Код произведения: 15543
Автор: Бенчли Питер
Наименование: Белая акула
Питер Бенчли
Белая акула
"White Shark" 1994, перевод Н. Белова
OCR Денис: http://mysuli.aldebaran.ru
Джеффу Брауну, а также памяти Майкла У. Когана и Пола Д. Зиммермана
За советы и справки относительно китообразных, ихтиологии, хордовых
рыб, орнитологии, сверхвысоких давлений и криптомедицины я в долгу перед
Ричардом Эллисом и Стэнтоном Уотерманом. Все возможные оставшиеся
неточности или ошибки - на моей совести.
А за терпение, настойчивость, мудрость, поддержку и дружбу я уже почти
два десятилетия несказанно благодарен несравненной Кент Медине.
П. Б.
Часть I
1945 год
1
Вода в устье реки уже несколько часов оставалась неподвижной, как
черное стекло; ветра, который мог бы побеспокоить ее, не было.
Потом внезапно, словно под воздействием какой-то огромной твари,
поднимающейся из глубины, вода забурлила и вспучилась, угрожая взорваться.
Наблюдавший со склона холма человек сначала не обратил на это внимания
как на очередное обманчивое видение, вызванное его усталостью и игрой света
от закрытой облаками луны.
Но пока он всматривался, водяная гора все росла и наконец рассыпалась,
пронзенная чудовищной головой, едва заметной - черное на черном, отличимой
от воды только по мерцанию капель, стекающих по глянцевой коже.
Левиафан еще приподнялся над поверхностью - острый нос, гладкое
цилиндрическое тело, затем снова беззвучно осел и без видимых движений
поплыл по шелковистой глади в ожидании - в ожидании человека.
В темноте трижды мигнул свет: короткая вспышка, длинная и еще раз
длинная; точка, тире, тире - международное обозначение буквы W кодом Морзе.
Человек ответил, зажигая таким же образом три спички. Затем поднял ранец и
начал спускаться.
Его одолевал собственный смрадный запах, тело чесалось, болели
натертые места. Грязная одежда, снятая с трупа на обочине дороги (свою
сшитую на заказ форму и ботинки ручной работы он закопал в слякоти в
воронке от снаряда), была неудобна и кишела паразитами.
Но по крайней мере, прошел голод. В сумерках человек устроил засаду на
чету беженцев, кирпичом размозжил им головы и обожрался мерзких мясных
консервов - парочка выклянчила их у оккупантов-американцев.
Убийство тех двоих развлекло. Многие умерли по его приказу, несчетному
числу он принес смерть, но никогда не убивал своими руками. Это оказалось
на удивление легким делом.
Путешествие длилось уже несколько дней. Пять? Семь? Он не имел ни
малейшего представления. Минуты тревожного сна в отсыревших стогах сена
неразличимо перепутались с часами, когда человек тащился по разбитым
дорогам в обществе жалких отбросов безвольных народов.
Его спутником и наказанием стало изнеможение. Десятки раз он падал в
канаву или плюхался в росшую кое-где высокую траву и лежал, тяжело дыша,
пока к нему не возвращались силы. Ничего странного в его усталости не было:
человеку исполнилось пятьдесят, он был тучен, и в последние десять лет
максимальная физическая нагрузка для него заключалась в том, чтобы согнуть
руку в локте, поднося стакан ко рту.
И все же усталость бесила, отождествляясь с изменой. Он и не должен
был находиться в хорошей физической форме, так как никто не предполагал
самой возможности бегства. Он - не атлет и не воин, а гений, изобретший
нечто не имеющее аналогов в истории человечества. Ему было предначертано
всегда вести, учить, воодушевлять, а не бежать, подобно испуганной крысе.
Раз или два изнеможение почти соблазнило его уступить, сдаться, но он
сопротивлялся, полный решимости осуществить свое предназначение. Миссия,
возложенная на человека приказом фюрера за день до того, как тот покончил с
собой, будет осуществлена - неважно, какой ценой и когда.
Будучи ученым, он не занимался политикой и не интересовался мировыми
проблемами, но твердо знал: значение его миссии выходит далеко за рамки
науки.
Сейчас изнеможение, страх и голод исчезли, и, осторожно спускаясь по
крутому склону, Эрнст Крюгер улыбался. Годы работы дадут плоды; его вера
будет вознаграждена.
Он никогда всерьез не сомневался в том, что они придут, - ни в
бесконечные дни бегства, ни в бесконечные часы ожидания. Знал: его не
подведут. Может быть, немцы не так умны, как евреи, но на них можно
положиться. Что им сказано, то они и делают.
