дел по фактам убийств азербайджанцами армян и
наоборот, за незаконное хранение оружия, захват госсобственности, чужого
жилья и так далее. Но уже было ясно, что пожар ничем не сдержать, ибо
сюда, в горную область, был заброшен теми же политиками тлеющий уголь
междоусобицы, раздуваемый всеми сторонами конфликта.
Сергей Бурцев выбирался из своей третьей командировки в Карабах, когда уже
наметилась линия фронта и в ход пошли артиллерия и танки. Последнее
уголовное дело, возбужденное им, изначально было проигрышным: потоки
краденного со складов оружия уже нельзя было ни остановить, ни хотя бы
проконтролировать, над всем этим хаосом довлела чья-то жесткая злая воля.
Местные органы власти отказывались от помощи и сотрудничества, мало того,
постоянно намекали, что пора бы возвращаться в Москву. И наконец в местную
прокуратуру, где размещались следователи, пришли трое: некто в белой чалме
и маске и с ним пара вооруженных небритых людей, больше похожих на
сельских механизаторов, чем на боевиков. Один наставил ручной пулемет, а
этот, в чалме, объявил, что автомобиль для эвакуации бригады стоит внизу и
что все следственные материалы следует оставить в кабинетах.
Бурцев предчувствовал такую развязку и многие данные по последнему
уголовному делу забивал на компьютерные дискеты, поскольку кражи и захват
оружия с армейских складов, в том числе тяжелого вооружения, бронетехники
и артсистем, нельзя было объяснить простой халатностью командования
воинских частей. И тут он чувствовал эту злую волю, исходящую вовсе не от
человека в белой чалме и не от механизатора с пулеметом в руках, неясный
пока след поднимался из этих долин, как предутренний дымок тумана в горах,
и становился незримым где-то на уровне самых высоких вершин.
Около десятка таких дискет Бурцев, не мудрствуя лукаво, спрятал в чемодане
под самодельным двойным дном и две наиболее важные закатал в пленку и
замаскировал в начатой булке черствого хлеба - с продуктами было уже
трудно, и потому ничего удивительного, что каждый, кто отправлялся в
дорогу, тащил с собой домашний запас: война есть война.
Обыск следственной бригады не проводили, зато сразу же отняли табельное
оружие и ключи от сейфов, а потом очень внимательно следили за сборами,
чтобы не прихватили никаких бумаг. В спешке погрузили в микроавтобус и в
сопровождении милицейского конвоя повезли в сторону Тбилиси. Через
несколько часов пути недалеко от грузинской границы кортеж остановился,
азербайджанец в погонах майора заглянул в салон и велел всем выйти с
вещами. Ребята из бригады почувствовали неладное, заволновались, но майор
успокоил, дескать, чисто формальная проверка перед въездом в другую
республику, а Бурцев сразу понял, что ищут. Один из милиционеров начал
обыскивать микроавтобус, остальные принялись перетряхивать личные вещи и
досматривать одежду пассажиров. Двойное дно было сделано довольно искусно,
хотя и из подручных материалов, однако при тщательном осмотре его
обнаружили, возможно, потому, что искали тайник.
Майор выгреб дискеты, не поленился уложить назад содержимое чемодана и
приказал пересесть в легковую машину. Товарищи Бурцева сделали попытку
отбить его: их поставили под автоматы, затем посадили в микроавтобус,
который вскоре укатил к границе. Майор связался с кем-то по радиостанции,
после чего Сергея на милицейской "Волге" повезли в обратную сторону.
Все это было не произволом местной власти, а спланированной операцией,
управляемой оттуда, с горных вершин, где дымный след таял в воздухе и
становился незримым.. Кто-то тщательно обрубал концы, перекрывал малейшую
утечку информации о путях поступления оружия. Это означало, что Бурцев
непроизвольно влез в чужую большую игру, которая имела некую глубинную
связь с людьми, разрывающими чужие могилы и желающими пить из
кубков-черепов. Их связывало одно - незримость существования,
неуловимость, способность не оставлять никаких следов и улик. Так что,
если найдут оставшиеся две дискеты в хлебе, - живым не отпустят, а найдут
их обязательно, поскольку все вещи отобрали, в том числе и сумку с
продуктами. Стоит попасть в руки хорошему оперу: сопровождающий майор,
похоже, обыкновенный сотрудник ГАИ. Тем более Сергей уже сделал ошибку -
попросил вернуть сумку, дескать, целый день ничего не ел, на что конвоиры
сразу же сделали стойку, пообещав поставить его на казенное довольствие, и
не отдали продукты. Вырваться от них силой пока было невозможно: по бокам
подпирали воняющие потом небритые молодцы в милицейских погонах с
короткими автоматами в руках, а впереди сидели водитель и майор.
К поселку Мир-Башир они подъехали в сумерках, и сразу стала заметна
напряженная осторожность в поведении охраны. Говорили на азербайджанском,
и по отдельным словам Бурцев понял, что идет спор, по какой дороге
безопаснее двигаться дальше. Договориться они так и не смогли, а потому
загнали "Волгу" на какой-то проселок, и майор вылез из машины, чтобы
связаться с начальством по радио, - кажется, просил кого-то выехать
навстречу. Вернулся он повеселевший, но едва открыл дверцу, как возле
автомобиля словно из-под земли возникли четверо бородачей с автоматами.
Эти говорили на ломаном русском и тоже напоминали сельских трактористов.
Майора тут же уложили на землю вниз лицом, а всем остальным приказали
выйти из машины, оставив там оружие. От размягченных и послушных
милиционеров сильнее завоняло потом, без всякого сопротивления они
выполнили команду и тоже оказались на земле. А Бурцева поставили у капота,
один из бородачей ткнул стволом в живот:
- Кто такой? Почему с ними?
- Я из пожарной охраны нефтепромыслов. Эти задержали на дороге, - на ходу
сочинял Сергей. - Отобрали вещи, хотели убить...
Он опасался проверки документов и того, что майор начнет опровергать
вранье и можно попасть из огня да в полымя, но тот пыхтел в дорожной пыли
и молчал: здесь были свои разборки - воистину говорят, Восток - дело
тонкое...
- Возьми вещи, иди, - сказал бородач. - Никто не тронет.
Бурцев достал из багажника сумку с продуктами и, оставив чемодан, без
оглядки пошел по дороге. Едва успел сделать два десятка шагов, как за
спиной ударили автоматы.
Азербайджанцев расстреляли лежащими, с завидным хладнокровием.
Российская империя, как гигантская льдина в штормовом океане, крошилась и
обламывалась по краям, не выдерживая наката волн. Пока еще было полное
ощущение, что, подчиняясь законам океанических течений, этот айсберг
плывет вперед, но уже остановилось поступательное движение, и неведомый
водоворот закручивал его, вращал на одном месте, и у народов, населяющих
неуправляемый континент, начиналось головокружение. Периферийная часть
материка, повинуясь центробежным силам, раскалывалась на мелкие частицы и
пускалась в свободное и опасное плавание без руля и ветрил, однако при
этом оставалась твердая надежда, что в самый кратчайший срок попавшие в
несчастное положение люди образумятся и станут пригребать к своему
привычному берегу. Осознание беды приходит быстрее там, где не только
небо, но и твердь под ногами с овчинку, где каждый девятый вал может стать
последним в истории народа и где, наконец, ледяная купель скорее приводит
в чувство и снимает хмель.
Так думал Сергей Бурцев, пробираясь в Россию сквозь Азербайджан и Грузию
то на поездах, то на попутном автотранспорте. Можно было зайти в
прокуратуру любого города и попросить помощи, предъявив документы, но в
республиках, пока еще союзных, ощущалось безотчетное стремление к
самостоятельному плаванию: народы утратили чувство самосохранения и
память, словно не было в их истории ни подобного опыта, ни трагических
страниц, когда над головами витала реальная угроза полного истребления.
Внешне люди оставались прежними, привычными глазу, однако в воздухе
чувствовалась - нет, еще не ненависть, но уже нелюбовь к народу, которого
еще недавно именовали старшим братом, а теперь обвиняли во всех мыслимых и
немыслимых грехах Вместо хлеба запросто могли протянуть камень.. Он
миновал взволнованную Грузию и уже в приграничной полосе, когда Россия
была совсем рядом, внезапно ощутил сигнал тревоги: на посту ГАИ начали
проверять документы, а потом обыскивать. Удостоверение следователя
Генпрокуратуры пришлось засунуть в решетчатый зев автомобильной печки
попутного "КамАЗа", на котором Бурцев перевалил через Кавказский хребет. И
вовремя, ибо минутой позже его заставили раздеться догола и прощупали всю
одежду - будто бы искали наркотики. По тому, как перетряхивали сумку с
пожитками и початой булкой зачерствевшего хлеба, как изучали паспорт и
расспрашивали, откуда и куда, он зримо видел подступившую опасность. Вряд
ли конкретно искали его, однако степень самоуправства, беззакония и той
самой нелюбви была настолько высокой, что звенела, как перетянутая струна:
малейшее неосторожное движение, и можно попасть неизвестно в чьи руки, а
потом и вовсе сгинуть без всякой причины, например за найденные дискеты,
за то, что слишком подозрительный вид - недельная щетина, как у
механизатора в страду, отлично сшитый, дорогой, но грязный костюм при
явной вельможности во взоре и повадках...
И здесь пронесло. Передвигаясь по России, Сергей и тут напрочь отказался
от мысли обратиться за помощью. В срединной части страны-айсберга его
безумное вращение ощущалось менее, чем на окраинах, охваченных буйным,
огненным сумасшествием, а ближе к центру и вовсе сходило на нет, но при
этом Бурцев чувствовал постоянное умопомешательство, напоминающее
вялотекущую шизофрению, когда утрачивается реальность и смысл бытия, когда
люди испытывают восторг и удовольствие, бичуя самих себя, окружающих,
собственных предков, свою историю и страну. И, словно сектанты, в этом
мазохистском устремлении видят единственный путь к очищению.
А самый центр империи, ее ось, на первый взгляд находящаяся в полном
покое, на деле обладала всеми свойствами периферии, переживая качественные
изменения при незримой перекристаллизации материи, разума и духа.
Бурцев почувствовал это, когда перешагнул порог прокуратуры, где его уже
похоронили, и когда достал из сумки хлеб, ссохшийся в камень. Он
рассчитывал продолжить следствие по делу об оружии, поступающем в "горячие
точки", и если не выявить, то хотя бы обозначить круг, из которого исходит
злая воля, однако Сергея под видом отпуска отстранили от работы, причем по
инициативе сверху, и он догадывался, от кого исходит эта воля...
А драгоценные дискеты попросту взяли для изучения, и больше о них никто не
слышал.
5
Тогда Бурцев еще не разошелся с Наденькой, но разругался вдрызг, перенеся
служебные отношения к семейному очагу.
Спустя два месяца после возвращения из Карабаха, уже по осени, он впервые
оказался в Студеницах - небольшом провинциальном городке на севере России
- и тут внезапно почувствовал полный штиль. Сюда не докатывались волны, не
долетали ни бури, ни ветры, и в подслеповатом солнечном свете бабьего лета
недвижно мерцала в воздухе серебристая паутина и пыль времен. Несколько
дней подряд, пока изучал материалы в районной прокуратуре, ходил
очарованный и часто забывал, ради чего приехал в это покойное,
существующее вне времени и пространства место. Жители городка ходили по
улицам тихо и беспричинно улыбались, словно блаженные. Задай им пустяковый
вопрос - смущаются, краснеют, не зная, как ответить приезжему человеку, а
минуту поговоришь, так уж и в гости приглашают...
А еще казалось, будто здесь невероятно низкое небо. Не облака, не тучи -
космическая насыщенная и светящаяся голубизна днем и звезды ночью. Протяни
руку, приподнимись на носках, и достанешь.
Здесь он откровенно отдыхал, еще не подозревая, чем обернется эта
командировка.
Дело по сравнению с прежними было совсем несложное - ошибочный выстрел на
охоте, в результате чего был смертельно ранен переводчик охотничьего клуба
"Русская ловля" Николай Кузминых: в специально отведенные угодья привозили
иностранцев на отстрел медведей, кабанов и глухарей на токах. Сафари в
России было делом новым, егеря, набранные из местных охотников-любителей,
не знали ни языков, ни элементарных правил безопасности, всецело полагаясь
на Божью волю как на главное условие счастья, везения и удачи. Впрочем, в
этих благословенных краях такое отношение к жизни и миру было
естественным, тут еще действовали неписаные законы и все десять заповедей.
Разумеется, Бурцев несколько идеализировал и городок Студеницы с его
населением, и нравы, и природу, чувствуя подспудно, что не так уж все тут
гладко, однако ему после Карабаха и Москвы очень хотелось, чтобы
существовал на земле такой уголок, где люди не стреляют, не звереют, не
отсекают голов, чтобы делать кубки, и никуда не стремятся.
Но вот надо же было такому случиться - вместо медведя завалили хорошего
молодого парня, армейского капитана, демобилизованного год назад. Николая
Кузминых знал весь городок, и всем городком его жалели, сетуя на
судьбу-злодейку, ибо некого было винить, да и неловко: роковой выстрел
совершил иностранный охотник - голландец по имени Гюнтер, плохо
проинструктированный и вдобавок нервный. Ну что с него взять? Поэтому
заодно жалели и этого невольного убийцу, который теперь сидел за решеткой
следственного изолятора: ведь и передачки принести некому, и дома у него,
в Голландии, поди родители плачут-убиваются. Что говорить, оба
несчастные...
Вообще здесь жалели всех. До этого несчастья несколько лет назад случилось
другое, можно сказать, предпоследнее: после падения с мотоцикла зимой
сошел с ума инженер-электрик с подстанции Валентин Иннокентьевич Прозоров,
и этот случай помнили до сих пор.
Об убийстве Кузминых тоже сложилась легенда, она дословно излагалась в
уголовном деле. Бурцев изучил его вдоль и поперек, произвел дополнительную
баллистическую экспертизу и следственный эксперимент, до малейшей детали
восстанавливающий событие, после чего трижды допросил подозреваемого
Гюнтера, всякий раз сверяя показания с прежними. И ровным счетом ничего
нового не обнаружил, еще раз подтвердив версию ошибочного выстрела и
статью - "неосторожное убийство", по которой и возбудили уголовное дело.
Можно возвращаться в Москву, а дело передавать в суд. Оно стояло особняком
только потому, что подозреваемым являлся иностранный гражданин, а это
значит - контроль у Генпрокурора и в Министерстве иностранных дел. Однако
раньше как-то обходились в таких случаях без командировок на место
происшествия, и Бурцев подозревал, что Фемида отправила его с единственной
целью - развеяться и обоим полечить временем и расстоянием тяжелое
заболевание семейных отношений.
В общем, спешить в столицу не было нужды, а события в Студеницах всерьез
заинтересовали Бурцева.
С голландцем все казалось более-менее понятно. В Россию он приехал через
охотничий клуб "Сафари", который в прошлом году установил тесные связи с
клубом "Русская ловля", заплатил за удовольствие хорошие деньги -
пятнадцать тысяч долларов, привез с собой однозарядную винтовку "Манлихер"
калибра 9, 3 миллиметра с оптическим прицелом, оборудованным лазерной
насадкой для стрельбы ночью. Из этого оружия и был произведен трагический
выстрел.
Около четырех утра, когда медведи выходят на кормежку в овсяные поля,
Гюнтер с егерем Вохминым отправились на охоту с подхода. Такой вид добычи
зверя считается довольно опасным и рискованным мероприятием, требующим
крепких нервов, уверенной руки и способности передвигаться бесшумно.
Голландец такими качествами обладал - это отмечал егерь, хотя он в то утро
был с сильного похмелья Обходя поле вдоль кромки, на расстоянии ста
семидесяти четырех метров Гюнтер увидел впереди темный движущийся объект,
напоминающий бредущего медведя Вохмин указал на него рукой, но не давал
команды стрелять - было далековато, однако голландец расценил это иначе,
вскинул винтовку и моментально выстрелил. Егерь тем временем держал
карабин наизготовку, чтобы в случае чего подстраховать охотника и добить
подранка. Но делать этого не пришлось, темный объект рухнул в овес и
больше не шевелился Вохмин поздравил Гюнтера с полем, достал нож и пошел к
добыче первым, чтобы перерезать горло и спустить кровь Он уверял, что с
расстояния в двадцать метров еще отчетливо видел спину и лапу убитого
зверя, лежащего на боку, однако через несколько шагов с ужасом заметил,
что это человек в камуфляже. Тяжелая охотничья пуля попала точно в
середину груди, отчего изорвало легкие и выбило седьмой позвонок.
Голландец вначале не мог вымолвить ни слова и, когда прошел шок, упал в
овес, кричал, плакал и царапал землю, после чего случился нервный
припадок. Гюнтер бегал по полю и смеялся со страшным оскалом. Вохмин же
был уверен, что убитый переводчик Николай Кузминых не иначе как оборотень,
но, чтобы не распускать дурных сплетен по городку, поделился своими
соображениями только со следователем. Дело в том, что дядя Николая,
Алексей Владимирович, был директором студеницкой школы, человеком
уважаемым, и егерь когда-то у него учился.
Получалось, что похмельный Вохмин не так уж далек от истины, ибо и Гюнтер
утверждал, что в оптический прицел он точно видел морду зверя, идущего на
задних лапах.
Сомнений и разнотолков тут было достаточно. Если охотник стрелял, по сути,
навскидку, успел ли он что-то рассмотреть? Даже в оптический восьмикратный
прицел, поскольку самому опытному снайперу требуется не менее секунды,
чтобы поймать цель в зону видимости, а потом и в перекрестье? Скорее всего
здесь сработал психологический обман зрения: голландец хотел увидеть
медведя, думал о нем, искал глазами и мог увидеть его в любом темном
предмете, что часто и происходит с охотниками. К тому же он первый раз в
жизни ходил на такого зверя, а как показал следственный эксперимент,
стрелком Гюнтер оказался заурядным Из десяти выстрелов, произведенных им
при повторе ситуации, голландец попал в мишень всего раз, и то по краю Так
что его трагическое попадание можно было отнести к разряду рокового случая.
По крайней мере в этой части события действия голландца логически
объяснялись и не вызывали особенных подозрений. Иное дело - сам
потерпевший. Во-первых, почему он появился на этом поле, когда должен был
находиться в трех километрах отсюда, за лесным массивом на овсах,
посеянных специально для подкормки зверей? Переводчик вышел на охоту с
другим иностранцем по имени Эдгар примерно на час раньше, чем Гюнтер и
Вохмин. Пути их никак не могли пересечься, ибо тогда следовало идти через
лес, где нет ни тропинок, ни дорог. Что заставило Николая Кузминых
продираться сквозь густую тайгу на колхозное поле, оставив подопечного
иностранца одного на кормовой площадке? Знал ведь, что нельзя появляться в
овсах, где идет охота, и все равно полез. Будто смерти искал...
Эдгар же ничего толком сказать не мог, хотя имел возможность объясняться с
переводчиком как угодно - Николай отлично владел четырьмя языками, в том
числе голландским. Он уверял, что Кузминых запрещал разговаривать на
охоте, и они сидели на лабазе молча, поджидали, когда на овсы выйдет
медведь, который уже трещал где-то поблизости. Когда немного рассвело,
переводчик неожиданно сделал какой-то не совсем понятный знак - то ли
показывал пальцами, что идет медведь, то ли хотел сказать, что сам куда-то
пойдет. Через две минуты он опять же знаком приказал Эдгару сидеть, сам же
осторожно спустился с лабаза и скрылся в лесу. Иностранец решил, что
Николай пошел искать трещащего в ельнике зверя, и послушно сидел до семи
утра, пока за ним не пришли. Он сделал единственное нарушение в отсутствие
переводчика - стал курить на лабазе, что категорически запрещалось.
Пять его окурков были собраны и приобщены к делу.
Кузмин считался опытным охотником и, разумеется, никогда бы не полез в
тайгу искать там выходящего на жировку медведя: зверь услышит и почует
человека много раньше, чем он, и бесшумно уйдет. Ответить на вопрос,
почему он пошел через лес на колхозное поле, мог бы только сам Николай,
который теперь лежал в земле на старом кладбище в городе Угличе
Ярославской области, где его похоронили по настоянию дяди рядом с
родителями, погибшими в автокатастрофе пять лет назад.
Можно было сослаться на судьбу, закрыть глаза на некоторые странности и
нестыковки в материалах дела, - и не на такое закрывали! - отправить его в
суд, написать для начальства подробный отчет и забыть эту печальную
историю. Однако чем дольше Бурцев жил в Студеницах, тем сильнее ощущал
интерес к этому делу: будто магнитом тянули к себе две эти личности -
подозреваемый и потерпевший. Здесь, в благостном покое, не в пример
Карабаху, еще дорого ценилась человеческая жизнь, еще привлекало к себе
таинство ее существования... Растрескавшиеся, как пятки от дальних дорог,
чувства неожиданно обнажались, становились тонкими, как вездесущая паутина
бабьего лета.
А вообще-то ему просто хотелось пожить здесь лишние две-три недели, что
Сергей тщательно скрывал от самого себя, и больше для собственного
оправдания послал в Москву запросы на имеющуюся оперативную информацию по
Николаю Кузминых и Гюнтеру. Интересными казались любые сведения, связанные
с жизнью этих людей. Например, по какому злому року, по какому
несправедливому и случайному стечению обстоятельств получилось так, что
молодой, здоровый и образованный парень - закончил факультет иностранных
языков педвуза - вдруг так глупо гибнет и ложится рядом со своими
родителями на угличском кладбище? И его родители тоже уходят из жизни
смертью такой же случайной и глупой! Что это? Судьба? Проклятие, висящее
над семьей?
Конечно, никакая спецслужба не даст подобной информации; за нею нужно
обращаться к астрологам, предсказателям или... к оставшимся в живых
Кузминых. Например, обстоятельно расспросить дядю Николая, его сестру,
однако Бурцев не хотел лишний раз травмировать этих и так измученных горем
людей. Местный следователь, побывавший в их доме, предупредил, что там еще
очень тяжело переживают потерю и справедливо никого не принимают, в том
числе и работников правоохранительных органов. По сведениям словоохотливых
горожан, знающих все и вся, семья Кузминых жила скромно, без излишеств и
выделялась в среде простых людей только образованностью. Это была типичная
провинциальная интеллигенция, корнями своими уходившая - и это было
любопытно! - в старообрядчество. Бурцев определил для себя, что в
определенный момент он обязательно нанесет свой визит к ним, и оттягивал
его лишь потому, что ждал оперативной информации.
На Николая Кузминых сведения пришли быстро, и, едва с ними ознакомившись,
Сергей ощутил знакомую, распирающую грудь энергию. Не таким уж простым был
этот переводчик охотничьего клуба, и вряд ли погиб он от ошибочного
выстрела...
Родился Николай в Архангельской области, в селе, где и на самом деле лет
триста жили старообрядцы, когда-то спрятавшись от церковного и царского
наказания. Детство его прошло в маленьком провинциальном городке, однако
когда Николай закончил школу, родители переехали в Мытищи Московской
области, так что он был "домашним" студентом. Отец с матерью погибли,
когда он сдавал госэкзамены в пединституте. Авария произошла на трассе в
районе Наро-Фоминска, и сведения о ней в присланных материалах были
слишком скупыми. Старший Кузминых превысил скорость, не справился с
управлением, и машина, слетев с асфальта, ударилась в бетонное основание
рекламного щита. Тут было много вопросов, но самым главным Бурцеву
показался один: почему их схоронили в Угличе, где Кузминых никогда не жили
и не имели там родственников?
Надо было отдать должное воле и выдержке Николая: несмотря на трагедию, он
на отлично сдал госэкзамены и получил красный диплом, освобождающий от
обязательного распределения. После гибели родителей к Николаю и его сестре
Наталье на постоянное жительство переехал дядя Алексей Владимирович со
своей женой, они, по сути, заменили отца и мать. Спустя полтора месяца
после трагедии произошла весьма странная история, которую можно было
расценить как первое покушение на Николая. В Мытищах, поздно вечером,
неподалеку от дома, его чуть не сбил неустановленный легковой автомобиль,
который на большой скорости выскочил на тротуар. Спасла быстрая реакция и
спортивность: в последний миг Николай подпрыгнул и, словно каскадер в
кино, перелетел через машину, после чего с неопасными для жизни ушибами
был доставлен в городскую больницу. По этому факту возбуждалось уголовное
дело, которое было скоро благополучно прекращено. После этого случая
Алексей Владимирович забрал все семейство и увез его сюда, в Студеницы.
И еще одна замечательная деталь, связанная с этими событиями: почтенный
дядя во время переезда оставил свою жену, женился на другой женщине и стал
не Поляковым, а Кузминых. И тут же, усыновив племянника и племянницу,
наградил их этой фамилией.
В островных племенах Новой Гвинеи люди таким образом пытаются обмануть
нечистую силу, считая, что изменение имени введет ее в заблуждение.
Похоже, егерь Вохмин в какой-то степени был прав: оборотничество в этой
семье наблюдалось...
После института Николай мог бы найти приличную работу - по тем временам
красный диплом ценился, - однако он несколько лет проработал в школе
учителем, а затем, когда предприимчивый бывший милиционер открыл элитный
охотничий клуб "Русская ловля", подался туда переводчиком и егерем по
совместительству.
И получил здесь свою пулю, так и не скрывшись от судьбы...
Но от судьбы ли?
Бурцев запросил дополнительные сведения об автокатастрофе под
Наро-Фоминском, подробную информацию по факту дорожно-транспортного
происшествия в Мытищах. Если Николай Кузминых был не просто чудаком и
романтиком, то за всей его жизнью и жизнью его родителей стояло что-то
особенное..
К Кузминых Бурцев отправился с утра. Жили они в двухэтажном купеческом
особняке, сейчас отреставрированном и покрашенном в серый неброский цвет,
причем дом стоял в окружении старых лип и с улицы плохо просматривался -
типичная усадебная застройка прошлого века. Как выяснилось, дом оказался
частным и, вероятно, стоил немалых денег, что директору провинциальной
школы было явно не по карману.
Кованая узорная калитка оказалась запертой, на звонок из особняка вышел в
прямом смысле богатырь - двухметровый огромный молодой человек, пышущий
здоровьем, однако с ранними залысинами. Бурцев предъявил удостоверение и
сообщил о цели визита, на что этот детинушка ответил категоричным отказом,
дескать, Алексей Владимирович никого не принимает по известной причине и
плохо себя чувствует.
- Я приехал из Москвы специально по этому делу, - попробовал объяснить
Бурцев. - И мне необходимо встретиться с родственниками погибшего.
- Не вижу смысла такой встречи. - Богатырь говорил неожиданно тихим
голосом, так что пришлось напрягать слух. - Следователь был у нас, и не
один раз. Что же вы еще хотите? Николая от ваших бесед из могилы не
поднять, а вот травмировать родственников можно.
- Так вы отказываетесь меня впустить?
- Считаю, это ни к чему.
- В таком случае я вынужден вызвать гражданина Кузминых по повестке, -
пошел на хитрость Бурцев, обычно действующую в таких случаях. -
Согласитесь, это еще хуже.
Детинушка спокойно посмотрел ему в глаза и отворил калитку:
- Входите. Я спрошу Алексея Владимировича, сможет ли он с вами
побеседовать.
Молодой человек провел Сергея в переднюю, откуда вела широкая лестница на
второй этаж, попросил подождать и минут на десять куда-то исчез. Было
полное ощущение, что в этом чистом, ухоженном доме нет ни единой души,
ощущением горя и скорби, казалось, тут был пропитан сам воздух. На вешалке
у входа висел зимний офицерский камуфляж, принадлежавший Николаю: на
рукаве фирменная зеленая эмблема клуба "Русская ловля". Судя по размеру,
он был высоким и крепким парнем, немудрено принять за медведя...
Потом на лестнице послышались торопливые легкие шаги и показалась девушка
лет семнадцати в длинном черном платье, с пепельными волосами, собранными
и увязанными в жгут на затылке так туго, что кожа на лице, казалось, чуть
натянулась. Она увидела гостя и остановилась на ступенях, не скрывая
удивления и заметного девичьего испуга, мол, а это еще кто такой?
Несомненно, перед Бурцевым была сестра Николая.
- Здравствуйте, - кивнул он. - Не бойтесь, я из прокуратуры.
- Я не боюсь, - проговорила она и тут же умолкла, потому что рядом с ней
оказался этот богатырь, легко и неслышно спустившийся сверху.
- Ступай к дяде, - довольно строго сказал он. - Пора сделать укол.
Девушка пошла наверх, держась поближе к перилам, и, пока не скрылась, все
смотрела вниз, на Бурцева, отчего тот почувствовал неожиданное смущение и
одновременно желание, чтобы она не уходила. Не сказать, чтобы взгляд ее
был манящим, завлекающим; скорее всего любопытным, оставляющим какую-то
смутную надежду в мужской душе.
- К сожалению, Алексей Владимирович сейчас не сможет встать с постели, -
сообщил детинушка. - Просил вас зайти послезавтра. Во второй половине дня.
Это был вежливый отказ. Можно приходить и послезавтра, и через неделю, но
всякий раз будешь слышать одно и то же. И ничего тут не сделать: семья
потерпевшего - это не семья обвиняемого...
- Хорошо, - согласился Бурцев и еще раз посмотрел на лестницу, где
скрылась сестра Николая. - Только прошу больше не переносить сроков. Мне
скоро уезжать.
И вдруг ощутил, что потерял волю и настойчивость. Еще несколько минут
назад вполне был уверен, что не уйдет отсюда без разговора со старшим
Кузминых, и не сомневался в твердости решения. А тут что-то произошло! Не
мог же его, матерого мужчину, так смутить этот странный,
невинно-пристальный взгляд сестры Николая...
Богатырь между тем заверял, что встреча состоится непременно и что Алексей
Владимирович сам весьма заинтересован в ней, поскольку желает узнать
подробности расследования. На том и разошлись.
Едва Бурцев покинул этот негостеприимный дом, как заметил позади себя
человека, который грубо пытался выследить его, изображая случайного
прохожего. Сергей сделал два ложных хода по переулкам, затем свернул к
автомобильной стоянке и сделал вид, что отпирает машину - чужую, первую
попавшуюся. "Хвост" заволновался, чем окончательно выдал себя, и тогда
Бурцев в открытую подошел и спросил, что ему нужно. Филеру было лет за
сорок, озираясь, он вдруг зашептал настороженным голосом:
- Прошу вас... только не здесь. Идите за мной!
- Кто такой? - спросил Сергей. - И куда я должен идти?
- За мной! За мной, я покажу. Здесь нас могут увидеть.
Через несколько минут незнакомец привел его к зданию городской больницы,
попросил подождать и затем позвал в процедурный кабинет на первом этаже.
Эта его самодеятельная конспирация вызывала улыбку, однако
Бурцев решил довести дело до конца и скоро оказался в тесноватой комнатке,
заставленной медицинскими шкафами.
- Моя фамилия Сливков! - представился незнакомец и, схватив руку, горячо и
радостно стал ее трясти. - Яков Сливков, не слыхали? Должны были слышать!
- Нет, не доводилось, - не без сарказма отозвался Сергей. - Чем же вы
знамениты?
- Как же? Как же? Я фельдшер! Тот самый фельдшер! А вы - представитель
генеральной прокуратуры, не так ли? И приехали расследовать дело по
убийству Кузминых. Скажите, что, я не прав?
- Сдаюсь.
- Но вы неправильно ищете преступников. Это дело запутано умышленно, так,
чтобы вы ничего не нашли, - уверенно заговорил фельдшер, отпустив наконец
руку Бурцева. - Хотите, я подскажу, откуда нужно вести поиск? И вы сразу
установите виновного!
- Хочу, - откровенно признался Сергей. - Выкладывайте!
- Все не так просто. Есть множество лишь косвенных улик. Вы имеете время
выслушать? Имеете терпение? Не бойтесь, сюда никто не войдет, я запер
дверь изнутри и убрал ключ. Только говорить надо шепотом, чтобы никто не
услышал.
- Говорите!
Сливков усадил Бурцева на кушетку, а сам вдруг заволновался, ломая пальцы,
как опереточная актриса.
- Понимаете, в чем дело?.. Она была беременна! Я лично засвидетельствовал
это, когда гражданин Прозоров тайно пригласил меня в свой дом. Примерно
тридцать две недели беременности! Плод уже развернулся вниз головой и
опустился... И она действительно рожала! Без помощи медиков, в домашних
условиях.
- Простите, фельдшер, кто - она? - перебил Сергей.
- Как - кто? Лидия Васильевна! Жена Прозорова! Эта старушка! Нет, история
совершенно невероятная с точки зрения медицины, физиологии, но я
засвидетельствовал это! Была беременность! А если она была, значит, были и
роды, логично?
- Да уж...
- Потому что если есть беременность, будут и роды!
- Логика железная...
- Эта старушка рожала в возрасте семидесяти четырех лет! И плод был
совершенно нормального развития, без явных патологий. - Он склонился к уху
и зашептал: - На тридцать шестой неделе, ровно в срок, бабушка родила!
Представляете? Я как специалист имею два мнения: или мы имеем уникальное
явление природы, или роженица прибавила себе возраст, потому что выглядела
много моложе своих лет. Много моложе!
- Ну вот что. - Бурцев встал. - Хватит мне морочить голову. При чем здесь
беременная бабушка?
- Как при чем? - изумился фельдшер. - Она никогда не рожала! И не только
не рожала, но и ни разу не беременела. Сама сказала мне об этом!.. И тут -
невероятное происшествие с точки зрения физиологии!
- Знаете, как вас там, - выругался про себя Бурцев. - Мне ровным счетом
наплевать на физиологию и на вашу бабушку. Я занимаюсь абсолютно другим
делом.
- Но вы же из генеральной прокуратуры?!
- Из генеральной. И потому откройте дверь, у меня очень много работы.
- Имейте вы терпение выслушать! - прикрикнул неожиданно фельдшер. -
Неужели не понимаете, в чем вопрос?
- Не понимаю!
- Где ребенок? Где тот новорожденный, если состоялись роды? Живой или
мертвый?
- Меня это не интересует! Откройте дверь.
- Почему не интересует? А если я скажу, что ребенок остался жив? Что роды
прошли успешно?
- И слава Богу!
- Как это - слава Богу? Куда исчез ребенок? Его же нет! И могилка на
кладбище пуста, ее проверяли! С какой целью спрятали новорожденного? И
куда - вот в чем вопрос! Вы обязаны допросить гражданина Прозорова! И
пусть он ответит, куда и с какой целью спрятал ребенка! Немедленно
разыщите его и допросите! Милиция и врачи - все в сговоре, написали
отрицательное заключение по бабушке и упекли ее в психушку, тоже спрятали,
представляете? И Прозорова спрятали!
Упоминание о психушке вдруг натолкнуло Бурцева на мысль, что перед ним
тоже не совсем здоровый человек, излагающий сейчас свою навязчивую идею.
- Хорошо, спрятали. Всех спрятали, - согласился он. - Изложите все это в
письменном виде и принесите мне в прокуратуру.
- Ни в коем случае! - перепугался Сливков. - Я должен остаться инкогнито!
Буду вашим тайным помощником. Без меня вам не разобраться в этом деле.
Писать ничего не стану!
- А вы левой рукой, - посоветовал Бурцев.
- Ни левой, ни правой! Я так могу вам сказать: по моим наблюдениям,
ребенок сейчас находится в доме Кузминых. Поэтому вас туда не пустили и не
стали разговаривать. Кузминых прячут чужого ребенка, никому его че
показывают, но я сам, сам видел его однажды вечером. Это девочка! И ей уже
восемь лет! Иногда ее выпускают во двор погулять, разумеется, под
присмотром и бдительной охраной Вопрос: откуда у них эта девочка? Чья она?
Кто ее родители? Николай не был женатым, его сестра сама почти ребенок. А
Прозоров к директору школы ходил постоянно. Но всегда, прошу заметить,
тайно, чтобы никто не видел. И выходил так же. Что-то приносил, уносил...
Он отец ребенка! Мать - Лидия Васильевна. Подумайте сами, не могла же
родить эту девочку сестра Николая. А там больше рожать некому.
- Почему не могла?
- Говорю же, девочке восемь, а сестре - семнадцать. В девять лет,
извините, не рожают. Это уж мне поверьте.
- Почему бы и нет, если старуха родила в семьдесят четыре? - съязвил
Сергей.
- Исключено! Невозможно! И между прочим, жена Алексея Владимировича тоже
не могла родить эту девочку!
- Но почему? Насколько мне известно, его жене Ольге под тридцать.
Фельдшер погрозил пальцем, загадочно улыбнулся:
- Не могла! Никак не могла! Потому что девственница!
- Откуда это вам известно?
- Что? Что девочка живет у Кузминых?
- Я спрашиваю о жене Алексея Владимировича. Как это возможно, если она
замужем?
- Это еще одна загадка семьи! - прошептал фельдшер. - Только этого никто
не видит, не замечает в городе. А Кузминых умело распространяют о себе
мнение открытых, добропорядочных людей, так называемой провинциальной
интеллигенции. На самом деле они не те, совсем не те, за кого себя выдают!
Понимаете? Николая убили не случайно, не по ошибке. Тут есть тайна!
- Ну ладно, а с чего вы взяли, что она девственница? Проверяли? - уже с
явным издевательством спросил Бурцев, чувствуя неприязнь к этому
всезнающему фельдшеру.
- Проверял. Наблюдал ее как гинеколог. Дважды обращалась, - с
профессиональной невозмутимостью сказал Сливков. - Первый раз типичная
простуда, во второй - застойные явления в малом тазу... Так теперь имеете
понятие, чья у Кузминых девочка?
- Может, вы что-то путаете? У Николая есть сестра Наталья...
- Нет, вы бестолковый человек! - возмутился фельдшер. - Говорю же, это не
сестра! Наталью я отлично знаю! Тоже наблюдал...
- Как гинеколог? - с иронией спросил он.
- Да нет, как... гражданин. Тоже странная девица, и содержат ее как
барыню. В школу проводят или на машине отвезут, потом встретят. Без
взрослых - ни на шаг из дома. Сейчас на юридический поступила, студентка
Санкт-Петербургского университета!
- И что же в этом особенного? - Бурцев окончательно терял терпение.
- Вы же следователь! И ничего не видите!.. Почему люди прячут чужого
ребенка? Откуда он, кто? Почему? Сколько вопросов!
- Но как это все связывается с убийством Кузминых? При чем здесь ребенок?
- Ах да! Забыл! Сразу хотел сказать, но столько информации... - Сливков
сделал паузу перед решающим признанием. - Этот голландец убил Николая не
случайно, а умышленно. Потому что за день до происшествия на охотбазу
"Русской ловли" ночью приезжал человек. Лица толком не разглядел, темно
было. Он встретился с этим Гюнтером и проговорил один на один целых
полчаса, на немецком языке. Но приезжий был русский. Я разобрал немного,
но точно понял: речь шла о том, чтобы Гюнтер потребовал устроить ему охоту
на медведя не с лабаза, а с подхода.
- Хорошо знаете немецкий? Это не фантазии? Не ошибка?
- Занимался когда-то самостоятельно, ездил в ГДР по путевке...
- Куда потом делся этот приезжий?
- Вероятно, поселился в гостинице. Раза два я видел его машину на
гостиничной стоянке. Но и подумать тогда не мог...
- Как же вы оказались ночью на охотбазе?
- Из любопытства, иностранцы же, посмотреть, какие они... А когда Николая
убили, машина от гостиницы исчезла и появилась только раз, когда его в
Углич повезли хоронить. Случайно увидел возле универмага, только номер уже
был другой.
- А вы не ошибаетесь? Слишком много случайностей, - усомнился Бурцев,
однако фельдшер подумал и уверенно покачал головой:
- Никогда не ошибаюсь. Мои ошибки слишком дорого стоят. Я очень
внимательный и наблюдательный человек. Если что заинтересует, я потом
автоматически отмечаю всякие изменения и новые ситуации. Вроде бы и не
нужно, а глаза работают и голова тоже. Вот, например, - он снова вернулся
к семье Кузминых, - я про родственников Николая столько всего запомнил, и
все свежо. Допустим, точно знаю, это не первый случай, когда они
кого-нибудь тайно содержат в своем доме. Был там еще один человек,
глубокий старик, лет девяноста, и тоже никому не показывали. Но я его
видел несколько раз. По ночам выходил во двор подышать свежим воздухом.
Девочка гуляла еще засветло, а старичок исключительно ночью и тоже под
присмотром. Я наблюдал его целый год! А потом он умер. Его тайно куда-то
увезли и похоронили.
Бурцева словно током пробило от последних слов.
- Увезли? И похоронили? - переспросил он вслух, мгновенно вспомнив
окованный золотом череп-кубок.
- Должен заметить, без всякого медицинского освидетельствования и
документального подтверждения смерти.
- Когда это было? Хотя бы примерно?!
- Тише, не кричите, - фельдшер обрадовался, что наконец-то заинтересовал
следователя. - Могу сказать точно - шесть лет назад, зимой. Откуда и когда
он взялся у Кузминых не знаю, но увезли его мертвого в легковой машине.
Завернули в ковер... Представляете, и это интеллигентные люди!
Неизвестного старца похоронили в Зубцовске тоже шесть лет назад, в
восемьдесят седьмом...
- Кому еще говорили об этом? - Бурцев подтянул к себе Сливкова - тот с
достоинством освободился, поправил ворот рубашки.
- Неоднократно писал в областную прокуратуру, естественно, анонимно -
никто не обратил внимания. Вы же понимаете, не могу открыть своего имени,
Студеницы - городок очень маленький, а эта загадочная семья Кузминых и
все, кто к ним приезжает, представляют определенную опасность... Почему
они увезли хоронить Николая в другой город? Почему именно в Углич? Что это
за традиция - увозить и прятать покойников?.. И еще, подумайте, отчего это
жена Алексея Владимировича, Ольга, не вернулась с похорон? Да-да, та самая
жена-девственница?
- А она что, не вернулась? - окончательно обескураженный, спросил Бурцев.
- И не вернется, - уверенно заявил фельдшер. - Потому что заочно
выписалась. И никто не знает, жива ли она...
- Скажите, а у этой старушки родственники есть в городе?
- Никого! Одинокая была... Но в доме у нее сейчас живет квартирантка! -
вспомнил Сливков. - Даже не квартирантка, а как бы сказать...
последовательница этого самого Прозорова. Молодая, красивая женщина,
учительница, но живет странно!
- Обливается водой на морозе? Ходит босой по снегу?
- И не только! В ней что-то колдовское есть. Ученики ее обожают, а я
боюсь, она их в секту свою незаметно всех переманит. Это дело надо
остановить!
- Остановим, - пообещал Бурцев, чувствуя какое-то странное оцепенение
мыслей и чувств.
6
После гибели брата Алексей Владимирович срочно вызвал племянницу из
Санкт-Петербурга, где она только начала учиться на юридическом факультете,
и буквально посадил под замок, не разрешая выходить даже во дворик
собственного дома. Мало того, запретил приближаться к расшторенным окнам,
говорить по телефону и снимать трубку, когда кто-то звонит. Он не пустил
ее в Углич на похороны Николая, оставив в забаррикадированном доме вместе
с дальним родственником Василием, прибывшим сразу же, как получили
известие о трагедии. Этот тридцатилетний детинушка, разумеется, никаким
боком к семье Кузминых не относился - дядя представлял родственниками
всех, кто приезжал и останавливался у них, - а скорее всего был вызван для
помощи и охраны. У Васи был добродушный вид из-за ранних глубоких залысин
и розового румянца, но внешность его оказалась обманчивой, ибо, наблюдая
за порядком и безопасностью в доме, он проявлял неумолимую жесткость и
рубил на корню все просьбы о прогулке. Не действовали ни комплименты его
богатырской силе, ни хитрости и уловки. Однажды, когда ночью Наталья не
могла заснуть и расплакалась, вспоминая брата, Вася услышал, хотя
находился далеко, на первом этаже, пришел, молча сел рядом и гладил ее
волосы целый час. Алексей Владимирович с женой Ольгой тогда еще находились
в Угличе на похоронах.
И загладил боль. Потом она уже больше не плакала и только тосковала.
По ночам к Васе приезжали какие-то люди и, уединившись с ним, подолгу
разговаривали, дразня девичье любопытство. Только однажды ей удалось
подслушать своего телохранителя, когда он беседовал с каким-то военным.
Наталья ничего толком не поняла, но речь, кажется, шла о скором переезде
Кузминых, потому что военный обязан был найти, купить и обставить дом для
семьи. Причем приезжий отчего-то чувствовал себя виновным, вел себя как
подчиненный, а Вася, наоборот, как командир. Она решила, что переедут они
в Ленинград. Дядина опека ей давно надоела, она обрадовалась и успокоилась.
Из Углича Алексей Владимирович вернулся один и был печальнее, чем уезжал.
В том, что он разошелся с женой, признался через неделю, когда Наталья
стала доставать вопросом: где Ольга? Они были подругами, и совсем не
ощущалась двенадцатилетняя разница в возрасте. Это было неожиданно и
горько, почти как гибель брата.
- Почему? Почему?! - чуть не плакала Наталья, потеряв еще и подругу. - Она
была такая хорошая! Как ты мог?..
- Мы поссорились в Угличе, очень серьезно, - вначале оправдывался дядя. -
И Оля решила порвать со мной. Не могу же я насильно удерживать женщину
возле себя?
Прежде, до смерти Николая, они жили душа в душу...
- Из-за чего вы поссорились? И как можно поссориться, когда горе,
наоборот, сближает людей? Ты сделал очень плохо! Это недостойно
благородного человека!
- Она обещала написать тебе и все объяснить.
- Почему ты не остановил ее? Почему не уступил женщине?
Ему быстро надоел такой допрос, и Алексей Владимирович прекратил его
привычной фразой:
- Все, я закрываю тему.
После нее все уже было напрасно. Невероятно добрый и ласковый, этот
человек отличался строгостью и непререкаемостью. Он никогда не наказывал
племянников, но обладал какой-то гипнотической силой внушения. Дядя обычно
смотрел провинившемуся в глаза и медленно, почти по слогам говорил:
- Ты сделал очень плохо. Это недостойно благородного человека.
Обиднее всего было, что Оля исчезла из ее жизни, даже не попрощавшись.
Целый месяц Наталья ждала письма в надежде написать ответное, излить тоску
и убедить ее вернуться, но бывшая дядина жена пропала бесследно. Богатырь
Вася так и остался жить в доме, исполняя обязанности повара и
телохранителя, что мешало дружить с ним. Какой же это друг, если
контролирует каждый шаг и держит в ежовых рукавицах? То ли дело Оля, с
которой они занимались йогой и карате, бегали по ночам купаться, ездили
вдвоем на охоту, палили из ружей и целыми ночами сидели у костра с
гитарой. Дядя не одобрял таких вольностей, после каждого похода
обязательно выговаривал жене и даже пробовал запрещать дальние поездки без
мужского глаза. И совершенно зря волновался, потому что с Ольгой было так
же надежно, как с Васей. Однажды они поехали загорать в укромное и
безлюдное место за железнодорожный мост и к ним стали клеиться какие-то
два подвыпивших парня, отдыхавших на берегу неподалеку. Сначала приглашали
в свою компанию, потом дело дошло до рук, и тогда Оля показала им "удар
кобры" В одно мгновение оба оказались на земле, а девушки подхватили
пляжные вещички, сели в свою машину и, отъехав на приличное расстояние,
долго смеялись и обсуждали случившееся. Договорились, что дяде ничего не
скажут, но он откуда-то узнал и сделал жене строгое внушение.
Она тосковала взаперти и от одиночества попыталась сочинять стихи. Ей
очень нравилась изящная японская поэзия, особенно танки, и Наталья
написала несколько, а одно показалось вообще шедевром:
Холодная капля дождя Ударилась о висок И согрелась...
Спустя месяц вместо обещанного письма Ольга прислала свидетельство о
разводе и ни строчки для своей подруги, что Наталью удивило. Алексей
Владимирович за несколько дней вернул свою настоящую фамилию - Поляков, по
причине чего и племяннице пришлось сменить паспорт. Теперь уж нечего было
думать об учебе и вольной жизни, одну никуда не отпустят, а о переезде
дядя пока не заикался...
После непонятного поведения Ольги Наталье даже стало легче - все, что ни
делается, все к лучшему. Получив развод, Алексей Владимирович неожиданно
сам рассказал, что же случилось на похоронах в Угличе, и новость эта
потрясла и как-то странно очаровала племянницу. Оказывается, Николай и
Ольга, пока жили в Студеницах, были любовниками!
Об этом дядина жена и рассказала над могилой племянника. По признанию
Ольги, он не любил ее и испытывал лишь сексуальные чувства, и она сначала
относилась к Николаю подобным же образом. И только его гибель вдруг
обострила таящуюся в сердце любовь, поэтому дядя отпустил Ольгу с миром,
хотя готов был простить ей измену.
Холодная капля дождя Ударилась о висок И согрелась...
Недели две Наталья ходила под впечатлением этой истории. Она придумала,
что в самый последний момент, в тот предсмертный миг, брат тоже понял, как
любит Ольгу. И умер с этим чувством. Придумала и тут же поверила в свою
выдумку. Все складывалось печально и замечательно, только жалко было
одинокого и постаревшего дядю. Он отпустил бороду и в свои сорок три года
стал похож на дедушку... Наталья подумала, как тяжело ему будет доживать
остаток жизни, но Алексей Владимирович опять потряс впечатлительную душу
племянницы неожиданным заявлением: он встретил удивительную женщину и
думает жениться. Дядя вроде бы ждал совета Натальи, хотя сам все решил.
Она догадалась о его хитрости - представить все так, чтобы племянница сама
стала настаивать на его женитьбе. И она удовлетворила его надежды. Теперь
у нее должна была появиться новая мама.
Смущало единственное - как и где дядя встретил свою избранницу, если
безвылазно сидит дома. Вероятно, встреча эта была слишком уж
неромантичной, без свиданий и прогулок. Наталья тут же сделала поправку на
возраст: у стареющих людей так все и получается? Увидел на улице и без
всяких прелюдий предложил руку и сердце...
Через два дня ночью какая-то машина привезла невесту. Наталья рассчитывала
увидеть эдакую матронессу, характером напоминающую самого дядю, - в любом
случае никого уже не будет лучше Ольги! - но наутро в столовой рядом с
заметно ожившим дядей обнаружила молодую и красивую женщину с роскошными
волосами и веселым голосом. И звали ее хорошо - Оксана.
- Ну ты даешь, дядя! - восхитилась племянница, едва выпала минутка, когда
остались одни. - Расскажи, ну расскажи, как ты ее покорил? И чем? Ты что,
неотразимый мужчина?
- Это потом, - польщенно сказал он. - Готовься, сегодня мы уезжаем в
свадебное путешествие.
- Куда?! - изумилась засидевшаяся в четырех стенах племянница.
- В полночь нас ждет вертолет.
- В свадебное путешествие на вертолете?!
- Да, а потом на самолете и пароходе.
- За границу?!
- Там посмотрим, - неопределенно сказал дядя.
- Но почему ночью? Почему? Я ничего не увижу! Давай полетим утром?
- Эту тему я закрываю.
Она особенно не расстроилась, в надежде, что остальная часть путешествия
будет днем. И действительно, ровно в полночь во двор въехал автомобиль с
темными стеклами, Вася сначала проверил, нет ли кого рядом с домом, затем
погрузил в багажник чемоданы, посадил всю семью и на прощание погладил
Наталью по голове:
- Ну, прощай, принцесса. Слушайся дядю! Стало ясно, что в Студеницы они
никогда не вернутся.
Военный вертолет выглядел хищно и напоминал припавшего к земле динозавра.
Он ждал далеко за городком на лесной поляне, хотя был нормальный аэродром,
значит, летчики дядей подкуплены и выполняют левый рейс. Это пахло
авантюрой, сулило неожиданные повороты и сюрпризы. Наталья была счастлива,
когда взлетели под самые звезды и на земле засветились редкие огоньки.
Казалось, этот птеродактиль мчится с невероятной скоростью, потому что
скоро и огоньков не стало, одна лишь черная земля. Дядя со своей невестой
скоро заснули в неудобных жестких креслах, привалившись друг к другу,
будто не путешествовали, а летели просто так, от нужды, как на работу.
Первый сюрприз был на следующее утро, когда вертолет приземлился на
бетонную площадку среди леса и пассажиров привезли в какую-то воинскую
часть, поселив в уютном коттедже. Алексей Владимирович объявил, что здесь
они хотят с Оксаной зарегистрировать брак, и потому нужно прожить пару
дней. В этой части не только загса, кажется, и людей-то не было: среди
жидких, убогих лиственниц стояло с десяток домиков, обнесенных колючей
проволокой. Где дядя собрался расписываться со своей невестой и кто их тут
распишет?
Однако к вечеру, когда Наталья с Оксаной накрыли праздничный стол на
четыре персоны, все образовалось. Пришел первый и единственный гость -
коротко стриженный седой полковник в полевой форме, принес свидетельство о
браке, несколько веточек с желтыми листьями вместо букета и тут же, с
порога, торжественно вручил жениху и невесте. Он поздравлял, целовал
молодых и говорил какие-то обязательные слова, а сам отчего-то робел,
пытался встать во фрунт перед дядей и кидал на Наталью странный
восторженно-любопытный взгляд. Она решила, что понравилась полковнику, ибо
так же смотрел на нее одноклассник Миша Журавлев, а потом на выпускном
балу признался в любви. Ей захотелось немного пофлиртовать, когда сидели
за столом, пили шампанское и вдвоем с полковником кричали "горько".
- Хорошо у нас получается, правда? - спросила она, смеясь. - По-солдатски!
Полковник отодвинулся, сильно покраснел и, смущенный, не знал, куда деть
свои огромные руки, - ну точно как Миша на выпускном! Ей это так
понравилось, что захотелось смутить полковника еще больше, чтоб наконец
прорвало его, чтоб начал говорить, путаться, заикаться; это было так
восхитительно - слушать признание в любви!
- Почему вы пришли без цветов, полковник? - полушепотом спросила Наталья и
чуть придвинулась к нему. - Такой торжественный момент! И почему не в
парадной форме?
Этот сорокалетний человек с мужественным лицом, крепкими, широкими
плечами, должно быть, привыкший командовать, неожиданно увял, растерялся и
вскочил, как солдатик.
- Виноват, - промямлил. - Нет возможности изыскать. Будет исправлено!
Наталья сама не ожидала от себя властного напора - будто внутри какая-то
пружина раскрутилась, будто иной голос проснулся, дремавший до поры.
- Что нет возможности изыскать? Цветы или мундир?
- Цветы... и мундир...
- Могли бы приказать своим солдатам, чтобы посадили цветы на клумбах.
- У меня нет солдат... Только офицеры.
- Приказали бы офицерам!
- Но тут не растут цветы, - умоляюще пролепетал бледный полковник. - Очень
холодно, тундра...
Она чуть умерила свой пыл, поприжала незнакомый голос: хозяин военного
городка выглядел совсем несчастным, хуже отвергнутого и обиженного
мальчишки.
- Хорошо, а что же с вашим мундиром, полковник? Его спас Алексей
Владимирович.
- Наталья! - весело воскликнул он. - Я немедленно закрываю эту тему!
Прекрати сейчас же. Предлагаю выпить за гостеприимного и благородного
хозяина! За вас, полковник!
С того гора свалилась. Полковник неуклюже поднял бокал, но чокнулся только
с молодыми - с Натальей не посмел, хотя было заметно первоначальное
желание.
И тогда она сама достала бокалом его бокал.
- Прощаю вас, полковник!
Он пригубил, справился с волнением и чуть-чуть осмелел.
- Цветы будут посажены! Соорудим стеклянный колпак, маленькую оранжерею. В
следующий раз встретим с цветами.
- Надеюсь, - с незнакомой холодностью проронила Наталья, внутренне
рассмеявшись, поскольку верила, что следующего раза не будет. Ведь это
всего лишь свадебное путешествие!
Потом ей наскучило играть с полковником и к концу вечеринки, полагая, что
он давний друг дяди (а иначе с чего бы он стал принимать у себя
путешественников и хлопотать о регистрации брака?), спросила как бы
невзначай:
- Вы давно знаете моего дядю?
Он снова смутился и слегка обескуражил ответом:
- К сожалению, нет. Я с ним не знаком... Был незнаком, но сейчас очень рад
этой встрече. Он прекрасный человек!
- Как? Вы не знали его раньше?
- Никак нет. Двадцать лет на точках... На сей раз смутилась она, не зная,
чем объяснить гостеприимство полковника, его заботливость и явное,
ненаигранное желание услужить. Следовало бы еще кое-что расспросить, но
дядя сделал какой-то знак, и хозяин военного городка стал прощаться и
извиняться, дескать, служба, вынужден немедленно покинуть свадебный ужин.
Он снова расцеловал молодых, поздравил еще раз и уже попятился к двери, но
не выдержал и бросил последний взгляд на Наталью. И в тот же миг решился,
встал перед ней на колено и бережно поцеловал край платья.
Она растерялась, покраснела и попыталась отдернуться, - так все было
неожиданно и непривычно! - однако внутренняя гордая и властная сила
заставила подать руку. Полковник взял ее в ладони, как трепещущую птицу, и
чуть коснулся губами.
- Вам пора! - нетерпеливо заметил Алексей Владимирович.
Полковник вскочил, попрощался кивком головы и стремительно вышел.
А Наталья в тот миг отчетливо поняла, что все эти старомодные, смущающие
жесты и действия полковника продиктованы не желанием покорить ее, показать
свою нежную влюбленность и преклонение. Тут чувствовалось нечто иное, пока
необъяснимое и незримое, как бегущий по проводам электрический ток. Этот
полковник будто разбудил в ней какое-то древнее и дремлющее воспоминание.
Оно было как забытый сон, когда полностью вылетают из памяти сюжет и
картина и остается только ощущение.
Только после этого Наталья заметила, что Алексей Владимирович и Оксана
стоят чуть поодаль и зачарованно смотрят на нее...
- Почему вы так... смотрите? - спросила она. - Что-нибудь не так?
Дядя тут же принялся откупоривать новую бутылку шампанского, а его новая
жена - доставать чистые фужеры...
- Все так, все так... - раскачивая пробку и морщась от напряжения,
пробубнил Алексей Владимирович. - А почему смотрим?.. Выросла ты, Наталья.
Тебе уже целуют ручки такие бравые полковники.
7
Несмотря на бессонную ночь в вертолете, она никак не могла уснуть и,
подложив повыше подушку, полулежала на солдатской кровати и смотрела в
окно. Перед глазами долго стоял мужественный полковник, и один раз даже
показалось, что он подкрался к коттеджу и осторожно заглядывает сквозь
стекло в ее комнату. Наталья встала, подобралась на цыпочках к окну и
неожиданно выглянула - на улице было пусто, и никто не убегал за темные
силуэты деревьев...
Потом захотелось пить, но, проходя на кухню через зал, Наталья увидела
початую бутылку шампанского и чистые бокалы. Ей захотелось похулиганить:
молодожены были далеко - в спальне, в самом конце коридора, так что вряд
ли услышат. Она налила полный фужер, зачем-то сделала реверанс и,
собравшись с духом, выпила до дна. А рука сама размахнулась, чтобы разбить
фужер об пол, но другая благоразумно остановила и указала на босые ноги.
Тогда она стала танцевать, кружиться по залу, воображая, что ведет ее
широкоплечий седой полковник в парадном мундире... Откуда-то с потолка
посыпались цветы, много цветов - миллион алых роз! Они светились в темном
зале, напоминая звездное ночное небо, и скоро засиял весь пол, усыпанный
цветами. И восхитительно было наступать на них босыми ногами!
Казалось, танец этот длился бесконечно, и уже изрядно кружилась голова,
когда она оказалась на стуле. Взгляд сам собой наткнулся на свидетельство
о браке, забытое молодоженами на столе Испытывая волнение, Наталья
побежала в свою комнату, включила ночник и стала изучать документ.
Наверное, дядя так влюбился в свою чудесную женщину Оксану, что снова
записывался по жене, ибо в свидетельстве значилось: "После регистрации
брака присвоить фамилии: мужу - Прибытко, жене - Прибытко".
Эта новая фамилия не понравилась Наталье из-за слишком уж пошлого
звучания. Она отнесла документ на стол, выпила еще немного шампанского и
легла в постель. Дяде невозможно было отказать в оригинальности, и не
потому ли его любили молодые и красивые женщины?
Да, с этим все было ясно. Алексей Владимирович всегда пользовался успехом,
в школе возле него обычно крутились незамужние учительницы, и даже
существовал способ, где искать директора, если срочно нужен, - там, где
слышен женский смех. Но каким образом он притягивал к себе солидных, часто
пожилых мужчин, чем их очаровывал, если они стремились бескорыстно помочь
ему и услужить? Например, шутка ли - достать военный вертолет и улететь на
нем в свадебное путешествие! Или как этот полковник, который умудрился в
тундре найти загс, без присутствия жениха и невесты зарегистрировать брак
и устроить свадебный ужин. И при этом еще чувствовать себя не хозяином, а
подчиненным...
Вспомнив полковника, Наталья снова стала думать о нем, воображать, как он
целует край ночной рубашки, потом руку, и, прикрыв глаза, почти реально
ощутила его прикосновения. Вот он чуть осмелел, потянулся выше и, как
Вася, стал гладить волосы, случайно трогая большим пальцем мочку уха.
Легкий знобящий ток бежал по голове, к горлу и откликался где-то внизу
живота, и ей страстно хотелось, чтобы полковник не испугался своей
смелости и не отнимал руки.
Холодная капля дождя Ударилась о висок И согрелась...
Ей стало жарко и тесно в солдатской постели! Картина брачной ночи
притягивала воображение, вызывая то любопытство, то стыдливость, и, чтобы
избавиться от навязчивого видения, она прокралась в зал и выпила
шампанского. От прохладного, но жгущего вина стало еще жарче, и, забыв о
приличии, Наталья решительно вышла в коридор и осторожно приблизилась к
двери дядиной спальни. Лицо горело от предчувствия таинственного действа,
и она придумала на ходу веский аргумент, почему заглядывает в спальню:
стало страшно одной! На улице тундра, ночь и ни души...
Дверь отворилась бесшумно, только открытая форточка чуть скрипнула от
сквозняка. Оксана спала в постели, выбросив поверх одеяла светящуюся в
темноте руку. И была одна! Хотя разложенный диван был широким.
Дядя лежал в кресле, откинув голову на спинку, и отчего-то тяжело дышал.
Видимо, ему было жарко в толстом свитере и теплых зимних ботинках, но спал
он крепко и ничего не слышал. Седая, короткая еще борода стояла торчком,
сейчас, в полумраке, он походил на писателя Хемингуэя.
Наталья, чувствуя, что не делает ничего предосудительного, тихо прошла к
окну и отворила захлопнувшуюся от сквозняка форточку. Молодожены спали
каждый сам по себе, и это была их первая брачная ночь! Ей стало жаль и
Алексея Владимировича, и молодую, нежную Оксану: душа противилась столь
неожиданному зрелищу, ибо жаждала познать иное, отчего в груди возжигался
горячий ком и от уха бежал колкий, знобяще-сладкий ток.
- Глупые, глупые люди, - прошептала она сухими губами. - Разве так
проводят первую брачную ночь?
Сначала она склонилась над Оксаной, послушала дыхание и, не прикасаясь,
как бы погладила ее руку, потом волосы; молодая жена не проснулась,
поискала что-то губами и, ничего не найдя, глубоко вздохнула. Наталья
подошла к дяде и одним пальчиком потрогала бороду: жесткая, еще короткая
щетина напоминала рубленую проволоку и ранила кожу. Его было еще жальче.
Вероятно, у таких матерых мужчин, как Алексей Владимирович, все иначе, в
том числе и первая брачная ночь; они не поддаются всплеску желаний и
безрассудной страсти в чужом, необжитом доме, на чужой постели с казенными
простынями.
Наутро все ночные грезы забылись, и полковник тоже.
Наталья пыталась понять, было у дяди с тетей в эту ночь что-нибудь или не
было? Неужели они, исполнив свадебный обряд, уединились в спальне, чтобы
разбрестись по разным углам и спокойно спать каждый в свое удовольствие?
Будто исполнили тяжкую работу, будто не праздник это, не свадебное
путешествие? Более всего она присматривалась к Оксане, полагая, что та в
любом случае как-нибудь проявит себя, но молодая жена никак не выказала
своего отношения к мужу, точнее, по ее веселому равнодушию становилось
понятным, как прошла их первая брачная ночь: у них не было близости! И
Наталья сделала вывод, что они вовсе не муж и жена, и никогда ими не
будут; что они соединились совсем по другой причине, к любви и браку не
относящейся.
В таком случае - зачем?
Свадебное путешествие превращалось в сплошную цепь загадок, и Наталья
загадала: если Алексей Владимирович принесет ей паспорт с новой фамилией
Прибытко, они просто спасают ее от судьбы, постигшей сначала родителей и
потом брата. Возможно, и сами спасаются.
Ближе к обеду дядя действительно принес и вручил ей паспорт с новой
фамилией и, что взбесило ее, - с новым именем Юлия.
Итак, Юлия Прибытко. Все чужое, отвратительное, мерзкое, как заношенное
нижнее белье с чужого тела... Наверное, к этому могут привыкнуть только
бродяги.
Дядя заметил перемену ее настроения и ничего не сказал, зато к вечеру
Оксана предложила Наталье прогуляться, и они пошли вдоль колючей
проволоки. На сей раз в городке вроде бы появились люди, иногда между
коттеджей мелькали фигуры военных, но никто почему-то не подходил к
одиноко бредущим девушкам и не обращал на них внимания. И это в затерянном
среди тундры гарнизончике?
- Странно, где офицеры? - спросила Наталья.
- Наверное, под землей. - Оксана пожала плечами. - Алеша сказал, они
служат в подземных бункерах. Тут под нами целый город.
- Вот как? - нарочито удивилась Наталья. - А почему?
- Потому что здесь стоят стратегические ракеты. На боевом дежурстве.
Ракеты ее не интересовали вовсе.
- Вчерашний полковник... Он придет к нам вечером?
- Нет, не придет...
- Почему?
- Потому что сегодня ночью мы улетаем отсюда.
- Опять улетаем? Как интересно, будто птицы... А куда?
- Я пока не знаю, дядя скажет...
- А почему?
Оксана была не такой податливой и терпеливой, как показалось сначала.
- Ты уже взрослая, Наташа. А все еще задаешь вопрос - почему. Думай сама.
- Я теперь не Наташа! - с наигранной веселостью сообщила она. - Меня зовут
- Юлия! Как хорошо менять имена, правда? Места и имена. Сегодня ты - Юлия,
завтра Маша, а послезавтра - Диана, например! Вчера были в Студеницах,
сегодня - в тундре, завтра - в горячей пустыне Кара-Кум. Здорово, правда?
Одна во многих лицах! И сразу везде!
Видимо, Оксана все поняла, но пропустила задиристый тон мимо ушей.
- Как ты думаешь, я понравилась этому полковнику? - спросила Наталья
доверительно.
- Этому полковнику нравятся все девушки без исключения, - сухо заметила
Оксана.
- Нет, я ему понравилась, именно я.
- Да, ты неотразима, - не преминула вставить шпильку новая дядина жена, и
в голосе послышалась ревность. - Ты будешь нравиться всем мужчинам во все
времена.
И Наталья печально подумала, что с Оксаной у них никогда не будет таких
отношений, как с Ольгой.
- Оксаночка, скажи, а как вы с моим дядей встретились? - промурлыкала
Наталья, крепче цепляясь за ее руку. - Он тебя вымечтал?
- Хочешь сказать, выдумал?
- Нет-нет! Именно вымечтал! Оксана вдруг погрустнела и несколько минут шла
молча.
- Ты взрослая девушка, а слова у тебя детские, - наконец проговорила она.
- Не так все просто, Наталья...
- Я Юлия! Юлия Прибытко! Ты должна привыкнуть!
- Хорошо, Юлия...
- И совсем взрослая. Поэтому прошу вас никогда больше меня не обманывать.
Детство кончилось, так что выкладывайте мне все начистоту.
- Что именно? - слегка изумилась Оксана.
- А все! Для чего, например, вы разыгрываете спектакль с женитьбой? С этим
свадебным путешествием?
- О чем ты? - настороженно засмеялась Оксана и остановилась.
- Да все о том. - Наталья вздохнула. - Я же не слепая и все вижу. Как это
вам удалось зарегистрировать брак в этой тундре? На ракетной точке? Где вы
тут загс откопали?
- Все просто. Командир этой части имеет... в общем, много прав, в том
числе заключать браки. Как капитаны дальнего плавания.
- Понимаю, дядя любит, чтобы все было оригинально, не так, как у всех.
Нет, мне это нравится, не скучно жить... Но первая брачная ночь у тебя
была очень скучная, правда?
Оксана заметно смутилась, пойманная с поличным. Но тут же попыталась
спасти положение.
- Извини, Наташа, это не твое дело. Если ты взрослая, то должна знать:
подглядывать в чужие спальни отвратительно, низко.
- И не достойно благородного человека! - поймала Наталья тон. - А я хочу
вас разоблачить! Вскрыть заговор!
- Господи, детский сад!
- Для оправдания предлагаю два варианта. Первый - ты вышла замуж за дядю
по расчету. Второй интереснее: вы заключаете фиктивный брак, чтобы дядя
мог еще раз сменить фамилию. Что ты выбираешь? В какой вариант я скорее
поверю?
Она попала в точку, потому что новая дядина жена стиснула свои красивые
губки и надолго обиженно замолчала.
- Итак, вы заключили своеобразный контракт. Сколько же мой дядюшка
заплатил за твою не очень звучную фамилию - Прибытко?.. Нет ответа? Ладно.
Он не сказал, зачем ему менять фамилию? Понимаю, убили моего брата... И
что, теперь он боится, убьют меня? Так? И все это - новая женитьба, ночные
полеты на военном вертолете, ракетная точка... Все это, чтобы спасти меня?
Но от кого?
- Мы идем домой, - вдруг заявила Оксана.
- Значит, не хочешь поговорить без дяди? - усмехнулась Наталья. - Хорошо,
идем!
Алексей Владимирович встретил их у порога и обо всем догадался. Оксана
уединилась с ним в комнате, а Наталья ждала их решения с предвкушением
собственной победы. Через час дядя вышел в зал, молча обнял ее и вдруг
заплакал! Также молча, по-мужски, только слезы бежали по щекам и
скрывались в бороде.
- Да, я очень боюсь за тебя, - сказал он наконец. - И это не мои домыслы,
это реальность. Не хотел тебя пугать... Тебе нельзя ничего бояться. Ты не
должна знать, что такое страх. Но ты тоже можешь погибнуть, как твой
родители, как брат.
- Почему, дядя?
- Опять почему... Потому что за твоим родом идет настоящая охота.
- Охота? Не понимаю... Нет, я чувствую и вижу! Но ты никогда ничего не
говоришь, а сама я не понимаю, чем же провинился наш род. Это что,
проклятие?
- Мне трудно сказать... Можно это назвать и проклятием Божьим, а можно и
благом... Ты не слепая, это правда. И видишь, что происходит. - Алексей
Владимирович усадил ее на стул, а сам остался стоять рядом, опершись на
спинку. - Но я спасу тебя! Клянусь! Я для этого живу. И у нас много
друзей, много людей, готовых помочь... с риском для собственного положения
и жизни.
- А ты знаешь, кто нам мстит? Кто охотится? - спросила Наталья.
- Знаю... Знаю, что его имя - Старик. Сейчас его так называют, потому что
он постарел.
- Старик? Это прозвище? А настоящего имени ты не знаешь?
- И это знал... Только он часто меняет имена, чтобы явиться в новом
облике. Поэтому и нам приходится менять. - Он взял ее лицо в ладони. - Но
запомни навсегда свое настоящее имя. Запомни и никогда никому не говори,
пока не придет время. Тебя зовут Елена. Тебя зовут Елена!
- Елена?! А я думала - Юлия... Почему же тогда паспорт на Юлию? Боже,
совсем запуталась...
- Ты Елена, Елена Прекрасная! Только не произноси вслух это имя.
- Когда придет мое время? Я устала, дядя! Я устала...
- Скоро. В третьем тысячелетии.
- Так долго! Я устала, я уже потерялась в себе, запуталась...
- До начала новой эры осталось всего семь лет.
- Мне страшно... Мне так страшно! - Наталья заплакала.
Он же вытирал ее слезы рукой и твердил, как гипнотизер:
- Ты не должна знать страха. Тебе нельзя бояться. Это недостойно
благородного человека. Это недостойно Елены Прекрасной...
8
Всю ночь с помощью местных оперативников он проверял каждую деталь
полученной от фельдшера информации, а заодно и самого информатора. Однако
же прояснить всю обстановку не удалось. Что Бурцев установил точно, так
это то, что жена Алексея Владимировича, урожденная Кузминых, выйдя замуж,
дала свою фамилию мужу, его племяннику Николаю, племяннице Наталье и после
похорон прислала телеграмму о срочной выписке из Студениц.
Никакой чужой девочки в доме у них никто больше не видел, и существование
ее никак не отражалось в документах. Однако в семье Кузминых какое-то
время жил больной старичок, который не был прописан якобы из-за утраты
документов, а кто он, откуда, когда и где родился, по старости не помнил.
Будто директор школы, перебравшись в Студеницы, пригрел его в своем доме,
как бродяжку, и содержал до смерти. По студеницким меркам это благо
считалось вполне рядовым, не вызывало повышенного интереса, а выправлять
новые документы и требовать прописки престарелого и больного человека в
милиции посчитали за грех. Ко всему прочему, старец был настолько
незаметным и призрачным, что в городе никто даже внимания не обратил,
когда он умер, и умер ли вообще.
Если не считать всевидящего и всезнающего фельдшера из горбольницы.
И еще выяснилось, что этот фельдшер Сливков на протяжении последних
восемнадцати лет является платным агентом КГБ под кличкой Мастер и что его
информация чаще всего отличается правдивостью, но случаются и промахи,
чем-то напоминающие дезинформацию. Работавший с ним в контакте резидент
отмечал, что подобное у Мастера происходит из-за его увлеченности своим
тайным ремеслом и повышенной фантазии. Правда, когда империя рушилась,
агента законсервировали, надежно спрятали личное дело, и два года резидент
с ним ни разу не встречался.
Похоже, теперь Сливков захлебывался от информации...
Бурцев решил еще раз встретиться с ним и основа-тельно выспросить все, что
он знает о семье Кузминых и особенно о старце без документов, и даже
запланировал время, но жизнь внесла свои коррективы, и все планы рухнули в
одночасье.
На следующий день пришли материалы на голландца, сидящего в СИЗО.
Первое, что бросилось в глаза, - голландец после учебы служил по контракту
в Интерполе, где занимался розыском международных преступников. После пяти
лет работы он оставил престижное место и оказался солдатом Французского
легиона, то есть профессиональным наемником. В этой своей ипостаси
участвовал в спецоперациях на Фолклендских островах и во время конфликта
на Панамском канале. Два года назад по окончании контракта Гюнтер стал
"свободным художником", жил в Тилбурге, занимался парусным спортом в свое
удовольствие и большую часть времени находился в Гааге, где у него была
яхта. Советские спецслужбы делали попытку наладить с ним контакт и
завербовать в качестве агента еще в те времена, когда он служил в
Интерполе. Голландец несколько месяцев умудрялся водить наших за нос,
получал небольшие суммы и в результате не дал согласия на сотрудничество.
Поэтому КГБ располагало обширной информацией о нем и еще не оставило
надежды на вербовку хотя бы в качестве курьера. В России он был в первый
раз, и спецслужбы никак его здесь не опекали и никаких целей перед собой
не ставили. В СИЗО его можно было взять голой рукой, в обмен на свободу...
Все это имело бы право на существование, но Бурцева насторожил такой факт:
Гюнтер никогда до поездки в Россию не увлекался охотой, видимо, по горло
настрелявшись в Легионе, не имел соответствующего оружия и членом клуба
"Сафари" никогда не был. В Европе охотничьи пристрастия считаются дорогим
удовольствием.
Одним словом, выходило, что у голландца получилось как у русского - все
произошло вдруг. Вдруг захотелось на охоту в Россию, причем на медведя,
вдруг заплатил десять тысяч долларов за членство, пятнадцать за поездку и
еще добрых пять за винтовку и полное снаряжение. Тридцать тысяч для
безработного и беззаботно живущего на побережье яхтсмена - это слишком.
Что если этот вояж бывшего наемника полностью кем-то оплачен? За
определенную услугу - сделать ошибочный выстрел, завалить переводчика
вместо медведя. В общем-то расчет довольно простой. За неосторожное
убийство в России можно получить максимум пять лет, но ему никогда столько
не дадут, учтут, что иностранец - это своему Ваньке можно впаять на полную
катушку, - помогут постоянные запросы из посольства, а то и спецслужбы,
вспомнив о своих старых интересах. Так что он может отделаться условным
сроком или вовсе каким-нибудь штрафом: для нынешней России, где
человеческая жизнь потеряла всякую ценность, это вполне нормально. Сколько
он может стоить, какой-то парень из глубинки, по-дурацки наскочивший на
выстрел? Пожалуй, вступление в клуб "Сафари" обошлось дороже...
Мысленно составив темы для разговоров, Бурцев собрался после встречи со
Сливковым любыми путями добиться, чтобы его все-таки приняли у Кузминых. А
пока есть время, отработать еще один адрес, не менее интересный и
таинственный, - дом старушки учительницы Лидии Васильевны.
Телескоп так и торчал из прорезанной крыши, обляпанный мокрыми осенними
листьями, напоминая темный зрачок внимательного глаза, смотрящего поверх
всего города, домов и человеческой суеты. В окнах не горел, а мерцал
какой-то тихий свет, словно от свечей, стоящих на полу. Двигаясь по
темному от густых тополевых крон двору, Бурцев добрался до двери и тут
увидел кнопку звонка, заботливо подсвеченную лампочкой от елочной
гирлянды, проведенной сюда из дома через специальное отверстие. Он
позвонил, и огонек этот замигал, видимо связанный цепью с кнопкой, -
подобные причуды были наверняка делом рук инженера-электрика Прозорова.
Открыла ему женщина лет тридцати, и Бурцев отметил, что из дома пахнуло
каким-то странным, видимым воздухом - будто испарение от какой-нибудь
летучей жидкости, - насыщенным стойким ароматом озона. И что информация
фельдшера об этой женщине соответствовала действительности: гладко
зачесанные волосы, тонкое неврастеническое лицо и одеяние более чем
странное - некая хламида из ярко-бордового атласа, ниспадающая с плеч до
самого пола, длинный кусок ткани с отверстием для головы, схваченный под
грудью тесьмой или резинкой. Это все, что можно было рассмотреть при свете
висящих на стенах и потолке гирлянд, которые тянулись куда-то в глубь дома.
- Здравствуй! - сказала женщина, не дав открыть рта. - Я очень рада, что
ты пришел Снимай пальто и проходи!
Бурцев видел ее в первый раз, о том, что вечером придет, естественно, не
предупреждал, но его встречали как долгожданного - все это можно было
объяснить тем, что квартирантка была последовательницей Порфирия Иванова,
велевшего встречать радушно всякого приходящего. В новогоднем освещении
дома ощущалась праздничная обстановка, и полумрак, размывая контуры
предметов и черты лица, насыщал ее уютом и очарованием
- Вы знали, что я приду? - спросил Бурцев, усаживаясь в старинное,
павловского времени кресло.
- Да, знала, - легко призналась женщина. - Зови меня на "ты". Повтори за
мной три раза: ты Ксения. Ну, давай вместе!
Он повторил, однако тут же и спросил, кто ее предупредил о приходе
следователя.
- Валентин Иннокентьевич сказал. - Простота ее ответов обескураживала. -
Недавно я с ним долго беседовала, целый час.
- А он что, в Студеницах живет?
- Нет, он далеко отсюда. Но у меня с ним постоянный контакт.
Всякий раз, когда жизнь сталкивала Бурцева с подобными людьми, увлеченными
некими откровениями, Сергей чувствовал неловкость или навязчивое желание
встряхнуть человека, нахлопать по щекам и поставить ногами на землю. И
ладно бы, если эту женщину Бог обидел красотой или несчастной, изломанной
судьбой; нет же, все на месте, только мужчина типа Сливкова может остаться
равнодушным, если окажется в такой уютной обстановке. А вот поди ж ты,
что-то читают, ищут, соблюдают какие-то обряды, мучают себя холодом,
голодом, изобретают экстравагантные одежды вроде этой атласной хламиды.
Он наконец рассмотрел детали одеяния Ксении: этот переливающийся поток
ткани не был сшит по бокам, и, когда она поворачивалась, в прорехи
отчетливо виделась ее стройная и притягательная фигура. Своеобразная и
очень дозированная смесь строгой холодности и сексуальности.
Интересно, в каких одеждах она появляется перед учениками?
И еще Бурцев рассмотрел на чисто побеленном простенке между окон большое
кроваво-красное пятно глубоко вырубленного кирпича - даже следы топора
остались: вероятно, хотели вырубить простенок и сделать одно огромное
окно, но почему-то не довели работу до конца и не заштукатурили эту дыру,
что никак не вязалось с культом чистоты в доме.
Ксения принесла два высоких стакана с водой, один подала Бурцеву:
- Пей, только маленькими глотками. Это была обыкновенная вода на вкус,
однако наверняка кем-нибудь и как-нибудь заряженная. Хозяйка села на пол,
раскинув свое одеяние вокруг себя.
- Ну, осмотрелся? Что-нибудь чувствуешь?
- Все как-то странно, непривычно...
- Что именно?
- Все... Например, вон та дыра в простенке. Она улыбнулась, вспоминая
что-то.
- Да... Памятник отчаяния разума.
- Что? - насторожился Бурцев, чувствуя покалывание в кончиках пальцев.
- Памятник отчаяния разума, - с удовольствием повторила Ксения. - На заре
своего совершенствования Валентин Иннокентьевич пришел в неистовство. И
пытался прорубить ход в параллельный мир.
- Куда?!
- Это же естественно! - рассмеялась Ксения. - Прежде чем открыть мир
тонких материй, он много заблуждался. Он хотел найти истину через разум и
посредством физических действий. И стал вырубать окно в другой мир.
Топором.
- Это любопытно, - заметил Бурцев и потряс головой. - И не дорубил?
- Ему пришло откровение!
- А это все не... больное воображение?
- С точки зрения здравой логики - да. Но ты же не станешь утверждать, что
у человека, который стал задыхаться под давлением грубых материй и искать
отдушину, нарушена психика? Это же не так. Угорающий от газа интуитивно
ищет струю свежего воздуха и находит ее Разве можно считать, что он
болен?.. Кроме электричества, магнитных и гравитационных полей, существует
иная энергия, тонкая, которую сейчас в общем-то научились даже измерять.
- Биополе? Аура?
- Нет, это все примитивное понимание, обывательское. В древности о ней
знали и дали название - эфиры. Это энергия чувств, разума, страсти,
личностной воли. Энергия духа! Словом, все, что человек излучает.
Называется она - энергия АЗ, то есть начальная. Когда же происходит ее
накопление в вещах, в стенах и в пространстве, а она имеет свойство
накапливаться, называется ЯЗ, то есть отраженная, конечная.
- Понял, но как ты узнала, что я приду? - спросил Бурцев. - Эти энергии
разносят еще и какую-то информацию о предмете?
- Не какую-то, а вполне определенную и очень точную. - Ксения открыто и
радостно улыбалась. - Важно только уловить и расшифровать ее...
- Ты уловила и стала меня ждать?
- Ну разумеется! Когда Валентин Иннокентьевич предупредил, я даже
обрадовалась. Студеницы - городок чистый относительно энергий, но
невероятно провинциальный и скучный. Мне так не хватает общения с новыми
людьми... К тому же попросили принять тебя и посвятить в некоторые детали
бытия.
- Кто просил?
- Кто же еще может попросить меня о чем-либо? - горделиво проговорила она.
- Только учитель.
- Вы последовательница "Детки" Порфирия Иванова? - спросил Бурцев.
- Так, повторим урок, - учительским тоном сказала Ксения. - За мной,
теперь тридцать три раза: ты Ксения!
- Да, прости, - поправился Бурцев. - Ты - Ксения.
- "Детка" Иванова - это лишь путь к "Матке"
Валентина Иннокентьевича Прозорова, - объяснила она. - Закалка тела и духа
не может быть самоцелью, правда?
- В общем-то правда. - Он отхлебнул воды, ощущая, как ее холод медленно
превращается в тепло, разливающееся от желудка по телу, словно от коньяка,
- что-то было добавлено согревающее, хотя на вкус не определить.
- Пей и ничего не бойся, - угадала Ксения мысли и засмеялась. - Как
любопытно смотреть на человека, который впервые прикасается к "Матке" без
всякой подготовки. Первое - сразу страх: не отрава ли?.. Даже у таких
опытных людей, как ты. Валентин Иннокентьевич говорит, это от страха перед
миром, древний атавизм, доставшийся от пчелы. А ты пей, это обыкновенная
живая вода.
- Обыкновенная живая вода? Звучит оригинально... А как ее делают?
Заговаривают? Заряжают? Или чем-то обогащают?
- Живую воду не делают, она сама течет из святого источника. Есть мертвые
источники и есть живые.
- Логично, - одобрил Бурцев. - А могли... могла бы показать хоть один
источник с живой водой?
- К сожалению, нет, - откровенно затосковала Ксения. - Я и сама пока не
знаю, где он. Только мечтаю сходить к нему. Но не знаю дороги.
- Взяла бы да спросила, - подсказал Бурцев. - У Валентина Иннокентьевича,
при очередном контакте.
- Ох, напрасно ты смеешься. - Она лукаво погрозила пальцем. - Придется
тебя наказать.
- Я говорю серьезно.
- Если серьезно, то у нас не принято задавать вопросы. Надо самому
познавать мир, а не спрашивать.
- Как же его познавать иначе? Вот, например, я ничего о "Матке" не слышал.
- Это не так, ты просто забыл. Профессор Медведев тебе кое-что
рассказывал, ты просто забыл, потому что не отнесся к этому серьезно.
У Бурцева зашумело в ушах, будто он хватил полстакана технического спирта,
которым поминали последнюю Пчелиную Семью: та встреча в Тимирязевской
академии напрочь вылетела из головы! Но откуда она может знать?!
- Откуда? - вдруг улыбнулась Ксения. - Через контакт.
- Ах да, я забыл, - слегка шалея, проговорил Бурцев. - Вернее, забываю,
что имею дело с человеком, обладающим... контактами.
- С человеком, способным чувствовать тонкие материи, - поправила Ксения.
- Тонкие материи? Да, помню, о них что-то говорил профессор... А что это
такое - вылетело из головы.
- Это эфир. И ничего нет удивительного. Официальная физика в сговоре с
иными науками исключила его из оборота, чтобы постепенно убить женское
начало. Но независимо от этого эфир существует как третья составляющая
нашего мироздания и имеет равное значение с землей и космосом. Ведь не
пустота же между ними, правда?
Она сидела на полу напротив, подобрав под себя ноги и раскинув бордовый
атлас вокруг себя.
- Эфир - это женское начало? Вот уж не думал. - Бурцев вспомнил свою
Фемиду. - А может он быть властным и гневным?
- Почему же нет? Еще каким властным и каким гневным! Опасно возмущать
тонкие материи, особенно если они не замутнены отрицательными энергиями.
Когда серьезно заговаривали об энергиях, Бурцеву хотелось буянить, и
потому он постарался перевести тему разговора.
- Детка - закалка тела и духа... А матка это что? - спросил он безвинно.
- "Матка" это все, полный круг жизни, новая форма ее существования,
совершенно иная суть человеческой общности третьего тысячелетия.
Он хотел съязвить, как всегда, мол, новая революционная идея светлого
будущего, очередная умозрительная концепция развития, но Ксения в тот же
миг предупредительно позвенела о свой стакан серебряным колечком на
указательном пальце:
- Не нужно об этом, Сергей. Нельзя судить о том, что тебе пока не известно.
Эта женщина и правда читала мысли! Причем как бы невзначай, мимоходом... И
знала его имя, хотя он так и не представился.
- Хорошо, не буду! - Бурцев поднял руки. - В чужой монастырь со своим
уставом не ходят... В чем же она заключается, эта новая форма?
- В общем-то она не новая, наоборот, очень древняя и сейчас почти забытая.
Ты представляешь себе жизнь и устройство пчелиной семьи?
- Довольно схематично. - Он попытался вспомнить короткую лекцию профессора
Медведева. - Матка, рабочие пчелы, трутни. Один живой организм, состоящий
из клеток...
- Ну да, примерно так. Человечество вернется к женскому, материнскому
началу жизни - к ее истинной природной форме. Только матка - это не
королева, не царица. Это Матка. Она не управляет жизнью, как это принято
сейчас, в эпоху Отечества; она сеет жизнь, она ее размножает, как клетки
собственной плоти. Согласись, это прямо противоположные вещи - управлять и
сеять.
- Пожалуй, да...
- А поскольку Россия - это целый мир, сохранивший в себе яркие признаки
материнского начала, отсюда все и начнется. Когда тебе страшно, ты кричишь
"мама!", верно? Скоро всем станет страшно и все закричат... Сейчас уже
много говорят о какой-то новой форме существования России, о необычном
виде власти, образе жизни. Но потом узнают о Третьей Династии. Ты ничего о
ней не слышал?
- Это что? Восстановление монархии? Новой династической линии?
- Не совсем так... Не имею права многого сказать тебе... В общем, Третья
Династия - это особая власть материнского начала в нашей стране. Это и
есть матка - восстановление культа Богородицы. Путь православия в третьем
тысячелетии - Богородичный путь.
- Ну, такие вещи с лету осознать трудно! - сдался Бурцев. - Чувствую
только, поймут ли это сегодняшние иерархи Церкви? Не посчитают ли за
ересь?.. А поскольку я человек мирской, понял одно - нам грозит
матриархат. И уже совсем скоро?
- Грозит? Ты его боишься? Но ведь ты кричишь "мама!".
- Кричу, - признался он, чувствуя легкое опьянение от выпитого стакана
воды. - Особенно последние годы: если не вслух, то про себя..
- Потому что жизнь не сеют, а управляют ею, - жестко повторила Ксения. - И
управляют мужчины, лишенные способности произвести не то что Господа, но и
себе подобных, хотя делают страшные, жуткие попытки. Имею в виду содомский
грех извращения...
- Да уж, это точно! - серьезно подтвердил Бурцев. - Расцвет голубизны...
- Все потому, что мужчины лишены эфира и космических связей с природой. А
у женщин космос начинается сразу же над головой.
- Я слышу голос феминистки...
- Феминизм лишь попытка сопротивления, малоосознанная попытка, и потому
обречена. Матка не отрицает мужчину, а ставит его на определенное природой
место.
- Как же узнать, природой оно определено, а не женщиной, например?
- Смешной ты! Разве мы можем занять место друг друга? Если говорить о
здравом рассудке? Речь идет только о восстановлении того начала жизни,
которое ведет к гармонии и естеству. Чтобы не кричать "мама!". Разве ты не
чувствуешь, как в мире сейчас разрушается последний божественный оплот -
отношения мужчины и женщины?
Вопрос повис в воздухе. Бурцев допил воду.
- Матка - это детище Прозорова? Его теория?
- Да что ты... Разве жизни и разума одного человека хватит на это?
Валентин Иннокентьевич принял выпадающий из рук факел и понес его дальше.
- А из чьих рук он выпал?
- Это мне не известно... Я еще знаю очень мало.
- Еще не волшебница, а только учишься, да?
- Ох, не смейся, Сергей! Накажу ведь!
- Нет, я хочу понять... Закончишь ты курс обучения, и куда? Сменишь
профессию? Уйдешь из школы? Займешься... углублением теории?
- Нет, не угадал. Буду возвещать о приходе Матки.
- То есть как это? Выступать в средствах массовой информации?
- Возможно... А скорее буду ходить и рассказывать о ней. Возвещать, как
блаженные в прошлые времена.
Бурцев поймал ее взгляд и в мгновение поверил - так все и будет. Она и
сейчас готова идти и возвещать...
И если бы заметил безумие, немедленно встал бы и ушел, поскольку беседа
эта превратилась бы в диалог из психбольницы. Но увидел в глазах разум и
еще что-то такое, что можно назвать верой. И испугавшись этого, постарался
сменить тему разговора, спросил, будто сейчас лишь вспомнил:
- Я слышал, у него с Лидией Васильевной родился ребенок, девочка... Ксения
рассмеялась:
- И ты поверил? Боже, какой же ты еще глупый! Разве у такой старой женщины
может родиться ребенок? Тем более если никогда не рожала и была
девственницей?.. Это символ. Девочка - это символ Матки.
- Где же сейчас Прозоров? - наконец спросил Сергей то, что давно хотел.
- В надежном месте, там, где ему следует быть. - Она пошевелилась, меняя
позу, и отражение разноцветных лампочек в блестящем атласе изменило
раскраску, будто в калейдоскопе. - Но если будешь хорошо вести себя, я
скажу. Он просил об этом, когда был последний контакт.
- Он знает меня?
- Да, знает, - отчего-то сдержанно проронила Ксения.
- Но откуда? - искренне поразился и возмутился Бурцев. - Знаешь, можно
поверить в эфиры, тонкие материи... А тут, извини, полная мистика.
- Ты сталкивался с Маткой, и не один раз. Только мимо проходил, слишком
огрубевшие чувства... И в Студеницы она же привела. Не уйти тебе никуда!
- С этим еще можно согласиться, но я не верю в контакты. Не укладывается в
голове!.. Мы живем в реальном мире, где есть провода, радиоволны, а тут
беспроволочный телеграф, что ли?
- Откуда бы тогда я знала твое имя? И что ты придешь?
- Ну, это не так уж и сложно при желании. Я приехал из Москвы,
разговаривал со многими людьми... В общем, был всегда на виду.
- Для этого нужен целый шпионский аппарат! - развеселилась Ксения. - Хотя
я в школе слышала, что приехал кто-то из Москвы... Нет, все гораздо проще.
Валентин Иннокентьевич знает тебя, потому что у вас с ним предстоит
встреча. Не сейчас, даже не скоро, но вы обязательно встретитесь, судьба
сведет. Не веришь?
- Не верю, - вяло признался Бурцев.
- Ладно, дай руку, - попросила она и, не дожидаясь ответа, зажала его
ладонь между своими ладонями. - Я не цыганка, линий смотреть не буду. Но
расскажу все о тебе, о твоих отношениях с женой...
- Нет! - Бурцев выдернул руку. - Нет, не хочу. Вот этого не нужно!
- А обещал вести себя хорошо! - весело рассмеялась Ксения.
- Хорошо вести себя - это как? Соглашаться с тобой? Разделять твои
убеждения и воззрения? - Он чувствовал, что пьянеет еще больше и мысль
начинает ускользать, теряя его контроль.
- Я чувствую, как бунтует твое мужское сознание, но подумай, что может
радикально изменить принципы человеческого существования? Новые
президенты? Мировые правительства? Новый мировой порядок, основанный на
амбициях, силе и ненависти? - Ксения откинулась назад, опершись на руки,
подчеркивая свою независимость и превосходство. - Ты же сам вступил в
борьбу против последней волны безумства. Был на Кавказе, испытал все, что
испытывали великие поэты, и знаешь древний обычай, когда женщина, сняв с
головы платок, может остановить кинжалы в руках мужчин. И ты видел там
женщин с обнаженными головами! А знаешь, что они гибнут как матери, если
снимут платок? Женщинам нельзя открывать свои волосы, но они открывали.
Они пожертвовали своей сутью, но остановили резню?.. Нет. Потому что
мужчины переступили черту, разделяющую разум и безумие, переступили через
своих матерей.
Слушая ее, Бурцев ощущал пьяное головокружение, так что огоньки гирлянд
поплыли перед глазами, будто по воде. Он еще старался стряхнуть это
состояние, думал, что зря пил живую воду, все-таки что-то намешано, скорее
всего снотворное, а все эти речи - только способ отвлечения, однако
чувствовал лишь радость и умиротворение. Не то что противоречить хозяйке,
а и говорить не хотелось. Он прикрыл глаза, и голос Ксении полетел, будто
издалека.
Потом и вовсе исчез, обратившись легким звоном: так звенели сосульки на
ветках старых тополей, раскачиваемых ветром.
И сразу же потянулась перед глазами бесконечная вереница беженцев; цепочка
эта истончалась, так что люди шли в затылок друг другу, или, наоборот,
безобразно утолщалась, и этот желвак стремительно прокатывался назад,
против хода, создавая полное ощущение, что это не людской поток, а
огромный змей, удав, время от времени проглатывающий добычу целиком.
Голова его лежала где-то у горизонта, охваченного сверкающим белым огнем,
над которым вздымались тучи черного дыма с малиновыми отблесками, а хвост
как бы растворялся в воздухе, накрытом бордовым атласным полотнищем.
Тут его осенило! Ведь это же Покров Богородицы!
Бурцев не был религиозным человеком и впервые тесно столкнулся с обрядами
и атрибутикой Православной Церкви, когда работал по делу убийства
оптинских монахов.
Он имел представление об этом Покрове, однако суть его оставалась в
сознании только как легенда, миф и не трогала души. Тут же неведомо каким
образом он почувствовал, что надо бежать туда, под полотнище, что только
там спасение от огненного и дымного горизонта впереди. И что под Покровом
находится некая Страна Дураков.
Он побежал и закричал беженцам: "Назад! Туда, назад! Идите в Страну
Дураков"! Но цепочка упрямо вытекала из-под Покрова - то ли не слышали, то
ли не понимали, люди были черноволосыми и смуглыми, как арабы, и
таращились на него безумными глазами. Не различить ни мужчин, ни женщин,
какие-то бесполые. "Вы что?! - заорал он и будто бы замахал пистолетом,
как комиссар, чтобы вернуть отступающих бойцов. - Всем назад! Всем в
Страну Дураков!.." Нет, они вроде были русские, и Бурцев услышал глухой
ропот: "Не слушайте его, люди! Это чужой! Он считает нас дураками, хочет
заманить в ловушку и погубить. А мы умные и не пойдем! Отберите у него
шапку!" Только сейчас он заметил, что в руке не пистолет, а чудная шапка
из пушистого меха с красным верхом, словно у генеральской папахи. Он надел
ее на голову, побежал прочь и все-таки не поспел выскочить из потока; люди
вмиг охватили его, заключили в круг, и он оказался на земле... "Бросайте в
него камни! - раздался рокочущий голос. - Отнимите шапку!" Он закрыл
голову руками, уткнулся лицом в землю и ощутил сильные удары по телу -
били камнями! - и странно, от каждого он вздрагивал, но совсем не чуял
боли. А толпа все швыряла булыжники, и скоро на месте, где лежал Бурцев,
возникла пирамида округлых камней. Он же радовался, что все еще жив и что
сейчас-то, под этой кучей, его не убьют. Наконец голоса стихли, он стал
выбираться из-под каменной тяжести и увидел, что кругом пусто, ни души! Ни
огня на горизонте, ни Богородичного Покрова... Тогда он забрался на груду
камней и огляделся. Голая и плоская равнина простиралась во все концы,
торчали высоковольтные опоры и телеграфные столбы без проводов, не в линию
- как попало. Бурцев крикнул и не услышал своего голоса, в горле
пересохло, хотелось пить. И тут он увидел, что стоит не на камнях, а на
черепах, раздетый, босой и без шапки.
В этот момент что-то зазвенело, будто электрическая лампочка лопнула.
И от этого звука он проснулся...
Первое, что увидел, - выпавший из руки и разбившийся стакан. Осколки еще
покачивались на полу. Спина, шея и плечи затекли в неудобном положении и
при малейшем движении вызывали боль, невыносимо хотелось пить. На стенах и
потолке по-прежнему светились новогодние огоньки, все было на месте,
кроме... Ксении. Возможно, она вышла в другую комнату, пока он спал, но
тут он заметил на кресле ее бордовое атласное одеяние и сразу вспомнил
сон...