2
Когда Крюгер добрался до галечного пляжа, его ждала надувная лодка.
Один матрос сидел на веслах, другой стоял на берегу. Оба во всем черном:
туфли, брюки, свитера и вязаные шапочки, а руки и лица измазаны жженой
пробкой. Они не произнесли ни слова.
Стоявший на берегу протянул руку, предлагая забрать у Крюгера ранец.
Тот отказался. Прижимая ранец к груди, он шагнул в лодку и, опершись на
плечо гребца, пробрался на нос.
Тишину нарушил звук трущейся о гравий резины, а потом стали слышны
только мягкие всплески весел, раздвигавших прохладную воду.
Еще двое стояли на палубе подлодки. Когда резиновое суденышко
коснулось борта, они помогли Крюгеру подняться и проводили к переднему
люку, крышку которого придерживали, пока он спускался по трапу в чрево
лодки.
Стоя в рубке, Крюгер слышал непрерывную череду отрывистых команд и
немедленных ответов. Воздух внутри подводной лодки пропитался влагой.
Туманный ореол мерцал вокруг лампочек, металлические поверхности на ощупь
были мокрыми. Воздух был не просто сырым, но зловонным. Крюгер принюхался к
смраду и различил в нем запахи соли, пота, солярки, картофеля и чего-то
сладковатого, вроде одеколона.
Он почувствовал себя узником, погруженным в какое-то адское болото.
Приглушенно заработали электромоторы, и возникло легкое ощущение
движения - вперед и вниз.
Офицер в фуражке с белым верхом шагнул в сторону от перископа, махнул
Крюгеру рукой и исчез в проходе. Крюгер нагнул голову, чтобы пройти через
открытый люк, и последовал за ним.
Они протиснулись в маленькую каюту (койка, стул и складной стол), и
командир представился. Капитан-лейтенант Гофман был молод - не старше
тридцати - и бородат. Бледный, худощавый подводный ветеран. Висевший у него
на шее Ritterkreuz - Рыцарский крест - то и дело цеплялся за воротничок
рубашки, и тогда капитан смахивал его в сторону.
Крюгеру понравилась небрежность этого жеста. Она означала, что Гофман
носит Рыцарский крест уже давно: возможно, удостоен и "Дубовых листьев", но
не удосужился надеть их. Капитан-лейтенант хорошо знал свое дело - это,
впрочем, явствовало из того простого факта, что он еще жив. Около девяноста
процентов лодок, спущенных на воду во время войны, оказались потеряны: из
тридцати девяти тысяч человек, ходивших на них, тридцать три тысячи погибли
или были захвачены в плен. Крюгер вспомнил, что, по слухам, фюрер пришел в
ярость, прочитав эти данные.
Крюгер рассказал Гофману последние новости: о хаосе в стране,
сжавшейся до размеров бункера, о смерти фюрера.
- Кто же новый вождь рейха? - спросил Гофман.
- Дёниц, - ответил Крюгер. - Но на деле - Борман.
Он замолчал, размышляя, стоит ли говорить Гофману правду: больше не
существовало ни рейха, ни Германии. Если рейху суждено выжить, то семена
выживания - здесь, на подводной лодке.
- Что за экипаж? - поинтересовался Крюгер.
- Пятьдесят человек, включая вас и меня, все добровольцы, члены
партии, все одинокие.
- Как много они знают?
- Ничего, кроме того, что едва ли когда-нибудь вернутся домой.
- А как долго продлится поход?
- Обычно - тридцать или сорок дней, но сейчас... Мы не можем идти по
кратчайшему пути. Бискайский залив - смертельная западня, кишащая кораблями
союзников. Нам придется обогнуть Шотландию, выйти в Атлантику и повернуть
на юг. В надводном положении я могу держать восемнадцать узлов, но не знаю,
как много нам удастся двигаться на поверхности. Я должен идти на
экономичной скорости, примерно двенадцать узлов, чтобы мы смогли растянуть
запас топлива примерно на восемь тысяч семьсот миль. Если на нас будут
охотиться, проведем больше времени под водой. В таком положении мы делаем
только семь узлов, электромоторы тянут не больше шестидесяти четырех миль,
а для подзарядки аккумуляторов требуется семь часов хода в надводном
положении. Поэтому я предполагаю, что в лучшем случае поход займет примерно
пятьдесят дней.
Крюгер почувствовал, как на лбу и под мышками выступил пот. Пятьдесят
дней! Он находился в этой железной гробнице меньше часа, но уже ощущал себя
так, словно его легкие сдавлены железным кулаком.