Разминая ноги и позвоночник, Бурцев с трудом поднялся, переступил осколки
на полу и недоверчиво потрогал скользкую ткань, прислушался - полная
тишина! Отчетливое чувство, что в доме никого нет. На какой-то момент
возникла надежда, что хозяйка просто ушла спать. Бурцев заглянул в смежную
комнату, на кухню. Для верности подергал ручку двери, запертой на
внутренний замок, сунулся к окну и увидел сквозь стекло двойных рам
полотно старинных железных ставен. Заперли его накрепко, и главное - не
понять, ночь сейчас или день, часы на руке остановились на половине
третьего. Он еще раз обошел комнаты, никаких часов в доме не было, как,
впрочем, телевизора и радиоприемника.
Потом он неожиданно для себя успокоился, разыскал на кухне три стеклянные
банки с водой, аккуратно накрытые кусками марли, и, не разбирая, где здесь
живая, а где обычная, напился из первой попавшейся и стал искать, куда бы
завалиться поспать. Ложиться на кровать Ксении в спальне он не решился и
потому устроился на старинном коротком диванчике в зале, накрывшись вместо
одеяла атласным одеянием хозяйки... И будто бы растворился в легкой и
тонкой материи. Она была как атлас - невесомая, приятно-скользкая на ощупь
и переливающаяся всеми цветами радуги от новогодних гирлянд. Да, это была
тончайшая материя! Но теперь не ткань одеяния, а незримое лучистое тепло,
исходящее от нее. И вдруг его осенило, что все это и есть энергия - совсем
еще недавно неприемлемая и неизведанная. Нечто подобное Бурцев испытывал
давным-давно, в раннем детстве, когда забирался к матери на колени и
прижимался к ее груди...
От атласной хламиды источалась энергия, схожая с материнской, но как бы
насквозь пронизанная сполохами иной чувственности - желанного женского
тела, радости прикосновений к нему и жажды обладания. Все это не было
похотью или сексуальной фантазией, скорее напоминало целомудрие первого
поцелуя...
Наверное, это излучение и было эфиром - женским началом, как утверждала
Ксения.
На сей раз Бурцев точно помнил, что не засыпал, но время остановилось, и
теперь не только на часах. Он не мог, да и не пытался понять, когда и
откуда явилась к нему Ксения, потому что это не имело никакого значения.
Сначала он ощутил свою руку в ее ладонях и теперь уже не боялся, что она
узнает его мысли и прошлое. Потом из разноцветных бликов соткалось лицо и
оказалось совсем рядом, так что он увидел свое отражение в ее глазах.
Будто издалека, словно крик ночной птицы, долетело чужое слово - она
колдунья! - однако всколыхнуло только радость: да пусть будет она трижды
колдуньей и ведьмой, только пусть излучается эта светлая, целомудренная и
возвышающая энергия!
...Пробуждение было стремительным. Бурцев не успел зафиксировать, как
Ксения спала у него на груди, заметил лишь отпечаток ее золотой сережки
чуть ниже ключицы. Она мгновенно вскочила, набросила на себя хламиду, и
дальше он слышал ее сверкающие весельем команды:
- Здравствуй! На воздух! Под небо! К воде!
Все-таки это было утро, правда, без солнца и пока без дождя...
Сергей послушно исполнял ее волю и заражался энергией, так что ведро
ледяной воды, опрокинутое на голову во дворе, показалось бодрящим
дуновением ветра. Потом он растирал ее полотенцем, а она его.
- А есть ли на свете Страна Дураков? - только и спросил он.
Ксения отчего-то встрепенулась, недоуменно замедлила свой стремительный
ритм.
- Что это? Не знаю!.. Но спрошу Валентина Иннокентьевича при очередном
контакте.
- Мне во сне приснилось... Люди бежали... А ты не дашь больше живой воды?
Знаешь, у меня чувство похмелья...
- А ее больше нет. Вот когда принесут еще.
Они быстро расстались. Без всяких слов, договоренностей и условий.
По дороге в прокуратуру Бурцев попробовал вспомнить, восстановить, что же
было этой ночью, однако произошедшее не подчинялось рассудку и хоть
какому-то анализу. Тогда он махнул рукой и пошел спокойно, вдыхая осенний
запашистый воздух полной грудью.
В прокуратуре, чуть ли не на пороге, его окатили еще одним ведром
по-настоящему ледяной воды, так что вмиг произошло отрезвление.
Оказывается, он отсутствовал два дня! И его уже искали по городу! Но не
это было важным: пока Бурцев, утратив чувство времени, пребывал в
неизвестности, странное семейство Кузминых внезапно и бесследно исчезло из
города, причем так, что даже вездесущий агент Мастер оставался в полном
неведении и только разводил руками, считая это личным оскорблением.
Надо было срочно продлить командировку, чтобы разобраться во всех этих
странностях и тонкостях, но тем же утром Бурцев получил сразу два факса В
одном сообщалось, что охотник Эдгар Гофман по прибытии в Голландию
покончил с собой в собственном доме, выстрелив из винтовки под нижнюю
челюсть. Тот самый Эдгар, что был с Николаем на лабазе и чьи окурки собрал
и приобщил к делу местный следователь.
Второй факс содержал предписание Фемиды: не заезжая в Москву, немедленно
отбыть в Новокузнецк где
бунтуют и не хотят спускаться в забой голодные шахтеры.
И напоследок городской прокурор окатил его грязной водой. Прежде чем
сказать, он долго мялся, кхекал и наконец, всячески смягчая выражения,
сообщил что ему известно, где и с кем провел время московский гость, и что
сделал он это легкомысленно, поскольку Ксения хоть и учительница, но имеет
дурную славу и что всякий приезжий в Студеницы новый человек непременно
оказывается в ее постели, а потом долго ходит как больной...
ГЛАВА ПЯТАЯ
РИПЕЙСКИЙ ЗАТВОРНИК (1989)
1
В поселке Усть-Маега у Ярослава была "зимняя квартира" - фанерное строение
на территории дирекции, где жить можно было только летом. Но все
получалось наоборот: лето проводил он в высоком, самолично срубленном
тереме, удачно вписанном в ландшафт горного озера. Когда-то здесь обитала
старообрядческая община монастырского правила, от домов ее остались лишь
ямы подполов, заросшие крапивой, хорошо удобренная черная земля вокруг да
сложенные из дикого камня фундаменты, однако же база заповедника получила
название Скит. На зиму, когда заканчивались основные работы в заповеднике,
Ярослав перебирался в фанерный домик, где к утру промерзали углы и
застывала вода в ведре.
Летом он выезжал в поселок редко, в основном за продуктами или когда
начальство требовало квартальный отчет. Раньше было трудно выбираться,
особенно в межсезонье, но потом Ярослав стал выезжать чаще, иногда без
важного дела, например опустить в почтовый ящик только что написанное
письмо. Час езды на лодке по протокам, соединяющим цепь озер, затем
девяносто километров на машине казались не расстоянием, если
подкрадывалась и тихо сосала сердце тоска. Появилась еще дорога, окружная,
много длиннее - до моста через Маегу по шоссе, а там по реке, протокам и
озерам. Это когда на границе заповедника, у Летнего озера, Овидий
Сергеевич Закомарный купил бывший санаторий для генералов Дворянское
Гнездо и проложил восемь километров отличной гравийки до асфальта. Еще до
войны сюда приезжали красные командиры пострелять лебедей, но скоро тут
сделали заповедник, охоту запретили, и старая княжеская усадьба
превратилась в дом отдыха, куда военные любили наведываться с семьями в
отпуск. До революции усадьба принадлежала князьям Захарьиным, но никто из
этого рода никогда в молодости не жил здесь; в основном приезжали сюда
доживать остатки своих дней, так что вечными обитателями старинного,
начала прошлого века трехэтажного особняка всегда были пожилые люди -
опытные, умудренные и по причине отставки тоскующие. И от тоски
придумывали себе занятия: кто-то строил теплицы и выращивал ананасы,
выводил особые, северные сорта яблок - благо здешние места отличались
славным микроклиматом, кто-то сочинял музыку, занимался астрономией,
просвещением или, напротив, воспитанием крестьян, истребляя бесшабашность
и лень. Словом, стремились продлить себе жизнь, и многим это удавалось. У
одного отставного генерала Захарьина родился сын - известный в середине
прошлого века композитор, у бывшего тайного советника - знаменитый
садовод-агроном; отметились в истории Захарьин-живописец, Захарьин-геолог
и еще архитектор, по проекту которого в Петербурге выстроили здания,
украшающие Невский проспект. Самое удивительное, никто из них не умирал
моложе восьмидесяти лет, и, судя по захоронениям в фамильном склепе,
поблизости от усадьбы возле разрушенной сейчас церкви, трое князей
перевалили за сотню. Как-то Ярослав забрался в склеп - это было, когда
Дворянское Гнездо год стояло бесхозным, - и установил любопытную
закономерность: с каждой сменой поколений княжеского рода в этом доме
жизнь престарелых обитателей увеличивалась в среднем на пять-семь лет.
Словно каждый приезжающий сюда доживать тем самым как бы продлял жизнь
своим потомкам. И по расчетам выходило, не случись революции, Захарьины
жили бы сейчас уже лет по двести. А те из рода, кто оставался на старости
лет в столице, едва доживали до сорока - пятидесяти...
Вообще территория заповедника сильно отличалась по рельефу от окружающей
местности. Это был глубинный разлом земной коры, вытянутый на
северо-запад, и если кругом возвышались невысокие холмы, занятые полями и
островами смешанного леса, то здесь образовался горно-таежный ландшафт,
что-то вроде швейцарского, с сосновыми борами, глубокими и чистейшими
озерами, соединенными наземными и подземными протоками. Еще
Захарьин-геолог утверждал, что разлом этот произошел во времена Палеозоя,
и теперь рана никак не зарастала. Будто бы здесь состыковывались две
гигантские гранитные плиты, недаром старики говорили, что тут бывают
слабые землетрясения: посуда, например, ни с того ни с сего зазвенит в
шкафу или скот начинает волноваться. Словом, этого места боялись во все
времена, и поселиться здесь отважились лишь старообрядцы после
никонианского раскола.
Иногда заповедник так и называли - раскольничья земля, вероятно,
подразумевая под этим и раскол земной коры. Тот же князь-геолог обнаружил
наличие множества полезных ископаемых, чуть ли не вся таблица Менделеева
уместилась на относительно небольшом пространстве. Потом, уже при
советской власти, тут работали экспедиции, однако промышленного содержания
полиметаллов так и не нашли.
Зато с глубокой древности лебеди облюбовали себе этот пустынный и
благодатный край, и всю историю Руси отсюда поставляли царскому двору эту
царскую птицу и пух для перин и одеял. А княгиня Ольга, по преданиям,
закрепила за собой эти охотничьи угодья и раз в год приезжала на соколиную
ловлю.
Появление Закомарного резко изменило образ жизни в заповеднике. До него
было так тихо и спокойно в Скиту, что можно месяц прожить и ни одного
человека не увидеть. Разве что собственных егерей, приходивших на базу за
справкой об отработанных на охране и биотехнике часов. Еще реже забредали
сюда жители Усть-Маеги - из-за расстояния. Бывало теперь, залетали матерые
браконьеры, чтобы отстрелять по заказу "новых русских", поклонников
национальной кухни, пару лебедей, но этих "гасили" еще на подъездах:
останавливали на дороге, ставили под стволы карабинов и вытряхивали оружие
и орудия добычи, после чего вызывали милицию. И совсем уж редко лезли в
заповедник любители водного слалома, чтобы весной прокатиться по бурным
протокам, соединяющим цепь озер. Этим резали лодки или байдарки, давали
пинков и отправляли назад, поскольку в весеннюю пору соблюдался полный
покой - лебедицы сидели на гнездах.
Люди Закомарного стали шнырять везде, причем скрытно, так что воочию
никогда не увидишь, а только следы, и то оставленные случайно: оброненная
пустая пачка от сигарет, обертка от жвачки, окурок или пластмассовая
канистра, забытая или спрятанная в кустах. И если таких следов не
находилось, Ярослав все равно чувствовал, что в его отсутствие возле дома
побывали чужие - неуловимый дух оставался в воздухе. Егеря клялись и
божились, что никого не пропускали и никто не проникал на территорию,
однако, подолгу не получая зарплаты, отчего-то часто стали ходить навеселе
и курить дорогие сигареты. Особый интерес пришлые люди проявляли к самому
Скиту, рыская вокруг него и всегда в тот момент, когда Ярослав уходил, к
примеру, на Ледяное озеро - самую дальнюю точку заповедника. Будто следили
за ним!
Самое любопытное, невозможно было понять, с какой целью они бродят по
заповеднику: лебедей не трогали, яиц из гнезд не доставали, не стреляли
горных козлов и кабанов, которые тут расплодились и благоденствовали, и
вообще не пакостили. Свой терем Ярослав никогда не запирал на замок, а по
обычаю приставлял метлу к двери. Никто ни разу не пытался проникнуть в дом
- специальные метки ставил. Потом наконец он заметил, что неуловимые
нарушители из Дворянского Гнезда брали воду из молочной цистерны,
установленной на стальной треноге для поливки огорода.
Ярослав сам устроил напорную башню, соорудив водопровод от ледника,
которой иногда лежал до августа и медленно таял. Раньше вода струилась под
крупными глыбами и не достигала подножия - исчезала в какой-то невидимой
трещине, ручеек в буквальном смысле проваливался сквозь землю. Ярослав от
нужды взялся огородничать, раскопал залежалые старообрядческие земли у
южного склона и засадил картошкой и овощами, но столкнулся с проблемой
полива. Первый год таскал воду ведрами с озера - одна ходка полкилометра,
не наносишься, особенно в жаркое лето, возможно, потому ничего не выросло.
Тогда он и сделал водовод с горы, от отрытого среди камней колодца,
перехватив ток ручейка, прежде чем он нырнет под землю. Вода по желобам и
трубам самотеком попадала в цистерну, где нагревалась на солнце, и потом
хоть в душе купайся, хоть поливай. И тут с землей что-то произошло:
удобренная прежними жителями, но бедная и каменистая, она стала приносить
невиданные урожаи, так что картошку, морковку и свеклу пришлось развозить
по кормушкам для козлов и кабанов или вываливать на снег неподалеку от
дома. Дикие звери на глазах превратились в домашних и с раннего утра
атаковали крыльцо. Траву вокруг терема выбили до земли, и стало грязно,
как у скотного двора.
Не наследить тут было невозможно, как на пограничной полосе, и по следам,
оставленным под башней, он прочитал, что пришедших было трое и набрали они
две какие-то емкости, круглые отпечатки от которых были возле крана. И не
совсем плотно завернули кран - капало. Ходить по воду сюда за добрых
тридцать километров - лодочных моторов никогда не слыхал - полный маразм,
если даже тут очень чистая и вкусная вода.
Вскоре Ярослав вновь заметил свежие следы возле цистерны - приходили
ночью, пока он спал. Значит, осмелели и не выжидали время, когда хозяин
отсутствует. И тогда он сел в засаду, затаившись с карабином в руках на
своем огороде. Около трех ночи, когда уже светало, он не услышал, а сразу
увидел незваных гостей, которые бесшумно поднялись от озера по лестнице с
двумя молочными флягами, постояли, озираясь, после чего осторожно
двинулись к башне. Действовали быстро и привычно: один контролировал
обстановку, двое других набирали во фляги воду, натянув на сосок крана
принесенный с собой шланг, чтобы не слышалось журчания. В сумерках лиц
было не разглядеть, но ребята пришли молодые и здоровые. Ярослав выждал,
когда они нальют воду, и встал за изгородью.
- Стоять и не двигаться! - как в кино сказал он и выстрелил в воздух.
Эти трое схватили фляги и безбоязненно побежали к лестнице, причем не как
воришки, застигнутые врасплох, - не бросили украденного.
- Стой! Стрелять буду! - закричал Ярослав и пальнул у них над головами. А
воры хоть бы вздрогнули, хоть бы пригнулись - через секунду оказались на
лестнице и понеслись вниз по каменным ступеням. Однако где-то на середине
не вписались в поворот и потеряли одну флягу, которая покатилась по
каменному развалу и где-то застряла. Но со второй так и убежали!
Позже, когда рассвело и поднялся утренний туман, Ярослав нашел флягу,
вылил воду и принес к себе на крыльцо - ничего особенного, обычная и уже
не новая, типичного колхозного вида.
После этого четыре дня еще он вставал по ночам, обходил территорию близ
дома, слушал, но водоносы больше не появлялись. И уже совсем было
успокоился, думая, что все-таки напугал странных воров, если бы спустя еще
сутки среди ночи не услышал дробный топот горных козлов, скачущих с горы.
Кто-то чужой появился и спугнул, поскольку животные были почти ручными.
Ярослав выскочил на улицу и сразу же увидел три согнувшиеся под мешками
знакомые фигуры. Они спускались вниз от ледника по северному склону,
скакали по камням не хуже козлов, рискуя свернуть шею. В общем-то веской
причины догонять их не было - что можно украсть на пустой голой горе? -
однако Ярослава повлек инстинкт преследования. Он выстрелил и помчался
наперерез Ночные воры прибавили ходу, сбежали на каменистый уступ и, не
задерживаясь, ринулись вниз по развалу. И тут один все-таки споткнулся,
опрокинулся и исчез среди глыб. Двое других благополучно оторвались от
погони - Ярослав никогда бы не рискнул прыгать по скользким от росы камням
- и пропали за полосой густого ивняка по кромке озера. А он с карабином
наизготовку осторожно спустился к месту, где упал один из беглецов, и
отыскал лишь лопнувший от удара о землю пластиковый мешок, набитый кусками
льда. Чужак незаметно исчез, вероятно, уполз на безопасное расстояние и
убежал.
Ярослав вытряхнул лед, принес мешок домой, обследовал его и опять ничего
не обнаружил.
А скоро в Скит явился и хозяин Дворянского Гнезда...
Приехал он на лодке, в сопровождении двух стриженых парней, исполнявших
обязанности телохранителей (не они ли по ночам воровали воду?), и с
кухаркой-служанкой, молодой, послушной и приятной женщиной с корзиной, где
были припасы. Это можно было расценить как официальный визит -
познакомиться со своим соседом. Ярослав работал в заповеднике уже два
года, освоился и чувствовал себя хозяином положения, но встретил Овидия
Сергеевича, как встречал всех остальных, - сдержанно и без лишних эмоций.
А тот хоть и подчеркивал свое дружеское отношение, однако, будто розыскной
пес, обнюхивал Ярослава с головы до ног. И делал это, надо сказать, с
умением, исподволь, как бы невзначай, но с упорством порой дотошным, что
никак не вязалось с его вальяжным самодовольным видом. Он с любопытством
осмотрел дом, его окрестности, пока кухарка готовила обед на траве, с
удовольствием окатил голову под душем из цистерны и стал угощать Ярослава
коньяком и фруктами.
В разговоре было полное ощущение, что новый сосед пытается вывернуть
собеседника наизнанку, и, когда речь зашла о матери, когда начались
лобовые расспросы о личной жизни, Ярослав замкнулся. О матери он вообще
помалкивал. Она всю жизнь занималась генной инженерией, была профессором и
ведущим специалистом в своем институте, готовила к этому же сына и, на
первый взгляд неожиданно, стала советовать, а потом и настаивать, чтобы он
поступал после школы в Институт международных отношений, где у нее были
тесные старые связи. Ярославу с детства нравились деревня, животные,
природа, по целому лету он жил в подсобном хозяйстве, где выращивали и
содержали подопытный чистопородный скот от лошадей до кроликов и мышей.
Однако мать, привыкшая командовать на кафедре и в своем отделе, оставалась
властной и дома, так что сын поехал поступать в МГИМО и поступил, несмотря
на бешеный конкурс. И в этот же год, устроив сына, она неожиданно
уволилась с работы и отправилась жить в Свято-Никольский монастырь.
Казалось, она никогда не была набожной, не помышляла о монашестве, и такой
оборот окончательно сбил с толку Ярослава. Он любил мать, как всякий сын,
выросший в неполной семье, на одних руках, и продолжал любить ее, но не
хотел рассказывать о ней ничего и никому. Тем более этому стареющему
"новому русскому", вторгшемуся в охранную зону заповедника. Но чтобы
понять ее самому, обложился богословской литературой, - а тогда среди
интеллигенции вдруг обнаружилась тяга к храму, не преследовали за
убеждения, и, стоя одной ногой на богоборческих идеях Маркса, другой в
церкви, мать стала усердно креститься, полагая, что это и есть вера.
Религиозность стала очередной модой, как недавно Фрейд, Юнг и прочие
запрещенные философы. Ярослава это оттолкнуло от храмов, заполненных
сверхнабожными интеллигентами со свечками в руках, шарящими глазами по
иконным ликам, как по картинам в музее. Но читал он с удовольствием и
возрастающим интересом, прошел от Сергия Радонежского к Серафиму
Саровскому, затем Иоанну Кронштадтскому и, наконец, к Мануилу Лебешеву и
его наследнику, долгое время бывшему келейником, митрополиту Иоанну. Читал
больше для того, чтобы понять: как это ни с того ни с сего человек
совершал великие духовные подвиги, презрев все радости жизни. И ладно
средневековые подвижники, но вот, например, образованный, светский Мануил
за веру отсидел пятнадцать лет при Сталине, затем пять при Хрущеве. Это не
рукой махать в церкви, не ладан нюхать, а потом восторгаться от "сошедшей"
благости... Ярослава стали звать в институте Затворником...
Что если бы сейчас сказать "новому русскому" о матери, которая, уйдя в
послушницы, приняла обет молчания?
Больше всего выводило из себя, что Закомарный с порога стал говорить
Ярославу "ты" и по-свойски хлопать по руке, по плечу или называть
дипломатом.
- Слушай, брат, а как ты тут обходишься без женщин? - спрашивал он, не
стесняясь, что рядом кухарка. - Я так вообще не представляю! Дня не
проживу. А ты как?
Конечно, это был "мужской разговор", однако Ярослав чувствовал, как этот
шумный, избалованный и властный человек вторгается еще в одну охранную
зону его души. И в отместку стал называть его только по имени и на "ты",
хотя Овидий Сергеевич в отцы годился. О ночных ворах из Дворянского Гнезда
Ярослав речи не заводил, ожидая, что сосед сам скажет - было подозрение,
он и явился сюда, чтобы урегулировать этот вопрос. Но тот продолжал
выдавливать информацию из Ярослава.
- Что-то я не пойму тебя, Слава. Закончил престижный институт, владеешь
языками, а торчишь в заповеднике? Ты же не из Страны Дураков родом-то.
Чего тебя сюда занесло?
- А нравится мне Страна Дураков, - дипломатично ерничал Ярослав. - Здесь
никакого спроса. Ты ведь тоже не случайно купил себе резиденцию?
- Я с жиру взбесился, - изображал из себя жлоба Закомарный. - Захотелось
чего-нибудь такого крутого, чтоб ни у кого не было. Княжескую усадьбу!
Скажу по секрету, этих старперных генералов я отсюда вытряхнул, пусть по
домам сидят и внуков забавляют медальками и эполетами... У меня свои
заморочки, но ты-то что? Птичек любишь, что ли?
Ярославу не хотелось впускать его в дом, точнее, в мансарду на втором
этаже, где хранились самые сокровенные вещи - саморучно написанные иконы
Богородицы и ее скульптуры из дерева, но Овидий Сергеевич беспардонно влез
вверх по лестнице, и тут с ним что-то произошло. Минут пять он был
неподвижен - Ярослав видел только его спину и ноги в лестничном просвете.
Стоял, как статуя, и когда наконец спустился, еще около часа был растерян,
подавлен, не задавал дурацких вопросов, а только хлестал коньяк и не
пьянел.
Потом расслабился и спросил:
- Слушай, продай мне эти портреты? Я тебе хорошие деньги заплачу!
- Во-первых, это не портреты. Во-вторых, здесь не иконная лавка.
- Ну прости, прости, брат... Тогда подари. Ты же птичек любишь, зачем тебе
столько одинаковых портретов? А я бы у себя в Гнезде повесил. Ты же пилот,
тебе летать нужно - не на картины смотреть!
Богородичные иконы относились к третьему периоду жизни, а второй был
особый, когда Ярослав не знал, куда себя деть, и получил прозвище Пилот.
После первого курса Ярослав было дернулся с переводом в МГУ на
биологический факультет, но мать и тут вмешалась, желая почему-то
вырастить из сына дипломата и никого более. Он втянулся в учебу и страдал
от скученности общежитской жизни, где, по его разумению, вообще вредно
жить нормальному человеку. Не сказать, что он стал там белой вороной,
однако наперекор существующим правилам - все-таки готовили будущих
дипломатов! - отпустил кержацкую бороду лопатой, не носил галстуков, и
когда предусмотрительные сверстники уже на втором курсе стали подыскивать
себе невест в приличных домах, чтобы к пятому жениться (для посольского
работника по тем временам - очень ответственный этап), Ярослав увидел над
Москвой спортивный самолет и помчался в Тушино, учиться летать.
Об этом Закомарный знать не мог, но выяснилось, что и этот период
биографии ему известен, как и многое другое. И тогда у Ярослава закралось
подозрение, что новый сосед специально интересовался его судьбой.
- А хочешь, самолет тебе подарю? - вдруг спросил Закомарный, когда уже
выпил бутылку коньяка. - Ты мне портреты, я тебе - самолет? Можешь принять
такой подарок?
- Не могу, - отрезал Ярослав. - Я что тебе, женщина, чтоб подарки
принимать?
- Да ладно, хочется ведь! Соглашайся, пока добрый!
- Не хочу летать, хочу по земле ходить...
- Ладно тебе, не хочет он! Жалко свои картины? Для соседа пожалел?
- Овидий, ты широкий мужик, но на сегодня я прием закончил, - разозлился
Ярослав. - Честь имею! Будь здоров!
- Это что, нас выставляют? - спросил у телохранителей Закомарный. - Мы со
всей душой, а нас - за порог?
Те молчали, бдительно наблюдая за всеми передвижениями вокруг стола на
траве.
- Ладно, выставляют - поедем! - вдруг согласился он. - А ты молодец,
боярин! Ну, давай. Давай!.. Только картины я все равно у тебя возьму.
Куплю, украду или сам подаришь. Но ради Бога, послушай меня: не показывай
их никому, понял? Ни под каким предлогом! Ни одной картинки! Ни одного
портретика!
- Это иконы! - разозлился Ярослав. - Ты что, разницы не видишь?
- Нет, брат, это не иконы... Картины это, портреты. Овидий Сергеевич
включил душ, еще раз всполоснул голову и напился.
- Почему ваши люди Воруют воду? - вслед спросил Ярослав. - Если вам нужно,
приходите и берите в открытую. Только не воруйте!
Это было как пинок под зад.
Закомарный поклонился на первой ступеньке лестницы.
- Исполать тебе, боярин! Спасибо за хлеб-соль да за ласку! Это у тебя
портреты! Портреты! И не спорь со мной!
И ушел, гордо неся седеющую и лысеющую голову. За ним потянулись
телохранители и последней - кухарка с корзиной, изящно ставя маленькие
ножки в туфельках на звонкие плиты ступеней...
Но и после отъезда хозяина Дворянского Гнезда Ярослав еще долго ходил по
своему Скиту и, как заведенный, продолжал спорить с Закомарным и мысленно
отвечать на его вопросы. Только этого никто не мог слышать...
Летать он научился очень скоро, учеба в институте пошла в ущерб высшему
пилотажу. Стало наплевать на все, в том числе и на невест, женитьбу,
личную жизнь, потому что Ярослав не мог побороть себя и забывал все на
свете, когда садился в кабину, задвигал фонарь и начинал первый радиообмен
на запуск двигателя. Тогда у него и родилась мысль поступить в училище
военных летчиков. Он тайно стал готовиться, проходить комиссии и собирать
документы, но был пойман проректором, другом матери, и началась вправка
мозгов.
Он сам понимал, что держится в институте только благодаря связям матери,
она при встречах настоятельно советовала ему взяться за ум, бросить
юношеские глупости, наконец, найти девушку и жениться даже ради карьеры.
Мало того, она намекнула, что пока сын не женится, она не может принять
постриг и будет ходить в послушницах. Ярослав пообещал и начал даже
приглядываться к девушкам - студенткам, летчицам-спортсменкам,
парашютисткам... Но отчего-то ни с кем не завязывалось таких отношений,
чтобы он мог закрыть глаза и сорваться в штопор. Все получались мертвые
петли: перевернулся через голову, и опять горизонтальный полет.
Поиск продолжался до тех пор, пока однажды ночью на пустой лестнице
черного хода к нему не явился призрак. Надо сказать, перед этим несколько
дней подряд Ярослав не уходил с аэродрома: закончилась весенняя сессия,
настала полная свобода, и началась подготовка к зональным соревнованиям.
Отрабатывали сложный групповой пилотаж, где требовались невероятная
собранность, внимание и чувство дистанции. Так что возникновение призраков
не исключалось...
Ярослав сидел на площадке своего девятого этажа и от бессонницы и тоски
играл на гитаре - как обычно, развлекал сам себя, а вернее, думал под
музыку, когда сначала услышал старческие шаркающие шаги по лестнице, а
затем увидел высокую женщину в белом необычном платье. Она словно сошла со
сцены, где ставили оперу середины прошлого века, только длинные каштановые
волосы были по-современному распущены и слегка разлетались при движении.
Но она была больна - что-то с ногами, она едва передвигала их, словно
парализованная. Ее красивая, притягательная фигура никак не
соответствовала походке, сочетание грации и уродства!
Он накрыл струны ладонью и, изумленный, стал поджидать, когда женщина
поднимется на девятый. Таких в институте не было, впрочем, как и среди
обслуги - это он знал точно. Она с трудом доковыляла, глядя себе под ноги,
и, только взойдя на площадку, подняла глаза на Ярослава, вдруг поманила
рукой в белой перчатке и тут же пошла вверх, с трудом одолевая каждую
ступень. Он чуть запоздало встал и двинулся за ней, продолжая радоваться и
страшиться ее. Женщина вывела его на чердачную площадку лестницы, которая
среди студентов называлась "лестницей любви", она была всегда
неосвещенной, темной и сейчас пустынной, потому что с концом сессии
закончилась и любовь.
Чердачная площадка считалась самым заповедным местом для влюбленных, выше
было только небо, и подсматривать мог лишь Господь Бог. Женщина обернулась
к Ярославу и капризно попросила:
- Поцелуй меня! Я хочу, чтобы ты поцеловал! Губы ему показались совсем не
призрачными, а горячими и сухими, словно ее мучили жажда и внутренний жар.
Ему захотелось поцеловать еще, но женщина отстранилась и сказала все тем
же тоном избалованной барыни:
- Мне не нравится твоя борода! Сбрей ее!
- Сбрею, - пообещал он, все еще торжествуя и пугаясь.
- И жди меня! - потребовала она. - Я приду. Сама приду, не ищи.
И пошла вниз, едва переставляя ноги со ступени на ступень.
- Постой! - неуверенно позвал Ярослав. - Там нет хода... Там внизу
закрыто...
- Мне все открыто! - отозвалась она снизу. - Я пройду. И поднимусь к тебе
по этой же лестнице. Жди, ты обещал!
Женщина пропала за поворотом марша, донесся лишь легкий и стремительный
стук каблучков, будто это не она минуту назад едва переставляла ноги...
В ту же ночь он сбрил бороду и, когда проснулся к полудню следующего дня,
не мог вспомнить, по какой причине это сделал. Но как только вспомнил, к
нему вернулся образ призрачной женщины с каштановыми волосами и
единственный поцелуй на "лестнице любви".
И чтобы не забыть его, Ярослав нарисовал призрак сначала карандашом, затем
фломастером... Образ медленно ускользал из сознания, таял, как изморозь на
стекле, и тогда Ярослав побежал в художественный магазин, купил полотно,
краски, кисти и принялся писать. Авиаспорт побоку, учебу долой! День и
ночь мазал краски то по холсту, то по картону, и казалось - вот, уловил,
ухватил, еще немного, и образ заживет и засияет. Эти муки творчества
длились до тех пор, пока однажды он не очутился в храме и не увидел икону
"Утоли моя печали".
Это была Она! Неизвестный иконописец тоже видел женщину с каштановыми
волосами и отважился изобразить ее Богородицей. А чтобы образ жил,
требовалась деревянная доска!
Так и начался этот третий период, когда в институте его прозвали
Сезанном...
Много раз он украдкой навещал эту лестницу (куда дозволялось приходить
только в паре, иначе могли принять за стукача), стоял подолгу, таясь в
темноте, но слышал лишь звуки поцелуев, жаркий шепот, страстное дыхание и
стоны на площадках...
Все тут можно было услышать, кроме Ее шагов, старчески шаркающих или
стучащих, как взволнованное тоскующее сердце...
Вероятно, поэтому, когда к последнему курсу все переженились, Ярослав
получил вместо распределения повестку в военкомат...
2
Исправляя положение, Закомарный все еще старался завязать дружбу и в
следующий визит высказал страстное желание поучаствовать в судьбе
заповедника и в его, Ярослава, судьбе. За водой теперь стали приезжать из
усадьбы средь бела дня раз в неделю и увозили по пять фляг: у богатых были
свои привычки, как объяснил Овидий Сергеевич, и, единожды попробовав воду
из ручейка со скитской горы, он уже не мог от нее отказаться и готов был
платить деньги, как за самую дорогую минералку. А поскольку Ярослав
отказался брать деньги, Закомарный, ничтоже сумняшеся, предложил ему свою
повариху-служанку, которая раз в неделю, а то и почаще, приезжала бы в
Скит, готовила пищу, стирала и убиралась в тереме - словом, обслуживала бы
все его потребности, и особо подчеркивал, что служанке этой всего-то
двадцать два года, но она мастерица на все руки и владеет даже особым
способом массажа, секреты которого знают гетеры и тайские женщины. Короче,
наобещал золотых гор, но так и не обрел близкого контакта.
Возможно, Овидий Сергеевич искал человека для души - партнеров, слуг и
холуев у него в усадьбе было достаточно, - и научный сотрудник
заповедника, по его разумению типичный бессребреник, как раз и годился для
такой роли.
Все бы так, если бы не одна деталь - непреодолимая тяга Закомарного к
иконам Богородицы "Утоли моя печали", висящим на стенах мансарды. После
первых визитов Ярослав был убежден, что хозяин Дворянского Гнезда
приезжает в Скит только ради того, чтобы взглянуть на образа. Всякий раз
он просился в мансарду, но уже без прежнего хамства и больше не предлагал
купить "портреты", хотя по-прежнему так их называл. Однажды он как бы
мимоходом поинтересовался:
- Слушай, Славик, а ты их с натуры пишешь или как?
- Или как, - увернулся Ярослав. - Плод воображения...
Закомарный не поверил, однако больше об этом не спрашивал, заметно меняя
свое отношение к соседу. Исчез снобизм, он начал спрашивать разрешения
искупаться под душем или войти в дом, а потом и вовсе выяснилось, что
слова у него не расходились с делом.
Через пару месяцев директор заповедника связался с Ярославом по радио и
приказал принять в подотчет новую лодку с мотором, купленную богатым
спонсором, еще через месяц - легкий спортивный мотоцикл.
С техникой в заповеднике за последние годы стало совсем тяжело, все
износилось и пришло в негодность. Чуть позже Овидий Сергеевич передал
заповеднику нестарый японский джип, на котором теперь раскатывал директор,
и финский снегоход непосредственно для Ярослава. Единственное, что
администрация никак не хотела принять в подарок, это полную охрану
заповедника людьми Закомарного. Однако согласилась, чтобы он финансировал
дополнительных егерей, - их принимали на работу в весенний период, когда в
окрестности и охранную зону тянулись туристы-водники. Таким образом
Закомарный как бы откупал право жить на границе заповедника.
А через год люди из Дворянского Гнезда привезли двухместный дельтаплан,
заявив, что это личный подарок Ярославу к дню рождения.
Совершенно обескураженный, он не знал, как относиться к такому жесту, и не
мог притронуться к подарку, который так и стоял в сарае нераспакованным.
Конечно, Закомарный кое-что узнал о научном сотруднике заповедника и решил
надавить на самое сокровенное - дал крылья! - только достиг обратного
результата: дельтаплан был лишь жалкой пародией настоящих крыльев.
Последний раз Ярослав держал в руках штурвал восемь месяцев назад, когда о
нем вспомнили в области и пригласили на показательные выступления, которые
устраивали на день города. Тогда он взлетел на спортивном "Яке",
покувыркался в небе и вдруг понял, что больше нельзя дразнить себя небом,
ждать следующего случая, да и вообще этот период закончился, и Пилот давно
умер...
Подаренные Закомарным тряпичные крылья годились лишь для облета территории
и только дразнили воображение...
Между тем Ярослав имел от руководства тайную просьбу - выжимать из
"денежного мешка" все, что возможно. Дескать, ему удалось наворовать у
государства (таких средств заработать честно нельзя), так пусть поделится
краденым с государственным обнищавшим заповедником. Поэтому, услышав о
столь редкостном подарке, директор примчался в Скит с единственным
желанием - немедленно провести испытательный полет, благо что инструктор
под рукой. Машину распаковали, собрали, но взлетать оказалось неоткуда,
поблизости ни одной ровной площадки. Ярослав-то, может быть, еще и
умудрился бы взлететь, например, с плоской крыши склада, но директор сам
рвался в небо и потому, не мудрствуя лукаво, перевез дельтаплан на базу в
Усть-Маегу, оприходовал его и обещал возвратить, когда Ярослав построит
взлетную полосу.
Но вскоре в Скит явился сам Овидий Сергеевич и, не обнаружив своего
подарка, Ярославу ничего не сказал, и все же директор вернул крылья и
больше о них никогда не вспоминал.
Неслыханная щедрость хозяина Дворянского Гнезда никак не афишировалась,
наоборот, все пожертвования делались как бы невзначай, без помпы и с
намеком на стыдливость. По слухам, Овидий Сергеевич в прошлом был
чиновником в Министерстве внешней торговли, а теперь управлял крупным
столичным банком, владел контрольным пакетом акций бывшего оборонного
завода в одном из подмосковных городов, о чем он сам никогда не говорил и
под любым предлогом уходил от прямых ответов.
И вот тогда Ярослав расчувствовался и решил отдариться.
Портреты призрака с каштановыми волосами для него на самом деле давно
стали иконами. Он любил эту женщину, в прямом смысле молился на нее и в
день Рождества Богородицы и ее Успения зажигал лампадки. Это была
своеобразная религия, сектантство, однако он чувствовал внутреннюю
потребность и, как всякий неоцерковленный, тянулся за внутренним позывом и
придумывал ритуалы. Например, прежде чем срубить липу в заповеднике (что
делать категорически запрещалось по закону), Ярослав не постился, а вообще
ничего не ел целую неделю и пил только воду из своего источника. На
седьмой день он брал топор, валил дерево на восходе солнца, затем кряжевал
его и уносил на плечах в терем. Там раскалывал кряжи на доски и укладывал
их под каменный гнет сушить на три летних месяца. Потом осенью заносил в
дом, выстрагивал вручную, склеивал и снова просушивал. И только к декабрю
накладывал левкас, а писать очередной "портрет" начинал только на
Рождество Богородицы. Можно было сказать, что это заморочки одиноко
живущего человека, желание сделать жизнь размеренной или убить время, но
иначе икона не получалась! Внутренняя суть женщины с каштановыми волосами
улетучивалась, и получалась просто красотка, так что приходилось либо
соскребать и состругивать краску, либо сжигать доску целиком.
Это были иконы!
И Ярослав решил подарить одну из них Закомарному. Не за его щедрость, а за
тот интерес и ошеломление, которые он испытывал в мансарде. Ярослав покрыл
икону холстом, вынес из дома и вручил соседу. И тут произошло невероятное:
Овидий Сергеевич откинул холст, увидел лик Богородицы, бережно поставил
"портрет" и замахал руками:
- Нет! Ни за что! Унеси обратно! Спасибо, конечно, но принять не могу!
И побежал к своей моторной лодке.
А помнится, когда-то обещал купить, украсть или получить в подарок...
Через неделю после этого случая Ярослав услышал гул моторки на озере и,
решив, что это приехали за водой, сразу не вышел. А когда лодка пошла
назад, выглянул на улицу и обнаружил, что на берегу стоит женщина со
знакомой большой корзиной.
- Меня прислал Овидий Сергеевич, - сообщила она, когда Ярослав спустился к
озеру.
Это была обещанная кухарка-служанка, прихватившая с собой необходимые
принадлежности своего ремесла.
Ярослав осмотрел ее, будто товар в магазине, и она ничуть не оскорбилась,
а лишь загадочно и понимающе улыбалась. Короткая стрижка под мальчика,
слегка вздернутый, но правильный носик, чуть впалые щеки, приоткрытые
яркие и страстные губы, высокие, округло-тяжелые груди под коротенькой, до
пупка, маечкой - с такими данными щи не варят и комнат не убирают. Ярослав
уже привык глядеть на женщин и угадывать - Она или не Она, тут даже гадать
не стал, зная, зачем и почему кухарка приехала.
Летать на тряпичных крыльях мастеру спорта по высшему пилотажу было
позорно, и он находил в себе силы не искушаться самообманом. Но удержать
бунтующую плоть молодого одинокого самца он не мог, потому что мужская
тоска по женщине душила хуже грудной жабы и затмевала разум. Чаще всего
тоска случалась, когда Ярослав, измучив себя голодом, брался писать икону.
Когда ему начинали сниться сексуальные сны, он не ложился спать; когда вид
обнаженной женщины грезился наяву, он боролся с искушениями тем, что
ворочал камни, выкладывая ступени от озера к терему; без смысла, только
чтобы выметать из себя умопомрачающую энергию, ходил через горный кряж на
Ледяное озеро, одолевая путь в сорок километров за день, тащил на себе
доски и рубероид, а там снова ворочал камни, выстраивая саклю
От этой же тоски он решил построить дом в Скиту и целый год, пока возводил
стены, делал крышу, а потом обустраивал внутренности и фасады, не знал
нужды и горя.
А чаще всего спасался тем, что лез под ледяную воду душа и стоял так, пока
тело не теряло чувствительности. Холодный поток снимал все, заживлял самые
ноющие раны..
Но сейчас, когда рядом оказалась женщина, манящая, притягивающая
воображение, приехавшая сюда, чтобы манить и притягивать, он, как
пилот-камикадзе, пошел на цель и не нашел в себе сил, чтобы встать под
душ...
Едва поднявшись на уступ, Ярослав поставил корзину и взял женщину на руки.
У нее сразу же задрожали губы и помутнел взгляд; она почувствовала в нем
эту бунтующую, звериную силу и мгновенно заразилась ею, поскольку сама
искала ее и, видимо, не находила в Дворянском Гнезде, хотя там было много
стриженых мужчин с накачанными мышцами и золотыми цепями. Он положил ее на
густую траву, встал на колени и стал целовать лицо, оголенный живот, руки
и ноги...
Она попыталась стянуть маечку и, когда это не удалось, сама разорвала ее
неожиданным и резким движением...
Незаметно ушло солнце, затем стемнело, вызвездило, наконец легла на траву
холодная роса, и, когда вновь начало светлеть, они словно устыдились
времени, оторвались друг от друга и раскатились всяк в свою сторону.
Потом ползали на четвереньках и пили росу, поскольку дойти до цистерны с
водой еще не хватало сил, но уже ощущалась иная сильнейшая жажда.
И утолив ее, Ярослав взял женщину на руки и понес назад, к озеру, по пути
прихватив нераспакованную корзину. Она сделала слабое движение, дескать, а
как же все остальное - щи, стирка и уборка? Он отрицательно помотал
Головой, посадил ее в свою лодку и повез домой.
Ни одна женщина еще не перешагивала порога построенного им терема..
Дворянское Гнездо скорее напоминало крепость, эдакий форпост на границе
заповедника: большой каменный дом стоял почти у отвесной стены,
опускающейся к Летнему озеру, а по периметру был обнесен трехметровой
стальной решеткой на кирпичных столбах. Территория в четыре гектара с
лесом, частью речки, водопадом стекающей в озеро, и скалой-останцем
принадлежала Закомарному на правах частной собственности, впрочем, как и
дорога, поверх изгороди стояли сигнализация и видеокамеры. Кроме того, на
ночь спускали с цепи черного немецкого овчара. Как Овидию Сергеевичу
удалось купить этот санаторий в охранной зоне заповедника, оставалось
тайной, администрация только руками разводила. Лишь от бывшей уволенной
обслуги стало известно, что сменился владелец и вместо генералов в
Дворянском Гнезде обитают энергичные молодые люди, причем двух сортов -
светски элегантные либо со стрижеными затылками и цепями на шее. Сам
Овидий Сергеевич появлялся здесь нечасто, наведывались компании деловых
людей на дорогих автомобилях, они скрывались за забором и выезжали оттуда
через два-три дня. Народная молва отнесла новых обитателей санатория
сначала к "новым русским", а затем к членам правительства, которые якобы
ведут здесь важные государственные переговоры, и будто бы сюда тайно
наведывался сам президент, потому что кто-то прилетает и улетает на
вертолете. Несколько мужчин и две женщины жили в Гнезде постоянно,
выполняя обязанности охраны, прислуги и еще бог весть какие.
Никто из местных жителей в Гнезде не бывал. И, несмотря на особое
расположение хозяина, Ярослав тоже не получал приглашений. Закомарный
стремился к добрососедству, но не к сближению и подарками как бы
завоевывал доверие или попросту откупался. С обитателями бывшего санатория
Ярослав изредка встречался на дороге или Летнем озере, но всегда мимоходом
- ни с кем словом не обмолвился, разве что посылалось приветствие взмахом
руки.
"Подаренная" хозяином усадьбы кухарка оказалась первой, с кем Ярослав
познакомился близко, однако не спросил даже ее имени. С рассветом
наступило отрезвление, и теперь было невыносимо стыдно перед этой
женщиной, перед Закомарным и всем миром, так что хоть камень на шею и за
борт. Он не мог поднять глаз и чувствовал полное опустошение; она видела
это, также виновато молчала и лишь держала его руку в своих руках, изредка
утыкаясь в нее покаянным лбом. Ярославу хотелось проводить ее в дом,
помочь донести тяжелую корзину, однако женщина чего-то испугалась и
заявила, что ей строго-настрого заказано приглашать его в дворянскую
усадьбу либо приводить тайно. В Скиту она могла делать все, что потребует
Ярослав, могла даже остаться там насовсем, но только никаких разговоров о
жизни Гнезда и его обитателях и никаких ответных визитов! Чуть ли не под
страхом смерти!
На прощание она вынула из корзины трубку радиотелефона и положила в его
карман, давая понять, что эта встреча не последняя. Однако он, едва
отчалив от берега в обратный путь, швырнул трубку в белую кильватерную
струю...
Неожиданный приезд кухарки надолго выбил Ярослава из равновесия. Овидий
Сергеевич хотел поколебать его веру, разрушить образ скитнической жизни,
приземлить и поставить его рядом с собой, чтобы не чувствовать своей
ущербности. Или, напротив, возвыситься, сохранить целомудрие своей жизни -
не зря доходили слухи о пуританстве в Дворянском Гнезде, что вообще не
вязалось с образом жизни "новых русских".
Создавалось впечатление, что Овидий Сергеевич даже запрещал своим людям
общаться с научным сотрудником заповедника и его охраной, поскольку егеря
тоже не вступали в контакт. Лишь однажды случился конфликт, когда на озере
появился катер, прогулки на котором строго запрещались - в северных
разливах были гнездовья лебедей, и охрана на первый случай предупредила
людей Закомарного. К удивлению, они тут же убрали катер с воды и если
отъезжали от своего берега, то только на резиновых лодках и в пределах,
установленных охранной зоной.
А на вид - крутые бандюки, стриженные под нуль... Но были моменты, когда
Ярослав стонал по ночам, жалея, что выбросил радиотелефон, и, пересиливая
себя, лез под душ, чтобы укротить плоть. Это было какое-то наваждение:
вода снимала боль тоскующей плоти, но через какое-то время становилось еще
хуже, и он, словно наркоман, все увеличивал дозу купания.
3
Однажды весной после ледохода в охранной зоне заповедника появилась группа
байдарочников, которых егеря завернули еще на пропускном пункте у моста
через Маегу. И все-таки они проникли в заповедник, обойдя посты, и были
остановлены в Лебединой протоке уже во время спуска, надо сказать, самой
порожистой и опасной в половодье. Слаломисты считались народом менее
вредным, их интересовали только сложные трассы, а байдарочники еще и
пересекали озера, устраивая шумные, с музыкой, ночевки на берегах. В это
время лебеди сидели на гнездах. Тут и разговаривать-то следовало шепотом.
Егеря поступили, как обычно в таких случаях, жестко - конфисковали
байдарки и указали путь из заповедника по суше. Ребята попались крутые,
может, оттого, что все были с подружками и не хотели пасть в их глазах.
Они изменили указанный маршрут и совершили дерзкий ночной налет на Скит,
чтобы выкрасть свои плавсредства. Егеря в это время находились на своих
постах, разбросанных по охранной зоне, поэтому Ярослав отбивался, а потом,
когда нападающие открыли огонь из ракетниц, отстреливался в одиночку.
Обошлось без жертв и особого урона, если не считать, что от сигнальной
ракеты загорелся чердак над мансардой. Зато Ярославу удалось взять одного
пленного, который не успел отступить со своими, запутавшись в старых
сетях, развешанных в сарае, - залез туда под шумок искать байдарки. Можно
было бы захватить еще одного, пытавшегося высвободить товарища, да огонь
на чердаке разгорался слишком опасно, так что второй удрал, разбив окно.
Ярослав обрушил на пленного сети, а сам побежал тушить пожар. И лишь после
этого, к изумлению своему, обнаружил, что пленный - не подросток, как
показалось сначала, а молодая хорошенькая женщина небольшого роста, очень
сильная: она визжала, царапалась, кусалась и напоминала пойманную рысь.
Ярослав запер ее в складе, где хранилась техника и, кстати,
реквизированные байдарки, а сам до утра сидел с карабином на чердаке:
обиженные парни могли вернуться в любую минуту, чтобы вызволить подружку,
на что та и рассчитывала, выкрикивая угрозы. Однако предупрежденные по
радио егеря уже спешили на выручку, и, видимо, они-то и отпугнули
нападавших. Те бросили пленницу и в тот же день исчезли из района: егеря
потом двое суток прочесывали заповедник и не нашли никаких следов.
А пленница ждала их двое суток, не притрагиваясь ни к воде, ни к пище,
забаррикадировалась изнутри и все грозилась, пока не охрипла и вовсе не
потеряла голос. Ее следовало сдать в милицию, но стражи порядка не спешили
в заповедник, добираться на мотолодке в разлив было опасно, вертолета по
нищете своей нанять не могли, а пешком ходить уже отвыкли. На третий день
она поняла, что ее предали и бросили, стала не то чтобы сговорчивей, а
сняла баррикаду и позволила войти в склад, накормить и напоить себя.
- Кто ты? - спросила она хриплым, шипящим шепотом.
- Заместитель директора заповедника по научной работе, - представился
Ярослав, не испытывая зла или неприязни, хотя только сейчас обнаружился
урон, нанесенный пленницей: на снегоходе было разбито все пластмассовое и
стеклянное, у мотоцикла фара вдребезги и провода вырваны, но самое
печальное и смешное - тряпичные крылья дельтаплана изрезаны в лоскутья!
Только свои байдарки пощадила...
- Ты похож на волка, - заключила она, - на волка-одиночку.
- А ты на рысь, - парировал Ярослав, закрывая двери. - Посмотрись в
зеркало.
После этого диалога он не мог заснуть и ходил возле склада, как голодный
зверь, от несгибаемой мужской тоски мысленно рисуя самые безрассудные
картины. И наконец не сдержался, отомкнул замок, вошел к пленнице, и она
сразу все поняла.
- Ты этого не сделаешь, - готовая сорваться в истерику, проговорила
женщина. - Ты же не волк... Ты же человек! Не делай этого! Не надо,
пожалуйста!
- Я отпущу тебя, - пообещал он. - Утром покажу прямую дорогу, провожу...
- Не могу... Даже за свободу не могу. - Она забилась в угол, под рваные
крылья дельтаплана.
Ярослав сел у стены, нахохлился и замер: решительность пленницы отрезвляла.
- Правда, не могу, - прошептала, приподняв лохмотья. - Ну почему
обязательно... так? За свободу, за деньги, за тряпки?.. Почему?!
- Прости, - выдавил он. - Не хватило силы... Ночь, одиночество. Потерял
контроль.
Она выбралась из своего угла, присела чуть в сторонке.
- Даже имени моего не спросил! Как же так? Почему?
- Буду звать тебя Пленницей.
- Как? Пленницей?.. Впрочем, да, я твоя пленница. Но это не значит твоя
рабыня!
- Завтра уйдешь, - проговорил Ярослав. - Сама уйдешь, напрямую через кряж,
чтобы егеря не задержали. Выйдешь к мосту через Маегу, там поймаешь
машину...
- Просто так уйду? Ты меня отпускаешь?
- Да, просто так...
- А можно сейчас уйти?
- Можно... Только ночь, как ты пойдешь? А идти надо по осыпям, к тому же
здесь зона глубинного разлома. Старожилы говорят, идет, идет человек,
вдруг земля раскроется - и нет его.
- Странный ты парень, - вздохнула Пленница. - Волк, но не злой.
- Кто сказал, что волки злые? С точки зрения овцы - да. А если у них такой
образ жизни?
- Понимаю, ты осатанел от одиночества.
- И давно...
- Что же тебя держит здесь? Работа?
- Мне здесь хорошо, а одиночество я люблю и ненавижу.
Она помолчала и, кажется, улыбнулась в темноте.
- Я тоже люблю его и ненавижу. А еще - риск люблю и ненавижу. Свободу. И
мужчин. Все люблю и ненавижу.
Она молча сняла свитер, майку и бюстгальтер, легла на груду старых сетей,
холодная и равнодушная, будто на операционный стол.
- Подойди ко мне, - попросила через некоторое время, - Что же ты?..
Ярослав встал и вышел из сарая, не замкнув дверь.
- Почему ты ушел? - кричала Пленница из-за двери. - Кто ты такой? Я не
верю!.. Ты что, импотент? Не можешь? Или идейный? Эй, мужчина? Идейный,
что ли? Эй?! Ты же хотел меня?!
Он хотел сейчас одного - чтобы она исчезла на рассвете, чтобы не видеть ее
днем, как будто ничего не было. Искупавшись под ледяной водой, он пошел
спать, а чтобы Пленница не зашла в терем, если вздумается ей попрощаться,
он запер дверь на засов и неожиданно спокойно и быстро заснул.
Она не исчезла на рассвете, и когда Ярослав выбрался утром на балкон,
увидел Пленницу, собирающую цветы.
- Можно я останусь? Ненадолго? - попросила она. - Поживу в этом сарае? А
тебе мешать не буду! Наоборот, помогу! Я все умею.
- Живи, - согласился он, скрывая неожиданную радость от такого ее решения
и совершенно забыв, что о Пленнице знают в милиции Усть-Маеги и скоро
приедут, чтобы забрать.
Он взял полотенце и пошел умываться под свой душ. А Пленница бежала
впереди и рассыпала цветы по ступеням.
- Что это значит? - смутился Ярослав. - Зачем ты это делаешь?
- А хочется! Хочется так! - капризно воскликнула она, однако получилось
хрипло, по-вороньи.
Потом, когда он умылся и вылез из-под ледяной воды, она вдруг схватила его
руку в свои ладони, восторженно огладила, зашептала:
- Какие у тебя руки! Боже, какие удивительные руки!
Он не знал, как относиться к ее словам, потому что руки у него были
грубые, заскорузлые от воды и работы. Но Пленница прижала его ладонь к
своей щеке, закрыла глаза.
- Это настоящие мужские руки...
Он сводил ее на Зимнее озеро, показал царских лебедей и научил, как вести
себя, чтобы птицы не боялись и подпускали на расстояние вытянутой руки,
давали себя погладить.
Потом еще одну ночь они проговорили шепотом - голос у Пленницы никак не
восстанавливался...
Утром у Ярослава родилась сумасшедшая идея: оставить ее в Скиту. Не
открывая глаз, он лежал и думал, а вдруг это пришла Она - та самая
женщина, что грезилась ему в коридорах институтского общежития? Пусть нет
у нее длинных каштановых волос, пусть не такая высокая, пусть явилась без
белых одежд и не сама пришла - была поймана как пленница; все это
условности, необязательная символика, ибо в жизни происходит все
по-житейски обыденно.
Он думал так и сам себе противоречил, доказывая, что все это блажь, морок,
что она привлекательная, умная, сильная и надежная, но совсем нет чувств,
от которых бы перевернулась душа. И что есть предчувствие, что вместе с
солнцем может прийти отрезвление...
Еще была мысль сводить ее в мансарду и показать свои иконы. Что, если
узнает на них себя?..
Отрезвление пришло намного скорее.
На восходе он пришел в сарай и осторожно присел возле спящей Пленницы,
стараясь разгадать, Она это или только ее призрак, но так ничего и не
разгадал, случайно разбудив ее. Сонная, она взяла его руку, положила под
щеку, приласкалась к ней и снова уснула.
А спустя час, когда пришло время обязательной радиосвязи с базой,
начальник милиции сообщил, что через три-четыре часа в Скит вылетает
следователь на попутном вертолете и что желательно собрать всех свидетелей
происшествия, то есть егерей, и приготовить к отправке подозреваемую,
захваченную на месте преступления.
Остальных байдарочников так и не нашли, хотя милиция заверяла, что весь
район перекрыт и никуда они не денутся.
Ее нужно было спасать, независимо от того, кто она...
Ярослав вынес из склада двухместную складную байдарку, взвалил на спину и,
взяв Пленницу за руку, повел напрямую, через горы, к озеру, откуда
вытекала самая длинная протока и впадала в реку Маега. После пятичасового
марш-броска - вертолет со следователем давно протарахтел в сторону Скита -
Ярослав вышел к цели, сел в байдарку и спустя несколько часов остановился
под мостом через Маегу.
Над головой гудела автотрасса, которая спустя пять минут унесла эту
путешественницу с рысьими глазами в неизвестность.
Она обещала вернуться в августе, после письма Ярослава, долго махала рукой
из кабины попутного "КамАЗа" и что-то кричала...
Он ждал ее до зимы - отпускной поры в заповеднике - и, обманывая себя,
поехал будто бы к матери, которая вот уже полтора года жила в
Свято-Никольском монастыре, а вместо Малоярославца оказался в Воронеже,
там, куда летом писал ей письма.
К весне он успокоился и относился к этой встрече философски, больше жалея,
что не успел побывать у матери, однако все равно жил с чувством смутного
ожидания.
И дождался!
4
Два с половиной года - это после того, как Пленница бесследно исчезла, -
Ярослав прожил в каком-то возвышенном спокойствии и без всяких искушений.
Но тут впервые несанкционированно столкнулся с обитателями Дворянского
Гнезда, точнее, сначала с одной из обитательниц...
Случилось это в конце мая, когда лебеди на Летнем озере уже вывели птенцов
и начали выплывать с ними на чистую воду, в этот период запрещалось всякое
передвижение по территории заповедника, особенно по водоемам, так что
Ярослав сам ходил пешком. Все озера соединялись между собой протоками,
по-весеннему мощными и бурными на порогах - соблазнительными трассами для
любителей водного слалома, которых приходилось гонять, пока не спадет
вода. Так вот, пробираясь вдоль протоки к Летнему озеру, он заметил на
противоположной стороне ярко-оранжевую человеческую фигурку, скачущую по
лесистому склону к воде, и рассмотрел в бинокль, что это девушка. А
примерно в полукилометре от нее бежал бородатый мужчина в пятнистом
камуфляже. Ярослав спрятался за валуном и стал наблюдать. Все это
напоминало какую-то странную слепую погоню: они не могли видеть друг друга
из-за складок местности, но бородач точно шел по следу.
Девушка выскочила на берег протоки, на минуту замешкалась и вдруг начала
раздеваться. Вода еще была ледяная, на северных склонах гор таяли ледники,
и пить-то зубы ломит, а тут, кажется, намечалось купание. Когда она
выпросталась из спортивного костюма и осталась в купальнике, Ярослав вышел
из укрытия, закричал и замахал руками, но то ли в горячке бега, то ли
из-за шума недалекого порога девушка не услышала его, забросала камнями
одежду и смело прыгнула в воду. Ее преследователь в это время скрылся в
ложбине и ничего не видел. Русая головка замелькала в волнах потока и
стремительно полетела вдоль берегов: выгрести через весеннюю, хоть и
неширокую протоку было не так-то просто даже в специальных надувных
костюмах, которыми пользовались слаломисты. Здесь же эта безрассудная
девица нырнула, будучи разгоряченной, потной, - схватит судорога, и лови
утопленника в Летнем озере...
Не теряя из виду мелькающую голову, Ярослав бросился к порогу, где протока
поворачивала и где девушку могло выкинуть или прижать к берегу, но не мог
обогнать течения, запнулся и со всего размаха шарахнул биноклем о камни.
Между тем девушка выскочила из воды, и тут они чуть не столкнулись.
Ярослав появился неожиданно, но она ничуть не смутилась, только глянула на
него и, спрятавшись за высокий валун, прижалась к нагретому солнцем камню,
как к печке. Посиневшие от холода губы, ладони, ступни, даже нос слегка
заострился, на спине - слипшийся хвост рыжеватых волос. Словом, тощая
мокрая курица...
- Кто за вами гонится? - спросил он, разглядывая пловчиху.
- Охотник! - громким шепотом сказала она и чакнула зубами. - Посмотрите,
где он сейчас?
Бородач мелькал за полосой изжеванных ледоходом кустарников на
противоположной стороне и к воде не приближался.
- Это что за охота?
- На лис, - сообщила девушка и улыбнулась, преодолевая дрожь.
- Да, понимаю, - хмыкнул Ярослав. - Я сначала подумал, на моржей...
- Нет, на лис... А вы кто?
- В таком случае я волк-одиночка.
- Почему?
- Потому что живу один.
- Нет, я серьезно? - насторожилась девушка и посмотрела внимательно. - Вы
же егерь из заповедника? Или кто?
- Ну, допустим, егерь, - согласился Ярослав и снял с плеч рюкзак. - Хотите
горячего чая?
- Если егерь, значит, живешь в Скиту, правильно? И это у тебя течет
источник с живой водой.
- Не знаю, живая она или нет, но вода хорошая.
- Чай на ней заварен?
- Да, утром заваривал дома...
- Тогда давайте его сюда! И не обижайтесь, если выпью весь!
Но выпила она немного, загоревшись новым капризом.
- Хочу, чтобы помогли мне, - зашептала она. - Надо обхитрить охотника,
сбить со следа! Егерь-егерь, спасите бедную лисичку!
- У вас с головкой все в порядке? Она вдруг рассмеялась:
- А вы подумали?.. Я на самом деле лиса! Есть такая спортивная игра "Охота
на лис". У меня вот такой радиомаячок. - Она достала из купальника
приборчик с гибкой антенной. - А у охотника - пеленгатор... Вы решили, что
я сумасшедшая, да?
- Нет, решил, что натуральный суицид. - Ярослав хмыкнул. - Думал, придется
утопленника вылавливать...
- Я на самом деле моржиха, - призналась девушка. - Купаюсь всю зиму... Так
поможете мне?
- Но это против правил игры, насколько я понимаю...
- Конечно же против! Но я - лиса, значит, хитрая! - Девушка подала ему
радиомаяк. - Пока греюсь на солнце, прогуляйтесь по берегу, отведите от
меня охотника. Пусть побегает за лисичкой!
Внезапное расположение незнакомки вызвало мстительное желание. Она совсем
не нравилась, не вызывала никаких чувств, однако было бы замечательно
испортить чужую игру, выкрасть из-под носа охотника эту лисоньку и умчать
ее в Скит, тем более ее доверчивость чем-то напоминала негласный сговор.
Ярослав взял приборчик, вытащил из рюкзака свитер и термос.
- Грейся, - сказал он запросто. - Не согреешься чаем - вернусь и погрею. У
меня волчья шкура. Она горячая...
Моржиха тут же натянула на себя свитер, оказавшийся ей до колен, и стала
откручивать крышку с термоса.
- Беги скорее, он нас засек! Переплывет и поймает. А я бы с удовольствием
погрелась в твоей волчьей шкуре. Она мне нравится.
У Ярослава защемило нижнюю челюсть - такой знакомый толчок, предвещающий,
что нужно вставать под душ. Однако он стиснул зубы, процедил:
- Этот тоже не боится ледяной воды?
- Не то слово, он супермен. Беги! Уведи его от нас. Наконец-то мы
встретились. Ты ждал меня? Ждал или не ждал - признавайся?!
Голос ее был зовущим, обвораживающим... Ярослав убежал за каменную гряду
и, скрываясь за ней, двинулся вдоль берега. Разбитый бинокль он оставил в
рюкзаке и потому наблюдать за суперменом было сложно. Тот не знал
местности и несся к теснине, где за поворотом шумел порог.
5
Охота на лис его совершенно не интересовала, впрочем, как и сама лиса,
вылезшая из холодной воды и утратившая весь свой огненный блеск. Двигало
только одно - желание украсть девушку из Дворянского Гнезда, и не кухарку,
которую могут и подарить и которой некогда играть в спортивные игры, а
благородную, с голубой кровью. Причем увести из-под носа этого бородача!
Спрямляя путь, Ярослав перескочил ленточный луг, пробрался сквозь залитые
водой кусты и, обойдя порог, оказался у нижнего бьефа. Бородач появился на
берегу спустя четверть часа и тут понял, что протоку вплавь не одолеть,
даже если ты и супермен: над белопенным потоком висела водяная пыль и
перекрещенные радуги. Ему бы вернуться назад, однако парень отступать не
умел и упрямо стремился вперед, не подозревая, что эта теснина тянется на
несколько километров, чуть ли не до Летнего озера. Ярослав увлек его
подальше, затем повесил на приметное деревце радиомаяк и побежал назад.
Растревоженная появлением "лисички" память обострила прошлые печальные
чувства, всколыхнула заведомую неприязнь ко всяким случайно забредающим и
заплывающим в заповедник зверям, будь они хоть рысями, лисами или
моржами...
Огромный валун, у которого грелась пловчиха, был на месте, а она исчезла...
Ярослав обошел камень вокруг и остановился с полным ощущением
неестественности происходящего: будто видение сморгнул...
- Где мой охотник? - вдруг послышался за спиной спокойный голос. - Ты сбил
его со следа?
Ярослав медленно обернулся, чтобы не спугнуть эту слуховую галлюцинацию...
Перед ним была совершенно другая девушка - не та мокрая, посиневшая и
скукоженная "лиса", переплывшая протоку. Высохла, согрелась на солнце и
преобразилась!
Чуть удлиненное лицо, высокий взлет тонких бровей, легкая улыбка у губ и
каштановые с золотистым отливом волосы, оттягивающие чуть набок маленькую
головку. Точно такая, как на иконах "Утоли моя печали". Или на черной
лестнице. Только вместо белых одежд позаимствованный у Ярослава грубый
толстый свитер из крестьянской шерсти. И здоровые, сильные ноги...
Ярослав стоял, прислонившись к камню, смотрел и молчал. Между тем призрак
не исчезал, напротив, оживал и узнавался еще больше.
- Почему ты молчишь? - спросила требовательно. - Что это с тобой?
- Ничего, - проговорил он оловянными губами.
- В таком случае отвечай! Где охотник?
- Идет вдоль протоки к озеру, - Ярослав отвернулся. - Этого не может
быть...
- Чего не может быть?
- Ничего не может быть! - Он схватил рюкзак, затянул горловину. - Вы тут
развлекайтесь, а мне пора. Радиомаяк висит в двух километрах за порогом,
найдете.
Девушка соскользнула с камня и встала у него на пути.
- Я тебя не отпускаю! Останешься со мной. И почему стал звать на "вы"?
Помнится, когда ты уходил, мы были ближе.
- Не могу... Мне пора! - Ярослав снова отвернулся, чтобы не смотреть в ее
лицо. - Я должен уйти!
Она фамильярно взяла его за небритый подбородок пальчиками, приподняла
голову, сказала властно и резко:
- Посмотри мне в глаза!.. Почему уходишь? Я не отпускаю тебя!
Высыхающие ее волосы становились легкими и волнистыми - точно такими же,
как тогда, на "лестнице любви"...
- Мне нужно идти, - проговорил он, опасаясь встретиться с ней взглядом.
- Ты правда волк-одиночка?
- Мне хорошо, люблю одиночество.
- Где твое логовище? В Скиту?
- Да, это далеко отсюда. - Он обошел "лису" и направился в гору, не думая,
куда, только чтобы уйти. - Желаю успеха в охоте!
- Как тебя зовут? - крикнула она в спину. Он не хотел отвечать, вернее,
подумал так, но обернулся и сказал:
- Ярослав. Меня зовут Ярослав.
- Отлично, я буду звать тебя Ярый! Ты не против? Хорошо звучит - Ярый?..
Почему ты не спросишь мое имя?
За годы, прожитые в одиночестве, он знал, что такое тоска, тем более тоска
по женщине; он знал ее силу, когда любая женщина кажется обворожительной и
прекрасной, особенно если тебе уже двадцать семь, и даже удивительный
лебединый край начинает казаться не таким уж и удивительным...
И эта тоска заставила его остановиться, будто перед красным флажком
волчьего обклада. Все летело к черту - гордость, сила духа, жажда воли и
самое опасное - рассудок, ибо это безумие - верить в призраки...
- Как же твое имя? - будто бы нехотя спросил он. Девушка засмеялась и
победно приблизилась к Ярославу.
- Вот видишь, и ты устал от одиночества, правда? И сейчас в моей власти.
Скажешь, нет?
Он отвернулся, хотя краем глаза удерживал на ней взгляд: в
проницательности ей отказать было нельзя...
- Называй меня Юлией, - благосклонно вымолвила она и подала руку для
поцелуя. Хочешь быть моим боярином?
Ярослав взял ее руку, коротко прикоснулся губами и сказал через силу:
- Не хочу.
- Почему? - изумилась она и вскинула красивые, выгнутые высокими дугами
брови. - Боярин Ярый! Как хорошо звучит, ты прислушайся.
- Все равно не хочу. У тебя есть настоящий боярин, с бородой и
пеленгатором. К тому же супермен.
- У меня много бояр... Ты отпустишь бороду и станешь моим боярином. Я так
хочу!
- Не люблю ходить в стае, - выдавил он.
- Знаешь, я скоро уезжаю, - вдруг призналась Юлия грустно. - И надолго, на
несколько месяцев, за границу.
- У тебя когда-нибудь было... белое платье?.. Нет! Не то спросил!..
Когда-нибудь болели ноги? Чтобы ходила с трудом?
И первый раз прямо посмотрел в блеснувшие глаза.
- Ноги? - Она утратила свою наигранную властность и на миг стала
беспомощной. - Да... Болели ноги. Мы жили на севере... Начинался
полиартрит... Я едва передвигалась целый год, ездила в коляске... Потом
дядя увез меня... Почему ты об этом спросил? Почему?
- Не может быть...
- Что не может быть? Что?.. У меня правда болели суставы. А теперь -
посмотри, не осталось следа. Потому что я мыла их живой водой.
- Это для тебя берут воду?
- Конечно, для кого же еще? Здесь все существует только для меня.
Он решился сказать, хотя боялся ошибиться до последнего мгновения.
- Я видел тебя. Мы встречались на черной лестнице. Ее называли "лестница
любви"...
- Неправда! - засмеялась она. - Ты не мог меня видеть. Никогда!
- Ты призрак с каштановыми волосами...
- Не говори пошлостей, пожалуйста... Я этого не терплю!
- Пошлости?.. Это не пошлости! Идем сейчас же ко мне и я тебе покажу!
- Что покажешь? Что у тебя интересного?
- Твои портреты... Нет, твои иконы!
- Это уже романтичнее, - грустно одобрила она. - Юноша пишет мои иконы...
Эх, жаль, если бы не за границу... Мне так плохо, не хочу ехать.
- Ну так и не езди! - засмеялся он. - Пойдем в Скит!
Юлия вздохнула и зябко съежилась - с реки несло холодом. Ярослав снова
достал свитер, развернул его мешком и молча надел на нее, не продевая руки
в рукава, - она приняла это как должное.
- Ничего нельзя изменить, все согласовано... Я приеду к тебе в логовище.
Завтра или послезавтра. У тебя там хорошо? Интересно?
- Не знаю... Мой дом стоит под горой, на озере. Там красиво...
- Ну да, я помню твой дом, - как-то бездумно проронила она.
- Ты не можешь помнить, ты никогда не была в Скиту! - чуть ли не закричал
Ярослав.
- Нет, была... У тебя еще с горы течет ручей, потому что ледник тает. И
очень хорошая вода...
- Да-да, ваши люди приезжают за ней на лодке...
- Как бы мне хотелось искупаться в этой воде! С головой!
- Ко мне нельзя сейчас приехать, - вспомнил он. - Ни на чем.
- Почему?
- Лебеди вывели птенцов.
- А, понимаю... Тогда прилечу на вертолете.
- Запрещено. Распугаешь всех птиц.
- Как же к тебе попасть?
- Пешком далеко, если не знаешь прямых путей. А ты их не знаешь. Пойдем
сейчас! Искупаешься и посмотришь на иконы.
- Ярый! Сказала же, не терплю пошлости! - внезапно выкрикнула она. - Зачем
же ты так?.. От тебя исходит такая сильная и мощная энергия... А ты
говоришь как последний ловелас! Как этот боярин!
Юлия глянула на другой берег протоки и замолчала.
- У тебя в самом деле болели ноги? - спросил он.
- Хорошо, приду пешком, - решилась она. - У меня давно не болят ноги! И
тогда верну свитер.
- При чем здесь свитер?!
- При том, что мне в этом свитере хорошо! Но мне нельзя брать чужих вещей!
- Это не чужие вещи!
Она махнула рукой и пошла вдоль протоки, уверенная и независимая.
Ярослав проводил ее взглядом, сел на камень и пожалел, что она так
легкомысленно пообещала то, чего не сможет выполнить, и это лишь
сиюминутный каприз...
Он так и не верил, что это пришла Она... И с каждой минутой жалел все
сильнее и сильнее, до сердечной боли, до неуемного желания догнать ее,
чтобы еще раз посмотреть... Найти слова, уговорить, умолить остаться...
6
Он побежал с берега протоки к себе в Скит и, не обнаружив ни одной доски с
левкасом, взял черновую, не строганную, а только обтесанную топором, и, не
пропитывая олифой, стал писать новую икону. Он старался не расплескать, не
сморгнуть ее образ, и потому писал почти с закрытыми глазами, и, когда
стемнело, ему не понадобился свет. Всю ночь он трудился, как Сезанн, и
поразительно, без света не путал краски. Но не мог различить испачканные
кисти, и те часто подводили, выбрасывая на доску мазок неожиданного цвета,
и тогда он бросил их на пол и стал писать пальцами. Ее лик начинал
медленно светиться в темноте, и оставалось лишь дополнять этот свет, а
вернее, убирать тень.
К утру икона была готова, и в сумерках она казалась прекрасной. Ярослав
уснул тут же, возле доски, установленной на самодельном мольберте, но
когда проснулся и при солнечном свете глянул на свое творение - ужаснулся!
Не было ничего, даже намека на то, что здесь изображено человеческое лицо:
только беспорядочные, хаотичные мазки самых разных цветов и оттенков,
никак не гармонирующих друг с другом. Словно кто-то пришел и все испортил,
пока он спал!
Подавленный и смущенный, Ярослав днем время от времени поднимался в
мансарду и уходил в полной растерянности. Но когда на улице снова начало
темнеть, из этой мазни опять стал проглядывать Ее образ. Сначала едва
уловимый, призрачный, словно размытый дождем, но чем темнее становилось,
тем лик становился выразительнее и начинал светиться, как прошлой ночью.
Вдохновленный таким чудом, Ярослав поздно вечером не выдержал и, несмотря
на сезон покоя в заповеднике, погнал на лодке в Летнее озеро, благо что
ночи уже были короткие и не темные. Моторку оставил не там, где оставлял
обычно, когда ездил в Усть-Маегу, а на протоке, сам же подобрался к
Дворянскому Гнезду с тыльной стороны, от фамильного склепа князей
Захарьиных. Стальная решетка напоминала копья, выставленные по всему
периметру, однако не так, чтобы не перебраться. Он больше опасался
сигнализации, хотя с сумерками спускали собак, и, кажется, она и
сработала, потому что стоило ему встать на фундамент из дикого камня и
взяться за прутья, как на территории усадьбы замелькали фигуры людей,
прячущихся за деревьями.
Ярослав отскочил от забора и залег за камни. Двое парней в спортивных
костюмах точно вышли к месту, где он пытался одолеть забор, один приложил
к уху радиостанцию и что-то передал. Прорваться на территорию через забор
было невозможно, Ярослав оставил все попытки, отошел, пригибаясь, в лес и
часа полтора бродил на некотором расстоянии от усадьбы, вызывая лай чутких
овчарок, потом забрался на старую сосну и долго наблюдал за домом. Надежды
на то, что Юлия поймет, отчего тревога, и выйдет, не оставалось, к тому же
вряд ли ее выпустят...
И все-таки было приятно и грустно смотреть на дом, за стенами которого
была Она.
На следующий день он сделал еще одну попытку, однако, подъезжая на малых
оборотах к вчерашнему месту, заметил на берегу человека - его вычислили и
встречали теперь на дальних подступах. Он проехал мимо, к своему каменному
гаражу, где стояла "Нива", для видимости вошел в него, поторчал несколько
минут, озирая пространство сквозь щель приоткрытой двери, и уехал назад в
Скит.
Он снова жалел, что когда-то выбросил радиотелефон, оставленный кухаркой.
Это была единственная ниточка, связующая с Дворянским Гнездом. Можно
позвонить, набраться наглости и попросить, чтобы пригласили Юлию...
После этого он отказался даже от мысли встретиться с ней. И не поверил
своим глазам, когда через пять дней увидел Ее, идущую краем озера.
Терем стоял высоко, на уступе горы, вид открывался, как с самолета, но
молчаливый и пустынный, так что всякий движущийся предмет немедленно
выхватывался зрением. Расстояние еще было велико, а единственный бинокль
разбит, однако он не сомневался, что крошечная оранжевая точка вдали - это
Она, рожденная воображением, но реально существующая на свете женщина с
каштановыми волосами...
Ярослав копал землю в огородце за теремом - южный склон давно прогрелся -
и, будто дачник, попутно загорал. Он отшвырнул лопату и побежал было
навстречу ей, и удержал его только голый каменный развал, покрывающий
склон до самой подошвы: через десяток метров от босых ног останутся
лохмотья...
- Она пришла, - шептал Ярослав как молитву. - Она пришла, пришла...
Потом вспомнил ее строптивость - что при встрече, что при расставании - и
враз умерил свой щенячий восторг.
И все-таки, поглядывая вдаль, он вернулся в огород, взял лопату и кое-как
докопал гряду. Яркая точка на фоне синего озера и голубоватого от
лишайников камня приближалась медленно, чувствовалось, дорожка вымотала
путника. Ярослав лег на вскопанную, пухлую землю, хорошо удобренную
многими поколениями прежних жителей Скита, и ощутил ее живое, солнечное
тепло. Будто на пляже, он нагреб земли перед собой и положил голову.
Точка превращалась в пятнышко: словно и впрямь по берегу бежала
лисица-огневка...
Ей еще было около часа пути, тем более в гору.
Ярослав продолжал видеть ее сквозь веки, а может, это было всего-навсего
оранжевое солнечное пятно... Юлия вдруг полетела над землей, несомая
сквозняком, как шаровая молния, и скоро ее бесформенная фигурка приняла
очертания.
Она была полуобнаженной, темной от загара и отчего-то по-негритянски
черноволосой; на бедрах изрезанная в ремешки ткань от крыла дельтаплана.
Ярослав отчетливо понимал, что это сон, однако не хотел прерывать его и
жаждал завершения. Юлия приблизилась к нему, встала на колени и откинулась
назад, опершись на руки. Он потянулся рукой к ее животу и едва коснулся,
как чернокожая путница вновь обернулась в легкий оранжевый мячик.
Шаровая молния медленно прокатилась по позвоночнику, заставила выгнуться
его, как ветку в огне, и бесшумный, судорожный взрыв довершил дело. Он
зарылся головой в землю, распластал руки и затаил дыхание, преодолевая
воздушную яму, а когда под плоскостями вновь ощутил упругость, тут же
смущенно вскочил на ноги.
Земля приняла семя и оплодотворилась...
Почему-то он не ощутил ни досады, ни недовольства собой от этой внезапной,
постыдной юношеской слабости, разве что поднял грабли и заборонил измятую
грядку.
И спал-то всего несколько минут. Юлия отвернула от озера и начала подъем в
гору, наискось перерезая каменные развалы, чтобы подсократить путь. Она не
увидела каменной лестницы, спускающейся к озеру, или не захотела
подниматься по ней... Лица еще не разглядеть, только взмахи балансирующих
рук...
Ярослав встал под душ, отвернул вентиль и почему-то не ощутил холода: вода
напоминала парное молоко. Черная земля смывалась легко и даже чуть
взмыливалась пузырящейся пеной. Сквозь стекающие струи он видел Юлию, как
сквозь слезы, и теперь чувствовал тихую затаенную радость, будто вместе со
взрывом шаровой молнии сгорела тоскующая, безрассудная страсть, и теперь
он смывал с себя золу, копоть и остатки сна.
Он вышел из-под душа, когда путница поднялась на уступ и на минуту
остановилась. Кожа на голове и плечах одеревенела, потеряла
чувствительность, и ему казалось, что он растирает полотенцем чужое тело.
Юлия повесила принесенный свитер Ярослава на парапет крыльца и, усевшись
на ступени, стала смотреть на гору, где на северном склоне еще не стаял
ледник.
- Здравствуй, - проговорил он. - Я ждал тебя...
- А, привет, - бросила она, не отрывая взгляда от ледника.
Это как-то сразу остудило Ярослава.
Юлия пересекла огород по вскопанной грядке и, приставив ладонь козырьком,
снова оглядела вершину, словно что-то искала.
- А когда он растает? - вдруг спросила она.
- К августу, - проговорил Ярослав. - А в сентябре снова ляжет снег.
- Ты поднимался туда?
- Там пусто, только лед... Если хочешь, мы можем сходить и посмотреть.
- Очень хочу, но я сейчас не доползу, устала, - призналась Юлия. - Вот
когда отдохну...
- Заходи в мой дом! - торжественно сказал он и распахнул дверь. - Сейчас я
приготовлю....
- Не спеши, Ярый... Не хочется уходить, здесь так хорошо. И логовище у
тебя хорошее, - будничным голосом похвалила она, даже как следует не
посмотрев на терем. - И вид замечательный... Этот домик сам строил?
- Фантазии на вольную тему, - отмахнулся он. - Нравится?
- А стихи ты не пишешь?
- Нет, не пробовал. И что-то не тянуло.
- Даже когда влюблялся?
Ярослав попытался уклониться от вопросов: настораживала ее невозмутимость
и слишком легкое суждение обо всем.
- Хочешь искупаться с дороги? Ты же мечтала. - Он тайно рассматривал ее:
усталая, она казалась беззащитной и совсем не походила на ту женщину с
каштановыми волосами.
- Искупаться?.. Да-да, хотела, конечно, хотела. - Юлия оживилась. - Даже
мечтала... Матерь Божья, наконец-то я добралась до источника!
- Только вода очень холодная, не успевает нагреться. Но я могу принести
горячей!
- Ни в коем случае! - обрадовалась Юлия. - Я же морж! Я тебе говорила!
Она стащила спортивный костюм, мокрую от пота майку и встала под душ,
вскинув руки.
- Боже!.. Какая вода! Это ведь живая вода! Живая вода!
- Хочешь, принесу шампунь и мыло? - предложил Ярослав.
- С ума сошел! Кто же моется в живой воде с мылом?! - Теперь она стояла
под ледяным душем не шевелясь и закрыв глаза. - Я взлетаю! Святая вода...
Завидую тебе! Ты каждый день можешь не только пить, но и купаться в живой
воде. Это потрясающе, да?
Ярослав только пожал плечами.
- Я привык... Чувствую только холод. Но царапины и ссадины на руках
заживают очень быстро.
- Хочу здесь жить! - вдруг воскликнула Юля, обдавая его жаркой волной
предчувствия.
Потом она попросила полотенце и надо было идти в дом, где Ярослав
неожиданно вспомнил, что Юлия пришла налегке, без рюкзака и каких-либо
вещей. Даже если знать тропу через горный кряж, все равно это десять часов
ходьбы, а то и больше. Отправиться в такое путешествие без куска хлеба,
без ножа, спичек мог лишь самоуверенный и абсолютно неопытный человек. Но
она все-таки одолела такую дорогу... Значит, ее кто-то вел, сопровождал
какой-нибудь боярин, может, снова тот бородатый супермен...
Высунувшись в дверной проем, Ярослав неожиданно увидел Юлию под струями
воды. Она успела загореть, и там, где был купальник, остались узкие белые
полосы...
Оплодотворенная земля спасала от безрассудства, хотя он летел в воздушную
яму и крылья не находили опоры...
Ярослав повесил полотенце на парапет, ушел в дом и принялся собирать на
стол. Угощать гостью особенно было нечем; в запасах имелось несколько
банок тушеного мяса, сгущенки и много - целый бак из нержавейки - соленого
сала. В общем, пища не для обитательницы Дворянского Гнезда, и на какой-то
миг он ощутил неловкость не привыкшего к нищете человека, однако махнул
рукой: чем богаты, тем и рады, пусть попробует волчьей пищи...
Он вывалил постную конскую тушенку на сковороду, добавил туда мелко
нарезанного сала, репчатого лука и вчерашней отварной картошки, выращенной
на собственном огороде. Гулять так гулять!
Время от времени он выглядывал в окно - гостья все еще купалась в струях
холодной воды и, смазанная, размытая ими, напоминала акварельный оранжевый
мазок. К душу спустилась стайка горных козлов на водопой, стояли
полукругом возле налитой лужи и пили, изредка вскидывая настороженные
головки, будто рассматривали купающуюся женщину. Обычно они спускались
ниже, к озеру, и следовало бы отпугнуть их, чтобы не приваживать, иначе за
лето разворотят изгородь и выбьют весь огород, но это значило бы, что он
подглядывал...
Козлов выпустили в заповедник лет десять назад, и теперь они расплодились,
жили в основном возле Скита, привыкли к Ярославу и немедленно исчезали,
если тут появлялись егеря. Однако Юлию они не боялись, возможно, потому,
что она была призраком...
Она пришла, когда блюдо было готово, обмотанная полотенцем, развесив
купальник и майку на забор под окном.
- Это твои овцы, Циклоп? - весело спросила она и впервые улыбнулась.
- Дикие горные козлы, - обронил Ярослав.
- А почему они ручные?
- Потому что ты... - Он осекся, вспомнив о пошлости. - Потому что они тебя
не боятся.
- Нет, это потому, что ты их приручил... Помнишь, как в сказке, где
Маленький Принц приручил лису?
- Не лису, а лиса, между прочим, - поправил он.
- Не забывай, приручать - это значит делать зависимыми, - зачем-то
напомнила она. - Это опасно для всех. Кто приручил и кого приручили.
- Что-то я не совсем понимаю, о чем ты? Или о ком?
- Но мне это не грозит! - засмеялась Юлия и потеряла интерес к теме. - А
знаешь, почему вода здесь живая? Потому что она - талая. Талая вода - это
чудо! Она насыщена солнечной энергией!
- Так почему же опасно приручать? - спросил Ярослав, желая продолжить
разговор, но она и тут увернулась.
- Ой, чем это так вкусно пахнет? - Она сунулась к плите, подняла крышку со
сковороды.
- Волчья пища...
- Нет, это пища богов!.. Почему ты живешь один?
Эта ее способность мгновенно переключаться слегка обескураживала Ярослава.
- Потому что всех научных работников заповедника сократили...
- Я не о том, Ярый! - погрозила пальчиком. - Почему без жены? Или без
женщины? Красивый молодой волк и без волчицы...
- Ждал тебя, - признался он. - Жил и ждал, когда ты придешь.
- Ты сейчас опять сказал пошлость, - строго заметила Юлия. - Это
недостойно для... матерого зверя.
- Не веришь?
Она приблизилась, посмотрела в глаза, сказала серьезно:
- Пока не вижу... Не чувствую.
- Хорошо... Пожалуй, ты права. Я просто люблю одиночество и волю.
- Неправда! - мгновенно отозвалась она. - Ты страдаешь от одиночества! Я
вижу! И тебе наскучила воля... Ты же хочешь, чтобы тебя приручили? Вижу,
хочешь!.. А что ты хотел мне показать? Помнишь, ты заинтриговал меня?
Говорил сначала пошлости, а потом... о лестнице любви и иконах. Когда
начнется экскурсия?
- Как только стемнеет...
- А я хочу сейчас!
С ней было трудно спорить, и, чтобы уйти от ответа, Ярослав принес свой
спортивный костюм и, указав на дверь, попросил переодеться. На удивление,
она не воспротивилась, а только улыбнулась понимающе и удалилась в
комнату. Тем временем он постелил новую клеенку и накрыл на стол,
поразмыслив, выставил водку: более благородного напитка в доме не было.
Прошло минут пять, Юлия не появлялась, он подумал и убрал со стола
водку... Потом снова вернул на место: к волчьей пище и напитки
соответствующие...
И опять передумал: второпях надавил в кастрюльке собранной по весне
клюквы, вылил туда водку и добавил сахара. Получилась розовая полусладкая
настойка, которая смотрелась в лучах заходящего солнца как дорогое вино.
Еще через пять минут не выдержал и подошел к двери, легонько постучал,
окликнул - полная тишина.
Тогда он приоткрыл створку и с опаской заглянул в комнату.
Юлия спала на его постели, так и не успев переодеться в костюм, который
держала в руках, и на ее расслабленном от сна лице Ярослав увидел высшую
степень блаженства.
И только сейчас она стала сама собой - призраком с каштановыми волосами...
7
Часа три, до темноты он бродил возле своего терема, отгонял обнаглевших
горных козлов, пробовал копать грядки, однако мысли были прикованы к
спящей Юлии. Самое время было отвести ее в мансарду и показать иконы, на
которые так долго покушался хозяин Дворянского Гнезда, вероятно, узнав на
них Юлию. Но разбудить ее не хватало мужества. Он угадывал в ней властную,
сильную женщину и готов был ей подчиняться...
Где-то в подсознании еще бушевал протест человека, привыкшего к
одиночеству, к замкнутой жизни, к собственной власти над собой, но он уже
знал, что никогда не сможет противостоять ей, и в эти мгновения вспоминал
свою мать, воля которой была непререкаема.
Он занес и развесил в доме ее одежду, не удержавшись, ощупал карманы
куртки и нашел шведский складной ножик, газовую зажигалку, крохотное
зеркальце с расческой и половинку бутерброда с колбасой, аккуратно
завернутого в бумагу.
Для ее припасов не нужно было ни рюкзака, ни дамской сумочки...
Иногда он осторожно входил в комнату, укрывал ее своим полушубком,
поправлял его - а в общем-то искал причину, чтобы, замерев у изголовья,
любоваться ее лицом. В полутьме оно казалось прекрасным, как икона,
написанная во тьме, от глубокого сна гримаса усталости стаивала, и
чудилось, что возле губ вызревает легкая улыбка.
В полночь он развел в теплой воде сгущенное молоко и, оставив попытку
растолкать, стал поить сонную. Голова Юлии лежала на руке, согнутой в
локте, пересохшие губы ловили край кружки, он едва влил ей в рот молоко, и
половина пролилась на полотенце.
- Сколько времени? - вдруг спросила она хрипловато.
- Двенадцать ночи, - успокоил он, укладывая ее голову на подушку, хотя был
уверен, что она не просыпалась.
Потом он развел на улице костер, повесил чайник и принес гитару - так
обыкновенно он проводил вечера, когда был один. И обнаружил, что глушить
мужскую тоску вовсе нет необходимости, на душе спокойно и весело. Разве
что в ночной птичий гам изредка вклинивался долгий и трубно-звучный
лебединый крик, доносящийся с озера: что-то птиц беспокоило, возможно, по
берегу рыскали лисы.
Вдруг ему показалось, что она встала, в темноте бродит по терему и не
может найти дверей. Ярослав побежал к дому, зажег у входа свечу, осветил
коридор - никого. Юлия спала, раскинув руки и сбив на пол овчинный
полушубок; полотенце давно развязалось на груди, и ее обнаженное чуть
изогнутое тело в темноте источало свет. Ей было жарко, влажный лоб, и при
этом пересохшие, шершавые губы...
Он накрыл ее простыней, но когда вернулся с кружкой воды, она снова
оказалась раздетой. Пила на сей раз хоть и жадно, но пролила на грудь
совсем немного, растерла воду с блаженной улыбкой.
- Талая вода... солнечная энергия... Но эта вода еще и святая. Ты же
ничего не знаешь. Она святая...
- Да-да, - согласился он, бережно опуская ее на постель. - Спи, еще ночь...
- Холодная капля дождя, - пролепетала она замирающим голосом. - Ударилась
о висок.... И согрелась.
Ярослав посчитал это за сонный бред, однако когда снова оказался у костра
и мысленно повторил сказанное Юлией, узрел в этих словах глубокий смысл.
Это напоминало слова из песни, поэтому он подтянул к себе гитару и стал
подбирать музыку. Композитор из него был никудышный, однако тут что-то
начало получаться.
Холодная капля дождя Ударилась о висок И согрелась...
Он словно оттолкнулся от этих строк, нашел ритм, выстроил несколько
музыкальных фраз, и получилась удивительная мелодия. Только слов к этой
песне не было, вернее, не находилось иных, чтобы продолжить заданную Юлией
тему. В голове и на языке вертелись какие-то обрывки - что-то о талой
воде, о живой воде и о солнечной энергии...
И только начало складываться - еще бы миг, и все сошлось, как пасьянс, но
Ярослав вдруг снова ощутил толчок тревоги - показалось, ее сейчас нет в
доме! Он бросил гитару, осторожно пробрался в терем и приоткрыл дверь
комнаты - кровать была пуста...
Не поверил, ощупал постель руками - одеяло еще хранило тепло...
Он отыскал фонарик - запускать электростанцию было некогда, - обошел весь
дом, позвал вполголоса:
- Юля!.. Юлия!
Кричать было бесполезно, он чувствовал пустоту. Выскочив на улицу, Ярослав
пошарил лучом возле терема, хотя и без того ночь выдалась светлая,
человеческую фигуру можно увидеть без фонаря.
Она исчезла...
Отвлекся всего на полчаса, и вот потерял...
Он стоял, тупо соображая, уж не галлюцинации ли все это - ее появление в
Скиту? Не итог ли это тоскующего воображения? Он снова заскочил в дом,
нашел развешанную на веревке ее одежду, осмотрел - нет, вот же! Вот! И
запах ее... Неужели ушла? Неужели ее ждал какой-нибудь боярин в заранее
условленный час?
Если ушла, то обратным путем, по лестнице вниз, к озеру, и можно еще
догнать! Ярослав кинулся под гору по лестнице, но скоро потерял ее ступени
и помчался по развалу. Чудом не свернул шею, кувыркнувшись на влажном от
росы лишайнике...
На берегу ее тоже не оказалось. Он предполагал, каким маршрутом Юлия может
уйти, пробежал с километр, а может и больше, и встал: так далеко уйти бы
она не могла, даже с помощью боярина. В темноте, на ощупь, целый час надо,
чтобы одолеть это расстояние, а если бы подсвечивали дорогу фонарем - он
бы заметил с горы...
Назад он брел растерянный и опустошенный - так и заканчивается погоня за
призраком: рукой не возьмешь, и если даже настиг, промчишься сквозь него,
как сквозь облако...
Ярослав стал подниматься по лестнице, теша мысль о чуде: допустим, он
войдет сейчас в комнату, а она там, и никуда не исчезала. Ноги
одеревенели, каждая ступень давалась с трудом, и было одно желание - лечь
на этой лестнице и больше не двигаться. И он бы лег, если в следующую
секунду не заметил на белесом горбе ледника ясно различимую черную точку,
движущуюся вниз. Это был человек! Горных козлов в это время хлебом не
заманишь на лед!
Ступени он одолел одним духом, перескочил через свой огород и полез в гору
напрямую, не по тропе. Буксовал на осыпи, обрушивая вниз щебенку, хватаясь
за кустики, забирался на уступы - гора-то была пустяковая, чуть больше
трехсот метров, но показалось, Эверест штурмовал, пока достиг нижней
кромки тающего снега с северной стороны.
И перехватил ее у этой кромки. Юлия несла в руках кусок крупитчатого,
фирнового льда...
Ярослав сел на камень. Под ногами журчала вода. Чуть ниже был устроен
желоб, переходящий в трубы, по которым вода попадала в молоковозную бочку.
- Я потерял тебя, - сказал он. - Почему ты пошла одна?
- Не хотела отрывать, ты так самозабвенно играл...
- Можно было подождать рассвета...
- Нет, нельзя ждать... - Голос ее стал жалостным. - Знаешь, я
поскользнулась и упала. А лед, как битое стекло... Твои брюки порвала, и,
кажется, теперь у меня синяк. Колено болит...
- Я понесу тебя на руках. - Ярослав сделал попытку подхватить ее на руки,
но Юлия увернулась.
- Нет! Ни в коем случае!
- Но почему? Почему?
Прихрамывая, она пошла вниз, засмеялась:
- Боюсь, приручишь меня. А меня приручать нельзя! Я же не горная коза!
- Хорошо, дай руку! - Ярослав догнал ее. - Ты сейчас отшибешь себе не
только колени!
- Сказала же - не приручай! - прикрикнула она и тут же сдобрилась, подала
ему свою ношу. - Возьми вот это, если хочешь помочь. Я руки отморозила.
Он взял ледышку, но она тут же выскользнула и забренчала по камням.
- Осторожнее! - гневно воскликнула Юлия. - Пожалуйста, осторожнее!.. Это
же самый чистый лед в мире! Замороженная святая вода!
Ярослав поднял тающий обломок и понес его, как хрустальную вазу, от
горячих рук лед таял, и тонкая струйка бежала на землю. Назад они
спускались по тропе, набитой козами. Возле дома он спохватился.
- Что же делать со льдом? У меня нет холодильника, а так он скоро
растает...
- Я принесла его, чтобы растопить руками, - сказала Юлия. - Быстро найди
чистую банку.
- Ничего не понимаю! - взмолился Ярослав и засмеялся. - Ты для этого
ходила на гору?
- Ну конечно!
Ярослав отыскал в сенях стеклянную банку, и Юлия, устроившись на крыльце,
стала топить лед. Пока руки были теплыми, вода бежала струйкой, и чем
меньше оставался кусочек льда - тем холоднее ладони и реже капли. Он
считал это игрой, пытался заговорить, однако она обрывала с каким-то
достойным, властным спокойствием. Оставшийся плоский осколок дотаивал
минут десять, ее заледеневшие пальцы потом едва распрямились, и все-таки
она не показала виду, что больно.
Воды набралось стакана два...
- Сколько времени? - спросила она устало, словно одолела длинную дорогу. -
Мне бы еще поспать, хотя бы часа три...
Было начало второго. Юлия взяла банку и пошла в комнату. Ярослав проводил
ее, укрыл одеялом.
- Погрей мне руки, - попросила она и, не дожидаясь ответа, сама
расстегнула молнию на его куртке, засунула ледяные руки под мышки. -
Студеные, да?.. Это потому что я натаяла святой воды. Только сейчас там не
солнечная энергия, а моя...
- Зачем? - шепотом спросил Ярослав. - Ничего не понимаю!..
- Когда согреются руки, я усну, - ушла она от ответа. - А ты иди к костру
и грейся. Тебе тоже будет холодно.
- Ты колдунья?
- У тебя получается хорошая песня, я слышала. Лишь слов пока нет. Но
ничего, они появятся со временем.
Ярослав чувствовал не холод под мышками, а жжение...
- Мне нужно показать тебе иконы, - вспомнил он, но она тут же оборвала:
- Молчи!.. Я видела. Поднялась в мансарду, пока ты пел... Ты не думай, я
все помню, как приходила к тебе на "лестницу любви"... Не говори ничего!
Это по моей воле Овидий Сергеевич купил Дворянское Гнездо. Хотела быть с
тобой рядом и с источником живой воды... Не жалей и разбуди, когда за мной
придут.
Ладони ее расслабились и выскользнули из подмышек. Юлия спала...
Ярослав почувствовал, что мерзнет, забило крупной дрожью, болезненный
озноб от груди начал растекаться по всему телу. Ярослав вышел на улицу,
расшевелил костер, подбросил дров и вплотную прижался к огню. Но чем
дольше грелся, тем холоднее становилось.. Происходило какое-то колдовство,
прикосновение к чему-то неведомому и тайному, как миг рождения или смерти.
Он словно очнулся и обнаружил в вещах знакомых и привычных глубинный
смысл, как в словах произнесенных Юлией строк. Совершалось некое действо,
открывающее узкий ход в неуловимый, но существующий параллельный мир. То
же самое он когда-то испытал на "лестнице любви", услышав Ее шаркающие
шаги...
И это было еще одним доказательством, что он не ошибся, не обознался...
А между тем реально существующий мир продолжал жить, и в тишине ночи
отчетливо доносился птичий свист, журчание воды, стекающей от ледника, и
легкий топот коз по уступам горы. Потом ко всему этому при-мешался еще
отдаленный ноющий гул, чуждый даже реальному миру. Сначала показалось, что
это гудит кипящий над костром чайник, но, отойдя в сторону, Ярослав
отчетливо услышал звенящий рев мощного лодочного мотора.
Лазейка в параллельный мир захлопнулась.
Кто-то, несмотря на все запреты и посты егерей, прорывался по протокам в
Скит. Ярослав сходил в дом и взял карабин, костер залил водой из чайника.
Мысль о том, что это погоня за Юлией, возникла сразу же: туристы и
браконьеры не рисковали в это время заезжать в заповедник, слишком уж было
накладно.
Около получаса мотолодка боролась с течением в Зимней протоке, затем
вырвалась на озерный простор, и на белесом фоне воды возник маленький
светлячок зеленой сигнальной лампы. Рискуя грохнуться на каменных развалах
склона, Ярослав побежал вниз, чтобы поспеть к берегу раньше, чем причалит
лодка, пожалел, что не взял фонаря, но возвращаться было поздно.
Берега достигли одновременно. Водометный катер из Дворянского Гнезда
ткнулся в камни и заглушил двигатель, на палубе стояли двое стриженых, у
одного под мышкой торчал ствол автомата, лиц не разглядеть - белесые пятна.
- На берег не сходить, - предупредил Ярослав из темноты. - И уберите
оружие.
8
Бандюки Закомарного словно не слышали приказа, стояли по обе стороны от
рубки, и теперь у второго в руках появился какой-то ствол. В этот момент
из рубки выскочил третий, видимо сидевший за рулем, и Ярослав узнал его по
бороде - тот самый охотник-супермен.
- Ярослав? - окликнул он спокойным и дружеским голосом. - Это вы, Ярослав?
- Да, это я, - откликнулся он и на всякий случай сразу же отошел в
сторону, чтобы не смогли стрелять на голос.
- Я ищу девушку. Вы знаете ее... Она здесь? Он не был уверен в том, о чем
спрашивал. Но отрицать сейчас не имело смысла, хотя и подмывало...
Во время "охоты на лис" этот боярин видел свитер Ярослава, в котором ушла
Юлия, и определить, откуда он взялся, не составляло труда, даже если она
не рассказывала о встрече на берегу протоки.
- Она очень устала и спит, - проговорил Ярослав. Супермен снова спустился
в рубку и появился назад через минуту - с кем-то советовался...
Стриженые ребята с автоматами стояли как статуи.
- Мы ее забираем с собой, - заявил бородач и спрыгнул на берег. - Вы где,
Ярослав? Слышали, что я сказал?
Ярослав вышел из-за камня, забросил карабин на плечо.
- Здесь, боярин, моя вотчина, - проговорил он, ощущая прилив воинственной
силы. - Пока Юлия не выспится, никуда не поедет.
Супермен подошел вплотную, дыхнул в лицо. Его дружелюбие как рукой сняло.
- Послушай, егерь... Ты понимаешь, что произошло?
- Она пришла ко мне. Пешком, через горы. И теперь находится у меня в
гостях. Ты нарушил покой в заповеднике, а потому я изымаю катер и
отправляю вас назад в пешем порядке. Я правильно понимаю, что произошло?
- Да, ты все правильно сказал... Только не отдаешь себе отчета и не
думаешь о последствиях.
Он был поздоровее ростом и шире в плечах, под тонкой маечкой бугрились
хорошо накачанные мышцы. И шея как у племенного бугая...
Но Ярослав угадывал пока неясную его нерешительность. И угроза его
происходила от некой зависимости - зависимости то ли от человека, который
находился в кубрике, то ли... от самой Юлии, от ее воли.
- Я все сказал, парень, - на американский, понятный ему манер проговорил
Ярослав. - Катер на прикол. Иди на палубу. А на рассвете всем на берег и
по азимуту к Летнему озеру.
Бородач все понял и резко поменял тактику:
- К тебе хорошо относится Овидий Сергеевич, надо ценить это и не портить
добрососедских отношений. Ты же дипломат, насколько мне известно... Очень
тебя прошу, поднимись к себе и приведи сюда нашу девушку. Сделай это сам и
не понуждай меня... к непопулярным мерам. А если тебе нравится катер...
возьмешь его себе. Когда девушка будет здесь.
- Да, катерок у тебя замечательный, - похвалил Ярослав. - Всю жизнь
мечтал... А если Юлия не захочет ехать с тобой?
- Этого не может быть, - уверенно заявил супермен. - Ты же понимаешь,
молодая девушка, детство не выветрилось... Нельзя злоупотреблять
романтическим настроением. К тому же мы с ней послезавтра уезжаем за
границу.
- Вы с ней? - Ярослав почему-то сразу поверил и ощутил всплеск ревности.
Боярин почувствовал это, надавил на больное место.
- Мы с ней. Надолго и вдвоем.
Тут уж надо было бить врага его же оружием.
- Поздно, боярин, она не поедет.
- Что ты хочешь сказать? - дрогнул и насторожился тот.
- То самое, о чем ты подумал, - отпарировал Ярослав и усмехнулся. - Катер
оставь себе. Так и быть, разрешаю сейчас же сняться с якоря, но озера
проходить на малых оборотах. Ты все понял?
В темноте не видно было выражения ни глаз, ни лица - белесое пятно,
окаймленное черной бородой, - однако Ярослав ощутил, как от супермена
пахнуло злостью. Ничего не говоря, он заскочил на палубу и, толкнув на
ходу стриженого с автоматом, скрылся в кубрике - пошел докладывать
начальству.
Ярослав подумал, что в кубрике находится Овидий Сергеевич. Но из недр
белого суденышка появился совсем незнакомый человек - Закомарного по
фигуре можно было узнать и ночью. Этот же как-то неумело спустился на
берег, поддерживаемый стриженым бойцом, и направился к Ярославу.
- Молодой человек, Елена моя племянница, - сообщил он встревоженным
голосом. - Прошу вас немедленно отвести меня к ней.
- Какая Елена? - откровенно удивился Ярослав. - У меня находится девушка
по имени Юлия.
Незнакомцу было за пятьдесят, и вид какой-то учительский, как у сельского
интеллигента.
- Да-да, - поправился он. - Юлия, моя племянница Юлия...
Путаница с именами насторожила Ярослава.
- Почему же назвали Еленой? Дядя...
- Так она представляется незнакомым людям, - вывернулся тот. - Я прошу
вас!..
Потревоженные лебеди перекликались в камышах, и создавалось ощущение
человеческой речи. Прислушиваясь, Ярослав почувствовал, как птичья тревога
и тоска заполняют сердце.
Дядя выждал, давая время на размышление, и приступил снова, со скрытой
угрозой:
- Что у вас было? Что между вами произошло? Признавайтесь мне сейчас же!
Вы соблазнили ее? Вы, взрослый мужчина, воспользовались девичьей
неопытностью? Говорите!
Его нельзя было дразнить, как бородача: сквозь угрозу прорывались
родственная боль и негодование.
- Спросите ее сами, - проронил Ярослав и пошел в гору.
Они поднимались долго - дядя часто спотыкался, скользил на размокающем от
росы лишайнике, и приходилось поджидать его, выслушивая возмущенное
бормотание. Найти в темноте лестницу среди курумника было трудно: она
органично вписывалась в каменный развал, виляя по склону.
И все же дядя забрался на уступ без передышки и остановился на ступенях
крыльца, астматически отпыхиваясь.
- Позовите... Елену, - снова ошибся он. - Сами позовите...
Ярослав расценил это как доверие.
- И это не все. Дайте мне фонарь или свечу. В вашем доме очень темно.
- Есть только свеча...
- Хорошо, дайте. И покажите, как подняться в мансарду.
- Зачем?
- Хочу увидеть сам.
Ярослав зажег свечу и вложил ее в руки дяди. Он поднял свет над головой и
смело пошел по лестнице...
А Ярослав осторожно проник в свою комнату - Юлия озябла и сама теперь
натянула на себя полушубок, свернувшись под ним калачиком, как тогда, на
теплом камне. Ярослав встал у изголовья на колени и просунул руку под
голову Юлии. Кажется, у нее поднималась температура, возможно, сказывалось
купание под ледяным душем.
Из полураскрытых губ тихо струилось чарующее дыхание...
Ярослав склонился и поцеловал их. И тут же почувствовал, как она
отозвалась на прикосновение и стала искать его губы, как недавно - край
кружки с водой...
Но теперь она уже не спала.
- За мной приехали, да?
- Твой дядя... Пошел смотреть иконы. Он называл тебя Еленой. Ты Елена?
Она не услышала, потому что не хотела отвечать.
- Мне было хорошо у тебя... В этой комнате чистая энергия... Как в талой
воде.
- Ты еще помнишь "лестницу любви"?
- Как не хочется просыпаться... И вставать на ноги.
- Мы же с тобой встречались, помнишь? Ты поднялась и ушла по черной
лестнице вниз. И сказала, чтобы я ждал.
- Иногда я забываю, что полиартрита давно нет. И боюсь вставать... Мне до
сих пор трудно ходить по земле.
- Не хочу, что бы ты уезжала. - Ярослав положил голову рядом на подушку,
вдыхая будоражащий запах ее дыхания.
- Я приеду, обязательно приеду, - пообещала она. - Через несколько
месяцев. И снова приду, чтобы искупаться в живой воде и напитаться твоей
энергией, как сейчас... А кто это кричит?
- Лебеди на озере...
- Принеси мне одежду, князь.
- Почему - князь? Меня зовут Ярослав.
- Потому что так хочу, - со знакомой капризной ноткой вымолвила она и
села, не стесняясь наготы. - Принеси одежду!
Он принес купальник, а вместо непросохшей майки и верхней одежды подал
свою тельняшку и спортивный костюм. Помог ей одеться, и, пока шнуровал
кроссовки, она гладила его волосы...
- Теперь встань, не шевелись и не мешай мне, - приказала она и взяла с
подоконника банку с талой святой водой. - И ни о чем не спрашивай.
Юлия плеснула воды в ладонь, умыла ему лицо, затем точно так же - руки.
Ярослав ощутил легкость в теле, какая бывает, когда бросаешь самолет из
горизонтального полета в свободное падение. А она набрала воды в рот,
прыснула на него и подставила край банки к губам.
- Выпей половину!
Он повиновался, продолжая падать к земле... Остатками воды Юлия умылась
сама, щедро поливая на лицо и руки, но пить не стала.
- Теперь ты навсегда мой. И будешь служить мне. До встречи, князь! Не
провожай меня, я этого не люблю.
- Капля дождя ударилась о висок и согрелась, - проговорил Ярослав.
- Холодная капля дождя, - поправила она и притворила за собой дверь...
9
После ее отъезда у Ярослава несколько дней все валилось из рук, и мало
того, он заболел. Что это было - непонятно: то ли простуда, то ли просто
хандра, несвойственная ему и никогда не испытанная. Ломило все тело,
выворачивало суставы, держалась температура, а главное - мир стал
безвкусным, природа, когда-то заманившая его в эти глухие места, казалась
самодовольной, тупой и упрямой, как горный козел. Таблетки и отвары не
помогали, трудотерапия, обычно спасающая его от тоски, вызывала лишь
раздражение, потому что не имела цели и была бесполезной. Так что грядки
оставались невскопанными, растерзанная гостями с гор изгородь
непоправленной и лебеди с выводками - без присмотра.
Ярослав хотел писать новую икону, брал все те же неструганые доски, кисти
и в тупом оцепенении бросал все на пол, ложился на постель, где спала
Юлия, и упирал глаза в потолок.
Ему чудилось, что от простыни и подушки все еще исходит чарующий запах
Юлии - называть ее Еленой он не мог, и, когда истощилась фантазия, Ярослав
вспомнил о майке, бережно хранящейся вместе с остальными вещами в
отдельном ящике шкафа. Она действительно не выветрилась, хотя просохла, и
на розовом поле остались белесые соляные разводья. Он радовался, что не
постирал ее, и теперь простенькая трикотажная тряпица не просто хранила
запах, как хранит его скошенная и высушенная трава; она впитала в себя
энергию Юлии, словно талая вода энергию солнца.
Он свернул майку, упаковал в пластиковый пакет и не расставался с ней, как
с талисманом.
И этот талисман помог ему встать и избавиться от непонятной болезни.
Перво-наперво Ярослав вспомнил о лебединых выводках - горели весенние
работы по подсчету поголовья и приплода, - собрал рюкзак, почистил
карабин, вместо разбитого бинокля взял оптический прицел и отправился к
гнездовьям - на Ледяное озеро, в северный угол заповедника Если на других
лед ломало и уносило паводком, то здесь, оторвавшись от берегов, он
оставался целым иногда до конца мая, поскольку Ледяное имело только
подземную связь с другими озерами через карстовые пещеры. Когда лебеди и
серые гуси выбирались с выводками отдыхать на льдину, она шевелилась, как
живая. Подсчет вести здесь было просто: отснял на пленку весь этот базар,
выложил из кадров общую картину и не спеша в домашних условиях пересчитал.
Затем полученную цифру можно было увеличить на сорок процентов, и это
станет общим поголовьем птиц в заповеднике. Такое нововведение Ярослав
сделал, когда сократили научных сотрудников, так что основным инструментом
стал фотоаппарат с сильным телеобъективом
На Ледяном озере стояла сакля из дикого камня с железной печкой, так что
он не брал с собой палатку и спальный мешок. Сюда не заглядывали туристы,
и, увидев разваленную до основания саклю, Ярослав сначала решил, что ее
сбило снежной лавиной, однако после тщательного осмотра обнаружил следы
рук человеческих, причем свежие. Кто-то подрубил балку, обрушил кровлю и
развалил стены, сложенные на глинистом растворе. Должно быть, перед этим
выволокли и изодрали в клочья два старых матраца, а жестяную печку он
нашел в полусотне метров, в лепешку смятую крупным валуном, который
валялся тут же.
И еще дальше - свежее кострище: попили чаю после трудов и ушли ..
За все годы его работы подобного варварства не случалось, хотя обиженных
на сотрудников и охрану заповедника во все времена было достаточно:
бывало, реквизировали и мотолодки, и автомобили, если попадались особо
опасные любители лебединого пера и пуха, который ценился в любом театре
оперы и балета выше, чем бриллианты.
Ярослав потратил весь следующий день, обошел озеро вокруг и следов охоты
не обнаружил - как их ни прячь, а все равно останутся пыжи, павшие после
выстрела на воду и прибитые к берегу. Да и птицы на льдине вели себя
спокойно, разве что их часовые поминутно окликали Ярослава, и он отвечал
им свистом, дескать, свой. Выходило, погромщики пришли сюда, чтобы
уничтожить жилье, то есть напакостить лично ему...
Из бывшей кровли - досок и кусков рубероида - он построил шалаш, нарубил
лапника и кое-как переночевал две ночи: от Ледяного озера веяло холодом,
особенно после захода солнца. Талисман спасал и тут, Ярослав доставал из
пакета майку Юлии, подкладывал под щеку и, чувствуя тепло, засыпал. Потом
сидел у костра и слушал лебединый говор. На третью ночь, выбравшись из
своей норы, он увидел зарево над горами. Невидимый источник света озарял
низкие облака, и, еще не оправившись от сна и озноба, Ярослав не обратил
на это внимания, полагая, что встает заря, и лишь когда развел костер,
сообразил, что зарево - на юге, в направлении Скита, и что колыхание
багровых отблесков на тучах напоминает далекий пожар.
Не дожидаясь рассвета, так и не закончив работу - требовалось еще пару
дней, - Ярослав пошел на это зарево, с каждым часом все больше наполняясь
тревогой. В лесах еще было слишком сыро, чтобы мог загореться подстил от
оставленного костра, так что полыхать с такой силой мог только терем. Он
прибавлял шагу и часто срывался в отчаянный бег, в общем, летел как на
пожар, хотя ясно понимал, что не поспеет. Была еще надежда на егерей, но
слабенькая: если и прибегут, то не смогут потушить...
Путь в сорок километров по затаеженным каменным торосам глубинного разлома
даже при быстрой ходьбе без остановок потребовал целый день. При солнечном
свете зарево пропало, но виден был гигантский дымный столб, окутавший
гору. К вечеру его придавило, рассеяло по земле, и тогда остро запахло
пожарищем...
От дома остался фундамент из дикого камня и глинобитная русская печь с
трубой, которая сейчас казалась несуразной и неестественно высокой. Вокруг
валялись залитые водой, потухшие и отвратительно воняющие головни,
искореженное в огне кровельное железо и фрагменты обугленной самодельной
мебели. Поспевшие раньше Ярослава егеря хмуро бродили возле пепелища и
тихо матюгались. Они уже установили, что это был умышленный поджог, причем
неизвестные преступники не пытались скрывать следы, напротив, выпячивали
их, оставив поблизости канистру из-под бензина и четкие отпечатки подошв
на вскопанной грядке. Егеря показывали вещественные доказательства,
грозили кому-то кулаками и хлопали Ярослава по плечам, утешая, дескать,
обязательно помогут восстановить дом, а он рылся среди головней,
переворачивал обугленные балки рухнувшей мансарды, и голоса их доносились
откуда-то издалека.
Ни одной иконы не уцелело...
В милицию было сообщено, но стражи порядка, как всегда, не спешили, искали
воздушный транспорт, да и, судя по дерзости и наглости преступления, найти
поджигателя не оставалось никакой надежды. Да и что его теперь искать?..
Ярослав отправил егерей по постам, а сам остался на пепелище и, как всякий
погорелец, весь следующий день рылся в золе и углях с призрачной надеждой
отыскать хотя бы единственную из тридцати четырех икон. Попадались слегка
оплавленные, выгоревшие тюбики из-под масляной краски, алюминиевая посуда,
совершенно целые фаянсовые чашки, оконные шпингалеты, жестяные наконечники
кистей и даже заклепки от джинсов. Все было изуродовано и исковеркано
огнем. Сейф, где оставалось дробовое ружье и боеприпасы, взорвался, и
уцелевшие карабинные патроны разлетелись на десятки метров. Был невредим
только склад - каменный сарай на отшибе, и все, что в нем находилось. Без
отопления под жилье он не годился - хоть и был сухой, но аккумулировал
холод и не прогревался даже летом.
Желание немедленно приступить к восстановлению было настолько сильным,
что, отказавшись от бесплодных поисков икон, Ярослав взял топор, лом и
стал расчищать пожарище. Кое-где пол уцелел и лишь обуглился, заваленный
головнями. И вот под одной из балок он и нашел "Утоли моя печали" - ту
самую, написанную пальцами в темноте после первой встречи с Юлией.
Сохранилась серединная часть, плотно придавленная матицей к полу, края
обгорели и теперь придавали иконе трагичный, но чарующий вид. Что-то
произошло с красками: возможно, под действием температуры изменились
оттенки и структура мазков, иначе все это следовало назвать чудом...
С обугленной доски взирал спокойный и мудрый лик Богородицы, видимый не
только в темноте, но и при свете солнца. Сначала Ярослав радовался этому,
как ребенок, рассматривал близко, отходил и глядел с расстояния, с одной
стороны, с другой - образ не исчезал, и печальные глаза все время смотрели
на него.
Но вскоре усомнился: а вдруг у него "поехала крыша" и ему все это чудится.
Ярослав снова брался за работу, отвлекался иными мыслями или купался под
уцелевшим душем, затем бежал к иконе - нет, светится лик!
И потом он уже не испытывал шока или неуемного горя и только вспоминал,
как строил этот терем, как вытесывал бревна, выбирал пазы, рубил углы под
руководством егеря, при этом не допуская его к работе, - хотелось
построить дом собственными руками. И как потом на зимней квартире в
Усть-Маеге выпиливал резные наличники и подзоры, круглые розетки с
фениксами и деревянные полотенца с магическими обережными знаками.
Ничего не помогло и не защитило...
С этими же воспоминаниями Ярослав начал строить камин в складе, установив
там икону, чтобы чувствовать ее взгляд. А поскольку ночи еще были
холодными, то спал на протопленной русской печи, под открытым небом,
укрываясь куском брезента. И всякий раз переносил туда Деву Утешительницу,
боясь с ней расстаться.
Там его и застал начальник милиции Щукин, на сей раз прибывший самолично,
чтобы разобраться с происшествием в заповеднике. Рыжебородый, с сивой
шевелюрой и расплющенным носом с вывернутыми ноздрями, он сам напоминал
разбойника с какого-нибудь сибирского купеческого тракта - такого лучше бы
обходить стороной, если встретится в лесу. Как ни странно, начальник
милиции считался человеком покладистым и слабохарактерным. После того как
Ярослав отпустил пленную байдарочницу, Щукин относился к нему недоверчиво.
Он выслушивал доводы, кивал согласно и мотал себе на ус: выкрутасы
научного сотрудника вызывали подозрение. Пожар в Скиту довершил картину, и
майор явился на сей раз злой и решительный.
- На этих байдарочников я закрыл глаза, - признался он. - Нынче не буду.
Вываливай все, что думаешь. Досконально и без дураков. Конечно, ты знаешь,
кто поджег.
- Догадываюсь, но доказательств нет, - заявил Ярослав. - Потому сказать
мне нечего.
- А мне есть чего! Подожгли тебя байдарочники! Только не пойму никак,
зачем ты покрываешь?
- Их нынче не было. Не проходили ни через один егерский пост.
- Зашли из соседней области, через кряж и Ледяное озеро.
- Я был на Ледяном, там разрушена сакля. И все-таки это не они. Куда бы
потом ушли? Егеря, заметив пожар, перекрыли все кругом, и никого. -
Ярослав чувствовал двойственность своего положения. - Поджигатель был из
местных. Он отлично знал, где я нахожусь. Выследил, спокойно запалил и
ушел.
- Местный? - загорелся Щукин. - Ну-ка, ну-ка! Кто местный?
Угроза могла исходить только от людей Закомарного. Бородатый супермен
советовал подумать о последствиях, и если он даже уехал с Юлией, то по его
указке пришел кто-нибудь из стриженых бандюков, похитил иконы и поджег
дом. А эту, чудесную, принял за мазню и не взял...
- Кто конкретно, я не знаю, - сказал Ярослав. - Но поджигателя ищите в
усадьбе Закомарного.
- Где? - чуть не подскочил Щукин и вытаращил глаза. - Что ты, парень, с
ума сошел? Овидий Сергеевич - интеллигентнейший человек! К нему такие люди
приезжают!.. Да как ты мог подумать? Сколько он добра для района сделал!
Между прочим, и для вашего заповедника. И для тебя лично! Он же тебе
самолет подарил! А ты ему подозрением отплатил?.. Ну, парень!..
Ярослав не стал рассказывать о последней встрече с людьми Закомарного, о
стриженых интеллигентах с автоматами. Тогда бы пришлось говорить и о
Юлии...
- В таком случае я снимаю все подозрения, - заключил он. - Дом был моей
частной собственностью. Заявления о поджоге я писать не буду, считаю, что
это случайность, нарушение пожарной безопасности.
Щукин набычился, сивая жесткая грива встала торчком, а на физиономии
вызрело зверское выражение, означавшее, что начальник милиции глубоко
задумался...
- Ты мне вот что скажи. - Он встряхнулся. - Кому конкретно насолил? А я
поговорю с Овидием Сергеевичем. Если вину докажем, он человек справедливый
и поджигателя выдаст.
Ярослав уж был не рад, что затеял разговор о Дворянском Гнезде. Наверняка
районной милиции и самому начальнику что-то перепало от Закомарного, и
потому Щукин сделает все, чтобы отвести такое подозрение.
- Хорошо, тогда так: дом я спалил сам, умышленно. Могу подать на этот счет
письменное заявление. За поджог собственного дома не садят в тюрьму?
Щукин снова сделал зверское лицо, достал платок и почистил ноздри - из них
торчали длинные рыжие волосы, срастаясь с такими же усами. Что-то его
сильно смущало.
- Нет уж, на хрен, - сказал сам себе. - Дом сожгли - полбеды. А что если
где-нибудь пристукнут? Не валяй дурака или не темни и говори, на кого
думаешь, или не морочь мне голову!
И тут Щукин заметил на печи икону - потянулся к ней взглядом, встал на
ящик и, рискуя уделаться в саже, залез на лежанку.
- Это кто у тебя?.. А? Это икона, что ли?
- Икона, - буркнул Ярослав.
- Ух ты! Какое лицо... Так бы и смотрел... А как называется икона? Они же
с названиями?
- "Утоли моя печали"...
- Чего-чего? Так называется?.. Интересно. Это ты у попа Прошки купил?
- Купил...
- Ладно... Гармонист он все равно хреновый. Я его нынче переиграю. - Щукин
слез с печи, но взглядом все еще тянулся к иконе. - Не хочешь говорить -
сиди тут, гляди на нее и утоляй печали...
С тем и отбыл из заповедника.
Ярослава больше никто не тревожил, и поскольку стационарная радиостанция
сгорела, а новой никак не везли, он сидел без связи и доделывал камин в
сарае, разбирая для этого кирпичную трубу русской печи. Мысль построить
новый дом назло всем врагам-поджигателям уже родилась, но к ней следовало
еще привыкнуть, скорее даже решиться на такой шаг, потому что он знал,
каких средств и трудов это стоит. Лес можно было выписать вполцены через
дирекцию заповедника, сплавить его по протокам к Скиту - всякая рубка на
территории заповедника запрещалась. Но к нему требовался пиломатериал,
железо, стекло, гвозди и еще множество мелочей. Зимой все это можно было
завезти тракторами без лишних хлопот, были бы деньги; летом же, пока
лебеди не встанут на крыло, никакую технику не загонишь, а без нее,
вручную, тем более в одиночку, лес с озера на уступ не поднять.
А ждать зимы нельзя. Восстановить терем надо побыстрее, к тому времени,
когда снова придет Юлия.
Думая так, Ярослав достроил камин, починил изгородь и посадил огород -
благо семена в погребе остались невредимыми. Увлекаясь, он решил, что
возводить новый дом следует из дикого камня, и не терем в древнерусском
стиле, а рыцарский замок!
Вдохновленный таким решением, Ярослав завернул икону в кусок ткани от
крыла дельтаплана, установил ее в рюкзаке так, чтобы ничто не прикасалось
к красочному слою, и отправился на Ледяное озеро: в любом случае следовало
завершить работу, свалить ее с плеч, и здесь, ночуя в норе из елового
лапника, окончательно утвердился в своем решении...
Возвращаясь, Ярослав заметил дым из каминной трубы, когда поднялся на
уступ, и подумал, что пришел кто-то из егерей. Без всяких сомнений открыл
дверь в склад... Возле огня, кутаясь в старую фуфаечку, сидела Пленница.
Та самая, что попалась когда-то в сети...
Правда, в ней что-то изменилось: то ли стала взрослее за год, то ли
выглядела утомленной...
- Это я, здравствуй, - проговорила она и замерла в нерешительности, будто
прислушиваясь к своему голосу.
Явление байдарочницы было неожиданнее, чем пожар. Ярослав стоял,
притулившись к стене, не снимая с плеч рюкзака и карабина.
- Не ждал меня? - спросила она, и в голосе послышалась насмешка. - Или уже
ждать перестал?.. А я вот пришла. Лучше поздно, чем никогда!
Он вспоминал свои письма, долгое ожидание у моста через Маегу, поездку в
Воронеж и вину перед матерью - так и не доехал до Свято-Никольского
монастыря...
И в этот миг понял, что в ней изменилось: исчез пристальный рысий взгляд,
за которым скрывалась ежесекундная настороженность хищницы.
- Зачем ты пришла? - более себя, чем ее, спросил Ярослав.
- Почувствовала, что тебе плохо. Ты веришь в телепатию?
- Отчего же решила, что мне плохо? Наоборот, сейчас очень хорошо. - Он
снял рюкзак, приблизился к камину. - Никогда так и не было...
- У тебя же сгорел дом!
- Ну, допустим, я сам сжег!
- Сам?! Как это - сам? Зачем?
- Чтобы построить новый.
Пленница услышала в этом какую-то иносказательность...
- Я пришла... поздно? Пришла напрасно? Я не угадала твоего состояния?
- Не угадала...
- Встретил другую женщину? Поймал новую пленницу?
- Скорее всего сам попал в плен...
Фуфаечка свалилась с плеч, она медленно осела у огня, протянула руки,
поиграла светящимися от пламени пальчиками.
- Слишком долго шла к тебе... Не могла сразу порвать со своим миром. Ведь
еще не поздно было, когда ты приезжал в Воронеж?
- Еще было не поздно...
- Я видела тебя... Смотрела из окна... И была не готова... И хорошо, что
так все получилось. Ты же искал меня не от любви? Тебе стало одиноко и
показалось, что жить не можешь без меня. А сам думал о Другой.
- О ней я думаю давно. Считал, призрак, галлюцинация, но оказалось...
- Кто она, эта женщина?
- Сейчас покажу. - Ярослав бережно вынул из рюкзака икону, развернул и
установил на каминной полке. Пленница смотрела молча, подходила ближе,
удалялась...
- Но это не женщина, - сказала она и тут же поправилась: - Хотела сказать,
не простая женщина. Это Богородица.
И перекрестилась, с легкой опаской глянув на Ярослава.
- Не бойся, с головой у меня пока ничего, - успокоил он. - Она женщина...
Ну, может быть, чуть больше, чем женщина...
- А где она?
- Да это и не важно...
- У тебя такие мужские руки, а сам как мальчишка. - Пленница посмотрела на
него снизу вверх. - Можно, я поживу здесь? Буду готовить пищу, прибираться
и поддерживать огонь... Вот завтра что ты будешь делать?
- Буду собирать камни. Потом строить замок.
- И я стану собирать камни! Можно мне остаться?
- Оставайся, - пожал плечами Ярослав. - Мне не жалко.
- Спасибо. - Пленница дотронулась до его руки. - Я приготовила ужин, ты же
голодный?
И, не дожидаясь ответа, засуетилась, доставая из камина кастрюлю с
каким-то варевом, зазвенела посудой, найденной на пожарище, теперь
отчищенной и отмытой. Он сидел на чурке у стены - вся мебель сгорела - и
дивился такому обороту: за всю жизнь в Скиту никто еще не заботился о нем,
не ждал, не кормил... Прежде чем усадить за импровизированный стол, она
принесла воды, полила ему на руки, на спину, подала полотенце, и Ярослав
заметил, что ей это приятно и хлопочет она вовсе не для того, чтобы
отблагодарить его или ублажить.
Потом он ел, а Пленница сидела напротив и смотрела с радостной,
неподдельной улыбкой.
После ужина он выкупался под душем, растерся полотенцем и забрался в
старенький спальный мешок, расстеленный на раскладушке. Икону поставил
перед глазами, чтобы видеть, засыпая, и проснуться потом под ее оком. Он
опасался ночи, опасался проявлять заботу о Пленнице, которая могла бы
разбудить и потянуть ниточку мужской тоски, сначала тонкую, как
прикосновение, затем более прочную и суровую.
А проснувшись на восходе, увидел, что Пленница спит перед каминным зевом,
разложив байдарку, когда-то изъятую у ее же команды, - она прекрасно
сгодилась в качестве кроватки, напоминающей детскую зыбку.
В камине рдели угли - Пленница всю ночь поддерживала огонь в очаге...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1991)
1
Наутро Империя рухнула - точно так, как предсказывали.
Нет, ничего ощутимого, видимого в первый момент не произошло, никого не
завалило обломками, не запорошило пылью взор, не оглушило грохотом, ибо
крах Империи прежде всего должен произойти в сознании, и только потом у
самых сейсмически чувствительных людей открываются глаза и уши; самые же
бесчувственные оказываются погребенными или вовсе сметенными с лица земли.
Карогод не считал себя толстокожим, тем более состоял в числе людей
посвященных, заранее предупрежденных о предстоящем крахе СССР, однако
некоторое время ровным счетом ничего не чувствовал. Даже экс-президент
Союза не метался по стране загнанным зверем, в одночасье потеряв все, и
его влиятельная жена не голосила, как было положено обворованной хозяйке.
И вообще ни на земле, ни в атмосфере ничего не случилось - даже отдаленно
не пахло ни пылью, ни дымом. Впрочем, принюхиваться Гелию было некогда в
те дни, в ту же ночь после встречи с генералом Непотяговым он отправил
свою личную охрану в Свято-Кирилловский монастырь на специальном самолете
с задачей незаметно выкрасть Слухача и доставить в Москву. Не доверять
проведение такой операции старой охране или спецслужбам у Гелия были все
основания: и так они что-то пронюхали и теперь рыскали вокруг Центра, чего
раньше себе не позволяли.
Не так-то прост был этот бывший тракторист и начальник Центра, и потому до
сих пор оставалось непонятным, зачем и с какой целью он спас Слухача,
оговорив себя, приняв на себя страшную вину? Впрочем, в его лжи была и
доля правды: жизнь схимника - чем не смерть?..
И все-таки чего он хотел - спасти или ликвидировать?
Охранники нашли бывшего каперанга в башенной келье, дождались ночи и
момента, когда он высунется на улицу, чтобы принести дров - до утра
молился и топил железную печурку, - завернули на голову рясу, как это
делают, если воруют невест, завязали узлом и притащили в машину. Слухач, а
теперь отец Рафаил, практически не сопротивлялся и лишь шептал молитвы,
положившись на волю Божью и не ведая, кто и зачем его похитил.
Через несколько часов он втайне от сотрудников Центра был помещен в свою
палату, наскоро отремонтированную и снабженную аппаратурой. Карогод
примерно вычислил, кто из старых работников может поддерживать связи с
бывшим начальником-генералом, и поставил им заслоны, исключающие всякий
доступ к информации о Слухаче. Таких было немного, и они первыми стояли в
списках на сокращение - Непотягову следовало укоротить руки.
Оказавшись в своем родном кубрике, каперанг только тут словно пришел в
себя, что отмечалось его резко изменившимся поведением.
За все свое пребывание в Центре еще до Карогода объект вел себя тихо, не
буянил и ничего не требовал. И некоторое время после возвращения из
монастыря тоже никак не проявлял себя, а тихо молился и, когда под видом
медика к нему в кубрик входил Широколобый с разведочным опросом, тоже
никаких претензий не высказывал и чаще всего цитировал Святое Писание или
полностью покорялся судьбе. Однако к концу первых суток богобоязненный
монах разбушевался: сначала, срывая ногти до крови, выцарапывал на стенах
кресты, затем начал бить в двери, звать на помощь и, когда наблюдатели
вошли к нему, потребовал немедленно перевести его в другое место, ибо в
этой комнате он задыхается, потому что от стен исходит дым и смрад
сатанинский. Дышал он тяжело, пульс был учащенный, но дежурные сотрудники
не придали этому значения, вкололи успокоительное и оставили на месте.
Стены были как стены, ни дыма, ни запаха, на всякий случай включили
кондиционер, после чего Слухач лег в постель и, кажется, заснул. И
все-таки наблюдатель в операторской заметил на мониторе какие-то странные
движения - что-то вроде судорог - и поднял тревогу. Прибежавший в палату
врач обнаружил признаки агонии и подручными средствами начал делать
реанимацию, вызвав специальную бригаду. Начальнику Центра сообщили о
случившемся, когда в камере уже минут сорок работала спецбригада:
подключили искусственные легкие и пытались запустить сердце электрическим
разрядником.
Но все было напрасно, опытные врачи констатировали клиническую смерть и
продолжали "качать" покойника лишь для очистки совести. Правда, датчики на
голове еще отмечали слабые импульсы работы головного мозга
В тот момент гибель Империи казалась событием пустячным и незначительным
по сравнению с внезапной смертью Слухача, причем без всякой видимой
причины. Гелий заподозрил вражеские происки Непотягова и хотел той же
ночью поехать к генералу и спросить с него по всей строгости. Было
невероятно обидно - так блестяще отыскать ясновидца, чтобы тут же и
потерять его!
Мертвого отца Рафаила упаковали в металлизированный пластик, подняли
лифтом "на-гора" и сдали коменданту, который поместил тело в холодное
подсобное помещение, расположенное на поверхности земли под наружной
охраной.
Проводив спецбригаду, Карогод начал дознание. Он собрал дежурную смену и
только начал давать разгон сотрудникам, как сработала охранная
сигнализация, известившая о проникновении на секретный объект. Поднятый в
ружье караул блокировал Центр, то есть всю его подземную и наземную часть,
перекрыв входы и выходы, а также и космическое пространство над ним, введя
в действие специальный спутник. Смерть Слухача и эта тревога связывались
напрямую, Гелий почти не сомневался, что поисковые группы обнаружат
кого-нибудь из приспешников Непотягова или его собственной персоной.
Потребовалось около получаса, прежде чем комендант наружной охраны доложил
по внутренней связи, что нарушитель задержан. Оставив провинившихся
сотрудников, Карогод сам пришел в караульное помещение и тут увидел
нарушителя - черноризного Рафаила, живого и здорового, правда, совершенно
голого, каким он и был положен в металлизированный пластиковый мешок.
Старый прожженный бериевец, комендант наружной охраны, не имел
представления, кого охраняет и что находится под землей.
Оказывается, Слухач воскрес в неотапливаемом подсобном помещении наверху,
благополучно выбрался из упаковки, потом из здания, и тут сработала
сигнализация. Заметив бегущих людей, он зарылся в снег, однако, и так
сильно промерзший, не смог долго пролежать в сугробе и выдал себя.
От холода и свежего воздуха у Слухача алели щеки, а взгляд был радостным и
сверкающим, как у расшалившегося ребенка. Повторно вызванная спецбригада
докторов к бывшему покойнику отнеслась спокойно, видимо, привыкнув ко
всевозможным чудачествам в секретных организациях, и в течение часа
тщательно исследовала состояние здоровья странного пациента. Никаких
патологических изменений в организме Слухача не обнаружили, в том числе и
психических отклонений. Чудесному воскрешению врачи тоже нашли объяснение,
дескать, редко, но встречаются подобные формы клинической смерти: в общем,
отбрехались. Гелий не пытался настаивать на глубокой экспертизе душевного
здоровья объекта, он впервые рассмотрел каперанга и решил без всякой
подготовки побеседовать с ним: пережитый шок должен был подействовать
благотворно.
Он приказал привести отца Рафаила в порядок, после чего сам пригласил его
в комнату психологической разгрузки для обслуживающего персонала, где в
мягком полускрытом свете росли пальмы, цветы и тихо журчали по камням
искусственные источники, усадил в кресло и предложил кофе.
- О, кофе! - восхитился Слухач и потер руки. - Как давно я не пил
настоящего кофе!
Раньше он отказывался от этого напитка, утверждая, что пить его иноку грех
- когда распяли Христа, кофейное дерево будто бы обрадовалось и расцвело.
Вновь обряженный в рясу, Слухач выглядел покойным и благородным монахом.
- Вы не сердитесь на меня, что я вынужден был вернуть вас сюда не совсем
цивилизованным способом? - спросил Гелий.
- Ни в коем случае! - заверил тот и, отхлебнув кофе, рассудительно
добавил: - Напротив, в какой-то степени даже благодарен, ибо монастырская
жизнь и служение Господу - великий труд, на который способен не каждый
человек.
- Считаете, что из вас не получился истинный служитель Небесному Владыке?
- Я бы так не ставил вопрос, - заметил Слухач. - Служить своему Владыке и
Небесному Покровителю можно где угодно, и для этой цели вовсе не требуется
храм или монастырская келья. Я могу служить и здесь, тем более совмещать
земные и духовные интересы: служить и Владыке, и своему Отечеству. Ведь я
- капитан первого ранга и еще не в отставке.
- Это замечательно, - похвалил Карогод, не зная, как относиться к
пространным речам воскресшего объекта.
- Если бы мой талант и мои способности нужны были только Господу, я не
раздумывая остался бы в обители, - продолжал каперанг с некоторой
назидательностью. - Но земная жизнь сегодня такова, что при всех своих
душевных порывах надо послужить и людям, своему народу.
Кажется, после клинической смерти разум Слухача просветлился и обрел
законченные формы.
- Я рад, что мы находим общий язык.
- Да, это сейчас самое проблематичное - найти общий язык.
- Скажите, а как она выглядит, ваша Небесная Покровительница? - решил
изменить ход беседы Карогод. - Разумеется, она в женском образе?
- Это прекрасная женщина! - мечтательно проговорил объект и посмотрел в
потолок. - От нее исходит божественное очарование. А голос! Если бы вы
хоть единожды услышали ее голос!
- В таком случае, кто вы? Избранник Небес? Святой? Или пророк?
- Ни то, ни другое и ни третье, - заявил Слухач. - Я подвижник, которому
дана Небесная Покровительница.
- Простите меня, святой отец, но я слышал, что сатана является к нам
всегда в образе покровителя, - как можно осторожнее сказал Гелий. -
Вернее, в женском образе, будь он земным или небесным. Как вы отделяете
добро от зла?
- Я вижу и слышу. Этого достаточно. И если не хватает моего таланта, надо
мной всегда моя Заступница.
- А как же вы попали в монастырь? - Гелий спросил наконец то, ради чего и
устроил эту беседу.
- О, это целая история. - Воспоминания для Слухача были приятными. - Ваш
предшественник генерал был совершенно нерелигиозный человек и не понимал
природы моих способностей. Он обмануть хотел, сказал, везет меня на новое
место, а привез на военный полигон, в какой-то овраг и поставил под
обрывом. Я сразу же увидел, куда и зачем едем, стал просить, всю дорогу
просил... Он все равно поставил и велел помолиться. А я тогда не умел. И
увидел, что сейчас произойдет: генерал выстрелит мне в голову, потом берег
оврага подорвут зарядом и похоронят. Увидел, как рушится земля...
- За что же он хотел застрелить вас?
- Известно за что... Чтобы мои таланты не достались врагу. Чисто
большевистский подход - отступая сжигать мосты.
- Что же дальше? - поторопил Гелий, чувствуя неприятный холод на затылке
от такого рассказа. Вспомнился Матка, утверждавший, что спасение для
мертвых душ - уйти в небытие...
- Дальше - ничего, пустота. Пустота и полный мрак, как сегодня было в
кубрике.
- Почему же он не выстрелил?
- Когда я увидел темную пустоту, подумал, что ослеп, и вдруг стал молиться.
- Кто же тебя там научил? Генерал?
- Нет... Он сам не умел. Почудилось, он выстрелил - я увидел вспышку
яркую, и тут явилась моя Небесная Покровительница и подсказала: "Боже
Святый, Боже Крепкий, Боже Бессмертный, помилуй нас..." Как слова из
песни. Знаете, бывает, помнишь всего одну строчку, а мелодию от начала до
конца. И здесь так. Я произнес слова, а остальное за меня пропела моя
Покровительница.
- Как же случилось, что вы сегодня умерли в своем кубрике? Забыли
помолиться?
- Все свершается не по нашей воле! - вздохнул и мелко перекрестился
каперанг. - Умер и воскрес, потому что моя Покровительница сказала слово.
Не пришел еще мой час. Впереди столько важных дел у инока Рафаила! Ведь
скоро придет время, когда обо мне узнает весь мир. И содрогнутся враги
мои! И заскрежещут зубами! Кто может умереть и воскреснуть? Кто?..
Гелий будто впервые увидел его лицо и непроизвольно отшатнулся: перед ним
был настоящий мертвец - белые губы, заострившийся нос, синие веки
прикрытых глаз... Живой мертвец...
2
Он пощадил Слухача и временно поселил в пустующем кабинете, а сам не мог
успокоиться, чувствуя непреодолимую тягу заглянуть в кубрик, где, по
свидетельству Матки, стены на вершок пропитались некой отраженной энергией
ЯЗ. Гелий понимал, что от долгого общения с больными их навязчивые идеи
способны проникать в голову здорового человека, как эта строчка молитвы,
произнесенная Слухачом. Расставшись с ним, Гелий часа полтора еще замечал
за собой, что ходит по Центру и мысленно напевает: "Боже Святый, Боже
Крепкий, Боже Бессмертный..."
Слов не знал, но мелодия звучала, и не в голове, а где-то чуть ниже
горла...
Он гнал от себя неотступное желание наведаться в кубрик, силился отвлечься
на другие проблемы, а их хватало! И никак не мог побороть себя. Двигаясь
по коридорам из компьютерного центра в отсек к специалистам по Астральному
Анализу - обсудить разговор с другим блаженным, Маткой, он внезапно
остановился перед дверью кубрика и, не удержавшись от искушения, загадал:
если дверь окажется открытой, то войдет. И тогда устроит разнос дежурной
смене, обязанной держать все помещения на запоре!
Дверь оказалась открытой, кодовый замок выключен...
Он ступил через порог, зажег свет. Ничего особенного: подкрашенные после
разгрома Матки стены в некоторых местах исцарапаны и выпачканы кровью -
это Слухач пытался начертать ногтями охранительные кресты, кондиционер
включен, и в комнате пахло озоном. И так легко дышалось, будто он на
поверхности земли после сильной летней грозы идет по чистой, отмытой
ливнем донской степи. Гелий осмотрелся и прошел к журнальному столику,
привинченному к полу, сел в кресло.
Стены как стены - ни дыма, ни гари, и вообще никакой энергии, - разве что
чуть холодноватые на ощупь. После косметического ремонта стало уютнее,
исчез казенный вид судового кубрика, появился японский телевизор под
прозрачным колпаком, нержавеющая раковина и душевая кабинка из небьющегося
стекла. Техническая служба все предусмотрела на сей раз, так что ни одной
вещи тут не расколотишь и не оторвешь от пола и стен. Глазки видеокамер
замаскировали так, что без специального осмотра не так-то просто
обнаружить. Интересно, оператор на пульте видит сейчас его или нет?
Он включил телевизор и сразу же увидел своего высшего начальника -
президента СССР. Тот что-то говорил, улыбался, однако звука не было. Гелий
нажал кнопку на дистанционном управлении, на экране появилась зеленая
звуковая шкала и цифры уровня громкости - самые высокие...
Но бывший Генсек все равно улыбался и немо шевелил губами - кажется, делал
какое-то заявление. Техники перестарались, упрятали хрупкую вещь под такой
бронеколпак, что заглушили динамики.
Гелий встал, позвал, обращаясь к стенам, где были встроены невидимые
камеры.
- Эй, на пульте? Дежурная смена?.. Оператор? Прошла минута, но динамик
обратной связи, вмонтированный в потолок, молчал: на центральном пульте
никого не было или никто не наблюдал за мониторами - дрыхли, черти, после
бессонной ночи!
- Внимание, охрана! Караул внутренней охраны? Видите меня?.. Где начальник
караула?!
Видеонаблюдение за основными объектами Центра параллельно было выведено и
на пульт охраны - это сделали после исчезновения Слухача, обеспечив
двойной контроль. Выходило, что и там спали...
Это уже было ни в какие ворота! Теперь ясно, почему не уследили за
объектом, и понятно, что происходит, когда начальник покидает Центр. Какой
уж тут удар возмездия!
- Кто-нибудь меня слышит?! - рявкнул он, снова превращаясь в Железного
Гелия. - Вы что там, ослепли?! Дежурные?! Мать вашу!..
Над головой послышался щелчок, голос оператора был трезв, бодр и спокоен,
будто ничего не случилось.
- Слушаю вас!
- Ты меня видишь?
- Да, и очень хорошо, - был ответ.
- Где я сейчас нахожусь - видишь?
- Так точно. Специальный блок триста семь.
- А какого черта молчишь?! Почему сразу не ответил? Спал?
Голос оперативного дежурного, подполковника из старых ракетчиков,
несколько сник.
- Виноват, смотрел телевизор, прямое обращение президента страны. Нам это
положено.
- Почему в блоке триста семь нет звука в телевизоре? - сбавляя грозность
тона, спросил Гелий.
- Сейчас! Один момент! Включил! Слышите?
Голос президента, мгновенно ворвавшийся в комнату, оглушил так, что в
первое мгновение Карогод не разобрал ни слова - зазвенело в ушах. Он
схватил пульт, убавил звук до минимума.
- Слышите? - все еще спрашивал дежурный. - Теперь порядок, я включил,
слышите?
- Да слышу, слышу, - недовольно пробурчал Гелий, усаживаясь в кресло.
Первое Лицо государства говорило жестко, отрывисто, чеканя короткие,
военные фразы:
- ...ядерного сдерживания. Дух Рейкьявика остался пустым звуком. Но
сегодня менее опасен внешний враг, потому что он знает: Удар возмездия
настигнет его, как бы он ни прятался и ни защищался системой СОИ. И мною,
президентом страны, уже приняты соответствующие меры. Более опасен враг
внутренний, который сделал попытку расколоть Советское государство и
развести народы по национальным квартирам. Поэтому... - Президент
откашлялся и глотнул воды из стакана, покрытого салфеткой.
Гелий потряс головой, совершенно не понимая смысла сказанного. В мозгу
застряла единственная фраза про удар возмездия...
Тем временем президент еще раз откашлялся и сделал второй глоток.
Аккуратно положил салфетку на место и заговорил хрипловатым, чужим голосом:
- Поэтому... Как Главнокомандующий Вооруженными Силами Союза Советских
Социалистических Республик приказываю! Первое. Привести в полную боевую
готовность стратегические ядерные силы страны и откорректировать ранее
намеченные цели согласно боевого расчета. Второе. Привести в полную боевую
готовность противовоздушные силы и отразить ядерный удар противника,
используя для этой цели все возможности и средства, имеющиеся в
распоряжении. Третье. Специальным подразделениям ядерного сдерживания
включить первую ступень систем Удара возмездия...
Дальше Гелий ничего не услышал: то ли снова пропал звук, то ли от
внезапной тишины зазвенело в ушах.
Президент все еще говорил и улыбался...
Третий пункт приказа касался непосредственно Центра и его, Карогода.
Инструкция не исключала прямого обращения Главкома к войскам с подобным
приказом, затем продублированным по специальным средствам связи.
Значит, оперативный дежурный сейчас получит соответствующий сигнал...
Включить первую ступень системы означало привести в действие специальный
спутник автоматического оповещения на орбите, задать ему новые, не
предсказуемые противником параметры и перевести в боевое положение.
Далее потребуется всего лишь подать кодированный сигнал-команду, по
которой спутник связи перейдет под управление особой программы
компьютерного центра, составленной благодаря экстраординарным способностям
Слухача...
И можно уже больше не подниматься на поверхность земли, поскольку ее, этой
поверхности, не будет. В бункере существовали суперсовременные системы
жизнеобеспечения, рассчитанные на девяносто девять лет. Здесь было все -
от зубных щеток и скота, всякой твари по паре, до ядерного энергоблока,
законсервированного в одном из многочисленных боксов, где Гелий за время
работы даже не успел побывать.
Под землей на девяносто девять лет останутся сорок три человека, включая
внутреннюю охрану, из них девять молодых женщин - связисток и операторов
компьютерного центра.
Что делать потом, как жить эти долгие годы, станет известно, когда Удар
возмездия достигнет цели и со спутника связи поступит шифр-пароль, с
помощью которого можно будет найти и открыть сейф, где хранятся дискеты со
специальной программой на будущее.
Гелий продолжал сидеть в кресле, тупо глядя на Первое Лицо и мысленно
протягивая эту цепочку действий, как студент перед экзаменом.
Кажется, отключился или испортился кондиционер - в комнате становилось
душно, а из приоткрытой двери санузла ощутимо потянуло сероводородом. Было
полное ощущение, что время остановилось. От оперативного дежурного не
донеслось ни звука...
А должен уже получить подтверждение приказа!
Гелий засек время по часам, наблюдая за президентом на экране, - нет, оно
не растягивалось, разве что беззвучная речь создавала ощущение какой-то
странной, ранее неведомой невесомости и прозрачной сверхплотности воздуха,
будто он сам был накрыт бронеколпаком.
Через три минуты Первое Лицо исчезло, а вместо него после короткой
заставки появилась театральная сцена с многочисленным струнным оркестром.
Играли что-то печальное, возможно, реквием, - Гелий не очень разбирался в
музыке, и угадать или "прочитать" скрипичный звук из-под смычка для него
было делом трудным.
Прошло еще четыре минуты - старый подполковник-ракетчик помалкивал...
Но зато телевизор внезапно обрел голос, и громогласный оркестр ворвался в
комнату, как шумящий поток, отчего Гелий вздрогнул и словно проснулся.
- Дежурный? - крикнул он стенам и пробежал по ним взглядом.
Голос его утонул в какофонии звуков.
Тогда он бросился к двери, потянул ее на себя... и с ужасом обнаружил, что
она заперта!
Уцепившись обеими руками, Карогод рванул ее со всей силы и ощутил
неумолимую стальную крепость. Открыть кодовый замок изнутри было
невозможно...
А оркестр на сцене лишь набирал мощь, высоко вознося густой, насыщенный
звук и буравя им барабанные перепонки. Оглушенный, Гелий выпустил ручку и
отступил назад: мысль о том, что его заперли, была сумасшедшей и реальной
одновременно, как детский полет во сне...
- Дверь открывается наружу, - неожиданно раздался в динамике голос
подполковника, и только сейчас Гелий заметил, как она медленно отходи г,
выдавливаемая то ли сквозняком, то ли обвалом музыки.
Он не поверил ни глазам, ни ушам. И когда наконец осознал собственную
глупость, высунул руку в щель.
- Толкните от себя! - чуть ли не возмутился дежурный.
Карогод послушался, толкнул и тут же оказался за порогом. В коридоре не
было ни беготни, ни суеты, ни специальных световых и звуковых сигналов,
подаваемых в случае боеготовности. Под потолком во всю длину галереи
горели дежурные фонари, и откуда-то издалека, за спиной слышался звонкий
женский смех и легкое повизгивание.
И странно, дверь в триста седьмой блок также захлопнулась сама собой,
будто открывалась, чтобы выпустить его.
Он пробежал по галерее, свернул за угол и дальше пошел шагом, ощущая
желание оглянуться. Хотелось уйти подальше от злосчастного места, поэтому
Гелий не думал, куда идет, и там, где основной коридор разделился на три,
свернул вправо и скоро очутился перед дверью с электронным замком.
Машинально сунул в него карточку и не услышал знакомого мягкого щелчка.
Лишь после этого прочитал на подсвеченном табло: "Зона ь0".
Это была та самая вспомогательная зона, сельскохозяйственная, куда ему не
было ходу и куда бы он сейчас с удовольствием забрался, чтобы избавиться
от похмельной ломки после жилища Слухача. Представилось, как там, за
стальной дверью, в стойлах стоят коровы и жуют сено - теплые, парные,
пахнущие сладковатым молоком и навозом. Забраться бы сейчас в ясли, как
это бывало в детстве, и уснуть под мерное коровье дыхание...
Вначале ему показалось, что в запретной зоне заржал жеребенок - неужто и
лошади были в бункере?! - однако через секунду он понял, что это звонкий
детский смех. Послышался топот легких ног: да там просто шалили дети!..
Но откуда они здесь?
Он хотел ошибиться, хотел стряхнуть наваждение и услышать голодный визг
поросят, блеяние овец или жеребенка, но сколько ни прислушивался,
галлюцинации не исчезали, а, наоборот, становились отчетливее и ярче: за
дверью Нулевой зоны резвились и смеялись от удовольствия самые
обыкновенные дети...
Оглядевшись, Гелий попятился и побежал прочь. То ли из-за волнения, то ли
черт водил, но он никак не мог попасть в основную галерею, где был его
кабинет и где в шкафу стояла бутылка водки. Он открывал ключом двери одну
за другой и оказывался то в Третьей, то почему-то в Седьмой зоне, где в
специальном отсеке стоял законсервированный атомный реактор. И везде в
коридорах было пусто, так что и спросить некого. Сидевший за пультом
подполковник уже наверняка обратил внимание на нестандартное поведение
начальника Центра, а если еще спросить, как выйти, точно решит, что он
сошел с ума или напился.
Наконец Гелий выбрался из лабиринта, узнал центральную галерею и скорым
шагом двинулся к своей двери, но отчего-то опять оказался перед жилищем
Слухача. Ну и Бог с ним! Зато теперь ясно, куда идти: два поворота налево,
и будет блок управления Центра...
Он постоял возле двери кубрика, справляясь с сильным приступом одышки, и,
вспомнив, как хорошо дышалось в жилище Слухача, вновь ощутил желание
посмотреть, что сейчас там происходит. Гелий чуть приоткрыл дверь и тут же
со стуком затворил: из щели несло тяжелым духом, напоминающим знакомый
смрад дымной школьной кочегарки, куда пацаны бегали покурить на перемене.
Топили каким-то пыльным серым углем, который не горел, а таял в топке,
испуская удушливый желтый газ.
Наверное, этот газ и выкурил из комнаты музыку - экран телевизора был
черен.
Гелий прижался к стене, ощущая сильное сердцебиение и сухость во рту,
потому что где-то впереди послышался заливистый детский смех. Воистину,
мальчики кровавые в глазах!..
Надо немедленно пойти к Матке и расспросить все относительно детей. Не
чудится же, вот, бегут и смеются!..
В конце коридора показалась парочка - девица из операторской и Широколобый
в голубой униформе. Шли, бессовестно обнимались, не замечая начальника
Центра, и этот мыслитель норовил запихнуть руку в вырез форменного платья
своей спутницы. Запихнул, ухватил за грудь и получил по руке звонкий
шлепок. А самой приятно, стерве!..
Из-под двери кубрика тянуло запахом серы... Карогод по-собачьи отфыркался
и потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение, и тут был замечен идущими:
девица стремительно высвободилась из объятий, приподняла головку и
независимо зашагала вперед. Широколобый смутился и несколько поотстал.
- Стоять, - приказал Гелий незнакомым голосом и откашлялся.
Девица замерла по стойке смирно, сохраняя невозмутимый вид. На
пластмассовой визитке, прикрепленной рядом с вырезом платья, значилось:
"Мл. лейтенант Суглобова М., оператор связи". И фотография в пилотке...
Случайных, с улицы, женщин в Центре не было. Их принимали на службу, как в
далекие времена дворянских детей, еще в утробе матери. Это были
исключительно дочки офицеров Генштаба. Зато Широколобых отбирали годами,
просеивая сквозь сита проверок, тестов и экзаменов, поэтому они больше
походили на ходячие компьютеры. Это были действительно мыслители
высочайшего потенциала, можно сказать, интеллектуальный цвет нации. В
жизни они казались совершенно беспомощными, вели себя как послушные дети,
у каждого из них имелось отдельное рабочее место и изолированная комната
для отдыха. Говорили, что, если они оказываются вдвоем, начинается
выделение энергии, чем-то напоминающей ядерную при сближении двух
критических масс.
Широколобых берегли в Центре как зеницу ока.
Ухажер Суглобовой М. стоял в сторонке и виновато глядел себе под ноги.
Глядя на независимую девицу, Гелий вдруг подумал, что, если придется
остаться под землей на целый век, она даст потомство и от нее, как от
Ноевых детей, спасшихся в этом ковчеге, пойдет новое человечество.
Может, оно будет не таким уж плохим - вон как смотрит гордо и пристально!
Гелию почудилось, что и от нее несет серным духом.
- Где вы должны находиться в данный момент? - спросил он, прислушиваясь к
себе как бы со стороны.
- В данный момент - здесь! - ничуть не испугалась Суглобова М.
- По приказу оперативного дежурного осуществляли проверку дублирующих
блоков связи и сигнализации в четвертом отсеке Седьмой зоны! - доложил
мыслитель, вступившись за свою спутницу. - Направляемся в Третью зону!
- Вас не спрашивают! - рявкнул Гелий, пытаясь рассмотреть визитку на
кармане куртки - одни нули! - Идите на место!
- Есть! - откозырял Широколобый. - Разрешите идти?
- Я же сказал!
Заступника будто ветром сдуло. Девица вдруг усмехнулась одними губами и,
чтобы скрыть это, кокетливо прикусила нижнюю.
- Чем от вас пахнет? - грубо спросил Гелий.
- Чем? - изумилась она и понюхала себя, нагоняя воздух от груди. - "Пани
Валевска"...
- Что это? Кто?..
- Вообще-то французские духи, - улыбнулась она. - А пани Валевска -
последняя любовница Наполеона.
Это его окончательно взбесило, и Гелий, шалея от гнева, схватил девицу за
погончик на форменном платье, притянул к себе и откровенно понюхал. А она,
сучка, еще и откинула голову назад, подставляясь...
В вырезе платья он увидел ее грудь, потянулся, нащупал пальцами сосок и
ничего не почувствовал, кроме его твердости.
- Дети!.. Откуда здесь дети? Чьи они? - зачем-то спросил он, хотя знал,
что эти девицы не имеют представления о Нулевой зоне...
- Какие дети? - со сладким придыханием фамильярно спросила девица и
прижала его руку к своей груди. - Ты же меня хочешь? Правда? Прямо сейчас?
- Хочу, - помимо своей воли выдавил Гелий, чувствуя приятную судорогу в
скулах. - Здесь... Сюда...
Он открыл дверь триста седьмого блока, втолкнул Суглобову, а она уже
стаскивала с него куртку, выворачивая рукава. Тогда и он рванул ее платье
на груди, и ни одна пуговица не отлетела, выскочив из петель, словно так и
было задумано.
- При чем здесь дети, глупенький! - засмеялась девица. - Нам и так будет
здорово... Ты мне сразу понравился, еще когда представляли коллективу.
Такой большой, сильный...
Гелий плохо понимал, что она говорит, видел перед собой ее пульсирующее,
сильное тело и ощущал острое желание. Ему казалось, что он ласков и
улыбается, что руки у него нежные от страсти; и одновременно, как бы глядя
на себя со стороны, он видел чудовище с искаженным лицом, и оно отчего-то
вызывало в женщине восторг и стонущую радость. Она закатывала глаза, ею
уже овладевало буйство! Вначале он не почувствовал боли от ее ногтей, и
только потом, когда женщина разжала руки и затихла, спину начало жечь,
словно на нее лили расплавленный свинец, а искусанные плечи стали
кровоточить.
И эта собственная кровь отрезвила его: Гелий обнаружил, что лежит на полу
вниз лицом в жилище Слухача, а кругом в беспорядке валяются мужские и
женские тряпки. Он торопливо оделся, приблизился к женщине и спросил не
своим голосом:
- Послушайте... что все это значит?
Ее голова опрокинулась, и Гелий понял, что женщина мертва. Он склонился к
ее лицу - дыхания не слышно, только явственный запах тлена...
Вероятно, они пролежали в этой комнате несколько суток, а может, и больше:
время не подчинялось измерению. Первым делом он подумал, что там, наверху,
произошла ядерная катастрофа и Центр, выполнив свою миссию, нанес Удар
возмездия. Иначе бы его стали разыскивать и обязательно нашли... А не
искали потому, что в нем не было теперь нужды...
Или вообще никого не осталось в живых?
Гелий прислушался, потянул носом воздух - запах тлена доносился сквозь
приоткрытую дверь.
Женщина пошевелилась. Гелий встряхнул ее, перевернул с живота на спину.
- Эй! Вы живы?
Бесцветные губы порозовели, под прикрытыми веками вздрогнули глаза.
- Жива, - чуть слышно пробормотала она. - Хочу еще...
- Что? Что вы хотите?!
- Хочу, чтобы все повторилось... Женщина открыла глаза: на Гелия смотрел
туманный щекочущий взгляд.
- Что повторилось? Что?
- То, что было, - все!
- Одевайтесь и уходите отсюда! - Он швырнул ей платье. - Немедленно! Пока
я не выкинул вас отсюда!
Гелий схватил ее за плечи и выпихнул за дверь.
Улыбка на лице женщины превратилась в бабий испуг. Она пронзительно
взвизгнула и, озираясь, бросилась по коридору...
Гелий пошел за ней следом и на ходу дергал все двери подряд, откуда-то
наносило дымком от ментоловых сигарет и свежесваренным кофе...
Наконец он выбрел в зону центрального пульта и остановился перед
стеклянной перегородкой, за которой во всю стену искрились зеленые
сигнальные лампочки. Оперативный дежурный, подполковник-ракетчик, сидел в
обществе операторов спиной к пульту и играл в преферанс на деньги.
А на экране телевизора все еще торчал струнный оркестр, и Гелий узнал
музыку...
Это был действительно реквием, только неизвестно по какой причине
исполняемый.
3
Он разыскал Суглобову через час, когда окончательно пришел в себя и
осознал, что с ним происходило в жилище Слухача. Она была уже не та
перепуганная бабенка, успевшая переодеться в гражданское платье, слегка
подкрасилась и освежилась своими нежными духами... застал ее возле кабинки
в гардеробе, где переодевались младшие офицеры-женщины: на поверхности
никто из служащих Центра не имел права носить военную форму и имел
документы прикрытия. Но чтобы их получить на пропускном пункте, следовало
сдать охране свою визитку.
А ее у Суглобовой не было. Так и не посмев доложить о случившемся своему
непосредственному начальнику, она не могла избавиться от сладострастного
ощущения, когда едва знакомый глава Центра, этот Железный Гелий, грубо
всунул руку ей под платье и нащупал сосок. Остальное как бы забылось, и
тело вновь пробивало щемяще-приятным током, волна которого катилась от
груди к голове, затем к ногам...
Недосказанность в ощущениях теперь держала ее накрепко остро-сладким жаром
внизу живота... Чудилось: еще бы одно прикосновение его руки, хотя бы к
руке, и наступит... молнией сверкающее чувство!
- Возьмите. - Гелий протянул ей визитку. - И забудьте то, что произошло.
Это недоразумение... Да, это нервы и недоразумение.
- А разве... что-нибудь произошло? Я ничего не помню... Все как во сне.
Он молча расстегнул рубашку, показал искусанные плечи:
- Я тоже хотел бы забыть...
Женщина потянулась рукой, однако Гелий запахнул рубашку и застегнул молнию
на куртке.
- Это сделала... я?
- Не мог же я сам себя искусать!.. И исцарапать спину... Представляете,
что будет, если оператор на пульте включил запись видеокамер?
- Понимаю, компромат, - тихо вымолвила Суглобова и дрожащей рукой
потянулась за карточкой. - Если это сделала я, то была... без памяти.
Гелий почувствовал ее прикосновение. Прохладная рука задержалась на
пальцах, и он выпустил визитку.
Карточка упала на пол, а ее рука становилась настойчивее, увереннее и уже
добралась до запястья. Он посчитал это за дешевый трюк, поднял глаза и тут
же подумал, что, если бы пришлось сидеть в бункере девяносто девять лет,
пожалуй, он выбрал бы ее. Стройное, спортивное тело, сильные ноги, высокая
грудь и темные, черные от расширившихся зрачков глаза - с такой можно
возрождать новое человечество.
Гелий высвободил руку, поднял визитку.
В ее взгляде скользнуло недоумение.
- Как вас зовут? - спросил он, чтобы вывести ее из оцепенения...
- Марианна, - вымолвила она, разглядывая свою руку. - Как странно... Я
ничего не ощущаю! Обнимите меня. Пожалуйста, обнимите меня!
- Зачем? - тупо спросил Гелий. - Что это значит? - Ступайте домой и не
майтесь дурью! - прикрикнул он.
- Нет! - воскликнула Марианна и отпрянула. - Не смейте так говорить! Какое
вы имеете право?
- Право начальника, которого хотят взять в руки через постель, - отрезал
Гелий. - Причем грубо и бесцеремонно.
Она вырвала из его руки визитку, схватила шубку, сумочку и побежала в
холл. По пути обронила перчатки, но не заметила этого: в коридоре остался
лишь запах духов, названных в честь последней любовницы Наполеона.
Гелий поднял перчатки и, поиграв пустыми пальчиками, спрятал в карман.
Откуда-то послышался тоскливый звук, напоминающий плач уставшего от слез
ребенка. Он огляделся, прислушался и понял, что это исходит откуда-то
изнутри, будто плачет собственная душа.
Движимый неким интуитивным позывом, Гелий двинулся по коридорам к двери,
за которой сидел Матка, и, вставив карточку в замок, толкнул ее ногой.
Изображать главного врача больше не хотелось...
- Что еще вы знаете о детях и мертвых душах? - спросил Гелий с порога.
У объекта, как отмечали наблюдатели, поведение было необычным. От него
ждали буйства, он же все свободное время спал. А поскольку с ним никто не
работал, тот вставал, чтобы поесть, и снова заваливался в постель, желая
выспаться и откормиться, пока есть возможность. Нормальная психология
бродяги. Однако он сильно тяготился неволей и жизнь в "больнице" переживал
как трагедию, бесконечно бормоча о какой-то матке, которой он обязан
служить.
Матка вскочил с кровати и ответил мгновенно:
- Знаю о них все! Почему вы до сих пор ничего не предприняли? Я же вам
объяснял! Предупреждал! Что вы ждете?
За неимением специальной одежды его обрядили в голубую униформу, правда,
без колпака, и потому юродивый сейчас сильно напоминал Широколобого.
- Можете показать, где они находятся? - спросил Гелий, отчего тот еще
больше возмутился.
- Да как же так?.. Вы что, глухой? Слепой? Не видите, что рядом с вами
твориться?!. Хорошо, я укажу! Не мешайте мне!
Матка вышел из комнаты и уверенно двинулся вперед, остановившись у
перехода из зоны в зону.
- Отоприте эту дверь!
Гелий открыл вход, а блаженный прислушался, понюхал воздух и повел дальше,
двигаясь куда-то от Нулевой зоны. В галереях стояла абсолютная тишина,
если не считать тихого и привычного гула неоновых ламп и вентиляции.
Миновав очередную зону, Матка остановился.
- Ничего не понимаю... Где-то тут, близко!
- Вы ничего не путаете?
- Спутаешь тут, как же! - огрызнулся юродивый. - Неужели и сейчас не
слышите?!
- Что именно я должен слышать?
- Мертвые души! Скрежет зубовный! - Матка болезненно потрогал свою голову.
- О Боже! Зачем я согласился вести!
И вдруг насторожился, точно уловил направление, и ринулся в какой-то
полуосвещенный коридор-аппендикс.
Тупик заканчивался широкой, словно у гаража, белой медицинской дверью с
маленькой, как дверца холодильника, калиткой и электронным замком. Горело
непривычное табло: "Грязная зона!" - будто на какой-нибудь атомной
электростанции.
- Здесь, - простонал Матка, зажимая уши. - Какая невыносимая энергия...
Придется долго очищаться.
Гелий был уверен, что и сюда ему хода нет, и все-таки вложил в замок свою
магнитную карточку: полная тишина, лишь мигнула лампочка индикатора,
посылая куда-то сигнал-сообщение.
- Будем ждать! - решил он и сел под дверь. Несчастный проводник обхватил
голову руками, пристроился на корточках в углу и заснул! Причем так
крепко, что нижняя челюсть его отвалилась и послышался легкий храп.
Около получаса Карогод терпеливо слушал рулады своего спутника, пока не
ощутил тихое раздражение.
- Как вы можете спать? - Он толкнул юродивого в плечо. - Если слышите
зубовный скрежет?
Матка проснулся и ответил, как всегда, мгновенно:
- Когда сплю - ничего не слышу. Иначе можно сойти с ума.
- Но как вам удается уснуть?
- Я умею отключать восприятие реальности, - признался Матка. - Это
необходимо, если человек живет в мире существующих и отраженных энергий.
- Научили бы, - ворчливо попросил Гелий.
- Вам это не нужно. - Юродивый вновь страдальчески сморщился. - На вас не
действуют ни АЗ, ни ЯЗ...
- Откуда вы знаете? - разозлился Гелий.
- Идет! - выкрикнул Матка и чего-то устрашился. - Сейчас откроет дверь.
На какой-то момент Гелий забыл, зачем пришел сюда, мозг будто оцепенел от
ужаса, однако юродивый своей корявой рукой махнул перед лицом и привел в
чувство.
Замок щелкнул, мигнул зеленый индикатор, и едва невидимая рука откинула
дверцу, как Гелий вставил ногу в проем, на ощупь схватил кого-то и выволок
наружу. Широколобые не отличались ни особым телосложением, ни здоровьем,
так что этот вывалился из двери как мешок, но не потерял присутствия духа.
- Что это значит? - Он узнал Карогода. - Как вы себя ведете?
- Говори быстро, что это за грязная зона? - Гелий стоял - одна нога здесь,
другая там.
- Лаборатория! Обыкновенная лаборатория! Юродивый бочком протиснулся
следом за Гелием. Длинный Т-образный коридор напоминал по блеску стен и
стерильности операционную, двери из тяжелого и толстого стекла,
симметрично расположенные друг против друга, были без всяких запоров, но
входить в них не имело смысла: в просторных комнатах виднелось
лабораторное оборудование, холодильные и жарочные шкафы, какие-то приборы
- в общем, ничего интересного.
- Вы куда меня привели? - спросил Гелий. - Где же дети?
- Там, - неопределенно махнул рукой Матка. - Где-то там...
Юродивый устало привалился к стене и стал отрывать от своей куртки полосу
ткани. Оторвал, скрутил в тугую веревку и перетянул голову.
Тем временем Гелий свернул за угол и в полутемном коридоре включился свет
- сработал датчик. Прямо перед ним оказалась металлическая дверь со
смотровыми окнами, напоминающими корабельные иллюминаторы. Скорее
машинально, он потянулся вперед и заглянул...
То, что он увидел, напоминало опять же операционную, только без столов,
ламп и приборов. Вдоль левой стены тянулся ряд металлических клеток, и в
каждой на решетчатом деревянном полу сидел ребенок. Их было четверо,
разновозрастных, примерно от трех до семи лет, причем двое старших были
белыми, один - ярко выраженный восточный тип желтой расы и самый маленький
- негритенок. Все без какой-либо одежды, без игрушек... Сидели они в
одинаковых позах, широко расставив ноги, упитанные, розовые, будто ангелы
с картин эпохи Возрождения.
И бессмысленные, недетски отвратительные лица: у всех с губ текли слюни и
блуждающий, неуправляемый взгляд выдавал полное безумство. И крылышек не
было за спинками. Зрелище было настолько неожиданным и ужасающим, что
Гелий не почувствовал шагов за спиной и услышал властный окрик:
- Стоять! Не двигаться!
Гелий оторвался от иллюминатора: перед ним стоял охранник Центра в черной
униформе, короткоствольный пистолет-пулемет нацелен в живот.
Ношение оружия в бункере разрешалось лишь оперативному дежурному на
центральном пульте и ему, Карогоду.
- Что здесь творится? - тупо спросил Гелий. Охранник признал его, но
пистолета не убрал.
- Требую немедленно покинуть зону! - заявил он и повел стволом к выходу.
- Покинуть?! - почти взревел Гелий. - Я спрашиваю, что все это значит?!
Что? Чьи это дети?! Откуда здесь дети?!
Наглость стражника не знала границ. Он отступил на полшага и вскинул
оружие:
- Приказываю выйти из зоны!
- Это ты мне приказываешь?! А ты знаешь, кто я?!
- Так точно! Знаю! Но вы не имеете допуска!
- Кто сказал? Кто тебе сказал, что начальник Центра не имеет допуска?!
- На вашей магнитной карточке отсутствует специальный шифр! - невозмутимо
заявил охранник и показал какой-то пищащий приборчик. - Прежний начальник
Центра тоже не имел его. Приказываю немедленно освободить зону!
На помощь охраннику мчался по коридору еще один, на ходу что-то дожевывая.
И этот узнал Карогода, но реакция последовала однозначная - ствол
пистолета в живот.
- Как вы сюда попали? Кто впустил? - Охранник дыхнул в лицо запахом
селедки и лука. - Выйдите вон! У нас есть инструкции!..
- Так, - процедил сквозь зубы Гелий. - Государство в государстве?.. Кто
ваш непосредственный начальник? Где он?
Они переглянулись, и Карогод решил, что его гнев достиг цели, однако
охранники профессионально заломили ему руки и потащили. Не ожидавший
такого оборота и не привыкший к подобному обращению, Гелий задыхался от
возмущения, но сделать ничего не мог - держали железным захватом,
выворачивая плечевые суставы. Он уже потерял всякое самообладание и только
грозился, не выбирая выражений:
- Сволочи! Суки! Отморозки! Ну я прихлопну ваш вертеп! Я вам сделаю козью
морду! Ублюдки!
Его выбросили за дверь. И тут же сработал замок - включился красный
индикатор. Гелий вскочил, громыхнул ботинком в бронированную створку:
- Сейчас я вернусь! Паскуды!
- Лучше вам сюда не возвращаться, - посоветовал юродивый, оказавшийся
рядом. - Это очень опасно! Я вижу!
- Да пошел ты! - Карогод выматерился. - Ничего себе! Грязная зона!.. Я им
сделаю! Я их отсюда вычищу!
Матка побежал за ним.
- Послушайте меня!.. Не делайте глупостей!.. Я все вижу! Они погубят вашу
душу!.. Я думал, вы тут главный врач, а вы тут и не главный, не хозяин! Вы
тут сами как больной... Потому эти санитары вас и выбросили!
- Отстаньте от меня! Закройте рот!
- Нет, не закрою! - воспротивился юродивый. - Потому что над вами
опасность. А я вас полюбил! Увидел вашу нежную и трепетную душу! Какой же
вы главврач, если есть совесть?.. А я вижу вашу совесть! Она, как парок
над чашкой, показывает, что чай горячий...
- Да что вы видите? - закричал Гелий. - Ни хрена вы не видите! Государство
в государстве! Видали?! Не видали!
- Я вижу только энергию, - стал оправдываться юродивый. - Могу
восстановить события... Вижу развитие энергий! Это тонкая духовная
форма... На уровне летучих веществ-ферментов! Это эфиры!
- А знаешь, откуда здесь эти дети?! Видишь, откуда они? Чьи?
Матка смутился, но из желания помочь забормотал что-то вообще
невразумительное:
- Пока не вижу... Мертвые души!.. Пелена какая-то... Нет, водная среда,
пар!.. Или плазма?.. Сексуальная энергия!
- Что - сексуальная энергия?! - рявкнул Гелий.
- Отсутствует, полностью. Не вижу!.. Ее нет! Не было состояния оргазма!
- При чем здесь это?
- Как это при чем? Сладкая мука... Без нее душа не рождается. Разве вы не
знаете, что такое оргазм? Слияние мужской и женской души! Из которого
рождается третья - душа ребенка! Она существует в нем еще до соединения
семени и яйцеклетки. Душа первична!.. А если не было оргазма - начинается
зубовный скрежет... А оргазм в миг смерти, как освобождение души...
- Абракадабра! Бессмыслица! Замолчите!
- Потому что мешаете! - внезапно огрызнулся юродивый. - Не даете
сосредоточиться! От вас идет поток энергии гнева! Я так не могу!
- Ну и заткнитесь!
Гелий чуть ли не впихнул блаженного в камеру, запер дверь и отправился в
свой кабинет. И только тут почувствовал, что путь из Грязной зоны и
болтовня ясновидца сбили горячее желание к немедленным карательным
действиям. Все-таки этот юродивый обладал способностью гасить
отрицательную энергию. Гелий достал водку, но пить передумал - щелкнул
кнопкой прямой связи с центральным пультом. Дежурный отозвался
встревоженно.
- Всех этих... Широколобых вместе с начальниками служб срочно ко мне! -
более-менее спокойным тоном распорядился Карогод.
- Сейчас исполнить приказ не могу! - заявил оперативный дежурный.
- Как это - не могу?!
- Работаю с правительственной шифровкой формы "ноль один"!
Эта форма могла означать боеготовность ь1... Неужели утреннее наваждение в
жилище Слухача - предтеча реальных событий, запоздавших по времени?..
- Сколько еще... работы? - спросил Карогод.
- Четверть часа!
- А по нормативу?! Что ты ковыряешься с этой шифровкой?!
- Сложная, шестая степень защиты...
Ударом кулака Карогод выключил аппарат связи и замер над ним, как над
жертвой. Это не розыгрыш веселого приятеля: на центральный пульт заступил
суровый, без нервов и эмоций подполковник, бывший ракетчик, полжизни
просидевший в подобных бункерах на боевом дежурстве. Глянешь на
физиономию, и никаких аргументов не требуется - ядерное оружие в надежных
руках...
Карогод достал бутылку, раскупорил ее и сделал несколько больших глотков
прямо из горлышка.
Когда в бутылке не осталось ни капли, к нему в кабинет вбежал оперативный
дежурный с дешифрованным текстом приказа Главкома Вооруженных Сил. Старый
ракетчик был неузнаваем, словно сам рванул бутылку водки, чего не могло
быть в принципе.
- Это трагедия, - сказал на выдохе. - Это катастрофа.
В преамбуле Главком республики заявлял, что отныне Россия становится
правопреемницей Союза, а значит, и всех вооруженных сил, расположенных на
ее и не только на ее территории, и все они переходят под его начало и
обязаны исполнять приказы только президента новообразованного суверенного
государства. А посему возложенной на него властью приказывает ..
Карогоду стало страшно.
- Читай! - приказал он и швырнул приказ дежурному.
Подполковник достал очки, взял шифровку и неожиданно грубо и с болью
выматерился, словно хватил по пальцу молотком.
- Читай! Фольклор потом...
- Приказываю, - глядя в пространство, забурчал тот. - Центр управления
"Возмездие" по получении данного приказа снять с боевого дежурства...
Выключить все боевые системы оперативной связи за исключением служебной и
правительственной... Для чего уничтожить с помощью самоликвидаторов все
спутники связи групп А, Б, С и их вспомогательные модули. Спутники групп
А-1, Б-1, а также радиорелейные спутники законсервировать до особого
распоряжения. Наземные комплексы стратегических ракет всех классов
передать в оперативное управление основным ядерным силам России, для чего
немедленно начать согласования с Генштабом.
Оперативный дежурный сделал паузу, наблюдая за реакцией начальника,
однако, заметив, что тот тихо улыбается, потирая лоб, внезапно взорвался:
- Над чем вы смеетесь?! Что вы тут смеетесь?! Что смешного-то?!
- Да нет, это я так, над собой, - отмахнулся Карогод. - Продолжайте.
- Вы что, с ума сошли?! - взревел подполковник. - Мальчишка, салага
необстрелянный! Вы хоть понимаете, что это значит?! Это сдача! Полная
капитуляция! Лапы кверху!..
- Не кричите, - попросил Карогод. - В ушах звенит.
- Ах вот как? Звенит?! - Дежурный отшвырнул приказ. - Вы что, будете его
исполнять? Ликвидировать спутники?
Ни одна живая душа в Центре не знала о предстоящей реорганизации. А о
полной ликвидации "Возмездия" вообще не было речи, поэтому приказ нового
Главкома и для Карогода звучал неожиданно. Вряд ли кто-то мог допустить
подобную мысль, сходную разве что с самоубийством. Что ни говори, а
неуязвимая система Удара возмездия была хорошим отрезвляющим моментом и
гарантом мира - это как ведро ледяной воды на голову...
- Что вы предлагаете? - вздохнул Карогод. - Как человек военный? Не
выполнять приказ?
- Ну не раздеваться же перед этой шпаной!
- Какой шпаной?
- Известно какой - международной! Чувствовалось воспитание генерала
Непотягова...
- Нет, что вы предлагаете конкретно? - уперся Карогод. - Не выполнять
приказ и шантажировать нового Главкома, пока не отменит?
- А почему нет? - Дежурный воспрял. - Мы самостоятельная и автономная
структура, а этот... Главком из секретарей в нашем деле ни уха ни рыла!
Попробуем объяснить ему, не поймет - начнем давить. Нас тут не взять
девяносто девять лет.
- Слушайте, подполковник... Вы знаете о том, что в Центре находятся...
дети? - неожиданно спросил Гелий.
- Дети? - на секунду опешил тот. - Какие дети?! Вы что?
И профессионально нюхнул воздух у лица начальника - проверял на
трезвость...
Гелий откровенно дыхнул на него и выкатил ногой из-под стола пустую
бутылку.
- Обыкновенные! Дети, ребятишки! Сопливые, слюнявые!.. Впрочем, нет,
скорее всего больные... Знаете? Слышали?
- Что вы несете-то? - возмутился ракетчик. - Откуда здесь дети?
- Это я спрашиваю - откуда?
- Не знаю! Не слышал! - обиделся тот. - Я вам про Фому, вы про...
- А слышали о Грязной зоне?
- Ну и что? Лаборатория...
- Может, это ясли? Детский сад? Со стойловым содержанием?
- С каким... содержанием? - Подполковник в сельском хозяйстве не
разбирался вообще.
- Со стойловым! Каждый ребенок - в отдельной клетке!
- Вы что несете?.. Ничего не пойму!
- Не понимаете - идите, - устало отмахнулся Гелий. - Свободны.
- Почему я должен знать о каких-то детях? - то ли возмутился, то ли хотел
оправдаться дежурный. - Грязная зона - отдельный объект. Я - сменный
дежурный центрального пульта и отвечаю за свой.
- Идите отсюда! - прикрикнул Карогод. - Марш на рабочее место.
Подполковник на глазах постарел, ссутулился и вышел, у порога сверкнув
злым, пристальным глазом. А Гелий поднял приказ, стряхнул с него пыль и
принялся читать. Далее шли подробные указания по поводу самого Центра,
секретной документации, имущества и личного состава. Следовало что-то
сдать в архив Генштаба, что-то законсервировать, демонтировать, передать,
а из сорока трех служащих оставить лишь ведущих специалистов, то есть
Широколобых, которых едва набиралось десяток, и несколько человек из
вспомогательной службы для этого самого демонтажа, ликвидации, консервации
и прочих печальных процедур.
Полностью упразднялась служба связи, иначе говоря, все женщины Центра
подлежали сокращению.
А еще строго-настрого запрещалось проводить какие-либо исследовательские и
плановые работы в системе УВ, при этом ни слова о том, что делать с
объектами Слухач и Матка.
И ни звука - о детях.
Дверь распахнулась, и в проеме опять показался подполковник-ракетчик, в
его глазах ярко светилась надежда.
- Ну, что еще? - недовольно спросил Карогод. - Новый приказ? Не исполнять
старый?
Военные в Центре не любили его, он - военных.
- Простите, я погорячился. Виноват, товарищ... - и умолк.
- Я считал вас человеком без нервов.
- И я так считал... Но вот, оказывается. - Подполковник развел руками и
поднял глаза. - Вы о детях спрашивали... Я знаю, чьи это дети. Теперь
понимаю...
- Ну? - вскочил Гелий. - Говори же! Обращение на "ты" подействовало на
подполковника как приглашение к мужскому откровению.
- Эти сучки-то, связистки, с Широколобыми путаются! Каждую смену таскаются
по разным зонам, - в его голосе послышалась ревность: похоже, с потенцией
у ракетчика было не все в порядке. - Как только начальники служб уезжают
из Центра, так начинается... Я одну спрашивал, говорит, хочу родить
гениального ребенка! Гениального!.. От кого? От этих голубых ублюдков?..
Гениальные дети рождаются от настоящих мужиков! А от Широколобых - выродки
и дебилы!.. Не зря говорят, что природа отдыхает на детях...
- Хочешь сказать, эти дети просто... выблядки?
- Конечно! Нарожали олигофренов - и куда с ними? Вот и устроили тут
детдом, кукушки щипаные! Как же, генеральские дочки!
- Это твои догадки или... - Карогод вспомнил Марианну Суглобову. - Или
одна из тайн Центра?
- Какие там догадки! Шила в мешке не утаишь.
- Ладно, спасибо, подполковник. Я с этим разберусь!
- Спасибо - мало, - отрезал тот. - Как говорят, услуга за услугу.
- Что ты хотел? - спросил Гелий, пытаясь осмыслить услышанное.
- Насколько я знаю, вы работали в институте и занимались космическим
оружием, верно? - Подполковник почему-то перешел на официальный тон.
- Верно, было дело...
Ракетчик плотнее затворил дверь, осмотрелся.
- Нас тут не слушают? Не пишут?
- Исключено...
И все-таки он перегнулся через стол, заговорил полушепотом.
- Вот что, я - русский офицер. Двадцать один год Родине отдал. Мне что,
могу сейчас и на пенсию... Да только не могу! Не выживу! Мне и пенсии не
надо, если нет покоя!
- Чем могу помочь?
- Знаю, там у вас секреты госважности... Но скажите мне, между нами: есть
у нас что? Там? - Он показал пальцем вверх. - Что может заменить наш
Центр? Чем можно шпану в руках держать? Чтоб не рыпались?
- Если откровенно, ничего особенного там нет...
- Точно нет?
- Так, кое-что, сырец, полуфабрикат...
- Значит, надежды нет?
- Как сказать? - Карогод замялся. - Надежда всегда есть. Вчера вон Слухач
умер, а вынесли на холод - воскрес. Бывают чудеса. А сегодня...
- В таком случае я вам гарантирую бунт на корабле! - отрубил подполковник.
Гелий сел в кресло, откинулся на спинку.
- Ого, это интересно! Запрете меня в кабинете и возьмете Центр в свои руки?
- С вас нет спроса, вы человек новый. Решайтесь. Подполковник покачал
головой.
- Хотите, открою тайну? Еще два года назад мы вывели на орбиту... парочку
влюбленных. Его зовут "Одиссей", потому что он блуждающий путешественник,
а ее - "Пенелопа", поскольку она вынуждена висеть на одном месте. Все это
делалось против натовских космических программ, но этой парочке все равно,
чьи спутники гасить. Эта домоседка в течение семи часов обнаружит нашу
абэвэгэдейку, где бы она ни находилась, а ее муж через три часа в порошок
разотрет. Ревнивый он, чуть жена на кого глаз положила, бьет сразу без
разбора... А вы сидите тут потом девяносто девять лет.
Подполковник переступил с ноги на ногу у порога, потянулся рукой к плечу и
резко хапнул пальцами, скребанул, желая сорвать погон, однако на униформе
знаков различия не было - всего лишь нашивка с номером чуть выше
нагрудного кармана да визитка на прищепке. И эта невозможность сделать
сильный жест озлила ракетчика, взмутила и подняла из глубин единственное,
что там оставалось, - суровый и жесткий мат, чем-то отдаленно напоминающий
мужские слезы.
Он вышел, желая хлопнуть дверью, но она была на гидравлическом
амортизаторе...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1992)
1
В прокуратуре разрушение Империи ощущалось более чем где-либо, и обломки
ее в виде начатых и незаконченных дел грозили засыпать, похоронить
законников. Бурцева бросало, как в штормовом океане, то вверх, то вниз, но
где бы он ни был - в следственной бригаде по особо важным делам, в
спецпрокуратуре или рядовым следователем, - везде работал как пожарный:
только бы залить, остудить, отстоять то, что еще не горит. А где бушевало
пламя, туда уже соваться было бессмысленно и бесполезно, ибо в первую
очередь в огне перестройки и реформ сгорала всякая законность и сам Закон.
Из бастующего Кузбасса его бросили к шахтерам Воркуты, после чего надолго
определили как специалиста по социальным взрывам и экономическим
преступлениям. Два года он ездил по этим пожарам и, естественно, не мог ни
потушить, ни предупредить ни одного: поджигатели всегда оставались
неуязвимы, поскольку обладали вполне законной неприкосновенностью.
Уголовных дел было много, виноватых - никого... И в этой бесконечной суете
он напрочь забыл и о кубке, сделанном из головы безвестного старца,
похороненного в Зубцовске, и о непреднамеренном убийстве Николая Кузминых
в Студеницах; теперь все эти дела казались мелкими, незначительными, и
если когда вспоминались, то с ностальгическим чувством о мирном времени,
когда можно было работать не в пожарном порядке. Или когда хотелось
посмотреть, есть ли еще край, где нет огня и дыма, где за ночь городские
улицы перекрываются не омоновскими щитами, не автомобилями и
бронетехникой, а сверкающими паутинками бабьего лета.
И развод с Наденькой сейчас выглядел глупым, непоправимо бездарным
действием, ибо эта потеря теперь казалась несоизмеримой с идиотскими
принципами и вожделениями поковыряться в мерзости человеческой, чтобы
добыть истину. Семья - вот что нужно ценить во время бурь и потрясений!
Но было поздно: Наденька вышла замуж за своего спасенного от тюрьмы Вадим
Вадимыча и теперь выздоравливала после ранений, силой воли поднимая себя
на ноги.
Вряд ли она вообще нуждалась в мужской поддержке...
Бурцев и не чаял когда-нибудь вернуться к прошлым, так и не завершенным
делам, если бы его в очередной раз не отстранили от дел (это иногда
случалось и означало, что скоро либо повысят, либо понизят до уровня
рядового следователя), и он приходил на работу от силы привычки. И вот
однажды к нему на прием попросился какой-то ученый из МГУ. Сергей встретил
его с удовольствием - все заделье, с умным человеком побеседовать! - и
выяснилось, что он по его, Бурцева, заданию дешифрировал письмена,
оставленные на молитве-грамотке из гроба зубцовского обезглавленного
старца. Года три прошло, не меньше, с той поры, когда он отправлял копии
на экспертизу, но, так и не добившись ответа, забыл, похерил некогда
занимательную головоломку.
Ученый выглядел натуральным книжником и больше напоминал сельского дьячка
- русая редкая бородка, ранняя лысина от лба и печально-светлые,
пронзительные глаза.
- Вашу заявку на экспертизу я нашел в архиве, случайно, - объяснил он. -
Почему-то сдали без ответа, а меня заинтересовало. И я полгода сидел над
этим текстом, использовал несколько методик дешифрирования и добился
результата. Сейчас я прочитаю желтую надпись. Только прежде удовлетворите
мою жажду сердца (так и сказал!): откуда эта грамотка? Я понимаю, это
сопроводительная молитва, дается покойному в руки... Но кто этот покойный?
- Не установлено, - признался Бурцев. - К моему сожалению, дело не
раскрыто и, кажется, прекращено.
- Это был великий человек! - горячо воскликнул книгочей и стал тут же
поправляться. - Нет, имеется в виду, необычный. Могу предполагать, что он
царской крови, понимаете? Или имел какое-то отношение к царской династии.
Над ним совершили какой-то древний ритуал!
- Да, его выкопали на девятый день из тайной могилы и отчленили голову.
- Тогда все подтверждается! - Голос ученого задрожал от волнения. -
Безусловно, он царского рода!
- Мало того, - зажигаясь его волнением, продолжил Бурцев. - Из черепа
сделали кубок, оковали золотом и повторили эту надпись на лобной кости.
- Это дело следует непременно раскрыть! - потребовал ученый. - Установить
имя! И найти тех, кто совершил этот сатанинский ритуал!
- Что же написано на грамотке? Читайте!
- Здесь, по приказу тайных сил, был принесен в жертву Царь, чтобы
уничтожить государство. Да извещаются об этом все народы, - наизусть
прочитал книгочей. - Понимаете, о чем речь? Если надпись сделана
фломастером, а потом повторена на лобной кости, это значит, они снова
вернулись в Россию.
- Кто - они?
- Те, кто оставляет кабалистические надписи! Служители сатаны. Если они
пришли к нам, значит, мир уже в их руках, под их властью. Последний оплот,
не взятый ими в плен, - Россия.
Он выложил перед Бурцевым письменное заключение - целый трактат, касаемый
каббалы и сатанизма. Распрощавшись с ученым, Сергей подробно изучил
сочинение и почувствовал "жажду сердца". Дело по зубцовскому старцу
действительно было прекращено и находилось в архиве. Пришлось идти на
поклон к Фемиде, поскольку требовалась виза, чтобы вытащить его из
бумажного кладбища. И она подмахнула ему требование, однако знания и
специализация Бурцева неожиданно потребовались для дела другого, но, как
потом выяснилось, незримыми нитями связанного с городом Зубцовском.
В Свято-Кирилловском монастыре неизвестными лицами был похищен монах по
имени Рафаил, и теперь иерархи Православной Церкви требовали досконального
расследования на высшем уровне, поскольку подозревали очередное ритуальное
убийство. И, видимо, хорошо досаждали руководству, что началось кое-какое
шевеление: стали искать, кто же работал по таким делам, и оказалось, в
прокуратуре уцелел один Бурцев. Ему и отдали дело, но не для производства,
а чтобы профессионально отписался и успокоил церковников.
Едва взяв дело в руки, Бурцев подскочил от неожиданности: монаха в миру
звали Владислав Губский - тот самый морской офицер, что несколько лет
носил за президентом чемоданчик с "ядерной кнопкой", в общем, старый
знакомый. Из тех материалов, которые находились в тощем деле, было неясно,
как бывший каперанг попал в монастырь. И никому в голову не пришло
сопоставить его с тем самым Губским, дело на которого было прекращено,
изъято и осело где-то в не доступных простым смертным секретных архивах. А
сам он, освобожденный от уголовной ответственности по причине полной
невменяемости, отправлен до конца жизни в закрытую психлечебницу.
После доклада у руководства возник легкий шок: тут пахло не свихнувшимся в
какой-нибудь "горячей точке" сатанистом - спланированной операцией и
иностранной разведкой, а значит, и громким скандалом на весь мир. Тем
более время подходящее: Запад трясется и воет от страха, пытаясь выяснить,
в чьих руках сейчас находится русская "ядерная кнопка".
Как выяснилось, спецслужбы уже рыщут повсюду и беспорядочно, однако при
этом, как обычно, скупы на информацию, поставляемую в Генпрокуратуру.
Бурцеву полностью развязали руки, как бывало в мирное время, и наделили
всяческими полномочиями, как и положено во время революции.
В подмосковной психлечебнице, куда отправили Губского, следы терялись:
было документальное подтверждение, что больной из-за перегрузки закрытого
отделения переправлен в Томскую больницу республиканского значения вместе
с другими, однако туда прибыли все, кроме каперанга. То ли выкрали, то ли
попросту сбежал по дороге, а медики из корпоративных интересов спрятали
концы в воду. Начинать следовало с монастыря, куда Бурцев и отправился в
командировку, причем с легендой московского сноба-следователя, которого
отрывают от важных дел розысками какого-то монаха - руководство боялось
любой огласки...
Все это напоминало страуса, спрятавшего голову в песок. Работая в Оптиной
пустыни, Сергей хорошо изучил монастырскую жизнь и устав: если человек
ушел от мира и принял постриг, то настоятель знает о новом иноке буквально
все, каждый его шаг, поступок, грех, всякую его самую тайную мысль.