- Привыкнете, - заметил Гофман. - А когда уйдем южнее, сможете часть
времени проводить на палубе. Если уйдем южнее, я хотел сказать. При
необходимости ведения боя мы окажемся в невыгодном положении. У нас нет
носовых торпедных аппаратов.
- Почему?
- Их сняли, чтобы освободить место для вашего... груза. Он слишком
велик и не проходил в люк, так что пришлось вскрывать броню. Затем
выяснилось, что он не помешается между аппаратами, и их пришлось убрать.
Крюгер поднялся:
- Я хочу взглянуть на груз.
Они двинулись вперед, минуя одно за другим тесные помещения:
радиорубку, каюты офицеров, камбуз. Достигнув носа, Гофман отдраил люк,
ведший в носовой торпедный отсек, и Крюгер шагнул внутрь.
Оно было здесь, спрятанное в огромный бронзовый контейнер. Минуту
Крюгер просто стоял и смотрел, вспоминая годы работы, бесчисленные неудачи,
насмешки, первые робкие успехи и наконец свой триумф - оружие, не похожее
ни на что, созданное прежде.
Увидев, что местами бронза начала окисляться, он шагнул к контейнеру и
быстро проверил, нет ли признаков повреждения. Их не оказалось.
Крюгер положил на контейнер руку. Его чувства были выше гордости.
Здесь покоилось самое революционное оружие в истории не только рейха, но и
всей науки. Очень немногие на протяжении тысячелетий могли сказать о себе
то, что мог он: Эрнст Крюгер изменил мир.
Он подумал о Менгеле, Йозефе Менгеле - своем близком друге и сопернике
в науке. Удалось ли Менгеле тоже убежать? Жив ли он еще? Может быть, они
встретятся в Парагвае? Менгеле, известный как Der Engel des Todes - Ангел
смерти - из-за экспериментов на людях, презрительно относился к работе
Крюгера, объявив ее фантастической и неосуществимой. Однако в
действительности научные поиски Крюгера дали практические и весьма
существенные результаты.
Крюгер очень надеялся, что Менгеле еще жив: ему не терпелось показать
коллеге свое достижение: сверхоружие, Der Weisse Hai - Белую акулу.
Он повернулся и вышел из торпедного отсека.
3
Когда подводная лодка обогнула оконечность Шотландии, ее встретил
свирепый западный ветер. Переваливаясь в бортовой и килевой качке, как на
карусели в парке аттракционов, она продвигалась на юг и медленно
углублялась в Атлантику.
8 мая Гофман доложил Крюгеру, что по радио получена сводка: Германия
капитулировала. Война кончилась.
- Только не для нас, - ответил Крюгер. - Для нас война никогда не
кончится.
Дни опадали, как листья липы осенью, один за другим, неотличимые друг
от друга. Гофман избегал судоходных маршрутов и тем самым столкновений с
кораблями союзников. Вахтенные трижды замечали на горизонте дымы; с
полдюжины раз Гофман командовал погружение в позиционное положение, но не
из-за возникновения опасности, а ради тренировки экипажа.
Для Крюгера время обратилось в монотонную череду приемов пищи, сна и
работы в носовом торпедном отсеке. Работа имела для него решающее значение,
она осталась теперь единственным смыслом жизни в этом бесконечном плавании.
В торпедном отсеке Крюгер нажал на кнопку, скрытую под небольшой
свастикой, выгравированной на бронзе. Крышка тяжелого контейнера
откинулась. Он осмотрел через увеличительное стекло толстые кольцеобразные
резиновые прокладки, защищавшие содержимое контейнера от воздуха и воды. На
каждую точку, где резина казалась поцарапанной или потрескавшейся, он нанес
герметик.
Начальство Крюгера сразу же ухватилось за возможность применить
результаты его опытов в военных целях. Он расценивал свои достижения как
научный прорыв, а они увидели в этом чудо-оружие. И тогда деньги потекли
рекой, а Крюгера стали торопить с завершением. Но потом, когда успех был
уже совсем близок, время истекло: рейх съежился до размеров бункера в
Берлине, и Крюгеру сказали, что оружие следует увезти - даже не завершив
программу.
Через четыре недели плавания Крюгера позвали в командирскую рубку.
Руки Гофмана лежали на рукоятках перископа. Прижавшись лицом к окуляру, он
медленно вращал прибор, ощупывая взглядом горизонт. Как только Крюгер
вошел, Гофман произнес, не отрываясь от окуляра:
- Вот минута, которую мы ждали, господин доктор. Море спокойно,
сумерки, и льет дождь. Мы можем всплыть и принять душ. - Он поднял взгляд
от окуляра и улыбнулся: - Вы, конечно, будете одним из первых.
Прошло больше месяца с тех пор, как Крюгер принимал ванну, брился и
чистил зубы. На лодке хранилось лишь несколько литров свежей воды, а
получаемую опреснением использовали исключительно на камбузе и для
охлаждения аккумуляторов. Ему страшно хотелось ощутить провонявшей кожей
свежую воду.
- Это безопасно? - поинтересовался он.
- Думаю, да. Так далеко к югу движение не слишком оживленное - мы
примерно на две тысячи километров восточнее Багам. - Гофман снова приник к
окуляру и осведомился: - Сколько воды под килем?
- Дна нет, господин кап-лей, - доложил матрос с центрального поста.
- Нет дна? - удивился Крюгер. - Как это может быть?
- Слишком глубоко, и отраженный сигнал не доходит до эхолота. Мы,
должно быть, над одной из щелей в океанском дне... Три километра или пять,
кто его знает. Воды хватает. Ни на что не наткнемся, - объяснил Гофман.
Матрос открыл люк в боевой рубке, и ворвавшийся свежий воздух, как
показалось Крюгеру, принес сладкий запах фиалок. Он стоял у трапа с куском
мыла в руке и наслаждался каплями дождя, падавшими на лицо.
Матрос, обшарив биноклем горизонт, закричал:
- Все чисто! - и скользнул вниз.
Крюгер поднялся, перешагнул фальшборт ходового мостика и спустился по
наружному трапу на палубу. За ним последовали четверо матросов,
перебиравших скобы трапа с ловкостью пауков. Они столпились на юте,
раздевшись догола, и передавали друг другу мыло.
Дождь не ослабевал, но был мягким, не тревожимым ветром, а на море
лежала спокойная гладь. Долгая, нежная океанская волна медленно поднимала
подводную лодку, и Крюгер удерживал равновесие без всякого труда. Он прошел
вперед, снял одежду и раскидал ее по палубе в надежде на то, что дождь
смоет зловонную грязь. Намылившись, раскинул руки, подставляя тело дождю.
- Господин доктор!
Крюгер опустил руки и взглянул на корму. Четверо голых матросов
поспешно карабкались на рубку.
- Самолет! Самолет! - Последний из матросов ткнул рукой в небо, а
затем продолжил подъем.
- Что?
И тут Крюгер услышал гул мотора, заглушивший звук его собственного
голоса. Какое-то мгновение ничего не было видно. Потом на западе на фоне
светло-серых облаков стало заметно черное пятнышко, скользившее по гребням
волн и несущееся прямо на доктора.
Крюгер сгреб одежду и побежал к трапу. Он споткнулся обо что-то на
палубе и неуклюже упал на четвереньки, роняя вещи.
Гул мотора приближался, усиливаясь до воя.
Ошеломленный резкой, нестерпимой болью, шедшей от большого пальца и
пронзившей икру, Крюгер оставил одежду и с трудом поднялся на ноги. Он
оглянулся, стараясь понять, обо что поранился: панель палубы прямо за
носовым торпедопогрузочным люком выглядела деформированной, словно один из
ее краев покоробило при сварке.
Он начал подниматься по трапу.
Рев мотора стал оглушительным, и Крюгер инстинктивно пригнул голову,
когда машина промчалась над ним. Он посмотрел вверх: самолет закладывал
крутой вираж.
Один из матросов свесился с ходового мостика, протягивая Крюгеру руку
и торопя его подняться.
Откуда-то из глубины лодки до Крюгера донесся звук сирены, означавший
срочное погружение. Перевалившись через фальшборт и нащупав ногами
внутренний трап, он почувствовал вибрацию двигателей и ощутил движение
вперед и вниз.
Над головой захлопнулся люк; словно танцуя шимми, мимо него к подножию
трапа проскочил матрос. Крюгер обнаружил, что стоит на нижней ступеньке,
голый, мокрый, со стекающим по ногам мылом.
Гофман склонился к перископу.
- Выдергивай затычку, чиф1, - сказал он, - ныряем.
- На палубе одна из... - начал было Крюгер.
- Перископная глубина, - доложил старпом. - Электромоторы - на
половинных оборотах.
Гофман повернул перископ на девяносто градусов.
- Сукин сын. Этот ублюдок возвращается.
- Он не стрелял по лодке, - проговорил Крюгер. - Я думаю, вы...