Правда, есть тайна исповеди, но есть ли она в данном случае, никто
гарантировать не может. Слишком неординарной личностью был каперанг
Губский, слишком много умел, видел и помнил, чтобы это кого-нибудь не
заинтересовало, кроме святых отцов.
Не случайно же его похитили...
Свято-Кирилловский монастырь находился в черноземной зоне, среди
распаханных озимых полей, по-зимнему занесенных снегом, но мокрых и
непролазных, зато на холме, подпертом быстро нищающими, некогда крупными
совхозами. Наполовину разрушенный, он напоминал взятую долгой осадой и
отданную на разграбление крепость: огромные прораны в каменных стенах,
частью снесенные, частью ободранные купола, будто ядрами исклеванные храмы
и братский корпус. Из срезанного до половины шатра колокольни торчала
ржавая емкость - звонницу переоборудовали под водонапорную башню, откуда
до сих пор питались оба совхоза. Разор был настолько мощным, что все следы
реставрации, если смотреть издалека, растушевывались и терялись, однако,
поднимаясь на травянистый холм, обнесенный проволочной поскотиной, Бурцев
стал замечать, что основная церковь покрыта уже новой, потускневшей от
кислотных дождей оцинковкой, восстановлены кресты, залатаны и только еще
не выбелены стены, да и братский корпус - под шиферной крышей, со стеклами
в окнах и дымами над трубами.
А дорожки между заснеженными цветочными клумбами вычищены и посыпаны белым
речным песком.
Обряженные в серую, тюремную одежду послушники разгружали тракторную
телегу с каменным углем, таская его ведрами в кирпичный сарай.
Наведаться в монастырь Бурцев решил на следующий день после приезда,
поскольку ни в областной прокуратуре, ни в милиции никакой дополнительной
информации не было - только то, что есть в деле. Местные власти плохо
знали, что происходит за стенами на холме, даже не могли назвать точной
цифры, сколько там сейчас проживает насельников и послушников, не понимая
различия между ними. Известно было лишь имя настоятеля - иеромонах
Антоний, в миру Александр Федорович Недоливко, и то, что.
Свято-Кирилловскую обитель передали Церкви и открыли в 1983 году, когда
еще ничего не передавали и не открывали.
Правда, участковый кое-что прояснил и зачитал имена и фамилии монастырской
братии, но списки у него были годичной давности, и Губский там не числился
вовсе. Ни под мирским, ни под святым именем, а был вписан позже, когда его
уже похитили и настоятель сделал соответствующее заявление.
Согласно данным участкового, в обители проживало пять монахов и семнадцать
послушников - не много, но и не мало для такого монастыря.
Отец Антоний после утренней службы отдыхал в своих покоях, и прежде чем
попасть к нему, пришлось ждать около часа, молодой чернобородый
монах-привратник заглянул к нему и вышел обратно на цыпочках, сообщив, что
настоятель спит и будить нельзя. Сергей особенно и не настаивал,
рассчитывая тем временем разговорить привратника и как бы ненароком
спросить о похищенном Рафаиле, но, похоже, устав в обители был строгим, и
монах без благословения Антония разговаривать с приезжим из Москвы не
решился.
Ровно через час настоятель сам вышел в приемную и не показался заспанным,
наоборот, собранным и слегка озабоченным. На вид ему было за пятьдесят,
седобородый, крепкий и статный мужчина, привыкший повелевать. У Бурцева
возникло ощущение, что тот ждал его, хотя предупредить о приезде
следователя никто не мог.
Если только привратник, но тогда отец Антоний точно не спал...
Он впустил гостя в просторную, обставленную мягкой мебелью переднюю, где,
вероятно, принимал посетителей, и усадил в кресло. Изнутри братские покои
напоминали скорее богатый офис или пятизвездочный отель, чем келейки
отшельников: пожалуй, монастырь не очень-то бедствовал, как показалось
сперва, и имел солидных грешников-спонсоров, во искупление вины перед
Богом приносящих сюда свои капиталы.
На столике под иконами со светящейся лампадкой стоял телефон-коммутатор,
который более всего казался тут лишним и неестественным: чтобы позвонить
из Оптиной пустыни приходилось ездить чуть ли не в Калугу...
От настоятеля не ускользнуло внимание гостя, сосредоточенное на
обстановке, он открыл дверцу голландки и стал подбрасывать аккуратные
березовые полешки. Печь тут существовала скорее для уюта: под окнами
стояли импортные электрические обогреватели.
- А вы надеялись увидеть нищету и убогость? - довольно спросил настоятель,
усаживаясь в кресло напротив. - Между прочим, это один из первых
монастырей, вновь открытых при Советской власти.
Чернобородый послушник внес чай и вазочки с вареньем, конфетами и
печеньем, расставил на журнальном столе, проверил печь и, поклонившись у
порога, безмолвно удалился.
- Простите, как вас лучше называть? - Бурцев положил на колени свой
портфель и отстегнул замок.
- Полагаю, официально, - мгновенно сориентировался отец Антоний. - В миру
зовут Александр Федорович.
- Как вы понимаете, я приехал не чаи распивать. Хотя нравится тут у вас,
уютно... - Бурцев вынул диктофон. - Не против, если для скорости я запишу
нашу беседу на пленку?
Реакция последовала неожиданная.
- Ни в коем случае! Запрещаю. Никаких записей. Бурцев покосился на
телефон, с сожалением убрал диктофон и достал блокнот с авторучкой,
проворчал:
- Да, в чужой монастырь со своим уставом не ходят...
Отец Антоний тут же поправился:
- Поймите правильно, нам запрещено. Нельзя без благословения владыки.
Этот всесильный здесь человек еще кому-то подчинялся и чего-то опасался,
хотя внешне не производил такого впечатления. Почему-то в Оптиной пустыни
записывались на магнитофон не только старцы, но монахи и послушники, не
считая это нарушением каких-то правил и никого не спрашивая.
- Надеюсь, Александр Федорович, вы хорошо знали инока Рафаила?
- Безусловно. - Настоятель вновь стал вальяжным. - Я совершал обряд
пострижения и дал ему имя.
- Когда он пришел к вам?
- Семнадцатого октября...
- И сразу же получил иноческий сан? Без испытательного срока?
- Это у нас называется послушание... Да, через неделю он принял малую
схиму и готовился к схиме.
- То есть, если я приду к вам и попрошусь в монахи, вы меня тоже
пострижете через неделю?
Александр Федорович, не вставая, осторожно снял клобук, утвердил его под
иконы, расправил скользкую шелковую фату.
- Нет, вас не постригу и через год.
- Почему же Губский удостоился такой чести? Насколько я знаю, это была
привилегия царей или неугодных царевичей. Простите мою настойчивость, но
мне нужно понять, кто он, чтобы разобраться, почему его похитили. А я, к
сожалению, имею слабое представление о монастырских правилах.
Играть с ним в поддавки следовало осторожно: настоятель тонко чувствовал
фальшь.
- У меня сложилось другое впечатление...
- Кое-что успел почитать, пока ехал к вам. И это почти все мои знания.
- Хорошо, объясню... Если человек обладает духовным опытом, истинной верой
и нет никаких препятствий для пострига - дорога в иноческую жизнь ему
открыта. Долгое послушание необходимо для людей, по разным причинам не
готовых к служению Господу. Что толку, если инок не служить будет, а
бороться сам с собой, со своей плотью, мерзкими привычками и
пристрастиями? - Он потрогал серебряный крест на своей груди каким-то
заученным, привычным движением. - Рафаил обладал огромным духовным опытом,
и душа его была чиста и непорочна, что в наше время великая редкость.
Вероятно, за это коммунисты упрятали его в психиатрическую лечебницу. И
можно сказать, щуку бросили в реку: он еще более укрепился там в вере.
Поэтому я с благословения Всевышнего совершил над ним три обряда в один
день. Постриг в мантию, затем в рясу и малую схиму. А он хотел идти
дальше, к великой схиме, то есть стал бы истинным живым мертвецом. Я ему
благоволил.
- Может, поэтому у него появились завистники? Допустим, в среде
послушников? Такое случается у вас?
Антоний помедлил несколько секунд, отведя взгляд к иконам, сказал с легким
вздохом:
- Откровенно сказать, да... Что там греха таить? Послушники - обыкновенные
мирские люди со всеми земными страстями, а их не так-то просто выскрести
из души. Но в случае с Рафаилом ничего подобного не было. Напротив, братия
отнеслась к нему с любовью, а послушники... почитали его как блаженного
молельника. Ведь он по собственной воле поселился в башне, совсем пустой и
холодной башне. Убрал мусор, сколотил нары из нестроганых досок и молился
по двадцать три часа. И спал один час. Для послушников это подвиг, объект
для подражания... Рафаил оживил нашу жизнь, внес желание подвижничества во
имя веры, традицию Серафима Саровского.
Бурцев никак не мог понять, что его настораживает в Александре Федоровиче,
какая ускользающая деталь появилась в лице, как только он снял клобук и
обнажил густые седеющие волосы, связанные в косичку. В головном уборе он
казался строже, неприступней, и внешний вид его как бы полностью
соответствовал внутренней сути.
- В ночь похищения кто его видел в последний раз?
- Я видел. Ушел из его кельи в двадцать три пятнадцать.
Эта точность и какая-то военная привычка называть время - штатский человек
скажет "пятнадцать минут" или "четверть двенадцатого" - несколько поразил
Бурцева, но он не стал сосредотачивать на этом внимание.
- Что он делал, когда вы уходили?
- Попросил благословения и встал на молитву.
- А монастырь не охраняется ночью? Ведь у вас стена разрушена...
- Тогда не охранялся, - посожалел Антоний. - Вечная наша безалаберность.
Пока гром не грянет... Сейчас охраняется послушниками и собакой. Одна
паломница привезла сенбернара...
- Почему решили, что он похищен? А, допустим, не ушел куда-нибудь?
- Это произошло практически на моих глазах! - слегка возмутился
настоятель. - И нечего тут допускать... В три двадцать пять я пошел в храм
и увидел, как двое неизвестных что-то тащат к пролому в стене. Подумал,
воры. Мне и в голову не пришло, что несут человека. Было очень темно, снег
еще не выпал... Я закричал, поднял тревогу и тогда заметил, что ноша у них
в руках шевелится. Брат Ефрем с послушниками побежал за похитителями, но
они сели в машину и уехали. Машина стояла у холма... А меня Господь
надоумил - бросился к башне Рафаила, а там дверь нараспашку...
- Вы тоже спите один час?
- Нет, я сплю три часа, - ответил настоятель.
- У Губского есть близкие родственники? - Бурцев сделал пометку в блокноте.
- Эта версия отпадает. Родственники есть, но дальние, связь с ними
утеряна. Вырос без отца, у матери был единственным сыном. - Антоний
помедлил и добавил самое главное: - После того как с ним случилось
несчастье, мать наложила на себя руки.
- Печально... А какое же несчастье с ним случилось?
Вообще-то разговаривать с настоятелем было одно удовольствие: ответы были
заготовлены заранее, и, кроме того, он словно предугадывал ход беседы и
все ее повороты.
- Несчастье для матери - сын попал в закрытую психлечебницу. У безбожной
женщины вырос истинно верующий сын. Разве это не Божий промысел?
- Александр Федорович, а вы все знали о прошлом Губского? О его службе,
знакомствах, связях, увлечениях?
- Все, - уверенно заявил настоятель. - Но, простите, о многом не могу
говорить, потому что это тайна исповеди.
- Да, понимаю...
- Должен сказать единственное: там нет ничего, чтобы заслуживало вашего
внимания.
- Откуда вы знаете? - осторожно спросил Бурцев, внутренне изумившись
уверенности собеседника. - В нашем деле бывает важна самая незначительная
деталь...
- Я сплю по три часа, но тоже имею кое-какой духовный опыт, - нашелся
Антоний. - К тому же меня окружают самые разные люди, а не только братия.
Он явно скромничал. Его опыту можно было позавидовать, и это вдруг
натолкнуло Бурцева на неожиданную, но много что объясняющую мысль.
Что, если игумен Антоний из тех самых сотрудников КГБ, которых внедряли в
среду духовников в хрущевские да и в брежневские годы? Эдакий монах с
погонами?
Правда, по опыту Бурцев знал, что часть этих агентов секретной службы,
попав в духовную среду, проникались светом православия и становились
священниками. Ведь не так важно, каким путем пришел человек к Богу. Важно,
что пришел...
Может, и открытие монастыря в безбожные годы Андропова каким-то образом
связано с его прошлым?
- А не было звонков или писем с предложением выкупа? - Вопрос был лишним,
однако следовало оттянуть время, чтобы осмыслить неожиданный вывод. - Это
очень современное преступление...
- Рафаила похитили не для того, чтобы заработать, - отрезал Антоний.
- О возможности ритуального убийства я слышал. Но это не имеет под собой
никаких оснований.
- Вы так считаете?.. А напрасно. Идет всеобщее наступление на Православную
Церковь. Сатанисты выбирают самых чистых и самых... истовых молельников
ангельского чина и проливают их кровь. А кровь, как известно, имеет
сакральную суть и силу, ибо она и есть душа.
- Тонкая материя? - похвастался своими знаниями Бурцев.
- Совершенно верно, тончайшая! Пора бы отойти от материалистического
понимания мира, иначе не понять происходящих в человеческом обществе
процессов. Можно навсегда остаться слепым орудием в чужих руках, а если вы
еще претендуете на право судить и карать...
- Я не претендую, - вставил Сергей. - Я не судья и не судебный исполнитель.
- Разумеется, и все-таки, все-таки... Что стоят ваши писаные законы против
Божественного законоуложения?
- Да, согласен. Человек предполагает, а Бог располагает...
Слушая его, Бурцев почти уже утвердился в мысли, что настоятель носил
погоны, и причиной тому была не только та чисто светская, военная логика,
с которой он делал свои умозаключения, но и деталь, раньше ускользавшая, -
отец Антоний не смотрел собеседнику в глаза. Куда угодно - в переносицу, в
брови, но ни разу прямо и открыто. Их так учили, чтобы не завязывать
взглядами сердечных контактов, возникающих помимо воли собеседников, не
пускать в свою душу.
- Пожалуй, вы правы, - покаялся и повинился Сергей. - Есть такой грех.
Издержки материалистического воспитания... Можно задать вам один
щепетильный вопрос? Как церковнику?
- Конечно же можно, - разрешил настоятель. - Задавайте.
- Однажды я услышал новую теорию... Будто в третьем тысячелетии
православие поставит во главу угла не Христа, как мужское начало Бога, а
Богородицу. И это будет новый путь развития веры.
- Безусловно это ересь, - отрезал Антоний. - Где это слышали? Кто говорил?
- Одна женщина, - интуитивно уклонился Бурцев, чувствуя его сильный и
хваткий интерес. - В поезде, попутчица...
- Об этом уже говорят в поездах? - отчего-то возмутился настоятель.
- Слышал, говорят. - Следовало резко сменить тему. - Могу я получить
список людей, посетивших монастырь с октября этого года? Меня интересуют
все - паломники, богатые спонсоры, реставраторы или случайные прохожие.
Настоятель был готов ко всему, ибо тут же молча взял колокольчик и
позвонил - вошел чернобородый привратник-секретарь. Распоряжение Антоний
отдавал совершенно иным, без всякого налета светскости тоном:
- Сделай милость, брат Алексий, составь мне список наших гостей, за весь
прошлый год. Инок поклонился и вышел.
- Так от кого вы слышали об этой ереси? - не забыл Антоний. - Какого
возраста женщина? Может, имя помните?
- Не помню, знаете, как обычно в поезде: слова остаются, а кто говорил их
- не вспомнить... Александр Федорович, позвольте мне побеседовать с
братией и послушниками? - попросил Бурцев в полной уверенности, что
получит отказ.
Однако настоятель и тут оказался на высоте.
- Разумеется. Назовите мне - с кем конкретно.
- Хотел бы поговорить со всеми, только один на один.
- В таком случае, завтра с утра можете начать.
- А сегодня нельзя?
Настоятелю зачем-то требовалось время, может, чтобы провести инструктаж.
- У нас строгий устав, я должен каждого укрепить и благословить, -
объяснил невозмутимо Антоний. - Вы пришли из мира и, как бы ни хотели, все
равно станете искушать еще не окрепшие души. А утром отведу вам комнату
для бесед и сразу после службы буду присылать по одному.
И даже после этого он не забыл о ереси, когда-то высказанной Ксенией в
Студеницах. Прощаясь, попросил:
- Если вспомните лицо той женщины... С которой ехали в поезде... Опишите
мне. Это очень важно.
Бурцев пообещал, изъявил желание осмотреть место, где жил Рафаил, и в
сопровождении чернобородого секретаря отправился в дальний мрачноватый
угол монастыря. Башня оказалась невысокой, с крохотным окошком на улицу.
Прийти и уйти незамеченным тут было просто, и дело случая, что настоятель
заметил похитителей. Но зачем он пошел сюда, если угол этот совсем не по
пути к храму?
Внутри башни слышался характерный свист ручного рубанка. Из жестяной
трубы, выведенной в отдушину, валил дым и, разметанный ветром, стелился по
земле. Топили плохим каменным углем, и неприятный, сернистый запах реял
повсюду. Бурцев не стал заходить внутрь - судя по всему, там сейчас шел
ремонт.
- Здесь снова будет келья? - спросил он сопровождающего.
- Мы молимся, чтобы Господь вернул Рафаила, - сказал тот. - Но если Богу
угодно и брат наш принял мученическую смерть, здесь будет часовенка в его
честь.
Кажется, бывший каперанг, чуть было не начавший ядерную войну, мог стать
месточтимым святым...
Бурцев уже хотел уходить, когда из башни вышел послушник в черном рабочем
халате и, опустив взор к земле, прошествовал мимо, к навесу возле стены,
под которым хранились доски. Что-то знакомое показалось Бурцеву и в лице,
и в фигуре этого человека; пахнуло чем-то полузабытым, однако важным, так
что Сергей задержался и, делая вид, будто меряет шагами расстояние от
башни до пролома в стене, дождался, когда послушник пойдет назад,
нагрузившись досками.
Это был Елизаров - староста зубцовской кладбищенской церкви, который
обнаружил раскопанную могилу безвестного старца...
2
Предположить можно было все, все можно было объяснить хоть со светской,
хоть с религиозной точки зрения. Однако Бурцев никак не хотел верить ни в
закономерности пути человеческого к храму, ни тем более в случайности.
Отсюда до Зубцовска добрых две тысячи километров через пять областей и
мимо добрых пяти монастырей.
Елизаров отчего-то пришел именно в этот.
А пришел потому, что здесь уже находился или должен был появиться Губский,
инок Рафаил!
Там, в Зубцовске, в бытность его старостой украли голову старца, здесь -
живого человека...
Два старых знакомых оказались в одном месте и в одно и то же время - это
уже не случайность!
Бурцев не показал виду, что узнал старого знакомого, а тот, сгибаясь под
тяжестью ноши, не мог рассмотреть приезжего, да и был слишком замкнут на
себе, чтобы что-то замечать вокруг.
Вернувшись из монастыря в совхозную гостиницу, Бурцев и вовсе покой
потерял, хотя следовало бы сесть и основательно проработать список
приезжавших в монастырь гостей. Мысли напрочь приковал староста из
Зубцовска.
Там отчленили голову и сделали ритуальную чашу из черепа, здесь похитили
страстного блаженного молельника. Безусловно, Елизаров наводчик, и
настоятель прав: пропажа Рафаила тоже связана с сатанистами... Бурцев
оставил список гостей и подался разыскивать участкового. Тот оказался в
сельсовете, разбирался с каким-то семейным скандалом и при появлении
высокого московского гостя выгнал всех из кабинета.
Была мысль спросить о Елизарове напрямую, однако в самый последний момент
Бурцев усомнился в надежности участкового - здоровый, крупный мужик,
физиономия красная, кулаки чуть поменьше телефонного аппарата, а так
робеет перед московским начальством. Еще не известно, какие у них с
настоятелем отношения. Ему тут жить, а московский начальник прилетел и
улетел...
- Почему у вас в списке значатся не все послушники? - спросил Сергей, чем
поверг участкового в уныние.
- Они там приезжают, уезжают, - залепетал он. - А каждый раз устраивать
проверки паспортного режима неловко. Отец Антоний сердится...
- Боишься его?
- Я Бога боюсь. Люди приходят в монастырь Господу служить, а я стану
тревожить их проверками... Что мне люди скажут?
- Этот ваш список составлялся со слов Антония?
- Так точно... Он взял на себя ответственность за всех насельников, обязан
регистрировать в сельсовете.
- И не регистрирует?
- Не всегда... То есть не вовремя.
- Ладно, ничего страшного пока не случилось, - успокоил Бурцев. - Но
сегодня придется поработать со мной.
- Я готов, в полном вашем распоряжении, - заторопился участковый. - Мне
начальник отдела приказал всюду с вами...
- Мне нужно поговорить с одним из насельников монастыря, с глазу на глаз,
исходя из местных условий. Но так, чтобы об этом знал только один Господь
Бог.
- Это нельзя, - сразу же заявил участковый. - В монастыре у них строго,
самовольно никто ни на шаг за стену.
- Вы же в хороших отношениях с отцом Антонием?
- Да. Он мою дочку крестил.
- Так, значит, покумились? Участковый несмело улыбнулся.
- Антоний со всеми тут покумился. Как монастырь открыли, он сотни людей
окрестил, старых и молодых.
- Сделаем так. Сейчас же пойдете к своему куму вместе с председателем
сельсовета. Надо создать побольше шуму и суеты, мол, из Москвы начальство
нагрянуло, нашли кучу недостатков, в том числе и по паспортному режиму в
монастыре. Грозятся с работы снять. Пусть он сам даст списки всех
насельников для регистрации. Дескать, попробуем все оформить задним
числом, чтобы москвич ничего не узнал. С Генеральной прокуратурой лучше не
связываться, напишут представление - никто на месте не удержится.
Участковый ничего не понял, однако отрапортовал, натягивая шапку:
- Будет сделано! Сей же час!
- И еще, - остановил его Бурцев. - Возьмешь у Антония отца-эконома и
пройдешь с ним всю территорию вдоль стен. И укажешь, где в первую очередь
надо заделать проломы. Чем угодно - кирпичом, досками, сеткой, но чтобы
забор был целый и не ниже чем два метра. И пусть сделают проходную,
пропускной пункт, чтоб людей не воровали.
- Все понял! - Участковый сдернул шинель с вешалки.
Он забыл первую просьбу Бурцева - тайно поговорить с одним из насельников,
значит, не сосредоточил на этом внимания, не заинтересовался, с кем
именно. Это говорило о том, что отношения у него с настоятелем не такие уж
и доверительные, не побежит докладывать своему куму, на кого положил глаз
следователь из Москвы. Слишком уж разные они люди - умный и прозорливый
игумен с погонами под рясой и этот сорокапятилетний лейтенант милиции с
мужицким обветренным лицом.
- Подождите. - Сергей задержал его у порога. - Башню знаете, где жил
Рафаил? Где его келья была?
- Еще бы! Я же первый туда прибежал, когда монаха похитили.
- Там сейчас ремонт идет. Зайдите в башню, поговорите с послушником,
который там работает, о жизни поспрашивайте, не боится ли он жить в
монастыре, откуда крадут людей, о Рафаиле спросите. В общем, познакомьтесь.
Лейтенант опять ничего не понял, пожал плечами.
- Сделаем, какой разговор...
Конечно, неплохо было бы запустить в монастырь толкового оперативного
работника, но где его сейчас взять? К тому же чужой человек, под какой бы
он легендой ни явился, обязательно вызовет настороженность...
Пока участковый выполнял задание, Бурцев сел в его кабинете и все-таки
заставил себя сосредоточиться на списке гостей, посетивших в этом году
Свято-Кирилловскую обитель. Начиная с октября - со времени появления здесь
Владислава Губского - в монастыре побывали семь человек. Два
предпринимателя из областного центра - один привез промышленную
холодильную установку, другой полтонны свежей рыбы; глава районной
администрации приезжал по личному делу - договаривался о венчании своего
сына, в ноябре побывал мастер колокольных дел из Ростова, которому были
заказаны колокола, и почти одновременно с ним прибыл начальник
реставрационных мастерских по хозяйственным делам. В декабре было всего
двое - родители молодого послушника, прожившие в гостевых покоях целую
неделю.
В общем, ничего интересного, ни холодно, ни горячо...
Зато участковый, вернувшись вечером, принес списки всех насельников, и,
едва взглянув в них, Бурцев воспрял: послушника с фамилией Елизаров
по-прежнему не значилось! Значит, он жил под другой, или... отец Антоний
не указал его в списке. То есть укрыл от регистрации по каким-то своим
соображениям. А это уже кое-что!
Кроме того, устное сообщение участкового, заглянувшего в башню, только
подтвердило вывод: бывший староста назвался Иваном Михайловичем, а
Елизарова звали иначе. Правда, среди насельников был человек с таким
именем, но с другой фамилией.
И еще то, что согрело более всего, - он ночевал там же, где работал, то
есть в башне, на что получил благословение настоятеля.
Точнее, молился там по ночам, уподобившись блаженному Рафаилу.
- Он ничего не заподозрил? - спохватился Бурцев, ощущая желание немедленно
бежать к монастырю.
- Кто его знает?.. - замялся участковый. - Заволновался, горло у него
пересохло, все воду пил...
- За мной!
По селу Бурцев еще выдержал, чтобы идти скорым шагом, было несолидно
бежать, да и на завтра станут рассказывать, что у москвича была тревога,
несся куда-то как угорелый. Зато за поскотиной рванул вверх по склону
холма со всех ног, петляя, как заяц, между мелкими оврагами. Бежать по
ночному бездорожью, когда земля не промерзла, да еще в гору - для
любителей острых ощущений. Но была дорога каждая минута: если Елизаров
вздумает исчезнуть, сейчас самое подходящее время - совсем стемнело, и еще
не ушел последний автобус на железнодорожную станцию. Из монастыря у него
было два пути - по дорогам, ведущим в села, или по вспаханным полям,
окружающим холм, где сейчас вообще не пройти, ноги тонут в вязкой грязи по
щиколотку. Дороги хоть и ухабистые, но отсыпаны гравием...
На территории монастыря горело несколько фонарей, рассредоточенных возле
проломов в стенах, - что-то вроде охранного освещения, но толку от него
было мало, напротив, яркие лампы больше слепили внутреннюю охрану. Бурцев
остановился в двухстах метрах, не входя в отсветы фонарей, приказал
участковому перекрыть более длинную дорогу. Сам встал на короткой...
Минут через сорок, ощущая, как леденеет на ветру пропотевшая спина и
мерзнут промокшие ноги, он с тоской подумал, что, если бывший староста
решит сорваться в бега ночью, придется торчать здесь часа четыре. Это
значит завтра будешь лежать в лежку, воспаление легких обеспечено...
И только начал строить план, как лучше пробраться в монастырь, заставив
участкового отвлекать охрану с собакой, и выкрасть Елизарова - основания
для ареста есть, как на дороге в свете фонаря сначала появилась длинная
тень и потом медленно возникла человеческая фигура. У Бурцева зуб на зуб
не попадал, а тут стало жарко: все его расчеты подтверждались...
Он отпустил бывшего старосту на три шага вперед, огляделся и зашел к нему
со спины.
- А куда это без разрешения настоятеля? - спросил будто между прочим.
Елизаров остановился, резко оглянулся.
- Он благословил...
Бурцев перехватил его руку с кейсом, рывком опрокинул и прижал к земле.
- Тихо, Елизаров. Поднимешь шум - вырублю. Ощупал одежду, проверил карманы
пальто - оружия вроде бы нет. Бывший староста обмяк и только испуганно
сопел. Сергей поставил его на ноги, отнял кейс и, взяв под руку, повел
вниз по склону, но не по дороге, а по раскисшему выпасу. Пришлось делать
немалый круг, чтобы снять с другой дороги участкового...
На центральной усадьбе совхоза не горел ни один фонарь, и это помогало
пройти до сельсовета незамеченными. Однако на улицах то и дело попадались
люди, пешие и на легковых машинах с потушенными фарами: начиналась
какая-то непонятная ночная жизнь.
- Куда это они? - спросил Бурцев, пережидая, когда исчезнут из виду
прохожие. - На танцы в клуб?
- Какие танцы... На промысел пошли, - прошептал участковый.
- На какой промысел?
- А как мы - воровать. Только не людей, а то, что осталось от совхозного
имущества. Все подряд тянут, надо, не надо...
- Что же вы?..
- А что я?.. Когда один ворует, можно поймать и посадить. Но если все
село... Куда я их посажу? Как снежный ком... Наши еще по ночам ходят,
стесняются, а в соседнем совхозе и днем прут.
Елизаров за дорогу оправился от шока и теперь, слушая этот диалог,
соображал, как вырваться или поднять шум. Он пока еще не узнал Бурцева и,
кажется, решил, что его взяла местная милиция. Надо было начинать
психологическое давление: помня, что Елизаров трус, Сергей достал пистолет
и поднес к его носу.
- Дернешься - сразу влеплю, понял? И зарою. В сельсовет удалось
проскользнуть незамеченными. Участковый своим ключом открыл дверь,
Елизарова в темноте провели в кабинет и поставили лицом к стене.
- Так благословил тебя отец Антоний? Или нет? - спросил Бурцев.
- Нет... я сам, без спроса...
Врал, подлец! Хотя там, у монастыря, с испугу сказал правду...
Бурцев попросил участкового выйти и дежурить в коридоре: не следует ему
много знать... После этого усадил Елизарова на стул, включил настольную
лампу.
И лишь сейчас рассмотрел, что одет он был неожиданно для
мужика-послушника: дорогое длиннополое пальто, хороший костюм-тройка и
галстук: просто интеллигент, ни дать ни взять. Только в черной грязи
уделался до ушей...
- Ну, староста, узнаешь меня? Елизаров поморгал, привыкая к свету, и тут
же опустил глаза.
- Отвечай быстро. Ты раскопал могилу в Зубцовске? Ну?
- Меня заставили...
- Неправда! Ты приехал в Зубцовск, чтобы встретить людей, которые привезут
хоронить старца. Ты их встретил, разрешил похоронить, а потом вскрыл
могилу и отрезал голову.
- Нет, это не я!..
- Кто?! Кто тебя послал в Зубцовск?
Елизаров поднял голову, и тут Бурцев увидел совершенно иного человека - не
того полусумасшедшего и затравленного старосту. Можно сказать, на глазах
произошло преображение.
Или староста снял маску.
- Я не могу отвечать на ваши вопросы, - заявил этот новый Елизаров. - Без
специального разрешения... Вы понимаете, о чем я говорю?
- Нет, - свалял дурака Бурцев. - Если объясните толком, может, и пойму.
Опять требуется благословение?
- Вам придется позвонить в Москву. - Елизаров назвал номер телефона. -
Попросить человека по фамилии Скворчевский и сообщить ему мой кодовый
номер. После чего объяснить ситуацию.
- А кто это такой - Скворчевский?
- Мой резидент. Я сотрудник специальной секретной службы.
- Но он ваш резидент. Я же подчиняюсь своему начальству, - продолжал
Бурцев туповато тянуть волынку. - А потом, откуда мне знать, может, это
телефон не спецслужбы, а какой-нибудь вашей банды. Которая покойникам
головы отрезает и монахов ворует.
- Не прикидывайтесь, Сергей Александрович, - заметил Елизаров. - Вы же
прекрасно понимаете, о чем речь.
- В таком случае назовите, кому подчиняется ваша служба и в какую
структуру входит.
- Не имею права. Прошу вас сообщить обо мне Скворчевскому.
- А я имею и права, и полномочия, - отрезал Бурцев. - Если и в самом деле
сотрудник, то должны знать о существовании спецпрокуратуры и о ее
контрольных функциях над любыми спецслужбами.
Он протянул Елизарову свое удостоверение. Тот прочитал, сверил фотографию
с личностью, вздохнул с сожалением.
- Все равно не могу. Это для меня не основание. Разговаривать буду только
в присутствии Скворчевского или лица, им уполномоченного.
- Вы что, не понимаете, с кем имеете дело?
- Понимаю... Но вы, Сергей Александрович, вероятно, не совсем посвященный
человек. Наша служба не подлежит контролю спецпрокуратуры. По крайней мере
я не имею таких инструкций. Вы тоже должны меня понять.
Бурцев не сомневался, что перед ним действительно агент или сотрудник
некой спецслужбы, о чем говорило и сочетание цифр кода, однако это
обстоятельство сейчас вырывало из его рук последние концы. Он вспомнил, с
каким риском тащил с Кавказа эти дурацкие дискеты, чтобы отдать их и
самому же похоронить перспективное дело о переброске оружия для
бандформирований. И если сейчас позвонить этому Скворчевскому, Елизарова
мгновенно отнимут, а вместе с ним - последние надежды приоткрыть тайну
чаши из черепа старца и похищения инока Рафаила.
Должно быть, спецпрокуратура не контролировала вновь созданные
спецслужбы... Правая рука не знала, что делает левая. Оставалось
прикидываться тупым законником и охранять те государственные интересы,
которых уже не существовало.
- Мне на ваши инструкции ровным счетом наплевать, - хмуро отозвался
Бурцев. - Как вы понимаете, я приставлен исполнять контроль за законностью
и уполномочен вести любые следственные действия. Сейчас я выписываю ордер
на ваш арест... Впрочем, нет, не стану выписывать. Из монастыря вы ушли по
благословению настоятеля, момента задержания никто не видел. Вы просто
исчезли где-то по дороге.
- Вам за это придется отвечать, - предупредил Елизаров. - И меру
ответственности вы себе представляете...
- Один раз вы у меня выскользнули из рук. Второго раза не будет.
Он понял все, чего хотел Бурцев; он узрел момент личной мести и, хорошо
себе представляя безвыходность собственного положения, сменил тон.
- Не путайте свои личные амбиции и государственные интересы. Давайте
искать компромисс.
- После того как ответите на мои вопросы.
- Ответить на все при всем желании не могу.
- А на все и не нужно. Начнем со старых наших дел. - Бурцев незаметно
включил диктофон. - Вспомним Зубцовск. Кто вас внедрил туда и кто приказал
отчленить голову неизвестного старца, схороненного при вашем содействии?
Елизаров желал поторговаться. Надо отметить, он тогда выполнил свою
миссию, голову благополучно отсек и умело отыграл финал операции, но
авантюра не удалась, и окованная золотом чаша оказалась в музее
криминалистики.
- Как вы понимаете, эта информация не подлежит разглашению. Даже
представителю спецпрокуратуры. Бурцев развернул его к себе, взял галстук,
как удавку.
- Сейчас... Сейчас ты сам расскажешь все, без вопросов. Сейчас ты у меня
из штанов выпрыгнешь от рвения! Кто приказал? Скворчевский?
- Нет, - полузадавленно прохрипел Елизаров. - Был другой... резидент.
- Скворчевский приказал выкрасть монаха?
- Приказал найти монаха...
- А кто выкрал?
- Не знаю... Отпустите! - Елизаров вцепился в руку, вонзил ногти: багровое
лицо его начинало синеть. - Дышать...
Сергей швырнул его на стул, но Елизаров полетел на пол, в кабинете
загрохотало. В двери заглянул участковый, вытаращил глаза.
- Вон отсюда! - рявкнул Бурцев. Елизаров принял это на свой счет и пополз
к выходу - пришлось вернуть его назад.
- Продолжим поиск компромисса. - Бурцев умышленно дыхнул ему в лицо. -
Только больше не серди меня, не надо...
- Операцию проводил сам... генерал Клепиков.
- Какую операцию?
- "Пирамида"... Изъятие головы.
- Кто такой Клепиков?
- Мой резидент. Бывший...
- Где он сейчас? В отставке?
- Не знаю! О нем ничего не знаю. Меня передали Скворчевскому.
- А старец в могиле - кто? Зачем потребовалась Клепикову голова?
- Мне не известно... Я исполнитель. Я только исполнитель. Лишних вопросов
не задают...
- Так, хорошо, - одобрил Бурцев и сел. - Продолжим искать компромисс или
расскажете все сами?
- Методы у вас... Не прокуратура - гестапо...
- Лирические отступления напишешь в мемуарах. Конечная цель операции
"Пирамида"?
- Точно не известно... Однажды я слышал от Клепикова... Он ругался, с него
тоже требовали...
- Что требовали?
- Завершить операцию... Голову изъяли на таможне. А ее нужно было вложить
в пирамиду.
- В какую пирамиду?
- Так сказал резидент.
Сергей внезапно вспомнил Студеницы и агента КГБ Сливкова, утверждавшего,
что в доме Кузминых жил некий старец, которого после смерти куда-то увезли.
- Ладно, будем считать, что за Зубцовск вы ответили, - согласился Бурцев.
- Теперь нужно вспомнить Студеницы. Тоже дело прошлое, что ни говори,
много воды утекло...
Еще не закончив мысли, Бурцев заметил, что Елизаров среагировал на
название города. По сравнению с Зубцовском это была для него свежая и
больная тема.
- Знаю, вы не стреляли, - упредил он, - Николая Кузминых убил голландец. Я
хочу уточнить вашу роль в этой операции. Вы же были в Студеницах?
- Я не был в Студеницах! - поторопился Елизаров и мгновенно притих,
увидев, как Бурцев медленно встает из-за стола.
- Если сейчас я выпишу ордер на арест, для вас это полный провал. И
солидный скандал на самом высоком уровне. Считаете, что вас выручат?
Вытащат из спецпрокуратуры? Не обольщайтесь, головорезов вашего уровня
объявляют маньяками и сдают с потрохами. Оба ваших резидента открестятся,
как от чумы. Вы же их подставите своим провалом. А им сейчас скандал не
нужен.
- Не считайте меня глупым человеком, - проронил Елизаров багровея, будто
снова на шее ощутил удавку. - Вам хорошо сидеть в прокуратуре и
обвинять... А в каждом государстве есть еще... грязная работа, которую
тоже надо кому-то делать.
- Что-то я не слышал, чтоб для блага государства требовались головы
покойников. Это что, стратегический материал?
Елизаров не посчитал нужным отвечать на саркастический тон.
- В Студеницах я не был... Должен был взять под наблюдение машину с телом,
сопроводить до кладбища и там в удобный момент... изъять голову.
- Тоже для пирамиды?
- Это меня не интересует... По пути к Угличу машина с телом исчезла, я
потерял ее, а в Углич она не пришла.
- И голова Николая Кузминых осталась на месте?
- Думаю, что нет...
- Руководил операцией Скворчевский?
- Клепиков через Скворчевского.
- Откуда это известно?
Елизаров сглотнул ком, устало откинулся на спинку стула.
- Генерал отстранил меня от работы. И я год торчал за штатом.
- После чего подались в послушники? Так сказать, с понижением в должности?
- Бурцев перегнулся к нему через стол. - Добро, информация по Студеницам
принимается. Теперь третья серия - малый схимник Рафаил, а в купе с ним -
игумен Антоний. И на все четыре стороны.
Елизаров потупился, поиграл сильными, хирургическими пальцами и,
расслабившись, бросил безвольные руки на колени.
- Есть только предположение... Я его проверял здесь. Возможно, Рафаила
похитили его прежние хозяева.
- Кто же его прежние хозяева? Психбольница?
- У нашей службы допуска к этому объекту нет. Даже Скворчевский не может
ничего сделать.
- Что это за объект?
- Центр "Удар возмездия", в ведомстве Генштаба и лично Первого Лица
государства.
О таком центре Бурцев ничего не слышал и, конечно, слышать не мог. И у
Генпрокуратуры не было допуска...
- Где он находится?
- Центр управления где-то в Подмосковье. А вообще-то, никто о нем ничего
не знает. Одни разговоры и слухи. Объект сверхсекретный, так что если
Рафаила вернули туда, то назад ничем не выцарапать.
Вероятно, головорез Елизаров знал, что говорил...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1993)
1
Излучение зеленого огня над головой генерала Скворчевского напоминало по
цвету зеленый кошачий глаз.
- Неужели никогда не сталкивались с моей службой? - будто бы изумился он.
- По долгу своей службы? А ну-ка, Сергей Александрович, давайте вспомним
похищение одного монаха из Свято-Кирилловского монастыря? Как его звали?
Рафаил?
- Кажется, так, - выжидательно согласился Бурцев.
- Ладно, не скромничайте. У вас отличная память!.. Мои люди тоже
занимались поисками этого... святоши. И вы с ними столкнулись.
Он говорил во множественном числе, значит, в обители тогда работал не
только головорез Елизаров. У аналогичных "спецов" существовала тактика,
когда за основным сотрудником, проводящим операцию, негласно присматривал
эдакий зоркий сокол. Тогда Сергей еще не знал о таких тонкостях, и вполне
возможно, что о захвате Елизарова и последующем допросе Скворчевский был
информирован. Но о сути самого допроса знать не мог!
- Да, я сталкивался там со странным типом, - признался Бурцев. -
Неприятная личность...
- Неприятные дела накладывают отпечаток... Вы же встречались с ним еще
раньше, не так ли? При обстоятельствах, скажем, весьма неприятных.
Скворчевский намекал на зубцовского старца, которому Елизаров отрезал
голову.
- Убедились, как работают мои люди? Поэтому нам можно доверять, Сергей
Александрович, и многие... весьма ответственные, не последние люди в
государстве сотрудничают с нами без всякой опаски. И прошу заметить,
небезвозмездно. Получаемые суммы не обкладываются никакими налогами.
- Это очень важно, - заметил Бурцев.
- Не валяйте дурака, Сергей Александрович.
- А что его валять? - усмехнулся Бурцев. - Например, я до сих пор не могу
понять, ради каких глобальных государственных интересов существует ваша
фирма.
- Хотите сказать, служба?
- Нет, по поводу службы мне кое-что понятно. Я спрашиваю о фирме?
- О какой фирме? - Скворчевский насторожил ястребиные глаза.
- По изготовлению сосудов из черепов. Такие хлопоты, добыча материала,
раскопки могил, отрезание голов... Неужели может быть рентабельным такое
производство? Понимаю, налогов не берут, и все-таки?.
- Вы же опытный и искушенный человек. - Скворчевский заговорил жестковато.
- Прекрасно разбираетесь в психологии... Буду с вами откровенным. У
некоторых наших сотрудников теряется чувство меры, происходит изменение
психики. Это допустимо в нашей службе. Я, например, сам видел колье из
человеческих зубов на жене одного зубного врача. Он даже объяснил мне
технологию, как это делается. У трупов выдергиваются здоровые зубы, потом
обрабатываются какой-то химией, чтобы стали ослепительно белыми, сверлятся
отверстия для нити... Наши люди используют черепа. Утаскивают их из
лаборатории, вываривают, оковывают золотом и продают. Иностранцы покупают
с невероятным удовольствием и платят сумасшедшие деньги.
- Иностранцы?.. Это что, на Западе новая мода на питейную посуду?
- Мода? - усмехнулся генерал. - Да никакая не мода... Общество
потребления, как в школе учили. Покупают все, особенно из России: детей,
органы для трансплантации, выкидыши из роддомов... Знаете же прекрасно!
- Возвращение к каннибальству?
- Нормальный итог развития общества потребления.
- Извините, генерал, а для какой цели вам нужны головы в лаборатории? -
прикинулся Бурцев.
Собеседник тоже прикинулся, только человеком откровенным.
- Это что, допрос?.. Нет, понимаю, как иначе разговаривать с работником
спецпрокуратуры? Да ведь протокол не ведется?
- Ну разумеется, это же доверительная беседа. Ни в какую доверительность
он, конечно же, не верил, а излагал как бы официальную, заранее
приготовленную версию. Он знал, что недосягаем для прокуратуры и потому
неуязвим.
- Лаборатория не наша, естественно... Моя служба выполняет ее задания.
- По поставке голов?
- Да, представьте себе, приходится заниматься и такими непотребными
делами, - Скворчевский вздохнул. - Там проводятся секретные работы, ну
и... поставки голов, как вы изволили выразиться, разумеется, тоже должны
быть секретными. А кому еще поручить такие скользкие и, по-человечески
скажем, грязные дела?.. Вот мы и отдуваемся!
- Тяжкая служба... А чем конкретно занимается лаборатория вы, конечно, не
догадываетесь?
- Почему же? Не догадываюсь, а знаю. Там ведутся специальные
исследования... По проблемам омоложения организма, продления жизни... В
общем, работают на будущее нации.
- А что, нельзя использовать для этого головы из моргов? Допустим, умерших
безродных, бродяг, заключенных, наконец?
Скворчевский хмыкнул, отвернувшись, и помолчал.
- Впрочем, от вас можно и не скрывать... Для исследований годится не
всякий головной мозг, а только долгожителей, которые вели природный образ
жизни, в экологически чистых районах... Ну и так далее. Вот и приходится
искать таких людей, изучать их жизнь, составлять диаграммы...
- И ждать, когда они умрут?
- И ждать! Потому что у них есть родственники... А раскопка могил - вызов
общественному мнению.
Скворчевский пытался оправдать раскопку могилы похороненного в Зубцовске
старца. И, пожалуй, не знал, что Бурцев эксгумировал и другие останки, в
частности, родителей Николая Кузминых в Угличе. Операция "Пирамида",
вероятно, еще не была завершена, не все черепа еще уложены, и поэтому он
всячески обходил ее стороной. Спасая свою шкуру, головорез Елизаров
когда-то дал ценнейшую информацию...
- У науки свои заморочки, - констатировал Сергей. - А у нас свои... Но вот
что никак не соотносится с логикой. Насколько мне известно, ваша служба
занимается заговорами против существующей власти и их профилактикой.
- Точно так, - с удовольствием подтвердил Скворчевский, - и мы неплохо
сработали в девяносто третьем, когда раскрыли и ликвидировали попытку
захвата власти Верховным Советом. Что тут нелогично?
- Нелогичны все эти лаборатории, секретные исследовательские работы,
головы и черепа. Как это связать с основным родом деятельности?
- Все связано, и очень тесно. Нам в наследство достался... скажем так,
долгосрочный заговор, широко разветвленный, глобальный, имеющий мировые
масштабы. - Скворчевский сделал паузу, подбирая и примеряя слова так,
чтобы сказать все и ничего. - Его участники - некоторые
финансово-промышленные круги, молодой крупный капитал... Они называют себя
национально-мыслящим капиталом. Эдакий новый термин. Оказывается, капитал
может быть не просто мыслящим, а национально-мыслящим. Нет, он не
коричневый, там совсем иной цвет... Кстати, неужели об этом заговоре
ничего не известно в Генпрокуратуре?
Генеральный что-то знал о заговоре, но говорил когда-то так же, как
Скворчевский, витиевато и неопределенно. Бурцев пришел получать очередной
выговор и не получил, поскольку шефа потянуло на ворчливые,
пессимистические размышления: "Либералы, коммунисты, демократы - все
сплошной нафталин, - говорил Генеральный. - Мертвечина, трупы червивые. За
ними будущее?.. Как бы не так! Системы и принципы партий не просто изжили
себя, а уже воняют и брызгают трупным ядом. Им уже ничего не нужно, кроме
власти. И это будущее России?.. Посмотри на эти ублюдочные физиономии! На
каждом начертан врожденный порок, независимо - левые, правые... Видел ты
красивых людей в политике? И не увидишь. А я вот видел. Но скоро будет и
политическая. Их позовут, потому что лица светлые и красивые. Иконописные
лица... Этих заговорщиков я бы поддержал".
О ком тогда говорил Генеральный, Бурцев не понял, а спрашивать не стал,
накануне памятного октября девяносто третьего он досиживал в своем кресле
последние денечки...
- Генпрокуратура, как самоуверенный муж, узнает об измене жены последней.
- У Бурцева не было настроения откровенничать. - Ладно, за мной сейчас
придет машина, так что можно и раскланяться.
- Машина не придет, - тихо проговорил Скворчевский. - Я отменил вызов.
Если мы договоримся, вас доставят на вокзал и посадят в поезд
- Вот как? А если нет?
- Договоримся.
Генерал был уверен в этом и при благополучном исходе убивал двух зайцев:
получал все, что хотел получить в Усть-Маеге, и заводил своего человека в
Конституционном суде. Если такового еще не имел...
- Это невозможно по той причине, что я вам не доверяю, - заявил Бурцев. -
Потому что вы, генерал, и ваша служба работаете отвратительно.
- Для таких заявлений нужно иметь веские аргументы, Сергей Александрович,
- мягко вымолвил Скворчевский и навострил свой ястребиный взгляд.
Бурцев молча сходил на кухню, взял кассету, магнитофон и вернулся в
коридор. Оригинал записи допроса Елизарова хранился у знакомого, о чем тот
даже и не подозревал, а это была копия, очищенная от шумов и переписанная
на стандартную кассету.
- Послушаем музыку, - сказал Бурцев. - А за одно и аргументы.
Сам он помнил диалог с Елизаровым наизусть, так что оставалось лишь
исподтишка наблюдать за Скворчевским, изредка прикрывая глаза, словно от
дремоты.
Внутренним зрением он отмечал, как у того мечутся над головой зеленые,
мерцающие сполохи, то вздымаясь протуберанцами, то опадая искристыми
фейерверками, - по мере того, что говорил Елизаров. Внешне генерал
оставался спокойным, даже ленивым, но поле, исходящее от него, та самая
тонкая энергия находилась в состоянии бури.
И это не предвещало ничего хорошего...
На какой-то миг Бурцев усомнился в правильности своих действий: люди,
принадлежащие к таким службам, не терпели личных поражений. Этот человек с
ястребиным взором мог пойти на все...
И наверняка на счету у этой бесконтрольной службы не один десяток смертей
видных политиков, журналистов, а то и неизвестных миру людей, по тем или
иным причинам приговоренных этим судией, причем не только в России...
Однако назад пути не было, да и переломить ситуацию иным способом
невозможно - только натыкать Скворчевского мордой в дерьмо. Да, тот мог бы
еще играть, приводить новые аргументы, выдавать заранее отработанные
версии, но ему теперь никак не откреститься от операции "Пирамида", куда
он вкладывал вывезенные из России черепа. Не зря при каждом упоминании над
лобной частью головы Скворчевского взлетает и осыпается искрами
неоново-зеленый протуберанец - признак наивысшего возмущения и
последующего поражения.
Скворчевский стоически выслушал всю запись допроса и сам выключил
магнитофон.
- Пленку можно взять на память, - разрешил Бурцев.
- Спасибо, - вежливо сказал генерал. - Нет необходимости. Мой агент
сработал блестяще. Он заморочил вам голову одной из легенд, определенных
ему на такой вот случай. Я специально слушал очень внимательно. У агента в
самые острые моменты ни разу не дрогнул голос.
Скворчевский изложил официальную версию, заготовленную в штабе их службы,
если придется отвечать, допустим, перед той же спецпрокуратурой. Бурцев
вспомнил, как Елизаров откупался от него тайнами секретных операций и как
от ужаса у этого "великолепного" агента волосы стояли дыбом не от угроз
следователя прокуратуры, а от ответственности за провал. А его шеф
держится превосходно!
- Согласен, самообладание блестящее, - похвалил Бурцев. - Пожалуй, его
стоит наградить. Часами с надписью, ценным подарком... Но не слишком ли
мудреная легенда? Черепа в какой-то пирамиде...
- В этом и есть суть замысла. Пойдите и расскажите кому-нибудь все эти
ужасы. Допустим, своему шефу! И где вы окажетесь после этого? У Кащенко?
- Резонно, - одобрил Бурцев.
- Вот! Вот!.. И потому вы, Сергей Александрович, получив сей ценный
материал, до сих пор не дали ему хода. Держите его у себя. А дали бы?
Получили бы вы... часы с надписью?
- Они мне так и так ни к чему! Привык время определять по солнцу, на
глазок. Счастливые часов не наблюдают.
- А если серьезно? - Скворчевский стал подчеркнуто обаятельным.
- Если серьезно? - Сергей встал и отнес магнитофон на кухню, придумывая на
ходу способ, как бы привлечь внимание к своей квартире, - не придумал и
вернулся. - Если серьезно, я давно ждал встречи с вами один на один. И уж
надежду потерял, но тут вы и объявились. Материал действительно
интересный, но сырой, неразработанный. А мы не привыкли подавать наверх
сырец - требуют по крайней мере полуфабрикат. Тем более вы, как человек
авторитетный, утверждаете, что это всего-навсего провокация против вашей
службы.
- Я не сказал - провокация, - поправил Скворчевский. - Я сказал -
специальная легенда. Следует договориться о терминах.
- Разве это не одно и то же? Впрочем, в ваших оперативных делах я не
очень-то и разбираюсь... - Бурцев сделал паузу, на глаза ему попал блок
охранной сигнализации, установленный за вешалкой. Как хорошо, что успел
поставить квартиру на пульт!
- Не прибедняйтесь, Сергей Александрович, - ласково заметил Скворчевский и
улыбнулся. - Вы достаточно хитрый и прозорливый человек.
- И поэтому сначала получил предложение в Конституционный суд, а затем и к
сотрудничеству? - Теперь следовало тянуть разговор, молоть ерунду, язвить,
крутить и вертеть - лишь бы не дать Скворчевскому быстро принять
окончательное решение.
Точнее, не принять, поскольку оно уже принято - Бурцева из своей квартиры
не выпускать ни в коем случае! Лишь оттянуть финал. А судя по тому, как
радушие в голосе Скворчевского превращалось в елей, времени осталось не
много.
- Вы правы, мы скрупулезно подыскиваем кадры для своей службы, -
согласился Скворчевский. - И поэтому не знаем провалов.
- Кстати о провалах, - вспомнил Сергей. - Сейчас я вам покажу одну вещицу.
Минуту!
Он скрылся в зале, включил свет и, прежде чем открыть книжный шкаф, открыл
окно. Ночной прохладный ветер ворвался в закупоренное помещение и вздул
легкие занавески.
- Сейчас! - крикнул Сергей, перебирая книги. - Не скучайте там!.. -
- Да, пожалуйста! - великодушно согласился невероятно покладистый гость.
Сигнализация на пульте милицейской охраны уже сработала. Теперь оставалось
выдержать минут пять, пока сигнал передадут на патрульную машину и она
примчится по тревоге.
Если, конечно, примчится...
Скворчевский тоже не терял времени даром, пока отсутствовал Бурцев: скорее
всего, передал какой-то условный сигнал своему напарнику за дверью и
теперь стоял у входа.
Или что-то заподозрил?..
- Послушайте! - Сергей открыл книгу по старой закладке. - Между прочим,
отчленять головы у исторических личностей и делать из них окованные
золотом чаши для вина - древний ритуальный обычай. Вот здесь есть
замечательная история о гибели Великого князя Святослава. После разгрома
им государства Хазария его убили каким-то странным образом на Балканах.
Вероятно, заманили в ловушку. Затем отняли голову, выварили ее и оправили
в золото. Слышали об этом?
- Ну разумеется, - улыбнулся Скворчевский. - А где же ваша... вещица?
- Какая вещица?
- Вы сказали, покажете вещицу, говорящую о провале.
- Вот я ее и показываю! - Бурцев потряс книгой. - Все летописи отмечают
такой факт. А им полагается доверять. Разве это не провал? Допустим,
операции "Пирамида"? Думаю, что кубок из княжеского черепа лежит где-то в
ее основании.
- Замечательная фантазия, - одобрил гость, проявляя интерес к квартире и
будто бы тоже оттягивая время. - Вы не пробовали писать... исторические
романы?
- Вы считаете, у меня получится?.. Вот когда начну работать в
Конституционном суде и появится свободное время, возможно, и попробую.
Сейчас многие пишут если не романы, то воспоминания...
Бурцев понял причину интереса к квартире: Скворчевский готовился к обыску.
И можно было себе представить, что будет здесь, допустим, через час.
Перетрясут все, взломают полы, сдерут обои, разберут мебель, но пока не
отыщут тайника, пока не убедятся, что оригинал пленки и все копии у них в
руках, отсюда не уйдут.
И после этого могут отпустить Бурцева, предварительно объявив, например,
психически нездоровым...
Устранять его Скворчевскому невыгодно, слишком велик интерес к Стране
Дураков, к Усть-Маеге. Скорее всего, повезут туда под негласным конвоем.
Что-то они слышали о царских косточках, но о письме Тропинина вряд ли
знают. И это известно Генеральному и, конечно же, Фемиде, так что
негласная проверка материала прежде всего обусловлена... опасностью,
исходящей от этой спецслужбы.
А если это так, можно сделать вывод: история с костями, найденными близ
Екатеринбурга, и катавасии с их признанием и захоронением - операция,
проводимая Скворчевским.
Как вариант - для того чтобы скрыть всяческую информацию об операции
"Пирамида". Что, если Елизарова повесили на дыбу и вытряхнули из него все,
что тот выдал и что сейчас услышал начальник спецслужбы?
Но если об этой крупномасштабной дезинформации знала Фемида, какого же
черта не предупредила? Или хотя бы намекнула!
- Работа в Конституционном суде сейчас весьма сомнительна. - Генерал, как
бы освобождая проход, придвинул дорожную сумку к банкетке и сел. - Вы
никак не хотите пойти навстречу, предлагаете исторические дискуссии,
лавируете. Неужели не понимаете, что все это - напрасно?
Бурцев слушал его вполуха, сосредоточась на шумах, доносящихся сквозь
открытое окно в зале. Там лишь ветер всхлопывал занавесками. Между тем
Скворчевский плотно придвинул к себе сумку, тем самым лишив Бурцева
возможности достать оружие.
А самое опасное - в сумке находились ксерокопии письма Тропинина и
берестяной грамоты...
Сам виноват, сделал глупость и не унес сумку на кухню. Можно было бы
спрятать бумаги, даже достать пистолет, когда ходил за магнитофоном, тем
более кобура сверху лежит...
Начать игру в соглашательство тоже нельзя - вдруг у ментов не сработала
сигнализация или вообще плевать они хотели на проникновение, на то, что в
квартире, поставленной на охрану, открыто окно и горит свет?
Пора бы уж приехать! За что деньги берут?
- Вы чем-то расстроены? - Ласка в голосе генерала незаметно превращалась в
цинизм.
- Да нет, раздумываю над предложением, - вздохнул Бурцев, глядя в
раскрытую на коленях книгу. - Не привык делать скороспешных шагов...
- Это не правда, вы слишком опытный человек, чтобы не понимать простых
вещей. Если я сам пришел к вам, значит, это очень серьезно. Значит, нужно
соглашаться в любом случае.
Сергея осенила неприятная догадка: что, если они отключили телефон, а
значит, и сигнализацию? Вообще, как эта жлобская система работает?!
- То есть без результата не уйдете? - спросил он.
- Для вас это очень опасно, если я уйду без результата. Не понимаю, что
вас смущает? Не в шпионы же вас... вербуют, не в иностранную разведку.
Государственная организация, да, серьезная организация. Вас пугает грязная
работа? Согласен, это противно... А все-таки кто-то должен делать и
грязную работу, если мы говорим о государственных интересах! Вы что,
работаете в спецпрокуратуре в белых перчатках? Только не рассказывайте
мне, с каким дерьмом вам приходится там возиться.
- Приходится, - согласился Бурцев, оттягивая время. - Старики
рассказывают, в недалеком прошлом... имеется в виду коммунистическое
прошлое - контроль зарубежных спецопераций - полное дерьмо, замешанное на
крови. Но у нас же сейчас демократия и на исходе второе тысячелетие.
- Не следует прикидываться наивным, Сергей Александрович, - заметил
Скворчевский, и улыбка его теперь напоминала ухмылку.
А Сергей подумал, что, если вневедомственная охрана не приедет в течение
трех минут и если ему удастся выкрутиться из ситуации, первое, что он
сделает, - возбудит уголовное дело за халатность против милицейского
начальника. И сгноит его в спецколонии! Мало того, даст тайное задание
"хозяину", чтобы этот заключенный весь срок спал возле параши и выносил ее
из камеры.
Для полного антуража сейчас следовало взорваться.
- Но есть принципы! Вам не знакомы эти понятия, генерал? Я не хочу! Не
желаю возиться в грязи! Потому что она пахнет... пахнет примитивным
фашизмом!
Сволочь, он тоже сыграл взрыв! Причем интеллигентский, рафинированный.
- Вы идеалист или, простите, дурак! Всякая демократия всегда пахнет
фашизмом! Всякая! Потому что управляется тайными коричневыми орденами! И
другой быть не может. Потому что быдло не может управлять государством с
развитой демократией!
Сам же расстегнул "молнию" на сумке почти до половины, так что виднелись
теперь ремни плечевой кобуры.
"Ну сука! - пригрозил мысленно Бурцев начальнику вневедомственной охраны.
- Накажу, чтобы тебя на зоне опустили, паскуду!"
Надо было давно выкрикнуть про себя эту фразу, может, скорее бы услышал!
А он услышал, потому что на лестничной площадке послышался неясный шорох,
будто песок под ботинками. Хотя на улице ни воя сирен, ни отблеска
мигалок, ни даже шума двигателя.
Скворчевский не услышал шороха, поскольку кричал, размахивая руками:
- Что? Вы еще не насытились властью народа? Не нахлебались речей думского
быдла? Да если бы наш президент не опомнился и не расстрелял этих гнусных
профанов, от вашей демократии и следа бы не осталось! Демократия...
В этот миг в растворенное окно влетела квадратная фигура с пистолетом в
вытянутых руках, но эффектного прыжка не получилось, милиционер зацепился
ногой за спинку кресла и плашмя рухнул на пол - перетянул бронежилет!..
Еще когда он был в полете, Бурцев пинком откинул свою сумку в глубь
коридора и встал к двери, отрезав путь к отступлению.
Он не спускал со Скворчевского глаз и потому не видел, когда в окно
заскочил еще один мент с автоматом, и в тот же момент дверь выгнулась от
мощного удара снаружи.
Дальше все происходило как в дурацком американском кинобоевике на русский
манер. Не успел Бурцев крикнуть, что он хозяин квартиры, как тут же
получил чем-то в зубы и, не удержав равновесия, ударился о стену спиной и
затылком. Успел заметить, как тот первый, квадратный, сшиб на пол
Скворчевского и теперь совал ему пистолет в лицо, застегивая наручники на
его запястьях.
От удара затылком из глаз брызнули искры и пошли лиловыми пятнами, пол
отчего-то оказался перед самым лицом, а на плечи будто штангу бросили и в
ту же секунду начали заворачивать руки. Сергей еще раз хотел сказать, что
находится в своем доме, однако онемевшие губы и язык не слушались и
получался чужой, горловой звук.
Потом только он сообразил - это и неплохо, что берут их, как грабителей,
сразу обоих. Значит, здесь разбирательства не будет, повезут в отделение.
Навалившийся на спину бугай едва застегнул наручники, как снаружи наконец
высадили дверь, и она рухнула на голову этого бугая, потому что он тяжко
охнул и свалился на бок. Их обоих накрыло сверху, а эти, что ворвались с
площадки, загремели ботинками над головой.
- Мать вашу!.. Скотобаза! - заревел бугай, сбрасывая дверь. - Охренели,
козлы, в натуре!..
Бурцев приподнял голову, в косом, плывущем кадре увидел Скворчевского,
мешком лежащего у стены почему-то со спущенными брюками, после чего ощутил
толчок вроде подзатыльника - и твердый пол размягчился и стал
расступаться, будто рыхлый песок...
2
Он очнулся в машине с воющей сиреной и, словно с глубокого похмелья,
подумал - где это я?..
Затем разлепил глаза, увидел перед собой широкую кевларовую спину и
успокоился. Пошевелил языком - язык распух и обрел какую-то странную
чувствительность: собственный рот казался огромным и пустым...
И подумал, что впервые в жизни ему так досталось и впервые заковали в
наручники.
Везли куда-то далеко, до местного отделения вневедомственной охраны было
рукой подать... Сообразил: конечно же в УВД округа или на Петровку. Как ни
говори, а грабителей взяли на месте преступления, взломщиков квартир.
Интересно, где Скворчевский? В другой машине? Или показал удостоверение,
успел отбрехаться и отпущен? Вот досада, если так!..
Привезли в УВД - зачем Петровке отдавать свою добычу? Они запишут победу
на свой счет, те еще деятели статистики...
Первый раз Бурцева ввели под конвоем в казенное учреждение... Потом
впервые в жизни бросили за решетку! В настоящую камеру-одиночку, с дверью
из металлических прутьев. Наручников не сняли (первое нарушение!). Ну да и
плевать! Зато следом протащили Скворчевского в другой конец коридора!
Разумеется, в одну камеру не посадят...
Куда делся его напарник-телохранитель с лестничной площадки? Тоже
прихватили или, согласно инструкции, помчался за подмогой?
Скорее последнее. При начальнике такой спецслужбы ротозей, которого мог бы
схватить патруль вневедомственной охраны или даже ОМОН, ходить не будет.
Оставил шефа и тихо ушел, чтобы не устраивать перестрелки и не нарываться
на скандал. Группа захвата спокойно могла принять его за соучастника,
стоящего на стреме...
А скандала все равно не избежать генералу!.. Разумеется, замнут, еще и
извиняться перед Скворчевским станут, но все равно в своих кругах хвоста
ему навертят. Есть ведь у него свой шеф... Заслать бы ему копию пленки с
допросом Елизарова, чтоб все до кучи...
Садиться на деревянную, закрепленную лавку Бурцев не стал, обнаружив, что
вокруг него - невероятная и мерзкая грязь.
Он знал: к этой грязи нельзя прикасаться ни в коем случае. Иначе она, как
всякая тонкая материя, начнет впитываться в кожу, в кровь, в мысли...
Сергей облокотился на решетчатую дверь - голова еще кружилась, выглянул
наружу. Седой коридорный старшина с дубинкой за поясом и длинным, как
шомпол, ключом заметил его, подошел, спросил через губу:
- Чего тебе? Отойди от решетки!
- Снимите наручники, - сказал Бурцев, но из-за разбитых губ получилось
невнятно, шепеляво.
- Что? - протянул старшина. - Садись, говорю!
- Снимите! - он показал скованные за спиной руки.
- Я тебе сейчас сниму, - вяло пригрозил коридорный. - Отойди и сядь.
А Сергей поймал себя на мысли, что уже ненавидит этого коридорного.
Какие-то вывернутые ноздри, тонкие, бесцветные губы на плоской физиономии,
свиные, туповатые глазки... Натуральный ублюдок! И вообще, козел вонючий,
мент поганый!..
И тут же затормозил поток своей ненависти.
У него уже срабатывала психология затворника, узника, насмерть
пронизанного отчаянием и злобой человека.
Не то что прикасаться к стенам и предметам - тут нельзя было даже
находиться, ибо отрицательной эфир всасывался в кровь...
И в разум...
И попробуй жить потом на воле, среди нормальных людей, кто не изведал
такого эфира, кто не отравился энергией ненависти и презрения.
Бурцев попытался представить коридорного в кругу семьи (должна же быть у
него семья - жена, дети, старые родители?) - не удалось. Его образ
сопротивлялся, не вписывался в нормальную человеческую среду.
- Пригласите офицера, - попросил Бурцев. - Я работник Генпрокуратуры,
специальный прокурор.
- Кого тебе? Прокурора? - не расслышал старшина. - Будет тебе прокурор...
Отойди от решетки!
Коридорный выдернул резиновую палку, прицелился сквозь решетку, чтобы
ударить в живот, - Сергей предусмотрительно отошел и встал посередине
камеры.
Нет, лучше абстрагироваться от реальности и думать о чем угодно, только не
о собственном положении. Допустим, о скандале, который ждет генерала
Скворчевского. Приятная и забавная мысль...
Нет, лучше думать о Наденьке. Или о колдунье Ксении...
О дочери! Это же прекрасно, думать о дочери! Ей сейчас должно быть шесть
лет. Боже мой, скоро пойдет в школу! Платьице, белый фартук, цветы в
руке... На кого она похожа? И как ее зовут... Как ее имя, Господи?!
Коридорный услышал этот немой возглас, словно Архангел возник перед
решеткой, вставил ключ, отработанным движением распахнул дверь.
- На выход! Руки за спину!
Забыл, что задержанный сидит в кандалах...
В коридоре, а потом на внутренней лестнице Бурцеву стало чуть легче:
продуваемые летними сквозняками, эти пространства не скапливали столько
летучей черной материи...
Его привели в тесный, типичный для уголовного розыска кабинет, где на
столах сидели в ожидании работы два молодца в рубашках с короткими
рукавами и галстуках, перетянутые ремнями от подвешенного под мышки
оружия. Бравые ребята, смелые, с хорошим опытом, наверняка с чувством
злого милицейского юмора. Усадили на стул посередине, так, чтобы можно
было подходить с любой стороны, осматривали, будто скульптуру на площади.
- Типичный гаврюха, - сразу же определил тот, что был в маленьких модных
очечках. - На зоне ходил в мужиках, откинулся, судя по бороде, полгода
назад.
- Да, не повезло тебе, парень, - пропел, а потом резко склонился к Бурцеву
второй, с крашеными волосами. - Из какой губернии в столицу пожаловал? Из
Тверской? Вологодской? Или из Урюпинска?
С каждым вопросом он делал несильные, но ощутимые толчки то в плечо, то в
грудь - это был чисто милицейский прием: держать постоянный физический
контакт с допрашиваемым, психологическое давление.
- Мужики, - прошепелявил Сергей. - Снимите наручники.
- Жора, это что за диалект? - спросил крашеный очкарика. - Вятский, что ли?
- Московский.
Бурцев глянул исподлобья, опасаясь, что вновь накатит волна ненависти.
Не накатила. Даже когда крашеный дыхнул в лицо запахам жевательной
резинки, рассмеялся с жалостью и тычки стали почти дружеские.
- Слушай, ты, лох... Да ты хоть знаешь, в чью квартиру вы с приятелем
въехали? Ты представляешь, кто там живет?
- Я живу, - как мог сказал Бурцев и обнаружил, что одного переднего зуба
нет, а два рядом качаются.
- Что? - теперь развеселился очкарик. - Не понял? Кто живет?
- Бурцев Сергей Александрович, - сказал он, жалея выбитый зуб - ну как
теперь на люди показаться?
Они мгновенно переглянулись, поняли друг друга. Крашеный резко схватил за
бороду, сжал пальцы.
- Сука... Да ты не гаврюха, если по наводке работал. А чей тогда? Из какой
братвы?
- Из спецпрокуратуры, - едва выговорил, а скорее высвистел Бурцев.
Они еще раз переглянулись. Но не оттого, что поверили и испугались, -
напротив, возвели его в более высокий воровской ранг. Шутка сказать,
знали, чья квартира, и пошли.
- На хрен, в камеру его, - сказал умненький очкарик и поднял трубку
прямого телефона.
- Это неправильно, - заметил Бурцев. - Снимите наручники и оставьте здесь.
Иначе потом не прощу, мужики.
- Что ты не простишь? - Крашеный, похоже, разобрал только одно слово, но
выпустил бороду.
- Гестапо...
- Тебя, мразь, на дыбу повесить мало! - зарычал крашеный, и тычки его
тяжелого кулака покрепчали. - Губу раскатал - демократия!.. И не пугай! Я
на твою братву вот такой положил! С прибором!
Секунду назад он выглядел как вполне нормальный человек - живое,
подвижное, ироничное лицо, блестящий задорно глаз; тут же, словно по
собственной команде, он стал грозным и страшным. И не играл эти чувства!
Потому что излучал их густым, холодящим потоком.
Бурцев вспомнил способ, как избегать резких приступов влюбленности и
страха, представил, как этот крашеный сидит утром на унитазе и пыжится,
наливаясь краснотой, выкатывая и так выпуклые глаза.
Стало смешно.
- Молодец, - похвалил он. - Злой... Значит, воровские взятки не берешь.
- Что? Взятки? Ты что, предлагаешь взятку?
- А возьмешь?
- Сдаем в камеру хранения! - окончательно решил очкарик, что-то
почувствовав.
- Ребята, не прощу! - еще раз предупредил Бурцев. - Снимайте наручники.
Буду сидеть здесь.
- Не пойму, что он бормочет? - крашеный поморщился и снял с вешалки
резиновую палку, ткнул ее концом в грудь. - Чего ты хочешь?.. Ты можешь
говорить нормально? Ну?!
- Не трогай его, Рома. - Очкарик наконец дозвонился, вызвал конвой и вдруг
достал ключик, стал расстегивать наручники.
- Похлопочу, чтобы наградили часами, с надписью, - пообещал ему Бурцев. -
Только не сдавай в камеру, Жора!
- Ну ты крутой! - пропел крашеный удивленно и стал вешать палку на место.
В этот момент в коридоре загремели ботинки, и не одна пара, - Сергей
ощутил ветерок долгожданной суматохи. Кто-то приоткрыл дверь, и в ту же
секунду очкарик бросился к ней, оставив висеть наручники на правой руке
Бурцева, высунулся и обернулся с лицом покойника, белый и страшный.
- Что? - спросил крашеный, заметно розовея. Они вышли, оставив дверь
нараспашку, и Бурцев услышал отчетливый шепот крайнего отчаяния:
- Это звездец, мужики!..
Сергей отцепил клешни наручников - ключик остался в замке, - с силой
ударил ими в стену и принялся разминать руки, прохаживаясь между столами.
И подумал вслух:
- Ну теперь, суки, я вам устрою!
А за дверью снова сказали про "звездец" и как-то неслышно удалились,
поскольку через минуту, когда Бурцев выглянул, в полуосвещенном казенном
коридоре тишина стояла необыкновенная, словно на оставленном командой
корабле.
Можно было идти на все четыре стороны, однако он вернулся в кабинет и сел
на стол. Эти двое бежали из кабинета, оставив ключи, торчащие из сейфового
замка - читай оперативные материалы, бери что хочешь. Не вставая с места,
он дотянулся, откинул дверцу, небрежно переворошил бумаги и пластиковые
папки и подумал: "Неплохо бы сейчас все это вынести и спалить". Однако
замкнул сейф и спрятал ключи в карман.
- Вам и так звездец! - опять подумал он вслух, ощущая прилив какой-то
веселой злобы и жажды глумления. - Ничего не прощу...
Нижняя челюсть враз потяжелела, и кровь застучала не в ушах, а в кистях
рук, сжатых в кулаки.
На сей раз в коридоре послышались шелестящие шаги и в дверном проеме
очутился невысокий моложавый полковник. Нет, не испуганный, а скорее
отчаянный и в высшей степени решительный: с таким лицом, пожалуй, идут
закрывать амбразуру...
- Садитесь, - Бурцев указал на стул, где сам недавно сидел.
Полковник сел - руки на коленях, прямая спина, голова прямо, будто
фотографироваться собрался. Эдакий последний в жизни снимок, на могилу
героя.
- Вышло недоразумение... преступное... - неуклюже выдавил он. - Готов
понести...
Бурцев ткнул его в плечо и отдернул руку, словно от ожога.
Еще мгновение, и он бы превратился в примитивного мента, в руки которого
попался беззащитный воришка, гаврюха из какого-нибудь Урюпинска:
злобно-веселая кровь пульсировала в кулаках, а глаза уже отыскивали
резиновую палку на вешалке...
В этом кабинете витал в воздухе иной эфир, противоположный тому, что был в
камере и впитывался в сознание, но одинаковый по природе. Только что
пережитое унижение требовало такой же мести. Ихним салом по мусалам...
Полковник ждал именно такой реакции и был готов к унижению, хотя внутренне
страдал и противился. Для него сейчас жесткий и унизительный
"междусобойчик", без свидетелей и огласки, был понятнее, спасительнее, чем
любые официальные действия, которые грозили ему если не сроком, то полным
крушением карьеры.
- Претензий к вам нет, - заявил Бурцев. - Я должен поблагодарить... Хотя
ваши работники действовали... с нарушениями закона.
Половину слов полковник не понял из-за невнятной речи и потому решил, что
это обыкновенная язвительная издевка. Сидел и смотрел в одну точку.
- Я полностью... Готов выполнить... Исправить, - пробормотал он
нечленораздельно...
Бурцев склонился к полковнику и сказал по слогам, преодолевая боль в
ноющих губах и верхней челюсти, где из десны торчал обломок зуба:
- Я же вам сказал - претензий нет!
Полковник медленно поднял глаза, но переспросить не посмел. Сергей
незаметно выложил на стол ключи от сейфа.
- Где сейчас находится... мой товарищ? Разглашать, что происходило в
квартире Бурцева на самом деле, сейчас ему не хотелось, да и не следовало
этого знать полковнику. В общем-то, он спас положение, вытащил из сложной
ситуации, и наплевать, что разбили губы и вышибли зуб...
И тут полковник оживился и сам предложил выход:
- Это была... проверка? Негласная проверка?
- Да, плановая проверка, - подтвердил Бурцев. - Подразделение
вневедомственной охраны сработало... в общем, неудовлетворительно.
Запоздала группа захвата, на целых пять минут. Настоящие грабители удрали
бы три раза. И захват провели грубо... Ну а об этих... костоломах и
говорить нечего.
- Исправим! - заверил полковник, еще больше оживляясь: ну снимут звезду,
врежут выговор, понизят в должности, однако не раздавят!
- Где мой товарищ? - осадил его Сергей.
- С ним полный порядок! - Полковник вскочил и вытянулся. - За ним уже
приехали! И увезли.
- Куда увезли? Кто?
- Служба охраны!
- А-а, да-да, все правильно. - Значит, телохранитель Скворчевского
действовал согласно инструкции. - Из Генеральной прокуратуры еще не
приехали?
- Никак нет!
- А сообщали дежурному?
- Никак нет!
Судя по его военным ответам, полковник пришел в милицию из армии, из числа
офицеров, попавших под сокращение.
- Ладно, не сообщайте, сам поеду.
- Прикажу дать свою машину!
Бурцев отставил стул с середины кабинета и сел.
- Мне от вас потребуется не только машина...
- Двери в квартире уже ставят, стальные!..
- И не только двери... В коридоре моей квартиры осталась дорожная сумка.
Если хоть что-нибудь из нее пропало!..
- Никак нет! Ничего не пропало! В квартире сейчас усиленный наряд, четыре
офицера...
- Молитесь, чтоб ничего не пропало, - посоветовал Бурцев. - Если в Бога
веруете... К сумке лучше не прикасаться. Дайте приказ!
- Будет исполнено! Что еще прикажете?
- А что вы еще можете сделать?
- Есть зубной врач! - доверительно сообщил полковник. - Специалист по
челюстно-лицевой хирургии, профессор! Прикажу сейчас же доставить в
клинику!
- Это хорошо, - не сразу одобрил Сергей, раздумывая. - Только этого мало,
полковник.
Тот поднял пытливый, выжидательный взгляд, в котором промелькнул испуг,
чего раньше не наблюдалось.
- Слушаю... Слушаю вас, товарищ!..
- Мне нужны два толковых оперативника. Самых лучших! Желательно из отдела
по борьбе с организованной преступностью.
Полковник облегченно вздохнул...
- Найдем, товарищ прокурор! Есть такие!..
- Запомните, виртуозы своего дела! А не костоломы. Откомандируйте в
распоряжение Генпрокуратуры.
- Все понял, товарищ...
- Прямо сейчас ко мне их... И сроком на месяц.
- Прикажу вызвать! - Полковник схватил телефонную трубку и стал давать
какие-то распоряжения.
А Бурцев вдруг подумал, что это его рвение все равно пойдет насмарку. И
зря он сейчас приказывает кому-то вытащить из постели зубника-профессора,
привести в порядок квартиру спецпрокурора и держать наготове персональную
машину. Полковника сократят, а точнее, вышвырнут на улицу: Скворчевский
никогда не простит собственного унижения и, даже будучи наказанным, найдет
способ, как отомстить.
Полковник положил трубку.
- Через десять минут профессор будет, - отчеканил он. - Можно выезжать.
Оперативники прибудут в зубной кабинет.
Профессор оказался на своем рабочем месте - в частной клинике,
расположенной на первом этаже жилого дома. Пятидесятилетний человек с
припухшими от сна глазами, но веселый и благодушный, наверняка привыкший к
ночным побудкам. Работал он виртуозно, шутил, доверительно успокаивал,
обещал сделать все быстро и по высшему классу. И пока он ковырялся во рту,
залечивал раны, Бурцев никак не мог отвязаться от мысли, что Скворчевский
рассказывал именно про этого врача, который сделал жене колье из
человеческих зубов...
А потом в кабинет вошли старые знакомые - очкарик и крашеный, лучшие
оперативники, откомандированные полковником...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1994)
1
Помня судьбу дискет, вывезенных с Кавказа, Бурцев не стал вываливать
руководству все, что добыл в командировке в Спасо-Кирилловском монастыре.
А пленку с записью неофициального допроса головореза Елизарова вообще
спрятал в надежное место - зашел к холостяку-приятелю в соседнем доме и,
пока тот бегал в магазин за пивом, запихнул кассету под неподъемный
старинный буфет на кухне. Остальное хранил в сейфе, еще более надежном, -
в собственной голове.
Обеспокоенное руководство меж тем ожидало информации - любой, касаемой
исчезновения бывшего хранителя "ядерной кнопки". Оно ждало бури, если
каперанга Губского умыкнула какая-нибудь разведка, и потому нервничало.
Бурцев же теперь отчетливо понимал, что его прошлые дела - зубцовский
старец и убийство Николая Кузминых - тесно связаны с похищением инока
Рафаила. Он вытащил из небытия эти дела и вплотную уселся за их
проработку, назначая новые экспертизы. Многие детали и факты теперь
воспринимались по-новому, да и круг экспертов за это время сильно
изменился, поэтому заключения по некоторым предметам приходили совершенно
другие. Особенно потрясла иная интерпретация автографа, оставленного на
грамотке в руках старца и затем повторенная на лобной кости его черепа. И
удивительно, что об этом и словом не обмолвился дотошный добровольный
эксперт-ученый из МГУ. Перевод он сделал точный и верно установил
принадлежность зубцовского старца к царскому роду, поскольку аналогичная
надпись была на стене подвальной комнаты в доме Ипатьева, где расстреляли
царскую семью Романовых.
Только там - кровью и на обоях. И на французском языке она звучала так:
"Ici par ordre de la force des tenebres Ie Tsar a ete sacrifie pour la
destruktion de I Etat. Avis a tous les peuples". Расшифровку
каббалистического письма еще в середине тридцатых годов сделал француз
Энель.
Вот это уже было кое-что! Такие глубокие корни питали нынешние события,
что от одного прикосновения к ним становилось не по себе!
Но и загадок становилось все больше и больше. Если старец каким-то образом
принадлежал к царской семье и после смерти лишился головы, то есть ли они
у останков Романовых, до сих пор не найденных? Или все они сложены в одну
пирамиду?!
Бурцев угадывал символику за этой пирамидой, однако, будучи человеком
реалистичным, воспитанным на следовании букве закона, пока не мог
обосновать и доказать на фактах существование символа. А руководству на
пальцах не доказать ни связей между разноплановыми уголовными делами, ни
их обобщающей сути - ритуальности совершенных преступлений, ни того, что в
государстве существует неконтролируемая секретная служба.
Понятно, что мир давно сошел с ума, зараженный бациллой переустройства -
паранойи, понятно, если ты не вписываешься в общие каноны, не
поддерживаешь новаторские социальные и политические идеи, ты просто
ретроград и коммуняка, однако стоит тебе сделать шаг вперед, указать на
некие ирреальные моменты, и тебя эти же нездоровые люди объявят больным и
спишут со счета. Надо было играть даже не двойную, а тройную игру, при
этом оставаясь самим собой. Поэтому Бурцев отчитывался перед руководством
общими фразами, дескать, требуется дополнительное изучение материалов и
немного времени, чтобы подключить к делу оперативную службу. Словом,
выклянчивал очередную неделю, хотя всегда просил три, и, не теряя ни
минуты, продолжал рыть старые глубокие корни и посылать запросы за
подписью Генерального прокурора. Обеспокоенный судьбой Губского, тот
охотно их подмахивал, и в первые дни никаких проблем не было.
Зато они возникли, когда стали приходить ответы на запросы. Сначала его
пригласил к себе начальник отдела, порылся в бумагах на столе и пустил по
крышке приставного стола его же собственный запрос с приколотой визой.
- Если у тебя все в порядке с головой, объясни мне, что это такое?
А это было требование представить Генеральной прокуратуре все материалы,
касаемые сноса дома Ипатьева в Свердловске. С полным поименным списком
фамилий, начиная от автора инициативы и кончая непосредственными
исполнителями - бульдозеристами и экскаваторщиками.
Бумагу подписал начальник отдела и, похоже, получил вздрючку. Он никак не
мог соединить Ипатьевский дом и похищенного каперанга Губского.
- Не умничай, Бурцев. Ты же знаешь, главным бульдозеристом был нынешний
президент, так что никто эту бумагу исполнять не станет, - внушал
начальник. - Да и вообще, какое это имеет отношение к делу?
- В подвале Ипатьевского дома кто-то из расстрельщиков сделал надпись на
стене, - пытался объяснить Бурцев. - Аналогичная надпись обнаружена на
грамотке старца из Зубцовска, и сделана она тем человеком, который похитил
голову. На кубке, выполненном из черепа, эта надпись повторяется.
Появляется возможность установить личность покойного.
- А какая связь этого старца с Губским?
- Да тут все как в сказке: бабка за дедку, дедка за репку... Иначе не
вытащить.
- Ну вот что, хватит сказки рассказывать. Сроки кончаются! А результатов
никаких. Давай не мудри, а работай.
Спустя сутки Бурцева вызвал к себе вновь назначенный Генеральный: иногда
за неделю на прием не попадешь, а тут сам... и мрачно спросил:
- Откуда ты выудил эти фамилии - генерал Клепиков и полковник
Скворчевский? Кто тебе их дал?
С новым Генеральным, когда он еще был следователем по особо важным делам,
они вместе работали и по знаменитому хлопковому делу, и по переброске
оружия на Кавказ, так что пуд соли съели.
- Как всегда, сорока на хвосте принесла, - ухмыльнулся Бурцев.
- Ты хоть представляешь, что это за... офицеры?
- Не представляю, потому и запрос послал.
- Так вот, забудь эти фамилии, - посоветовал Генеральный. - Иначе и тебе,
и твоей сороке хвосты выщипают.
Бурцев ничуть не сомневался, что так, скорее всего, и будет, поскольку
неконтролируемая специальная служба, к которой принадлежал головорез
Елизаров, уже успела проявить себя после того, как Бурцев вернулся из
командировки.
Она не останавливалась ни перед чем и имела руки невероятной длины: из
музея криминалистики при странных обстоятельствах исчез кубок,
изготовленный тульскими мастерами из черепа зубцовского старца. По этому
факту возбудили уголовное дело, арестовали музейную сиделку - бывшую
милицейскую майоршу и теперь раскручивали эту бедную старуху на Петровке.
Бурцев и соваться туда не стал. Операция "Пирамида" скорее всего близилась
к завершению, череп безвестного старца уложили наконец в некую пирамиду
черепов, вероятно, похожую на ту, что изображена на известном полотне
художника Верещагина "Апофеоз войны".
Или увенчали ее золоченым кубком?
Он бы внял совету Генерального и не стал подставлять свой хвост, но зло
взяло, и больше из-за нагло похищенного кубка.
- В таком случае я напишу официальное представление в Верховный суд, -
обидевшись, заявил Бурцев. - И все подробно изложу. А потом пусть щиплют.
С меня, кроме анализов, взять нечего.
- Поглядите на него! Герой! - От негодования Генеральный стал грызть ногти
- это была его старая привычка. - Представление!.. Тогда уж в ООН пиши,
или Господу Богу!.. Есть вещи, с которыми не шутят.
Последняя фраза тоже была знакома, много раз слышима и означала
растерянность. Бурцев сидел напротив за приставным столом, а Генеральному,
наверное, казалось, висел над душой.
- Короче, так, - наконец определился он. - Эта спецслужба мне известна.
Если хочешь, находится под моим контролем. Правда, все относительно... А
занимается она заговорами. Ты удовлетворен? Информации достаточно, чтобы
спал спокойно?
- По-моему, она плетет заговоры, а не раскрывает.
- Поди разберись...
- Да и какие могут быть заговоры? Если серьезно?
- Какие? - Генеральный многозначительно помолчал. - В глаза в верности
клянутся, а за глаза такое плетут! Когда обстановка в стране
революционная, кажется, так легко ее к рукам прибрать! Прецедент создан...
Запросто может быть колумбийский вариант. Красные, белые, коричневые,
зеленые, черные - все цвета радуги, и все хотят.
- Это так объясняют Клепиков и Скворчевский? - зацепил за живое Бурцев.
- У меня своя голова на плечах, - рассердился Генеральный. - И мне отсюда
кое-что видать!
- Тогда скажите мне, слепому и тупому, зачем они режут головы покойникам и
кубки делают? У нас в стране что, питейной посуды не хватает?
- Слушай, Бурцев, прекрати ерничать, - налился кровью Генеральный, готовый
громыхнуть, как бомба, - было ясно, он сам ничего объяснить не может. -
Иначе я вообще отстраню тебя от этих дел. И поедешь прокурором в районный
центр Запупинск.
После этого случая у Бурцева пропала охота звонить Скворчевскому по
телефону связи, оставленному Елизаровым, и договариваться о встрече.
Прямой контакт, как всякая прямая дорога, на этом этапе грозил завести в
тупик. Голова спецпрокурора ни в какие пирамиды не укладывалась, и потому
они бы ее и отрезать не стали, просто бы размозжили, а тело выбросили на
видном месте - в назидание Генпрокуратуре.
Елизарова он отпустил с миром, договорившись о неразглашении содержания их
беседы. Естественно, этот гробокопатель выложил все своему резиденту, но в
выгодном для себя свете, то есть навел Клепикова или Скворчевского на
место, где может находиться кубок из черепа зубцовского старца. Вероятно,
они искали его на таможенной вертикали снизу доверху и не забирались еще в
прокуратуру. Елизаров откупился перед своим начальством за провал, однако
наказать или уничтожить его не составляло труда: стоило заслать копию
аудиозаписи, где головорез называет фамилии резидентов и хоть косвенно, но
указывает на кровную заинтересованность своей конторы в личности инока
Рафаила.
Засыпавшийся агент не подозревал, что такая запись существует, - диктофона
он не видел, поэтому наверняка хорохорился, что удалось выкрутиться из рук
прокуратуры во второй раз. Он так же был уверен, что Бурцев не полезет в
лапы всесильных резидентов, не выяснив, кто они, чем занимаются и под чьим
покровительством орудуют.
А если где и заикнется, назвав фамилии Клепикова и Скворчевского, ему
сразу скажут "ша!"
И все-таки Елизарову можно было отомстить за все - за его каннибальскую
профессию, за его принадлежность к некоему тайному ордену, собирающему
черепа, за его пренебрежение к закону.
Можно, только не в нем, обыкновенном исполнителе, дело, да и нет смысла
дразнить гусей, когда вопросов стало больше, чем ответов...
Что ни говори, а контора у них была серьезная, если судить об операции по
отстрелу переводчика с охотбазы Николая Кузминых. Задействовали
иностранного агента - голландца Гюнтера, а его товарища по охоте, лишнего
свидетеля, убрали после возвращения на родину. Гюнтер получил всего лишь
два года, и то с учетом времени нахождения под следствием, однако отсидел
всего четырнадцать месяцев и освободился по какой-то очередной амнистии.
Своих в обиду не давали, кадрами не разбрасывались, если гробокопателю
простили его промахи...
Тут же Бурцеву пришлось переквалифицироваться в гробокопатели. Не ожидая
весны, еще по мерзлой земле, он довольно быстро установил местонахождение
могилы родителей Николая Кузминых в Угличе и провел эксгумацию. Как и
следовало ожидать, в полуистлевшем гробу отца черепа не оказалось, но
среди костей нашлась маленькая меднолитая иконка - по утверждению
экспертов, старообрядческого происхождения, на обратной стороне которой
был выцарапан уже знакомый приговор на языке, который существовал, по
заверениям ученого дьячка из МГУ, только в среде сатанистов.
Теперь Бурцев не сомневался, что род Кузминых каким-то образом относится к
царскому роду Романовых - всех связывала эта символическая надпись. То ли
это были родственные, кровные связи, то ли какие-то иные, позволяющие
головорезам рассматривать эту ничем не выдающуюся семью равновеликой
романовской династии. Причем их интересовала только мужская линия, если
считать зубцовского старца родственником Кузминых, как утверждал бесхозный
агент КГБ акушер Сливков. Для полной уверенности следовало бы разыскать и
вскрыть могилу Николая, но было неизвестно, куда дядя Алексей Владимирович
свез и где похоронил тело племянника.
А потом и сам исчез вместе со всей семьей...
И еще бы лучше найти захоронение останков Романовых, расстрелянных в
Ипатьевском доме. И если там не окажется черепов, то пирамида
выкладывается только из царских...
Бурцев не ожидал, что все его действия, как бы неосознанная еще погоня за
тонкими материями, связующими вещи несвязываемые, незримо отслеживаются и
вызывают реакцию неожиданную и, главное, непредсказуемую. После
командировки в Углич пресса организованным хором заговорила о
малоизвестном писателе, который вдруг отыскал близ Екатеринбурга останки
расстрелянной царской семьи.
Это был сильный ход, вышибавший из рук Бурцева веские козыри. Все скелеты
оказались с черепами - факт, говорящий о том, что никаких пирамид из голов
никакими спецслужбами не выстраивается и все это - домыслы следователя или
его горячечные фантазии.
Поступила команда - сделать отвлекающий маневр и найти останки, что и было
выполнено с достойным прилежанием...
А у Бурцева в то время, благодаря бывшему каперангу и хранителю "ядерной
кнопки", были полностью развязаны руки, так что он не особенно-то
испугался сильного хода противника, ибо помнил, что если хорошо прищучить
такую мелкую рыбешку, как Елизаров, то и она выдаст черную икру. Особенно
не обольщался, но, следуя методике Фемиды, стал долбить в одну точку с
монотонностью отбойного молотка.
Мысль объединить два уголовных дела - надругание над мертвым телом старца
и убийство переводчика Кузминых - у Бурцева появлялась. Теперь их можно
было смело сводить под одну обложку, назвать, допустим, "Дело семьи
Романовых" и раскручивать его уже в ином направлении. Для этого
требовалась еще одна срочная командировка в Студеницы, дабы уточнить
происхождение и судьбу старца, жившего у Кузминых, и старца, похороненного
в Зубцовске. А потом начинать следующий этап - подтягивание к
объединенному делу еще одного - о похищении инока Рафаила, который кровно
интересует спецслужбу Скворчевского. Только так можно нарисовать общую
картину.
Так похожую на "Апофеоз войны".
2
А для этой общей картины требовалось во что бы то ни стало отыскать
монаха, который, по предположениям службы Скворчевского, якобы находился в
неком центре "Удар возмездия". Но слать запросы в Генштаб было
бессмысленно, а снова лезть с щепетильными вопросами к Генеральному - себе
дороже. Действительно отправит районным прокурором в какой-нибудь
Запупинск.
Но он же существовал, этот центр, и занимался чем-то таким, что не давало
покоя секретной службе: держал бывшего хранителя "ядерной кнопки",
преобразившегося в монаха Рафаила.
Это преображение было единственной лазейкой, сквозь которую можно было
проникнуть в таинственное житие каперанга Губского и, пожалуй, в центр. Не
сам же он вздумал и подался в монастырь и не сам ушел оттуда. Если его
кто-то привез, значит, отец Антоний должен знать этого человека или хотя
бы видеть. А если учесть, что интуиция Бурцева верна и настоятель внедрен
в церковные круги через КГБ, то появление каперанга можно вообще
рассматривать как некую спланированную акцию спецслужб. Губского попросту
спрятали в монастыре, но хозяева отыскали и выкрали.
Работа в спецпрокуратуре, контролирующей спецорганы, позволяла Бурцеву
получать полную информацию о секретных сотрудниках Госбезопасности, и он
без усилий добыл сведения об отце Антонии и погордился за себя, что точно
вычислил настоятеля Спасо-Кирилловского монастыря. Тот действительно
когда-то был штатным сотрудником КГБ, но слово "был" не применимо к службе
такого порядка. Даже если Антоний полностью отдал себя монастырской
службе, ему никогда до конца не порвать с прошлым. Это как судно, стоящее
на якоре: свобода плавания на длину цепи...
Человек, доставивший Губского в Спасо-Кирилловский монастырь, точно знал,
что его там примут, ни о чем не спросят, совершат постриг - короче,
спрячут, и потому-то его привезли именно к Антонию, и никуда больше. То
есть настоятель принимал каперанга либо от лица, ему известного, либо по
какой-то рекомендации.
Отыскать бывшего резидента Антония тоже не составило труда. Правда, он уже
три года был на пенсии, никаких рекомендаций не давал, однако согласился
помочь спецпрокуратуре. Не раскрывая перед ним сути дела, Бурцев доставил
пенсионеру радость - отправил в командировку, и тот вернулся через неделю
счастливый и слегка озадаченный. От удовольствия, что оказался нужен, он
землю копытом рыл и отрыл взаимосвязи, которые могут существовать только в
России. Оказывается, не было там никаких хитростей и сложных комбинаций,
вначале предполагавшихся Бурцевым. Каперанга Губского к Антонию в
монастырь привез старый знакомый, которому настоятель никогда и ни в чем
отказать бы не мог. Узнали они друг друга во время Карибского кризиса,
когда молоденького лейтенанта приставили для личной охраны к штабному
офицеру-ракетчику по фамилии Срубов. Этот подполковник выполнял какие-то
ответственные задания партии и имел в подчинении нескольких генералов, был
невероятно крут, хладнокровен и решителен, как молодой Жуков. В самый
разгар кризиса, когда ядерная война могла разразиться в любую минуту, он
был совершенно уверен, что ничего не произойдет и выиграет это
противостояние тот, у кого есть воля и осознание своей правоты. А у
жирной, слабоумной и трусливой мировой шпаны, как он называл американцев,
ничего этого нет и будет не скоро, поэтому они обязательно сломаются и
сдадутся.
Так и произошло. Однако Срубов, как выяснилось, и сам переживал, потому
что, когда кризис миновал, он в порыве радости обнял будущего настоятеля и
сказал: "Запомни, лейтенант: мы спасли мир еще лет на тридцать. Показали
им, у кого нервы крепче. Пока штаны отстирывают, войны не будет".
Потом подполковник куда-то исчез, и доходил слух, что его уволили из армии
и чуть ли не посадили в лагерь. А лейтенант, в те дни тайно приобщившийся
к вере в Бога, скоро оказался в церковной среде. И вот однажды он заявился
в монастырь с человеком, о судьбе которого потом поведал. Когда по случаю
такой встречи сели за трапезу, Срубов и рассказал, что служил всю жизнь на
сверхсекретном объекте и выслужился до генерал-полковника, и что все эти
годы держал мировую шпану если не в кулаке, то в сильном напряжении, и что
сейчас державу изъела внутренняя ржавчина, он остался не у дел и нужно
спрятать и спасти одну неприкаянную душу, которая, если попадет к нынешним
политикам, может оказаться великим злом. Так и появился в монастыре инок
Рафаил, впоследствии похищенный кем-то из своей кельи, и теперь отец
Антоний живет в страхе и ожидании, что сбудутся предсказания Срубова,
потому что сбылись те, в отношении тридцатилетнего мира.
Настоятель подозревал, что похитителей монаха следует искать среди
нынешних политиков и авантюристов.
Еще около недели понадобилось Бурцеву, чтобы установить, кто такой этот
Срубов, где он сейчас и чем занимается. В этот момент пришло указание дело
по розыску Рафаила прекратить и сдать в архив. Но остановиться перед самым
финишем Сергей не мог и поехал к генерал-полковнику Непотягову - такую
фамилию теперь носил Срубов - по собственной инициативе.