- На этот раз выстрелит, просто хотел удостовериться. Война или нет,
он не намерен пропускать подлодку через Атлантику. Нос - пятнадцать вниз,
корма - десять вниз. Погружаемся на сто метров. - Гофман сложил рукоятки
перископа, нажал на кнопку возврата, и поблескивающая стальная труба
поползла вниз. Он бросил взгляд на Крюгера, заметил его испуганный вид и
сказал: - Не беспокойтесь, мы иголка в стоге сена. Наступает ночь, и его
шансы найти нас...
- Пятьдесят метров! - доложил старпом.
- На палубе, - начал Крюгер. - Я видел... Один кусок металла... А
раньше вы погружались на этой лодке на сто метров?
- Конечно. Десятки раз.
- Семьдесят метров, господин кап-лей!
В семидесяти метрах ниже поверхности моря давление воды на каждый
квадратный дюйм корпуса подводной лодки составило почти сто фунтов.
Конструкция лодки позволяла ей безопасно действовать на глубине вдвое
большей, что она неоднократно и делала. Но чтобы принять груз Крюгера,
пришлось вскрыть прочный корпус. Один из сварщиков, устанавливавших панели
на место, работал слишком торопливо. Часть слабопроваренных неровных швов
лопнула при неглубоких тренировочных погружениях, но самые важные устояли.
Однако теперь лодку сдавливали, как в кулаке, тысячи тонн воды, и один из
швов не выдержал.
В носу лодки раздался шум - резонирующий грохот - и она "клюнула"
вперед. Люди попадали с сидений; Крюгер врезался в трап и отлетел, а потом
вцепился в него, чтобы не упасть в проход.
Гофман вытащил из-под Крюгера свои ноги и ухватился за перископ.
- Срочное всплытие! - заорал он. - Вытаскивайте ее! Полный назад!
Продуть носовые и кормовые! - Он бросил взгляд на Крюгера: - Вы задраили
носовой люк?
- Не пом...
Грохнуло еще раз, потом носовой люк вылетел, и из торпедного отсека
сквозь крошечные офицерские каюты ударила мощная струя воды высотой в пять
футов и трех футов в поперечнике. Она устремилась в камбуз и в
кают-компанию.
- Девяносто метров, господин кап-лей! - раздался пронзительный крик.
Лодка проваливалась. Крюгер вдруг ощутил себя невесомым, словно в
лифте.
Что-то громко затрещало; где-то лопнул трубопровод; зашипел сжатый
воздух. Командирская рубка наполнилась кислым запахом пота, затем мочи и
наконец масла и экскрементов.
Еще раз загрохотало - на глубине в двести метров.
Темнота. Вопли. Рыдания.
За тысячную долю секунды до смерти Эрнст Крюгер протянул руку вперед,
к торпедному отсеку, в будущее.
4
Подводная лодка стремительно погружалась. Она опустилась носом вперед
на тысячу футов. Здесь, много ниже предельной для нее глубины, от давления
разрушился сразу в десятке мест прочный корпус. Воздух устремился сквозь
разрывы в искореженном металле, лодка вздрогнула и изогнулась. С вышедшими
из строя рулями она начала кувыркаться и опускаться все ниже и ниже,
миновав глубину в две, а потом - в пять тысяч футов. И каждые тридцать три
фута падения в бездну добавляли еще пятнадцать фунтов давления воды на
корпус; вода врывалась в крошечные карманы с остатками воздуха и выжимала
их, как виноградины. На десяти тысячах футов на квадратный миллиметр стали
давило более двух тонн воды; последние пузырьки воздуха булькнули из
разрушенного остова и медленно поплыли во тьме вверх.
Подводная лодка тонула, словно пустая банка из-под содовой, пока
наконец не ударилась о склон горы, отскочила и медленно покатилась, вздымая
облака невидимого ила и сдвигая валуны, которые затем сопровождали ее
падение в глубокое мрачное ущелье. Здесь наступил финал, и лодка застыла,
превратившись в груду искореженной стали.
В бесформенном теперь носовом торпедном отсеке громоздкий, отлитый из
бронзы контейнер с резиновой изоляцией противостоял напору неугомонного
моря.
Осел ил, прошло время. Легионы мельчайших организмов, живущих в
бездне, уничтожили все съедобное.
На дно океана вернулся покой: безостановочный круговорот жизни и
смерти продолжался.
Часть II
1996 год
26 градусов северной широты, 45 градусов западной долготы
5
Абсолютная темнота редка на Земле. Даже в безлунную ночь, когда облака
закрывают звезды, небо светится отблесками цивилизации.