Из мужественного и хладнокровного человека, каким он представлялся,
офицер-ракетчик превратился в старого ворчуна, которому не нравилось в
сегодняшней жизни все - от современной молодежной музыки, которую он,
кстати сказать, слушал весь световой день, до политики и геополитики. По
логике вещей Непотягов должен был горевать о разрушенной империи, и весь
разговор бы тогда превратился в сплошное стенание, но он обладал подвижным
и оригинальным умом. И было еще заметно, что он обрадовался появлению
человека из спецпрокуратуры - никто, кроме детей и внуков, его не навещал,
даже старые боевые товарищи, не ведающие, где он. За стариком до сих пор
вели слежку, негласный надзор и фиксировали всякого, кто переступал порог
его дома. Поэтому, едва Бурцев вошел и поздоровался - еще не показывая
удостоверения и не представляясь, - генерал прижал палец к губам и включил
катушечный магнитофон с четырьмя динамиками - вероятно, примитивное
средство от прослушивания - и закрыл жалюзи на окнах. Динамики выдавали
какой-то малоразборчивый, путаный диалог двух мужчин, вроде бы речь шла о
рыбалке на прудах, и все это перемежалось идиотским смехом, торжественной
речью диктора и аплодисментами.
Пустых разговоров Непотягов терпеть не мог, поэтому тут же и заявил:
- Ладно, раз пришел, не мудри, парень. Тебя же не стариковская жизнь
интересует, а центр. Так что давай говори, отчего это Генпрокуратура
вспомнила про меня.
Он уже был в том возрасте, когда имел право всем говорить "ты" и глядеть
чуть сверху. Бурцев не стал выкладывать о каперанге Губском и свел свой
интерес к центру и идее Удара возмездия.
- Ты не обижайся, прокурор, но я тебе так скажу, - предупредил хозяин и
прибавил звук магнитофона. - Я русский офицер, и в нынешней сучьей,
предательской политике хочу сохранить свою честь. Пусть эти курвы в
погонах сдают государственные секреты и пишут книжки с откровениями - с
них еще спросится, жизнь им предъявит счет. Извини, но от меня ты ничего
не услышишь. Да, был кулак, было что подросткам из-за океана показывать.
Теперь нету, продали на корню, как проститутки подставились. Система
устрашения была гениальная и простая, как ремень в отцовских руках.
Погоди, вот посмотришь, как они теперь распояшутся. Объявят себя
диктаторами мира, а весь земной шар - зоной своих интересов. И будут
держать у каждого берега по авианосцу. Это я не запугиваю, так и будет,
потому что знаю.
- А откуда? Если не секрет, - спросил Бурцев, и генерал неожиданно сразу
вывел на цель.
- Был у меня один кадр. Натуральный провидец, бывший подводник. Однажды в
походе у него открылись зрение и слух. От Бога ли, от дьявола? И он сделал
мне расклад событий на ближайшие полсотни лет чище твоего Нострадамуса. По
числам расписал, все замыслы вероятного противника вычислил или увидел -
черт его поймет, - и все подтверждается. Американцы свою СОИ раскручивают
в режиме сверхсекретности и еще думают очередную станцию в космос загнать
с оружием... Ну, эти лазеры с ядерной накачкой, слыхал, наверное? Так вот,
каперанг этот мне уже сообщает время запуска, мощность, орбиты - короче,
все тактико-технические данные. А мои Широколобые уже противоядие
придумали, потому что на всякую хитрую задницу есть кое-что с винтом.
Точнее, было.
- Его фамилия Губский? - уточнил Бурцев. - Бывший хранитель "ядерного
чемоданчика"?
Непотягов как-то сразу зауважал, вынул из шкафчика литровую бутыль
армянского коньяка, собрал закуску, по настоящим голодным временам
генеральскую - фрукты, салями, ветчину и хлебцы в вакуумной упаковке.
- Подкармливают, - мимоходом признался. - Сами привозят паек. Утром встану
- стоит коробка. Значит, скоро уберут. Подсыпят хреновины какой-нибудь в
питье - и кони отбросишь... Да ты не бойся, я из этой бутыли пробовал,
живой.
- И все-таки от кого у Губского эти способности? - закусывая, спросил
Сергей. - От Бога или черта?
- А понимаешь, какая штука... Началось все от Бога, а развитие пошло к
демонизму, - философски объяснил генерал. - Это же всегда так: стоит
человеку получить некие Господние привилегии, он обязательно их испортит,
испоганит и обратит в зло. Потому и говорят: благими намерениями дорога в
ад вымощена. Ну, если говорить с точки зрения грубого материализма, то у
каперанга произошел сдвиг по фазе в сторону гениальности. Полагаю, что
когда-то все человечество было с таким сдвигом и не требовалось ни
телефонов, ни компьютеров. Люди как пчелы жили.
- Как пчелы? - Коньяк брал свое и обострял чувства, но речь собеседника
воспринималась трудно из-за параллельных диалогов на магнитной ленте. -
Люди как пчелы?
- Конечно, а почему нет? Пчелы десятками тысяч живут в семье и находят
общий язык без всяких коммуникаций. А мы сойдемся вдвоем - уже конфликт,
уже надо кулак показать или вообще морду набить. Утратили чувство
единства, осталась одна борьба... А откуда ты знаешь каперанга?
- Разбирался, когда он стратегические силы привел в боевую готовность.
Потом, естественно, потерял из виду. Где он сейчас есть?
Генерал погрозил пальцем, засмеялся:
- Вот за этим ты и пришел! И знаешь, что каперанг в монастыре был.
- Знаю. Но он оттуда исчез, выкрали. Не знаете, кому он понадобился?
- Он многим нужен, многие хотели заполучить его, да я не отдавал. Потому
что без отеческого управления его гений превратится в злой гений. В
железных руках держать надо. Или в монастыре под присягой, под тяглом
честного креста.
- Вы верующий человек? - поинтересовался Бурцев и получил затрещину.
- Об этом спрашивать нельзя даже прокуратуре. Это личное дело каждого. Нет
ничего сокровеннее, чем вера. Если человек показывает свою религиозность,
то он просто безбожник.
- Прошу прощения, товарищ генерал...
- Прощаю, ты человек молодой. Я понял, отчего ты спросил. Мол, зачем я его
под крест отдал? В другом месте было не спрятать. Видишь, оказывается, и
там нашли, вынули из-под воли Божьей и заперли опять в подземелья. Там ему
и смерть придет.
- Считаете, он находится в Центре?
- Знаю... Руководит теперь там парень молодой, шустрый, и масло в голове
есть, но дурной пока, сумасбродный, стихийный. Посадили его с. прицелом на
будущее, но пока за дурака держат. Он злится, самолюбивый, казачьих кровей
парень. Он и умыкнул Слухача.
- Почему же ему смерть придет? Обращаться не умеют?
- Тут дело не в обращении, - замялся Непотягов. - Есть вот в мире грубые
вещи и чувства, например война и мир, любовь и ненависть, но есть и
тонкие, неуловимые и современной наукой не признанные..
- Эфиры, тонкие материи? - удачно вставил Сергей, и генерал зауважал его
еще больше, расслабился.
- У Губского зрение и слух от Бога, но если его не чистить, то грязь в нем
накапливается и засоряет... ну, есть в человеке еще одни сосуды, как
кровеносные, и образуются в них... что-то вроде тромбов. Ты же знаешь,
существует два вида излучаемой энергии. Первая идет непосредственно от
человека, но, как известно, ничто не исчезает бесследно, потому она
накапливается в вещах и предметах, а потом источается, и получается
вторая, уже другого вида, а действует точно так же, как первая.
- Энергии АЗ и ЯЗ, - похвастался знаниями Бурцев.
- Да, и так называют, - уже на равных согласился генерал. - Так вот со
Слухачом происходит редкая вещь. Излучает он благотворную энергию, но,
когда она аккумулируется в окружающей обстановке, получает отрицательный
знак. Это часто бывает с поэтами и вообще со всякими творческими
личностями. Как творец он блестящий, изящный, благородный, а как человек -
ну полное дерьмо, пьянь, рвань и вообще паскудник. Так вот, каперанга
нельзя содержать долго в одной комнате. Он потом начинает страдать от
собственной же отраженной энергии и запросто может испортиться или вообще
умереть. У этого прыткого парня стырить Слухача из обители ума и дерзости
хватило, но как распорядится потом - неизвестно. И глаз не кажет, думает,
объегорил старика. Но я и сам не дергаюсь. Может, такая каперангу и судьба
- сгинуть от себя же? Многие ведь гении душат сами себя... А потом, я сам
виноват, своими руками создал Центр и своими же губить начал, в том числе
и гения этого, Слухача. Он же в систему включен был...
Старик широким и щедрым движением налил два стакана коньяку, молча и
властно сунул один в руки Бурцева. Свой выпил крупными и жадными глотками,
вместо закуски достал с полки дорогую сигару в алюминиевом футляре,
откусил кончик и закурил.
- Вот, - раскуривая, сказал удовлетворенно, - пацаны эти научились делать
хорошие сигары, вкусные. Изобрели, конечно, не они - индейцы... Я после
Кубы привык к ним... Тоже присылают, знают пристрастие... Это
государственные секреты, но о них можно рассказать, наоборот, даже кричать
надо на всех углах, потому что творится преступление против всего
человечества. Это как раз по твоей части, прокуратура... Виноват, потому
что на компромисс пошел, впустил лису погреться, а потом выгнать не мог.
Самого вытурила. Лет десять назад почуял я какую-то возню вокруг Центра.
Началась она из-за Слухача. Он только что появился и дал первые результаты
- все рты разинули... Однажды вызвали в ЦК - и прямым текстом в лоб:
обязан пустить в свой бункер какую-то лабораторию. Вроде как место у меня
удобное, можно спрятать секретные разработки, чтоб Запад ничего не
пронюхал. Я и пустил... А чем в этой лаборатории занимаются, не знал. Что
мне нос совать? Раньше у меня были Широколобые мальчики в астральной
группе и компьютерном центре. Тут новые появились, то ли биологи, то ли
зоологи, то ли медики, в голубой униформе. Сначала с животными возились,
скотный двор в центре организовали... Потом стало твориться хрен знает что.
У этого сильного человека вдруг задрожали руки и губы. Он готов был
расплакаться! И чтобы не выдавать своих чувств, выхватил из луковой косы
на стене крупную луковицу и стал есть, с хрустом, как репу.
- Дайте-ка и мне! - весело сказал Бурцев, чтобы подыграть хозяину. - Я
страсть как люблю лук.
- Смотри, горький! - предупредил генерал. - Слезу махом вышибает.
- Ничего, я с хлебом!.. Так что же там стало твориться?
- Что-что... Дети заревели! - сказал Непотягов, вытирая глаза. - Ребятишки
в Центре завелись. Я слышу - понять не могу, а в ихнюю лабораторию мне
допуска нет, чужая епархия. Административно-то они вроде бы мне
подчиняются, эти голубые, а по роду деятельности своей хрен знает кому.
Полномочия были у меня большие, в том числе и прокурорские. Я сначала
бабенок всех в Центре собрал, спрашиваю, откуда ребятишки? Кто наплодил?..
Они клянутся-божатся: не грешны, батюшка! Как это, не грешны, а дети
есть?.. Ну, в общем, собираю Широколобых из грязной зоны - и тот же вопрос.
- Грязная зона - это что? - спросил Бурцев, пользуясь паузой, пока генерал
разливал коньяк.
- Вроде как радиоактивная, для того чтобы наши нос не совали туда. Отмазка
такая была, легенда... Но она правда грязная. Потому что грязные дела там
творятся до сих пор. - Он выпил, заел коньяк луковицей. - фабрика мертвых
душ!
- Как это понимать? - Бурцев ощутил озноб от последних слов генерала, но
тот замолчал, справился с собой и снова обрел тяжелую внутреннюю силу.
Сергей уже начинал чувствовать себя неловко, от молчания набычившегося
хозяина становилось страшно.
- Хочешь сам посмотреть? - вдруг спросил генерал. - Чтоб вопросов больше
не задавал? Потому что про фабрику эту рассказывать нельзя, нормальная
душа сама мертветь начинает... Поехали!
Он сорвал с вешалки куртку, заметался по дому, как смерч, опрокидывая
стулья и сшибая с многочисленных полок детские игрушки. Наконец нашел что
искал - кепку. Натянул ее на седую голову.
- Поехали, прокуратура! Пока душа горит!
3
Уйти от глаз негласного надзора оказалось довольно легко, генерал
Непотягов отработал целую методику, как обдурить лукавых невидимых
стражников. Отыскав свою кепку, он переставил на магнитофоне катушку и
пошел провожать Бурцева до машины. Там стал тискать, обнимать, дышал в
лицо луком и говорил:
- Отъедешь на соседнюю улицу, остановись возле водочных палаток и жди. Я
им сейчас музыку включу и приду.
Он и явился минут через двадцать в каком-то рабочем халате, подшлемнике, с
фингалом - не узнать, если бы не голос. В машине он стащил с себя
камуфляж, стер лиловую краску под глазом и, обернувшись, погрозил кулаком
в заднее стекло:
- А, мировая шпана! Суки, вот вам! Потом достал из кармана кепку, надвинул
на лоб и добавил:
- Развлечения на старости лет, мать их в задницу. Из дому не выйти...
И, как завзятый штурман, стал задавать курс, куда ехать. Дорога заняла
часа три - Центр оказался далеко от Апрелевска. Долго ехали по московской
кольцевой, затем на развязке свернули на Ярославское шоссе, за Мытищами
сошли с него вправо и уехали в подмосковные леса. Километров через
пятнадцать генерал приказал остановиться и вышел на пустынный асфальт.
Потоптался взад-вперед, покрутил головой, пожал плечами.
- Ничего не пойму! Я тут двадцать пять лет ездил каждый день! И всегда
шлагбаум стоял, первая полоса запретной зоны.
- Может, не там свернули? - предположил Бурцев. - Не мудрено...
- За кого меня принимаешь? Тут солдат должен стоять, внутренних войск. И
кричать "хенде хох"... Сигаретами угощал. Отсюда моя вотчина начиналась.
Чтобы справиться с приступом ностальгии, он выматерился, хлопнул дверцей.
- Поехали! Сейчас я спрошу!
Через пару километров впереди показался высокий забор и решетчатые ворота
со звездой и вывеской "в. ч. 35714, стройбат". Бурцев подъехал вплотную и
посигналил - никто из будки не появился.
- Уснули, что ли? - заворчал генерал и полез из машины.
Калитка оказалась незапертой. Они прошли за ворота, и тут стало ясно, что
они не заперты - открывай и заезжай, а каменная будка КПП вообще пустая.
- Песец империи! - определил генерал. - И Центру моему песец.
Из леса вышел тощий грязный солдатик с корзиной, пилотка на ушах, в руке
ножик. Остановился, безразлично поглядел на посторонних и пошел через
дорогу, рыща по земле глазами.
- Эй, воин! - окликнул его Непотягов. - Ты что делаешь тут?
- Грибы собираю, - отозвался тот и показал корзину, где были маслята. -
Дождей нет, так плохо идут...
- А где служишь? В этой части?
- Не-а, на точке...
- Где это? Далеко?
- Не-а, близко, за забором. Где радары стоят и антенные поля...
- Сюда, значит, за грибами?
- Не-а. - Он подошел поближе. - Мы тут дачу строим, генералу какому-то,
халтура.
- Что же, генерал плохо кормит? Грибы собираешь...
- Дак мы его ни разу не видали. А в красной армии вообще почти не кормят.
Шрапнель одна, так с нее пучит. На подножном корму.
- Так тут теперь дачи?
- Ну, место - зашибись, лоси ходят. Тайга, как у нас в Сибири.
- А тут что за часть была? - весело поинтересовался генерал и прикурил
сигару трясущимися руками.
- Дай закурить, так скажу!
Непотягов достал сигарету, солдатик обтер руки о штаны, бережно взял,
прикурил от сигары.
- А вы кто, мужики? Туристы, что ли?
- Нет, брат, мы американские шпионы, - усмехнулся генерал и вытер платком
глаза, высморкался. - Видишь, с сигарой.
- Ага, - сказал солдатик. - Только рожи рязанские... Тут какой-то центр
правительственной связи был. Наши радары к нему относятся...
- Проехать-то нам можно? Не поймают?
- Здесь ничо, езжайте. Дальше только упырь стоит, не пропустит. Слышь,
дед, дай еще парочку сигарет, а?
Генерал вынул две сигареты, вложил их в руки солдатику и пошел к машине
крупным шагом.
По лесной асфальтовой дороге они проехали с километр, Непотягов попросил
остановиться, достал из сумки нераспечатанную бутыль коньяка и сделал
несколько глотков.
- Теперь езжай, - разрешил. - А то на ходу не могу, захлебываюсь и
горлышко по зубам стучит.
Скоро впереди показался еще один забор, дощатый, но на каменных столбах, с
колючей проволокой по верху и с угрожающими надписями "Запретная зона!".
- Вот оно, мое детище, - сказал генерал. - Смотри, прокуратура. Вот из-за
этого клочка подмосковного леса мировая шпана двадцать пять лет делала в
штаны и на Земле был мир. Не дипломаты его хранили, не мидаки со
Смоленской площади, а я, простой русский офицер. И вот этот старый
костромской мужик, который сейчас выйдет из караульного помещения.
Из-за стальной двери действительно появился, возможно, и костромской,
молодой краснорожий омоновец в бронежилете, каске и с автоматом на животе.
Встал, как фашист, на широко расставленных ногах, повел глазами по номеру
автомобиля, затем стволом.
- Назад! Запретная зона!" Генерал безбоязненно пошел на этот ствол, сунув
руки в карманы брюк. Должно быть, ему стыдно стало перед Бурцевым, что его
так встречают возле родного детища.
- А ну, сынок, позови-ка мне коменданта.
- Какого коменданта?! Поворачивай назад!
- Лукича, олух Царя Небесного! Скажи, Срубов приехал. - Сигару он не
докурил и потому стоял перед омоновцем и попыхивал дымом. Тот усмехнулся,
вытащил из кармана радиостанцию и буркнул несколько слов. Бурцев
почувствовал неладное и вышел из машины, потому что из караульного
помещения выскочили еще двое, с дубинками.
- Возьмите дедка, - распорядился омоновец. - Машину на стоянку.
- Спокойно! - прикрикнул Бурцев и достал удостоверение. - Генеральная
прокуратура. Пригласите коменданта.
Это подействовало, на несколько секунд, а оскорбленный Непотягов вдруг
закричал, сжав кулаки:
- Какого дедка?! Вы что, сынки?! Я - генерал Срубов! Смирно стоять!
И лучше бы он стерпел, нашел бы в себе силы съязвить, свести все на шутку
- ведь умел это делать! Но не стерпел... А эти самодовольные и борзые
караульные только заржали от окрика.
- А ну, валите отсюда, генералы! - сдобрился омоновец. - Ну, живо! Не ясно
сказано?!
Старика же понесло вовсю, и остановить его сейчас было невозможно.
- Молчать, суки! Я генерал-полковник Срубов! Дважды Герой Советского
Союза! Почетный гражданин Гаваны! Приказываю открыть ворота! Коменданта ко
мне!
Бурцев схватил его под руку, потянул назад,
- Оставьте их, генерал. В машину! Идемте в машину!
- Нет уж, на хрен! Я эту шпану научу, как со старшими разговаривать! - Он
тянулся к омоновцу, намереваясь вцепиться в горло. - Распустились,
паскуды! Перед вами русский генерал!..
А им было забавно, стояли и улыбались, поигрывая оружием. Неизвестно, чем
бы это все закончилось, если бы возле забора не показался еще один военный
- подполковник в кителе устаревшего образца.
- Товарищ генерал! - закричал он и побежал к КПП. - Это я, товарищ
генерал!..
И вдруг перешел на строевой, печатая шаг по асфальту так старательно, что
запрыгала на напряженной голове фуражка с красным околышем. Генерал
обернулся к нему и в миг забыл о своих обидчиках.
- Лукич?! Мать т-твою!.. Здорово, Лукич! Подполковник остановился в трех
шагах, показывая строевую выучку, начал рапортовать:
- Товарищ генерал-полковник! За время вашего отсутствия на объекте
происшествий...
И замолчал на полуслове, замер с приставленной к фуражке рукой, обратился
в статую. Непотягов обнял его, смял выправку и отчего-то забормотал:
- Вольно, комендант, вольно, спасибо за службу, вольно, Лукич... Вольно...
Вольно...
А Бурцеву почему-то слышалось: больно, больно...
Караульные ушли в помещение, остался только омоновец, улыбаться он
перестал, но стоял по-прежнему как фашист, разве что рукава не закатаны по
локоть...
Когда генерал с комендантом сели в машину, Бурцев отъехал от запретной
зоны и остановился на обочине. Офицеры сидели молча, смотрели вроде бы
друг на друга, и как-то мимо. И Сергей молчал, слушая звон в ушах,
напоминающий гул сильно натянутых электрических проводов. Звон возник,
когда закричал возмущенный Непотягов, и не исчезал. Это была какая-то
минута молчания. Генерал вдруг пошевелился, хлопнул по колену сослуживца и
достал коньяк.
- Давай-ка, брат, за встречу!
- А это кто с вами, товарищ генерал? - Комендант покосился на Бурцева. -
Откуда человек?
- Свой, из Генеральной прокуратуры. Ну, докладывай, какие происшествия на
объекте. За мое отсутствие.
Они по очереди выпили коньяка из бутылки. Лукич снова покосился, вздохнул
и снял фуражку - голова оказалась то ли лысой, то ли выбритой.
- Центр ликвидирован, это знаете.
- Догадывался, не знал. А почему ОМОН охраняет? Тебя сняли?
- Позавчера приехали, целый батальон. Оцепили территорию. И как налетели
сюда членовозы, десятка полтора! Ставить некуда. Все шишки большие, откуда
только не было, и все по спецпропускам вниз идут. Тут мне приказ - снять
наружную охрану. - Комендант помолчал:
Бурцев явно смущал старого служаку. - Я снял... Думал, эта замена по плану
ликвидации. А вчера узнал. Там внизу какое-то ЧП. Сначала слух прошел -
рванул ядерный реактор. Думаю, если бы рванул, ни один бы шишкарь вниз не
сунулся...
- Давай говори! - Генерал от нетерпения вцепился в Лукича, тряхнул. - Ну
не тяни ты кота за хвост!
- Вчера подробную информацию получил. Перехватил одну девицу из бункера...
Не поверите, товарищ генерал. Новый начальник... этот Хоровод, вместе с
оперативным дежурным что-то там натворили серьезное. Она сама толком не
знает. Что-то в грязной зоне сделали... А я ведь их позавчера выпускал с
объекта. И они с собой живой груз вынесли.
- Какой живой груз?
- Не знаю. В сопроводительных - живой груз. Может, животное, а может, и
человек, мне не положено проверять, если сам начальник выносит.
Непотягов отхлебнул коньяка, обернулся к Бурцеву:
- Все, прокуратура. Экскурсия на фабрику мертвых душ отменяется. Но не
расстраивайся, своя живее будет...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1992)
1
Покинуть Центр оказалось невозможно даже на несколько часов, чтобы
съездить домой и выспаться: новое Первое Лицо брало круто и висло на
штанине как служебный пес. Вслед за приказом о свертывании, сериями пошли
указания и директивы, касающиеся каждого этапа ликвидации, с обязательным
последующим докладом.
Кто-то из генералов, сподвижников Первого Лица, зарабатывал себе очки,
показывая блестящие организаторские способности и командное искусство,
правда, на уничтожении своей же обороны; сам Главком в подобных вопросах
действительно был ни уха ни рыла.
Пришлось вновь трубить общий сбор личного состава, и теперь Центр
напоминал муравейник перед ливнем, когда насекомые спешат спасти его от
воды, хотя в небе еще ни тучки.
Если бы пришлось наносить Удар возмездия, такой бы суеты не было: каждый
знал свое место, как на подводной лодке, и не имел права покинуть его ни
при каких обстоятельствах. Тут же по галереям из зоны в зону, нарушая все
формы допусков, метались самые разные люди и входили куда хотели, потому
что все двери оказались нараспашку, с отключенными замками. Навертевшись
среди суеты, Гелий махнул на все рукой и завалился спать в комнате отдыха.
Его перестали волновать даже дети-олигофрены.
Пусть кто хочет, тот и чистит эту грязь, доставшуюся ему по наследству!
Но, едва уловив начало сладкой дремы, Гелий взбодрился от пронизывающего
сознание электрического удара.
Это была тревога, только не понятно, чем и почему вызванная: машина
уничтожения Центра работала в полную силу, а все остальное не имело
особого значения. Когда топят корабли, что толку спасать бронзовые ручки?
Гелий заставил себя закрыть глаза, отвернулся к стене, расслабился и
усилием воли сосредоточил взгляд на закрытых веках - это был старый и
проверенный способ уснуть и отключиться. Самые лучшие варианты технических
решений, принципиальных схем и открытия приходили именно в такие
мгновения, когда разум преодолевал границу яви и сна, света и тьмы.
Изобретательство тоже можно было расценивать как поэзию - вещь
божественную, неподвластную только уму и здравому рассудку. Идеи приходили
из ниоткуда, рождались из ничего и часто в мгновения, совершенно для этой
цели не пригодные. Вдруг щелчок, удар тока - и то, над чем когда-то
выворачивал наизнанку мозги, приходит само собой, без малейшего усилия,
как строчка стихов.
В юности он писал стихи, но не как влюбленные, от переполнявших душу
чувств, а скорее от мыслей, - когда лежал в ночной донской степи и смотрел
на звезды.
И сейчас, в полусне, к нему пришла певучая и ладная строчка: "Боже Правый,
Боже Крепкий, Боже Бессмертный, помилуй нас..."
Она не ударила, не выстрелила в сознание, а как бы влилась в него и не
нарушила дремы, что сейчас было важнее всего. Гелий вспомнил, что это
слова молитвы, услышанной им от Слухача, и под ее мелодию полуявь сразу же
перешла в сновидение.
Из бункера через специальную скважину на поверхность выдвигался перископ,
оборудованный по последнему слову техники, так что можно было озирать не
только земные, но и небесные просторы... Так вот, Гелию приснилось, будто
он смотрит на звезды, а они точно такие же, как над донской степью. И так
хорошо ему стало, что он сочинил эту самую строчку и стал напевать,
обшаривая небо, приближая или удаляя от себя яркие мерцающие точки. Но вот
заметил, как сорвалась одна и упала, вычертив короткий и хлесткий след, а
он еще сильнее обрадовался, подумав, что это август, пора звездопада и
загадывания желаний. Потом упало еще несколько, однако всякий раз Гелий
опаздывал - звезды слишком уж быстро слетали с небосклона... Потом они
стали взрываться, рассыпаясь мерцающими искрами.
И тут он сообразил, что это началось уничтожение спутников связи системы
УВ. Самоликвидаторы на них были разные: те, что не имели опасных для Земли
веществ и материалов, сжигались в плотных слоях атмосферы, а все другие
взрывали в космосе. Зрелище было ярким, впечатляющим, однако, глядя на
этот фейерверк, Гелий ощущал подступающий к горлу страх: вместе с искрами
с неба на землю струился поток какой-то неприятной, отрицательной энергии,
напоминающей ядерное излучение. Однако странно - со знакомым запахом
духов, названных в честь последней любовницы Наполеона...
Спутники продолжали разрываться и падать сначала по одному, а потом
десятками! Такого быть не могло! Нет их в таком количестве. Небо между тем
быстро темнело. Еще несколько мгновений, и небосвод стал черным...
- Боже Правый, Боже Крепкий...
Гелий не успел дочитать строки и проснулся. Вытер вспотевшее лицо,
отдышался и потянулся рукой наугад к пульту, чтобы включить кондиционер.
Рука наткнулась на чью-то прохладную руку...
- Кто здесь? Кто? - Гелий вскочил, включил свет. Суглобова стояла перед
тахтой на коленях, положив голову на подушку, рядом с его головой.
- Что вы тут делаете?
Она услышала угрозу в его словах и постаралась объясниться:
- Знаете, я поняла, что произошло тогда! И это зависит не от меня и не от
вас. Теперь я знаю, что случилось! Представляете?
- О чем это вы? - Гелий помотал головой, стряхивая наваждение.
- Вспомните, где мы встретились? Вспомнили?.. Ну там, в галерее Второй
зоны! Возле блока триста семь! Когда вы обняли меня и... прикоснулись к
груди. Ну, помните?
- Ну и что?
- Сейчас мы с вами снова пойдем туда!
- Зачем?
- Так нужно! Я все поняла! Это потрясающе! Фейерверк! Взрыв!
- Ничего не понимаю. Какой взрыв?
- Взрыв чувств! Вы же хотите меня? Хотите?
- Странно... На самом деле хочу.
- Вот! А отчего? - счастливо засмеялась она. - В этом блоке - аномальные
явления! И возле него! Монтеры устанавливали спецтехнику после погрома, а
я проверяла, там сбои были... Вошла в триста седьмой блок и потом поняла,
откуда все...
- Что - все?
- Да эти чувства! Будто наркотическое опьянение! Истома... На мужчин это
действует иначе... Вы стали как бог. Одно прикосновение, и я чуть не
умерла.
- И что же вы хотите теперь?
Марианна взяла его за руки, сказала шепотом:
- Мы с вами войдем в триста седьмой блок. Вместе. И останемся там... на
некоторое время.
- Зачем? - снова спросил Гелий. - Это что, эксперимент?
- Вы же хотите меня?
Он потрогал рукой ее подбородок, провел пальцами вниз по горлу и
остановился на груди, расстегнул пуговицу на форменном платье.
- Хочу... И вовсе не обязательно идти в триста седьмой и
экспериментировать... У нас хорошо и здесь получится.
- Здесь ничего не получится... Вы прикасаетесь, а я ничего не чувствую,
никакого возбуждения. А тогда я чуть не умерла. Вернее, умерла и
воскресла...
Гелий включил кондиционер, сбросил рубашку.
- Раздевайтесь.
- Я могу раздеться. - Она аккуратно расстегнула платье, под которым ничего
не оказалось. - Но уверена, ничего не выйдет. И это зависит не от нас, я
все поняла...
Не дав договорить, он уложил ее на диван, пристроился сбоку и стал умело
ласкать шею, горло, грудь и низ живота. Марианна лишь зябко ежилась - из
кондиционера несло холодком...
И он ничего не чувствовал, кроме одышки, увы, не от страсти.
- Техника здесь не поможет, это все обман, - устало проговорила Марианна.
- Нет огня...
Гелий подвинул ее, лег на спину, заложив руки за голову. Она тихонько
дышала где-то под мышкой, источая приятный и никак не трогающий запах
"Пани Валевска".
Вдруг он понял, отчего терпит фиаско.
- У вас есть... дети? Ребенок? - словно невзначай спросил Гелий.
- Ребенок? - чего-то испугалась она. - Нет, я не замужем.
Она слабо шевельнулась, пристроила голову у него на плече.
- Вы не о том думаете, милый, - сказала ласково. - В постели с женщиной о
детях не думают.
- Интересно, о чем же думают?
- О том, как доставить удовольствие партнерше. Гелий сел, встряхнул
головой.
- Я тебя видел с Широколобым... Суглобова рассмеялась и приласкалась к его
плечу.
- Неужели ревнуете? Конечно, это приятно, но ревность меня не возбуждает.
Нисколечко.
- Да мне плевать, что тебя возбуждает! - закричал Гелий. - Кто про что -
вшивый про баню. Говори, была с Широколобыми?
- Вы с ума сошли! Они же все до одного голубые! Это всем известно!
- Вот как? - Он заглянул Марианне в глаза. - Зачем же он руку тебе в
бюстгальтер совал?
- Они хорошие подружки. - Она снова угнездилась на плече. - Показывал
эрогенные зоны... Нет, правда, они большие специалисты и теоретики, только
все без толку, замкнуты друг на друге... Будто бы охрана тайн,
корпоративные интересы, а какие там интересы - в паровозик играют. Знаете,
у нас тут вообще нормальных мужчин нет. Оперативный состав на центральном
пульте - поголовные импотенты после ракетных точек, с ядерными
боеголовками по десять лет в обнимку спали. Охрана? Ну, это просто
выродки! Садисты и извращенцы, можете у наших девочек спросить,
пробовали... Вспомогательный состав и обслуга - шахматисты и картежники,
паучки на длинных ножках, такая гадость... Есть комендант из наружной
охраны, это настоящий самец был, но сейчас старый. Рассказывают, он любил
всех женщин Центра когда-то. К нему, как к врачу, на прием ходили...
Остальные - голубизна.
Это для Гелия прозвучало как откровение: подобный расклад и в голову не
приходил...
- Как же новое человечество?.. Если бы пришлось отсиживаться в бункере
девяносто девять лет?
- Не знаю... Какие девяносто девять лет?
- Погоди, но откуда же тогда дети? В Грязной зоне?
- Какие дети?
- В Грязной зоне живут дети. В каких-то клетках. И кажется, больные...
- Никогда не была в Грязной зоне, - призналась Суглобова равнодушно. - Я
пробовала достигать остроты... наркотиком, - вдруг призналась она. -
Сначала получалось...
- Вы наркоманка? - спросил Гелий, глядя в пустоту.
- Вовсе нет... Это были слабые средства.
- Но ведь употребляли?
- Всего несколько раз.
- И как же после этого вам удалось попасть в наш Центр? Пройти комиссии и
тесты?
- Не забывайте, чья я дочь...
- А чья? - безразлично поинтересовался Гелий.
- Мой папа - генерал Суглобов.
- Не знаю такого...
- Правильно, откуда знать?.. Он состоит в команде президента. Президент
его держит в тени. Папа занимается проблемами перестройки в Вооруженных
Силах.
- Не по его ли милости сейчас ликвидируют Центр? - усмехнулся Гелий.
- Этого я не знаю. Меня совсем не интересует политика.
- А что тебя вообще интересует?
- Чувства... Меня больше тревожит... наше состояние. Вот лежим мы с вами
рядом, два молодых и красивых человека. Но при этом - нуль эмоций.
Гелий потрепал пальцами ее мягкий коричневый сосок и поймал себя на мысли,
что хочется сделать ей больно.
- Хорошо, пойдем в блок триста семь... Знаешь, какой энергией пропитаны
там стены?
- Не знаю и знать не хочу! - засияла Марианна. - Идем, скорее!.. Наплевать
мне на вашу энергию!
Суета в бункере чуть унялась, хотя все почему-то обращали на них внимание,
провожая взглядами. Возле блока триста семь Гелий вдруг понял причину -
Марианна грациозно шагала в расстегнутом форменном платье...
Дверь блока была заперта.
Гелий снял трубку внутреннего телефона, нажал кнопку оперативного
дежурного.
Дежурный долго не отзывался - в Центре начинался форменный бардак, - и,
когда ответил, у Гелия не хватило сил выругать его. Он попросил открыть
триста седьмой блок.
- Без вопросов, - не по уставу ответили с пульта. - Входите.
Замок тотчас же щелкнул. Марианна вбежала в блок и остановилась.
- А это что такое? - с хозяйским негодованием спросила она, подбоченясь. -
Кто такой? Почему здесь?
На кровати, на их "брачном ложе", лежал и улыбался Слухач. В глазах
посверкивал зеленоватый огонек восхищения. Изодранная в клочья ряса
валялась на полу вместе с растерзанными богослужебными книгами.
А сам он был в чем мать родила...
- Ах, какая женщина! - Слухач вскочил и расставил руки. - Я видел вас
через дверь... Какая экспрессия!
Он не заметил Гелия в полумраке коридора.
- Что вы здесь делаете? - сомлела Марианна. - Как вы тут оказались? Кто вы?
- Ну, иди сюда! Иди! - зарычал Слухач и пошел на Суглобову. - Как нам
сейчас будет хорошо!.. Какое у тебя аппетитное тело!
Гелию показалось, во рту у него сверкнули клыки, а из глаз посыпались
искры. Слухач сгреб Марианну, бросил на кровать и навалился сверху. А она,
сучка, страстно задышала и принялась царапать ему спину!
Гелий заскочил в комнату, скинул Слухача с женщины, однако тот поднялся, и
завязалась борьба. Они мотали друг друга и бодались, как быки, а
Суглобова, как и положено самке, ждала победителя. Наконец Гелий
изловчился, применил подсечку и швырнул каперанга на пол. Тот треснулся
головой, наконец узнал Карогода и стал гаденько улыбаться.
- Прошу прощения! Я подумал, товарищ младший лейтенант пришла одна..
Извините, я так давно не видел женщин. Раз в неделю мне положена женщина
на ночь, иначе слабеют мои способности! Прошу прощения...
Гелий схватил Суглобову, вытащил из кубрика и захлопнул дверь...
2
Для того чтобы выяснить, по чьему приказу и кто конкретно вселил Слухача
на прежнее место, потребовалось несколько допросов. Оперативный дежурный
сначала ссылался на всеобщую неразбериху, дескать, несчастный каперанг в
кубрике оказался случайно, а кто конкретно перевел его, из-за суеты и
полного нарушения режима работы установить невозможно. Гелий же заподозрил
бывших ракетчиков, после приказа образовавших нечто вроде профсоюза,
защищая интересы Отечества.
Слухач мог снова умереть в своем жилище, и перевел его туда тот, кто хотел
уничтожить объект, чтоб не достался врагу. Но это была как бы официальная
причина для срочного дознания. Гелий понимал: против него в Центре плели
какой-то заговор...
После допросов дежурных выяснилось, что виноваты Широколобые из
компьютерного центра, у которых через комнату, где временно находился
Слухач, проходил какой-то кабельный канал, требующий вскрытия в связи с
демонтажем оборудования. Каперанг помешал мыслителям, и они, не мудрствуя
лукаво, водворили его на старое место.
А он, на удивление, в этот раз не умер там, а вернулся в свое прежнее
состояние, словно и не бывал в монастыре. Хуже того, по мнению Карогода,
превратился в монстра: у Слухача теперь неприятно блестели глаза, с лица
не сходила плотская жаждущая улыбка; он требовал пищи, водки, женщину и
отказывался носить какую-либо одежду.
От него действительно исходила какая-то отрицательная энергия, будившая
чувства ярости и какой-то судорожной решимости к разрушительному действию.
Мысленно Карогод еще отрицал теории юродивого о черной и белой энергии,
способной воздействовать на человека соответственно, и вместе с тем,
ощущая, как в душе поднимается некий дымный столб буйства, необъяснимого
бешенства, он как бы замолкал и прислушивался к себе. Причем это состояние
воинственного гунна возникало в нем только в непосредственной близости со
Слухачом. Стоило удалиться от него в другую галерею, как чувствовалась
лишь похмельная головная боль.
Или на самом деле обострилось восприятие, или объект после своей странной,
временной смерти, а потом "случайного" вселения в старое жилище утратил
монастырскую святость и втрое против прежнего напитался своей же
собственной отраженной энергией. Так бывает с курильщиками и алкоголиками,
которые на какой-то период бросили дурные пристрастия, но потом,
сорвавшись с цепи, возвращаются к ним с особой жадностью и утроенной силой.
Гелий ненавидел Широколобых и не мог относиться к ним объективно, однако
как ни крути, а если кому-то было нужно сделать из монаха монстра, то
получалось, что больше некому. Эдакая бездумная оплошность мыслителей,
привыкших анализировать каждый свой шаг...
Он брезговал разговаривать с Широколобыми и всячески уходил от
производственного общения, но тут перешагнул через собственные чувства,
вызвал начальника компьютерного центра и увидел перед собой
пятидесятилетнее существо с ярко выраженными женскими качествами: то ли
стареющая красотка, то ли молодящаяся старуха.
- К сожалению, наша встреча состоялась не в самых благоприятных условиях,
- посетовал голубой мыслитель слегка развязным тоном. - Кому пришло в
голову ликвидировать Центр? Какая досада! Мы так далеко ушли вперед, что
эти подростки никогда бы нас не догнали. И вдруг такое предательство!
Можно сказать, сами подставились...
Странно, и тут сквозь кокетство прорывалось патриотическое воспитание
генерала Непотягова.
А Гелий чувствовал омерзение...
- Ближе к делу, - буркнул он. - Без вашего ведома переселить Слухача не
могли. Почему вы нарушили мое распоряжение?
- Уверяю вас, чистая случайность! Мы не можем работать в таком ритме,
который нам предложили. Ах, эта русская поспешность! Скорее, скорее!.. И в
результате такая непростительная ошибка! Я веду служебное расследование и,
когда закончу, непременно доложу вам. Виновные будут наказаны.
Гелий физически ощутил, будто держит в руках что-то круглое и скользкое,
как намыленный бильярдный шар. Взять бы его сейчас, тряхнуть хорошенько,
по-мужски...
После ухода Широколобого он окончательно убедился, что в Центре существует
заговор против него, едва прикрытый флером неразберихи, и управляется он
откуда-то извне, причем искусно. Революционная суета, дуболомство и
бестолковщина были не такими уж и стихийными, все имело свою логику, точно
спланированные этапы и довольно ощутимое руководство. Могло создаться
впечатление, что новое Первое Лицо занято тем, что берет власть в руки и
пишет бесконечные указы и циркуляры, желая через законы утвердить свое
положение и влияние, однако по тому, как работала эта машина, можно было
определить, что власть давно уже взята. Для ее упрочения было применено
тысячелетиями проверенное средство - пролитая кровь во время
театрализованного путча. Правда, повязать власть с народом пока не
удалось. Карогод на себе испытал эту властную правящую руку, поначалу
слегка расслабившись после приказа о ликвидации программы "Возмездие". Он
сам был троянским конем этой революции, втянутым в Центр, чтобы потом
открыть ворота в подземную крепость, но, как человек самолюбивый,
тщеславный и чувствительный, слишком возомнил о себе и вскорости
почувствовал на своей деревянной морде жесткую узду.
В тот момент, когда Гелий проводил дознание по поводу Слухача, в Центр
явился представитель нового Главкома с соответствующим мандатом
контролера, надзирателя и указчика. Но, несмотря на неограниченные
полномочия, он показался человеком мягким, вкрадчивым и не особенно
назойливым. И фамилия у него была подходящая - Скворчевский. Будучи
полковником, он уверял, что по натуре человек исключительно гражданский и
воинское звание лишь условия службы, чистая формальность.
Его появление Гелий увязал с офицерским недовольством в Центре и возможной
попыткой бунта на корабле, поскольку Скворчевский в первую очередь пожелал
встретиться и побеседовать со сменными оперативными дежурными, которые
сейчас занимались уничтожением систем оповещения и космической связи.
Содержание разговоров не разглашалось, однако бывшие ракетчики после
аудиенции выходили успокоенными и просветленными: у Скворчевского были
отличные комиссарские способности.
В общем-то, поначалу Карогод расценил его присутствие в Центре
положительно: Скворчевский всюду совал свой нос, чем-то интересовался,
что-то спрашивал и отвлекал его от гневных мыслей в отношении Марианны
Суглобовой. Странное дело, эта сучка (мысленно Гелий не мог назвать ее
иначе) все больше и больше притягивала к себе воображение. Он готов был ее
простить, сознавая, что в жилище Слухача на нее действовала какая-то
потусторонняя сила... А это уже первый шаг к сумасшествию...
Сняв напряжение, Скворчевский начал знакомиться со структурами Центра и
его начинкой. И стало ясно, что его служба и он сам никогда не допускались
к высшим имперским секретам, и вот теперь на его счастливую голову
свалилась такая тайна, о которой этот штатский полковник и подумать не
смел. Со стороны он напоминал интеллигентного оккупанта, солдаты которого
завоевали территорию чужого, неведомого государства, а он теперь пошел
исследовать ее как первопроходец. Ему не хватало пробкового шлема и стека,
а так натуральный англичанин в индийских джунглях. Потом выяснилось, что о
существовании центра и программы "Возмездие" он что-то такое слышал и, в
частности, знает историю объекта по прозвищу Слухач.
Когда этот представитель услышал от Гелия, что объект сейчас сидит в своем
кубрике, случился легкий шок. Он не поверил ушам своим и потребовал
немедленно показать Слухача. Карогод отвел Скворчевского в операторскую и
показал на экране монитора.
Несчастный каперанг ходил по своей комнате в обнаженном виде, как зверь в
клетке. Зрелище было неприятное, однако штатский полковник оторваться не
мог, для убедительности попросил сводить его к кубрику, посмотрел на
Слухача в глазок, самолично опечатал дверь, приказал никуда не отлучаться
из Центра и, ничего не объясняя, тут же уехал.
Оставшись без отвлекающего "горчичника", Гелий вспомнил о Суглобовой. Он
пошел к ней в бокс, но там ее не оказалось. Заглянул в отсек, где была
женская раздевалка, нашел кабинку Марианны и обнаружил ее служебную
униформу. Тогда он позвонил на пропускной пункт и получил справку, что
Суглобова по причине плохого самочувствия, подтвержденного медиком,
покинула Центр.
Гелий велел личной охране немедленно съездить к младшему лейтенанту на
квартиру и доставить в Центр в любом состоянии.
Те самые охранники, что блестяще выкрали Слухача, вернулись через три часа
с пустыми руками. Они сумели выяснить, что Суглобова заехала домой,
собрала сумку с вещами, заявила родителю-генералу, будто на службе
объявлено казарменное положение, и с тем отбыла в неизвестном направлении.
Влиятельный и могущественный папаша организовал стремительную проверку
всех ее знакомств и связей, а также вокзалов и аэропортов столицы, однако
капризная генеральская дочка сбежала, не оставив никаких следов...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1995)
1
Усть-Маега остро и сильно напомнила ему Студеницы, некую затерянную в
Рипейских древних горах страну, существующую вне времени и пространства. И
если тот провинциальный городок запомнился как хрустальная от сосулек
Берендеевка, то здесь пахнуло летним зноем и мощным, вездесущим запахом
меда, который продавали на каждом углу в сотах и стеклянных банках,
привлекая покупателей игрой на гармошках. По крайней мере, так показалось
вначале, и, только набродившись по улицам поселка, Бурцев понял, что это
не звуковая реклама, а занятие более основательное и дорогое, чем товар.
В студеницкой молчаливой, покойной жизни и в здешней крикливо-музыкальной
было много общего, но неуловимого, не подвластного разуму, как всякая
связующая тонкая материя. Внешнее же различие тут было налицо, выпирало на
каждом шагу: большая часть мужчин самого разного возраста носили бороды,
что говорило о закоренелой старообрядческой традиции и что сейчас было
весьма кстати, потому что Бурцев с взматеревшей растительностью на лице
сразу же вписался в среду.
Почему-то вспоминалась Ксения, точнее, ее бордовый атласный покров, и была
полная уверенность, что здесь с ним никогда и ничего не случится дурного.
Единственное, что вводило Бурцева в недоумение, - почему этот поселок,
стоящий на перекрестке рек, называют Страной Дураков?..
Теперь нечего было и думать о легальной проверке сообщения человека,
написавшего в Генпрокуратуру письмо под псевдонимом Тропинин, и
официальная версия, придуманная Фемидой, - уголовное дело по факту
дорожно-транспортного происшествия - летела напрочь: люди Скворчевского
наверняка уже были здесь, и, объявись Бурцев в Усть-Маеге хоть под каким
предлогом, они выйдут на него гораздо быстрее, чем незримый, но где-то тут
обитающий аноним. Утешала лишь мысль, что размякший в своем генеральстве
Скворчевский завалился на вербовке Бурцева. В спецслужбах такие провалы,
влекущие за собой скандал, обнародование действий, не прощались, будь ты
семи пядей во лбу. Спецоперации на то и секретились, чтобы общественность
ничего о них не подозревала. К тому же удостоверение Скворчевского,
которое Бурцев успел засунуть в носок в момент захвата, попало в руки
милиционеров из вневедомственной охраны. А им языка не удержать. Даже если
Скворчевский добьется их наказания, что маловероятно - милиция тоже стоит
за честь мундира, - может стать еще хуже: зазвонят на каждом углу, попадет
в прессу... Чем таинственнее птица, тем больше к ней интереса, а оголтелые
на скандалы газеты не уступают друг другу в подаче разоблачающих, соленых
материалов.
Короче, песенка зловещего генерала, кажется, была спета. В его ведомстве
начнется разборка, а у того, кто курирует спецслужбу, - головная боль: кем
заменить? Не так-то просто найти настоящего руководителя такого
подразделения, а потом еще и посвятить во все тайные дела. Так что кризис
там обеспечен, и контроль за Бурцевым наверняка будет ослаблен.
Но кто придет вместо Скворчевского? Что, если наследник уже готов и только
ждал случая, чтобы спихнуть стареющего конкурента? Сидит какой-нибудь
тихий, невзрачный полковник рядом с ним, как в свое время сидел
Скворчевский возле Клепикова, и ждет провала своего шефа.
И неизвестно, что лучше: уже знакомый, более-менее раскрытый генерал или
неизвестный, непредсказуемый новый и потому рьяный начальник?
Бурцев не стал дразнить судьбу и решил никак не засвечиваться, поселившись
жить к священнику отцу Прохору, у которого был огромный, доставшийся по
наследству вместе с церковью, поповский странноприимный дом, где он готов
был приютить всякого, не спрашивая не то что документов, но даже имени.
Денег священник вообще не брал, а в передней стояла жестяная копилка для
пожертвований на храм Божий, куда полунищие постояльцы исправно опускали
мелочь.
Правда, батюшка с первой минуты стал досаждать уроками игры на гармошке.
Но зато Бурцев все про всех знал, видел всякого, приехавшего в Страну
Дураков, и в умелой беседе можно было получить самую исчерпывающую
информацию. Отец Прохор заподозрил, что квартирант занимается лихими,
непотребными делами, однако, не показывая виду, затеял душеспасительные
беседы. А его попадья и вовсе оказалась глухонемой и очень доброй женщиной
с неизменной виноватой улыбкой на лице.
В первой же беседе с Прохором Бурцев постарался выяснить, есть ли где
здесь поблизости месточтимый святой источник, откуда люди берут
чудодейственную воду, и получил ответ, что такового источника не имеется и
никогда о нем слышно не было, а если постояльцу нужна святая вода, то ее
он делает сам в нужных количествах, и на Крещение, например, святит целую
реку Маегу, и тогда хоть бочками вози. Беда, что особой чудодейственности
от нее нет, и все виноват он, многогрешный, ибо молиться не умеет, как
старые святые отцы молились.
Казалось бы, разговор этот не должен был особенно затронуть память
батюшки-гармониста, но Бурцев заметил, что квартирный хозяин начал
присматриваться к постояльцу и, кроме нравоучений, задавать не
свойственные ему вопросы явно разведочного характера. В общем, любимчик
Страны Дураков был не так-то прост...
Оперативники жили отдельно, в гостинице, в шикарном номере, где был
умывальник, изображали из себя рэкетиров, заехавших сюда прибрать к рукам
местный бизнес, и эту роль играли безупречно. Как выяснилось, воротилы
районного масштаба жили тут без всякой "крыши" и никому не давали дани,
что в общем-то было не мудрено в таком глухом кержацком углу. Они ходили к
новоявленным крутым бандюкам на "стрелку", и кое-кто сдался сразу,
пообещав платить, а кое-кому из строптивых намяли бока, однако никто из
них не заявил в милицию. Как выяснилось, опера владели не только
гестаповскими методами допроса в московских кабинетах; чувствуя вину свою,
можно сказать, копытами землю рыли, чтобы использовать шанс и оправдаться
перед спецпрокурором. Рыскали по поселку днем и ночью и, работая
практически вслепую - Бурцев и близко не подпускал их к своим секретам -
отслеживали, не ведет ли кто наблюдение за домом священника и одновременно
искали анонима.
Они скоро обнаружили, что их рэкетирская легенда никуда не годится.
Районный бизнес находился под контролем некой группы людей, обитающих в
девяноста километрах от Усть-Маеги, в бывшем военном санатории, который
раньше имел и сейчас сохранил название Дворянское Гнездо. По виду те были
настоящими бандюками, разъезжали на джипах, кто-то видел у них оружие -
автоматы, однако служили они известному в столице финансово-промышленному
магнату Закомарному. Скорее всего, эти люди представляли собой службу
безопасности, которой сейчас обзаводился всякий скоробогатый
полукриминальный делец, и здесь исполняли не только обязанности охранников
Дворянского Гнезда, но еще вели в округе определенную разведку, дабы
перехватить недругов на дальних подступах.
Было странно, что они столько дней терпели новоявленных наглых соперников
и никак себя не проявляли. А могли бы вышвырнуть из района, хоть сами,
хоть руками милиции, поскольку Закомарный наверняка подкармливал местное
начальство. Опера-костоломы не на шутку перепугались, лихорадочно
изобретая новую легенду, и оправдывались тем, что не было оперативной
проработки района. На какое-то время оставив в покое бизнесменов, с
оглядкой и большими предосторожностями они начали сбор информации
относительно Закомарного и на восьмые сутки принесли неожиданный результат
- отыскали человека, жена которого когда-то имела девичью фамилию
Тропинина.
Совпадение исключалось, поскольку фамилия эта в Усть-Маеге не встречалась.
Звали его по-кержацки - Макковей, относился он к дуракам, потому что
работал конюхом, носил длинную, до пояса, бороду, не пил, не курил, не
ругался матом, а только молился и читал старинные богослужебные книги.
Бурцев дал задание операм добыть образец его почерка, и те двое суток
выделывали круги возле конюха, негласно обыскали хомутовку, затем избу и
пришли невеселые. Ни строчки не добыли, мало того, Макковей вроде бы
заподозрил слежку, стал вести себя так, будто проверял, есть ли за ним
хвост.
Отец Прохор считал Макковея грамотеем, философом и недолюбливал кержака за
то, что тот никак не хотел перекреститься из старообрядцев и ходить в
церковь.
Словом, для анонима это был самый подходящий кандидат, и, чтобы не
засвечивать своих оперов, Бурцев решил взглянуть на него сам. Момент
выбрал подходящий - Макковей с вечера запряг в косилку пару коней и поехал
на луга. А Сергей под утро сделал первую вылазку из поднадоевшего
поповского дома.
Покосы в Усть-Маеге были пойменные, заливные, трава стояла высокая, до
пояса, и светлой ночью простор открывался на километры вокруг. Опера
доложили, что конюх будет косить до утра, но Бурцев застал его за странным
занятием. Выпряженные кони носились кругами и, казалось, дрались, норовя
ударить или укусить друг друга, а невысокого роста длиннобородый мужик,
забыв, что топчет покос, беспомощно бегал по лугу и что-то кричал. Должно
быть, не мог поймать и запрячь коней. Похоже, гонка эта продолжалась всю
ночь: покос был еще не тронут, и сенокосилка стояла с поднятым в небо
дышлом.
Макковей ничего не замечал вокруг, так что Бурцеву удалось подойти совсем
близко. И только тут он понял, что перед ним - конская свадьба. Загулявшая
страшненькая кобылица наверняка была уже старой, а сейчас скакала как
девочка, высоко вскидывая задние ноги, и напротив, жеребчик оказался
совсем молоденьким, неопытным в любви, однако разъяренным и страстным.
Ничего подобного Бурцеву, кроме как в кино, видеть не приходилось, и он,
потеряв осторожность, стоял чуть поодаль в полный рост.
Любовь вершилась совсем не киношная: почему-то невеста никак не подпускала
жениха, лягала его так, что брюхо жеребчика гудело, как барабан, а он ржал
и, казалось, плакал от боли. Наконец ему удалось заскочить на кобылицу, но
той что-то не понравилось - сбросила жениха и, по-собачьи вцепившись ему в
холку, чуть не свалила с ног. Конюх замахал руками, с криком устремился к
лошадям, но был тут третьим лишним: то ли успел отскочить и сам упал в
траву, то ли был сбит ударами копыт.
Кони продолжали свадебную пляску; прошло минут пять, а Макковей так и не
встал с травы. Не скрываясь, Бурцев подошел и увидел конюха, спокойно
лежащего на спине с видом откровенно веселым.
- Видал? - спросил он. - Никак не дается, и все тут! От недолга! А у самой
уж никакого терпенья нет.
- Строптивая попалась, - чтобы поддержать разговор, сказал Сергей.
- Да нет, паря, не строптивая... Мужичок-то - жеребенок еще, опыта нет,
первый раз, не получается у него. А она сердится. - Макковей, глядя в
светлеющее небо, разгладил бороду. - И правильно сердится. Если позволили
тебе запрыгнуть, ты уж давай действуй, совершай природный долг. А то
попасть не может, все мимо да мимо... Не можешь попасть, так не прыгай,
потерпи, срок не пришел.
- Другого жеребца-то нет?
- Откуда? Этого вот ращу... - Макковей привстал, услышав ржание, и тут же
вскочил. - Ну, давай, давай, родимый! Спасай природу!
Последние слова прокричал уже на бегу. Жеребчик обнял передними ногами
отвислые бока невесты и не ржал, а стонал от досады; она же, повернув к
неумелому жениху свою непомерно большую голову, смотрела с последней,
отчаянной надеждой.
- Сейчас, паря! - гремел на ходу конюх. - Сейчас помогу! Потерпи, матушка!
Он поднырнул под эту любовную пирамиду и, видимо, помог: кобылица вскинула
голову, заржала так, словно выкрикнула в небо - ну наконец-то свершилось!
И жеребчик откликнулся ей густым, мужским басом.
Осуществив, что требовалось, жеребец соскочил и принялся щипать траву,
будто ничего не произошло. И кобылица так же невозмутимо встряхнула
головой, побрякала удилами о зубы и принялась за еду.
Солнце начинало припекать, и Макковей успокоился, наблюдая за лошадями.
Бурцев ждал беседы, какого-то интереса к незнакомому человеку, расспросов,
но конюх словно и не замечал его. Стоял, щурился на солнце и пушил свою
бороду.
- А что, любят у вас давать прозвища? - напомнил Бурцев о себе, отжимая
вымокшие от росы спортивные брюки.
- Смеяться любят, - не сразу отозвался Макковей. - Думают, веселье, когда
над человеком смеешься. А настоящее веселье, это когда вот так стоишь
утром, на солнце смотришь, на коней, на траву... До чего радостно бывает!
Кобыла вот огулялась - добро! Жеребеночек будет... Ты не смотри, что она
неказистая, от нее приплод хороший... Вот от чего смеяться надо. Или вот
ты одежу выжимаешь - думаешь промок? Нет, в живой воде искупался. Роса
ведь, она и есть живая вода! Разве не весело?
- Ты не поэт, случайно?
- Кто? Поэт? - переспросил Макковей и обернулся.
- Ну да. Стихи никогда не писал?
Только сейчас тот посмотрел на Бурцева с вниманием.
- Чудно как-то спрашиваешь... Зачем стихи писать? Если их уж все написали,
в книгах изложили. За всю жизнь не выучить.
- Но ведь пишут!.. А скажи мне, вот ты о живой воде напомнил. Слыхал я,
тут где-то целый источник есть с такой водой. Это правда?
- Так и надо было спросить, от кого слыхал, - выскользнул вдруг
бесхитростный конюх.
- А ты-то не знаешь?
- Родники с живой водой в сказках бывают. Читал, поди, сказки?
- Эх, а я надеялся, думал, ты старожил, так знаешь про источник. А ты,
кроме коней своих, ничего не знаешь...
Бурцеву стало понятно, что конюх ему не подмога и, скорее всего, не умеет
писать. Автор, назвавшийся Тропининым, был человеком иного склада ума,
современно образованным, в какой-то степени расчетливым. Надо отдать ему
должное: законспирировался аноним отлично...
Утренний ветерок уже сбил росу, но пока Бурцев шел поймой к далекому лесу
на высоком берегу, все равно промок до ушей.
Оперативники встречали его на старом проселке, вьющемся по высокому и
чистому березняку: их белая "крутая" иномарка едва различалась среди
деревьев...
Подойдя поближе, Бурцев увидел, что иномарка стоит с распахнутыми
дверцами, открытым багажником и на спущенных колесах. А вокруг - ни души...
Он вынул пистолет, подошел, прячась за деревьями, к машине.
В середине тонированного лобового стекла зияла белая пулевая пробоина...
2
Засыпанные за зиму снегом Студеницы медленно оттаивали под ярким весенним
солнцем и тянулись к земле сосульками невероятной длины и прозрачности,
создавая впечатление хрустального звонкого городка. Два прошедших бурных
года и развал империи внешне никак не отразились, может, потому, что здесь
не ставили много памятников вождям, не переименовывали улицы и теперь
нечего было свергать и стирать с углов деревянных домов. Единственной
приметой времени была полная тьма - не горели уличные фонари, однако эти
сосульки, напитавшись за день солнцем, по ночам излучали его, роняя на
землю призрачный, напоминающий полярное сияние свет.
И можно было ходить, не запинаясь...
Он вновь ощутил, а точнее, вспомнил благодатный покой этого места, так
что, настеганный сроками и начальством, не горел желанием немедленно
приступить к работе и в день приезда, не объявившись ни в прокуратуре, ни
в милиции, инкогнито устроился в гостиницу и пошел бродить по улицам. Не
сказать, что бесцельно, поскольку было еще светло и ноги сами привели его
к решетчатой изгороди дома Кузминых.
Со старых лип тоже свисали и источали свет сосульки...
В окнах горели лампочки, и потому он решился войти, благо что калитка
оказалась открытой. На стук никто не ответил, и только Бурцев толкнул
дверь в переднюю, как в лицо ударил запах тревоги, нищеты и убогости: в
доме приютились беженцы с Кавказа. Долго прожив среди инородцев, эти
русские люди мало чем от них отличались - черноволосые, черноглазые и
смуглые, и все же сказывался природный северный дух - молчаливость и
спокойствие. Они почувствовали в Бурцеве начальника, смотрели
выжидательно, следили за каждым его движением и ни о чем не просили.
Откуда-то со второго этажа подтягивались все новые и новые - мужчины,
женщины, старики и дети, внешне напоминающие одну семью человек в сорок.
Скоро в передней стало тесно, и Бурцев, ощущая тяжесть от этих немых
взглядов, хотел уйти, но в толпе шевельнулась женщина.
- Вы хозяин этого дома? - Акцент был явно армянский, а тон настороженный.
- Нет, я не хозяин, - проронил Бурцев, отступая к порогу.
Возможно, вздох облегчения ему только послышался...
- Нам сказали, если появится хозяин, то придется выселяться...
- Не появится, - отчего-то уверенно сказал Бурцев и, прикрыв за собой
дверь, торопливо сбежал с крыльца.
И только тут почувствовал облегчение, вдыхая веселящий воздух ранней весны.
В доме он был пропитан запахом горя и имел странное, замеченное еще на
Кавказе свойство - проникать в кровь и плоть.
Но это уже была область тонких материй...
Было еще светло, поэтому от печального этого жилища Бурцев пошел без
всякой цели и бродил около часа, пока не наткнулся на городскую больницу,
где работал агент КГБ Сливков, с которым следовало обязательно
встретиться. Конечно, время было неподходящее, фельдшер наверняка ушел
домой, однако Сергей наудачу заглянул в приемный покой: можно спросить
адрес и наведаться к агенту домой, пока в городе никто о следователе
Генпрокуратуры не знает.
Молодая приятная сестричка стрельнула глазками и, выслушав посетителя,
потускнела:
- А Якова Ивановича больше нет. Он же умер, еще в прошлом году.
Бурцев снял шапку и сел на кушетку; он не сомневался, что всевидящего
фельдшера попросту убрали...
- Вы не знали, да? - участливо спросила медсестра, угадав в нем приезжего.
- Он был хороший акушер, роды принимал... И никто не подозревал, что Яков
Иванович - наркоман, таблетки глотал...
- И умер от передозировки?
- Прямо в больнице, во время ночного дежурства... Такой скандал был,
проверки. Дома у него нашли кучу таблеток. Кто бы мог подумать?
- Да, никто бы не подумал, - согласился Бурцев. - Он же скрытный был
человек, себе на уме.
- Но специалист хороший. - Сестричка посмотрела внимательно. - А вы кто
такой?
- Так, знакомый, - отмахнулся Бурцев и пошел в двери.
Наверное, проверки тут действительно были серьезные, потому что она
вскочила и попыталась остановить.
- Нет, вы скажите, по какому вопросу? Зачем приходили?
Бродить по пустынным улицам не было никакого желания, Бурцев нашел пустой
ящик и примостился в скверике неподалеку от школы - вдруг Ксения
задержалась там и пойдет по улице?
Смерть агента Сливкова была в общем-то закономерной и все-таки прозвучала
как выстрел в спину - неожиданно и предательски. Никак не хотелось верить,
что здесь, в этой хрустальной Берендеевке, происходит то же самое, что и в
Москве, что длинные и незримые руки Скворчевского достают до таких далеких
мест и убирают всех, кто может хотя бы косвенно бросить тень на
деятельность его спецслужбы. Фельдшер стал свидетелем встречи Гюнтера и,
вероятно, головореза Елизарова, который ждал, когда Николая Кузминых
повезут хоронить, чтобы потом сделать свое дело. И этого было достаточно:
умер от передозировки...
Буквально перед отъездом в Студеницы Бурцева ошеломила еще одна внезапная
смерть. Он решил навестить генерала Непотягова в Апрелевске, чтобы
выяснить, что же все-таки произошло в бункере Центра... Но дом генерала
был закрыт на замок и опечатан милицией. В городском отделе следователь
объяснил ему, что гражданин Непотягов восемь дней назад был обнаружен
мертвым в своем дворе без каких-либо следов насильственной смерти. После
вскрытия судмедэкспертиза поставила диагноз: внезапная остановка сердца,
легкое алкогольное опьянение...
Значит, что-то подмешали в коньяк, присылаемый благодетельными опекунами,
начинили ядом сигару, салями, фрукты, причем таким, который разлагается в
крови на составляющие и не обнаруживается экспертизой.
За дорогу до Студениц Бурцев попривык к этой смерти - война есть война, но
здесь его ждала еще одна...
Сказочный хрустальный городок потерял очарование и стал походить на
рядовую, заштатную дыру, вытаивающую из-под снега, как зимняя свалка. То,
что еще недавно тихо восхищало и доставляло удовольствие, сейчас выглядело
полным убожеством - просевшие от тяжести снега крыши, кривые, уродливые
стены, почерневшие, вросшие в землю дома, повсюду мусор и грязь.
От всего здесь исходил запах гнили и тлена, как от старого гроба во время
эксгумации.
И потому Бурцев жаждал скорее очутиться в доме, где отовсюду излучается
восхитительная энергия радости и покоя. Очистительная энергия! И наплевать
было сейчас на беженцев, заселивших дом Кузминых, и на погибшего при
странных обстоятельствах фельдшера-информатора, - уже не оставалось сил
жалеть и сопереживать.
Из школы потянулись дети, на бегу сшибая сосульки, затем степенные
учителя, и последней проковыляла старуха с метлой - вероятно, уборщица.
Ксении не оказалось...
Бурцев кое-как дождался сумерек - вечер показался бесконечным, и небесный
свет никак не хотел гаснуть над городом, хотя горизонт вдали был уже
темным, ночным. Прохожие постепенно рассосались с улиц, и он рискнул
приблизиться к дому, где квартировала Ксения. И с теплой радостью заметил,
что в окнах мерцает знакомый свет, будто от свечи, стоящей на полу. Забыв
о всякой осторожности, он прибавил шагу, намереваясь с ходу войти в
калитку, но тут перед ним вырос высокий, наметанный за зиму бурт снега на
краю тротуара. Сергей пробежал немного вперед, потом назад, отыскивая
дорожку к дому, затем поднялся на гребень сугроба и обнаружил, что пути к
калитке нет. Нетронутая, стерильная толща снега покрывала пространство
вокруг дома, и лишь цепочки собачьих да кошачьих следов, чуть подтаявших
на солнцепеке, крестили мерцающую, непорочную, с атласным голубоватым
отливом белизну.
А таинственный, притягательный свет в окнах был! Мало того, по длинным
искристым сосулькам, свисающим с крыши, он перебирался выше, и последняя
его точка была поставлена в стеклянном глазу телескопа.
И свет этот манил к себе, как далекий огонек в ночной пустынной степи.
- Что же это? - вслух сказал Бурцев, озираясь. - Как к тебе пройти, Ксения?
Ответ был прост: Бурцев спустился со снежного бурта и, утопая по колено,
пошел к калитке, пробив тем самым первый за эту зиму человеческий след.
Через низкий, ушедший в сугроб заборчик он попросту перешагнул и очутился
перед крыльцом, так же покрытым ровным и толстым слоем снега. Закрытая
дверь еще с осени была приперта каким-то костыликом, показывая, что в доме
никого нет: такая открытость и доверчивость еще была нормальной в
Студеницах.
Но над кнопкой звонка горела крохотная лампочка от елочной гирлянды!
Откуда-то налетела и расселась на сучья голых тополей, окружающих дом,
крикливая смешанная стая воронья и черных галок.
- Что же это? - еще раз спросил Бурцев. Потом забрался на крыльцо, разрыл,
разгреб у двери слежавшийся снег, но, прежде чем открыть ее, трижды
надавил на кнопку звонка и подождал, хотя чувствовал, что этот сигнал
улетает куда-то в пустоту и бесконечность. Он вошел в прихожую, ощупью
отыскал следующую дверь и потянул на себя...
И оттуда потянуло сквозняком, отдаленно напоминающим горячее марево над
разогретой землей. Но это было холодное марево, бесцветный воздух
извивался, уходил космами в открытое пространство и таял в весенней и тоже
холодной синеве.
Он поймал себя на мысли, что боится переступить порог, что делать этого не
нужно, поскольку там, откуда идет этот сквозняк, - другой мир и другое
измерение.
Переступил помимо своей воли...
Странно, в доме было не холодно, по крайней мере, он ощутил лицом приятный
толчок теплого воздуха, насыщенного мерцанием гирлянд на стенах. При этом
стало ясно, что тут никого нет, причем очень долгое время, хотя сохранился
и существовал жилой дух.
Дом был абсолютно пуст! Ни вещей, ни мебели, ни какой-либо утвари, и даже
мусора нет, обыкновенно остающегося после отъезда. Только чистые квадрат
полов в комнатах да огоньки на стенах.
И еще ярко-красное пятно в простенке между окон, памятник отчаяния разума,
попытка прорубиться в параллельный мир...
Сергей обошел весь дом и остановился посередине зала, вспомнил, где стояло
павловское кресло, где был тот самый старинный и коротковатый диванчик, и
внезапно обнаружил осколки стакана на полу. Стакана, который разбился,
выпав из его руки еще два года назад! Это было невероятно, что их до сих
пор не убрали, учитывая чистоплотность хозяев и опасность того, что можно,
забывшись, наступить босой ногой.
И еще смутило то, что, уезжая, она не выключила гирлянды. Оставлять их
здесь - это еще куда ни шло, но уехать и не отключить - верный способ
устроить пожар. Бурцев поискал глазами электрическую розетку и, когда не
обнаружил ее, попробовал по проводам определить, где их конец. Сплетение
этих мерцающих цепочек оказалось сложным, перепутанным, и все-таки он
нашел разрыв...
Гирлянды не были включены в сеть вообще, концы проводов стали встречаться
чаще; иные были намотаны на забитые в стену гвозди, иные свисали, словно
показывая, что цепь разомкнута.
Лампочки светились сами по себе...
Бурцев воспринял это спокойно, как все остальное в этом доме. Присесть тут
оказалось не на что, и он опустился на пол, примерно в том же месте, где
когда-то сидела Ксения. Он не гадал, не сокрушался, что не застал ее в
доме и что не повторится то, что было, не сбудутся его желания, с которыми
он выжидал время сумерек, а потом шел сюда; он даже не ощущал, казалось
бы, естественной тоски и неуютности, навеянной оставленным жилищем. Это
было состояние задумчивого, отвлеченного покоя, когда угасают все острые
мысли, острые чувства и желания, так что на них, как на стеклянные
осколки, можно наступить босой ногой.
Так он просидел долго, возможно целый час, - ощущение времени опять
отказывало, и пора было бы уйти отсюда, но помимо воли он стащил с себя
пальто, подстелил и прилег, как отдыхающий путник у дороги. Как и в
прошлый раз, Бурцев точно знал, что ни на мгновение не засыпал и глаз не
закрывал, однако почувствовал, как что-то изменилось в атмосфере дома. Все
оставалось по-прежнему - пустота пространства, мерцающие стены, синие
пятна окон с открытыми ставнями, - но возникло ощущение, будто кто-то
незримый влетел сюда, влился вместе с призрачным вечерним светом...
Сергей отчетливо услышал плач ребенка в спальной комнате. Судя по голоску,
это был совсем маленький ребенок, наверняка грудной, и требовательный его
призыв мгновенно отозвался в сердце. Он вскочил, распахнул во всю ширь
дверь спальни, и плач от этого показался ему оглушительным.
Естественно, в комнате никого и ничего не было, лишь чистый, мерцающий от
гирлянд квадрат пола.
- Что же это? - спросил Сергей, хотя знал что.
Едва уловимый бордовый проблеск атласа возник перед глазами, смешался с
другими новогодними отсветами - и плач постепенно стих, обратившись в
мурлыкающее младенческое удовольствие.
Звук был знакомый и отчетливый - ребенок сосал материнскую грудь.
Бурцев протянул руки, спросил настороженным голосом, пугая сам себя:
- Ксения?.. Это ты, Ксения?
Почудилось, шелковистый атлас качнулся в пестром пространстве и исчез. А
вместе с ним - улетающий лепет ребенка...
Бурцев почувствовал, что нельзя здесь больше находиться, притворил дверь,
поднял с пола пальто и, не оглядываясь, вышел из дома.
На улице было утро, и солнце играло в сосульках, выбивая светом тонкий,
хрустальный звон. Беззаботный весенний мир ликовал над городом, словно
слепой незримый дождь, смывал все пережитые за ночь получувства и
полуощущения. И в проясненном, просветленном сознании осталась
единственная, но зато радостная мысль, что он слышал ночью голос своего
ребенка.
И потом, в течение всего дня, реальный мир окончательно вернулся и
утвердился в виде бесконечных хлопот, разговоров, проблем и связанных с
этим чувств и мыслей, но та, что возникла утром, продолжала независимо и
незаметно существовать в нем, как существует родинка на теле.
Явившись в прокуратуру - а здесь встречали как старого знакомого, хотя
никто тут не ждал высокого гостя из Москвы, - Бурцев запросил дело
Сливкова, ознакомился с его основными документами и тут же отменил
постановление о его прекращении. Городской прокурор, только что поивший
его чаем за благодушным разговором, закряхтел от плохо скрываемого
неудовольствия.
- По какой же возбуждать прикажете?
- Умышленное убийство, - сказал Бурцев, отлично представляя, сколько
хлопот доставит этим распоряжением: дело было заведомо бесперспективным и
дохлым. - Этот фельдшер не был наркоманом. А был он платным агентом КГБ.
Улавливаете?
Городской прокурор нахохлился и стал жевать губу, а через минуту оживился:
- Может, он кого-нибудь сдал? А его в отместку...
- Не исключено и это. Хотя маловероятно. Есть другая версия. Агента
убрали... в общем, свои. И связано это с убийством Николая Кузминых, а
потом и с внезапным отъездом его семьи. Кстати, новое место жительства так
и не установили?
- Как в воду канули...
- Хорошо, если не в прямом смысле. Дознание по этому поводу было?
Прокурор достал носовой платок, вытер лысеющую голову - пробило в пот.
- Заявления не поступало... Виноват, конечно, надо было самому...
- Исчезает целая семьи, причем после убийства одного ее члена, а вы ждете
заявления? - с удовольствием выговорил Бурцев: внешне покойная,
безмятежная жизнь в Студеницах действовала умиротворяюще и на законников.
- Есть недоработка, - покаялся прокурор. - Да тут поступала к нам
информация... Свидетель нашелся, случайно... Ночью он ходит грибы
собирать, чтоб раньше всех поспеть... Так вот он вертолет возле города в
лесу видел, на грибной поляне. Машина подъехала, из нее люди вышли, очень
похожие на семейство Кузминых. Точно сказать не мог, темно было, но
похожи, говорит. Сели они в вертолет и улетели. Самое главное, как раз в
ту же ночь, как Кузминых исчезли.
- А если их таким образом похитили? - озадачил его Бурцев.
- Да ну уж, похитили... У нас не похищают, не слышно еще пока... -
неуверенно проговорил местный законник. - И кто похитит директора школы? С
какой целью?
- У нас вон даже монахов из монастырей воруют.
- То у вас...
- Но ведь убили же Николая Кузминых? Между прочим, умышленно.
- Как это - умышленно? Есть доказательства? - испугался прокурор.
- Кое-что есть, кое-что хотел уточнить, да вот фельдшер-то у вас умер
якобы от передозировки наркотика. А он наверняка что-то видел или знал...
В любом случае дело придется возбуждать снова. По вновь открывшимся
обстоятельствам...
- А какие основания? А где эти обстоятельства?
- Станем искать - откроются. По Сливкову - раз, по Николаю Кузминых - два,
по его семье - три. - Бурцев демонстративно загибал пальцы. - И четвертое
- по Валентину Иннокентьевичу Прозорову. Слышали о таком?
- Как же, знаю. Инженер с подстанции. С ума сошел.
- Возможно и так... Но ведь тоже уехал - и с концом.
- Но он-то каким боком ко всему этому?
- У него были тесные связи с семьей Кузминых. Очень тесные. И о них
Сливков хорошо знал.
- Ну, вы сейчас нам навешаете темняков, - скрывая свое расстройство,
хихикнул прокурор. - Да еще каких!.. Если тут замешан КГБ - эту веревочку
нам не потянуть. Из Москвы подмога нужна. Больно уж контора серьезная, и
концы умеет прятать. Отсюда мы их никак не достанем.
Бурцев хорошо себе это представлял и в какой-то мере жалел местных
законников - таинственную спецслужбу, на которую работал головорез
Елизаров, и из Москвы-то было не достать, однако ему сейчас требовалось,
чтобы в тех местах, где неведомые генерал Клепиков и полковник
Скворчевский "обрубали концы" и затирали свои следы, возникло хоть
какое-нибудь шевеление. Был необходим постоянный и сильный раздражитель,
что-то вроде гвоздя в сапоге, чтобы вынудить их проявиться, заставить
выйти на контакт с прокуратурой.
Сесть им на хвост, пока они твой не выщипали...
А там разобраться, кто же у головорезов небесный покровитель.
И если после этого Генеральный скажет "ша", если закон для них не писан, а
все их сатанинские действия творятся в интересах государства, то под
человеческим разумом можно подводить черту.
- Вы - отсюда, мы - оттуда, - пообещал Бурцев. - Глядишь, кого-нибудь и
достанем.
- У нас по городу такие хорошие показатели были за прошлый год, - вздохнул
прокурор. - Все тяжкие раскрыты... А теперь...
- Егеря Вохмина помните? Свидетелем проходил?
- Как же, помню. Из "Русской ловли".
- Он-то хоть жив?
Кажется, прокурор уже сомневался во всем и, ожидая еще какой-нибудь
неприятности, ладонью вытер голову и потянулся к телефону.
- Сейчас... Все выясню! Был жив!.. Позавчера на глухарей звал. Скоро охота
открывается...
- Не звоните. - Бурцев отнял у него трубку и положил на аппарат. - Найдите
только адрес. И еще. В доме, где жили Лидия Васильевна и этот инженер
Прозоров, квартировала учительница, - он намеренно говорил сухо и
независимо. - Где она сейчас, знаете? И что с ней?
Прокурор уже опасался всего, окончательно расстроенный и сбитый с толку.
Видно было, что он знает, но взлелеянная студеницкой жизнью беззаботность
сейчас не выдерживала обвала забот, и всякая информация воспринималась с
испугом.
- А что с ней? - спросил он, вероятно вспомнив, что у гостя из Москвы с
Ксенией были отношения, и предчувствуя, что сейчас на его голову свалится
еще не испытанный гнев.
- Это я спрашиваю, что с ней, - поправил Бурцев.
- У вас есть какая-то... информация?
- Нет у меня никакой информации! Законник облегченно вздохнул, но в голосе
еще слышался испуг:
- Она год как уволилась и уехала. Еще до конца декретного отпуска.
За окном вдруг сорвалась и со звоном разбилась об асфальт огромная
блестящая сосулька. Бурцев засмеялся.
- Что? - насторожился прокурор и выглянул в окно, перехватив его взгляд.
- Да нет, ничего!.. Все хорошо, а кого она родила, знаете?
- Нет, - расстроился тот. - Но могу уточнить, сейчас же!
- Уточните, пожалуйста. И еще - в какой город уехала.
Прокурор стал накручивать телефон, а Сергей подошел к окну, и в тот же миг
сорвалась еще одна сосулька. Должно быть, роды у Ксении принимал акушер
Сливков, должен был успеть принять... И как жаль, что его нет в живых!
Тем временем прокурор кому-то давал нагоняй по телефону, говорил намеренно
громко и властно, чтобы его старания слышал московский начальник.
Потом положил трубку и пристукнул кулаком по столу.
- Анархия! Полнейшая! Оказывается, жила без прописки, и на работу так
приняли... Бардак! Попробуй теперь установи, куда она выехала!
Тут его что-то осенило. В глазах прокурора зардел откровенный огонек
провинциального любопытства, но он не посмел ничего спросить, а только
сказал внезапно изменившимся, по-мужски доверительным тоном:
- Девочка родилась, три восемьсот, рост пятьдесят девять сантиметров.
Сергей надел пальто и крепко пожал ему руку.
- Спасибо вам! У меня нет никаких претензий. Все замечательно!
Однако и это прокурор понял по-своему, ибо спросил вслед неуверенным
голосом:
- Может, мне заявление написать? На пенсию?
3
Вохмин оказался дома - чистил крышу от снега и попутно загорал, раздевшись
до пояса: на солнце уже припекало, хотя талая вода, сбегая по сосулькам,
падала на льдистую землю и в тени замерзала. Гостя он увидел еще на
подходе ко двору и, похоже, узнал, воткнул лопату и стал спускаться по
приставной лестнице.
- Как вас увижу, так у меня сразу сердце сосет, - признался Вохмин,
закуривая. - Опять чего-то стряслось, или что?
Два года назад благодаря своей многодетной семье - шестеро детей-погодков
- егеря не то чтобы освободили от уголовной ответственности, а научили,
как и что говорить, чтобы не сесть и пойти свидетелем. За безопасность на
охоте отвечал Вохмин, а если принять во внимание, что он по природной
честности своей молол на допросах, дескать, оборотень и так далее, то ему
бы грозил срок много больший, чем голландец получил за убийство.
Было тут чему сосать сердце...
- Я по старому делу, - слегка напряг его Бурцев. - Кое-какие новые факты
появились...
Егерю сразу стало холодно. Он натянул фуфайку на голое тело и прислонился
к забору.
- Чего ворошить-то? Николая нету, а голландец этот, говорят, освободился и
на родину уехал.
- Тут тоже кое-кто остался, по ком тюрьма плачет. Вохмин это понял как
намек в свой адрес и, видимо вспомнив о детях, стал приглашать в дом. А
ребятишек у него за эти два года прибавилось и стало восемь, последний
лежал в зыбке, висящей на очепе у печи. Изба была хоть и большая, но
сплошь заставленная самодельными кроватями и кроватками, и, если не
считать длинного стола и посудника, ничего тут больше не было. Тесаные
желтые стены, множество маленьких окон, толстенные лавки, чугуны в
загнетке - словом, семнадцатый век, чистота и нищета.
Умытые белоголовые и синеглазые дети в полотняных длинных рубашках, но
взгляды отчего-то как у беженцев. И вездесущий запах младенцев...
- У меня тоже есть ребенок, девочка, - ни с того ни с сего похвастался
Бурцев. - Второй год пошел.
- А! - занятый своими мыслями отмахнулся хозяин семейства. - Это дело
нехитрое... Одна беда.
Вохмин провел Бурцева в комнатку, где стояли сиротская железная кровать и
сейф с оружием, плотно затворил за собой дверь.
- Вот здесь я живу, - сказал он. - С женой больше не сплю, хватит. Она
сердится, а я запрусь и сижу. К ней же прикоснуться нельзя, она сразу
рожает.
Следователя, который научил егеря, что говорить на допросах, можно было
понять...
- У тебя дети красивые, - сказал Бурцев то, что думал.
- Это правда! - похвалился тот. - Дети у меня как ангелы... А по кому
тюрьма-то плачет?
- Ты фельдшера Сливкова знал?
Егерь кивнул на дверь и расслабился, понял, о ком речь пойдет.
- Мне-то с моей оравой не знать? Считай, он всех и принял. Рука легкая...
- Как ты думаешь, от чего он умер?
- Ну уж всяко не от этих колес. Вранье, что отравился. Он и водки-то почти
не пил, а чтоб заразу эту глотать...
- Так от чего же тогда? Наркотик нашли у него в желудке. И смерть
наступила по этой причине.
- Могли и накормить, - отмахнулся Вохмин. - У нас менты что делают?
Захотят кого наказать - ловят и бутылку водки в горло выливают. Потом в
вытрезвитель и права отберут. Попробуй докажи, что сам не пил.
- Кто же акушера хотел наказать? У него враги были?
- У него не было ни друзей, ни врагов, ни жены и ни детей. - Вохмин
печально усмехнулся. - Говорят, у него пырченка не работала. А когда у
мужика такое горе, его тянет на всякое непотребство...
- Таблетки глотать, например?
- Да не глотал он ничего!.. О покойнике плохо не говорят, но любил он
подсматривать за всеми. Бродит и бродит ночами... У него даже прибор
ночного видения был.
- За тобой подсматривал?
- Когда стал с иностранцами работать, - не сразу признался егерь. - Мне
запретили их домой приглашать. Ну, чтоб не видели, как мы живем... А один
ко мне напросился - отказать не мог. Немец Герхард, старик уже, в войну
воевал против нас и до Москвы дотопал... Целый вечер у меня пробыл, все
ребятишек по головам гладил - гут, гут. Руссише киндер гут... Конфетки им
дает, а они не берут. Герхард и обиделся, говорит, мол, киндер гут, но уж
больно дикие. Немец же, ничего не понимает... Я-то и не знал, что под
наблюдением Якова Ивановича нахожусь. Потом на меня анонимка пришла, я ни
в зуб ногой - вроде и не видел никто. Жена мне говорит, так акушер под
окнами торчал. Она у меня глазастая... Заметила его да отогнать
постеснялась. Ребятишек принимал и несчастный... А меня потом потащили,
дескать, чего страну позоришь, почему твои дети конфетки не взяли, мол,
воспитывать надо. Чего их воспитывать, если они не берут?
- А почему не берут?
- Да не берут, и все! Ну не берут! Не знаю почему... Меня же чуть тогда из
егерей не пнули, до последнего предупреждения оставили... Все голландца
мне поминали, дескать, ты виноват...
- Слушай, ты как-то обмолвился, будто Николай Кузминых - оборотень, -
вдруг сказал Бурцев. - Понимаю, ты с похмелья был... Меня другое
интересует. Странная это была семья, правда? Все любили и уважали, а никто
о них ничего толком не знает. А на тебя показывают, ты к Кузминых часто
ходил, с Николаем дружил.
- Ну ходил. Ну и что?
- Например, видел когда-нибудь у них дедушку, старца?
- Как же, видел, и не раз, - с готовностью сообщил Вохмин.
- Чей он был? Родственник или чужой?
- Дальний родственник, настоящий кержак. С длинной бородой ходил, до пояса
была, сивая такая.
- Ты с ним разговаривал? - ощущая волнение, осторожно спросил Сергей.
- Раза два, по случаю.
- Говорят, он уж рассудка от старости лишился?
- Ну да, лишился! - засмеялся егерь. - Нас с вами бы за пояс заткнул по
рассудку. Умнейший был старикашка, только говорил мало. Конечно, было у
него что-то непонятное...
- Что, например? - Бурцев сделал стойку.
- Как сказать... Я, когда первый раз пришел к ним, у Николая денег занимал
на мотоцикл... Дедушка этот подозвал и левую руку мою взял. Подержал так с
минуту и говорит, ну теперь ступай, теперь вся твоя родня спасется.
- Родня или род?
- Ну да, род. Род твой спасется. К чему сказал?.. А в другой раз я ночью
приходил, летом, деньги опять занимал... Он на улице стоял, воздухом
дышал. Пока Николай за деньгами ходил, мы с ним поговорили. Он про звезды
рассказывал, все наизусть знает, как астроном. И зрение было - я тебе дам!
Показывает мне пятно из звезд и спрашивает: "Сосчитай, сколько их там". Я
только девять различил, а он семнадцать!.. Говорит, по этому созвездию
древние определяли, зрячий ребенок или слепой. Я теперь своих ребятишек
так проверяю, они у меня стоят и звезды считают.
- И сколько же насчитывают?
- Кто сколько, а я меньше всех. Жена у меня самая глазастая, тоже
семнадцать видит.
- А как его звали, старца? - спохватился Сергей. Вохмин смутился, развел
руками.
- Вот не знаю!.. Дедушка да дедушка. У старых людей имени-то не
спрашивают, зачем оно?
- В чем он одет был?
- В чем?.. Да как все старики: рубашка, застегнутая на все пуговицы, штаны
и сапоги, хромовые, начищенные, в темноте даже блестят. А, еще безрукавка
была, собачья или волчья - не помню.
Он замолчал, услышав за стеной голос жены, воркующей с младенцем, и
перешел на шепот:
- А что, интересует этот дедушка? Его уж и на свете давно нет.
- Где схоронили, не знаешь? - Бурцев тоже стал говорить шепотом.
- Вроде, в Угличе. Они и Николая туда увезли
- Нет там ни дедушки, ни Николая...
- Как - нет?
- Нет, и все. Ладно, ты мне вот что скажи. Когда Сливков умер, твоя
глазастая жена была в больнице. Она что-нибудь там видела или нет?
В прекращенном деле находилось несколько объяснений больных и рожениц, в
том числе и Вохминой, и все практически одинаковы: никто ничего не видел и
не слышал...
Местные правоохранители подтягивали все к наркомании или самоубийству.
- Она, если что и видела, не скажет, - уверенно заявил Вохмин. - Хоть под
пыткой.
- Почему?
- Почему, почему... За детей боится. Такая орава, случись что...
- А если с ней поговорить? Сделай услугу, выручи. Мы же тебя выручали.
- Ох, не знаю. Аж сердце сосет, - загоревал егерь. - Она и мне не
откроется. Глазастая, но совсем не языкастая, молча живет.
Похоже, и дети в этой семье жили молча, потому что при таком обилии их за
стеной поддерживалась тишина, и лишь изредка едва слышно доносились
затаенный шепот и шаги на цыпочках.
И уже уходя из дома Вохминых, покидая этот долетевший до нашего времени
отблеск Древней Руси, Бурцев наконец увидел жену егеря.
На фоне золотистой стены, под часами с кукушкой сидела истинная мадонна,
кормила грудью обнаженного младенца, опустив на него огромные глаза. Она
оказалась неожиданно молодой и, несмотря на полчище рожденных детей,
свежей и неутомленной. Облик ее непроизвольно притягивал взгляд, так что
Бурцев запнулся о ножку кровати и только тогда стряхнул оцепенение.
И не выдержал, присел перед ней, чтобы увидеть опущенные на ребенка глаза,
спросил, чувствуя, что густо краснеет:
- У вас мальчик или девочка?
- Девочка, - одними губами проронила она, не отрывая взгляда.
- А сколько ей?
- Скоро будет год...
- Роды принимал Яков Иванович?
- Я ничего не знаю! - чуть поторопилась мадонна и приподняла веки. -
Ничего не видела.
- Нет-нет, я хотел спросить о другом, - тоже поспешил Бурцев. - Была такая
учительница, звали Ксения... Вы не вместе рожали?
Он не надеялся услышать положительного ответа, но услышал его.
- Она тоже родила девочку.
- И вы... ее видели?
- Ну конечно... Лежали в одной палате. Там всего одна палата осталась для
рожениц. И детей теперь не уносят...
- А какая она? Какая?
Мадонна подняла веки чуть выше и почти уже взглянула на Бурцева, но в это
время над головой ее закуковала кукушка, и все дети от мала до велика
стали считать полушепотом:
- Раз, два, три...
Она тоже считала, и занятие это, казалось, сейчас важнее всего на свете.
На счете семь Бурцев словно вынырнул из этого параллельного мира и
оказался в конце двадцатого века, под вечереющим небом, среди умирающих
стен города.
4
И уже ночью, когда Бурцев только что начал засыпать, приняв стакан водки
вместо снотворного, в дверь осторожно постучали. Он открыл глаза, достал
пистолет, лежащий под боком, свернул предохранитель и едва только
удержался, чтобы не выстрелить в дверь. Переложил оружие в другую руку и
больно укусил себя за указательный палец.
За дверью оказался егерь Вохмин, почему-то печальный и непривычно
задумчивый. Выпить водки он отказался, хотя любил халяву и не стеснялся
признаваться в этом.
- Значит, это... Так все дело было, - начал он путано. - Ну там, когда
это... Когда акушера отравили. Он дежурил, как ни говори, четыре роженицы
в палате скопилось, случай редкий сейчас... Ночью подъехала машина,
"уазик"-буханка, но не "скорая", без крестиков. Стали стучать и говорить,
чтобы акушера позвали на выезд, дескать, в деревню надо ехать, за сорок
километров. Роженица там, нетранспортабельная, уже воды отошли. А там
вместе с моей супругой учительница одна местная лежала, Ксения Васильевна,
тоже девочку родила... И вот она вскочила да как закричит: "Не впускайте!
Не впускайте! Не открывайте двери!" И схватила своего ребенка, к себе
положила. Новорожденные сейчас у нас, как в Америке, вместе с матерями
лежат, потому что мало... Ну, бабы давай ее успокаивать, дескать, сон тебе
дурной приснился. На всякий случай заперли дверь в палату и снова легли.
Никто ведь и не знал тогда, что за Сливковым приехали. Дежурная сестра из
приемной открыла и впустила двух мужчин. Они пошли к акушеру в кабинет и
стали разговаривать громко, и ругались. Это потом уж сестра рассказала...
Учительница эта, говорят, лежала и все шептала: "Зачем впустили мертвые
души, зачем?.." Она у нас была не то что ненормальная, а какая-то не
такая, как все... Приезжие мужики заругались и ушли, сказали сестре, что
акушер пьяный в драбадан и ехать не может, придется бабку-повитуху искать.
Ну, поматерились и уехали. Потом, дежурная сестра говорит, Яков Иваныч
вышел из кабинета - пьянющий, ничего не видит, глаза таращит. Пробурчал
что-то и назад ушел. А через час заглянули - акушер-то уже готовый...
Вохмин выдал все это на одной ноте, глядя в пол, как виноватый школьник, и
вскинул грустные глаза
- Это тебе жена рассказала? - спросил Бурцев.
- Кто же еще? Выпытал... Меня же от тюрьмы тогда спасли, в долгу я, так
поусердствовал маленько...
- Спасибо тебе... Как же выпытать удалось?
- Как-как... Можно сказать, пристрастие применил. Ну, в общем, поспал с
женой, немного, всего два часа. И добился признания... Теперь еще одно
дите появится. Уже точно забеременела... Кто роды будет принимать?..
5
...Бурцев изучил следы борьбы возле машины, нашел несколько стреляных
гильз от автомата, очечки в желтой оправе, утерянные очкариком Жорой,
кровавое пятнышко на прошлогодних листьях и толстую золотую цепь, зависшую
на березовой ветке много выше человеческого роста. Похоже, махаловка тут
была серьезная, земля кругом вытоптана и изрыта каблуками, так что не
разобрать, против кого стояли здесь милицейские оперы. И чья это цепь
оказалась на дереве...
В самом автомобиле ничего особенного не нашлось, кроме бутыли с
"кока-колой", разлитой по сиденью и полу. Ни одной пистолетной гильзы, то
есть парней выследили тут и взяли внезапно, сразу после выстрела в стекло;
они не успели воспользоваться оружием и оказали только физическое
сопротивление, попросту дрались, пока их не скрутили. То есть охотились
специально за ними...
Но более всего притягивала взгляд и воображение пулевая пробоина в лобовом
стекле. Было полное ощущение, что это отверстие в иной, параллельный мир,
на тот свет, как раз подходящее по размеру, чтоб сквозь него улетела
чья-то душа...
Кстати, колеса тоже были прострелены, но это уже не впечатляло, поскольку
баллоны били на месте, чтобы никто не смог воспользоваться машиной. А
парней скорее всего увезли, потому что в пяти метрах, на проселке, были
следы джипа, который здесь развернулся ..
Возникала версия: новоявленные гастролирующие "рэкетиры" налетели на то,
чего опасались. Их выследили настоящие хозяева этого района,
долготерпеливые люди из военного санатория. Только они раскатывали тут на
дорогих джипах. Местные предприниматели могли нажаловаться своим
покровителям, и те с удовольствием вышвырнули наглых чужаков из своей
епархии.
В общем, нарвались ребята...
Вряд ли агенты Скворчевского стали бы брать оперов, даже если бы точно
знали, с кем и зачем они приехали в Усть-Маегу. Для неконтролируемой
секретной службы грубо и в общем-то нелогично...
Если бы они вычислили помощников Бурцева, то наверняка начали бы
отслеживать все их связи и таким способом выполнили свою задачу.
А вдруг это своеобразный ход? Способ обнаружить Бурцева? Оставшись без
оперативной поддержки, без глаз и ушей, он вынужден будет выйти из
подполья, иначе теряется смысл этой командировки. Вытравив его, как
медведя из берлоги, можно легко контролировать каждый шаг и отслеживать
всех, с кем завяжется контакт.
Значит, спецслужба чем-то притянута к этому району настолько сильно, что
Скворчевский пошел ва-банк, рискнув явиться на квартиру Бурцева, едва
узнал о предстоящей поездке в Усть-Маегу. Видимо, чувствовал: не
завербовать прокурора - подсидят. И проиграв, не нанес тем самым большого
вреда своей конторе...
Только не совсем ясно, что его интересует конкретно: царские косточки в
неизвестной могиле или что-то еще.
И несомненно, что в Стране Дураков давным-давно работает их агентура.
Сидит какой-нибудь послушник типа Елизарова и торгует медом на углу...
Как бы там ни было, оперативников теперь нет, искать анонима некому и,
хочешь не хочешь, придется возвращаться в областную прокуратуру,
официально объявиться там и, воспользовавшись версией Фемиды, снова ехать
в Усть-Маегу.
Дорэкетировались, сволочи!
Обрадовались, что попали в край непуганых мелких бизнесменов - у кого
магазинчик, у кого пилорама или развлекательное шоу: летом сюда по воде
приплывали иностранные туристы. Да и шоу-то было весьма специфическое,
характерное для Страны Дураков. Кто-то за доллар играл на гармошке, кто-то
за два позволял ко всему прочему еще и потанцевать со своей женой, а за
три - так еще и разденут до трусов и намажут медом с ног до головы. Это
так зарабатывали гармонисты. Все дураки продавали сувениры - кирпичи с
местного завода, специально пережженные, оплавленные до пузырчатой
стекловидной структуры, выдавая их за куски недавно упавшего метеорита.
Отец Прохор рассказывал, что появлялся в Усть-Маеге даже фермер из
гармонистов. Развел он породистых романовских овец аж сто тридцать штук,
продал все, чтобы их прокормить, последний телевизор унес из дома, потому
что ни одной не мог зарезать. В конце концов продал самое дорогое -
гармошку, на вырученные деньги сфотографировал овец на память и отпустил
их на волю. Теперь они одичали и живут по лесам. Но был один более
цивилизованный, который устраивал катание, подъезжал на ржавом и драном
тракторе к теплоходу, договорившись с водителем экскурсионного автобуса,
чтоб тот стоял где-нибудь за углом, и волевым порядком сажал в навозную
телегу законопослушных иностранцев. Прокатывал опять же за доллар двести
метров до автобуса, высаживал и ехал за новой партией.
В общем, сплошная "рашен экзотик"...