В глубинах океана абсолютная темнота совершенно обычна. Солнечные
лучи, тысячелетиями считающиеся единственным источником жизни на Земле,
проникают в морскую воду на глубину не более полумили. Почти три четверти
планеты - обширные равнины, грандиозные каньоны, горные цепи, соперничающие
с Гималаями, - окутаны вечным мраком, изредка нарушаемым биолюминесцентными
организмами: они искрятся, нападая или стремясь привлечь особь иного пола.
Два батискафа висели бок о бок, как невиданные крабы - с белыми телами
и блестящими глазами. Два прожектора мощностью по пять тысяч ватт бросали
золотые Дорожки примерно на две тысячи футов перед собой.
- Четыре тысячи метров, - сказал по звукоподводной связи пилот одного
из аппаратов. - Ущелье должно быть прямо перед нами. Я вхожу.
- Понял, - ответил другой. - Я сразу за тобой.
Заработали электромоторы, винты одновременно повернулись, и первый
батискаф медленно двинулся вперед.
Внутри стальной оболочки - лишь десяти футов длиной и шести в
поперечнике - Дэвид Уэббер полулежал позади пилота и прижимался лицом к
шестидюймовому иллюминатору, наблюдая, как свет скользит по крутым серым
откосам из ила и скальных пород, уходящим в бесконечность, спускающимся из
ниоткуда в никуда.
"Четыре тысячи метров", - подумал Уэббер. Где-то тринадцать тысяч
футов воды. Две с половиной мили. Вся эта вода над ним, все это давление
вокруг. Какое давление? Невозможно подсчитать. Но наверняка достаточное,
чтобы расплющить человека в лепешку.
"Не думай об этом, - сказал он себе. - Будешь думать - превратишься в
дерьмо собачье. А здесь неподходящее время и место для подобного. Тебе
нужна эта работа, тебе нужны деньги. Просто сделай дело - и убирайся отсюда
к черту".
Несколько капель конденсата упали с потолка ему за шиворот. Уэббер
подскочил.
Пилот взглянул на него и засмеялся:
- Жаль, я не заметил, а то бы закричал вместе с тобой и ты бы подумал,
что нам хана. - Он ухмыльнулся. - Я люблю проделывать такие штучки, когда
кто-нибудь спускается в первый раз. Глаза у них становятся как у бешеной
селедки.
- Шутник, - сказал Уэббер. - Я бы прислал тебе счет за чистку одежды.
Он вздрогнул и обхватил себя за плечи, растирая их. Наверху, где было
около тридцати градусов тепла, Уэббер потел в шерстяном свитере, шерстяных
носках и вельветовых брюках. Однако за три часа, ушедшие на спуск,
температура упала больше чем на двадцать пять градусов. Теперь он замерзал,
и хотя по-прежнему потел, но теперь лишь от страха.
- Какая температура за бортом? - спросил он не только из-за того, что
его это действительно интересовало, но и потому, что разговор успокаивал.
- Около нуля, - ответил пилот. - Достаточно прохладно, чтобы твоя
мошонка съежилась, это точно.
Уэббер снова повернулся к иллюминатору и положил руку на пульт
управления одной из четырех камер, установленных в подвижных контейнерах на
наружной поверхности батискафа. Аппарат скользил вдоль пустынного склона
каньона - бесконечного скопления одноцветных булыжников, по сравнению с
которым лунная поверхность показалась бы заманчивой. Уэббер напомнил себе,
что их глаза - первые человеческие глаза, наблюдающие этот ландшафт, а
объективы его фотоаппаратов впервые запечатлеют этот пейзаж на пленке.
- Трудно поверить, что на такой глубине может быть какая-то жизнь, -
произнес Уэббер.
- Может-то может, но ничего похожего ты никогда не видел.
Креветки-альбиносы и безглазые штуковины. Что толку им тут от глаз? Есть
прозрачные твари... Черт, какая-то жизнь существует почти всюду. Ну, не
скажу про самое дно, тридцать пять тысяч футов, к примеру. Я там никогда не
был. А на этой глубине есть жизнь, точно. Что всех заводит, так это мысль,
будто некоторые виды жизни и в самом деле зародились на больших глубинах.
- Угу, - буркнул Уэббер. - Я это слышал. Называется хемосинтез.
Хемосинтез - причина, по которой он оказался здесь, отмораживая
задницу в океане на глубине двух миль, в совершенном, непроницаемом мраке.