Оперативникам показалось, что рэкетировать местных шоуменов безопасно, в
чем они смогли убедить и Бурцева, мол, это единственно реальный способ
появляться везде, вести себя по-хозяйски нагло, быстро вербовать агентуру,
собирать информацию и, главное, выявлять и контролировать людей,
интересующихся представителем Генеральной прокуратуры. Их задача намного
бы облегчилась, знай они основную цель командировки, но Бурцев интуитивно
опасался и не доверял подневольным операм: попади они в руки
Скворчевского, запросто перекинутся и станут служить на два фронта, а то и
вовсе другому хозяину. Все равно вроде бы служат одному государству, и эти
межведомственные игры их не касаются...
Через час бесполезных размышлений он решил, что спешить с легализацией не
следует - это самый последний вариант, прежде неплохо бы выяснить, кто
конкретно захватил оперов. Вдруг они сидят сейчас, например, в милиции?
Через час-другой в любом случае отбрешутся, к тому же ворон ворону глаз не
выклюнет... Надо дождаться ночи, вернуться в Усть-Маегу и через отца
Прохора осторожно выспросить о последних новостях в поселке. Он уж
наверняка отслужил заутреню и теперь, взяв гармонь, пошел петь псалмы на
улицах. А за одно исповедовать и наставлять на путь истинный всех
встречных-поперечных.
Бурцев ушел от машины поближе к увалу материкового берега, выбрал место,
откуда бы просматривались луг, часть леса с подбитой иномаркой, и лег на
землю. Точнее, осторожно вполз под высокие цветы, над которыми звенели
вездесущие пчелы. Сначала он видел только стебли и зонтики медвежьей
пучки. Потом перед глазами распласталось яркое, густо-голубое небо с
белесыми атласными переливами. Боясь заснуть, Бурцев заводил себя чувством
близкой опасности, однако воздух здесь чем-то напоминал видимый, вьющийся
космами воздух в доме Ксении и имел качества живой воды...
Мысль об опасности выскользнула из головы, как тогда стакан из руки, и
разлетелась с хрустальным звоном. Сознание запечатлело ровный,
убаюкивающий гул пчел, напоминающий охранную сигнализацию: он спал, пока
слышал этот монотонный и бесконечный звук, уверовав, что ничего с ним не
случится.
И проснулся, когда над головой стало тихо, но зато в березовом лесу
отчетливо послышался хлопок автомобильной дверцы, потом тяжелое пыхтение и
злой, веселый мат.
Прячась за деревьями, Бурцев приблизился к машине. Опера орудовали
монтажками, вручную снимали покрышки с колес и меняли пробитые камеры.
- Ну что, орлы, долетались? - спросил он, появляясь из-за крайних берез. -
Подрезали вам крылья?
Опера побросали инструменты, полезли за сигаретами. У крашеного Ромы
распух нос, заплыли глаза, а на скуле взялась коростой круглая ссадина от
скользящего удара. Похоже, этот стоял насмерть и получил свое; очкарик
Жора был проворнее в драке или хитрее, выглядел получше: лишь оцарапана
щека, будто бы женскими ногтями, и нет очков. Под мышками заметно
выпячивались пистолеты: если им вернули оружие, значит, побывали в руках
своих коллег...
Только странно, что же коллеги не позаботились восстановить простреленные
колеса?
И еще заметил Бурцев: двигаются они как-то неестественно, ноги
переставляют так, словно им мешает что-то, как плохим танцорам.
- Рассказывайте, где были, что видели. - Бурцев подал очки Жоре. - Кто
самый смелый?
- А вы цепочку мою не находили? - безнадежно спросил Рома. - Казенная,
пятьдесят пять граммов... Хотя, на хрен теперь!..
Сергей достал из кармана порванную цепь и бросил крашеному.
- Кто же так разуделал московскую милицию? Коллеги?
У Ромы даже синяки побагровели. Он спрятал цепочку и, схватив монтажку,
широко расставляя ноги, подступился к колесу.
- С-суки... Я их паскуд достану!
- Это не коллеги, - определил умный очкарик. - Ни по милиции, ни по...
рэкету. Кто это был, неясно-Ничего не понимаю.
- Да ладно тебе крутить! Не понимаешь... - обрезал его Рома. - Говори как
есть! Бабы нас взяли. Натуральные бабы.
- Мы находились в машине, ждали вас, - стал объяснять Жора. - Все было
нормально. Вдруг выходит девушка...
- Не девушка, а женщина! - поправил крашеный и закатил истерику, метнул
куда-то в лес свой инструмент, заколотил кулаками по машине. - Сука
драная! Я ей ноги выдерну! Матку выверну!
- Заткнись! - рявкнул Бурцев. - Сам как баба!
- Да вы бы знали! Это не бабы! Это... - он уткнулся головой в кабину и
застонал.
- Она была в купальнике... Такой тонкий купальник, из сеточки, - терпеливо
выждав, продолжил разумный очкарик - Здесь черта, и здесь черта...
- Поставить бы ее раком к березе, - промычал сквозь зубы его товарищ.
- Подошла к машине и говорит: мальчики, мол, подвезите до поселка, кто-то
одежду украл, комары заедают. - Очкарик сделал паузу, что-то пропустил. -
Я сказал, некогда, не можем... Она давай нам зубы заговаривать, мы из
кабины вышли, разумеется
- Хватит тебе дуру гнать! Рассказывай все! - крашеный снова стал
разогреваться.
- Голубыми назвала, - признался Жора - Конечно, сами виноваты, не
раскусили провокацию.
- Не голубыми, а пидарами!
- Хотели ее в машину посадить...
- И порезвиться? - в упор спросил Сергей.
- Да никто не собирался... резвиться! - взвился Рома жалобным голосом. -
Объяснить хотели, популярно... А она, тварь...
- Она отвлекала нас таким способом, пока остальные подтягивались. Типичная
приманка... Сама порвала купальник! Потом выскакивают еще две и виснут...
Ситуация скользкая, щепетильная... Пытались отнять оружие...
- У двух здоровых мужиков?
- Ага! А потом еще две! Только уже со стволами! Прошмандовки!
- Короче, завязалась борьба... Это не простые женщины, Сергей
Александрович. Чувствовалась подготовка, хорошая подготовка. Два автомата.
И организация...
- И вы в штаны наделали? Поэтому ходите нараскоряку?
Они переглянулись, как тогда, в московской милиции, о чем-то
посоветовались молча.
- В больницу придется ехать, - отвернувшись, проговорил Жора. - Отбили
все... Распухло. Распяли между деревьев, ноги растянули и били...
- В какую больницу? Потерпишь! - боднул головой Рома. - Пока не возьмем
их, я отсюда не уеду!
- Говорю же, это не просто... группа какая-то или банда. Секта, что ли?
Одни женщины! Такая ненависть...
- Амазонки, что ли?
- Не знаю... Садистки! Феминистки! В общем, признаки секты. Крайний
цинизм, мужененавистничество... Предупредили: если не уберемся отсюда
сегодня, завтра снова придут. И уже не бить станут, а... на лед посадят.
- На лед? Что это значит?
- Известно что, чтоб отморозить!
- Какой-то восточный способ стерилизации, - объяснил очкарик, поправляя
сползающие деформированные очки. - Будто кочевники так делали, чтобы
пленные не размножались. Кусок льда под мошонку - и пока не растает. Это
они сами объяснили. А потом появился новый голос, раньше его не слышал.
- Суки! Найду - в лед вморожу! - снова влез Рома.
- Ты дашь поговорить?! - рыкнул Бурцев, чувствуя озноб: от всего этого
действительно несло ритуальностью, если эти парни не морочили ему голову.
- Где все это происходило? Куда вас отвезли?
- Просто в лес... В наручниках, глаза завязали, да еще на пол уложили,
сели сверху... Что тут увидишь? Но везли минут сорок по асфальту, потом
какие-то ухабы, проселок, что ли... Еще полчаса. Глаза не развязывали.
Растянули между деревьев, ноги, руки... Самое страшное, не знаешь, в какой
момент ударят. Висишь и ждешь каждое мгновение...
- Маньячки! Они, стервы, удовлетворение получают, когда бьют!
- Назад сами доставили?
Опера еще раз переглянулись - то ли договаривались, как отвечать, то ли
спрашивали друг друга о чем-то ранее условленном. Чем и сбивали с толку,
вызывая подозрения, что "амазонки" - оперативная сказка.
- Ничего подобного. - Теперь Жора отчего-то занервничал. - Одну руку мне
отвязали и уехали. Сами выбирались, пешком.
- Что-нибудь требовали? Кроме немедленного отъезда? О чем спрашивали, о
чем между собой говорили?
- Кайф ловили, вот и все! - снова застонал Рома. - Натуральные извращенки!
Садистки!
- Да замолчишь ты или нет? - взъярился Бурцев.
- Они поставили условие... Советовали передать нашему шефу, - очкарик
поднял глаза. - То есть получается вам, Сергей Александрович... Чтобы вы
сами забыли дорогу в Страну Дураков и своих людей не посылали. Никогда. Но
потом кто-то приехал, у меня музыкальный слух, такого голоса не было.
Судейский такой.
- Не фантазируй, Жора! - оборвал его крашеный. - Что-то я такого не слышал!
- Потому что орал, как сумасшедший! А надо было слушать!
- Тебе сколько раз вдарили? - мгновенно завелся тот. - Пару раз, не
больше! Потому что ты висел и пыхтел в тряпочку: "Девочки! Девочки!.."
- Ладно, помолчи!
- Ты мне рот не затыкай! Дипломат хренов! Понял, что звездец, и поплыл!
- Я бы на твоем месте помолчал! - прикрикнул вдруг Жора и сверкнул очками.
- Не надо было жлобствовать! И яичницу бы не сделали!
- Ну ты и козел, Жора!
Опасливо переставляя ноги, очкарик приблизился к своему товарищу, и
Бурцеву показалось, сейчас начнется драка.
- Кто сказал про минет? Ты или я?.. Вот тебе и сделали... французскую
любовь! И мне из-за тебя.
- Да я что, на помойке нашел? - заорал Рома. - Чтобы такой мрази!.. А что
я должен ей сказать, если по легенде - бандит?
Сергей растолкал их.
- Ты и без легенды бандит! Разберетесь потом! Без меня! А сейчас отвечайте
на мои вопросы! - Он обращался к очкарику: - Именно мне советовали забыть
дорогу? По имени называли? Упоминали Генпрокуратуру?
- Нет, не упоминали и не называли... Сказали, передайте своему боссу.
- Очень важно знать, за кого они приняли вас! За рэкет? За сотрудников
милиции? Или еще за кого-то?
- За мужиков приняли, - никак не унимался крашеный. - За голубых...
- Мужики голубыми не бывают, но как вариант годится. А если точнее?
- Голубыми она назвала в провокационных целях, - заключил Жора. - Нужна
была причина для захвата. Пасли конкретно нас, чувствовалась проработка
операции. Это действительно какая-то... секта. На местных бизнесменов им
наплевать, не за них они заступались. И на милицию тоже... Какие-то они
смелые, дерзкие были, пока не появилась эта начальница. Сразу присмирели...
- Женских сект не бывает, - опять встрял Рома. - Через день передерутся.
Это же пауки в банке!
И Бурцев вдруг понял: крашеный постоянно сбивал своего товарища, чтобы тот
не выдал какой-то их тайны, какого-то условленного момента, о котором они
договорились молчать. Сергей и отвел очкарика подальше от автомобиля,
однако и тут он особенно-то не хотел откровенничать.
- У меня сложилось впечатление, что они ошиблись... - сообщил Жора,
поглядывая в сторону товарища. - Точнее, ошиблись и разочаровались. И
только потому отвязали одну руку.
- Ты расскажи про эту начальницу! Все и по порядку.
- Мы же работаем втемную, зачем тут торчим, кого ищем... В общем,
информация дозированная, сопоставить факты невозможно, - отчего-то завилял
опер. - Тут и рассказывать нечего...
- А ты называй эти факты, я сам сопоставлю.
- Они начали жестко. Били, угрожали посадить на лед, если не уберемся
сегодня... А как она появилась - все замолчали. Была сказана фраза...
Смысл примерно такой: мы не те люди, за кого себя выдаем, но и не те,
которых следует наказывать слишком жестоко.
- Это после допроса? Она допрашивала?
- Ничего подобного. Вообще никто и ни о чем не спрашивал, наоборот, когда
я пытался заговорить, что-то объяснить, требовали молчать. - Жора выглядел
растерянным. - За нами не было слежки, Сергей Александрович, это точно. Мы
постоянно проверяли. А тут ощущение, будто по пятам ходили... Короче, нам
как приговор вынесли.
- Что ты не договариваешь, Жора? - Бурцев сделал обманное движение, будто
бы собирался ударить в пах, - опер закрылся руками. - Хватит крутить!
Выкладывай!
Очкарик в последний раз глянул на Рому возле машины.
- Его били здорово... Он сдуру предложил этой приманке... французскую
любовь, вот и... Короче, не выдержал и сказал, что мы работаем на
Генеральную прокуратуру.
- Так, ну а дальше? Колись, колись, Жора! л
- А эта предводительница заявила... В общем, если в Генеральной
прокуратуре работают такие... ублюдки, то она не будет иметь с ней
никакого дела. Будто она хотела иметь какие-то дела...
- Делайте колеса и валите отсюда немедленно, - проговорил Сергей. - И
чтобы я вас больше никогда не видел. Ни здесь, ни в Москве.
- Если бы вы с нами не работали втемную... Мы ничего не знаем! Что ищем?
Что вы тут ищете... или кого?
- Живую воду.
Жора хмыкнул и уставился в землю.
- Не надо из нас окончательных идиотов делать.
- Я ищу живую воду, - повторил Бурцев. - Источник живой воды.
- Напрасно вы так... Да, мы пролетели тогда, в Москве. Но мы
профессионалы! И работать можем. Бурцев его не захотел услышать.
- Если бы нашел - налил бы и вам, так и быть. Приложили бы... и все
прошло. Заросло бы, как на собаках. Живая вода все лечит, проверено...
- Эх, жалко! - горестно воскликнул опер. - С вами неплохо было работать.
Не прикидывались бы, так мы бы эту страну раскрутили...
- Да я и не прикидываюсь, - честно признался Сергей. - Жена послала за
живой водой. У нее ранение позвоночника... Не найду - хоть не возвращайся.
Она, правда, бывшая жена, но все равно...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
РИПЕЙСКИЙ ЗАТВОРНИК (1995)
1
С утра следующего дня Ярослав начал собирать камни и выкладывать их вдоль
фундамента сгоревшего терема. Известнякового плитняка, словно специально
напиленного для строительства стен здесь хватало, причем не требовалось
особенного труда: склон горы выше уступа был завален этим дармовым
материалом, только спускай его вниз и клади на цементный раствор. И
никакой техники, кроме лома и кувалды.
Он работал и исподтишка наблюдал за Пленницей, которая ни минуты не сидела
Или хлопотала по хозяйству - даже изрубила на дрова недогоревшие доски и
головни, измазавшись в саже, или действительно собирала и подносила
небольшие камни. Потом он потерял ее из виду и через полчаса внезапно
обнаружил, что она поднимается по склону от озера, причем не одна! Рядом,
сгибаясь под рюкзаком, шла высокая девушка в белой ветровке - с длинными
желтыми волосами. Они о чем-то разговаривали быстрыми и короткими фразами
Ярослав положил камень и сел, поджидая, когда женщины взойдут на уступ.
- Это моя сестра, - представила Пленница. - Ее зовут Олеся. Ты же не
против, если она поживет вместе с нами? Нет?
Желтоволосая путница скинула рюкзак и присела на корточки перед Ярославом.
- Я очень прошу! Буду помогать собирать камни. И делать что скажешь. Я все
умею!
- Не было ни гроша и вдруг алтын, - усмехнулся он. - Чудеса, да и только!
- Что? Что ты сказал?
- Живи, - разрешил Ярослав. - Мне не жалко. Вдвоем вам будет веселее.
- Спасибо! - как показалось, излишне горячо вымолвила Олеся и благодарно
прикоснулась к его руке.
- Что же сразу не пришли вместе? - спросил он.
- Побоялась, прогонишь...
- А сейчас не боишься?
- И сейчас боюсь, - вымолвила Пленница. - Потому что ты мужчина и ты
сильный.
- Я таким и представляла тебя, - призналась Олеся, глядя ему в лицо. -
Потом портрет покажу Он в рюкзаке, на самом дне... Можно, я подержусь за
твою руку?
- За руку? - Ярослав машинально убрал руки назад. - Что это значит? Зачем?
- Дай, пожалуйста, - попросила Пленница. - Я рассказывала ей... Она
никогда не видела настоящей мужской руки. Ну, дай, в этом же нет ничего
особенного, правда?
Ярослав пожал плечами, отер руку от каменной пыли и подал. Ладонь была в
мозолях и трещинах, шершавая, заскорузлая от лома и кувалды, пальцы не
разгибались до конца. Он стеснялся своих рук, когда приезжал в поселок и
появлялся на людях: земля, древесная смола - все, с чем приходилось
возиться каждодневно, глубоко въелось в поры, и отмыть руки никогда не
удавалось.
Олеся подержала его руку, погладила, радостно и таинственно улыбаясь,
затем прижала к своему лбу и на мгновение замерла. Он смотрел на все эти
манипуляции и чувствовал, как в душе вызревает протест, еще не осознанный,
но ощутимый. Пленница, кажется, была довольна еще больше, и Ярослав вдруг
вспомнил мимолетный разговор с Юлией...
Она сказала, что приручать опасно. Для всех: кто приручает и кого
приручили. Только не объяснила почему.
Ярослав отнял руку, встал и от странного смущения не нашел, что сказать,
молча взял кувалду и разбил на кирпичи принесенную плиту.
- Таким я его и представляла, - сказала Олеся за его спиной, словно
Ярослава не было рядом.
- Я тебе говорила! - с гордостью произнесла Пленница.
А он взбесился от этого диалога.
- Все! Хватит! - закричал он, отшвыривая кувалду. - Ну что стоите? Уходите
отсюда! Идите куда-нибудь!.. Не мешайте мне работать! Я вас прошу, не
мешайте!
Но так и не избавившись от смущения, Ярослав поднялся на склон, в свою
каменоломню, и, вымещая остатки гнева, принялся выворачивать плиты и
швырять их вниз без всякого разбора. Женщины исчезли с глаз... Намаявшись
с камнями, он остыл и стал жалеть, что накричал, осознавая причину своего
внезапного гнева - ему стало неуютно в Скиту от многолюдья, пропало
внутреннее равновесие, будто он снова попал на "лестницу любви" в разгар
учебного года. Эти нежданные и незваные гости, явившись сюда с какими-то
своими странными целями и замыслами, выводили его из привычного состояния
одиночества, но не того, волчьего, а нового после встречи с Юлией, когда
можно было с утра до вечера вести с ней мысленный диалог, что-то
рассказывать или обсуждать, например проект будущего замка. И от этого
было хорошо, радостно...
Теперь же рядом была уже вычеркнутая из жизни Пленница - женщина, которую
он когда-то ждал, искал, готовый принести в жертву давнюю свою мечту -
призрака с каштановыми волосами. И стоило материализоваться этому
призраку, как тут же вернулась из небытия и она, чтобы повиснуть на шее
камнем. И нельзя было порвать с ней, как с той кухаркой, выбросив в воду
трубку радиотелефона.
Да еще привела с собой сестру...
Они пришли как наказание, и крест этот придется нести. Нельзя бросать
того, кого вольно или не вольно приручил...
Смирив себя, Ярослав беспокойно глянул из своей каменоломни и увидел, как
из каминной трубы пошел дым, послышался стук топора и скоро из-за штабеля
камней появилась Пленница. Она взобралась по осыпи, села на край ямы и
испытующе молчала, пока он делал вид, что работает.
- Мы приготовили ужин, - доложила она, убедившись по каким-то своим
приметам, что он больше не сердится. - Ты, наверное, устал и хочешь есть.
- Я не стану больше прогонять вас, - сказал Ярослав. - Живите сколько
хотите, если вам здесь хорошо.
- Нам здесь очень, очень хорошо! - воскликнула она, обняла его и
поцеловала в пыльную щеку. - Где ты - там хорошо будет всем.
- Прости, но нельзя льстить так грубо, - заметил он. - Сказал же: не
прогоняю, живите... И не надо мне никакой благодарности!
- Ты не подумай, мы пришли... Ну, в общем, сексуальных притязаний не
будет! Гарантирую! Мы просто будем жить рядом с тобой. Чтобы чувствовать
твои руки...
- Тогда замолчи!
- Нет, хочу, чтобы ты понял! - закричала Пленница и вновь обратилась
рысью. - Понял, зачем мы здесь!.. Разве не чувствуешь - мир сошел с ума!
Мы погибнем не от войны, не от СПИДа - от вражды между полами. "Пол" - от
слова "половина". Я филолог, и со мной спорить не нужно... А где она, эта
половина? Ты первый мужчина из встретившихся нам, у кого есть не только...
отросток, а мужское начало! Руки, разум, душа... Я получала твои письма и
не верила. Но когда поехал искать... Если бы ты знал, что такое женская
тоска! Миллионы женщин готовы отдать все, чтобы почувствовать мужскую
руку. Не отросток, а руку! И сердце... Мужчин теперь единицы, и все они
живут в заповедниках, как ты. Остальные зарабатывают бабки, пьют, воюют,
смотрят порнуху, сидят в тюрьме или на игле, голубые любят друг друга...
Ярослав молчал.
- Извини, не подозревал, что у тебя такой горький опыт. Казалось, ищешь
приключений, острых ощущений, - сказал он.
- Искала, - печально призналась Пленница. - Все искала - приключения,
ощущения... Знаешь, где я была? В настоящем аду. И вышла из него!
- Ад - это что? Колония? Тюрьма? - осторожно спросил Ярослав.
- Нет. Это Олеся недавно освободилась... Ничего страшного, она сидела...
ну, в общем, за проституцию. А я была в настоящем аду! Под землей... Там
не жарят грешников, не варят их в смоле - производят на свет! Грешников,
мертвые души и демонов! Земные грешники в сравнении с ними - ангелы...
- О чем ты? Не понимаю. - От голоса ее становилось страшно.
- Сейчас расскажу! Перед тобой можно исповедаться... Я, вообще-то, дочь
генерала Суглобова. Не слышал о таком?.. Да, о нем мало кто знает. Он
определил меня служить в самое престижное место. Есть такой секретный
центр, куда собрали лучшие умы. Всех Широколобых, чтобы выработать будущую
модель общества, создать человека третьего тысячелетия... Отец
запрограммировал, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь Широколобого и дала
потомство... А я перестала там быть женщиной! И сбежала, подалась к хиппи,
к расслаблению и кайфу... Потом попала к тебе в плен.
Она взяла руку Ярослава и взобралась наверх.
- Меня зовут Марианна. Но если хочешь, зови Пленницей, мне все равно
приятно. Хорошо быть твоей пленницей.
- Марианна больше нравится, - сказал он. - Тебе просто повезло, ты попала
не в плен ко мне, а в настоящий рай. Я ведь тоже прибежал сюда спасаться...
Она точно уловила настроение.
- Знаешь, я еще хотела сказать... вернее, попросить... Это, конечно,
наглость и хамство, но ты же простишь, правда?.. Там, за поворотом, возле
озера, еще четыре девушки. Марина с Таней и две Надежды... Ночью еще
холодно... Это все наша хипповская компания...
- Две надежды - это хорошо, - одобрил он.
- Ты не против? Нет?
- А больше никого? Или за следующим поворотом еще шесть?
- Больше никого! - заверила Пленница - Но через две недели приедут Света с
Ларисой и Раечка... Если мы сообщим... И еще Наташка с Олей... Мы
поджигателей найдем. Обязательно. И накажем по-своему...
2
Поселок Усть-Маега стоял на месте редком, пожалуй единственном в мире, -
на перекрестке двух рек, где одна пересекала другую. Поэтому кавардак
творился невообразимый, какая часть реки и куда потечет в следующий день -
ни предсказать, ни понять было невозможно. Досужие знатоки уверяли, что
это все от глубинного разлома, от двигающихся плит, мол, то одна ниже
станет, то другая, отсюда и течение меняется. Но диковина такая возникла
недавно, после того как настроили всевозможных подпорных плотин, дамб,
каналов и шлюзов, чтобы теплоходы могли плавать из самой Москвы.
Население Усть-Маеги во все времена жило счастливо и называло свой поселок
Страной Дураков: через дом здесь жил дурак, а через два - гармонист. Они
считали, что в России есть всего три породы людей: мужики, казаки и
дураки. Мужиков хлебом не корми - дай побунтовать, поэтому они по делу и
без дела устраивали революции, казаки охраняли государство и разгоняли эти
самые бунты и революции, а дураки жили и радовались жизни.
Всех остальных относили к басурманам, нехристям и ворам.
Дураки любили работать, гармонисты играть, но все вместе обожали
праздники. Особенно шумно и людно было на святки, масленицу, день Ивана
Купалы и Рождество Богородицы. Возникало то бесшабашно-восторженное,
счастливое состояние, когда никто не считал ни времени, ни денег, ни обид,
серьезные бородатые дураки и веселые гармонисты рядились кто во что
горазд, пили, ели и плясали на улицах, зимой примораживали двери
домоседам, катались с гор на конных санях, а летом палили костры, прыгали
через них и свергали в воду подожженные автомобильные баллоны за неимением
тележных колес, как это было встарь.
Ярослав любил приезжать сюда по праздникам и на именины самого счастливого
из счастливых людей в Стране Дураков - местного священника отца Прохора,
которого здесь именовали ласково - Прошенька - и который, кроме службы в
огромнейшей каменной церкви на речном мысу, все остальное время, будь то
будний или праздничный день, ходил по улицам, играл на гармони и распевал
псалмы и тропари. Сам он считал, что занимается миссионерской
деятельностью среди утративших веру людей, и относился к этому серьезно,
однако его епархиальное начальство думало иначе и однажды изъяло гармошку,
пытаясь заставить батюшку служить Богу, а не светским развлечениям.
Прошенька смолчал, будто бы повиновался воле иерархов, и без лишнего шума
набросил веревку на рога бычку, свел его со двора и возвращался назад как
герой: на одной гармони играл, припадая на ногу, поскольку с детства был
хромой, а другая висела у него за спиной. Вторым после него гармонистом
считался начальник милиции Щукин, который тоже когда-то сказал, дескать,
умру, но работать не буду, и подался в милицию.
Несколько зим Прошенька пытался произвести Ярослава из дураков в
гармонисты, шалел, не понимая, как это можно не сыграть то, что раз
услышал, пока наконец не махнул на него рукой, установив свой диагноз.
- Только не понимаю, - заключил он, - как это ты, натуральный дурак, а не
гармонист, взялся писать иконы?
- Какие иконы? - стал валять дурака Ярослав, поскольку отец Прохор не мог
знать ничего об иконах. - Икон я не пишу. Портреты пробую писать, но
ничего не получается...
- Конечно, портретов не получится, когда берешься писать картину, а
думаешь про Богородицу. Вот и выходят иконы.
В этот раз Ярослав поехал в Усть-Маегу по нужде: в Скиту не осталось
продуктов, не хватало матрацев и одеял - Света с Ларисой и Раечка сбились
с пути, наплутались по лесам и простудились... Ну и кроме всего, нужно
было сдать в дирекцию заповедника весенний отчет и договориться, чтобы
забросили цемент и железо для нового дома, как погорельцу, за полцены.
Никакого праздника по календарю не значилось, но, к удивлению своему,
Ярослав застал на улицах массовое гуляние, будто на Ивана Купалу. На
берегу длинными шпалерами стояли полосатые торговые палатки и, вздутые
ветром, напоминали походные цыганские шатры, тут же жарили шашлыки, пел
самодеятельный хор, на все лады, будто птичий базар, играли гармошки и
плясали подвыпившие голые дураки.
Ярослав долго не мог выяснить, по какому случаю праздник, пока наконец не
узнал, что в Страну Дураков привезли деньги и выплатили зарплату за
прошлый год, за три месяца.
Директор заповедника был человеком пожилым, из старой номенклатуры и, не
имея музыкального слуха, принадлежал к числу дураков. К демобилизованному
из армии Ярославу он питал отеческие чувства и, узнав о пожаре в Скиту,
отправил ободряющую радиограмму, пообещав помочь со строительством нового
дома, но она, естественно, не дошла, потому что радиостанция сгорела.
Сейчас он не глядя принял весенний отчет, расспросил для порядка о
положении дел с охраной, приказал выдать все причитающиеся деньги, однако
Ярослав почувствовал, что директора что-то волнует. И он ищет, с какой бы
стороны зайти и в каком свете все выспросить.
- Что это у тебя за девицы в Скиту поселились? - доверительно спросил
директор, будто между прочим.
- Сестры, - таким же тоном ответил Ярослав.
- Ну ты молодец! - изумился директор. - Весь в меня! Я когда в твоем
возрасте был, тоже говорил... Но чтоб так?! Сестры, ничего себе! Сразу
девять сестер? Или, говорят, стало уже одиннадцать!
- Одиннадцать, - невозмутимо уточнил Ярослав.
- Ты что, рехнулся там? Ладно бы одна какая приехала. Понимаю, дело
молодое... У меня заповедник для лебедей, а не для... женщин.
- А жаль! - уже с порога бросил Ярослав.
- Что жаль? Что тебе жаль?
- Что только для лебедей.
Теперь следовало ждать скорой инспекции, директором двигала не моральная
щепетильность, а обыкновенный мужской интерес: парень живет под одной
крышей с женщинами, и ничего там не происходит?
В Стране Дураков стабильно получала зарплату только милиция.
Гармонисты-милиционеры разгуливали среди веселья с дубинками, наручниками
и гармошками... Майор Щукин, как и положено начальнику, был в одной
рубашке с погонами и однорядкой на животе, он догнал Ярослава в торговых
рядах, припер гармошкой к прилавку.
- Ну, как живешь, погорелец? Что новенького-то?
- Жду, когда поджигателей поймаете, а у вас тут праздник, - отпарировал
Ярослав. - Ловить некогда, гуляете.
- Да и ты там, слышно, не особенно-то заскучал!
- Некогда, строю новый дом, каменный...
- Если гарем завел, надо каменный, чтоб жен не воровали! - ухмыльнулся
гармонист в погонах.
- Ну да, на милицию-то надежды нет!
- Ты вот что, парень, - обиделся Щукин, - собери паспорта, принеси в отдел
и всех зарегистрируй. Паспорта-то у твоих подруг имеются?
В Стране Дураков издали местный закон, по которому все, кто прибыл на
территорию района на срок более трех дней, обязаны были встать на учет в
милиции как иностранные граждане, предварительно заплатив пошлину.
- Не знаю, я не проверял.
- Не зарегистрируешь - приеду сам и проверю, кого ты там пригрел! Говорят,
там бывшие осужденные, даже паспортов нет, одни справки об освобождении.
Ты мне район этим контингентом не засоряй. Приеду - проверю!
Ссориться с милицией особого настроения не было, поэтому Ярослав не стал
задираться.
- Гармошку с собой возьми, - посоветовал он и пошел своей дорогой.
К вечеру он закупил продукты, бензин, загрузил все в свою старую "Ниву" и
готов был ехать в обратный путь, но неожиданно произошла встреча с
хозяином Дворянского Гнезда. Ярослав находился на своей зимней квартире,
когда за забором притормозили два джипа. Сначала в калитке показался
телохранитель, по-хозяйски осмотрел дворик, убедился, что в машине никого
нет, а хозяин в вагончике, и после этого впустил Овидия Сергеевича.
Обычно этот сильный и властный человек умел скрывать свои чувства, однако
сейчас, наблюдая за ним из окна, Ярослав заметил какую-то брезгливость и
тяжелую решимость на его лице.
Будто туча набежала...
Но вошел, как всегда, дружелюбный, радостный и великодушный...
- Братан, дорогой! - распахнул объятия. - Как хорошо, что застал тебя! А
мне говорят, он тут, в Усть-Маеге!
Личная кухарка, без которой он никуда не выезжал, внесла за ним увесистый,
звякающий пакет с торчащим из него зеленым луком, поставила на стол и
принялась разгружать.
Ярослав сдержанно поздоровался за руку, показал на табуретку.
- Только что из Москвы, - продолжал Закомарный. - Три месяца не бывал!.. И
слышу, у тебя терем сгорел! Какая досада!
- Ничего, это к лучшему, - проговорил Ярослав, испытывая недовольство. -
Построю новый... Спасибо за соболезнование!
- Ты куда-то спешишь?
- В свои пенаты...
- Погоди. Сядем поговорим! Давно не виделись! - Овидий Сергеевич
подтолкнул кухарку, уже разливающую виски. - Давай скорее! И выметайся!
- Как-нибудь в другой раз, - вознамерился было отказаться Ярослав, но
Овидий Сергеевич был не из тех, кому отказывают.
- У нас есть что сказать друг другу. И о чем спросить, - заинтриговал он и
дождался, когда исчезнет служанка. - Знаю, у тебя есть подозрения, что дом
подожгли мои люди, так? После того как у тебя в гостях побывала девушка по
имени Юлия... Так вот, должен сказать тебе, что это правда...
Ярослав непроизвольно сел. То же самое сделал и Закомарный, подняв
пластмассовый походный стаканчик.
- Я все выяснил, провел следствие и допросы с пристрастием. Поджег мой
человек, фамилия Догаев. Ты его видел, чернобородый такой... Давай выпьем!
За встречу, что ли...
Теперь было ясно, отчего Закомарный шел в вагончик чернее тучи:
признаваться в таких вещах для самолюбивого человека тяжело. Ярослав
чокнулся с ним и выпил.
- Понимаешь, он с кавказскими кровями, парень горячий и ревнивец -
страсть! - закусывая зеленым перцем, сообщил Овидий Сергеевич. - Юлия у
него - объект поклонения, года два ездит с ней... в командировки. А она
его дразнит, держит как прислугу. Понятно, девушка с претензиями,
избалованная... Вот он и запалил твой дом сгоряча.
- Я подумал, он ее жених, - сказал Ярослав.
- Ну да! Он иногда представляется женихом. Только у Юлии жених сейчас
заграницей живет, русский. А этот губу раскатал...
- Как ее настоящее имя? Юлия или Елена все-таки? Овидий Сергеевич такого
вопроса не ожидал, чтобы не показать виду, стал разливать виски, тянул
паузу.
- Вообще-то, Елена... Она не любит это имя... Но это все ерунда, Ярослав.
Давай решать, что делать. Есть два предложения: первое - я полностью
возмещаю убытки, восстанавливаю дом, в... как скажешь. В течение,
допустим, двух месяцев. Строительную бригаду и материалы завожу завтра же.
И выплачиваю тебе моральный ущерб - сумму назовешь. Второй вариант - выдаю
тебе Догаева. Что называется, головой, как раба. И делай с ним что хочешь.
Можешь в цепи забить и держать вместо собаки, можешь камень на шею и в
озеро - твоя воля.
- За поджог дома - смерть.
- Хороший закон.
- Хороший, потому что неписаный. А в России-то беспредел, вот он и
расслабился...
- А где он сейчас? В Греции вместе с Юлией?
- Почему - в Греции? - напрягся Закомарный. - Кто сказал - в Греции?
- Не знаю, - сам себе удивился Ярослав и потряс головой.
- Нет, погоди! Кто тебе сказал? С чего ты взял, что в Греции? - Закомарный
покосился на дверь, за которой скрылась кухарка.
- Никто не говорил! Почему-то выскочила Греция...
- Смотри, выскочила... На Канарах они, отдыхают в свое удовольствие.
Вернее, отдыхает Юлька, а этот при ней, служит.
- Когда же они приедут?
- А кто их знает? Девушка непредсказуемая...
- Как же мне его на цепь посадить? - Ярослав взял стаканчик. - Например, я
хочу завтра его видеть на цепи?
- Вызову - прилетит!
- И бросит Юлию на Канарах?
Закомарный опять сделал паузу, выпил и закусил.
- Юлька должна ехать к своему жениху послезавтра, в Скандинавию.
- Она же непредсказуемая! Вдруг не поедет?
- Все может быть... Поэтому советую тебе воспользоваться первым вариантом
- и дело с концом. И правда, Юлька взбрындит, а я Догаева вызову сюда...
- Нет, первый вариант не годится, Овидий. - Ярослав тоже опрокинул
стаканчик и посмотрел Закомарному в глаза. - Только на цепь. И пусть
вернет мне то, что похитил.
- А что? Он еще и похитил что-то?! - возмутился хозяин Дворянского Гнезда.
- Иконы. Тридцать четыре. Те самые, что тебе нравились... Неужели не
показал тебе?
- Вот сволочь! Ничего не показал!.. Но куда можно спрятать такое
количество? Ладно, одну-две, а то всю галерею!
- В Дворянском Гнезде палат много, - усмехнулся Ярослав. - Говорят, там
подвалы - полк можно спрятать.
- Все выясню и доложу! - поклялся Закомарный. - Сам обыск сделаю! Ах,
стервец, еще и воровством занимается!
- На цепь его, гада!
- Воля твоя, но разумнее восстановить дом. - Он начал отрабатывать назад.
- Мы же не кавказцы, чтобы рабов держать.
Закомарный был заранее уверен, что Ярослав проявит благородство,
откажется, и теперь, чтобы вытащить из него истинную цель встречи,
следовало стоять на своем.
- На цепь! - пристукнул кулаком Ярослав. - Мне нравятся их неписаные
законы!
- Нет вопросов, - тут же согласился Закомарный. - Как скажешь.
Любопытно было, как вывернется из этой ситуации всесильный хозяин
Дворянского Гнезда. Не станет же он отдавать в рабы своего человека?
Между тем Овидий Сергеевич встал и откланялся. На его джипах включились
сирены и проблесковые маячки - народ Страны Дураков перекликался на улицах
пением гармошек, как перелетная стая птиц... Ярослав сидел в
замешательстве, перебирая в памяти детали их разговора. Вырисовывалось
одно: Закомарный не хочет портить отношений и готов на все. Только вот
зачем откровенно врет, что Юлия сейчас на Канарах? Ярослав о Греции сказал
машинально, но каким-то чудом угадал, и Овидий Сергеевич стал тут же
допытываться, откуда утечка секретов Дворянского Гнезда. Неужели
опасается, что Ярослав бросится разыскивать ее?
От двух стаканчиков виски в голове приятно шумело. В другой раз можно было
бы проскочить мимо поста ГАИ, но сегодня праздник в Усть-Маеге, и милиция
открыла охоту на дураков. Останавливать и проверять будут всех подряд.
Тем более со Щукиным натянутые отношения...
Он убрал со стола, недопитое и недоеденное сложил обратно в пакет,
выбросил на свалку, затем снял сапоги и не раздеваясь лег. После трех ночи
поселок успокоится, пост ГАИ снимется, вот тогда можно ехать...
Ярослав нащупал в кармане свой талисман и незаметно уснул...
3
Сначала ему показалось, что это сон: у постели очутился пожилой человек в
пестром спортивном костюме и бейсболке. Он сидел в самодельном кресле из
оленьих рогов и смотрел на спящего. Второй стоял у двери, поигрывая
брелком от ключей.
- Доброе утро, Ярослав Михайлович! - весело поздоровался пожилой. -
Простите за вторжение, но вы не заперли дверь. А спите так крепко - не
достучаться.
Это было вранье чистой воды: Ярослав отлично помнил, что дверь закрывал на
замок, да и спал он чутко, иногда просыпаясь от шума на улице. Фанерные
стенки пропускали все - холод, звуки, ветер и даже дождь...
- Не волнуйтесь, все в порядке, - поспешил успокоить незнакомец и подал
удостоверение. - Есть необходимость побеседовать с глазу на глаз. Но вы же
известный отшельник, так что хотел уж ехать к вам в Скит. Да вот повезло,
сами явились...
Это была служба внешней разведки, а фамилия незваного гостя в чине
полковника птичья - Скворчевский.
- Чем обязан? - Ярослав встал с постели и натянул сапоги.
Гость выдержал долгую паузу, давая понять, что разговор будет нескорый.
- Пока ничем, Ярослав Михайлович, - проговорил он. - Пока ничем, да...
Надеюсь, впоследствии появится некоторая... взаимная обязанность.
Глубокосидящие и сближенные к переносице глаза придавали Скворчевскому вид
пытливого, лукавого и вместе с тем решительного человека.
А у двери все еще стоял второй гость, то ли охранник, то ли водитель.
- Принесите нам кофе, - попросил его полковник. - И, пожалуйста, мой кейс
из багажника!
Едва напарник удалился, Скворчевский закинул ногу на ногу и сцепил тонкие
пальцы на колене.
- Не стану интриговать, Ярослав Михайлович... Полагаю, вы наслышаны о
нашей службе? Как выпускник Института международных отношений?
- Разумеется, - усмехнулся Ярослав.
- Кстати, как получилось, что вы оказались здесь? С отличием закончить
институт, отслужить в армии и оказаться тут? Вместо дипломатической
карьеры - научный сотрудник заповедника? Вместо посольского приказа -
Скит? Кто вас сюда затащил?
- Это для вас важно? - попытался уклониться Ярослав, стараясь угадать, что
этому непрошеному гостю надо. - Почему всех интересует одно и тоже?
- Да нет, простите, это к слову... Обыкновенное житейское любопытство.
Готовили себя к дипломатической карьере, а в результате...
- В результате я получил повестку и оказался в армии.
- Странная история, - заключил гость. - Скажем -так, редкостная. Кому-то
вы не пришлись по вкусу... Или наоборот, пришлись... Ну, будем считать то
дело - делом случая. Но сейчас-то все позади. К тому же вы - не
специалист, не биолог, не зоолог, чтобы здесь работать.
- А я самоучка. Хотя вам известно, в МГИМО защищал дипломную работу по
международным экологическим проблемам.
- Это нам известно. - Скворчевский негромко рассмеялся. - Да, скажу прямо
- собирали на вас досье. Присматривались к вам... В нашей работе нет
случайных людей с улицы, думаю, вам это понятно.
- Безусловно, - проронил Ярослав. - А любопытно было бы взглянуть на
собственное досье! Где отмечен каждый твой шаг, поступок, мысль,
высказанная вслух.
- И даже невысказанная! - заметил веселый гость.
- Но в это я не верю!
Помощник полковника принес термос с кофе и кейс, по-хозяйски достал чашки
на кухне, разлил и тут же удалился.
- Так хочется поразить ваше воображение, - признался Скворчевский. - Но
пока не время. Вы же догадываетесь, Ярослав Михайлович, зачем я пожаловал,
зачем разыскал в глуши забытого селенья. Только не говорите, что имеете
хорошую работу, зарплату, возможность заниматься наукой и довольны
сегодняшним положением. Вас же ничего здесь не удерживает?
- Мне здесь хорошо, - просто сказал Ярослав. - Есть все возможности, в том
числе заниматься наукой. Особенно когда остался единственным научным
сотрудником. Все темы мои.
- Полно вам! Огородом вы там занимаетесь, а не наукой! Морковку
выращиваете для зверушек. Ну, еще иконы пишете... Но тоже дилетантство.
- А вы их видели? Иконы?
- Нет, но слышал. Говорят, начали еще в студенчестве. У вас тогда прозвище
было - Затворник.
- Не Затворник, а Сезанн, - поправил Ярослав.
- Да, что-то в этом роде... Не понимаю, для вас звание Пилот звучит куда
лучше.
- В таком случае нечего возразить. Как всегда, ваша служба лучше знает,
что человеку нужно.
- Вот это уже правильно. Поэтому хочу предложить работу за рубежом. Скажем
так, специфическую работу, по нашему профилю, но с учетом образования и
знаний в области природопользования. Разумеется, не сразу, через год-два...
- Экономическая разведка? - усмехнулся Ярослав. - Сперва строительство
дорог в Нечерноземье, бульдозеры и скреперы, солдаты из казахских аулов,
вечно пьяные командиры...
- Не спешите, - мягко прервал Скворчевский. - Жанр иной. Это же не
армейская служба...
Можно было сразу от всего отказаться, однако Ярослав знал, что разведку
никогда не удовлетворит прямой отказ, ибо, прежде чем устраивать подобную
вербовку, отмерено не семь, а добрых сорок раз, и теперь этот полковник
явился сюда, чтобы один раз отрезать.
Подобное предложение уже было однажды, когда Ярослав только что получил
диплом. Правда, тогда к нему пришла женщина и после недолгих разговоров о
планах на жизнь посоветовала дать согласие на учебу в специальном центре
подготовки - о работе еще речь не велась, и когда он отказался, то спустя
месяц получил повестку из военкомата и отслужил от звонка до звонка как
офицер-двухгодичник.
В общем-то, правильно сделал, иначе бы не увидел настоящей России...
- Между прочим, у меня была не совсем и плохая служба, - заметил Ярослав.
- Иначе как бы я попал в эти края?
- Ну да, бульдозеры, скреперы, пьяные командиры... И Страна Дураков! А я
предлагаю соответствующую вашей неординарной личности. - Скворчевский
понизил голос: - Разумеется, вам придется пройти специальную подготовку,
поработать сначала в пределах Государства Российского. Понимаете, о чем
говорю?
- Не совсем, - признался Ярослав. - Например, в чем конкретно будет
заключаться моя работа? Добывать секретную информацию? Грубо говоря,
шпионить в стане вероятного противника?
- Ну-ну, не так сразу! - засмеялся Скворчевский. - И напрасно
иронизируете. Россия открыта сейчас всем ветрам, кого только не заносит в
нашу отчизну. И вы, как патриот, должны это понимать. Начнете с малого, а
там посмотрим.
- Заманчивая перспектива... А если не соглашусь? У вас больше нет рычага
давления. Второй раз строить дороги не отправите.
- Почему вы решили, что это мы загнали вас в армию? - возмутился
Скворчевский. - Откуда такое убеждение? Я официально заявляю: наша служба
к этому не причастна, никаким образом. Да, я знаю, с вами имел беседу наш
сотрудник... Повестка после этого - чистое совпадение! Мы узнали об этом
спустя полгода. Кто вас туда упрятал - до сих пор загадка. Военкомат,
который призвал, утверждает, что вы доброволец, но нет ни заявления,
ничего... Мы еще будем разбираться с этой историей.
- Хорошо, считайте, что поверил, - перебил его Ярослав. - Но сейчас я не
намерен покидать эти края. Мне здесь хорошо. Так что...
- Не спешите! - остановил Скворчевский. - Вам и не придется покидать эти
края. По крайней мере в течение года-двух.
- Как это понимать?
Гость встал, побродил по убогому жилищу, посмотрел фотографии лебединого
базара на льду, спросил:
- В каких вы отношениях с Овидием Сергеевичем Закомарным?
- В каких? - напрягся Ярослав. - А можно считать, ни в каких.
- Но он заезжал к вам сегодня... то есть вчера вечером?
- Это ничего не значит. Я не люблю новоиспеченную буржуазию.
- Потому мы к вам и обратились. Люблю, не люблю - это все область чувств.
Вы же понимаете, наш интерес к этой фигуре не случаен. Полагаю, и у вас за
время знакомства возникло множество вопросов, связанных с соседом, с
населением его Дворянского Гнезда... Не так ли, Ярослав Михайлович?
- Да, пожалуй, так, - согласился он.
- Например, вы никак не можете объяснить себе, с какой целью он отдал
приказ своим людям сжечь ваш дом в Скиту, - продолжал Скворчевский,
разглядывая жилище. - А потом предложил выстроить новый. Нелогично,
правда?.. Или почему, например, проявляя внимание к вам, одаривая дорогими
подарками, он не подпускает вас к своей усадьбе и запрещает своим людям
вступать с вами в контакт. Странно, да?
- У него, наверное, свои принципы общения с соседями, - предположил
Ярослав, чувствуя какую-то неясную угрозу.
- Вот и нужно выяснить, что это за принципы.
- И я этим должен заниматься?
- Совершенно верно. Пока да, пока нужно всего-то навсего сблизиться с ним,
войти в круг людей, которых впускают в недоступное Дворянское Гнездо. Вам
ведь и самому хочется посмотреть, что там происходит.
- Особого желания нет. Да и возможностей...
- Есть. Есть! - убедительно сказал Скворчевский и сел напротив. - И
возможности будут. Вам нужно согласиться, чтобы Закомарный восстановил ваш
дом. Вы же отказались от этого, решили взять в рабство поджигателя? За то,
что иконы ваши украл? Я понимаю, это от гордости, но сейчас следует
поступить из соображений стоящей задачи. И она не так уж и сложна...
Кстати, не припомните, что произошло в ваших отношениях накануне пожара?
Вы же не ссорились?
Ярослав нащупал в кармане талисман, сказал сдержанно:
- Нет, не ссорились. И ничего особенного не произошло.
- Хорошо бы вспомнить все детали. Самые незначительные, на ваш взгляд.
Может быть, вы нарушили принципы вашего соседства?
- Вроде бы нет...
- Вы же наблюдательный человек! И память у вас отличная.
Разговор с Закомарным он мог каким-то образом прослушать, но знать
что-либо об их встрече с Юлией - вряд ли: посторонних в заповеднике не
было, и из егерей никто не приходил в Скит...
- Не могу сказать... Все как обычно, я ушел на Ледяное озеро и на
следующий день ночью увидел зарево.
- Но это же явно: Закомарный хотел наказать вас таким способом, выжить из
заповедника, - подсказал Скворчевский. - Вы ему стали мешать, вторглись в
какую-то запретную Область, увидели то, что не положено видеть.
- Что я мог увидеть? От Скита до Гнезда - тридцать километров по прямой.
- Например, вот этого человека. - Гость выложил перед ним фотографию. -
Посмотрите, не встречали его накануне?
На снимке был дядя Юлии - тот самый, что приехал за ней ночью на катере.
- Не встречал, - заявил Ярослав. - В это время всякое движение в
заповеднике запрещено.
- А как же девушка? - спросил Скворчевский и улыбнулся. - Была же у вас
девушка?
- Она и сейчас есть. И не одна. Он знал о "гареме", но при этом ничего - о
Юлии. И крыть ему было нечем, убрал в кейс фотографию.
- Хорошо, Ярослав Михайлович. Мы несколько отвлеклись... Итак, вам следует
поехать в Дворянское Гнездо, встретиться с Закомарным и отказаться от
прежнего решения. Пусть он восстанавливает дом.
- Что-то я не совсем понимаю...
- Что именно?
- При чем здесь внешняя разведка?
- А, вот вы о чем... Я могу вам приоткрыть дальнейший ход действий при
условии, если вы подпишете предварительное согласие на наше
сотрудничество. Сами понимаете, все связано с государственными
секретами... - Он добыл из кейса бумагу. - Конечно, это формальность, но
обязательная.
- Я не давал согласия.
- Надеюсь, дадите!
- Должен огорчить вас...
- Вы не спешите, Ярослав Михайлович, обдумайте предложение, а также
оцените ситуацию, в которой находитесь.
- Пожалуй, ваша работа мне не подходит.
- Нет, поймите правильно! - вдруг спохватился Скворчевский, - Это всего
лишь первый этап нашего сотрудничества. У вас впереди отличная перспектива
работы за рубежом, но прежде надо пройти соответствующую подготовку...
- К сожалению, это меня не привлекает. Скворчевский спрятал бумагу и
достал новую.
- На вашем месте я бы не делал таких резких шагов. Ситуация у вас сейчас
щекотливая, не так ли? Подумайте и дайте мне знать вот по этому телефону.
- Он показал бумажку с цифрами. - Допустим, через два дня?
Ярослав отрицательно помотал головой:
- Нет, я уже сказал.
- То есть отказываетесь?
- С вашего позволения, да.
Полковник побродил вдоль фанерных стен, глядя себе под ноги, снова сел и
налил кофе.
- Мне показалось, мы найдем общий язык, Ярослав Михайлович.
- Это вам показалось.
- Не советую упрямиться, - жестко произнес Скворчевский. - Рычагов,
говорите, нет? А что за гарем вы там завели? Вы знаете этих женщин? Хорошо
знаете? А вот у меня есть сведения, что среди них есть преступницы,
находящиеся в розыске.
- Таких нет! И знайте, никого в обиду не дам! И не смейте трогать!
- Ну-ну-ну!.. Никто их трогать не будет. Живут, ну и пусть себе живут. Мы
же не звери... Если девушки ушли в хиппи, значит, есть причины,
заболевание общества. На Западе в этом не усматривают преступления. Я имею
в виду только ваш моральный аспект. Узнает ваша матушка, что живете сразу
с... одиннадцатью женщинами, - как отнесется к этому? Наверное,
расстроится. Вы же не мусульманин?
- Пусть это вас не тревожит, - отрезал Ярослав. - В отношении морали... Не
вам говорить. Женщины пришли жить в Скит, а не со мной.
- Да, чуть не забыл! - спохватился Скворчевский. - Ваша мама... Она в
монастыре?
Сказано это было без всякого намека, но Ярослав вдруг напрягся: почему он
спросил о матери? Все-таки ищет рычаг?..
- Странно, образованная, светская женщина, талантливый ученый, доктор наук
и вдруг - в монастырь, в уединение. У вас это наследственное?
- Это произошло не вдруг, - проговорил Ярослав сдержанно. - Она давно
решила уйти от мира. И когда я вернулся из армии, приняла пострижение.
- Как же теперь ее зовут? После пострига, насколько мне известно, получают
другое имя?
- Простите, полковник, это не относится к делу никоим образом, - отрезал
Ярослав. - Зачем вам ее новое имя?
Скворчевский вскинул свои пытливые глаза, поднял брови:
- Бог с вами, Ярослав Михайлович! Что вы подумали? Я же чувствую, что вы
подумали!.. Я спросил о матери только из соображений... дополнительной
информации, так сказать.
- В досье?
- Если хотите - да! А вы подумали черт-те что.
- Запишите: ее зовут теперь мать Илиодора. Скворчевский принял это к
сведению, порылся в кейсе и добыл какой-то бланк.
- Извините, Ярослав Михайлович, но вам нужно расписаться вот здесь. Это
подписка о неразглашении конфиденциальной беседы. Ничего не поделаешь,
режим секретности.
- Подписывать ничего не буду, - заявил Ярослав, раздражаясь от казенного
тона Скворчевского.
- Но почему? Это чистая формальность.
- Тем более... Не хочу оставлять автографы в собственном досье.
Тот помедлил, с сожалением спрятал бланк, дернул плечами.
- На нет, как говорят, и суда нет... Жаль, из вас вырос бы хороший
разведчик.
Скворчевский как-то проникновенно жал руку на прощание и так же смотрел в
глаза...
Ярослав вышел на улицу проводить непрошеных гостей. Их машина стояла за
территорией, приткнувшись к придорожным кустам. Было раннее утро, солнце
обозначилось на горизонте, от реки тянуло туманом и прохладой.
Скворчевский сел на заднее сиденье, хлопнул дверцей, Ярослав спрятался за
створкой ворот и прильнул к щели между досок. "Волга" с затемненными
стеклами, тихо поуркивая двигателем, медленно покатилась мимо и скоро
исчезла за углом.
Гадостей от этих гостей можно было ожидать всяких, поэтому, вернувшись в
свой домик, Ярослав тщательно обследовал кресло и журнальный столик, затем
стены и двери: могли всадить "жучка" куда угодно. Иначе бы откуда ему стал
известен разговор с Закомарным? Наконец волнение и шпионские страсти
понемногу улеглись, Ярослав побрился под умывальником, сполоснул лицо и
начал собираться в дорогу. Отключил газ, воду, электричество - очень уж
ненадежной была проводка, - запер домик и сел за руль своей "Нивы".
Предложение работать во внешней разведке было не удивительным, в какой-то
степени закономерным; в эту службу вербовали из Института международных
отношений и с факультетов журналистики. Бывало, что кто-то из сокурсников
как-то незаметно исчезал с горизонта, и более человека никто не встречал.
Мало того, из студенческих альбомов вдруг пропадали фотографии, а то и
письма, если таковые были. Скорее всего менялись имена и фамилии, человек,
как химически пассивное вещество, растворялся в этой кислоте без остатка,
и скоро даже лицо было трудно вспомнить. И работа, с точки зрения
Ярослава, не казалась унизительной или недостойной. Каждому свое. Один в
состоянии вести двойную жизнь, вечно держать себя под многократным
контролем, растворяться, другой - нет. Но сейчас остался неприятный осадок
какой-то грязи.
Это была не обычная вербовка: Скворчевский искал подходы к Закомарному и,
видимо изучая круг его знакомых, наткнулся на Ярослава...
Вернее, его интересовал не сам хозяин Дворянского Гнезда, а его гости, в
частности дядя Юлии и она сама...
И все-таки он не отступится! С женщинами вряд ли что сделает, они не
такие, чтобы их можно было обидеть или наказать. Но мама!..
После того как Юлию увезли, Ярослав долго искал утешения, усмирения своих
чувств и решил съездить к матери в Свято-Никольский монастырь. Не то что
вспомнил о ней, а почувствовал, что только возле матери, под ее рукой
можно успокоить мятущуюся душу. Это было уже после пожара, и в Скиту,
точнее, в каменном сарае жили женщины - Марианна-пленница, Олеся-зечка,
Марина с Таней и две Надежды - бывшие хиппи. Было на кого оставить
хозяйство, и он сорвался без всякого отпуска, даже директора не
предупредил. С собой взял обгоревшую икону, чтобы показать матери, из-за
кого сердце болит и покоя нет, вместо фотографии...
4
В Малоярославец он приехал на последней электричке, когда ворота монастыря
уже были заперты, а за ними лаял огромный сенбернар. Перелазить через
каменный забор было не то что опасно, а неловко: ничего себе, сын в гости
к матери приехал, да не куда-нибудь, а в женскую обитель. Ярослав
посмотрел на пулевые пробоины, оставленные едва ли не наполеоновскими
солдатами на фасаде ворот, - стреляли по иконе Богородицы и ни разу не
попали! - и пошел вдоль стены: может, есть где ход, через который можно
проникнуть на территорию и там заночевать где-нибудь в развалинах старых
корпусов. И когда вышел к монастырским огородам за стеной возле угловой
башенки, неожиданно увидел в ее узком открытом окне бородатого человека с
сигаретой - явление для женской обители странное, поэтому непроизвольно
остановился.
- Эй, ты что тут бродишь? - окликнул мужчина и пыхнул дымом.
Ярослав решил, что это сторож, и подошел к высокому окошку.
- Понимаешь, брат, я к матери приехал, к матушке Илиодоре, - объяснил он.
- На последней электричке... Ты знаешь Илиодору?
- Знаю, - осторожно проронил сторож. - Но у тебя на лбу не написано, что
ты ее сын.
- Могу показать паспорт, - Ярослав стал рыться в кармане.
- Да ладно, не ищи, - буркнул сторож. - Подойди, посмотрю на тебя...
Он подошел к округлой стене башни и поднял голову. Тот взглянул, хмыкнул и
подал руку.
- Залазь! Переночуешь тут, у меня...
Это оказался не сторож, а какой-то литератор, присланный в монастырь своим
редактором-женщиной, чтобы сделать ремонт в башне и устроить там келью:
жилья в обители не хватало. Редакторша собиралась уйти в послушницы -
надоело выпускать пошлые книжки, и этот литератор теперь отрабатывал за
последнюю свою возможность издать какой-то роман, по его словам такой же
пустой и пошлый. Он походил вовсе не на писателя, а на уставшего,
голодного мужика, который делал все одновременно - говорил, ел салями и
курил сигареты одну за одной.
- А я живу в Скиту, - то ли похвастался, то ли сообщил Ярослав. - В
заповеднике. Вот где рай, вот бы где романы писать.
- Ничего ты не понимаешь, - сказал самоуверенный литератор. - Рай тут, в
женском монастыре. Знаешь, какие они красивые? Я даже по утрам на службу
не хожу, глаз не могу поднять. Стоят в черном, лица белые, а в глазах
печаль и радость. Где еще увидишь, чтоб у женщин была сразу печаль и
радость?
- У меня в заповеднике тоже есть женщины, - признался Ярослав. - И тоже -
красивые...
- В заповеднике, может быть, - литератор доел колбасу, лег на деревянные
нары. - Давай устраивайся и спи. Счастливый, завтра мать свою увидишь...
Ярослав уже засыпал, когда услышал вздох литератора и его полусонный голос:
- У них тут своего священника нет... Приезжает монах из Оптиной пустыни и
служит. Настоятельница говорит, оставайся, мы из тебя батюшку вырастим.
Остаться, что ли?.. Или романы писать?.. Нет, я бы остался, если бы не
такая несправедливость. Говорят, женщина ближе к Богу, а сама служить не
может. Ну, церковные таинства совершать не может. Странно, не понимаю...
Геноцид какой-то. Или чистое иудейство... Почему не может? Рожать может, а
таинства совершать - нет!.. Господь им дал такие способности! Можно
сказать, рядом с собой поставил. Они жизнь творят - вот это таинство...
Разбудила Ярослава матушка Илиодора - литератора в башне уже не было,
погладила руку, посмотрела в глаза.
- Не говори ничего, вижу, - предупредила. - Ничего, это хорошо. Значит,
скоро женишься, и я успокоюсь. Благословляю тебя.
Он молча высвободил икону из рюкзака, развернул ткань от крыла. Матушка
взглянула, перекрестилась.
- Что... Что ты хочешь сказать?
- Это моя невеста, мама...
Илиодора сложила руки крестом на груди, склонилась и поцеловала образ.
- На все Ее воля, сынок... А ты не ошибаешься? Нет? Это ты мне привез?
Огнем освящена, икона-то...
Он промолчал, а матушка взяла икону вместе с тряпицей, поднесла к его
губам.
- Благословляю. Ступай, теперь мне будет легко молиться.
Он приложился к образу, поклонился матери и ушел.
И только когда вновь оказался за воротами монастыря перед расстрелянным
фасадом с Богородицей, вдруг ощутил, точнее, осознал, что утешился...
...Трасса была чистая, редко попадались встречные грузовики, а попутных за
все девяносто километров не пришлось обгонять ни одного. Ярослав любил
ездить ранним утром, когда прохладно и пусто на дороге, машина была
изрядно потрепана и сильно теряла скорость на длинных тягунах, так что
перед каждым подъемом ее следовало разгонять, чтобы выбраться на гору и не
закипеть. Недалеко от свертка на частную дорогу Закомарного впереди
все-таки замаячил тяжелый "КамАЗ" с прицепом, ползущий на подъем по осевой
линии. Можно было бы отпустить его, потянуться до свертка, но Ярослав
выжал хорошую скорость и все-таки пошел на обгон. В черном облаке выхлопа
от грузовика он не сразу заметил выбоины на краю асфальта - пришлось
прижиматься к обочине, - машину тряхнуло, после чего он притормозил и
обогнал грузовик уже на вершине горы...
И это в какой-то степени спасло его, погасило скорость, потому что на
самом дорожном переломе резко и намертво заклинило руль. Сработало
противоугонное устройство в замке зажигания, как если бы вынули ключ -
кажется, послышался даже характерный щелчок. Ярослав машинально ударил по
тормозам - "Нива" под горку быстро набирала скорость, - на миг ощутил
упругую твердость под ногой, но педаль тут же провалилась до пола. Он
качнул педалью тормоза раз, другой, третий - никакого результата! А дорога
уходила вниз по крутому склону с заметным поворотом вправо, к мостику
через ручей, машину утягивало к обочине влево...
Ярослав включил первую передачу, пытаясь тормозить двигателем, и открыл
дверцу. Машину дергало, двигатель трясся и орал на высоких оборотах,
скорость падала, однако колеса уже хватали обочину, и он еще инстинктивно
пытался повернуть руль...
Смерть летела навстречу в виде каменистого склона дороги, но внезапно
перед глазами возник образ Богородицы и закрыл собою последний и страшный
миг...
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1992)
1
К ночи Гелий почувствовал, что начинает задыхаться. Включенный на полную
мощность кондиционер вносил с поверхности какой-то мерзкий, сернистый
запах, словно там уже прогремела ядерная война Гелий позвонил на
центральный пульт, спросил о качестве подаваемого вентиляцией воздуха и
получил ответ, что все характеристики в норме. Тогда он достал
самоспасатель, раздавил ампулу и подышал через маску почти чистым
кислородом - вроде бы полегчало, но закружилась голова.
А во втором часу после полуночи неожиданно вернулся Скворчевский в
сопровождении четырех неизвестных лиц, которых пропустили на объект по
специальному пропуску, о чем исправно доложил дежурный. Карогод молча
выслушал сообщение и положил трубку, снова припав к самоспасателю Через
двадцать минут тот перестал помогать, поскольку был рассчитан на полтора
часа беспрерывного действия, а возможно, от того, что без стука в кабинет
вошел представитель Главкома Скворчевский и попросил подписать пропуск на
вынос груза. Гелий занес ручку над бумажкой и полуслепым от кислородного
голодания взором увидел наименование груза - объект Слухач.
Его возмутило не то, что больного человека превратили в предмет для
похищений- Слухача можно было отдать кому угодно, похоронить или выбросить
на свалку; тихая и глухая ненависть к этому безумцу туманила голову
Карогода. Одолела иная мысль - навредить всемогущему представителю
Главкома. Чем угодно, пусть мелочью. Скворчевский, переодевшись в
специальную голубую униформу, как у Широколобых, мог свободно гулять
туда-сюда через пропускной пункт внутренней охраны, но без подписи
руководителя Центра комендант наружной охраны не выпустил бы за пределы
объекта даже грамм груза: начинал он служить в специальной охранной части
еще при Берии и потому был честен, тверд и туп, как бульдог.
Это был единственный оставшийся в руках рычаг власти. Он лучше, чем
самоспасатель, влил в Гелия силу и вольное дыхание. Разумеется,
представитель мог бы преодолеть и такой заслон, но потребовалось бы не
менее полусуток, чтобы изменить строжайшую инструкцию по вносу и выносу
предметов на суперсекретный объект. А этого было достаточно для наказания.
- Вынос запрещаю, - с удовольствием провозгласил Карогод и отшвырнул
бумажку. - Груз вернуть на место.
- Есть особое распоряжение Главкома, - предупредил Скворчевский, подавая
еще один документ. - Слухач должен быть изъят из Центра.
- Я не возражаю, изымайте.
- Подпишите документы.
- Не буду, не имею права.
- Даю вам такое право' Как представитель Главкома.
Играть циничного и тупого самодура было сейчас даже приятно.
- Есть инструкция. Вам, как человеку постороннему, категорически запрещено
вносить и выносить любые предметы. И проходить только через спецконтроль.
- Расцениваю это как месть, - угадал Скворчевский и улыбнулся. - Только не
понимаю за что? Чем я навредил вам? Кажется, мы находили общий язык,
надеюсь, и в дальнейшем будем находить его, не так ли? Прошу заметить, я
пришел в ваш Центр не на день и не на месяц. Нам придется много и
плодотворно работать... бок о бок. Я буду вас курировать. Признайтесь
откровенно, вы мне мстите?
- В какой-то степени - да, - сдался Карогод.
- Отчего это происходит с вами? Чем продиктовано?.. Не нравлюсь вам как...
начальник?
- Сам не знаю почему! - взметнулся Карогод. - Какая-то внутренняя
неудовлетворенность, неудобство, сомнения...
- Благодарю за откровенность. В таком случае, постараюсь утешить и
сообщить замечательную деталь. - Голос Скворчевского зазвучал вкрадчиво. -
Знаете ли вы, Гелий, благодаря чьим стараниям вас назначили руководить
этим Центром? Кто вас избрал из числа многих и многих претендентов?
- Уж не вы ли? - ухмыльнулся он.
- А кто готовил вас к этой нелегкой работе? В течение целого года? Кто
управлял вами, разрабатывал проект реорганизации Центра, определял его
новые направления и перспективы, о которых вы пока еще и не подозреваете?
- Абсурд! Не верю!.. Я наблюдал за вами и убедился: вы никогда здесь
раньше не бывали. К этим секретам империи вас не подпускали! Как же вы
могли готовить, управлять, определять?
- Не спешите! - засмеялся представитель. - Да, я действительно здесь не
бывал, и к секретам не подпускали... к играм маразматиков из Генштаба. Но
они и не нужны были мне! Я преследовал свои интересы, и потому выбрал вас.
Понравились мне как специалист, как руководитель специальных космических
проектов... И как мужчина, не скрою. Среди ученых Центра... которых здесь
называют Широколобыми, таких нет. Они оригинально мыслящие исполнители, не
более. У них утрачено мужское начало, которое я увидел в вас, Гелий.
- Да вы же раньше меня не видели!
- Видел, - многозначительно вымолвил Скворчевский. - И в самых разных
ситуациях и... позах.
- Как это понимать? Подсматривали?
- Нет, что вы!.. Просматривал видеопленки. По долгу службы. Особенно мне
понравился недавний эпизод, когда вы... развлекались со своей подчиненной
в блоке номер триста семь. Ее фамилия Суглобова, не так ли? Дочь генерала
Суглобова.
Карогод готов был схватить себя за глотку: значит, в тот момент камеры в
жилище Слухача были включены! И кто-то записал все на пленку...
- Пришьете мне аморалку? Пожалуйста...
- Помилуйте, Гелий! - Скворчевский замахал руками. - Ни в коем случае!..
Напротив, мне понравилась ваша экспрессия, напор, ярость. И я еще раз
убедился, что выбор сделан правильно. Сильное мужское начало.
- Это что, так важно для будущей реорганизации?
- Это важно всегда! Мне требовался руководитель Центра, имеющий ваши
качества. И я его нашел.
- Если вы на самом деле приложили руку к моему назначению, то, должен
сказать, сделали ошибку. В этих подземельях я все время испытываю одышку,
кислородное голодание...
- Пройдет, ваш организм еще не адаптировался к среде.
- И по поводу мужественности...
- Что по этому поводу? - Скворчевский сделал шажок вперед.
- Это получилось всего раз... И только в блоке триста семь.
- Я не требую оправданий!
- А я и не оправдываюсь... Если хотите знать, это был эксперимент. Однажды
получилось, а в другое время... мне не хочется женщин. Они не возбуждают.
- Потому что женщины - мерзость, правда? Гелий взглянул на него, мысленно
согласился, но отвечать не стал.
- Выпить хочется, - проговорил он. - С удовольствием бы принял стакан. Или
два...
В голубой униформе Скворчевский походил на голубого Широколобого. И
задница такая же круглая, женская...
Он перехватил взгляд и неожиданно вильнул бедрами, переступив с ноги на
ногу, спросил:
- Что вы хотите сказать? Почему так смотрите?
- Ничего... Вы слишком значительная фигура. С вами нельзя ни выпить, ни...
поговорить.
Представитель Главкома улыбнулся и вальяжно сел на стул - на одну ягодицу.
И словно забыл о Слухаче...
- Можно... Можно слегка выпить и... поговорить. О чем? Предлагайте тему!
А Карогод на миг представил, как Широколобые играют в "паровозик", и
почувствовал, что не питает к этому прежнего отвращения. Было любопытно:
как это у них получается?
- Или сначала в самом деле... немного выпить? У меня наверху есть коньяк.
Это в раздевалке, где суровые охранники заставили меня снять все... Да-да!
Все, до последней вещички! И еще... - Скворчевский снова хихикнул. -
Сделали, конечно, позорный, но любопытный досмотр! Да, заставили руками
развести ягодицы!
Гелий не заметил, как у него прекратилась одышка, в груди потеплело и по
телу разлился легкий ток, словно он только что выпил стаканчик хорошего
коньяку.
- Это обязательный досмотр, - проговорил он немеющим языком. - Чтобы не
пронесли ничего...
- Помилуйте, Гелий! Что я могу пронести между своих ягодичек? Право, это
место вовсе не для того, чтобы проносить... запрещенные вещи!
Он протянул руку и осторожно погладил запястье Карогода.
И тот внезапно для себя ощутил, что это приятно. Прикрыл глаза...
- А вам? Вы тоже проходите такой досмотр?
- Нет, не прохожу...
- Напрасно! Скажу вам, это забавно, оригинальные ощущения, когда суровые
мужчины... смотрят, нет ли запрещенных предметов.
- Пожалуй, я подпишу пропуск, - согласился Гелий, не поднимая век. - И
куда же теперь поедет наш Слухач? Мне нужно указать маршрут в накладной.
- Ах, оставьте...
- Это совсем не трудно. Только маршрут переброски... Иначе не выпустят
эти... жлобы наружной охраны.
- Какие же они жлобы? Солидные мужчины, как вы, Гелий. Только вы тоньше,
нежнее в чувствах.
Карогод придвинул к себе бумаги и подрагивающей рукой взял авторучку.
Скворчевский зашептал на ухо:
- Слухач поедет в Штаты. Только вы не пишите об этом.
- В штаты? Какие штаты?
- Разумеется, в Соединенные... Мы его передадим. Согласно договору, - и
погладил руку у локтя. - Укажите любой пункт, это не имеет значения, не
правда ли?
- Еще бы фамилии сопровождающих...
- Уверяю вас, его есть кому сопровождать, надежные парни из морской
пехоты. Слухач тоже был моряком... Найдут общий язык. Он говорит
по-английски?
- Фамилии нужно вписать...
- Гелий, пишите любые... У вас есть тут ванная комната?
- Да, вон та дверь...
Скворчевский спрятал подписанные документы в карман и подал руку.
- Если мы... вместе пойдем и освежимся?
- С удовольствием... Становится душно, отчего-то бросает в пот.
- Меня тоже всегда... бросает в пот, - признался представитель и пошел к
ванной, на ходу расстегивая куртку. - Вы потрете мне спинку, Гелий?
Будто под гипнозом, Карогод двинулся следом за ним, не отрывая взгляда от
обтянутых голубым полотном ягодиц, и натолкнулся на торец открытой
Скворчевским двери. Ударился подбородком, так что из глаз брызнули искры...
И сквозь них заметил участливо-испуганное холеное и бабье лицо.
Крик вырвался откуда-то из области солнечного сплетения; крик ужаса и
омерзения. А в голове языком беззвучного пламени восстала единственная
мысль - Боже Правый!
Пересиливая брезгливость, Карогод со всей силы толкнул в спину
Скворчевского и плотно закрыл дверь, защелкнул наружный шпингалет. И
подломившись, упал на колени, схватил, измял свое лицо...
- Боже Правый! Что же это?! Затмение... Он вспомнил пророчество Матки и
еще раз ужаснулся, на сей раз от того, что был предупрежден юродивым и
забыл об этом. Забыл! Хотя надо помнить его слова каждую секунду!
Отполз от двери, за которой нежно постукивал пальчиком Скворчевский, и
ощутил твердое желание убить его. Пистолет лежал в сейфе с кодовым замком.
Жесткими, непослушными от бешенства руками Гелий покрутил фишки, выставил
цифры и потянул ручку - что-то не так. Проверил, нашел и исправил ошибку,
но сейф не открывался. Искать еще одну уже не хватало ни выдержки, ни
дыхания - мощный спазм перехватил горло, лицо наливалось кровью, в голове
зазвенело. Хапая воздух ртом, Гелий побрел к двери, еще раз ударился,
теперь о стену. Ощупью, будто во тьме, он наконец отыскал выход и
вывалился в коридор.
- Боже... Правый...
Чужой, сиплый голос показался ему громовым. Гелий понял, что нельзя
разговаривать, тем более произносить имя - Бог. Это пришло как откровение:
словно кто-то незримый и вездесущий подсказывал ему - нельзя! Погаными
устами касаться этого имени нельзя! Не смей!
Без оглядки, опасаясь превратиться в соляной столп, Гелий двинулся вперед,
не соображая, куда идет и зачем, чувствуя лицом едва уловимую струю
свежего воздуха среди смрадной вони подземелья. Мимо него проходили
Широколобые, женщины-связистки и монтажники из ремзоны, однако теперь все
стало безразличным - только бы не потерять эту путеводную, воздушную нить.
Ему казалось, что сквознячок этот тянется с поверхности земли и что он
скоро выйдет на открытый воздух, но вскоре Гелий очутился перед комнатой,
где помещался юродивый Прозоров. И тут он открыл загадку воздушного
потока, вернее, нашел исток: вокруг двери медленно вращалось отчетливо
видимое колесо, круг, сотканный из марева, и космы этого зримого воздуха
срывались с его периферийной части и, подхватываемые смрадной вентиляцией,
разносились по галерее.
Карогод вошел в это коловращение и тотчас же почувствовал головокружение,
словно хватил кислорода. Оно было приятным, убаюкивающим, но тот же
вездесущий вселил, ввел, как инъекцию, чувство опасности - нельзя! Еще
немного, и сгорят, обуглятся легкие, полопаются сосуды... Гелий всунул
карточку-ключ и головой боднул дверь, вываливаясь из опасного круга...
Юродивый стоял у противоположной стены и, словно дирижер, вращал руками,
вздымая все выше и выше звук незримого оркестра. Делал это легко,
самоуглубленно, прикрыв глаза от удовольствия, и потому не увидел Гелия. А
тот у порога повалился на колени, протянул руки:
- Спаси, Матка! Спаси меня, Матка! Я погибаю! Дирижер взмахом рук снял
звучание всех инструментов, и вместе с тишиной открылось дыхание.
- Как ты назвал?.. Я не Матка! И не могу быть ею'
- Прости, оговорился! Думал так о тебе и сказал... Спаси меня, ясновидец!
- Отчего тебя спасти? Я не спаситель. - Прозоров сердился.
- Все, что ты предсказал - сбылось! Или нет, почти сбылось... Во мне это
было! Сидело! И сейчас я чуть не перешагнул порог...
Матка поднял глаза и слегка отшатнулся.
- Да, вижу... Ты почувствовал в себе тягу к содомскому греху. Я же
говорил: не испытаешь любви к женщине - ты пропал! Какая мерзость!
- У меня только все начиналось' - застонал Карогод. - Женщина, которую мог
бы... к которой что-то тянуло... Она сбежала! Спаси меня!
- Спаси ты меня, - не попросил, а потребовал Прозоров. - Ты сильный и
властный, ты устоял перед искушением дьявола. Уведи меня от зубовного
скрежета мертвых душ. Спасешь - и сам спасешься. Все в твоих руках.
- Хорошо... Что я должен сделать, говори.
- Знаешь, что...
- Грязная зона? Дети?
- Это не дети! Детей рожает женщина, чистая или грешная, - все равно
рождаются ангелы.
- Откуда они? Из пробирок? Искусственные?
- Я знаю, это дети Асмодея... Но не вижу, как они появились. Все покрыто
мраком. Только слышу зубовный скрежет.
- Но у них нет зубов! Нет даже молочных зубов! Я вспомнил - нет! Красные
десны, как у стариков...
- Боже мой, доктор! При чем здесь зубы?
- А если они!.. - Гелия осенило. - Если их родили эти... Широколобые?
- У них нет земных родителей... И потому это начало конца духа
человеческого.
Карогод вскочил на ноги и забегал по комнате. Изумление и гнев, два эти
чувства, соединившись, начали гореть ядовитым, смертельным огнем.
И это не укрылось от глаз ясновидца.
- Что это с тобой? - Прозоров попятился. - Говори! Говори скорее! Нельзя
задерживать дыхание! Дыши и говори!
- Знаю... Я знаю, чьи это дети. - Он не соврал... Это его дети! Он давно
проник сюда и наплодил... мертвых душ. Это они теперь скрежещут зубами!..
- Вот почему мне не дали допуска в Грязную зону!
- Не понимаю! Не слышу тебя! Не вижу! - заслонился руками юродивый.
- Зато я теперь все вижу и понимаю. И нанесу... удар возмездия! Как же я
сразу не разобрался? Не почувствовал?.. Нет, ты гений! Ты увидел во мне
то, о чем я сам никогда не подозревал. Нет, не то слово... Ты мессия!
Юродивый как-то горько помотал головой и тяжело вздохнул:
- Не сотвори кумира... Будь я гений, сам бы поднялся из ада. И не просил
тебя отправить в небытие порождение Асмодея... Я всего-навсего
обыкновенный юродивый и родился на свет, чтобы возвестить о приходе Матки.
Она идет! Нет, летит! Чтобы спасти мир от безумия.
- Я тебе не поверил, считал гениальным сумасшедшим. Она действительно
существует - Матка? Или это символ, идея, аллегория?
- Это необыкновенная женщина! - восторженно провозгласил юродивый. -
Земная и необыкновенная! К чему ни прикоснется ее рука, все преображается
и цветет; к чему ни прикоснется ее мысль, все становится разумным и
одухотворенным. Скоро ты услышишь о ней.
Нет, увидишь... Только помоги ей! Матка бессильна исправить то, что
произошло не из материнского чрева. Мертвую душу не оживит даже Господь.
Отправь их назад, в небытие. Ты это сможешь! Ты сильный!
- Отправлю! Я их отправлю! Уничтожу! Сейчас же! - Гелий вскочил на ноги. -
И теперь не дрогнет рука!
- Ступай!
- А потом выведу тебя из ада. И сам выйду! - Он выскочил в коридор,
заметил телефон на стене, оторвал кабель от трубки, намотал на руки и
попробовал на прочность.
- Нет! - закричал юродивый. - Нельзя! Так нельзя! Разве можно задушить то,
что не имеет душу?! Нет!..
Карогод затолкал юродивого назад и захлопнул дверь...
В горячке от потрясения он побежал в свой кабинет и обнаружил там
взломанный запор в ванную и короткую восхищенную записку на столе с
пожеланием при следующей встрече преодолеть естественное для первого раза
смущение. Гелий изодрал ее в клочья, растоптал, разметал по полу и ринулся
на центральный пульт. Там перед погасшими экранами и тысячами индикаторов
сидел подполковник-ракетчик и в одиночку пил водку. Он даже не встал перед
начальником, а лишь призывающе махнул рукой.
- А, это ты! Садись, выпьем отходную! Карогод поднял его на ноги,
встряхнул:
- Где представитель? Где Слухач?!
- Выпустил! - весело доложил ракетчик. - Всех выпустил! Полчаса назад.
- Что ты сделал?! Почему выпустил?!
- Согласно инструкции. Ваша подпись на вынос груза...
Схватив трубку прямого телефона с наружной охраной, Гелий открыл было рот,
чтобы наорать на бериев-ца, но понял, что это лишнее и что сейчас следует
иметь холодную голову, чтобы исполнить задуманное.
- Прекратить допуск на объект по всем видам пропусков, - приказал он
коменданту. - И никого не выпускать. До моего особого распоряжения.
Старому энкавэдэшнику никакой дополнительной информации не требовалось.
Ракетчик невозмутимо набулькал полстакана водки, подал начальнику.
- Прими, легче будет. Залей пожар!
- Удавлю! - крикнул Гелий, выбил стакан из рук дежурного и помчался в
сторону Грязной зоны. Телефонный провод в руках добавлял решительности и
подогревал яростное желание передавить детей Асмо-дея. Чуть помедлив,
спохватился и ракетчик, что-то спросил, потом издал невразумительный клич
и тяжело потопал следом, болтаясь от стены к стене по галерее.
Гелий был уверен, что не дрогнет, и на какое-то время стал воином,
разбуженный казачий дух бил из него фонтаном, диктуя, что и как нужно
делать. Это была стихия, момент бессознательного творческого состояния,
когда к нему приходило откровение. Он летел, как его предки, - на коне и с
обнаженным клинком.
Черная униформа часового у белой медицинской двери напоминала качающуюся
под ветром ночную тень. Гелий выглянул из-за угла, выбрал позицию и
легонько постучал проводом по неоновой лампе под потолком. Свет замигал,
часовой насторожился и снова стал мерить шагами коридор. Тогда Карогод
дотянулся рукой, вытащил лампу из гнезда и изготовился. Едва черная тень
миновала створ угла, он ловко набросил веревку на горло часовому и взял
его на спину, оторвав от пола. Подержал полминуты и положил на пол - как
мешок. В это время послышался топот, выпивший ракетчик вывернулся из
смежной галереи, остановился в трех шагах и несколько протрезвел.
- За что ты черного-то придушил? Черные тут ни при чем...
Часовой по-рыбьи открывал рот и пучил глаза. Гелий обшарил одежду, достал
из-под его полы пистолет-пулемет и отыскал в карманах ключ-карточку.
- Тащи его за мной! - приказал подполковнику и бросился к двери, вставил
карточку в замок - загорелся зеленый индикатор.
- Я туда не пойду! - заупрямился ракетчик и стал совсем трезвым. - Ни за
какие шиши! Там же грязная зона, радиация!
- Сейчас покажу, какая там радиация, - проговорил сквозь зубы Гелий. -
Сейчас посмотришь...
- И так уже лысый, все потерял, - забормотал ракетчик. - Затащу, и назад...
В Грязной зоне было как всегда стерильно, чисто и пусто, за перекрестком
коридоров горели кварцевые лампы, пахло озоном. Второй охранник оказался в
караульном помещении, спал на медицинской кушетке под тихий шум
кондиционера. Гелий показал кулак ракетчику, чтоб молчал, забрал у спящего
оружие, отключил систему сигнализации на пульте, после чего толкнул
стволом в бок. Охранник вскочил, похлопал глазами, но обстановку оценил
быстро.
- Я же сказал - вернусь и прихлопну всех, - напомнил Гелий и обернулся к
подполковнику: - Затаскивай сюда, пусть отдыхают.
Полупридавленный часовой пришел в себя, однако идти не мог, тяжело мотал
головой и перхал горлом. Ракетчик втащил его в караулку, бросил на пол и
тут же выскочил назад. Карогод подал ему один из пистолетов. .
- Охраняй этих! К аппаратуре не подпускать.
- Здесь опасно! - зашептал ракетчик из-за дверей. - Высокая радиация!
Черным-то все равно, они смертники!
- Ты ее измерял?
- Нет, но я вижу радиацию, как черный таракан...
- А теперь посмотри сюда! - Гелий указал на пульт, где светилось табло
радиометра. - В этой Грязной зоне чище, чем на поверхности земли.
Ракетчик вернулся в караулку, не веря своим глазам, пощелкал кнопками
проверки прибора, выматерился.
- Почему же она считается грязной? Каждый день отсюда передают уровень...
- Потому что здесь творятся грязные дела! - прорычал Гелий уже на ходу. -
А какие - увидишь!
Гелий сунул отнятую у охранника карточку в замок стальной двери со
смотровыми окнами, подождал, но зеленый глазок не загорелся, только
красный помигал, сообщая, что ключ не подходит. Значит, у
привилегированной стражи Грязной зоны входа в этот питомник не было.
Гелий вернулся в караулку, выдернул из кармана телефонный провод, набросил
на шею тому, который еще не побывал в петле.
- Посмотри на своего товарища. Внимательно посмотри. Тебе будет еще хуже.
- Чуть придавил. - А теперь вызови сюда дежурного сотрудника. Кто имеет
доступ к клеткам. Без тревоги, по штатной ситуации.
Ракетчик сунул к его носу пистолетный ствол.
- Зажирели тут, суки! Мы там от излучения дохнем, а они... Вызывай!
Охранник потянулся неуверенной рукой к компьютеру, и за то, что решил
схитрить, пришлось на несколько секунд перекрыть кислород. После этого он,
не колеблясь, набрал код, запустил его в сеть и, получив на экране цифры,
прохрипел:
- Идет... Из вспомогательной зоны... Гелий снял провод, а ракетчик ударил
часового по затылку тяжелым пистолетом.
- Чтоб служба медом не казалась! Дармоеды!
Дежурного Широколобого из Грязной зоны Гелий подождал возле входной двери.
И едва тот ступил через порог, как получил удар ниже пояса, в пах, и
пистолетом по шее. Голубой рухнул у ног и через секунду был с проводом на
горле. Карогод выхватил из его руки карточку и волоком подтащил к стальной
двери раскисшее тело.
Наконец перед Карогодом открылся и этот, последний замок Центра.
Нерожденные, по убеждению Матки, человекоподобные существа сидели в своих
клетках - два белокожих, один желтый и один негроид. Гелию стало ясно,
почему юродивый называл их мертвыми душами. Они были глухими, слепыми,
немыми и абсолютно бесчувственными, не реагировали на звук, на движение,
на вошедшего в питомник человека. Открытые слюнявые рты, бессмысленные
блуждающие глаза - все как в прошлый раз, только руки у обоих белых
отчего-то подвешены к потолку на мягких резиновых растяжках. Все четыре
особи мужского пола.
Но запах в комнате - детский, настоящий: так пахнет в детских домах,
садиках, младших классах школы...
2
Всю сознательную жизнь Гелий изобретал оружие - пусть и космическое,
которое не относилось ни к огнестрельному, ни к холодному, не имело
привычных глазу стволов и лезвий и выглядело неопасно, неустрашающе, но
все-таки оружие, причем невероятной мощи. И при этом оставался гражданским
человеком, лишенным воинского духа. Мог во всю глотку кричать о правах
человека, будоражить умы идеями пацифизма, как известный создатель
водородной бомбы или изобретатель динамита, и в результате прожить еще
одну, благопристойную жизнь, свалив грехи на тех, кто имел этот
воинственный дух.
Гелию показалось, что он преодолел себя, и сознание наконец-то
освободилось от двойственности; показалось, что он в состоянии покарать
зло, нанести удар возмездия, но, войдя в питомник мертвых душ, он понял,
что никогда не сможет поднять на них руку. Порождение Асмодея имело образ
человеческий...
Стоя перед клетками с телефонным проводом в руках, Гелий вдруг услышал
зубовный скрежет, хотя отчетливо видел пустые десны по-стариковски
проваленных ртов. И слышал этот отвратительный звук до тех пор, пока не
понял, что сам скрипит зубами.
Широколобый за дверью очухался и пополз на четвереньках к выходу из зоны.
Карогод догнал его, опрокинул пинком.
- Что это такое? Отвечай, скотина! Пробирочные дети? Для опытов? Или что?
Ну? - Занес ногу для удара - мыслитель отполз к стене, закрылся руками.
- Не имеете права! Я буду вынужден...
- Это я! Я буду вынужден удавить тебя, выродок! - взревел Гелий и ничего
больше не смог сказать из-за стиснутых, скрипящих зубов. Это подействовало
на Широколобого сильнее, чем провод в руке.
- Это клоны... Клонирование. Первые опыты... Первые удачные опыты.
- Вот оно что! - Карогод посадил мыслителя, прислонив к стене, сам присел
на корточки. - Поздравляю! С удачей!.. Значит, опять всех обскакали?
Вырвались вперед?.. Значит, в этом инкубаторе плодят мертвые души?
- Была поставлена задача... Это научная работа, наука...
- Кем была поставлена?
- Еще при Брежневе... Для трансплантации внутренних органов...
- Так, значит, на запчасти? Сильным мира сего?
- Нас это не касается. - Широколобый чуть осмелел. - Мы решали научную
проблему.
Карогод встал, испытывая желание дать пинка в широкую задницу.
- Неплохо упрятали лабораторию. Никакая разведка не достанет и не уворует
технологию... А сейчас что, рассекретили? Если клонируете какого-то негра?
Из чьей же клеточки вырос такой плод?
- Это секрет фирмы, не имею права... Гелий поднес телефонный провод к его
лицу, скрипнул зубами:
- Я имею! Вот это забыл?
- Клетка знаменитого певца, рок-звезды...
- А желтый?
- Японский заказ... Имена иностранных полисов держатся в тайне.
- Ну а белые-то хоть наши?
- Это клоны президентов. Вам придется отвечать... За эту дверь нельзя
входить без специальной обработки и одежды. - Широколобый снова осмелел. -
Вы даже не представляете, что с вами будет теперь!
- А ты? Ты представляешь? Что будет сейчас с тобой? - Карогод присел,
глянул Широколобому в лицо - тот вжался в стену.
- Не надо! Не хочу!
- Почему они все как дегенераты? Что у них с мозгами?
- Пока неизвестно... Ищем причину... Клоны с признаками интеллекта
отчего-то гибнут еще в матке.
- В матке? - изумился Гелий. - В какой матке?
- Так называется резервуар, где выращивается клетка...
- Почему у белых привязаны руки? Интерес Карогода вдохновил Широколобого.
- У них проснулся инстинкт. Начали заниматься мастурбацией.
- Что?.. Мозгов нет, а инстинкт проснулся?
- Только у этих двух. Нонсенс... Изучаем развитие, скорее всего, причина
генетическая. Наследственность. Клетка сохранила информацию полисов. Это
замечательно...
- Полисы - это что? - перебил Гелий.
- Полисами мы называем заказчиков, чью клетку клонируем, - с удовольствием
объяснил мыслитель. - Это замечательное явление. Если будут полноценно
развиты половые органы и их функции, есть реальная возможность пересадки
яичников, что несомненно приведет к омоложению всего организма полиса.
Такие попытки уже были, еще в двадцатых годах. Помните, у Михаила
Булгакова...
- Я ничего не помню, - глухо сказал Карогод и опасно скрежетнул зубами.
Широколобый оборвался на полуслове, посмотрел затравленно. Однако через
мгновение снова обрел голос.
- Можно согласовать с руководством... Возьмем вашу клетку... Бесплатное
клонирование предусмотрено для особо важных полисов...
- Из своей ты уже вырастил себе подобного?
- Мой клон сейчас в матке... Гелий походил по коридору, поискал глазами
какой-нибудь тяжелый предмет.
- Сейчас ты сам, своими руками уничтожишь весь этот инкубатор. Всю
лабораторию! - спокойно произнес он. - Понимаешь, что я сказал?
- Нет! Не могу! Почему я? - испугался мыслитель.
- Тут найдется кувалда? Или лом?
- Я работал не один! Десятилетний труд!.. Ну почему я?
- Выпало тебе, карта такая, судьба! Вставай, бери лом и круши свой труд!
- Послушайте!.. Вы же ученый! Зачем уничтожать? Это варварство! -
Широколобый говорил и заслонялся руками, ожидая удара. - Мы работали на
будущее, на человечество... На вечность!
- На вечность? - шепотом заговорил Гелий. - Плодить мертвые души?
Выращивать запчасти для президентов? Создавать касту вечных, а значит,
богоподобных?.. Нет, вы не ученые! Вы демоны! Демоны, плодящие демонов!
- Как вы не понимаете? Продление жизни - мечта человечества!.. Вложены
огромные деньги, иностранные инвестиции...
- А разве это будет человечество? Если для продления жизни надо зарезать
себе подобного?
- Это клонированная клетка! Сами же говорите - мертвая душа!
- Но образ-то человеческий! - Карогод распахнул стальную дверь, подтащил
голубого мыслителя за шиворот. - Смотри! Любуйся! Разве они не похожи на
детей?
- Все это эмоции, а есть высшие цели... Вам недоступны многие понятия,
потому что создавали только оружие. Вы разрушитель!
- Да, я разрушитель! Я обыкновенный смертный человек, как все
человечество. И ты смертный. Поэтому ты сейчас возьмешь лом. Иначе
придется твоим коллегам пересаживать тебе голову от твоего зародыша,
который в матке. У него такой же широкий лоб или нет? Есть у него признаки
интеллекта?
- Нет, не посмеете сделать этого! - забормотал мыслитель и попытался
отползти от двери.
- Посмею! - рявкнул Гелий и все-таки дал пинка в голубой зад. - Потому что
считаю: люди должны рождаться и умирать! Рождаться и умирать! Все!
Поголовно! Без исключения! Старым казачьим способом рождаться и умирать!
3
За полтора часа с Грязной зоной было покончено. Ни кувалд, ни ломов не
нашлось, поэтому громили тоже старым казачьим способом - что под руку
подвернется. Все стеклянное били об пол, электронику о стены, бумаги и
компьютерные дискеты пришлось спалить под вытяжной трубой в пищеблоке, что
не поддавалось уничтожению с помощью голых рук - холодильное оборудование,
систему, обеспечивающую микроклимат, какие-то камеры в виде тигельных
печей, - расстреляли из пистолетов-пулеметов. Участие принимали все, кто
находился в секретной зоне, в том числе и Широколобый, получая очередного
пинка.
Не тронутым остался лишь питомник с мертвыми душами за стальной дверью.
Рука не поднялась даже у охранников, которые не считали клонов ни за
детей, ни за людей вообще, однако и у них срабатывал подсознательный
запрет, табу, заложенное глубоко в подкорке. Оказывается, еще жива была
человеческая природа и, несмотря на специфическую службу, души еще были
живы, поскольку довлел страх перед памятью, комплекс царя Ирода... Всякий
раз погромщики сторонились этой двери, по второму и третьему разу обходя
лабораторию и добивая то, что было не добито. И в какой-то момент,
увлеченный вандализмом, Гелий потерял из виду Широколобого, а вновь
заметил его, когда тот выходил из питомника со шприцем в руке и
сладострастной улыбкой.
Все четыре существа лежали распластавшись в своих клетках, и лица их
приобрели нормальный человеческий облик, и теперь можно было не
спрашивать, кто был их полисом...
- Вы не могли этого сделать, а я смог, - сказал мыслитель, отбрасывая
шприц. - Потому что я творец, а вы - твари. Я могу произвести жизнь и
взять ее. Поэтому я вечен - вы все смертны.
Ликвидировать Нулевую зону оказалось легче, там было много вил, лопат,
метелок. Разгромив инкубатор и Нулевую зону, Карогод не успокоился.
Бессмысленно срубать верхушку айсберга, пока существует его подводная
часть - Широколобые, имеющие право доступа в Грязную и Нулевую зоны. А
таких набиралось восемь!
Воинственный дух, распаленный варварством, подсказывал единственный путь -
собрать всех и расстрелять. Нанести удар возмездия, чтобы демоны больше не
могли порождать демонов. Но тут Гелий снова ощутил в себе двойственность,
поручив ликвидацию голубых мыслителей подполковнику-ракетчику. Тот зарядил
пистолет-пулемет и пошел было в Грязную зону, куда собрали Широколобых,
однако скоро вернулся и сказал, что его учили нажимать кнопку пусковой
установки стратегической ядерной ракеты, а не расстреливать.
- Человечество погибнет от слабости и душевных болезней тех, кто давал
присягу воевать со злом, - сказал ему Карогод. - Если ты готов нажатием
кнопки завалить несколько миллионов людей, то почему не готов расстрелять
восемь злодеев? Я не понимаю такой логики.
- Когда я нажимаю кнопку - не вижу, как убиваю, - объяснил ракетчик, - а
когда гашетку пистолета - люди будут умирать на моих глазах. А это
страшно. Вот и вся логика.
- Но ведь стоит вопрос о спасении человечества! От новой чумы! От безумия!
- А что мне до человечества? - отпарировал ракетчик и отдал оружие. - Я не
умею мыслить такими масштабами. Если ты умеешь - иди и спасай его. И не
переваливай на меня.
Гелий схватил пистолет и побежал в Грязную зону. По пути остановился перед
дверью пустого кубрика, где жил Слухач и где стены на вершок были
пропитаны энергией сумасшествия.
Казнь для голубых мыслителей была достойная. Помещенные в триста седьмой
блок, они должны были сойти с ума. Их демоническое сознание следовало
уничтожать дьявольской энергией, то есть вышибать, клин клином. Ничего не
подозревая, мыслители послушно вошли в кубрик, после чего Гелий закрыл
дверь на замок и отправился к юродивому.
Тот спал с перетянутой куском тряпки головой. Это называлось у него
отключение от реальности.
- Теперь надо уходить. - Карогод растолкал спящего. - Сюда может вернуться
представитель Главкома... И переоденься! Не могу видеть этой голубой
униформы!
- Мне не во что переодеться, - посетовал тот. - Все забрали.
- Сейчас найду что-нибудь. - Гелий шагнул к двери, но юродивый сел на
тахте с закрытыми глазами.
- Что-нибудь не надо! Особенно с чужого плеча!
- Некогда разбираться,.,
- Чужую одежду не надену! - вдруг закапризничал он.
- Хорошо, принесу свою собственную! Мою наденешь?
- Так и быть... Неси...
Гелий сбегал в свой кабинет, принес спортивный костюм и легкую осеннюю
куртку, а юродивый успел снова заснуть, так что еще раз пришлось будить.
- Не подумай, я не брезгливый, - переодеваясь, стал оправдываться
юродивый. - Нельзя надевать чужого... Одежда напитывается и хранит
энергию... Почему нам и нравятся старые, поношенные вещи... Или вот на
войне, солдаты знали - ничего нельзя брать с убитого... Возьмешь - самого
убьют.