Хемосинтез - зарождение жизни без света: концепция, по которой живые
существа можно сотворить из одних только химических веществ. Фантастическая
гипотеза. Революционная. Не подтвержденная ни единым фактом.
Добыть свидетельство возможности хемосинтеза, документировать его,
доказать его существование так, чтобы исключить любое обоснованное
сомнение, - в этом и состоял его контракт, мечта фотографа. Свободный
художник, по контракту с "Нэшнл джиогрэфик" Уэббер обязался сделать первые
в истории снимки глубоководных океанских разломов в недавно открытой
впадине Кристофа, у подножия Срединно-Атлантического хребта строго к западу
от Азорских островов. Эти разломы, подобно угревидным язвам на коже Земли,
извергали расплавленную породу из недр планеты в ледяную воду. Сами они
представляли собой мини-вулканы, но предполагалось, что на их склонах
приютились формы жизни, созданные и питаемые химическими веществами,
которые выделяет лава. Другими словами, речь шла о хемосинтезе. О формах
жизни, созданных химически и не нуждающихся в солнечном свете: не знавших
его, рождающихся, живущих и умирающих без него.
Уэббер получил контракт, обойдя не менее талантливых фотографов,
поскольку отличался редкой изобретательностью в обращении с камерами,
объективами и футлярами, а также из-за молодости и смелости. Он подписал
контракт отчасти по денежным соображениям, отчасти - чтобы обеспечить себе
позиции в "Нэшнл джиогрэфик", но прежде всего из трепетного желания быть
первым, кто докажет, что эту научную фантастику действительно можно
наблюдать в море, в природе.
Дэвид не думал о страхе, считая себя притерпевшимся к нему. За
последние пятнадцать лет он пережил три авиакатастрофы, нападение раненой
львицы, укусы акул и мурен; его жалили скорпионы и заражали целые тучи
экзотических паразитов, что повлекло, среди прочих неудобств, выпадение
волос по всему телу и облезание кожи от языка до полового органа.
Короче говоря, Уэббер привык к неожиданностям, к тем причудливым
фокусам, которые могла продемонстрировать ему природа. Но он не подозревал
и даже вообразить себе такого не мог, а потому очень удивился, обнаружив в
последние несколько часов, что заболел клаустрофобией.
Когда это случилось? И почему? Пробираясь ощупью по подводной горной
цепи на глубине большей, чем высота Скалистых гор, и доверив свою жизнь
искусству какого-то саб-жокея2, развалившегося за штурвалом крохотной
капсулы, сваренной, возможно, малоквалифицированным рабочим, Уэббер
чувствовал себя скверно: он задыхался, ощущал себя словно в тисках, его
поташнивало.
Почему он не послушал свою подружку и не подписал другой контракт?
Какое счастье было бы сейчас снимать крупным планом ядовитых морских змей в
Коралловом море! Там, по крайней мере, он мог бы в какой-то степени
управлять событиями: если запахнет жареным, просто выскочить из воды.
Но нет, ему понадобилась слава первооткрывателя.
Кретин.
- Далеко еще? - спросил Уэббер, стремясь отвлечься от стука
собственного сердца.
- До курилки? Не очень. - Пилот постучал по прибору на панели перед
собой. - Вода нагревается. Должно быть, рядом.
Когда батискаф обогнул острый скальный выступ, торчавший над
каменистой поверхностью, лучи прожекторов внезапно уткнулись в облако
плотного черного дыма.
- Приехали, - произнес пилот, сбросив ход и давая реверс.
Они оказались в чистой воде.
- Скажи Чарли, пусть, если сможет, пройдет на другую сторону. Я хочу,
чтобы он попал в кадр, - попросил Уэббер, нагнувшись и схватив пульт
управления камерой.
- Сделаем. - Пилот повернулся и сказал что-то в микрофон.
Дэвид увидел, как белый силуэт второго батискафа проплыл сквозь черное
облако и завис призраком.
С такого расстояния разломы не казались чем-то особенным: мутный
черный дымок на фоне черной воды, изредка прорезаемый красно-оранжевым
пламенем, когда чрево Земли извергало лаву сквозь свою кожу. Но "Нэшнл
джиогрэфик" желал исчерпывающего репортажа обо всем, что увидит Уэббер,
хотя бы и совершенно заурядном, и он начал снимать.
На каждую камеру приходилось по сто кадров на 35-миллиметровой пленке,
камеры немедленно сменяли друг друга на вращающейся турели, так что он мог
делать снимок за снимком, пока пилот медленно подводил батискаф к самой
скважине.