Ясновидящий снял повязку, послушал, кружась по комнате, внезапно дернулся
к Гелию так, будто хотел нанести удар, и в тот же миг отпрянул, воздел
руки.
- Боже! У тебя нет поля! Ты потерял поле и совершенно не защищен! Где ты
был, что такое делал?!
- Знаешь, где был! Все, времени в обрез, уходим. Инкубатор - детище
Скворчевского! И если он застанет нас здесь...
- Мы не можем идти! - закричал и запрыгал юродивый. - Над тобой пусто!
Тьма! Ты утратил защитную энергию! Выйдешь на солнце и мгновенно
погибнешь! Долго находился в присутствии мертвых душ?.. Это они высосали
из твоей крови эфирные субстанции! И ты... И ты сейчас скрежещешь зубами.
Слышишь? Без поля у тебя мертвеет душа. Это конец!
- Так сделай что-нибудь! Ты же гений!
- Не знаю... Мне не приходилось восстанавливать полностью утраченное поле!
- От растерянности у юродивого затряслись руки. - Я только корректировал и
выправлял... Тем более здесь, в аду, где закрыта космическая энергия и я
давно уже работаю, как ядерный реактор, поедая себя. Перегоняю в энергию
срок своей жизни, то есть Время. А мне нельзя умирать, я должен возвестить
миру о приходе Матки! Стой! Нужна женщина! Материнская энергия! Или
энергия высокой любви! Твоя мать жива?
- Она давно умерла...
- У мертвых брать нельзя... Погоди, а высокая любовь? Высокая, чистая,
может быть, платоническая?
- Такой нету... Придумал, платоническая.
- Может, была? Когда-нибудь?
Карогод попытался вспомнить свою юношескую любовь, определить, высокая она
или нет, - скорее приземленная, потому что он дотемна обычно катал ее на
мотоцикле по степи, а с сумерками увозил в кукурузу и там катал по земле...
- И не было никогда, - с ужасом признался Гелий и вытер побежавшую с губ
слюну. - Начиналось высоко, а заканчивалось низко... Спаси меня!
- Как же я тебя спасу? Мне не за что зацепиться!
- Сделай что-нибудь, - уже взмолился Гелий. - Ты же ясновидящий! Ты гений!
Мне совсем плохо...
- Вижу... Постой, дай сосредоточиться. - Он обхватил голову руками и снова
заметался по комнате. - Вижу с тобой девочку... С желтой лентой в косе...
- С желтой лентой?
- Да-да, и цыпки на руках... Кораблики пускали в ручье... Имени не вижу.
Быстро говори, с кем пускал кораблики?
- Забыл... Цыпки помню, кораблики... Имя забыл! Юродивый облегченно
вздохнул, будто штангу с себя сбросил.
- Едва-едва! Катей ее зовут!
- А ведь верно! - чуть оживился Гелий. - Катей... Боже Правый...
- Ты ей потом в первом классе чернильным пером в руку ткнул. И до сих пор
осталось пятнышко, татуировка получилась... Сейчас, минуту! Посмотрю, жива
ли она...
- Жива? Что ты молчишь? Жива?!
- Да, жива! - отмахнулся юродивый. - Не мешай... Мне надо почувствовать
ее. спросить, поделится ли она энергией... Так, так, хорошо! Сейчас ей
будешь сниться ты, она спит.
- Но почему - Катя? Почему - она?
- Отстань! Это твоя первая и высокая любовь.
- Она была... худенькая. И с цыпками! Да нам и было-то - по шесть лет!
- Потому любовь и осталась чистой. - Ясновидец взял Гелия за руки,
отсутствующий взгляд делал похожим его на спящего. - Ты же в семь лет уже
взгромоздился на двенадцатилетнюю девочку. Помнишь, на покосе, в шалаше?
- Это не я, - слабо воспротивился Гелий. - Она сама меня...
- Молчи... Не вспоминай.
- Научи! Научи меня, гений! Как ты это делаешь?
- Научить ничему нельзя, - проговорил юродивый, слегка сжимая его руки. -
Всякие знания всегда вторичны, потому что мы живем в мире чувств и тонких
энергий. А поля их изменчивы, и все происходит так быстро, что любая наука
всегда запаздывает, мертвеет и становится вчерашним днем. Первичны и живы
только быстротекущие энергии, и когда-то люди брались за руки и водили
хороводы. О, что это за чудо - человеческая рука! Это сверхпроводник,
магнит и конденсатор одновременно! Помнишь, как приятно прикасаться к
любимой женщине, ласкать ее руками, устами. И чем дольше длятся ласки, тем
сильнее очарование, потому что происходит обмен тончайшими энергиями.
Запомни: мы любим руками!.. И любим руки, даже если они в цыпках.
Карогод прикрыл веки, попытался вспомнить девочку Катю с желтой лентой,
вызвать ее зрительный образ, но перед глазами стояли картины погрома в
Грязной зоне...
Голос юродивого доносился издалека, прорываясь сквозь металлический звон
прочного стекла.
- А энергия хоровода достигала такой силы, что ее поля превращались в
единый столп, который достигал космоса. И тогда излечивались все болезни,
прозревали слепые, обретали разум душевнобольные, заживали самые страшные
раны и язвы. Не было в этом никакого чуда.
- Не могу представить, какая она, - пожаловался Гелий. - После первого
класса Катя уехала... Куда - не помню.
- Она сейчас видит тебя во сне, взрослого, какой ты сейчас. Пускаете
кораблики...
- Слушай, а она замужем? Или нет?
- Не мешай! Не могу отвлекаться... Не знаю, замужем, нет... Но спит одна.
- Где живет? Гений, скажи, где она? В каком городе?
- Я же тебе не хоровод! - рассердился юродивый. - Мы с ней вдвоем! Руки от
напряжения трясутся... А что с ней завтра будет? Высосешь до капли, да еще
сон такой сладкий... Любил бы ты всех так, как ее. Много женщин любить не
грех, Важно, чтобы высоко и чисто... Мы бы сейчас такой хоровод
составили... Называется "змейка". Это когда круг разрывается, и тогда вся
энергия отдается одному человеку - первому, водящему,.. Мы перестали
обмениваться своими полями, мы перестали здороваться, подавать руку.
Техногенный разум диктует нам отношение к человеку как к машине, в которой
можно заменить изношенную деталь. А нужны всего-то - магия слова и руки!..
Помнишь, в детстве, все игры, чтобы прикасаться друг к другу, потому
всегда было ощущение счастья. Даже звери трутся друг о друга,
обнюхиваются, облизывают... Контакт утратили и теперь погибаем каждый сам
по себе, мертвеют наши души, слепнут глаза, пропадает слух. Одной выпивкой
и спасаемся, да только она дает энергию не надолго, похмелье все отнимает.
От наркотиков же вообще остается грязь... Вот и накапливаем грязную
энергию. А заземляться разучились, не прилично ходить босиком. Тем
временем в небе одна за одной сгорают наши звезды и превращаются в камень,
холодный, мертвый камень...
Наконец Гелий вроде бы задремал под голос юродивого и на короткий миг
слабой вспышкой мелькнуло видение - какой-то пенистый, стремительный поток
и женщина в резиновой лодке, как в бумажном кораблике...
- Иди в Страну Дураков! - будто бы крикнула она и еще что-то добавила, но
в это время ясновидец отпустил его руки, и все исчезло.
- Вставай! - приказал устало. - Целые сутки спишь.
Гелий вскочил, завертел головой.
- Сутки?! А представитель Главкома?..
- Он далеко, улетел в Южное полушарие и будет не скоро. Но нам все равно
пора уходить из ада.
- Ты видишь так далеко?
- Вижу... Этот подводник Губский сбежал, и теперь большие проблемы.
Пытается захватить авианосец "Энтерпрайз" в Саргассовом море... И ведь
захватит. Ну, идем?
- Погоди! Плевать, пусть захватывает! - вдохновился Карогод. - Если ты так
далеко видишь - скажи, где Страна Дураков?
- Что? Не знаю такой страны. - Юродивый что-то заподозрил, заспешил,
потянул за рукав. - Давай, скорее, тебе опасно здесь находиться! Каждая
минута отнимает энергию!
Они вышли в галерею и скорым шагом направились в лифтовый холл.
- Знаешь! Все ты знаешь! - говорил на ходу Карогод. - Скажи, где Катя? В
Стране Дураков?
- Не знаю я! - отбивался и явно кривил душой ясновидец. - Какая Катя?
Ничего не пойму!
- Ну та, с желтой лентой и пыпками на руках! Кораблики пускали!
- У тебя что-то с головой. Но ничего, это пройдет. Выйдем из ада на волю и
все пройдет! Я говорю, подводник "Энтерпрайз" захватит в Саргассовом море,
вот что меня волнует. А хоть закричись - никто не поверит!
В холле они чуть не столкнулись с подполковником-ракетчиком, который стоял
с чемоданом и пританцовывал от нетерпения. Лифт опускался медленно,
пронизывая пятидесятиметровую земную толщу, на табло выскакивали циферки,
будто отмеряя время старта.
Он бросился к Гелию, заговорил, тараща глаза:
- Эти все - наповал! Все до одного! Ракетчик тряс Карогода.
- Это же ты, ты посадил Широколобых в триста седьмой блок! А это запрещено
инструкцией! Сажать их вместе без присмотра! Даже двоих' Такие инструкции
кровью написаны! Они же голубые! Сексуальное меньшинство! Грубо говоря,
педрилы! Мозги - во, а ума - хрен! Вот они и затрахали друг друга
насмерть! Содом и Гоморра' Бежать надо без оглядки! Чтоб не превратиться в
соляной столп!
И видя, что не достучаться, он оставил Гелия, воздел к небу обезумевшие
глаза и перекрестился неумелой рукой.
Лифт наконец опустился в ад и открыл двери...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
РИПЕЙСКИЙ ЗАТВОРНИК (1992)
1
Мир завертелся перед глазами, как это бывало много раз при выполнении
фигур высшего пилотажа, и тут же земля ожгла левый бок, потом колени и
спину, захрустел придорожный ивняк, сдерживая падение, и отчетливо -
голеностопный сустав левой ноги Показалось, летел долго, но когда вскочил,
очутился всего-то в десятке метров от дороги. Кости вроде целы, только
снес одежду вместе с кожей и потянул или порвал связки на ноге.
Прихрамывая, Ярослав полез по крутому откосу вверх, и тут мимо промчался
тяжелый "КамАЗ" - неужели не заметил?
Машина укатилась к ручью и лежала теперь в кустах кверху колесами,
плоская, изжеванная, будто после пресса. Первой мыслью было как-то
поправить положение, перевернуть ее и поставить на колеса, однако,
приковыляв к "Ниве", он понял, что занятие это бесполезное, на ней теперь
не то что ездить, а и восстанавливать ее нет смысла
Ярослав сел там, где стоял, отер лицо руками, как после тяжелого, дурного
сна: голова побаливала и начинало саднить ободранный бок и колени Будь
скорость чуть выше, на все манипуляции не хватило бы времени, к тому же
при его росте не так-то просто выброситься из тесной машины. А если бы
прыгнул не под откос, а на асфальт - вот тут точно костей бы не собрал...
Почему все же заклинило руль? Разболтался замок или ключ зажигания?.. Ему
никогда не приходилось разбирать этот замок, и как устроено противоугонное
устройство, он не знал, но ведь от чего-то сработало?! И тормоза
отказали...
Ярослав подошел к машине и заметил веер припудренных пылью черных полос
тормозной жидкости на баллонах, подкрылках и днище. Прорыв произошел
одновременно у левого переднего и правого заднего колес, в двигателе
искрила проводка. Ярослав продрался сквозь мятые кусты к капоту, чтобы
отключить аккумулятор, но тут на глаза попали трубки тормозной системы...
Все четыре шланга от тормозных цилиндров оказались аккуратно подрезанными
возле металлических штуцеров. И те, что лопнули, и те, что оставались
целыми на вид...
Резкий удар по педали и мгновенный обрыв...
В этот момент под капотом вспыхнул огонь, лицо опалило сильным жаром, и
Ярослав, отшатнувшись от машины, упал в кусты. Вспомнил о четырех
канистрах бензина в багажнике - еще можно было вытащить! - однако эти
разрезы на шлангах будто очаровали его. От "Нивы" повалил черный дым,
собираясь в густое облако в утреннем неподвижном воздухе, затем раздался
хлопок, и над кустами взмыл огненный шар, напоминающий ядерный гриб.
Ярослав попятился и чуть не свалился в ручей.
Перед глазами возникло лицо Скворчевского: он! Только он мог дать команду,
не получив согласия, и его напарник забрался под машину, подрезал шланги,
а потом испортил запорное устройство в замке зажигания...
И ничего не доказать! Сейчас все сгорит в огне. Вот это рычаг давления!
Первый раз не согласился - пошел в армию, второй раз - приговорили к
смерти...
Ярослав забрел в ручей и, косясь на пламя, стал умываться. На сей раз
наказание определили суровое, странное по своей несоразмерности и оттого
бессмысленное. Ведь не за то, что отказался шпионить за Дворянским Гнездом
и давать подписку о неразглашении?!
Неужели за это убивают?..
Канистры взрывались, выбрасывая столбы пламени, и скоро огонь стал
припекать ободранную спину. Тогда Ярослав достал свой талисман, чтобы не
замочить, нашел место поглубже и лег в воду, намереваясь таким образом
пригасить жгучую боль. Эх, сейчас бы под душ, бегущий с ледника! От талой
воды раны заживали в два дня и снималась всякая боль...
И от мысли, которая ожгла голову сильнее, чем удар о землю, в мгновение
стало жарко.
Что, если авария организована Закомарным? Не потому ли Скворчевский
признал, что поджигатель из Дворянского Гнезда, и даже имя его назвал? А
все эти разговоры о восстановлении дома и о выдаче виновника всего лишь
отвлекающий момент, чтобы телохранитель успел подрезать тормозные шланги.
И выпивку устроил с той же целью - разбился на машине в нетрезвом виде...
Сгоревший терем никак не подействовал, и тогда Овидий Сергеевич решил
попросту убрать соседа. И причиной может быть единственное - Юлия,
сбежавшая в Скит из гнезда, и ее дядя. Не зря же полковник Скворчевский
носит его фотографию в кейсе. Если этот дядя интересует разведку, значит,
Ярослав случайно влез в чужие дела, возможно, стал свидетелем, например,
того, что воочию видел самого дядю.
И вообще после приезда женщин в заповеднике стало слишком людно, трудно
скрыться от посторонних глаз, незаметно приезжать и уезжать, развлекаться
и охотиться на "лис". Это с егерями просто: дал на водку - и будут
молчать, а хозяин Скита и его население стали мешать...
От места аварии до свертка на частную дорогу Закомарного было километра
полтора, и, пока Ярослав ковылял напрямую по лесу, пожар за спиной
разгорелся еще сильнее, кажется, занялись кусты, огонь переполз к берегу
ручья, потому что вдруг факелом вспыхнула высокая ель. А скоро над трассой
появился вертолет. На минуту он скрылся за горой, потом резко изменил курс
и, снижаясь, стал кружить над горящей машиной. Ярослав почувствовал
опасность: не исключено, что на борту сейчас находится Закомарный со своей
гвардией. Что, если прилетели проконтролировать результаты своего труда?..
Вертолет на полминуты завис чуть в стороне от огня, похоже, что-то
рассматривали или хотели выбросить десант, но передумали. Дверца
захлопнулась, машина взмыла вверх, развернулась и потянулась вдоль
гравийной дороги к Дворянскому Гнезду.
Все правильно! Убедились, трупа нигде поблизости нет, значит, остался в
машине. Конечно, когда милиция обследует сгоревшую "Ниву", обнаружит, что
человека там не было, это станет известно Закомарному. Поэтому нужно
сначала добраться до Скита.
Ярослав брел не по дороге, а вдоль нее, опасаясь встречных. Он прошел
половину пути, когда в небе снова появился вертолет, теперь на большой
высоте и далеко в стороне - видно, высадил кого-то и пошел курсом на
запад. И тут же впереди послышался гул машины. Ярослав укрылся за
терриконом поваленных и сдвинутых бульдозером деревьев. Мимо промчался
знакомый джип из усадьбы Закомарного, и не понять, то ли по тревоге летел
на предельной скорости, то ли, как обычно, обитатели Гнезда лихачили...
Лодка Ярослава стояла на протоке за Летним озером, в двух километрах от
дворянской усадьбы. Обычно он ставил в каменный сарай машину и брал
мотолодку, но когда уезжал в поселок не надолго, то оставлял ее на воде. В
этот раз тоже рассчитывал обернуться за один день, не запер лодку в сарае
и теперь опасался, как бы люди Закомарного не испортили мотор и не
устроили засаду. К концу пути нога разболелась и распухла, так что
пришлось снять кроссовку и прихватить палку вместо костыля, подсохшие
ссадины на спине, боку и коленях лопались и кровоточили. Прежде чем
подойти к сараю, Ярослав минут десять лежал в кустах на опушке, однако
никакого движения не заметил. Судя по следам на дороге^ джип сюда не
подъезжал, теперь следовало добраться до лодки и, не запуская мотора,
уплыть по течению, чтобы не услышали...
Открытого пространства было метров сто, и он доковылял лишь до середины,
когда из лесу выскочил джип.
Ярослав не успел бы добежать до лодки, да и не смог бы, едва наступая на
ногу. Машина обогнала его и, развернувшись, заслонила путь. Вышли двое
стриженых, - кажется, те, что были на катере, когда дядя приезжал за Юлией.
- Мать моя, женщина! - ахнул один из них, разглядывая Ярослава. - Какой
живучий, красавец! Садись в машину, подвезем!
И сопротивляться было бессмысленно...
2
Обрабатывать его начали тут же, в машине, отогнав ее в лес. Двое были по
бокам, двое на передних сиденьях улыбались в предвкушении. Одинаково
стриженные, хорошо откормленные и натренированные - все на одно лицо, как
братья. Начал водитель, вероятно бывший в этой группе старшим.
- Что, Дипломат, не весело, да? Ну, ничего, зато жив остался, радуйся. Ты
натуральный каскадер, риск любишь, что ли? Можешь не отвечать, знаем мы
эти трюки: самое главное, рассчитать момент прыжка и приземления. А ты еще
к тому же пилот, верно? Что-то вы со штурманом своим не рассчитали! А ведь
полночи сидели с Ястребом, прикидывали...
- С Ястребом? - слух зацепился за это слово. - С каким Ястребом?
- Ладно, только не надо лапши, парень! - обрезал водитель. - Кто к тебе
приезжал ночью, помнишь? Если память отшибло, сейчас мы тебя подлечим. Ну,
кто же был в гостях после Овидия Сергеевича?
- Приезжал человек, показал удостоверение, полковник...
- Скворчевский? Запоминающаяся фамилия, верно? Мы знаем его под
псевдонимом Ястреб.
- В удостоверении - Скворчевский...
- Его соловьем назови, все равно хищная птица. Ладно, не имеет
значения.... Так это с ним вы разработали трюк с аварией? Или скажешь,
заснул за рулем? Захватил обочину во время обгона? Ну, что вы там изобрели?
- Трюк разработали вы! - огрызнулся Ярослав. - Подрезали шланги и
испортили замок на руле.
- Мы?.. Это любопытно! Шланги и замок - тоже ничего...
- Что, и дом сожгли не вы?
- Это что. Ястреб так сказал? - вмешался стриженый с переднего сиденья.
- Это сказал ваш хозяин! Когда приехал ко мне домой в Усть-Маегу. А поджег
Догаев. Человек из вашего Гнезда, с кавказской кровью...
- Он не мог так сказать! Потому что твой дом сожгли по приказу Ястреба. Мы
засекли его людей.
- Пойдите и спросите Закомарного! Надеюсь, он не станет отказываться от
своих слов? И от того, что обещал построить новый дом или выдать мне
Догаева.
Сидящие впереди переглянулись, быстро сменили тему.
- А ты еще и наглец! - усмехнулся водитель. - Короче, Ястреб давал тебе
задание проникнуть в Дворянское Гнездо?
- - Давал...
- И придумал новый ход, потому что старый никак не срабатывал. Аварию на
дороге, чтобы мы подобрали тебя и привезли в усадьбу? Не бросать же
пострадавшего, верно? Не по-соседски.
- Мне подрезали тормозные шланги! - повторил Ярослав, ощущая бессилие. - И
заклинило руль!
- Но ты же получил задание!
- Я отказался!
- Что же ты ходишь кругами возле усадьбы? - - напирал водитель с улыбкой
циничной и гадкой. - Давно ходишь... Или скажешь, нет?
- На это были другие причины
- И другие нам известны. Юлия, да? Мы об этом знали и приняли меры. Так
что и тут твой штурман высчитал неверный курс.
- Ну, мужики, вы и жлобы. - Ярослав нащупал в кармане талисман. - Впрочем,
ладно, я больше не хочу с вами разговаривать.
- Куда же денешься, парень? Заметил, мы не трогали тебя до поры до
времени. Пока не получили доказательств твоей связи с Ястребом, Он давно
тут кружит, но никак не могли засечь, когда вы встречаетесь. Мы тебя все
эти годы пасли, как ягненка. Выпускник МГИМО, красный диплом, а работает в
заповеднике. Ястреб умышленно не изобретал легенды, чтобы Юлия
заинтересовалась оригинальным молодым человеком. Так? Ну, давай, давай.
Дипломат, поговори со жлобами- Мы люди простые, так что уж не брезгуй,
пока у нас хватает интеллигентности. А то скоро кончится. И терпение -
тоже. Ты же хотел попасть в Дворянское Гнездо? Вот и попадешь. Только не в
княжеские покои, а в подвалы. И не известно, выйдешь ли когда-нибудь на
свет Божий. Искать тебя не станут. Ты же сгорел в машине. Ну, поплачут
твои женщины. Тебе их не жалко?
- Жалко... Но разговаривать буду только с господином Закомарным, - заявил
Ярослав.
- Он слишком занят и потому поручил это нам! - отпарировал водитель и
похлопал по плечу своего соседа. - Так что, если хочешь покаяться или
сообщить важную информацию, - перед тобой доверенный Овидия Сергеевича. И
далеко не жлоб. Мы можем выйти, если смущаем своей необразованностью... Ну
так что? Вытягивать из тебя или сам станешь говорить? Например, кто
конкретно интересует его в Дворянском Гнезде? Может, фамилии называл?
- Ястреб показывал фотографию, - помедлив, сказал Ярослав. - На ней - дядя
Юлии. Я узнал его, видел, когда он приходил на катере за племянницей. Его
интересует этот человек.
- Это невозможно, - проговорил стриженый "интеллигент" с переднего
сиденья. - Ты не мог видеть, а он показывать...
И почему-то настороженно замолчал.
- Полная чушь! - хотел взбодрить его водитель. - Откуда? Не может быть!
- Но я видел.
- И сказал Ястребу, кто это? - подхватил заметно посуровевший доверенный
Закомарного. - Иначе зачем он показывал?
- Спрашивал, не встречал ли я здесь этого человека.
Они оба разом замолчали.
- Разумеется, ты подтвердил? - подал голос доверенный. - Поскольку перед
этим Ястреб сообщил, что дом твой спалили по приказу Закомарного.
- Не разумеется! - чуть ли не крикнул Ярослав. - Ничего не разумеется!
- Какой же тебе смысл защищать Дворянское Гнездо и его обитателей?
- Я говорил! - зло встрял водитель. - Его нельзя оставлять в Скиту!
- Почему же не подтвердил?
- Это не ваше дело.
- А, ну да, ты же не принял предложение сотрудничать. По этой причине? Или
есть другая?
- Все остальное вас не касается, - бросил Ярослав.
- Что скажешь? - доверенный толкнул водителя. - Если он видел фотографию,
то...
- Да не верю я ему! - блеснул водитель глазамц в сторону пленника. - А вот
вложить мог! Потому что на самом деле видел... дядю. А сколько портретов
Елены нарисовал? Где они теперь? Сгорели? А если он их сам отдал?! Я
говорил, нельзя оставлять его в Скиту...
- Не с натуры же рисовал, - вступился было доверенный.
- Какая разница! Все равно похоже! Теперь у них в руках портреты!
Доверенный обернулся к Ярославу:
- В любом случае дело-то плохо... Когда же ты успел разглядеть подрезанные
шланги? Если машина сразу вспыхнула?
- Не сразу. Пожар начался через несколько минут.
- Хорошо, а замок руля? Разобрал и нашел причину?
- С чего бы он сработал, если ключ в замке? А он сработал! И запер руль.
Начинаю резко тормозить - обрыв шлангов...
- Погоди, - остановил доверенный. - Делая такие заявления, ты должен
понимать, техническая экспертиза легко докажет ложь. И если шланги были
подрезаны - тоже. На асфальте с момента обрыва останется тормозная
жидкость.
- Ну это же все можно устроить! - не выдержал водитель. - Элементарно!
Ястреб проделывал и не такие штуки!.. В общем так: Дипломат сгорел в
машине, трюк не удался. Надо предупредить милицию, чтобы на месте
происшествия нашли обгоревшие останки. А в подвале я из него вытряхну все
- явки и пароли. Нечего терять время, поехали!
То, что они обсуждали при Ярославе свои планы, было плохим предзнамением:
как минимум, на волю не отпустят.
Доверенный раздумывал, бычья шея наливалась кровью.
- Ладно, поехали, - согласился наконец. - И сразу отправляйся с ребятами в
Скит. Присмотри, чтобы девочки не разбежались. Лучше запри в сарае, а я
вертолет пришлю, как вернется.
- Что? - Ярослава будто током пробило. - При чем здесь... женщины? Что вы
собираетесь делать? Не смейте их трогать! Вы слышали, что сказал?
- Ты думал, только своей головой рискуешь? - мерзко ухмыльнулся водитель.
- Каскадер, мать твою... Дипломат!
3
Пропускная система Дворянского Гнезда напоминала какое-нибудь режимное
предприятие: телекамеры, сигнализация, переговорное устройство и ворота,
управляемые с пульта. Они раскрылись на мгновение, машина на большой
скорости, словно патрон в патронник, залетела на территорию, обогнула дом
с тыла и остановилась у черного хода. И тут же возле нее оказались двое в
борцовских маечках - то ли швейцары, то ли внутренняя охрана: накачанные
мышцы, непроницаемые лица. Они подхватили Ярослава под локотки и бережно
повели по ступеням вниз. Все здесь работало, как единый механизм... Подвал
старинного дворянского особняка оказался таким же высоким, сухим и
довольно чистым, если не считать стройматериалов, сложенных вдоль стен.
Ярослава провели сквозь несколько дверей и поместили за решетчатую, очень
похожую на церковную. Под самым потолком узкое оконце со стальными
прутьями, в углу дощатые нары с матрацем и ватным одеялом, на кирпичном
основании - алюминиевый бачок с водой и прикованной на цепь кружкой:
настоящая тюремная камера, должно быть, и в прошлом используемая для таких
же целей. Говорят, один из князей Захарьиных был человеком жестким и в
воспитательных целях сажал своих провинившихся крепостных в темную. Уж не
в эту ли?
Один из стриженых принес спортивный костюм, бросил на топчан, приказал
переодеться. Здесь и форма была тюремная, как полагается...
Ярослав снял остатки своей одежды, бросил ее на пол, предварительно вынув
из кармана маечку Юлии, упакованную в пластиковый пакет. Охранник протянул
руку:
- Дай сюда!
- Это обыкновенная майка! - воспротивился он. - Тут ничего нет!
Без слов вдвоем они прижали его к стене, выкрутили, вырвали пакет,
насильно содрали часы.
- Одевайся! Осмотрим твое тряпье - все вернем
Забрали одежду, заперли камеру и удалились. Ярослав подтянул к себе
спортивный костюм и, стоя раздетым среди каменных стен, почувствовал себя
беззащитным, похолодело в душе, опустились руки.
Хотел получить в рабство и посадить на цепь горячего бородатого
поджигателя, но попался сам...
Он стиснул зубы и стал одеваться.
Было ясно, что из этого сводчатого склепа не вырваться, однако у Ярослава
включился и заработал комплекс узника - изучить камеру на предмет, нельзя
ли уйти отсюда Обследовал дверь, кирпичные и побеленные стены, окошко,
врезанное в свод глубоким и светлым гротом, - ни щелки. И ничего тут
нельзя расшатать, разломать без инструментов...
Напился воды и лег на топчан. И по-прежнему сильнее, чем ссадины, зажгла
мысль о женщинах, оставленных в Скиту. Они ничего не знают о людях,
населяющих Дворянское Гнездо, их очень просто обмануть, показав
какие-нибудь обгорелые останки. И они разъедутся...
А если заупрямятся, что-то заподозрят, в этих подвалах и для них хватит
места. На свободе никого не оставят...
Свет из оконца под сводом повернул вправо, медленно проплыл по стене и
скоро вообще исчез: солнце ушло на запад, и в камере стало темно. На
закате о нем вспомнили, потому что наконец в подвале заскрипели поочередно
многочисленные двери.
Он ждал Юлию, ждал Закомарного, наконец, этих, что допрашивали в машине. А
пришла кухарка, когда-то "подаренная" Овидием Сергеевичем. Она явилась без
сопровождения, со знакомой корзиной, где находился богатый обед в судках,
с десертом, сладким и даже бутылкой вина. Он подумал о провокации: слишком
смело она открыла камеру и вошла, не замкнув за собой двери. Отвела
взгляд, сдержанно, будто незнакомцу, сказала "здравствуйте" и по-хозяйски
принялась выставлять на топчан салаты и горячие блюда. Налила вина в бокал
и отошла в сторонку.
- Прошу вас...
Недолгая жизнь в обществе женщин дала многое, Ярослав научился быстро
определять настроение каждой, буквально с первого взгляда. Казалось, они
все похожи, но, если присмотреться, каждая неповторима по характеру и
состоянию духа. Иногда они кичились своей скрытностью, женским лукавством,
а на деле оставались открытыми и незащищенными, что их больше всего
приводило к отчаянию, - чему они объявили войну.
"Двойное дно" визита кухарки он прочитал на ее лице, и она почувствовала
это, потому не хотела узнавать его, отводила глаза...
Ярослав подал ей бокал с вином, себе же налил в кружку питьевого бачка.
- Прости меня, - повинился. - Я до сих пор не спросил имени. Как тебя
зовут?
- Анжелика, - пролепетала она.
- Знаешь, тогда я выбросил твой радиотелефон, - признался он. - Утопил в
озере. Чтобы не было соблазна... Овидий Сергеевич отдал тебя, как вещь, и
мне сейчас стыдно за слабость ..
- Да, я понимаю ..
- Что ты понимаешь?
- У тебя распухла нога, - уклонилась Анжелика. - Я пришлю врача. У нас
есть врач.
- Не сомневаюсь, - печально усмехнулся Ярослав. - В этом Гнезде есть даже
собственная тюрьма... Без врача я обойдусь, а вот без напильника... Можешь
ты принести мне напильник или ножовку по металлу?
- Зачем?
- Пилить решетку, разумеется! Для чего еще узнику требуется этот
инструмент?
- Не знаю, - растерялась она. - Это трудно...
- Ладно, не напрягайся, - засмеялся он. - Это шутка... За встречу, маркиза!
Как и в прошлый раз, она была послушна и выпила молча. Аппетита не было,
но он сделал вид, что проголодался. Как и положено в тюрьме, из приборов
оказалась только ложка - значит, перед тем, как кухарка спустилась сюда,
корзину тщательно проверили опытные люди. Небось в Скит она притащила все,
вплоть до ситечка к чайнику.
И проинструктировали...
- А если я сейчас убегу? - спросил Ярослав. - Отниму ключ, запру тебя в
этом узилище и осторожно исчезну? Не боишься?
- Не нужно этого делать, - шепотом предупредила Анжелика. - Между второй и
третьей дверью стоит Женя.
Этого охранника Ярослав запомнил еще в джипе, когда везли в усадьбу, -
мрачный, молчаливый и злой человек лет под сорок, облепленный деревянными
связками мышц, при этом мягкий, плавный в движениях, а кожа на ладонях как
на пятках... Золотая цепь на шее в палец и лицо убийцы...
- Что же ты выдаешь секреты своего хозяина? - усмехнулся Ярослав.
- Это не секреты... Я его попросила остаться там.
- Разве этого Женю можно о чем-то попросить^
- Да, он очень добрый. Здесь все парни очень добрые.
- Наверное, все пионеры, - заключил Ярослав. - Тимуровская команда...
Зачем же оставила? Не хотела, чтобы видел нашу встречу?
Вместо ответа она сняла с подноса пустую тарелку из-под салата и поставила
первое.
- Странная ты женщина... Я пожил среди бунтующих и непокорных и отвык, что
ли... Для тебя работа у господина дороже, чем честь и свобода?
- Нет, не дороже... Только я" не люблю красивых слов и не верю им.
- Так в чем же дело?
- В том, что я не работаю, а служу.
- Да, разница в этом есть, - согласился он. - Наверное, хорошо служить
богатому и сильному? Нет, даже всемогущему! Пусть кухаркой, но в маленьком
независимом государстве. В Гнезде князя Закомарного!
- Я служу не ему! И не нужно этой агитации... - вдруг обиделась Анжелика,
и в голосе зазвенел протест, как разбитая тарелка.
- Кому же, если не секрет?
- В Скит улетел вертолет, - сообщила она, снова увернувшись от ответа.
Пища не полезла в горло...
- Что ты еще знаешь? Где сейчас женщины?
- Ничего больше не знаю... Только про вертолет.
- Ладно, так и быть. Напильника не надо. Выполни одну мою просьбу, найди
способ, передай им, что я не сгорел в машине и сижу в подвале.
- Этого я сделать не могу, - твердо сказала Анжелика.
- Почему? Хотя бы из женской солидарности?
- Потому что не работаю, а служу!
- Тогда передай своему господину, мне нужно срочно с ним поговорить.
- Пожалуйста, это можно...
- А где сейчас... Юлия, тебе нельзя говорить?
Кухарка молча стала укладывать судки в корзину, выразительно брякая
крышками. Вино оставила - похоже, разволновалась и забыла инструктаж:
отбив дно, из бутылки можно было сделать оружие...
Просьбу она выполнила, через четверть часа в подвал спустились двое в
борцовских маечках и, поддерживая хромающего Ярослава, повели наверх.
В просторной ванной комнате его уложили на кушетку и несомненно
профессиональный врач вначале осмотрел ногу, сам вымыл ее и наложил тугую
повязку. Затем принялся обрабатывать ссадины на спине и коленях, просил
только потерпеть, а так молча, хладнокровно, как мастер, привыкший к
своему ремеслу. И не успел закончить, как в комнату стремительно вошел
Закомарный, бросился к кушетке.
- Ярослав?.. Ну что, жив остался? Да ты, брат, в рубашке родился!
Слово "брат" укололо слух и застряло в сознании. Будто ничего не случилось!
- Что с ногой? - спросил врача, выказывая беспокойство.
- Ничего страшного, - доложил тот. - Растяжение связок, ушибы и ссадины.
Сейчас смочу все живой водой и завтра как рукой снимет.
- На него живая вода не действует, - уверенно заявил Овидий Сергеевич.
- Почему же? Если на всех...
- Да он привык к ней! Купается сорок раз на дню. Потому и живучий...
- Это точно! От таких ударов легкие отрываются и печень вдребезги. А ему
хоть бы что, даже ребра целые.
Они вели этот диалог так, словно два эскулапа над операционным столом, где
лежит бесчувственный труп.
- Ну, говори, зачем звал? - Закомарный сел на край ванны. - Хочешь сделать
признание?
- Хочу спросить, кто ты, Овидий? - спросил Ярослав, глядя ему в глаза. -
Банкир, предводитель шайки бандитов, содержатель воровской малины, вор в
законе? Или сразу все в одном лице?
- Ого, сколько эпитетов сразу! - засмеялся Закомарный. - Здорово накалили
тебя мои ребята!
Доктор тем временем смачивал водой засохшие ссадины на спине и коленях.
Ярослав оттолкнул его руку и стал одеваться.
- Только не валяй дурака. Все обвинения в свой адрес я уже слышал. Угрозы
тоже - заточить в подвалах на всю жизнь, замуровать. Чем помешал? Какие
ваши тайны узнал, чтобы выкуривать меня из заповедника?
- Скоро все узнаешь, - пообещал Закомарный. - На этот счет разговор будет
особый.
- Мне не нужно скоро! Не собираюсь сидеть в ваших подземельях. Говорите
сейчас!
Закомарный ответить не успел: кто-то заглянул в ванную и знаком выманил в
коридор. Пока его не было,
Ярослав оделся в "тюремное" и неожиданно увидел на столе скальпель. Мысль,
как уйти из Дворянского Гнезда, созрела мгновенно; она витала в воздухе
или была кем-то подсказана. Брать в заложники врача - шансов выбраться
отсюда мало, могут принести его в жертву, а вот вернется Овидий
Сергеевич...
Ярослав дождался, когда доктор отойдет мыть руки к раковине, взял
скальпель и сунул в левый рукав. И это, в общем-то, не очень надежное
оружие сразу вселило уверенность. Будто он сам себе задал вопрос: сможешь
ли, хватит решимости? - и сам себе ответил: смогу!
И опять, как из воздуха, выстроилась цепочка действий: скальпель к горлу
или сонной артерии, разоружить охрану, захватить автомат, потребовать
микроавтобус, куда ввести всех женщин, после чего усадить Закомарного и
поставить условие - никакого преследования в пределах видимости.
Это было сознание пилота, когда в экстремальных условиях надо решить
вопрос жизни и смерти и найти единственно верный выход. Но там вся энергия
разума была направлена на то, как избежать столкновения - с ведущим или
ведомым на вираже, с трубой или высоковольтной опорой, наконец, с землей.
Здесь же требовалось столкновение...
Вместо Закомарного в ванную явился охранник в черной борцовке, с
блестящими, клацающими нунча-ками.
- Иди вперед, - приказал он. - Прямо по коридору и на лестницу.
Ярослав пошел, слушая за спиной музыку, похожую на кастаньеты. А они
отбивали каждый шаг, каждую ступень, пока на третьем этаже не последовала
команда встать лицом к стене. Он встал, краем глаза увидев, как охранник
открыл дверь и что-то спросил. Похоже, здесь были апартаменты Закомарного.
Ярослав нащупал скальпель в рукаве и высунул из-под резинки кончик
рукоятки. Брать его следовало немедленно, как только этот музыкант
окажется на таком расстоянии, откуда не достанет нунчаками.
Их не впускали минуты три, и сопровождающий, верно имеющий абсолютный
слух, отщелкивал время, будто метроном. После чего дверь отворилась, и
сразу же остановилась музыка...
- Милости прошу, господа, - сказал Закомарный с незнакомой, благородной
интонацией. - Время аудиенции - три минуты.
И пошел вперед, с ловкостью швейцара отворяя высокие двухстворчатые двери.
За последними оказалась светлая - окна на две стороны - и пустая комната
со старинными книжными шкафами, сквозь темные стекла которых золотились
корешки книг, двухтумбовый ампирный стол с письменными принадлежностями и
глобусом, да кресло в таком же стиле. В общем, типичный кабинет
какого-нибудь директора гимназии прошлого века или ученого средней руки.
Вероятно, вся обстановка осталась тут от князей Захарьиных.
Закомарный остановился на середине подвытертого ковра перед столом, так
что Ярослав был в удобной позиции - у него за спиной, а музыкант с
нунчаками замер у входа и больше не играл.
Или сейчас, или никогда...
Ярослав сцепил руки впереди и стал медленно доставать из рукава скальпель.
- Руки по швам, - шепотом скомандовал Овидий Сергеевич, не оборачиваясь,
будто видел затылком.
- Мне так удобно, - тоже прошептал Ярослав.
- Когда стоишь перед престолоблюстителем, руки следует держать по швам! -
внушительно произнес Закомарный. - Отвечать только на вопросы и не болтать
лишнего.
Справа за шкафами открылась узкая дверь, и в комнату вошел человек лет
пятидесяти, в теплом суконном пиджаке - явно болезненный, словно только
что встал с постели. Ярослав не узнал его, хотя видел дважды: первый раз в
Скиту на берегу озера, второй - на фотографии, которую показывал
Скворчевский.
- Ярослав Михайлович Пелевин, - представил Закомарный и, отступив на шаг,
смотрел с выжидательным подобострастием.
Дядя Юлии приблизился к Ярославу, открыто посмотрел в лицо - на лбу его
посверкивал пот, наверняка была температура.,.
Тогда, в Скиту, он показался выше и шире в плечах, да и на фотографии
выглядел здоровее.
- Оставьте нас, - проговорил он тусклым, болезненным голосом.
Овидий Сергеевич развернулся, как солдат, и пошагал в двери. На сей раз
"музыкант" растворил и затворил их с обратной стороны. И тут же донесся
мягкий, костяной щелчок "метронома"...
- Мы с вами встречались. - Престолоблюститель сел в кресло и, достав
носовой платок, вытер лоб. - Меня зовут Алексей Владимирович, я дядя Елены.
- Помню, - вымолвил Ярослав и спрятал в рукав выползающий скальпель. - Вы
приезжали в Скит...
Он посидел, откинув голову на спинку кресла, выдвинул ящик стола и вынул
оттуда пакет с маечкой Юлии. Медленно достал ее, развернул и положил перед
собой.
"Метроном" постукивал за дверью, напоминая о времени...
- Почему эта вещица оказалась в вашем кармане? - спросил наконец Алексей
Владимирович.
- Носил ее как память, как талисман.
- Каким образом вы встретились с Еленой? - Голос его вдруг очистился от
болезненной хрипоты и сделался жестким.
- В общежитии института, - признался Ярослав. - На "лестнице любви".
- Что за бред?
- Явилась как призрак. Сказала, чтобы я ждал ее, что она придет сама. И
несколько лет спустя пришла в Скит.
Дядя не поверил и лишь усмехнулся.
- Это ваши фантазии, молодой человек... И плохо для вас, если за ними
стоит злой умысел.
- А как бы я иначе написал ее... портреты? Без натуры? Ведь были похожи!
Скажете, нет?
Престолоблюститель потрепал маечку, свернул ее и спрятал в стол. Нунчаки
отбивали последнюю минуту.
- Вы попали в трудное положение. Я готов поверить... в грезы юного ума. -
Он сделал паузу и взглянул на Ярослава. - Но вынужден вас изолировать,
потому что несете смертельную опасность для Елены.
- Не понимаю. В чем эта опасность?
- Что не понимаете? Отчего Ястреб залетал над Дворянским Гнездом? Отчего
пытался завербовать вас в осведомители?
- Догадываюсь. Он показывал вашу фотографию, он вас ищет.
Алексей Владимирович помедлил, испытывая терпение собеседника, под
последние удары "метронома" встал с кресла и заговорил ослабевшим голосом:
- Нет, не над моей головой он кружит... Над Еленой - единственной
наследницей русского престола. Над Маткой, вскормленной, чтобы сеять...
4
За первых два года заключения в подвалах Дворянского Гнезда Ярослав привык
ко всему, в том числе и к допросам, время от времени производимым то
доверенным, то самим Овидием Сергеевичем. Разумеется, все это называлось
беседами, которые непременно заканчивались увещеваниями, что все
образуется в его судьбе, обязательно будет найден выход из положения, ну
разве придется изменить фамилию, немного внешность и уехать, например, в
одну из бывших союзных республик.
Он и с этим смирился, только никак не мог привыкнуть к мысли, что такого
никогда не будет: ничто ему не станут менять и куда-то отвозить. Потому,
что воочию видел пре-столоблюстителя и что Скворчевский его из-под земли
достанет, если узнает, что не сгорел в машине и жив.
А главная причина - он сам со своими юными грезами и наследница русского
престола Елена, приходившая к нему в Скит. Он не по своей воле влез в
какие-то тайны, о них не подозревая, и, вероятно, спутал какие-то планы,
создал опасную обстановку вокруг Гнезда. От него не скрывали некоторых
тайных планов, и это было плохим знаком.
К концу второго года отсидки Закомарный наконец признался, что существует
официальный наследник из рода Романовых, он сейчас учится и живет в
России, имеет поддержку существующей власти, но у него нет законных прав
на престол из-за морганатических браков его предков. И есть Елена - прямая
наследница по тщательно сберегаемой царской крови двух русских династий,
которые в ней соединились, воспитанная определенным образом,
подготовленная для государственного правления по новой, никому пока
неведомой программе. Эта программа определит состояние власти в России на
все третье тысячелетие. Елена должна была стать родоначальницей третьей
династии - престол наследуется исключительно по женской линии, от матери к
дочери, - ибо наступает эра Материнского Начала - проще говоря,
матриархата.
"Реставраторы" были разменной монетой в руках российской партии власти,
своеобразной ширмой, если вдруг придется в очередной раз сменить одежку -
никто бы не посмел крикнуть, что король голый. Поэтому они никогда не
вступали в прямую вражду с идеологами третьей династии, мало того, в
определенные периоды безуспешно искали тайные контакты с ними, ибо
чувствовали, что этому направлению принадлежит будущее. Иное дело, сама
партия власти, стремящаяся любыми способами оттянуть естественную гибель
своей патриархальной природы, которая уже ничего, кроме затасканной
масонами идеи мирового правительства, жажды золотого тельца и
супертехнологий, не могла предложить миру. Война третьей династии была
объявлена давно, с первых выстрелов, произведенных в подвале Ипатьевского
дома по дочерям последнего государя из рода Романовых. И не прекращалась
ни на день последние восемьдесят лет, становясь особенно жестокой к началу
третьего тысячелетия - эры Материнского Начала.
И эта жестокость заставляла обитателей Дворянского Гнезда - тайного
убежища Елены - поступать жестко со всяким, кто нес хоть малейшую угрозу
наследнице. Ярослав угодил между молотом и наковальней. Заточение его, по
сути, оказывалось бессрочным, и все называемые Закомарным даты казались не
реальными, как, впрочем, и момент, когда Елена займет русский престол.
Новая эра могла начаться далеко не сразу после двухтысячного года, и если
учесть минимальный люфт в двадцать-тридцать лет, то можно считать свое
заключение пожизненным.
Закомарный уверял, что Елена взойдет на престол скоро. В России назревает
мощный кризис власти, и нет ни одной партии, которая могла бы предложить
реальный выход из тупика. Конституционным путем ее изберут президентом, и
Ярослав станет свободным. И не только свободным, а еще и придворным, - эти
прожекты Овидия Сергеевича сейчас походили на красивые сказки.
В первый месяц своего затвора Ярослав еще надеялся, что ему поможет
"гарем" - подруги Пленницы найдут возможность связаться с ним, не поверив
в гибель при автокатастрофе, однако ему сказали, что женщины по воле
администрации выселены из заповедника. Он подумывал, что его может найти
мать - матушка Илио-дора, встревожившись, что от сына нет вестей, но, по
всей вероятности, ей сообщили об аварии, иначе бы она отправилась искать.
Выходило, что он погиб для всех, оплакан и если еще не забыт, то это дело
времени...
Единственное, чего он ждал как спасения, - это возвращение Елены в Россию.
Ждал настойчиво, тайно и безрассудно, мысленно никогда их не соединяя -
Юлию и будущую государыню. А ее приезд из-за активных действий спецслужб
откладывался, и никто, пожалуй, кроме ее дяди Алексея Владимировича, точно
и не ведал, где она в данный момент находится и под каким именем. Да -и с
самим престолоблюстителем Ярослав больше не встречался.
Между прочим, режим содержания в этой домашней тюрьме был мягким, и
Ярославу ни в чем не было отказа. Он затребовал доски, краски, кисти, и
ему предоставили все, даже новенький дубовый мольберт втащили в камеру и
рулон грунтованного холста, но нужных досок не оказалось. То, что
предлагали, не годилось на иконы. Выпустить его на свободу, чтобы он,
соблюдая придуманный самим же обряд, свалил липу и заготовил материал,
никто бы не отважился, потому и просить не было смысла.
На холсте же иконы по-прежнему не получались... И тогда он первый раз
попробовал писать их на тюремных стенах. Сначала возле высокого окна, не
писал, а, по сути, отрабатывал технику. И когда первая фреска удалась,
заявил охранникам, что будет рисовать на стенах, а для этого следует
укрепить штукатурку пропиткой смеси желатина и клея. Через сутки пришли
два лысых "бандюка" и под руководством Ярослава целый день втирали в стены
эту смесь.
Первый год заключения прошел незаметно и весь был посвящен живописи. Он
расписал все - стены, сводчатые потолки и даже глубокую нишу единственного
окна. Время от времени навещавший узника Закомарный панибратски хлопал его
по плечам и пробовал шутить:
- Если бы даже ты не попал в эту щепетильную ситуацию, тебя бы следовало
посадить. Из тебя же вырос настоящий художник!
Собственноручно написанные иконы спасали Ярослава от одиночества, тоски,
радовали, когда он мысленно разговаривал с Юлией. Но здесь, на тюремных
стенах, были другие сюжеты... Там был Ее образ и образ "лестницы любви",
здесь уже ничего этого не получалось, хотя тоже была лестница, выложенная
из плит, от озера к терему. Эти иконы можно было назвать житийными:
Ярослав изобразил все основные моменты их встречи, от того, когда впервые
увидел, и до момента расставания...
Потом он начал просить книги, вошел во вкус, и библиотека из комнаты
Алексея Владимировича стала постепенно перекочевывать в подвал. Но однажды
пришел охранник Женя в компании с доктором. Один брал анализы, слушал,
выстукивал, заставлял отжаться от пола полета раз и снова слушал и измерял
пульс и давление; другой ощупывал мышцы, суставы, рассматривал рисунки
папиллярных узоров и уха, расспрашивал, какими видами спорта занимался.
- Хотите продать меня в рабство? - невесело пошутил Ярослав. -
Осматриваете, будто лошадь.
- Да кто тебя такого купит? - процедил молчаливый и всегда мрачный
охранник. - Соплей перешибешь...
До заключения Ярослав несколько месяцев подряд ворочал камни в Скиту,
готовясь к строительству дома, и был в хорошей форме, однако камерная,
неподвижная жизнь практически атрофировала мышцы.
После их ухода в камеру принесли тренажер со всеми причиндалами и
руководство для самостоятельных занятий. И забыли о нем на три месяца.
Физическая нагрузка помогала лучше, чем литература, он выматывал себя так,
что лежал-пластом, без единой мысли в голове, и тогда засыпал без
сновидений. Он еще не успел толком восстановиться, а Женя в подвале рядом
с камерой стал устраивать спортзал: установил перекладину, подвесил
боксерские груши и расстелил борцовский ковер.
И когда начались занятия боксом, Ярослав понял, что из него будут делать
охранника - такого же накачанного мрачного жлоба, как тренер. И возникло
подозрение, что это своеобразный способ незаметно отбить мозги. На
тренировках Женя молотил его не жалея, дескать, это необходимо, чтобы
вызвать нормальную бойцовскую злость.
В какой-то момент Ярослав смирился и с этим: в конце концов, чем меньше
мыслей о прошлом, а особенно о настоящем и будущем, тем легче отбывать
этот бессрочный срок. Теперь каждый день начинался, как в спортивной
школе, - с разминки, велотренажера, затем специальные растяжки, а потом по
расписанию: два часа контактного карате, отдых, два часа вольной или
классической борьбы, обед, отдых и бокс до потери пульса. Время то
затормаживалось, то пролетало незаметно, и уже не хотелось ни читать, ни
крутить видеоролики. Он валился спать, и тут начинались сновидения. Каждую
ночь ему грезилось одно и то же - осень в заповеднике и отлет лебедей. Ему
чудилось, что вместе с птицами он поднимается высоко-высоко, превращается
в маленький крестик и летит до тех пор, пока не взглянет на землю, - и она
срывает его из горизонтального полета в штопор. Если помнить об этом,
можно было бесконечно продлять сон, и тогда весь следующий день он
чувствовал себя на подъеме. Однако это удавалось редко, поскольку отлет
лебедей - самое печальное время, и во сне наваливалась точно такая же
тоска, как была в жизни, и помимо воли он смотрел вниз, на землю, зная,
чем это грозит.
Днем он падал на дощатый пол, ночью - из поднебесья, и не полеты, а эти
падения подействовали самым неожиданным образом: Ярослав поймал себя на
том, что может подолгу, словно на замкнутой в кольцо магнитофонной пленке,
прогонять в мыслях какое-нибудь одно или два слова, составлять их,
сочетать, вслушиваться в новое их звучание и радоваться. Пока не
сообразил, что пришедшие в голову и выстроенные в определенном, каком-то
магическом порядке слова не что иное, как стихотворные строчки.
Был я слеп, как все вначале, Плыл, не видел, где причалить. Волны лодку
раскачали, В мир неведомый умчали... Утоли наши печали! Вслед мне птицы
закричали. Вслед мне люди замолчали...
Это случилось на исходе второго года, весной, когда в заповедник
возвращались лебеди. Ярослав посчитал, что начинается какое-то
умопомрачение. Увлечение становилось навязчивым, он начинал отвлекаться на
тренировках, "плыл" и пропускал удары. Угрюмый и безжалостный тренер
заметил это его состояние, наказывал нокаутами, но как-то раз остановил
бой, сбросил перчатки, связал их аккуратно и постучал Ярослава по затылку.
- Плохи твои дела, брат... Пора тебе веревку намыливать. Так ты еще год
протянешь, не больше.
- Если с твоей помощью...
- С моей, может, и выкарабкался бы, - ничуть не обиделся Женя. - Выбрось
все из головы, туши котлы и работай. День и ночь работай, до потери
пульса. Чувствуешь - затлело, вставай, и на штангу или к груше. Кирпичи
ломай, рукой, об голову - как хочешь, только не давай себе расслабиться.
- Спасибо за совет, - пробурчал Ярослав. - Только... что ты знаешь? Чтобы
советы давать? И вообще, передай хозяину, я в твоей науке больше не
нуждаюсь.
Тренер еще раз стукнул перчатками по затылку, развалился на матах и
заговорил в потолок:
- Все знаю. Потому и даю советы... Увидел Елену, потерял голову,
затосковал, захлопал ртом, как рыба, - за горло взяло. И начал стены
разрисовывать. А государыня тебе еще и вещичку какую-нибудь оставила на
память. Носовой платок, допустим, или шпильку от волос... И сказала,
непременно вернется, и вы снова встретитесь. И ты сошел с ума...
Ярослав стоял, обвиснув на боксерской груше, и боролся с желанием
проверить эффективность удара в левую подмышечную область...
- Ты сошел с ума, - продолжал тренер, - разинул рот и решил, что отныне и
навеки будешь с ней вместе... И стал думать, как это все произойдет...
Нет, ты обязательно будешь счастливым, только не с ней, а возле нее, в
свите. Тебе будет хорошо от одной мысли, что завтра проснешься и снова ее
увидишь. Это прекрасно - быть при ней! Смотреть, как она идет, как
развеваются на ветру ее волосы, как она держит головку, как танцуют ее
руки, когда она смеется... А если еще заметит тебя и подаст руку для
поцелуя, ты умрешь от счастья.
Тренер замолчал, отвернувшись к стене, подставил еще одно уязвимое место -
область за ухом - и добавил:
- Только это будет не часто, не обольщайся. Он дразнил, провоцировал, и
удержаться не было сил. Ярослав сжался в комок, распрямился, вкладывая в
удар массу и инерцию тела. Он не заметил, как противник сделал
стремительный кувырок... Нога просвистела мимо уха, и та же инерция
бросила его к стене. Тренер невозмутимо встал, подал руку.
- Не обольщайся, брат... Тебе нужно быть воином, если хочешь ей служить. А
воин умирает только в бою.
- Ты фаталист! - Ярослав взял его руку и вскочил на ноги. - Не верю, не
хочу слушать! Заткнись! У тебя рабская душа! А мне мало - только служить.
- Для того чтобы служить ей, достаточно одного сознания - ты служишь
государыне, самой прекрасной женщине на земле, - проговорил тренер с
юношеской страстью. - И пойдешь ты за нее в огонь и в воду. Скажет она:
умри - и умрешь в тот же миг. Все, без исключения. Потому что она - Матка,
и создана для великих дел. А мы - трутни, обыкновенные трутни, и нас
тысячи возле нее. Но счастье выпадет одному.
Убивать его теперь не хотелось. Ярослав сел на пол, обнял грушу и
почувствовал суровый запах бычьей кожи. Наверное, так пахло от одежд
римских легионеров и гладиаторов...
5
На третьем году его стали выводить на прогулку, правда, по каким-то
определенным ночам. Тренер Женя был и конвоиром, и охранником,
предупредил, что за Дворянским Гнездом возможно круглосуточное наблюдение.
Все это время Ярослав не видел солнца, а лишь его отраженный свет,
попадающий в окно, не смотрел в небо, не ходил по земле и не дышал вольным
воздухом... Он вжился в свое новое пространство - сводчатый подвал - и,
выйдя на волю первый раз, испытывал страх и одновременно потрясающее
чувство новизны и радости. Его качало, будто эти два года он плыл в
корабельном трюме, привык держать равновесие и сейчас сошел на берег.
Наверное, что-то подобное испытывают новорожденные...
Эти прогулки сменились полной свободой на целые сутки. Это случилось
осенью. Поздно вечером в подвал спустился доверенный Овидия Сергеевича,
приказал быстро одеться и повел куда-то через проходную, потом вдоль озера
в лес. Бежали каким-то узким проселком вдоль охранной зоны заповедника в
полной темноте, затем свернули в тайгу и остановились среди каменных
развалов километрах в пяти от усадьбы. Устроились под глыбой, спрятавшись
от косого дождя и ветра, перевели дух, но доверенный так ничего и не
объяснил, а Ярослав ни о чем не спрашивал. Было понятно: произошло что-то
серьезное.
Несколько раз возникала мысль сбежать, однако доверенный глаз не спускал.
Иногда он доставал радиотелефон, с кем-то связывался и почти ничего не
говорил, только слушал. Так просидели до утра, и на рассвете наконец-то
пришло какое-то сообщение, отменяющее тревогу, после чего доверенный
рассказал, что ночью в Дворянском Гнезде проводился повальный обыск,
устроенный спецслужбой Ястреба. Теперь можно очистить район от его
агентуры, она выдала себя, и подрезать крылья Ястребу, что сейчас и делает
Закомарный в Москве. А обыск производился в присутствии адвокатов и
журналистов, которые "случайно" оказались в усадьбе.
- Кое-что они могли бы предъявить, - заключил с ухмылкой доверенный. -
Например, возбудить дело за незаконное лишение свободы. Но мы же никого не
лишали, правда? Тем более Ярослава Пелевина, он, как известно, погиб в
автокатастрофе, устроенной, опять же, господином Скворчевским. - И вдруг
протянул Ярославу радиотелефон. - Ты погуляй еще тут несколько часов, а
получишь сигнал - иди домой...
И ушел не оглянувшись.
Когда его спина, помелькав, исчезла за деревьями, Ярослав с трудом выждал
еще пять минут - вдруг вернется? - и, озираясь, побежал. Он не думал, куда
и что произойдет после побега; он словно исполнял некую потребность, как
пить воду, если мучает жажда, или спать, если от усталости валишься с ног.
Он лишь иногда останавливался и таился, высматривая, нет ли слежки или
погони.
Никто не выслеживал и не догонял. Несколько километров Ярослав промчался
на одном дыхании, забирая на северо-восток, подальше от своей тюрьмы.
Почему-то впереди оказалась незнакомая протока, по-осеннему мелкая и
спокойная. Он перешел ее, вымочил ноги, и вода чуть остудила голову: место
было чужое, какие-то плоские горки, торчащие из густого чернолесья, а за
ним просвечивает открытое пространство, скорее всего озеро... Но какое?
Ярослав пересек полосу ельников, взобрался по осыпи на каменную гряду и
остановился.
Он исходил заповедник вдоль и поперек, знал всю охранную зону -
обозначенную аншлагами полосу в десяток километров; сидя в своей камере,
много раз мысленно возвращался сюда, вспоминал любимые места, где ночевал
у костров, протоки с цепенящим и чарующим током воды на порогах, ходил по
горам и увалам, но такого ландшафта никогда не видел ни реально, ни в
воображении. То ли не узнал рельефа, то ли вообще попал неизвестно куда.
Даль открывалась на добрый десяток километров и хорошо просматривалась в
ненастную погоду - какие-то вырубки, перелески, болота с камышовыми
полями, и ни единого озера...
Не говоря о лебедях, давно вставших на крыло и в предотлетные дни
постоянно парящих над землей, и не только над заповедником.
Ярослав поискал солнечное пятно за тучами, однако облачность была плотной.
Следовало бы признаться себе, что заблудился, но инстинктивная жажда
бежать еще сушила гортань и горячила голову. Он спустился с гряды, взял
правее и пошел скорым шагом. Показалось, замелькал впереди частокол
молодого соснового бора - это значит, он когда-то перескочил вспаханную
противопожарную полосу и теперь попал на территорию заповедника. Сразу
отлегло: еще пара километров - и будет протока в Зимнее озеро...
Он прибавил шагу и неожиданно увидел впереди руины церквушки возле
фамильного склепа князей Захарьиных. Обрадовался и не поверил, осмотрелся
и, прячась за редкими кустами боярышника, подобрался ближе: нет, это
все-таки Дворянское Гнездо, вон и стальная решетка ограды чернеет сквозь
заросли шиповника...
А над летним озером - лебединый клин...
Снова пошел дождь, горизонт приблизился, подступил к самой усадьбе, резко
сократив пространство, из которого теперь никуда не хотелось убегать.
Ярослав забрался в заросшие ярко-зеленой крапивой и кустами рябины
церковные развалины, отыскал нишу в стене, куда не захлестывал дождь, и
примостился на кирпичах. Наверное, оставаться в непосредственной близости
от Дворянского Гнезда было нельзя, потому что радиотелефон по-прежнему
молчал, однако здесь, среди руин, пришло чувство полной безопасности.
Ярослав нарвал твердой, еще не убитой морозом рябины и стал есть. Горечь
показалась приятной, хотя ягода была жесткой и сухой. Бережно подтянув к
себе ветку, стараясь не стряхивать воду, он стал рвать гроздья губами. Ел,
пока не затошнило, а потом сжался в комок, согрелся и задремал.
И в полусне, когда реальность чуть отступила, понял, отчего так хорошо и
безопасно: наконец-то он ощутил волю. Ничего не держало, не сковывало, и в
любой момент можно было встать и уйти куда хочешь.
Но никуда уходить не хотелось. Его будто приручили, как волка, подержав в
клетке...
Он не слышал, когда в развалинах появился тренер, увидел его сидящим у
стены под рябиновым кустом. Женя тоже ел ягоды, захватывая гроздья ртом.
- Пошли домой, - сказал он. - Отбой тревоги...
- Как ты меня нашел? - спросил Ярослав, разминая затекшие ноги.
- У тебя же трубка в кармане, - буркнул тот, набирая рябины с собой. -
Куда ты денешься... И тут была "охота на лис"...
- А если бы выбросил?
- Выбросил... Отнимать бы стали - не отдал. Ярослав решил, что теперь-то
уж, после такой проверки, его не посадят за решетку, пусть под надзор,
только не в подвал. Но после ужина доверенный Закомарного достал ключи,
выразительно позвенел, дескать, пора, и отвел в камеру.
- Так и тебе спокойнее будет, среди картин... Наутро Ярослав услышал гул
вертолета над Дворянским Гнездом. Это значило, что нагрянул в резиденцию
сам хозяин. Прошло часа три, прежде чем в подвале появился доверенный,
молча открыл дверь, поздоровался за руку и сообщил, что Овидий Сергеевич
ждет.
Закомарный встретил его сдержанно, без обычного свойского, панибратского
тона - не хлопал по плечу, не говорил "брат", и за этим крылось что-то
серьезное или торжественное.
- Насколько я понимаю, тебя больше не тянет к скитнической жизни? -
спросил он с явным намеком на то, что Ярослав не сбежал, оказавшись на
воле.
- Привык к тюремной, - не удержался он. - Комплекс узника - вернулся туда,
где кормят.
- А языки еще не забыл? Правила хорошего тона, дипломатические
протоколы... В общем, чему тебя в институте учили?
- К сожалению, за решеткой ничего этого не требуется.
- Обижаешься? - усмехнулся Овидий Сергеевич. - А на кого? На
обстоятельства? На судьбу? Так тебе крупно повезло, сейчас бы уже черви
съели... Или на кого-то конкретно?
- Жалко потерянного времени.
- Допустим, ты потерял его с пользой для души и собственного здоровья. Но
знаешь, по чьей воле... отбывал свой срок?
Ярослав вскинул голову. Закомарный удовлетворенно засмеялся.
- Да, правильно, по воле наследницы престола. Она велела спрятать так,
чтобы мир забыл о тебе. К тому же случай был подходящий, Ястреб устроил
катастрофу...
- Почему не сказать сразу? Я бы сидел и не дергался.
- Дергался бы! И еще как дергался! Бог весть что тебе бы в голову полезло.
А так ты же на меня грешил? На меня, и потому сидел спокойно... Ладно, я
не затем поднял тебя на свет Божий. Должен сообщить радостную вещь -
отсидка в подвалах Дворянского Гнезда благополучно завершилась. А теперь
настала пора поменять, скажем так, место заключения.
- То есть переведешь в другую тюрьму? - насторожился Ярослав, готовый к
сопротивлению.
- Не спеши, - упредил его Овидий Сергеевич. - В тебе действительно крепко
засел комплекс узника. Полное отсутствие дипломатического этикета и
простейшей выдержки. Сначала выслушай предложения, а потом делай выводы.
- Не мудрено...
- Обстановка сложилась так, что тебе придется уехать из России. На
некоторое время. Например, во Францию или Италию. Сам понимаешь, за
рубежом тебе тоже пока нельзя жить в открытую, пусть и под другим именем.
Не исключено, что Ястреб может выйти на след. Поэтому есть единственное
место, где гарантирована полная безопасность. Это Афонский русский
монастырь. Слышал о таком?
- Монастырь? - искренне изумился Ярослав. - А известно тебе, что на Афон
приезжают лишь после пострига здесь, в России? И еще по согласованию с
братией и особому благословению Патриарха?
- Вот, а говоришь, все забыл, чему учили! - одобрил Закомарный. - Кое-что,
оказывается, помнишь...
- Помню... Еще помню, из Афонского монастыря ни одному иноку назад пути
нет.
- Ну, мы тоже кое-что изучали. Это общеизвестный факт.
- Тем более! Прежде бы спросить, хочу ли я принять постриг. Так вот, не
хочу. И не буду. А насильно - увы, постригают только неугодных отпрысков
царского рода.
- Ладно, угомонись, - замахал руками Овидий Сергеевич. - Никуда ты не
денешься... Кстати, знаешь, сколько твоих предков принимали иноческий сан?
Кроме матери, теперь схимницы Илиодоры. Не знаешь... А их было еще
шестеро! Ничего, да? Это у вас наследственное, чувствуешь?
- Это невозможно...
- Возможно, все возможно. Монастырь - не наши подвалы, но жить придется в
таких же условиях, если не в худших. Да ты же не особенно привередливый?
- Отказаться, естественно, я не могу?
- Можешь. Ты совершенно свободен. Не царский же ты отпрыск, чтобы
постригать насильно. Вставай и уходи, никто не задержит.
Ярослав сидел не шевелясь: согласие означало, что он станет восьмым из
рода Пелевиных, принявшим монашество...
На всю жизнь, безвозвратно, бескомпромиссно... Перед глазами стоял
царственный призрак с каштановыми волосами.
- Мне нужно встретиться и поговорить с ее дядей, Алексеем Владимировичем...
- Он был ей не дядя, а дядька. Так называют воспитателей, - печально
вымолвил Овидий Сергеевич. - Помнишь, он часто болел... Неделю назад
попросил, чтобы освободили от бремени престолоблюстителя и вернули в
монастырь.
- Почему - вернули?
- Потому что он с тридцати лет схимонах, но вынужден был жить в миру. И
хлебать его мерзости!.. Каково ему было изображать эти бесконечные
женитьбы, семейную жизнь. Хорошо, все "жены" его были Христовыми невестами
и понимали, во имя чего страдают... Но умирать им завещано дома, в своей
обители. Вот он и умер, Царство Небесное... Перед смертью назвал тебя.
- Меня?! Почему же меня?.. Почему я должен повиноваться его воле?!
- Это не его воля...
- А чья же?! - выкрикнул вопрос Ярослав и замер.
- Да, ты верно подумал, - тихо проговорил Закомарный. - Это ее воля -
видеть рядом тебя...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1995)
1
После вечерней службы отец Прохор сидел на паперти, играл на гармошке, пел
тропари и ждал, когда попадья со старушками потушит свечи и вымоет пол,
чтобы запереть храм. Борода его часто попадала в мех, что мешало
вдохновенно вскидывать голову. Над головой низко летали ласточки, и все
было замечательно. Подходить к нему с разговором в таком состоянии не
имело смысла, все равно бы ничего не услышал, как глухарь на току. Поэтому
Бурцев тихо пробрался в поповский дом и поднялся на свой чердак.
Когда в церкви сделали уборку и женщины разошлись по домам, отец Прохор
отставил гармонь и вытащил на паперть две коробки - одна с богослужебной
утварью и книгами, другая с облачением, - запер двери, после чего снова
сел, свесил ноги и заиграл. Тут к воротам храма подкатил джип с
затемненными стеклами, откуда выскочили два бравых стриженых молодца, и
батюшка встрепенулся, взял гармошку под мышку и, как барин, уселся на
переднее сиденье. Приехавшие загрузили коробки, и машина тут же унеслась в
сторону моста через Маегу.
Спросить, куда это поехал отец Прохор на ночь глядя, было не у кого,
глухонемая попадья лишь улыбалась и показывала на стол - дескать, пора
ужинать.
После ужина Бурцев прождал своего квартирного хозяина часа четыре и,
разочарованный, уснул, поскольку после бурного дня валился с ног. Он
рассчитывал завтра на утреннем автобусе уехать в областной центр, чтобы
объявиться в прокуратуре и тогда уже возвращаться сюда как официальное
лицо. Потеряв незадачливых оперов-помощников, другого пути не оставалось:
если эти амазонки действительно были причастны к анонимному письму и
намеревались завязать какие-то отношения с Генпрокуратурой, следовало
предоставить им такую возможность... Первый автобус он проспал - не
сработал будильник ручных часов. Пришлось спуститься вниз к завтраку.
Попадья опять улыбалась и перед тем, как сесть за стол, постояла перед
иконами, мысленно прочитала молитвы, ибо отца Прохора не оказалось.
Он вернулся лишь к одиннадцати часам на том же джипе, только уже не с
двумя, а тремя коробками и хорошо выпивший: будучи "под градусом", батюшка
непременно заводил "Подмосковные вечера" во всю свою мощную глотку. Утром
Бурцев подумал, что отец Прохор мог поехать куда-то по вызову - крестить,
венчать, отпевать, а судя по дорогому джипу, возили его в Дворянское
Гнездо.
- Матушка! А я сегодня загулял! - сказал Прохор жене, после того как
исполнил коронную песню. - Больно уж хорошо было, матушка!
Они великолепно понимали друг друга. Попадья сделала какие-то знаки, отец
Прохор замкнул ремешками меха и наконец-то вошел в дом. Жена внесла за ним
одну коробку, видимо с подарками, оттуда торчали горлышки бутылок.
- Объявился? Ну и слава Богу! - сказал он, увидев Бурцева. - А я уж
загоревал, куда постоялец девался? А то говорят вон, товарищей-то твоих,
которые на белой машине катались, кто-то поймал и налупил. Правда или
брешут?
- Женщины налупили, - уточнил Бурцев. - В больницу поехали.
- Ишь ты! Женщины! Что-то у нас такого еще не бывало!
- Слушай, батюшка, а что это за секта есть в твоем приходе? Где одни
женщины?
- Секта? Нет, такой секты не знаю. И вообще у нас их нету, сплошь
православный народ. Есть несколько дураков, по старому обряду крестятся,
да пара таких же гармонистов, но ведь и они православной веры... Был еще
парень, в заповеднике работал, иконы богородичные писал, да тот давно уж
на машине разбился и сгорел.
- Вот как? Любопытно! - Бурцев вспомнил придуманный Фемидой теракт.
- Что тут любопытного? - насупился Прошенька. - Человек погиб...
- Любопытно, что иконы писал!
- Ну, это у нас запросто! Страна же Дураков! Делай что вздумается. Никаких
канонов, никаких законов и запретов. Потому что вольные люди живут...
- И что это за иконы?
- Говорю же, богородичные. "Утоли моя печали", или "Утешение злых сердец",
"Семистрельная" еще называется...
- Нельзя ли взглянуть на них?
- Как ты взглянешь, если они все погорели?
- В машине? Вместе с иконописцем?
- Да нет, в его избе... Одна только осталась, и находится она в каком-то
женском монастыре, не знаю... А! Вспомнил! Есть еще один... как его
назвать, убогий, что ли, сам себе веру придумал, все какую-то матку ищет.
Но ведь он пришлый, чужой и ненормальный, да и один-одинешенек...
- Матку ищет? - Бурцев ощутил какой-то неясный горячий толчок от этих слов.
- Заболевание такое, - охотно пояснил отец Прохор. - Я его однажды в храм
привел, исповедовать хотел да причастить, может пройдет затмение, а он ни
в какую. Говорит, недостоин, потому что в аду был и проклят. И теперь,
пока все мертвые души не загоню в небытие, проклятие не снимется. Ему
кажется, что сейчас много мертвых душ появилось и живет среди душ живых.
Потому, дескать, и беда кругом творится.
- Пришлый, говоришь? А откуда?
- Кто его знает? Года полтора тут ошивается, а появился так, будто и на
самом деле из-под земли выскочил. Никого к себе не подпускает, бывает,
гневный ходит, это когда ему мертвые души блазнятся. Лучше его стороной
обходить в такую пору. Но если матку ищет - ласковый, как теленок. Пойди
на пристань, он там все трется. Увидишь самого обросшего, страшного - он и
будет.
- Но почему он ищет матку здесь?
- Говорит, где-то тут она, в Стране Дураков. Во сне ему приснилось,
видение было... Женщинам руки смотрит, будто по руке матку можно найти.
Они сначала шарахались, сейчас попривыкли. Больной же, безвредный...
Теперь даже примета появилась: если Геля встретится - муж с работы трезвый
придет, а если заговорит - зарплату дадут. Чистое суеверие, но ведь точно
сбывается!
- Его Геля зовут? То есть Гелий? А фамилия?
- Точно не знаю, но все Геля да Геля. Фамилии у нас так и вовсе стыдятся
спрашивать, - отец Прохор заправил косичку под рубаху и вдруг заявил: - Да
говорит, матку свою нашел! Долго искал - и нашел. Теперь осталось
истребить ему эти мертвые души, и живи себе припеваючи.
- А что, в Стране Дураков так много мертвых душ? - поинтересовался Бурцев.
- Да их тут совсем нет, по-моему. Но лезут сюда, будто мухи на мед. -
Прошенька погрозил пальцем. - Хитрый ты парень. Интересовался про живую
воду, теперь про секту женскую, а сам на Гелю свернул. Я, конечно, не
спрашиваю, кто ты да зачем пожаловал, мое дело священническое, всякий
человек мне сын, и всякий за дела свои перед Господом ответит. Только ты
не забывай, что с твоими товарищами приключилось.
- Мне и скрывать нечего, - засмеялся Бурцев. - Служба такая - спрашивать,
допрашивать. Я работник Генеральной прокуратуры.
- Какой-какой? - не понял батюшка.
- Генеральной. То есть самой главной, в Москве.
- Это-то я понимаю, что главной. Другое не пойму: чего твои товарищи
православных ездили да стращали? Если прокуратура? Истинный Крест, бандиты!
- А сам-то не к бандитам ли ездил, батюшка? Да ночь прогулял?
- Кого они когда тронули? - насупился отец Прохор. - Одно добро людям и
помощь. Какие они бандиты? Очень даже приветливые люди, обходительные и
православные. Ребеночка, младенца окрестил, все честь по чести. Бандиты...
Да они вон пять тысяч долларов пожертвовали на храм! За один обряд!.. А
еще посулили настоящего медного листа на купола прислать. Все бы такие
бандиты были - народ бы горя не знал.
- Ладно уж, батюшка, извини, обидеть не хотел, - повинился Бурцев. - Про
Дворянское Гнездо всякое говорят. И видом они как наши московские бандиты.
Младенец-то хозяйский?
Отец Прохор внезапно потерял интерес к разговору, закрылся, будто
спохватившись, что уже много и так лишнего наболтал.
- Служба у меня особенная, крещение святое относится к таинствам, так что
не спрашивай. Хотят люди окрестить - я совершил обряд. Чей ребенок, это
меня не касается.
- Что же они в церковь не привезли младенца? - попробовал разговорить
Сергей. - Не так уж и далеко на хорошей машине. В храме-то это же красиво,
торжественно.
- Богатые, так можно и домой пригласить. А мое какое дело? Приехал да
окрестил. Одной православной душой больше стало.
- А женщин в Дворянском Гнезде много?
- Где? В каком гнезде? - прикинулся он. - Не знаю никаких гнезд.
- Куда же ты ездил? Где тут еще богатые живут? Чтобы по пять тысяч
жертвовать?
- Нынче они везде есть, - уклонился батюшка. - Некоторые жадные, копейки
на благое дело не дадут. Но Бог им судья...
Он взял гармошку и без всякого вступления рванул во весь голос:
- Всяк земнородный да взыграется, духом просвещаем!..
И прикрылся песней, как щитом.
Потом он сломался и улегся спать на деревянный топчан, не выпуская из рук
гармони. А Бурцев побродил по дому и заметил под лестницей коробку с
подарками, привезенную батюшкой и еще не разобранную хозяйкой: попадья
обрядилась во все белое и пошла проверять пасеку, стоящую на задворках.
Влекомый чистым, даже не профессиональным любопытством, он заглянул в
коробку и обнаружил там четыре нераспечатанные бутылки дорогого коньяка,
начатую литровую бутыль с водкой, круг сыра, копченую колбасу, окорок в
жестяных банках, черную икру в стеклянных, однако внимание привлекла белая
пластмассовая фляжка. Он открутил колпак в виде стаканчика, понюхал и
сделал глоток...
Это оказалась живая вода, вкус которой он знал и помнил с того момента,
когда впервые вкусил ее в доме Ксении.
Первой мыслью было разбудить отца Прохора и устроить допрос, но он так
сладко спал, обняв гармошку, и так блаженно улыбался, что не поднялась
рука. Тогда Бурцев налил полный стаканчик, выпил его, хлебнул еще глоток
из фляжки и вернул ее на место.
И сразу стало легко, свободно, будто он сбросил с себя груз, оттягивавший
плечи все это время, пока жил в Стране Дураков. Он вошел в хозяйскую
комнату, где под иконами стояла вторая гармошка, взял ее в руки и вдруг
заиграл, словно всю жизнь тем и занимался. Он не знал, как это произошло,
и, самое главное, не хотел знать, а просто играл и радовался. И не
заметил, как в дверях появилась глухонемая попадья, замерла, прислонившись
к косяку, и слушала. По ее одежде и шляпе накомарника ползали пчелы...
Но тут за ее плечом появился отец Прохор - успел выспаться, был свеж,
весел и благодушен. Попадья в тот же час удалилась.
- Эко разыгрался парень-то! Будто и дураком не был!.. Уроки мои на пользу
пошли или кто другой показал?
- Кто другой! - засмеялся Бурцев.
- Значит, Щукин, - сник батюшка. - Но он хуже меня играет, это тебе вся
Страна скажет.
Сергей поставил гармошку, приблизился к нему и спросил прямо:
- Где ты живую воду брал? Место покажешь?
- Какую-какую? Живую? - наигранно опешил отец Прохор. - Может, святую? Так
это я сам могу...
- У тебя во фляжке... там, в коробке с подарками, живая вода.
- Это ты так коньяк называешь? - засмеялся отец Прохор, но глаза
оставались хитрыми. - Можно бы причаститься, раскупорить одну, да вот беда
- к тебе гости нагрянули.
- Гости? Какие могут быть гости?
- Да вон, за воротами стоят... Какие, я ведь никогда не спрашиваю. Но
ежели приехали гости - встречай. Я так понимаю, нехорошо отказывать. Да ты
не бойся, это барышни. Хорошенькие такие, молоденькие...
Бурцев вышел на крыльцо.
От ворот шли две женщины в белых длинных одеждах, напоминающих индийское
сари. Как-то беззвучно, словно не касались земли. Он сбежал по ступеням,
остановился и подождал их, наблюдая за мохноногой голубкой, летающей над
самой головой.
Оказалось, что они обе в летних белых плащах и домашних тапочках...
- Это ты искал Тропинина? - без всяких эмоций спросила одна, глядя куда-то
мимо.
- Искал, - осторожно вымолвил Бурцев.
- Было условие - найдут тебя. Почему ты стал искать сам?
- Опасался, что возьмут под контроль. И станут выслеживать.
- Кого конкретно ты опасался? Ты знаешь этих людей?
- Только одного, по фамилии Скворчевский. Он начальник спецслужбы, перед
командировкой была попытка вербовки.
- Это нам известно... Хорошо, сейчас мы поедем к Тропинину.
- Что у тебя под курткой? - вдруг поинтересовалась вторая. - Если оружие,
то его следует оставить дома.
- Оружие, пистолет, - сказал Бурцев.
- Он тебе не понадобится. Можешь оставить. Теперь ты в полной безопасности.
- Извините, я не верю людям, которые гарантируют безопасность. Это либо
дилетанты, либо авантюристы. Мне есть кого опасаться, поэтому я не хожу
без оружия.
- Пусть будет так, иди за нами, - приказала первая. Возле крыльца стоял
новенький черный джип "тойота", а в нем еще две женщины: за рулем и на
переднем сиденье. Возраст лет под тридцать, одеты вызывающе, не в пример
этим, в плащах, - короткие кожаные юбочки, такие же курточки с
расстегнутыми "молниями", и видно, что под ними только сетчатые черные
бюстгальтеры. Они действительно выглядели эффектно, разве что много
косметики было на ресницах и веках, оттененных цветом кофе да еще и с
искристой посыпкой. Они словно сговорились и рисовали на лицах одинаково
огромные глаза. В том числе и те, благородные. В снежно-искристых плащах.
Потом он сообразил, что это особый вид маски: отмой с них краску - и
никогда не узнаешь...
Все забрались в машину, усадив Бурцева посередине на заднем сиденье, что
определило его как пленника, хотя пистолет был под мышкой. Благородные
девы расслабились, расстегнули плащи, и оказалось, что под ними вообще
ничего нет. Так еще не бывало, чтобы он оказался в обществе четырех весьма
сексуальных женщин, которые будто бы предлагали себя, причем две из них
вообще казались доступными и проявляли определенные знаки своих желаний:
как бы случайно касались обнаженными бедрами, непроизвольно клали руки ему
на плечи, и острые ноготки задевали чувствительную кожу за ухом. Он
опасался смотреть вниз, потому что у сидевших по бокам женщин откровенно
выдавались сакральные равнобедренные треугольники с выдающимися вперед
лобками. Он тупо глядел вперед и никак не мог сосредоточиться... Амазонки
на удивление хранили полное молчание, при этом вели себя раскованно,
потягивались, принимали вульгарные позы, раздвигая ноги и откидываясь
назад, так что из-под плащей обнажались груди. Он понимал: идет
неприкрытое соблазнение, откровенная провокация. От амазонок исходила
сильнейшая эротическая энергия, как всякая тонкая материя, воздействующая
на подсознание.
Изредка краем глаза Бурцев видел изящные туфельки на ногах, сильные
икроножные мышцы и, представляя, как они наносят удар, инстинктивно сжимал
колени. И все равно испытывал сильнейшее влечение, как раб, призванный
царицей на одну ночь, с полным сознанием, что утром ждет смерть. Чтобы
побороть свои страсти, он сначала вспоминал старообрядца Макковея, потом
переключился на совет студенческого приятеля-пошляка и попытался
представить этих гетер на унитазе, но и это не спасало...
Самое опасное - никто из четверых не обронил ни слова. Все на языке
жестов, прикосновений - как древний танец.
Между тем ехали уже около часа по шоссе в северозападном направлении и с
приличной скоростью. И наконец возле моста через реку барышня-водитель
притормозила и свернула на проселок, уходящий в глубь леса. И сразу же
стало не то что страшно, а как-то неприятно и тоскливо. Последний раз
такие чувства он испытывал в Карабахе, когда выбирался с дискетами и
попадал в руки боевиков. Конечно, если сделают попытку распять между
деревьев, как распинали оперов-костоломов, придется доставать оружие. Но
это самый крайний случай.
Джип остановился на опушке леса возле самого берега. Почему-то никто не
вышел, а та, что сидела рядом с водителем - она выглядела постарше
остальных, - обернулась и, глядя в упор, спросила подруг:
- Может, этому завязать глаза? Не нравится мне его взгляд. Сглазит.
- Пусть смотрит, - отозвалась сидящая слева. - Пусть все видит.
- В таком случае я его раздеваю, - как приговор, объявила та, что была за
рулем, и, глянув в зеркало заднего обзора, встретилась с Бурцевым взглядом.
- Да, сначала его надо оттрахать, - согласилась сидящая справа. - По всей
программе. Пусть умрет в момент оргазма.
- Благородной смерти недостоин, - определила та, что была слева. - Много
чести. Посадим на лед
Говорили отстранение, между собой, словно его не существовало.
- Делайте что хотите! - Женщина выскочила из-за руля и в секунду
разделась, оставшись в легкомысленном сетчатом купальнике. - Я пока
искупаюсь. Когда начнете, позовите меня!
За ней последовали обе женщины с заднего сиденья. Через минуту они уже
плескались в воде неподалеку от берега.
Осталась одна, в коже и макияжной маске.
- Ну что, спектакль окончен? - спросил Бурцев. - Если так, перейдем к
делу. Полагаю, вызвали меня не только для того, чтобы смущать своими
прелестями? Или распинать между деревьев.
- Зачем привез с собой этих двух ублюдков? - Она сверлила тяжелым,
намалеванным взглядом. - Если получил определенные условия - приехать
одному?
- Я уже объяснял этим барышням. - Он кивнул на купающихся. - Сложилась
такая ситуация. Сейчас их нет: после того как вы их отделали, я отправил в
Москву.
- Они здесь и ищут нас, - заявила женщина. - Это создает неудобство.
Придется серьезно наказать, если ты не имеешь на них никакого влияния.
- Делайте с ними что хотите...
- Сделаем... Что вот делать с тобой?
- Отвезти к человеку, который назвал себя Тропининым.
Женщина усмехнулась ему в лицо, вышла из машины и направилась к своим
подругам, лежащим на отмели. О чем говорили, было не слышно. После
короткого совещания они все вернулись к машине и стали одеваться, только
не в свои легкомысленные наряды, а в обыкновенный армейский камуфляж,
доставая его из багажника. Но масок своих не снимали...
Одна, теперь не понять кто, села с Бурцевым рядом, и он по голосу узнал -
та, что проводила допрос возле поповского дома.
- Вероятно, ты представляешь свою ответственность, после того как тебе
покажут могилу семьи Романовых?
- Ответственность перед кем? - спросил Бурцев.
- Перед собственной совестью, - произнесла женщина с холодной
отчетливостью. - Мы не станем завязывать глаза.
- Спасибо...
- Но если приведешь самозванцев, назад не уйдет никто.
- Не понимаю... Вызвали, чтобы показать могилу, заинтриговали, а теперь
начинаются запугивания. Это что, способ вытащить меня сюда и морочить
голову?
В это время на реке показался белый катер с розовым флажком на мачте и
женской фигуркой на палубе. Амазонки побежали встречать, забыв о Бурцеве,
и стало ясно, что прибыло начальство. Катер лихо причалил к камням чуть
ниже машины, и женщина с карабином за спиной соскочила на землю,
направившись к Бурцеву, женщины что-то говорили ей на ходу, а она лишь
кивала и смотрела вперед.
На приехавшей не было никакой косметики, чем она и отличалась от
остальных. Да еще нашивками на груди и рукаве - "Начальник охраны
заповедника". Две женщины сели в джип и тут же уехали, все остальные
погрузились в катер, и он поплыл вверх по реке на хорошей скорости. Бурцев
улучил момент, когда начальница выйдет на палубу, и последовал за ней.
- Меня притомили вопросами, - сказал он напористо. - Но никто не ответил
на мои. А они продиктованы не простым любопытством.
- Ты принял условия Тропинина. Что еще нужно? - глядя вперед, проговорила
начальница.
- Например, откуда этому человеку известна моя фамилия? Мы с ним
встречались?
- Нет, никогда. Но ты был в Студеницах, и у вас есть общие знакомые. К
тому же тебя назвал Прозоров.
- Он и Тропинин - это не одно и то же лицо?
- Ни в коем случае.
- Но можете объяснить, кто этот человек?! Почему я должен играть в ваши
темные игры?
- Это могу. Андрей Александрович Тропинин - престолоблюститель.
- И какой же он блюдет престол?
- Русский престол, - отчеканила начальница. - Или считаешь, такового не
существует?
- Матка сейчас в Дворянском Гнезде? - в упор спросил Бурцев.
- На такие вопросы не уполномочена отвечать. - Она ушла на другой борт и
спряталась за рубкой.
Около часа, не сбавляя скорости, катер летел по реке, затем вошел в
протоку и закружился среди гор и лесов. Иногда он вырывался на озерный
простор, прибавлял ходу, разгоняя с фарватера привыкших ко всему,
невозмутимых лебедей. Лишь единожды он причалил к берегу, и на борт
поднялись еще две женщины в егерской униформе и вооруженные карабинами
СКС. Бурцев старался запомнить дорогу, но разобраться в сложной,
запутанной сети водоемов оказалось невозможно, разве что угадывалось общее
направление, чего было слишком мало, если придется назад выбираться
самостоятельно.
Наконец суденышко выплыло на большое озеро, где под горой, на уступе,
высился причудливый каменный дом с башенками. На деревянном причале катер
встречал высокий человек в черном одеянии, напоминающий каменное изваяние.
Вначале он показался древним старцем, опирающимся на посох, но, когда
катер приблизился, Бурцев рассмотрел молодого, лет тридцати, монаха:
борода его оказалась не седой, а светло-русой и пушистой.
- К престолоблюстителю следует подходить без головного убора, -
предупредила внезапно появившаяся за спиной начальник охраны. - Оружие мне!
Он вытащил пистолет, не глядя сунул в протянутую руку. Начальница выждала,
когда набросят чалки и борт вплотную подойдет к пристани, сказала в спину:
- Лишних вопросов не задавать.
- Что значит - "лишних"? - спросил Бурцев, испытывая последние конвульсии
собственной воли.
- "Лишних" - это значит лишних! - прошипела она вслед...
2
Назад он вернулся только к утру следующего дня и сразу же стал собираться
домой. Уезжать следовало инкогнито, поэтому Бурцев решил уехать автобусом
до областного центра, а там сесть в самолет.
Было еще рано. Чтобы не тревожить хозяев, он осторожно пробрался к себе на
чердак - благо, что двери всю ночь не закрывались из-за постояльцев, -
собрал вещи и отправился на первый автобус.
Пристань и автовокзал были тут совмещены - два деревянных здания напротив
друг друга, а между ними площадь, заставленная вездесущими палатками и
табуретками, с которых торговали местными сувенирами и медом. Несмотря на
ранний час, народу было много, подошел туристический теплоход, и начался
импровизированный праздник: играли гармошки, плясали какие-то ряженые в
масках - в общем, шоу-бизнес был в самом разгаре. Уехать отсюда
незамеченным было довольно просто, и все-таки Сергей не стал искушать
судьбу, не полез в толпу, а ее краем прошел в здание автовокзала, купил
билет и встал на посадочной площадке. И только подумал, дескать, хорошо бы
сейчас посмотреть на этого пришлого Гелю, будто бы околачивающегося на
вокзале, как тут же заметил среди гуляющих высокого, но сутулого человека
с огромной, до пояса, черной бородой, длинными, густыми и желтыми от
седины волосами и вида затасканного, грязного. Из коротких дерюжных штанов
торчали босые ноги с пальцами врастопырку, вместо рубахи - черный рабочий
халат - словом, чудовище, стареющий, выброшенный из стаи орангутанг.
Бурцев точно определил, что это и есть блаженный Геля.
Он шел медленно, вглядываясь в лица людей, иногда кого-нибудь
останавливал, что-то говорил, махал руками и шел дальше. Зрелище было
забавное, странное и притягивало внимание. Сергей встал за спины
пассажиров на площадке и стал незаметно наблюдать. А Геля пересек улицу и
направился точно в его сторону, неторопко озираясь. Он приблизился к
трубчатому ограждению, мимоходом поклонился людям и остановил свой взгляд
на женщине с вещами на ручной тележке. Понаблюдал и смело шагнул к ней и
поклонился...
Бурцев был рядом и увидел глаза - глаза здорового, сильного и умного
человека, причем взгляд отличался какой-то неброской пристальностью,
возможно, с элементом гипноза: обычно на такой взор обязательно
обернешься. Женщина сначала отвернулась, но Геля зашел с другой стороны и
поклонился еще раз. Гул на площади и тарахтящие автобусы не позволили
расслышать, что он говорил, казалось, просил милостыню, но женщина вдруг
сказала что-то резкое и ушла в толпу. Геля посмотрел ей вслед, снова
поклонился и отошел, сначала к ограждению, потом оказался перед Сергеем.
И только в этот миг Бурцев почувствовал опасность: под видом лохматого
бродяги запросто мог быть агент спецслужбы! Прикрытие великолепное, это не
опера-костоломы, привыкшие изображать бандитов и жить с шиком. Помнится,
головорез Елизаров в Зубцовске чуть только был покраше...
Убегать, скрываться в толпе - вызовешь внимание публики...
- Почему ты на меня смотришь? - тихо и выразительно спросил Геля. - Ты
меня знаешь?
- Не знаю, - осторожно проговорил Бурцев, сбитый с толку. - Только
догадываюсь...
- А почему так смотришь?
- Притягивает образ, неожиданный вид...
- Неправда, ты смотрел иначе. Ты изучал меня... Наблюдал за мной. Ты
что-то слышал?
- Да, говорили... Тебя зовут Геля.
- И знаешь, кого я ищу?
Врать и изворачиваться было бесполезно, этот убогий с пронзительным
разумным взглядом чувствовал ложь.
- И это говорили. Ты ищешь матку.
- Правильно, я искал матку. А еще кого?
- Больше ничего не знаю...
- Врешь! Знаешь, вижу! Или должен знать. Ты человек новый здесь, не дурак
и не гармонист. Я всех в лицо запомнил - тебя не видел. Кто ты? Только не
говори, что блаженный.
- Не говорю... Я приезжий, как и ты. Сейчас пойдет мой автобус.
- Поймал! Как говорят полицейские в Америке, лучше молчи. Иначе все будет
истолковано против тебя.
Он схватил Бурцева за предплечье, и стало понятно - не вырваться. Рука
гориллы или безумного человека...
- Что вы хотите? - спросил Сергей, чувствуя, как немеет рука,
передавленная пятерней, словно медицинским жгутом.
- Ничего не хочу. Но ты что-то хотел от меня? Признавайся, промедление
очень опасно.
Он, гад, схватил правую руку, так что пистолет из плечевой кобуры никак не
выдернуть левой, а больше ничем от него не отбиться. И милицию покричать -
не дозовешься, потому что ее вблизи нет. И люди, ожидающие посадки,
заметив такое дело, отошли подальше, чтобы не вмешиваться. Сроду не
подумаешь, что разбираются между собой совсем незнакомые люди - эдакая
доверительная беседа, междусобойчик старых приятелей...
- У меня автобус сейчас уходит. Я проезжий. Видишь? С вещами стою.
- Вранье, не надо... Я узнал тебя. Знаешь, что я сделал с одним вашим?
Есть одна точка на теле человека. Удар - и ты глухой, слепой и язык не
работает. Короче, болван. Хочешь, и тебе сделаю?
- За что, Геля?
- За что?.. И ты еще спрашиваешь? Я живу, чтобы вашу породу уничтожить.
Вывести под корень. Ты мертвая душа! Твоя настоящая фамилия - Губский!
- Кто? - изумился и отчего-то испугался Бурцев.
- Бывший Слухач! Капитан первого ранга Губский! Ты спихнул Скворчевского,
сел на его место!
- Боже мой... Тогда я тебя знаю, слышал. Ты - Гелий Карогод. Бывший
начальник Центра управления "Удар возмездия".
- А! - чуть ли не завизжал Гелий- - Узнал, да? Узнал! Это я разнес
лабораторию, на которую твой спаситель Скворчевский глаз положил! Что?
Сделал я тебя? И сейчас сделаю! Потому что моя печаль - не только матка.
Есть еще одна задача - отправлять в небытие мертвые души!
Бурцев постарался улыбнуться - получилась гримаса.
- И об этом слышал... Почему решил, что я - Губский? Что у меня мертвая
душа?
- Думал, бороду отпустил - не узнаю?!
- Я не похож на него! Ну, посмотри, посмотри!
- Сейчас пойдешь со мной, - вдруг заявил Гелий и повлек за собой,
прикладывая силу нечеловеческую. - Не хочу, чтобы люди видели, нельзя
травмировать и искушать народ. Сейчас из тебя дерьмо полезет! Я одного
твоего агента задавил! Отправил в небытие. И сейчас тебя...
- Стой! Что ты делаешь? - Сопротивляться ему было трудно, достать пистолет
невозможно, оставалось вызывать скандал, привлечь внимание иди достучаться
до рассудка. - Погоди!.. Какие ко мне претензии? Сейчас покажу документы,
отпусти руку. Мы же разумные люди, верно? Давай разберемся...
- Я вычислил тебя! Это ты! Ты... Чувствовал, не сегодня-завтра явишься,
чтобы совершить свое черное дело. - Он был болен, но странно - взгляд
чистый и осмысленный. - Давно чуял... Смрад от тебя впереди летел! И огонь
зеленый... Я не ошибаюсь, не тебя первого здесь ловлю. Говорил ведь в
прошлый раз - не летайте над моей землей. Тут моя территория, а где моя -
там не ваша! Иди, демон!
- Сейчас уйдет мой автобус, - бесполезно посетовал Сергей: "Икарус"
наконец-то подрулил к посадочной площадке, открылась дверь. - Наверное, вы
ошиблись, приняли меня за другого человека...
Гелий остановил на полушаге, резко повернул к себе. Нечесаные, грязные
волосы его поднялись дыбом.
- Я принял тебя за того, кто ты есть. Меня нельзя обмануть, потому что я
был в аду, и ты, сука, хотел трахнуть мою женщину, помнишь? Схватил
Марианну!
- Да не хватал я твою женщину! - закричал Бурцев, рассчитывая как-то
взорвать ситуацию. - Что мне твои бабы? Своих полно!
Люди наконец обратили на них внимание, останавливались, оборачивались, но
никто не подходил. Геля же продолжал утаскивать его за автобусы на
стоянке, к туалету.
- Утоплю сейчас, падла! В дерьме! Чтоб люди не видали! Они мне спасибо
скажут!
- Понимаешь, я не Губский, - залепетал Бурцев, ощущая, как этот человек
подавляет его волю. - Я из Генеральной прокуратуры, приехал по письму... Я
ни в чем не виноват...
Лепетал и приходил в ужас, поскольку терял способность сопротивляться.
Между тем Геля дотащил его до туалетной стены, приставил к ней, и можно
было - освободились руки! - достать пистолет. Но вместо этого Бурцев
чужим, плаксивым голосом произнес то, что пришло в голову:
- Меня генерал Непотягов знает...
- Непотягов? - вскинулся и переменился Гелий. - Генерал? Откуда ты знаешь
эту фамилию?
- Вышел на него, когда искал инока Рафаила, - поспешил Бурцев закрепить
успех, - Это после того, когда ты выкрал его из монастыря!
- Верно, я выкрал! Только зря это сделал... Мне же говорил Дмитрий
Иванович - он сатана, демон! Я не послушал...
Сергей ощутил, как возвращается способность самоконтроля.
- А надо было послушать старика!
- У меня тогда не было двухсторонней связи с космосом...
- Мы с генералом приезжали в Центр. Но в это время ты что-то натворил там,
кажется в Грязной зоне. И исчез.
- Что натворил... Я так часто вспоминал его, и до сих пор с ним советуюсь.
Мне показалось, он был трактористом, трактористом и остался. А он
прозорливый был и о тонких энергиях все знал.
Надо было додавливать.
- Так вот, Гелий. Нет больше Дмитрия Ивановича. Его убил Скворчевский.
Он отступил на шаг, втянул голову, и на миг показалось, сейчас снова
набросится. Однако Гелий сглотнул, спросил сипло:
- Кто?! Что ты сказал?!
- А ты знаешь Скворчевского?
- Не называй при мне этой фамилии, - попросил Гелий. - Иначе я... Так
значит, он убил? Ты не врешь?
- Сам подумай, зачем мне врать? Уверен в этом. Генерала нашли мертвым в
своем дворе, без признаков насилия.
- Значит, он... Он умеет убивать без признаков насилия. Я тоже ему так
сделаю...
Сейчас Гелий выглядел вполне здоровым. Минуту назад он готов был
растерзать человека, а сейчас напоминал большого, обиженного детьми
медведя...
- Знаешь, - попробовал усмехнуться Сергей. - Грешным делом подумал, ты -
агент Скворчевского.
- Кто? Я?! Да я тебя!
- Погоди! - пошел на попятную Бурцев. - Ты ведь тоже про меня подумал...
вот и я... Думаю, заросший человек, странник - хорошее прикрытие. Одного
похожего я встречал, старостой при церкви...
- Я подумал, потому что ты на меня уставился! Зачем смотрел на меня так?
- Как это - так? Объясни!
- Изучал, исследовал! А у самого, как у Слухача: в глазах - дым. Изо рта -
смрад!
- Но сейчас-то нет смрада? - Бурцев дыхнул ему в лицо.
Геля нюхнул, помотал головой.
- Вроде бы и нет... И огня зеленого нет. Наверное, я опять переутомился и
обознался. Это у меня бывает, я же тут один на посту.
- А почему ловишь тут Слухача? Он же теперь монах и безвредный человек.
- Слухач? Этот каперанг?.. Да что ты! Ничего ты не знаешь! А я один, один
знаю! - Он склонился и зашептал: - Представитель Главкома Скворчевский
спас его, когда я объявил войну мертвым душам. Он отправил его в Америку!
Чтоб они там смогли использовать его для своего СОИ. Его продали туда, а
взамен получили инвестиции. Ну, это по программе ОСВ-2, по конверсии
военной промышленности.
Похоже, в голове его окончательно замкнуло, и он нес полную чушь.
Следовало бы теперь вообще освободиться от него, пообещав встретиться
завтра, и можно было еще поспеть на автобус.
- Знаешь, Гелий... - начал Бурцев, но тот зажал ему рот.
- Погоди! Не смей перебивать, когда я говорю. Все потому, что Слухач умер!
Умер как гений. Непотягов говорил мне... Когда его привезли из монастыря,
он был еще в порядке. Его без всяко умысла посадили в свой кубрик. И он
скончался. Тело упаковали, подняли наверх, и там он ожил! На воздухе, под
чистым небом. И все бы было хорошо, но кто-то из Широколобых сделал
умышленную злую ошибку. Вернули в тот же кубрик! - Голос его стал
трагичным и горьким. - А там все стены пропитаны черной энергией, его же
энергией ЯЗ! И из монаха вырос демон! Если бы ты видел это чудовище!
Геля рассмеялся, толкая Бурцева и предлагая посмеяться вместе. Но тому
было не до веселья - автобус стоял на старте...
- И вот Скворчевский... Везет его в Штаты! - ухахатывался блаженный. - Не
гения! Урода, монстра! Там он сделал попытку захватить "Энтерпрайз",
авианосец! У него старые с ним счеты... И захватил! Представляешь?! Только
американцы скрыли этот факт, молчат! Такой позор! На борту же ядерное
оружие!
- Ну а здесь-то что ему делать? - забывшись от нетерпения, перебил Бурцев.
- Слушай меня! - одернул Геля. - И не верти головой!.. Я увидел! Нет,
скорее почувствовал, он приближается к Стране Дураков!
- На "Энтерпрайзе"?
- Ну что ты! - обиделся Геля. - Считаешь, я бред несу? Вот все так... Не
знаю, летит, плывет или едет, но приближается. Сначала, конечно, пришлет
своего агента для разведки и всяких черных дел. Сегодня-завтра его
посланец будет здесь! Осталось мало времени! Я должен нанести удар
возмездия!
- В этом деле нельзя спешить, иначе наделаешь глупостей, - посоветовал
Сергей. - Например, возьмешь невиновного, как меня, а настоящий преступник
останется на свободе и совершит черное дело. Без всякого возмездия.
- И такое может быть, - согласился он. - Но почему ты так смотрел на меня?
- Хотел посмотреть на человека, который ищет матку.
- Матку я нашел... Только тебе-то что? Автобус загрузился пассажирами. Но
пока не отходил: возможно, ждали опоздавших...
- Извини, Геля, я сейчас опоздаю и не уеду. А когда вернусь назад, мы
обязательно побеседуем.
- Нет, не отпущу, - резко и определенно заявил он. - Не забывай про точку
на теле. Ты что, видел матку? Ну-ка, ну-ка, что ты о ней знаешь - говори!
- Не видел, но имею представление. - Бурцев смотрел с тоской - автобус
отъезжал.
- Смотри мне в глаза! И говори! Где встречал?!
- Пока что в пчелиной семье... Он развернул Бурцева к себе, сам уставился
в его глаза.
- Рассказывай!
- Матка не королева... Она сеятельница, - стал вспоминать Бурцев. - Сеет
жизнь, а не управляет ею. И пока существует, в семье будет мир и порядок.
И если вдруг она погибнет, то... то пчелы из обыкновенного яйца рабочей
пчелы выкормят новую, изменят физиологию, сделают детородной. Но только те
пчелы, которые получили маточный фермент, закваску...
Геля потоптался на месте и сел на асфальт - там, где стоял
- Значит, не врешь... А ты что, в аду был?
- Приходилось, - признался Сергей, вспомнив Кавказ: чтобы понимать друг
друга, говорить следовало на его языке. - Ад начинается там, где нет
матки, где некому сеять жизнь, где женское начало сведено до низменного
уровня, и потому она утрачивает тонкие энергии, неуловимую материю эфира.
И если даже срывает плат с головы - не в силах укротить огня. И тогда
сеется смерть...
- Вижу, был, - подтвердил Геля. - Вот почему у нас много общих знакомых и
врагов!.. Слушай, а ты откуда?
- Из Генеральной прокуратуры.
Ему что-то не понравилось, около минуты он ковырял песок из выбоины в
асфальте, шевелил грязными пальцами босых ступней, словно помогая
разгрести свои неведомые мысли, затем отряхнул ладони и внутренне сам с
собой согласился.
- Только знаешь... У матки есть еще на левой руке пятнышко, маленькая
точка, татуировка такая. Это знак, по которому можно ее найти. На левой
руке возле большого пальца. Как увидишь - знай, это она. Мы с ней
кораблики пускали...
- Кораблики? - искренне удивился Бурцев, ощущая в его словах, а точнее, в
интонации ту самую тонкую материю.
- Ну... Пускали. Она из бумаги делала, я из балберы выстрагивал. Это у нас
на Дону так кора с тополей называется. Материал легкий, плавучий. Я еще
паруса ставил, чтобы скорее, но они не нужны, если есть течение. А у матки
руки все время в цыпках от воды, заскорузлые такие, трескаются, и кровь
выступает... Ты давно уже в Стране Дураков?
- Двух недель еще нет...
- Ладно, назначаю тебя оперативным дежурным центра, - заявил Геля. -
Одному становится невозможно работать, и так уже переутомление чувств.
Обязанности нехитрые, наблюдать за пассажирами Как увидишь Широколобого,
хватай - и удар за ухо, вот в эту точку.
- Пожалуй, должность такая мне не подходит. Я думал, ты матку ищешь. А ты
- Широколобого...
- Да нашел я матку, нашел! Правда, только свою, свою любимую женщину... Но
мне с ней некогда даже встретиться! Я должен быть на посту! Сюда
приближается мертвая душа, Широколобый! Агент Слухача! Запомнил точку? -
Он показал на Бурцеве, и тому стало страшно от прикосновения. - Один удар
- и он глухой, слепой и без дара речи. Такое им возмездие.
- Ты меня потом обязательно научишь. Я с удовольствием пойду к тебе в
ученики. Только не сейчас...
- Ты никуда не поедешь! Я же назначил тебя оперативным дежурным по центру!
- Геля не спеша огляделся по сторонам. - У тебя есть допуск к
государственным тайнам?
- Есть, я же работаю в спецпрокуратуре, - серьезно признался Сергей.
- Да я не об этом! Нашел чем кичиться... Я про государственные тайны
говорю! Не просто какие-нибудь там секреты...
- Тогда нет такого допуска.
- Ладно, я тебя допускаю, - решил Геля и пошевелил пальцами на ногах. -
Уехал бы и не узнал... Есть настоящая, истинная Матка, уже вскормленная. Я
нашел свою, тут она... А этой нигде нет, но так хочется хотя бы
взглянуть!.. К ней прилетали пчелы со всего мира и приносили фермент.
Разумеется, только те, кто им обладал. Потом она летала сама по всему миру
и собирала по крупицам то, что было рассеяно и сохранилось. Ведь
ферментами обладает не только живая материя, но и вечные, нетленные
предметы, камни и даже пространства. Это же тончайшая материя!.. И она
летала! От египетских пирамид, где прикасалась к тому, к чему прикасалась
Клеопатра, до Палестины, чтобы пройти путем Богородицы и Христа, отыскать
и наступить босой ногой в их следы. А потом такая длинная дорога, сквозь
старые монастыри, жизнь возле древних книг, которые читали святые, через
земли, в которых жила княгиня Ольга. И так ее вскормили! Но за ней все
время охотились насекомые и хищные птицы, все время норовили склюнуть на
лету. Самая великая государственная тайна - Матка явится миру лишь в
третьем тысячелетии! А пока она живет где-то здесь, в Стране Дураков.
Потому что здесь можно сохранить маточные ферменты.
- Мне все время казалось, Матка - это символ, - признался Сергей. - Некая
идея, учение, принцип устройства мира, новый вид правления или власти, а
не конкретный человек.
- Матка - это женщина! - шепотом сообщил Геля. - Это прекрасная,
потрясающая женщина. К чему она ни прикоснется - все расцветает,
приобретает гармонию и смысл, все наливается оплодотворенной жизнью.
- Погоди. Погоди! Это ты говоришь о той, с пятнышком на руке? - Бурцев
тоже сел на асфальт рядом с Гелей.
- С пятнышком это моя матка, я ее пометил когда-то, чернильной ручкой
ткнул, чтобы потом найти. У каждого человека должна быть своя. И одна на
всех - истинная Матка! Да, она символ и женщина одновременно, и ей
принадлежит будущая власть в мире. Только она без всяких знаков, потому ее
трудно найти. Если вообще возможно... А Слухач ее найдет! Потому что
демон. И сейчас он движется сюда, в Страну Дураков, чтобы уничтожить
Матку! Теперь понимаешь, как мне трудно одному держать фронт против этой
демонической силы?
- Думаю, "Энтерпрайз" не сможет войти в воды реки Маеги, - предположил
Бурцев.
- Ну, посмейся еще, посмейся, прокурор, - горько сказал Геля. - Вы там
сидите, сволочи, народный хлеб жрете. Думаете, с преступностью боретесь. А
преступность настоящая давно перешла в другое измерение. Идет война в
области тонких энергий!.. Начинаешь объяснять - принимают за сумасшедшего.
- В области тонких энергий я кое-что понимаю, - признался Бурцев и сразу
же нарвался на взрыв эмоций.
- Что ты понимаешь? Что?! Не издевался бы тогда надо мной! Можешь ты
поверить? Ситуация очень опасная! Я пришел в Страну Дураков в самое время.
Опоздал бы, и все... Сегодня-завтра здесь будет Широколобый агент. Потом
явится сам Слухач! Нет, не на авианосце. Под какой-нибудь личиной. У
сатаны их много... Бороду отрастит, и попробуй узнай... В Америке ему
предложили компромисс: он вернул "Энтерпрайз", ему вернули родину.
Натаскали его там, натренировали как пса и рекомендовали на место
Скворчевского.
- Этого не может быть! - отрезал Бурцев. - Каперанг не тот человек, чтобы
управлять такой спецслужбой. Он был хорош у тебя в Центре.
Блаженный горестно покачал головой:
- Ничего ты не понял... Миром давно управляет дьявол! А нам притирают уши
о божественной природе власти!.. Мол, все оттуда, с небес, за грехи наши.
Да человечество безгрешно!..
3
Потом он опоздал и на следующий автобус - вечерний, хотя взял еще один
билет. Геля не отставал ни на шаг, и Бурцев понял, что сам не хочет
отделаться от него. Этот блаженный притягивал; в его полоумных речах
сверкали зерна каких-то полускрытых, малопонятных истин, которые не один
раз и не один год будоражили сознание. Он понимал, что, пообщавшись с этим
странным человеком, можно и самому свихнуться, уверовав, что передний край
войны с демонизмом проходит по Стране Дураков.
А Геля забыл обо всем на свете, в том числе и о Широколобом агенте
Слухача, который должен явиться. Он наконец-то нашел уши, куда можно
вдувать свои полубредовые идеи помраченного сознания.
- Человечество сожрут Широколобые каннибалы! - возвещал он. - Если бы я
знал, с какой целью меня забирают из Института космоса в ад центра "Удара
возмездия", никогда бы не согласился. Я все время думал о звездах! Я
мечтал о звездах! Только не о звездных войнах. А меня бросили в ад! Но я
отомстил Широколобым! Разнес их секретную лабораторию! Знаешь, что они
делали? Производили мертвые души! Из клеток выращивали запчасти для
сильных мира сего. Ты слышал о клонировании? Да сейчас стали много
говорить! Тогда ничего не было слышно, а дело делалось. И наши Широколобые
опять обскакали западных. Я их видел... Это страшно, прокурор! Они похожи
на детей, даже пахнет так же... Только это не дети! Но все равно рука не
поднялась... Они же замыслили исправить Божий промысел! Сделать человека
вечным! Но не каждого, а только тех, кто правит сегодня. Когда я надел
носовертку Широколобому на горло!.. Носовертки у нас на Дону лошадям на
нос закручивают, чтобы смирно стояли, когда куют без станка... Когда
надел, он мне признался, педик гнойный, что почем! Стоит человеку заменить
орган, сразу же вселяется демоническое начало! Почку пересадить - ерунда,
но если печень или сердце, то все. Человека нет - есть демон. Они нашли
способ, как переустроить мир; как уничтожить человечество! А потом
говорят, что я параноик!..
И ночевать Бурцев отправился вместе с Гелей, в летнее пристанище, под
деревянный причал, где в паутине толстых лиственничных бревен, над водой,
из досок и фанеры было устроено жилище, напоминающее цыганскую кибитку.
Гелий напрочь забыл, что ему надо дежурить возле вокзала и вылавливать
Широколобого агента. Но вдруг спохватился и вцепился в Бурцева.
- Ты меня заговорил! Боже Правый! Боже Крепкий!..
Он выскочил из своего убежища на деревянный причал и забегал взад-вперед.
Пока он рассказывал страсти, к пристани подошел белый туристический
теплоход "Мария Ульянова" и гомонящие не по-русски пассажиры уехали на
экскурсию. Бурцев тоже выбрался наверх и увидел, что Геля уже орудует на
борту судна, где матросы и обслуга занимались своими бренными делами.
Кого-то он там таскал за грудки, кидал поленья в рубку, где заперся
капитан. Когда же на причал вырулила милицейская машина с проблесковым
маячком, блаженный безбоязненно нырнул в воду. Бурцев рассчитывал, что он
вынырнет где-нибудь под причалом, и потому заспешил вниз, однако прошло
пять, десять минут, а Геля все не выныривал.
Он не боялся демонов из ада, где побывал, но трепетал при виде милиции,
поскольку был объявлен в розыск после разгрома лаборатории. Широколобых он
чуял на расстоянии, знал об их приближении, но беспомощным оказывался
перед милиционером. Бурцев уже начал думать, что Геля утонул, ударившись о
подводную сваю у причала, но через полчаса тот вынырнул прямо под своим
жилищем и тихонько спросил:
- Эй, прокурор? Милиция уехала?
- Уехала! - обрадовался Бурцев и помог ему забраться в кибитку. - Ну что?
Где Широколобый агент?
- А все, угроза миновала. Отбой тревоги, упреждающий удар не прошел.
Поймали его.
- Когда же успели? И кто поймал? Геля повертел головой, понюхал воздух.
- Не знаю... Но больше не чувствую! Нет смрадного духа. Наверное, не мы
одни стоим на страже интересов государства. Кто-то еще появился в Стране
Дураков. Ну, из тех, кто чувствует эфиры. А так бы кто его поймал иначе?..
Это приятно, сейчас выясню. Ты только меня не отвлекай разговорами! -
Гелий поднял руки и стал медленно поворачиваться вокруг, словно локатор. -
Ну-ка, послушаем эфир!
Через минуту он изумленно вытаращил глаза.
- Мать ты моя!.. Вот это да! Широколобого схватили женщины!
- Женщины? - насторожился Бурцев. - Ты их знаешь?
- Зря я тебя назначил оперативным дежурным, - вдруг пожалел Гелий. - У
тебя такие примитивные понятия... Зачем их знать? Их нужно чувствовать и
входить в контакт. Так и быть, я потом научу. Это не совсем и сложно:
сначала смотришь на какой-нибудь источник света - солнце или живой огонь,
закрываешь глаза и этим пятнышком, которое остается, начинаешь обшаривать
пространство и время. Хоть в космос улетай на другие планеты, хоть по
земле броди. Только в ад не спускайся. И когда заметишь любой луч,
прикоснись к нему и контактируй сколько влезет... Ну, в общем, когда
встанет солнце, научу. Надо с солнца начинать.
Слушать его можно было бесконечно, ибо он относился к тем счастливейшим
людям, кому довелось быть учеником самого Валентина Иннокентьевича
Прозорова.
Набравшись смелости и все-таки опасаясь услышать бред сумасшедшего, Сергей
спросил его, может ли он сейчас выйти на контакт с женщиной по имени
Ксения, которая тоже принадлежит к Матке и перенимала опыт Прозорова.
Блаженный чиркнул газовой зажигалкой, посмотрел на пламя, прикрыл глаза и
надолго замер. Было полное ощущение, что он действительно бродит в
пространстве: иногда чуть двигались ноги, руки, голова, а глазные яблоки
под веками шевелились, словно он смотрел сон. Бурцев ждал около часа, пока
не обнаружил, что Геля спит самым натуральным образом и уже посапывать
начал, готовый развалиться на фанерном полу своего жилища.
- Эй, ты что это спишь? - Бурцев толкнул контактера в бок.
Тот мгновенно пришел в себя и заорал:
- Ты что, идиот?! Что ты делаешь?! Сам просил войти в контакт, а сам
толкаешь! Ну, блин!..
- Да ты же заснул, Геля!
- Какое твое дело? Заснул... Ну и заснул! А если так надо?
- Тогда извини... Продолжай.
- Ага, продолжай!.. Не знал, что ты такой! Взял и толкнул! Только увидел
луч этой твоей матки, ты меня в бок! Ну не кретин ли?
- Мне показалось, ты заснул...
- Если и заснул, так что? В таком пространстве бродить - нужно много
энергии, и я устаю. Может человек вздремнуть где-нибудь у обочины? Не смей
больше! А то тресну за ухо!
Он снова откинулся к стене и захрапел. Бурцев послушал это заунывное
пение, понял, что так продлится до утра, и хотел было оставить Гелю и уйти
в поповский дом, но едва переступил ногами по звучному, как барабан, полу,
блаженный сказал, не открывая глаз:
- Она спит.
- Кто? - спросил шепотом.
- Матка твоя... Такой яркий луч... На скамеечке спит, и с ней - ребенок,
девочка, лет шесть.
Бурцева охватил озноб и навернулись слезы. Он поверил, что Геля видит
Ксению с дочкой, и стало страшно: он не мог знать о девочке...
- Не могу разбудить, - между тем продолжал Геля. - Девочка проснулась и
гладит щеку матери... А она не просыпается, устала. Ходила по городу и
возвещала... Погоди, я сейчас через девочку попробую.
- Не буди! - зашептал Бурцев. - Оставь, пусть спит... А девочка какая? На
кого похожа?
- На тебя, а еще на кого?.. Сероглазая такая же, двух зубов впереди нет,
выпали... Так что, не будить? А то я могу с ней и поговорить.
- Не надо... Скажи только, в каком городе? Где?
- Сейчас, погоди, прочитаю... Она на вокзале, в скверике... Так, Сара... В
общем, или Саратов, или Сарапул... Отсвечивает от фонаря, никак не
прочитать...
Погоди... Ага, Саратов все-таки. - Он тихо засмеялся и уснул.
Около часа Бурцев сидел в шоке, испытывая головную боль и жажду. Наконец
отважился, вылез из жилища и, спустившись по балкам к воде, опустил голову
и стал пить. С теплохода у пристани валили за борт всякую дрянь, и возле
лица плавал мусор, но сейчас было все равно. Когда он вернулся назад, Геля
сидел с открытыми глазами и тяжело дышал.
- Ты мне воды принес? - спросил он.
- Нет, не подумал, - смутился Бурцев. - Могу сходить еще, только бутылку
нужно...
- Ладно, не ходи. Тут вода грязная, туристы стоят... Потерплю.
- Геля? - через минуту позвал Сергей. - А хочешь живой воды дам? У меня
трехлитровая баклага с собой.
- Живой? Настоящей живой воды?
- Да, из святого источника...
- А где взял? Ты знаешь, где источник?
- Знаю, но не скажу!
- И правильно, а то выпьют, иссякнет. Нашел и молчи... Живой воды никогда
не пробовал.
Бурцев достал из сумки пластмассовую баклажку, бережно отвернул пробку и
налил немного в одноразовый стаканчик. Геля понюхал, попробовал на язык и
выпил за один глоток, как водку.
- Точно, живая! Это чувствуется... Дай еще. - Не проси, не дам. Это я для
жены набрал. Жена, правда, бывшая, но у нее болит позвоночник, от
ранения...
- Тогда и просить не буду, вези жене.
- Геля, а где твоя матка?
- Тут где-то, в Стране Дураков. Ее надо искать. А мне некогда сейчас,
мертвые души... Страну нашел, а ее пока не могу. Чувствую, близко
где-то... И она никак не отзывается. А контактировать с ней мне нельзя,
потому что проклятие не снял. Вот сниму, так в два счета найду.
И ничего не мешало бы вести с ним беседы хоть до утра - ни ветер, гудящий
под причалом, как в печной трубе, ни плеск воды о сваи под полом, если бы
среди ночи там, наверху, не загомонили туристы, вернувшиеся с экскурсии по
Стране Дураков. Гулкий настил громыхал над головой и не давал
сосредоточиться. Шоумены Усть-Маеги давно отдыхали, а возбужденные
иностранцы все никак не могли успокоиться, и причина этого выяснилась,
когда Сергей понял по обрывкам немецких фраз, что пропал их товарищ,
сказавшийся больным и потому оставшийся на борту.
Минул час, потом и второй, а теплоход никак не отваливал и продолжал
заслонять вид: Геля жил под причалом потому, что отсюда можно было
наблюдать потрясающий восход солнца, когда земля предстает перед глазами
как в пору Великого Потопа - только вода и багровое зарево на горизонте.
Полное ощущение чистоты и целомудрия. И даже потом, когда солнце оторвется
от бескрайней водной глади и когда проявится узкая полоска
противоположного берега, то все равно суша кажется первозданной, на нее
еще и голубь не опускался...
Это он так рассказывал и предлагал взять багор и отпихнуть судно к
чертовой матери. Но тут над головой запиликали сирены, загудели по настилу
автомобильные колеса, и Геля, испугавшись облавы, забился в угол и затих.
Бурцев же словно очнулся от привычных звуков происшествия и стал
выбираться наверх, но заблудился в бревенчатых конструкциях, долго не мог
найти доску, которая поднимается, и, когда нашел, обнаружил, что совсем
рядом стоит милицейский автомобиль. Пришлось вылезать из-под причала на
глазах какого-то майора с гармошкой. Но тот ничего не заметил, его
атаковали около десятка немцев в шортах, говорили все разом, не дожидаясь
переводчика...
- Я вам русским языком говорю, немчура вы разэтакая, - отбивался майор. -
Найдем мы вашего фрица, никуда он из нашей страны не денется. Пошел на
природу полюбоваться и заблудился. Сейчас мои ребята прочешут окрестности
и привезут в целости и сохранности.
Пока Бурцев отряхивался и приводил себя в порядок, возбужденные туристы
рассосались и остался лишь представитель российской турфирмы. Он и
объяснил майору, дескать, Фриц Зоммер молодой, но болезненный человек и
потому два дня назад спрашивал, можно ли в России найти бабку, чтобы
полечиться, - наслышан был о русских знахарках и колдуньях. И если такая
найдется, то он готов сойти на берег и остаться у нее сколько потребуется.
Теперь фирмач высказывал предположение, что турист наверняка отыскал
лекариху и находится у нее. Говорили они на русском языке, но майор
почему-то стал отвечать невпопад.
- Если к какой бабе занесло, значит, скоро сам явится. А не поспеет, мы
его вытащим. Все бабы легкого поведения у нас на заметке... Вытащим и на
моторке подбросим на теплоход. Давайте отчаливайте, хватит базарить.
- Для розыска нужна фотография, - вмешался Сергей, отряхивая брюки. -
Прошу вас предоставить портрет господина Зоммера либо его документы.
Представитель турфирмы обрадовался деловому тону и побежал в каюту
потерявшегося, а майор присмотрелся к Бурцеву и внезапно спросил:
- Это не ты у попа живешь? На чердаке?
- Ну, я, а что?
- Да так, ничего. Точно описали. Все равно самый первый гармонист - я.
- Не спорю, - осторожно проговорил Бурцев. - Потому что не слышал, как ты
играешь.
- Туристов отправлю - сыграю, - пообещал майор. - А ты куда этого послал?
- За фотографией.
- А зачем тебе? - Майор снял ремешки с мехов, нетерпеливо побегал пальцами
по кнопкам. - Словесного портрета мало? Немец, он и есть немец, сразу
узнаешь.
- Хочу посмотреть, как они вертеться будут... Майор был спокоен,
невозмутим и совершенно не агрессивен, хотя в подобных ситуациях милиция
обычно спрашивает документы.
Представитель турфирмы вернулся с теплохода раздосадованный.
- Не нашли... Придется отчаливать.
- Отваливай, - сказал майор. - Найдем - подбросим, скоростная моторка есть.
- Теплоход останется у причала, - заявил Бурцев. - Передайте капитану:
чалок не снимать, на берег никого не выпускать. До особого распоряжения.
- Извините, - замялся представитель. - Чье это распоряжение? У нас график
движения, сроки фрахта...
- Местной прокуратуры - этого достаточно? Фирмачу было достаточно, а
майору - нет.
- Чего ты командуешь? Щукин-то я, а не ты. Мы его и так найдем, пусть бы
себе плыли на здоровье.
- Теперь его никогда не найдешь, - рассматривая белое судно, сказал
Бурцев. - Геля его давно почувствовал и точно предсказал время, когда
появится в Стране Дураков.
- Кто предсказал? Геля?.. Ну нашел кого слушать!
- А надо бы его слушать. Он действительно почуял... Вот и не верь после
этого сумасшедшим!
- Да найдем мы его! В Стране Дураков весь народ как на ладони... Так ты из
какой такой прокуратуры? Я тебя не встречал. Вчера тебя с Гелей заметили.
Ты его приятель, что ли?
- В некотором роде...
- Тогда я тебя арестую на всякий случай, - сказал майор. - Чтобы сильно не
кипешился...
- А почему ты Гелю не арестовал? Он же в розыске значится.
- Ну и что?.. Есть у меня бумага. При появлении задержать, как психически
больного и опасного для общества. Но то ведь для какого-то общества? Для
нашего он совсем не опасный, потому что здесь Страна Дураков.
- Это резонно! - поразился логике Бурцев. - А меня за что?
- Да что-то скучно стало. Поиграть хочется, а слушать некому и плясать
тоже. Арестую тебя, будет веселее. - Майор опробовал голос гармошки. - Ты
послушай, я ведь не поп, играю вольную музыку. Плясать-то умеешь?
- Нет, не умею, не до пляски...
- Ничего, спляшешь. Хорошо получится - в "телевизор" не посажу. А не
понравится - сидеть тебе до нового пришествия.
Майор резко растянул меха, разминая пальцы, на миг урезонил звук и начал с
выходом, словно давая фору.
- Не выйдет, майор, и некогда мне... Уезжаю я, жду автобус.
- У тебя время будет. Насидишься, так запляшешь! Лучше сейчас, пока
настроение хорошее.
- А что, хорошее настроение? - спросил Бурцев, пристукивая башмаками. - В
районе редкостный криминал, чистый "темняк", а ему хоть бы что! Отчего же
веселишься так, майор?
- У меня сегодня внучка родилась! Что мне до какого-то немца! Сорвали
из-за стола. Не каждый день теперь внучки рождаются.
- Это верно, не каждый день... А немца придется искать!
- Положил я на этого фашиста!
- На этого лучше не класть ничего, - посоветовал Бурцев. - Я специальный
прокурор из Генеральной прокуратуры, - представился он и показал
удостоверение.
Майор краем глаза глянул на корочки и не перестал играть, показывая тем
самым, что ничего не боится.
- Чего к нам-то? По какому такому преступлению, если у нас ничего не
стряслось?
- Несколько лет назад было автодорожное происшествие криминального
характера. Погиб некто Пелевин... Мы считаем, что был террористический акт.
- А, помню! Замдиректора заповедника, научный работник... Почему
террористический-то? Машина была старая, драная, отказали тормоза, улетела
в кювет. Выскочить не успел...
Настораживала легкость суждений майора, а глаз под рыжей бровью был
откровенно хитрый.
- Весь отдел в ружье, перекрывай поселок и отлавливай всякого, кто
по-русски не знает, - распорядился Бурцев, внутренне негодуя на
спокойствие майора. - Восемь часов назад исчез, а вы еще не почесались.
Знаешь, что он успеет натворить за такое время?
- У вас на этого немчуру материал есть? По линии Интерпола? - показал
майор свою компетентность.
- Ничего нет, - признался Сергей. - Но мне это не нравится, нехорошее
предчувствие. Я верю чутью Гели. А еще - в тонкие материи. Есть печальный
опыт... Полагаю, этого иностранца интересует Матка.
Майор замкнул меха, взял гармонь в положение "за спину".
- Матка?.. Хм, матка... Покажи документы? Еще разок. Что-то я не разглядел
в темноте-то...
Бурцев достал удостоверение, сунул в руки гармонисту. Тот изучил все -
подпись, печать, фотографию и вернул с сожалением.
- Вот, в день рождения внучки и не повезло... Вы уж там совсем с копылков
слетели, вам террористы на каждом шагу чудятся. У тебя и Славка Пелевин
погиб от рук террориста!.. Пока я здесь начальник милиции, просто так
брать никого не буду. Надо уважать людей, беречь...
- А меня хотел арестовать!
- Так это я от тоски! В тридцать третьем году у нас тут был начальник
НКВД, тоже из гармонистов. Так он арестовал всех мужиков в районе
поголовно, начиная с четырнадцати лет. И всех на три года упек, с
отбыванием по месту жительства. Так все три года такое веселье было!
Плясали до упаду. Вот... А ты тут про каких-то террористов толкуешь. Кто
тебе поверит? У нас им делать нечего...
- Будешь волынку тянуть - помогать не стану! - заявил Бурцев с целью
припугнуть Щукина. - А я уеду отсюда сейчас - и расхлебывайся один. Потом
еще представление напишу!
- Куда уедешь-то? Ладно тебе... Захочу - вообще никуда не уедешь. Женю вон
на какой-нибудь бабенке, и будет своя Генеральная прокуратура. Уедет он...
- Не дразни меня, майор...
- Понимаешь, ни разу не видал из Генеральной, они должны быть солидные,
представительные. И на физиономии написано - важная птица. А ты - из-под
причала, с бородой... И в приятелях у Гели. Он же, известно, с перекосом
фаз. Не знаю, что и делать.
- У меня с собой бланков нет, - сказал Бурцев. - Ордеров на арест. Но,
если заставите меня бежать в поповский дом, выпишу два. И на вас тоже.
Обращение на "вы", не принятое здесь, подействовало как самый веский
аргумент.
- Слушай, а что, матка эта... на нашей территории?
- На вашей. Где же еще ей быть?
- Вот не повезло... Такие веревки! Почему на нашей-то?
- Потому что здесь Страна Дураков.
- Это верно, Страна так Страна... - Майор достал из машины микрофон
радиостанции и забухтел на милицейском диалекте. - Слышь, что с фрицем-то?
Не объявлялся?.. А ты ушами не прохлопал, сыскарь хренов?.. Ну тогда гузку
свою в горсть и скачками. Я сейчас в отдел подрулю.
Потом он ушел со связи и сказал:
- Говорил же, куда денется? Нашли твоего диверсанта.
- Террориста, - поправил Сергей. - Где нашли?
- В лесу привязанный сидел, распятый... Бурцев заскочил в милицейскую
машину за руль, повернул ключ стартера.
- Эй, куда ты? Моя машина! Куда?! - Майор полез в кабину, но ему мешала
гармошка.
Когда приехали на место происшествия, туриста уже отвязали от деревьев,
заботливо уложили на автомобильные чехлы и оказывали первую помощь,
поджидая "скорую". Лежал он без штанов, поэтому увечье было налицо -
вспухшая, черная мошонка слоновьих размеров. Даже спокойный майор
наконец-то чуть поколебался, покачал головой.
- Хотел немчура полечиться у бабки... Вот и полечился! Такого я еще не
видал...
- Бабки и отделали, - мимоходом обронил Сергей. - Ты ничего не слышал тут
про таких лекарей?
- Слышал... Люди донесли: приезжали они за тобой и куда-то увозили на
джипе. Но вернули живого и здорового, значит, ты с ними поладил. Поладил?
- Допустим, поладил... Только так и не понял, откуда они завелись здесь,
эти пчелки?
- Рой прилетел из чужих краев и гнездо свил... Ты Пелевина упомянул, ну
того, из заповедника. Так вот, прокуратура, террористический акт против
него был, но жив он остался, в машине не сгорел.
- Вот как? И где же он обитает?
- Это к делу не относится... В общем, живет человек на свете, и ладно. А
когда он в заповеднике работал, к нему стали прибиваться безмужние
женщины...
- Незамужние?
- Нет, безмужние. Ну, которые, как пчелы, без нас хорошо обходятся. Бывает
же такое у них, остервенеют от мужиков и на дух не приемлют...
Бурцев усмехнулся:
- Чем же покорил их этот парень из заповедника?
- Да поди разберись... Не дурак и не гармонист, а женщины его роем обвили,
целую общину в Скиту создали. Когда Ярослав... короче, исчез с поля моей
видимости, думал, они осиротели и разбредутся по своим краям. А они
остались. И мужиков-егерей постепенно выдавили из заповедника, теперь он
полностью женщинами охраняется. И сюда такое паломничество началось! До
сих пор едут со всех концов, человек сорок уже в Скиту наберется,
настоящий улей. И жизнь у них по строгому распорядку, почти как в армии.
Однажды я заезжал к ним... Девки, скажу тебе, как на подбор, глаза
разбегаются. Но держат себя строго... Ты ведь бывал у них, видел...
- Но пчелы без матки не живут... есть у них матка?
- А как же! - Майор понизил голос. - Девка - оторви и брось. Между прочим,
знаешь, чья дочь? Генерала Суглобова!
- Погоди... Насколько я знаю, она же в розыске числится как без вести
пропавшая?
Щукин поморщился, пошевелил плечами, выражая недовольство.
- Числится... И на нее приходила бумага... Да у нас много народу в
розыске...
- Она не матка...
- Другой я не знаю! - отрезал он, и по его решительности можно было
судить, что этот начальник милиции из Страны Дураков знает много.
- Ну, хорошо, - согласился Бурцев и кивнул в сторону немца. - Так это их
работа?
- Я что хотел сказать-то? - Майор не внял вопросу. - Как они тут
появились, в районе стал порядок. Ни один бы ОМОН такого не навел. У нас
же теперь никакой преступности нет, ни криминальной, ни бытовой. Недавно
залетные рэкетиры явились, дань хотели наложить - я даже пальцем не
шевельнул, но их как корова языком...
- А это что? - Бурцев снова кивнул в сторону пострадавшего туриста. -
Считаешь, не преступление - иностранного туриста наследства лишать?
Щукин слегка взбагровел, готовый сообщить какой-то злой и веский аргумент,
но его отвлек инспектор ГАИ, обнаруживший иностранца привязанным возле
самой дороги. Принес и подал начальнику милиции плоский кейс.
- Возле него нашли, - доложил. - Не смотрели, что там - не знаем. Вдруг
есть пальчики?..
- Там оружие, - сказал Бурцев майору. - На что спорим? Давай на твою
гармошку?
Начальник милиции подумал, достал складной нож и молча подал Сергею.
В кейсе оказалась разборная винтовка с мощным оптическим прицелом и
глушителем, в обиходе среди спецслужб называемая "винторезом"...
4
"Скорую" встретили на дороге и отправили назад, чтобы поменьше было глаз,
видевших туриста. С работников милиции взяли подписку о неразглашении,
однако эта мера не спасала от утечки информации и лишь оттягивала срок,
когда спецслужбе станет известно местонахождение агента, которого увезли в
райотдел и поместили в камеру.
Бурцев чувствовал, кто наказал туриста с "винторезом", единственное, чего
он не понимал, почему Фрица Зоммера привязали и казнили у дороги, которая
вела, по сути, в никуда, в каменный карьер, где когда-то добывали мрамор.
К тому же "винторез" отечественного производства оказался чистым, не
использованным, видимо, турист не смог добраться до нужного пункта...
Оружие он, скорее всего, получил здесь, в России, возможно, кто-то принес
на теплоход на какой-нибудь остановке.
Бурцев отлично помнил голландца Гюнтера и доскональную проработку каждой
детали той операции: предусмотрели все, вплоть до пристрастий многодетного
егеря Вохмина к дармовому алкоголю. И здесь все было продумано: теплоход в
Усть-Маеге стоит шесть часов, чтобы повозить туристов по Стране Дураков,
показать им шедевры фресковой живописи в полузаброшенных храмах, провести
пешком по двухсотметровому деревянному мосту через реку, который опирается
всего на две точки и выдерживает грузовик, и напоследок прокатить на
скрипучем березовом тракторе, где даже блок двигателя и то деревянный, из
капа. За это время опытный киллер может добраться на попутном транспорте в
любую точку района, сделать свое дело и вернуться назад. Его отлучку никто
бы не заметил, поскольку туристы часто не верят в местные чудеса, не хотят
ехать на экскурсию и остаются на теплоходе.
Немца никто не прикрывал, и тут вмешалась третья сила - амазонки. Они
могли бы вообще не оставлять немца в живых, а если оставили, значит,
давали знать спецслужбе, что ведут открытую войну и уверены в своих силах.
Это предостережение, своеобразный ультиматум.
Конечно, теплоход следовало бы задержать и поискать среди туристов
сообщника, если таковой имелся, однако начальник милиции стал зудеть над
ухом, что если сорвется график движения судна, то турфирма исключит Страну
Дураков из списка посещаемых объектов, и тогда пропадут те крохи, которые
район получает за счет туризма... Короче, пришлось изъять из каюты личные
вещи немца, а судно отпустить.
Среди вещей не было ничего такого, за что можно было бы зацепиться:
одежда, купленные на пристанях сувениры, два блока дорогих сигарет,
которые пришлось распотрошить, а табак отдать дежурному по райотделу,
упаковка пльзенского пива и туалетные принадлежности. Даже записной книжки
нет...
Из-за нетранспортабельности туриста Бурцев пошел допрашивать его в камеру.
Зоммер лежал на деревянных нарах без штанов, с раскинутыми ногами, дышал
коротко и тяжело, черная от кровоизлияния мошонка напоминала закопченный
чайник. Он был крепким, натренированным парнем лет под сорок. Если ему и
требовалась знахарка, то для другого колдовства. Но сейчас ему требовался
хирург. Без оперативного вмешательства протянет сутки, не больше.
И еще меньше, если окажется в районной больнице: после такого провала
агента уберут во что бы то ни стало, и не поможет никакая охрана.
Наверняка он работал не бесконтрольно, и Скворчевскому уже известно о
результатах операции.
- Надеюсь, осознаете свое положение, - сказал Бурцев по-немецки и
незаметно включил диктофон в кармане. - Полный провал, беспомощное
состояние, а охота уже открыта, ваш шеф выдал лицензию на отстрел.
- Говорите по-русски, - вдруг попросил немец без всякого акцента. - Мне
легче понимать...
- А вы что, русский?
- По национальности немец, жил в Казахстане... Восемь лет назад уехал в
Германию, город Эссен.
- Вот как! А теперь потянуло на родину? С "винторезом"? - Сергей уселся на
принесенный в камеру стул поближе к изголовью.
- Я турист! Путешественник! - затараторил немец. - Когда жил здесь -
только работал, ничего не видел, не знаю России. Теперь немного работаю и
много отдыхаю. Западный образ жизни, цивилизация...
- Предлагаю вариант сохранения жизни, - мрачно оборвал его Бурцев. - Как
бывшему соотечественнику. Рассказываешь чистосердечно - организую
хирургическую операцию. Тебе будет полезно...
- Не понимаю, о чем вы говорите? - Турист приподнял голову. - Почему меня
содержат в камере? Не отправляют в клинику? Я пострадавший!
- Пострадавший?.. Интересное заявление. А зачем был "винторез" при себе?
Это что, атрибут туриста, приезжающего в Россию?
- Что такое - "винторез"? Не понимаю.
- Когда жил в Казахстане, тебя как звали, тоже Фриц?
- Нет... Федор.
- Так вот, Федор, дело-то хреновое, и некогда дурака валять.
Немец приподнялся на локтях, заговорил возмущенно:
- Что вы от меня хотите? Какое имеете право?.. Я гражданин Германии! Мне
требуется медицинская помощь, и я не знаю, что такое "винторез"!
- А чей же это кейс, Федя? Который нашли возле тебя?
- Кейс?.. Его оставили женщины. И я не знаю, что в нем.
Он, видимо, излагал версию, заготовленную на случай, если провал
произойдет на пути движения к объекту террора, что, собственно, и
случилось. Криминалист райотдела проверил кейс и его содержимое на предмет
отпечатков пальцев и обнаружил их только на замках и ручке; все узлы и
детали винтовки тщательно протерты. То есть, получив от кого-то оружие, он
имел инструкцию не прикасаться к нему до момента, когда следует произвести
выстрел.
Привязать к нему "винторез" было достаточно трудно...
- Пусть будет так, - согласился Бурцев. - А как же ты попал в руки этих
женщин? И за что тебе отбили мужское хозяйство?
- Я чувствовал себя плохо, не поехал на экскурсию, - стал объяснять немец.
- Принял лекарство и вышел на причал... Возле палаток познакомился с
женщиной, хотел пригласить ее на теплоход, там работает ресторан... Но
женщина постеснялась идти в тапочках. Она была в домашних тапочках...
- Как же ее звали?
- Сказала - Марина... Я подумал... очень эффектная женщина для Страны
Дураков. Но в тапочках... Мы пошли к ее дому, чтобы взять туфли.
Договорились, что она поплывет со мной на теплоходе до следующей остановки
и там сойдет.
- А кейс уже был с тобой? - мимоходом спросил Сергей, потирая виски и лоб.
- Не было кейса! Я же говорил вам!..
- Да, вспомнил. И что же дальше?
- Она взяла туфли, и мы пошли назад, к причалу...
- Почему же она их не надела?
- Жалко портить каблучки... Здесь же все в тапочках ходят!.. По дороге нас
догнал джип "тойота", за рулем тоже была женщина...
- Эффектная?
- Очень... В Стране Дураков все женщины красивые. Я не знал об этом...
- И тоже в тапочках?
- Нет... Не помню. Она предложила подвезти до пристани и сходить с нами в
ресторан.
- Значит, она была в туфлях, - определил Бурцев, умышленно встревая в ход
его мысли, чтобы сбить с пути по заранее приготовленной версии. Раньше он
проделывал эти штуки блестяще, убалтывал подозреваемого за полчаса, и тот
вынужден был менять показания, крутиться. Но сейчас головная боль
рассеивала внимание. Мало того, Бурцев начинал злиться и ненавидеть этого
немца, а такие чувства на допросе сильно мешают.
- Какое это имеет значение? - Немец начинал терять терпение. - Мы сели в
машину, а там оказалась еще одна женщина.
- Любопытно! Естественно, в тапочках и эффектная?
- Не перебивайте меня! Почему все время перебиваете?.. Мы поехали быстро и
проскочили пристань. Я еще не чувствовал опасности, думал, предстоит
увлекательное приключение. Женщины были ласковые, позволяли... трогать их
за колени и грудь...
- Потом отшибли мужское достоинство?
- Я не пытался кого-то изнасиловать. Все было по взаимному согласию! Но
когда отъехали далеко, они меня вытащили из машины и стали привязывать к
деревьям... И все это так весело, эротично. Я подумал, они просто
извращении, садистки... На Западе есть такие... А они стали бить!
- Разумеется, тапочками?
- Вы издеваетесь надо мной? Вместо эвакуации в госпиталь устраиваете этот
допрос? Я требую консула! И на вопросы отвечать не стану!
- Будет и консул, Федя, - пообещал Бурцев. - Приглашу, когда тебя ссыплют
в урну. В виде праха, чтобы отправить в Германию. Везти труп через
несколько границ - расходы большие. Да и жарко, испортишься и завоняешь.
Ты не оставил завещания перед турпоездкой?
Зоммер бессильно отвалился на нары, голос задрожал.
- Послушайте меня!.. У вас есть сердце, есть душа! Как же вы можете так
обращаться с человеком? Я ни в чем не виноват! Ну есть же в этой стране
законы! Есть совесть!..
- Федор, ты кем был в России? - перебил его Бурцев. - До отъезда в
Германию?
- Преподавал физподготовку в институте.
- И сотрудничал с КГБ. Не стесняйся, говори, проверить это несложно. А
скрывать нет смысла. Не забывай, уходит драгоценное время. Мне на твою
мошонку наплевать, голова у меня раскалывается. Будешь тянуть резину -
сейчас добавлю!
- Да, сотрудничал! - с вызовом признался немец и чуть прикрыл руками
больное место. - Но не доносил на своих. У нас учились иностранцы...
- И возникли проблемы, когда собрался уезжать...
- Не было никаких проблем...
- Возможно. Но потом, когда получил гражданство, к тебе явился человек и
напомнил о сотрудничестве. А в объединенной Германии началась уже охота на
ведьм. И ты испугался, что вышвырнут из страны.
- Я не испугался!..
- Потому что сразу согласился продолжать сотрудничество. У тебя выхода
другого не было, Федор. Немец приподнялся, со страданием глянул:
- Прошу вас... Отвезите меня в больницу.
- Это не так просто! - сказал Бурцев. - Тебе в любом случае придется
забираться в урну. Если машина по дороге не попадет в катастрофу, тебя
прикончат на больничной койке.
- Почему? Но почему?! Что вы пугаете?
- Не пугаю... Ты провалил операцию. Но если бы даже не провалил, тебя бы
все равно убрали. Потому что ты агент разового пользования, как
презерватив. Для подобных спецопераций они ищут таких идиотов, как ты,
обучают, платят вперед хорошие деньги, заверяют, что мероприятие
обеспечено поддержкой на месте. За один выстрел ты можешь купить себе,
допустим, дом или модный автомобиль. Заманчиво, правда? Неужели не
догадывался? На Западе жил, а там за все надо платить...
Немец слушал отвлеченно - не давала сосредоточиться сильная боль, однако
суть уловил.
- Кто вы?.. Кого вы представляете? ФСБ?
- Генеральную прокуратуру, - внезапно для себя прорычал Сергей, чувствуя,
как с треском лобной кости в голову вливается чернота. - Я для тебя сейчас
Господь Бог!
- Почему меня не предупредили об этом?
- Вопрос не ко мне. Разбираться будешь со своими.
- Хорошо... Я вам дам номер телефона. Позвоните и сообщите, что я нахожусь
здесь, у вас. И отправляйте в любую больницу, где есть хирург.
- Звонить никуда не буду. И отправлять. Ты нужен мне живой.
- Не бойтесь, меня не уберут. Вы себе нафантазировали... Да, я работаю на
вашу... на нашу страну. Больше ничего вам знать не следует, звоните.
- Понятно. Значит, ты профессионал? Так? Особо ценный агент генерала
Скворчевского? Поэтому тебя и притащили из Германии?
- Это вас не касается. Я даю телефон, звоните.
- Но ты же провалил операцию!
- Операция провалена не по моей вине, - отрезал немец. - Этих женщин не
предусмотрели. Я еще разберусь, почему они оказались здесь...
- Уже не разберешься, - перебил его Бурцев. - Не успеешь. Без медицинской
помощи ты протянешь сутки-двое, потом начнется заражение крови, сепсис...
А я буду стоять у изголовья и смотреть, как ты сдыхаешь!
- Соображаете, что говорите? За меня с вас снимут голову! Несмотря на то
что Генеральная прокуратура.
- Я тебе изложил суть. Особенно интересует цель операции, кого и за что
приговорили к смерти.
- Вы же знаете, я не могу ничего говорить вам!
- В таком случае медицинскую помощь не гарантирую.
- Как вы смеете?! - возмутился Зоммер. - Вы же прокурор! Я работаю на
Россию! И вы обязаны содействовать! Обязаны защищать интересы государства!
- Ваша служба существует вне закона. - Бурцев встал, боясь шевельнуть
головой, и понес ее как доверху наполненный кубок. - И в интересах какого
государства работает - большой вопрос.
- Меня найдут! Вышел контрольный срок! И тогда!.. - Он задохнулся от боли
и ярости.
- Ну что тогда?.. Не хочешь говорить - лежи. До вечера вряд ли найдут. А
вечером выйдет еще один контрольный срок, созреешь, разговоришься. Почаще
посматривай, что у тебя между ног...
Бурцев вынес стул, запер камеру и положил ключ в карман.
Начальник милиции сидел в своем кабинете и тихонько пиликал на гармошке,
самозабвенно склонив голову. Увидев Бурцева, с сожалением сомкнул меха,
застегнул ремешки.
- Слушай, прокуратура! Хочешь глянуть, чего мы тут нашли? Вот, смотри
сюда!.. - Майор достал из стола патрон от "винтореза". - Какой смешной
боеприпас. Сроду не видывал, придумают же... Один мой опер хоть и из
дураков сам, но сообразил что к чему.
Оболочка девятимиллиметровой пули откручивалась, как колпачок, под ним
оказалось устройство, собранное из тончайших, расположенных радиально
пластинок, в центре которых торчала пластмассовая ампула.
Не случайно притащили этого агента из Германии: для стрельбы специальными
химическими боеприпасами требовалась особая подготовка. Выстрел
производился в открытые участки тела со строго установленного расстояния.
Снаряд такого патрона доносил до цели только отравляющее вещество -
остальное сгорало в воздухе, - и, попадая на кожу, оно мгновенно
всасывалось, не оставляя никаких следов, и некоторое время спустя
наступала смерть. Причину ее установить было невозможно даже при самых
уникальных исследованиях, поскольку кожные покровы, ткани и стенки сосудов
никак не защищали, вещество буквально проваливалось в кровь и
воздействовало на центры головного мозга, управляющие сокращением
сердечной мышцы.
Просто останавливалось сердце, а яд в крови быстро разлагался на
составляющие и ничем не фиксировался.
Гений человеческого разума изобрел самый совершенный способ убийства,
выглядевшего карой небесной: жертва ощущала лишь легкий укол, словно мошка
укусила...
Это не голландец с охотничьим карабином, сваливший Николая Кузминых, как
медведя...
Одно то, что спецслужба пыталась делать свои грязные дела чисто и тайно -
смерть ее новых жертв никогда бы не посчитали насильственной, - говорило о
многом. Например, о том, что не дают размахнуться, как прежде, сковывают
действия и что война переходит в какую-то новую, может быть, завершающую
стадию.
Или все это потому, что сменилось руководство, а значит, и тактика
действий...
- Вот тебе и дурак, - еще раз похвалил майор своего опера. - Сейчас он с
прицелом возится, тоже, говорит, интересно, сплошная электроника, целый
телевизор...
- Он бы лучше с людьми в районе возился, - проворчал Бурцев. - В патронах
разбирается, а под боком террористы пасутся. И никто о них ни сном ни
духом.
Щукин покряхтел, сунув руки в карманы брюк, пошатался возле стола.
Бурцев вытащил из-под стола свою сумку, достал баклажку и налил всего один
глоток в разовый стаканчик. Майор недовольно покачал головой.
- Ну, прокуратура... У нас так не делается! Если уж наливаешь - всем
наливай. А нет - пей тогда втихушку. Тогда и цена тебе будет - тихушник.
- Это не водка, - процедил сквозь зубы Сергей от распирающей боли. - У
меня после допроса башка разламывается, в глазах черно...
- А что это, если не водка? - Майор потянул носом.
- Живая вода...
- Чего? Какая живая-то?
- Будто ты не слышал! - Бурцев выпил воду, сел и сжал голову.
Начальник милиции понюхал стаканчик, выжал из него каплю в рот, почмокал.
- И точно, вода... Когда голова трещит, надо водкой похмеляться, а ты...
Придумал, живая вода...
- Да я не с похмелья... А воду эту жене везу. Правда, бывшей...
- Голова не может болеть иначе чем с похмелья, - заключил майор. - Любая
другая боль от недостатка мозгов. Это вы в своей Москве сошли с ума, вот и
болят головы неизвестно отчего.
- У тебя в камере предварительного заключения сидит мертвая душа. И я ее
допрашивал.
- Та-а-ак, Гелю с вокзала наслушался, сначала про матку мне балабонил,
теперь про мертвые души... Придется его изолировать.
- Только попробуй... Охранять его должен. Он один во всей Стране Дураков
видит и чувствует мертвые души.
- Опять не повезло, - зачесался майор. - Чего, нашествие на нас началось?
Этих мертвых душ?.. Вот всегда так: приедет к нам человек со стороны, и
начинается... Мы живем - ничего! Играем вон, пляшем и живем. Может,
водочки примешь? Иной раз так помогает...
- Наливай!
Щедрой рукой майор наполнил граненый стакан с рубчиком, на закуску достал
банку с малосольными огурчиками. Бурцев выпил, как воду, не почувствовав
ни горечи, ни вкуса. Водка, как горячий укол, пошла по большому и малому
кругу кровеносной системы - ударила в голову, в ноги.
- Я думал в Генеральной прокуратуре такие крутые мужики, что у них вообще
головы не болят, - сказал Щукин. - А они и у вас болят...
- Ну что, все тихо пока? - спросил Сергей.
- Да как будет тихо, если такое произошло? - лениво зазевал майор. -
Звонок был из Москвы. Тебя спрашивали.
- И что ты ответил?
- Да сказал, про такого сроду и не слыхал... А ты подумал, я дурак? Нет, я
гармонист... Обещал им сообщить, если ты объявишься, телефон оставили. -
Майор протянул бумажку. - Может, дать команду, чтоб междугородка
сломалась? Не то замучают звонками.
- Не надо. Набери-ка мне этот телефончик. Поговорить хочу с Москвой.
Пока майор накручивал диск, Бурцев откинулся головой к стене, прикрыл
глаза и ощутил, как хмель медленно выталкивает боль и темноту - будто
рассвет начался под черепной коробкой. И он бы наверняка так и заснул
сидя, если бы начальник милиции не пихнул его кулаком в плечо.
- Сейчас с Москвой соединят... Что, прошла голова?
- Как будто...
- Что я говорил? От мертвых душ только водка и помогает. А ты - живая
вода! Живая вода!..
Похоже, соединили с секретарем, потому что голос был незнакомый.
- Мне нужен Скворчевский, - проговорил Бурцев.
- Его нет и не будет. А кто это? - спросил приятный мужской баритон.
- Специальный прокурор Бурцев. Кто хотел со мной поговорить?
- Моя фамилия Губский, капитан первого ранга. - В трубке послышался
товарищеский смешок. - Вы меня, должно быть, помните, однажды я по
неосторожности чуть не развязал ядерную войну.
- Это не забывается, - сказал Сергей. - Вы с того света?
- С этого света, с этого... К вам попал мой человек. Я его очень ценю.
Нужно его освободить. И дать возможность выполнить то, для чего он приехал.
- Где же мой старый приятель Скворчевский?
- Представляете, генерал так и не научился обращаться с оружием. Случайно
застрелился в своем кабинете, когда стал чистить пистолет.
- Да, он за последние годы сдал, - согласился Бурцев. - Но и вы тоже
начали с провала... Это плохо для старта.
- Завтра утром я буду у вас, - сообщил каперанг. - И разберусь на месте.
Мне нужны толковые люди в Генеральной прокуратуре. Или в Конституционном
суде.
- Это можно расценивать как предложение?
- Предложение вам сделано давно, а наши слова обратной силы не имеют. К
тому же существует правило преемственности... При условии: вам следует
выполнить мою просьбу.
- Хорошо, где мы завтра утром встречаемся?
- Найду вас сам. И где бы вы ни были...
- В таком случае до встречи! - Бурцев опустил трубку на аппарат.
Щукин вдруг толкнул его в плечо, хохотнул:
- Знаешь что? Пошли ко мне, по стакану замахнем, все-таки внучка родилась.
Больно уж ты невеселый...
- Разговор был невеселый.
Майор сделал вид, что сочувствует, помотал головой.
- Идем?.. Там всего наготовлено - брюхо лопнет. Когда у нас девочки
рождаются, мы по три дня гуляем. Я тебе поиграю. Ты же моей игры не
слыхал! Поп, он так себе, только кнопки давит, и глотка луженая... А дело
само сделается, ты сильно-то не дергайся. Я вот другой раз тоже...
- Прикажи, чтобы Гелю в отдел привели. К вечеру. Без шума и лишних глаз.
Передай, хочу видеть. С туриста глаз не спускать!
- Не суетись, прокуратура...
- Я иду спать к отцу Прохору. Выстави охрану к дому. Ордер на арест
туриста выпишу и пришлю с милиционером...
Сергей вышел из кабинета, спустился на первый этаж к дежурному, чтобы
лично дать распоряжения, однако тот замахал ему рукой, едва заметив на
лестнице.
- Давай сюда! Скорей! Немчура зовет!
- Ничего, потерпит, - отозвался Бурцев. Дежурный младший лейтенант никогда
не видел живьем такого высокого начальства, имел смутное представление о
Генеральной прокуратуре и потому, не имея комплексов, вел себя запросто.
Для него турист с теплохода был важнее: к иностранцам в Стране Дураков
относились как к детям.
- Так ведь гражданин другой страны, - пожалел лейтенант. - И пострадал вон
как...
5
Немец полусидел на нарах, опершись спиной о стену, вероятно, для того,
чтобы видеть свое больное место. Его взгляд стал жестким и пронзительным.
- Что, созрел до откровенности? - спросил Бурцев. - О чем говорить, знаешь
сам, так что вопросы буду задавать редко. Излагай все по порядку, и
поскорее...
Хмельная милицейская водка сняла боль, но в голове царили сумерки, словно
ненастным вечером.
- Поскорее не получится, - заявил Зоммер. - Это вы должны созреть до
понимания вещей, которые происходят на ваших глазах. И я помогу вам в этом.
- Ого! - Сергей не взял с собой стула и потому стоял возле нар, широко
расставив ноги и спрятав руки назад. - Это что, ликбез? Или продолжение
вербовки?
- Только выключите диктофон. Он у вас в левом кармане куртки.
- Да? - сыграл Бурцев. - И правда... Как он попал в левый, если удобнее в
правом? Хорошо, выключил. Но должен предупредить, твой шеф уже делал заход.
- Я вас не вербую, - мягко произнес Зоммер. - Я хочу разъяснить суть
вещей. Суть вещей! Существующих вокруг вас. И в вас тоже. Кажется, вы
сейчас в хорошей форме, не болит голова, приподнятое настроение. Настало
время посвятить вас в некоторые проблемы бытия.
- Это интересно! Я слушаю!
- Мой шеф потерял форму и расслабился, - продолжал немец. - После удачи в
девяносто третьем, когда получил генерала. За четыре года никаких
практических результатов, только провалы.
- Объективная оценка. После твоего провала, пожалуй, не усидит?
- Он обязан был предусмотреть все неожиданности. И этих женщин...
- Женщины непредсказуемы...
- Только не для нашей службы. - У немца появился совсем другой тон -
хладнокровного аналитика. - Предсказуемо абсолютно все, в том числе и
женщины. Здесь совершенно другая причина. Я говорил Клепикову, нельзя
доверять сексуальным меньшинствам проведение спецопераций, тем более таких
тонких. Голубые хороши как вербовщики новых агентов. И Скворчевский был в
этом смысле на своем месте. Пассивный педераст не в состоянии
противостоять женской психологии, по своим внутренним качествам. Всегда
останется в проигрыше.
- Так что же, Скворчевский - голубой? - приятно изумился Бурцев. - Какая
прелесть - голубой генерал!
- Какой же еще?.. Он за счет своей задницы и вылез.
- Уж не метил ли ты на его место? Или сейчас метишь?
- Я нахожусь на своем, - жестко произнес немец. - Поэтому никто не станет
ликвидировать меня, как вы предполагаете. И ирония здесь неуместна. В
какой-то степени я доволен, что операция не удалась. Она будет последней.
Наконец-то уберут эту... любвеобильную бабенку, придет нормальный мужик.
- А что, уже и замена Скворчевскому есть?
- Свято место пусто не бывает. Есть гениальный мастер этого дела, с
потрясающими способностями и возможностями.
- Я с ним только что разговаривал по телефону. Завтра утром он будет здесь.
- Кто? Скворчевский? - чего-то напугался немец.
- Нет, новый шеф. Скворчевский чистил личное оружие и случайно застрелился.
Новость Зоммер встретил невозмутимо.
- Сейчас я хотел поговорить о другом. Вы готовы меня выслушать? Надеюсь,
завтра новый шеф составит с вами подобный разговор, но ждать до утра
слишком рискованно, и я не могу позволить себе упустить время.
- Шеф предложил выпустить тебя на свободу и дать возможность завершить
операцию, - сообщил Бурцев.
- А он знает, в каком я состоянии? Вы сказали ему? Завершить операцию...
Ему не известна обстановка в Стране Дураков!.. Разумеется, с его
способностями и возможностями завершить ее несложно... А я не в
состоянии!..
- Это я вижу...
- Потому я и хочу составить с вами разговор... Только прошу отнестись к
этому серьезно. В нашей службе есть правило: делать не врагов, а
соратников. Соратников, прошу заметить!
- Послушаю тебя, говори. Ты мне нравишься.
- Только есть просьба. Позаботьтесь, чтобы мне сделали укол промедола.
- Ты что, наркоман?
- Нет, очень сильные боли.
Бурцев велел дежурному принести медицинскую сумку первой помощи, нашел там
шприц-тюбик с промедолом и сам уколол Зоммера в ногу.
- Если Скворчевский пытался вас завербовать, то вам известно, какие задачи
выполняет наша служба, - отчеканил он, словно выбивая определенный ритм. -
В настоящее время существует заговор, который можно было бы назвать
феминистским. Но это далеко не так. У истоков его стоят не
экзальтированные идиотки из какого-нибудь женского клуба, а крупный
российский капитал, национально мыслящая элита, представленная, кстати,
мужчинами. И некоторые крупные военные чины из авиационных частей и
стратегических ядерных сил, и определенно настроенные иерархи Православной
Церкви. Основная цель - утверждение в России особого вида власти,
основанной на неких неписаных законах. Они не похожи на идеалистов, но
утверждают, что государство может существовать по законам совести!.. Вы
слышали подобный бред, чтобы на исходе второго тысячелетия от Рождества
Христова еще можно было жить по таким заповедям? Вы, блюститель, служитель
закона, готовы отдать своего кумира на заклание, как ягненка?.. Они
рассчитывают на божественную природу человеческого сознания, но посеют
только хаос и полное беззаконие, поскольку разум уже давно принадлежит
иному владетелю мира! Они способны взломать устоявшиеся принципы
существования общества не только России, но и всего человечества. Заговор
имеет геополитическое значение, и потому для его устранения подключены все
силы нового мирового порядка, все носители демократического образа жизни и
мироустройства. Государствами должны управлять избранные президенты, а они
пытаются стянуть образ власти к монархизму. Правда, это не монархия в
чистом виде, хотя налицо ее основы и династические принципы. И не
матриархат, как мы привыкли его понимать. Сами заговорщики именуют это
Третьей Династией, или Маткой, подразумевая некое функциональное сходство
с существованием пчелиной матки в улье. Мы называем монархическим
матриархатом - это проще и точнее, поскольку речь идет о приоритетах
женского начала во всем мировом сообществе.
- Что-то я слышал об этом, - проговорил Бурцев, пытаясь пробиться сквозь
сумерки в голове.
- Помолчите! - прикрикнул Зоммер и продолжил: - То есть власть снизу
доверху будет принадлежать женскому полу. Своя матка для каждой семьи,
улицы, города и государства. Идея эта появилась не так давно сначала в
определенных монархических кругах, затем перекочевала в умы так называемой
национальной буржуазии. Они рассчитывают срок действия такого вида власти
на все третье тысячелетие. Своеобразный женский тысячелетний рейх.
Поскольку женщины сейчас самая активная часть населения страны, то заговор
этот становится опасным, как масонская ложа... Они не издают газет, не
лезут на экран, не баллотируют своих кандидатов в Госдуму или властные
структуры, нигде не заявляют о себе, но постепенно завоевывают
сторонников. Они не претендуют ни на какую власть в настоящее время! И
мало того, способны конституционным путем в определенное время прийти к
этой власти. Без всяких новых институтов вроде земского собора и без
референдума. Через выборы. Матка выигрывает избирательную кампанию,
становится президентом страны, затем под нее принимается конституция - и
Третья Династия на престоле. Это парадокс, но это так.
- Третья династия?.. И об этом я что-то слышал. - Голова у Бурцева уже не
болела, но начались какие-то провалы в памяти. - Третья династия на третье
тысячелетие...
- В таком случае нам будет легче разговаривать, - одобрил Зоммер. - Не
вспоминайте сейчас. Мы еще вернемся к этому вопросу. А сейчас слушайте и
запоминайте. С чистыми монархистами бороться просто, забросил
дезинформацию - и они сами перегрызут друг друга, поскольку все мечтают о
престоле. Тут наблюдается неожиданное единство, как в пчелином улье.
Генерал Клепиков подошел к решению проблемы большевистским путем, стал
отстреливать представителей этой третьей династии, но тут вмешался крупный
капитал, влиятельные лица... Скворчевский был более профессиональным,
однако не ликвидировал заговор из-за собственных личных качеств. Да, он
провел несколько удачных, но малозначительных операций. Неплохо сработала
дезинформация в прессе по поводу голубизны и транссексуальности идеологов
Матки. На какой-то момент хорошо пошел проект организации противовеса -
движения онанистов, презирающих услуги женщин, как разносчиц половых
заболеваний. Некоторый эффект был от внедрения моды среди девушек на жизнь
под кайфом наркотика. Но все застопорилось, известные методы и приемы не
работают... Что может больной и старый президент, в котором не осталось
мужского духа? А нужен молодой и сильный самец, пусть коричневый
диктатор...
- Но где он, этот диктатор? - не сдержался Бурцев. - Разрушена империя! В
стране мрак и беспредел!
- Чтобы спасти положение, у власти должны быть единомышленники, а не
сброд, разбитый по партиям и сексуальным ориентациям, - продолжал Зоммер с
прежним напором. - И четко выработанная позиция. На какой-то период
следует возродить и Домострой, тем более есть традиции. И не бояться
проституции! Пусть хоть половина женщин выйдет на улицы. Когда они торгуют
собой и ублажают мужчин, в государстве царит порядок. Но у нас даже
руководимая мужчинами пресса скатилась к обсуждению женских проблем, а
сколько специальных передач транслирует телевидение?
- Да, особенно реклама прокладок, - серьезно сказал Бурцев, - и колготок.
- Напрасно смеетесь, - заметил немец. - Вы слабо разбираетесь... в области
тонких материй. Да, и реклама прокладок! Милый пустячок, специфические
женские товары. Но все это постепенно насыщает подсознание магнитным полем
женского начала. Идеологи Матки знают, что делают, и работать умеют с
учетом психологии обывателя. Он плюется от этих прокладок, мыла и
косметики, но все равно получает заряд энергии. Скворчевский не способен
выйти на новый уровень работы и составить конкуренцию, хотя столько раз
уже стажировался в Соединенных Штатах.
- А там у них дело поставлено лучше?
- Вы же наблюдаете... Они нашли хороший способ удерживать ситуацию под
контролем. Проповедуют мужской образ жизни: культ силы, воинский дух,
романтику поединка, фильмы ужасов, возбуждающие мужчин и подавляющие
женскую психику. И вместе с тем - пропаганда и терпимость к мужской
однополой любви. Но в России это не приживается, другой образ жизни,
национальный характер. Требуются новые решения и средства, новые люди и
идеи. А монархический матриархат - это же хаос! Представляете, что будет,
если все сферы нашей жизни будут основываться на женской логике? Нравы,
законы, ценности, образ мышления? Тысячелетие проституции! Мир существует
благодаря власти мужского начала, власти разума, а не истерик и капризов.
Вы слышали что-нибудь о женщине-гении? И не услышите, потому что
гениальность - это привилегия мужчин. Но власть ускользает из наших рук, и
силами одной спецслужбы мы не удержим ее. Я затеял этот разговор с вами
потому, что увидел в вас мужчину. Я вынужден говорить с вами в открытую,
имею на это право. Операция должна быть завершена. Сейчас удобный момент
ликвидировать очаг этой заразы. Обстановка меняется каждый день, и нельзя
упускать случая.
- Ты предлагаешь мне завершить операцию? - Бурцев почувствовал толчок у
горла, а затем приятную волну разливающейся по телу легкой, стремительной
силы. Так бывало и раньше, когда он предчувствовал успех.
- Вы адаптированы к здешней среде, под руками есть силы, которые можно
задействовать. - Зоммер уже ставил задачу. - Удар будет внезапным, а
значит, эффективным. Вы не ограничены во времени, и вам не требуется
сложное, многоступенчатое прикрытие для выхода из операции. Есть
возможность не только построить новую карьеру и заработать деньги, но и
прославиться, что немаловажно. Да, это слава Герострата, но слава!
- Что же я должен сделать конкретно?
- Сейчас в Дворянском Гнезде находится Матка со своим отпрыском и так
называемый престолоблюститель. И есть окружение - те самые представители
молодого русского капитала, называющие себя боярами. Сейчас не времена
Клепикова, и ликвидировать это Гнездо следует осторожно, используя
специальные боеприпасы. Если вы согласитесь, я научу, как ими
пользоваться. Это будет самая сложная часть операции для вас. Вести огонь
можно лишь при соблюдении особой технологии. На трупах этих заговорщиков
не должно остаться ни царапины. В первую очередь уничтожить наследницу
престола, затем престолоблюстителя. Они выйдут сегодня на прогулку ровно в
двадцать часов десять минут. Возможно, с ними будет детская коляска...
Тогда произведете третий выстрел. Но больше никого не трогать! Впечатление
должно остаться такое, будто их настигла кара небесная. Кара небесная!..
Сквозь сумерки сознания, будто из глубокой воды, высветилась надпись,
кем-то оставленная на беленой стене камеры. Бурцев стал читать и не
поверил своим глазам, потому что здесь, в районной милиции, не могло быть
такой надписи: "Здесь по приказу тайных сил Царь был принесен в жертву..."
- Вы слушаете? Почему вы отвлеклись? Что вам мешает?!
- Надпись! - Бурцев показал на стену. - Кто оставил здесь эту надпись?!
- Спокойно! - Зоммер взмахнул рукой. - Я стер надпись. Ее больше нет.
Слушайте меня! Вам нравится предложение?
- Оно неожиданное, - проговорил Бурцев. - И очень смелое... Ты уверен, что
я подойду на расстояние выстрела?
- У вас все получится!
- Но тебе не удалось прорваться в Дворянское Гнездо! И где гарантия, что
сквозь женские заслоны пройду я? А если не пройду? И мне тоже сделают
яичницу?!
- Вы пройдете. Потому что они не могут вас просчитать. Вы не принадлежите
к определенной системе, тем более к нашей службе...
- Никогда не стрелял в женщин! Тем более в детей...
- В этой войне нет женщин. Вы же знаете, женщина сильнее подвержена
разложению. Быстрее, чем у мужчин развивается алкоголизм, пристрастие к
наркотикам. Самые хладнокровные киллеры - женщины... Запомните: вырождение
любой нации начинается с женщины. И с самых безобидных пустяков:
изначальная склонность к предательству, к цинизму и садизму. Это
вместилище пороков, и не зря иудеи и мусульмане считают ее поганой. И
теперь эти поганые безмозглые существа пытаются утвердить свою власть в
мире. Власть хаоса и безумия, от дома до трона!.. Кстати, вы женаты?
- Кстати, нет...
- Но были женаты?
- А кто не был? Конечно, был...
- Значит, испытали на себе все прелести женского начала.
- Прелести испытал. - Бурцев вспомнил Фемиду. - Знал бы ты, какая у меня
была жена!
- Хватит лирики, - оборвал немец. - Что вы решаете?
Бурцев походил взад-вперед, пожал плечами:
- Это очень хорошо, что ты провалил операцию. И совсем замечательно, что
тебя поймали амазонки. Ты какой ориентации был? До вчерашнею дня?
- Что за вопросы? Тебя снова что-то отвлекает! Я стер надпись!
- Я спрашиваю о твоей сексуальной ориентации потому, что после операции
придется тебе сменить пол. Жалко, но помидоры отрежут без вопросов...
- Без меня ты не сможешь воспользоваться оружием! - закричал немец. - Ты
испортишь дело! Ты испортишь ..
Бурцев закрыл камеру, вошел в дежурку и приказал младшему лейтенанту
выдать ему вещдок по делу туриста - кейс с "винторезом"...
б
В поповский дом он вернулся утром, когда первый автобус уже ушел, а до
второго было еще часа четыре, поэтому оставалось время поспать. Он
прокрался на чердак, но обнаружил, что комната занята и на его кровати
спит какой-то человек в клетчатой рубашке и полосатом галстуке, затянутом
так туго, что красная физиономия начала уже синеть. Будить его было
бесполезно, не проспался после вчерашнего, и Бурцев отправился в церковь.
Отец Прохор уже отслужил заутреню при пустом храме и тушил свечи,
почему-то в обилии зажженные во всех подсвечниках, словно здесь побывала
вся Страна Дураков. Лицо его было одухотворенным и грозным, а облачен
почему-то в ярко-малиновые пасхальные одеяния с золотым шитьем. Батюшка
хромал вдоль стен, распевая акафист Пресвятой Богородице:
- Радуйся!.. Радуйся!.. Радуйся!..
Увидев Бурцева, не прервал пения, а поклонился ему, схватил кадило, вздул
его, добавил ладана и пошел вокруг, припадая на ногу и читая правило от
осквернения.
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!..
И, когда отчитал, встал перед Бурцевым, обнял, расцеловал троекратно:
- Слава Тебе, Господи! Живой вернулся!
- Я убил человека, - признался Бурцев, глядя бессмысленно и тупо.
- Нет, ты не убил, ты отправил в небытие порождение Асмодея! - шепотом
сообщил отец Прохор. - Всю ночь за тебя молился...
- Он был в человеческом образе... И человеком когда-то, я помню.
- Все силы небесные за тебя встали! Ибо ты вступил в единоборство со
змеем, как в Писании сказано...
- Поднялась рука... Думал, не смогу! Но как увидел мертвую душу...
Батюшка окурил его пьянящим дымом.
- А чем ты его?.. Медной пуговицей? Говорят, демонов только медной
пуговицей и можно сразить.
- Вот из этого "винтореза", - Бурцев показал кейс. - Они сами на себя
оружие сделали, без всяких пуговиц... Не знаю: что теперь будет?
- Ладно все будет, ладно!..
- Одного сразил, а сколько их еще?.. Мертвые души! Кругом мертвые души!
- С Божьей помощью одолеем, - заверил отец Прохор. - Живых-то все равно
больше. Живых, но слепых пока...
- Спать хочу, - сказал Бурцев. - Дай где-нибудь притулиться часа на два.
Потом разбудишь...
- За два-то всяко не выспишься, - пристально глянув в глаза, сказал отец
Прохор. - За два дня вряд ли... После эдакой ночи. Пресвятой Владыка! Эвон
как человек растратился, душа-то едва живая. Я тебе сейчас святой водички
дам, глотни, очисти нутро...
Отец Прохор достал из-под аналоя знакомую фляжку - ту, что привез из
Дворянского Гнезда.
- Живая вода... Талая вода... Солнечная энергия! Глоток один, и ложись. И
спи хоть сутки, хоть двое...
- Времени в обрез, некогда спать. Царство Небесное просплю.
- Добро, я тебя сейчас в такое место положу, где и за час на ноги
встанешь. Иди за мной!
Храмный зал для прихожан был размером с футбольное поле, так что, пока
Сергей шел от дверей до алтаря, устал и чуть не уснул на ходу.
- Зачем же построили такой огромный? - спросил он, чувствуя знакомое
опьянение.
- На вырост, зачем же еще. У нас все на вырост делают, и рубахи, и храмы.
Чтоб было куда расти. В маленьком храме и человек мал, и молитва его не
слышна. А ты попробуй, шепотком скажи - над головой будто глас Небесный
отзовется...
Батюшка открыл алтарные врата, сначала вошел сам, потом за руку ввел
Бурцева.
- Конечно, не дело это - в алтаре спать, но раз времени нету - возьму грех
на душу. Ложись вот сюда, под Богородицу, и отдыхай. Я в другой раз и сам,
когда бесов изгонять хожу и умучаюсь, прилягу здесь и так сладко сплю...
Будить не стану, сам проснешься, когда потребуется. Или Дева разбудит.
Он подстелил старый подрясник, бросил под голову красную бархатную
подушечку. Бурцев лег у подножия высокой храмовой иконы, кейс с
"винторезом" положил рядом, но прежде, чем закрыть глаза, спросил сонно:
- Крестник твой... из Дворянского Гнезда... поклон шлет?..
И не услышал ответа...
А проснулся от того, что твердая и теплая рука, похожая на материнскую,
осторожно огладила голову и будто бы голос послышался: "Вставай, Сережка,
в школу пора..." Он хотел перевернуться на другой бок и еще потянуть хотя
бы минутку - всегда ее не хватало! - но над ухом будто ветерок
прошелестел: "Проспишь Царство Небесное..."
Бурцев открыл глаза и увидел перед собой лик Богородицы. Прошло ровно два
часа. Судя по тишине, в храме было пусто, и только высоко под сводами,
посвистывая крыльями, летал голубь. Бурцев взял кейс, пригладил волосы и
вышел из алтаря.
До автобуса еще было время, и он не спеша завернул в милицию, чтобы
забрать оставленные там вещи. Майор сидел на столе спиной ко входу и,
приложив голову к мехам, тянул "Подмосковные вечера". Он глаз не поднял,
пока Бурцев утрамбовывал вещи в сумке, чтобы втиснуть туда кейс с
"винторезом", потом поставил перед ним гармошку.
- И ее забирай, твоя теперь...
- Заберу, - с готовностью согласился Сергей и стал вынимать теплую куртку,
спортивный костюм, рубашки.
В итоге в сумке поместились кейс, гармошка и баклага с живой водой.
- Да, - опомнился майор, - твой диверсант-то... Положили на операционный
стол и все хозяйство отрезали. Он теперь ни мужик, ни баба... Можно домой
отправлять, как поправится?
- Можно... "Винторез" к нему не привязать, а других улик против него нет,
- сказал Бурцев. - Но дело нужно возбудить, а потом прекратить.
- Это как положено... Чтоб международного конфликта избежать. Мы так
всегда и... Ты сейчас куда?
- В Москву...
- А, слушай, прокуратура! Чуть не забыл, - спохватился Щукин, когда Бурцев
был у порога. - Рано утром вертолет прилетал. Сел на берегу реки, на
пустыре. Из него вышел человек, пошел, пошел и почему-то упал на улице.
- И что же дальше?
- Да ничего. "Скорая" приехала - труп, без признаков жизни.
- Ну, говори! Говори!.. Что? Смерть с признаками насилия?!
- Да ты не кричи! Чего раскричался?.. Никаких следов насилия. Ни пуля его
не взяла, ни медная пуговица...
- При чем здесь медная пуговица?!
- А у нас в ранешное время таких медными пуговицами стреляли. У этого ну
ни одной царапины на теле. Хотели уж в морг отправить, но тут прибежали
какие-то люди с вертолета, забрали и улетели. А кто такие, откуда - знать
не знаем. Что делать-то, прокуратура?
- Ничего не делать. Нет трупа - нет преступления...
- Но птица-то важная прилетала! Капитан первого ранга, начальник какой-то
службы... Ты потом не скажешь - теракт?
- Какой же теракт, если нет признаков насильственной смерти? Вот если бы
пуговица...
- Да я тоже так думаю. Работа нервная, сердце слабое...
Распрощавшись с начальником милиции, Бурцев отправился на вокзал. У
пристани стоял туристический теплоход, поэтому вся Страна Дураков была на
площади и продолжался нескончаемый праздник. Гели в толпе не оказалось, и,
хотя до автобуса оставалось всего полчаса, Бурцев отыскал лаз, поднял
доску и спустился под причал.
Истребитель мертвых душ был на своем посту: из фанерной кибитки доносился
отчетливый храп...
7
Встретить Наденьку на лестнице не удалось, но очень хотелось, и потому
Бурцев постоял, слушая напряженный гул в улье стражей закона, после чего
спустился и поднялся еще раз.
В приемной сидел все тот же секретарь, однако на сей раз при виде Бурцева
вскочил и, не зная, как скрыть волнение, стал переворачивать бумаги на
столе. Ничего не спрашивая, Сергей миновал его и вошел в тамбур между
двойных дверей Фемиды. Через три секунды выглянул и погрозил пальцем -
секретарь уже давил торопливо кнопки на телефонном аппарате. Захваченный
на месте преступления, он не смутился, продолжал набирать номер, в глазах
сквозила жесткая решимость.
Склоненная голова Фемиды едва виднелась из-за папок-кирпичей, неподъемных
по весу и... по осмыслению.
- Здравствуй, Наденька, - произнес Сергей и поставил сумку на приставной
стол. - Я привез тебе живую воду.
- А, привет! - она помахала рукой. - Посиди минуту, сейчас...
Надежда всегда трудно провожала его, а встречала без сантиментов. Правда,
он живой воды ей никогда не привозил, могла бы как-то и отреагировать, но
она отвернулась к компьютеру...
Потом встала, хотела потянуться и спохватилась, что не одна, скрыла ломоту
в застоявшихся суставах.
- Ну, и что ты мне привез?
- Живой воды, - сказал Бурцев и вынул из сумки баклагу. - Была полная, но
по дороге пришлось поделиться... Но и тебе осталось...
- Погоди, Сергей Александрович, я не о том, - остановила его Фемида. -
Отчет написал?
- Нет еще, я только что с самолета...
- Мне нужно бумаги в дело! Понимаешь? Нужно что-то докладывать
Генеральному! Идет такое массированное давление на прокуратуру... - Она
прервала сама себя, вероятно опомнившись. - Извини... Как ты доехал? И
зачем сбрил бороду? Она так тебе шла, мужественный тип...
- Зачем ты держишь в приемной эту мертвую душу? - спросил Бурцев, указывая
на дверь. - Змею пригрела...
- Давай ближе к делу, - напомнила Фемида, видимо, растратив запас вежливых
слов.
- Можешь поздравить меня, - грустно вздохнул Бурцев. - За эту последнюю
командировку завершил все дела. Все до одного, над которыми работал лет
десять. В каждом поставил точку. Конечно, для себя поставил...
- Не понимаю? Какие дела?
- Все... По черепам, головам, ритуальным убийствам...
- Погоди, скажи мне по конкретному заданию. Что сделано?
- По дорожно-транспортному происшествию ситуация следующая. - Бурцев
заговорил голосом докладчика: - Факт террористического акта в отношении
гражданина Пелевина имел место. Совершен спецслужбой, которую возглавляли
генерал Клепиков, затем Скворчевский и капитан первого ранга Губский. Но
Ярослав Пелевин оказался в прошлом летчиком-спортсменом, успел выброситься
из машины на ходу и спастись. К тому же он долгое время жил у источника с
живой водой, постоянно купался в ней, и это тоже помогло каким-то образом.
В настоящее время он - иеромонах Афонского православного монастыря в
Греции и престолоблюститель.
Фемида встала и от нетерпения пристукнула кулачком.
- Сергей Александрович! О живой воде и тонких материях поговорим чуть
позже и в другой обстановке... При чем здесь какой-то Пелевин? Я посылала
тебя с конкретной целью - сделать проверку информации о местонахождении
останков семьи Романовых.
- Я сделал проверку, - невозмутимо проговорил Бурцев. - Побывал возле
царской могилы. Это нетленные, святые и чудотворные мощи.
- Образцы для анализов по ДНК взял?
- Нет, конечно не взял. И в голову не пришло. Зачем?
- Ты дурака валяешь или издеваешься?
- Нет, сама подумай! Это когда факт спорный - можно проверять. А если мощи
чудотворные?
- Сергей Александрович, давай так - лирику в свободное время. Я тоже хожу
в церковь, прикладываюсь к иконам, к мощам. Давай говорить профессионально.
Он засмеялся так, чтобы не оскорбить ее.
- Наденька, это же только Фома Неверующий пальцы в рану вкладывал...
- Как же я стану доказывать, что это настоящее захоронение? - сердито
изумилась Фемида.
- А нет нужды доказывать, если они - чудотворны!
- Слушай, Бурцев, я тебя зачем посылала?.. Давай больше о чудотворности ни
слова! Все по порядку. Ты видел сам эти кости?
- Это не кости, это нетленные мощи.
- Как понимать - нетленные?
- В прямом смысле. Из окрестностей Екатеринбурга их привезли в бочках с
медом, - объяснил он. - Ну, помнишь, как царя Александра Македонского из
Индии? Оказывается, мертвых царей всегда так перевозят. И похоронили их в
этих же бочках. Но не всех, потому что два члена семьи сбежали. Побег
устроила Анастасия. Да, царевна! Она была, говорят, потрясающая женщина.
Нет, конечно, не женщина - дева... Она совершенно была не приспособлена к
царствованию! Ее сестры - это царицы, а она... Только для продления рода.
Так и получилось. Однажды она пококетничала с охранником - молоденьким
пареньком с уральского завода, и он влюбился в царевну. Представляешь,
какая история! В то время, кстати, могла сбежать вся семья вместе с
прислугой, охрана была из необученных рабочих, которые перед государем не
то что шапки ломали, а наперебой и втайне друг от друга предлагали помочь
бежать. Но император ждал, когда его освободят офицеры, а не какие-то
мужики или там мальчишка с трехлинейкой. Будто офицеры готовили операцию
по освобождению, да слишком долго готовили... Конечно, после исчезновения
Анастасии и царевича Алексея охрану заменили, но исполнители акции так
перепугались, что скрыли побег. А паренек этот был из старообрядческого
села, и когда ночью привел к себе домой царевну с царевичем - родители за
головы схватились. Придут красные каратели - спалят всех. Но у кержаков
есть закон: гонимые и мучимые - самые почитаемые люди, независимо кто,
главное, что у властей не в почете. В общем, отправили их по своим каналам
подальше от Урала...
- Может, история эта и любопытная, но меня, Бурцев, волнует сейчас одно:
нужны материалы для экспертиз и доказательства. - Фемида медленно
накалялась. - Я что, Генеральному буду сказки рассказывать? Как мальчишка
влюбился в царевну? На пальцах объяснять?
- Ты выслушай, выслушай! Я же еще про мальчишку этого ничего не
рассказал!.. Представляешь, он ее своими руками замуж выдал. Он не смел и
подумать... Только тайно любил, и все. А замуж она вышла... знаешь за
кого? За князя Вельяминова! Оказывается, есть целый род у старообрядцев!
Чистый княжеский род, и свое начало ведет с дониконианских времен...
- Довольно, Сергей Александрович, - не выдержала Фемида. - В отчете можешь
написать, но сейчас дай мне конкретные факты. И материалы, вещдоки... Это
что у тебя в сумке? Коробка?
- Нет, гармошка...
- Гармошка?.. Да что же ты со мной делаешь?
- Пожалуйста, не расстраивайся. Останки зубцовского старца вполне годятся
для экспертизы. - Сергей погладил ее руку. - Они захоронены на старом
кладбище, свободный доступ...
- При чем здесь этот старец?!
- А при том, что это - царевич Алексей Николаевич! Тот самый наследник
престола, страдающий от гемофилии. Помнишь, я сдал в музей окованный
золотом череп?.. Его голову похитили, чтобы сделать кубок и пить из него
вино на ритуальных сборищах. А вот найти могилу Николая Кузминых им не
удалось! Потому что престолоблюститель отвез тело в тайный некрополь и там
схоронил. Но мертвого старца они выследили... Да, еще одна потрясающая
история! У престолоблюстителя была молодая жена... Нет, точнее, не жена, а
маскировка только, ему жениться вообще было нельзя. Алексей Владимирович,
оказывается, с тридцати лет стал монахом и к сорока уже был схимником,
которым не то что жениться, но и на женщин-то смотреть нельзя. Но
поскольку жили в миру, то и жен ему подбирали из монахинь. Так вот Николай
был влюблен в жену своего дяди! Не зная, что она монахиня! Это потрясающая
история! Понимаешь, любят друг друга, а между ними стена.... После гибели
Николая его возлюбленная вернулась в свою обитель, приняла великую
схиму... знаешь, у них все одежды исписаны молитвами?..
- Кто такой Николай? При чем здесь...
Бурцев не дал договорить, схватил ее за руку, почти насильно поцеловал.
- Николай - это брат Елены Прекрасной. Брат Матки! Да ты должна помнить, я
разбирался с делом по убийству переводчика в Студеницах. Они вынуждены
были бежать из города, ночью, на вертолете... Елене тогда было семнадцать,
и знаешь, я ее видел однажды, мельком. На лестнице появилась и исчезла! И
знаешь, лицо запомнилось... Погоди, не перебивай! А какая у Матки
потрясающая история! Никогда не догадаешься, кто ее возлюбленный! Ярослав
Пелевин! Тот самый, против которого был совершен теракт! Да! И от любви к
ней этот парень принял монашество и стал престолоблюстителем. Все
повторяется! Все повторяется! Точно так Алексей Владимирович когда-то
увидел внучку Анастасии и влюбился... Нет, не то слово! Влюбился - это как
в воду вошел. И вышел потом сухим. Нет, он головой в омут!.. И Ярослав
точно так же! Принял монашество! Чтобы быть рядом... Какие он иконы пишет
с нее! "Утоли моя печали" и "Утешение злых сердец". А у Матки был
официальный жених, теперь муж. Из князей Захарьиных, то есть из династии
Рюриковичей. Вечный конфликт...
Фемида высвободила руку и спросила с гневом и болью:
- Что ты несешь, Бурцев? О чем ты рассказываешь?! Ты послушай себя со
стороны?!
Сергей перевел дух и тоскливо посмотрел в окно.
- Не знаю... Отчитываюсь за командировку. А вообще-то про нас с тобой
рассказываю. Про нашу судьбу...
- Про нас? Что значит - про нас? - слегка опешила Фемида.
- Думал, только у нас с тобой так все вышло... А оказывается, у всех
почти. Даже у царей!.. И у Матки. Кстати, Алексей Николаевич за всю жизнь
ни разу не женился. Старообрядцы вылечили его от гемофилии, он дал обет
безбрачия. Потому что всю жизнь считал себя виновником гибели династии...
Да, вот так! будто он родился, чтобы стать жертвой и умереть мальчиком. И
тогда бы его царствующий отец никогда не отрекся от престола, повесил бы
сотню лихих бунтарей и утихомирил Россию. Наследник ждал смерти осенью
двенадцатого года. Но у трона уже стерег демон, старец Григорий. Он отвел
смерть не молитвами к Господу, а демонической властью... И престол бы
после Николая перешел трем дочерям, к трем сестрам. Вот с них и должна
была начаться эра Материнского Начала. Нет, ты не подумай, это не
матриархат в чистом виде...
- Сережа? Сереженька... Послушай меня! Я все поняла! - Это был голос еще
не Наденьки, но Надежды. - Я все-все поняла. Была трудная командировка, и
ты устал, правда? Вижу по глазам!.. Они стали печальные, а ты всегда
возвращался веселый! Знаешь что? - Она посмотрела на дверь и зашептала: -
Предлагаю тебе... поехать к нам в гости. Ты же никогда не был у нас! Я
приготовлю тебе ванну с березовыми листьями. Помнишь, когда ты приезжал, я
тебе всегда запаривала веник? Ты устал! Ты смертельно устал!
Он помнил: это было единственный раз за восемь лет супружества, и теперь
ей казалось, что было всегда. Наверное, потому что он тогда обрадовался:
показалось, что наконец-то ее приручил и теперь так все время и будет. А
ванна с березовыми листьями действительно ему нравилась, поскольку мама,
выйдя замуж в Москву, скучала по деревенской бане, покупала на рынке и
запаривала веники - для запаха. И делала это каждую субботу.
- О, я это помню! - воскликнул он. - Да понимаешь, твоя ванная после живой
воды... Вадим Вадимыч...
- Вадим Вадимыч в зарубежной командировке, - прервала она. - И пробудет
там полтора месяца...
- Тогда у меня встречное предложение, - заговорщицким тоном сказал Бурцев.
- Оставишь ему записку. Прощай, не жди... Ну и все прочее. И сегодня же
поедем в Страну Дураков.
- Куда? Куда ты сказал?
- В Страну Дураков! Там столько живой воды, что можно каждый день по сорок
раз купаться с головой! Это фантастика! У тебя не то что позвоночник, но и
душа станет... О, вспомнил! Я гармошку привез! Выспорил у начальника
милиции. И играть научился! -
Сергей открыл сумку и выпростал однорядку. - Понимаешь, там не только
дураки, но и гармонистов полно. Они даже не гармонисты, а поэты! И дураки
- не дураки...
- Ты что? Сейчас играть будешь?
- Буду! Я же ни на чем не умел! Слон на ухо... А вот послушай! Или
спляши!..
Она схватила и сомкнула гармонь.
- Совсем с ума сошел? Ты что там, рехнулся?!
- Постой! Я тебе не успел рассказать. - Сергей попытался притянуть к себе
Наденьку. - Там амазонки! Настоящие амазонки! В заповеднике живут... Все,
как ты! А знаешь, какие они женщины?
- Сережа, ничего, это пройдет! - промолвила Наденька и погладила его по
щеке. - Я устрою тебя в самую лучшую клинику. Ты полежишь там, отдохнешь,
и пройдет. Нервное перенапряжение, постоянное чувство опасности... Сейчас
я позвоню и приглашу врача. Есть великолепный врач! Кстати, женщина... Она
тебя за две недели на ноги поставит. А я выбью тебе отпуск после
командировки. И отчет за тебя напишу. Только ты скажи, где эти царские
кости? Можешь указать точку на карте?
- Могу. Для тебя я все могу...
- Ну, покажи! - Фемида раздернула занавески на карте. - Очень подробная,
специальная, тут все есть. Показывай, где ты был? Нет, я уверена, ты видел
царскую могилу. Тебя должны были отвести и показать, иначе бы ты не
вернулся такой...
- Какой?
- Блаженный...
- Наверное, я стал блаженный, - признался Бурцев, глядя со страданием. -
Потому что от нее нельзя уйти с холодным сердцем. В этом и есть ее
чудотворность. Хотя нет! Я чуть не совершил ошибку, прости... Тебе нельзя
показывать, ты еще не готова...
- Что нужно для этого? Скажи?
- Нельзя... Это поражает воображение. Когда ты становишься на колени,
накладываешь руку на камень... Обыкновенный камень! И вдруг весь мир
предстает перед тобой во всей мерзкой наготе. Если нет подготовки, нет
багажа... можно сойти с ума. Потому что увидишь пирамиду, сложенную из
черепов. Из сосудов, окованных золотом... Ты понимаешь, о чем я говорю?
- О сосудах...
- Нет! - закричал он. - Это аллегория... Хотя такая пирамида существует в
храме сатаны, где демоны собираются и пьют кровь... А вокруг них - мертвые
души. Все это кажется нереальным, но шабаш продолжается. Он не такой, как
в средние века, все давно переродилось в символы, в магические символы! Но
это уже область тонких материй, о которых ты не любишь говорить и слушать.
Не хочешь! Сама же чувствуешь, испытываешь на себе, только не хочешь
признаться...
- А ты не хочешь показать мне царскую могилу.
- Да я бы показал, Наденька! Привел бы за руку и показал... Помнишь, в
сказках: чтобы оживить человека, сначала окропляют мертвой водой, а потом
- живой. Если душа еще живая, то от мертвой она срастается, от живой -
оживает. А если мертвая - не поможет. Сказка ложь, да в ней намек... С тех
пор в мире ничего не изменилось, так все и продолжается...
- Что же мне делать? Идти за тридевять земель? Истирать железные башмаки?
Медные посохи?
- Нет! Идти далеко не нужно! Это символ!.. Башмаки, посохи... Все близко и
далеко. Сначала иди вот сюда. - Бурцев ткнул пальцем. - Город
Малоярославец. Свято-Никольский монастырь. Там есть икона "Утоли моя
печали". Современная, но в огне горела и так намолена, что помогает...
Поезжай, поклонись ей. Я знаю, что произошло с тобой. Дух богородичный
развеялся, распылился... Говорят, нет религиозного сознания, плохое
воспитание, идеологизация, политизация... Нет! Дух развеялся по ветру. У
женщин - богородичный, у мужчин - Христов... Матка - это и есть
восстановление духа. Иди, езжай туда, утоли печали... А потом мы
отправимся с тобой на живые воды...
Он спрятал гармошку в сумку, застегнул замок, осмотрелся - не забыл ли
что...
- А ты что, собрался уйти? - спросила Фемида. - Я тебя не отпускала.
- Теперь и удержать не сможешь, - Он подал ей баклагу. - Возьми, это тебе
принес...
Она машинально взяла ее, отвернула пробку, понюхала.
Попробовать не решилась...
- Хочешь, дам тебе машину?..
- Не нужно, я привык теперь ходить пешком, - воспротивился Сергей. - Это
надежнее.
- Ты еще вернешься? Когда-нибудь?..
- Вернусь... Я же всегда возвращался. И всегда что-нибудь тебе приносил...
Что ты сейчас хочешь?
- Чтобы не уходил...
- Пора... Остаться не могу, даже если бы захотел.
- Куда ты уходишь? Где искать?..
- Сейчас в Саратов. Потом дальше... Матка зовет. Неужели не слышишь, как
поет?..
ВОЛОГДА - ОТРОГИ САЛАИРСКОГО КРЯЖА - СТРАНА ДУРАКОВ, 1997-1998 гг.