Работа принесла Уэбберу облегчение, он сосредоточился на ракурсах и
экспозициях съемки, стараясь избежать слепящего света прожекторов второго
батискафа и забыв про страх.
Дрожь прекратилась, больше не было холодно. Стало даже жарко, так же
жарко, как на поверхности.
- Какая сейчас температура за бортом? - поинтересовался он.
- Больше девяноста градусов, - доложил пилот. - Разлом - как печка,
все вокруг подогревает.
Неожиданно что-то ударилось в иллюминатор и отскочило в облако дыма.
Уэббер отпрянул.
- Что за черт? - произнес он озадаченно.
Существо промелькнуло слишком близко и слишком быстро, чтобы можно
было его разглядеть; Уэббер заметил только трепещущее белое пятно.
- Ты подожди, - предложил пилот. - Оставь немного пленки. Здесь полно
креветок, а может найтись и что-то совсем новое, чего никто никогда не
видел.
Они приблизились непосредственно к разлому, где, по предположениям,
животные питались извергаемыми из кратера химическими веществами. Глубоким
стаккато донесся грохот, красные и оранжевые вспышки отметили извержение
расплавленной породы через трещины в утесе.
Мимо проскочило еще одно существо, затем еще. А потом, когда батискаф
застыл над плоским отвалом только что затвердевшей лавы, их стало несметное
множество: креветки, огромные, белые с пепельным оттенком, безглазые:
тысячи, сотни тысяч, может быть, миллионы. Их оказалось так много, что они
заполнили все поле зрения, роились и пульсировали, словно живая гора.
- Боже милостивый... - пробормотал Уэббер, захваченный и потрясенный
открывшимся зрелищем. - Что они делают?
- Питаются тем, что в дыме, - пояснил пилот.
- Креветки могут жить при девяностоградусной температуре?
- Рождаются в ней, живут и умирают. Время от времени одна из них
падает в самый разлом - там около трехсот семидесяти градусов - и
сгорает... Лопается, как клещ от горящей спички.
Уэббер отщелкал с дюжину кадров, и пилот двинул батискаф вперед,
раздвигая креветок, как плотный бисерный занавес.
Окружая горловину вулкана, укоренившись в лаве подобно кошмарному
саду, росли длинные костлявые стебли шести-восьмифутовой высоты; на их
концах торчали похожие на перья красные и желтые пальцы, волнообразно
колыхавшиеся в клубах дыма.
- Ну а это что за черт? - заинтересовался Уэббер.
- Трубочники. Они строят себе дома из собственных выделений, а потом
высовывают эти веера, чтобы питаться. Смотри.
Пилот потянулся к рычагам управления и выдвинул один из манипуляторов
батискафа к ближайшему стеблю. Когда стальные когти приблизились, веера,
казалось, застыли, а за долю секунды до прикосновения исчезли словно по
волшебству, втянутые под защиту известковых трубок.
- Снимок сделал? - спросил пилот.
- Слишком быстро. Давай попробуем еще раз. Я выставлю выдержку на одну
двухтысячную.
Спустя час Уэббер отснял уже более трехсот кадров. Он сфотографировал
креветок и трубочников вблизи, широкоугольным объективом и на фоне второго
батискафа, и надеялся, что по меньшей мере двадцать снимков должны
удовлетворить "Нэшнл джиогрэфик". Дэвид не имел ни малейшего представления,
подтвердит ли его работа существование хемосинтезирующих особей или просто
докажет, что слепые белые креветки живут в девяностоградусной воде на
глубине двух с половиной миль. В любом случае он знал, что сделал несколько
эффектных кадров.
Для верности Уэббер попросил пилота захватить манипулятором полдюжины
креветок и двух трубочников, теперь покоящихся в корзинке для образцов. В
лаборатории на борту плавучей базы он сделает несколько крупных снимков
добычи.
- Вроде все, - сказал он пилоту. - Давай наверх.
- Ты уверен? Не думаю, что твой босс захочет выбросить еще пятьдесят
кусков, чтобы снова отправить нас сюда.
- Уверен, - чуть поколебавшись, произнес Уэббер. Он был убежден, что
сделал снимки, которые принесут деньги. Уэббер знал свои камеры - иногда он
ощущал их как продолжение своего мозга - и мог сейчас мысленно
воспроизвести картинки в кадрах. Он точно знал, что снимки великолепны.
- Отлично.
- Сматываем удочки, - сообщил пилот по звукоподводной связи.
Он дал задний ход и отошел от разлома. Спустя минуту, когда Уэббер
делал пометки в блокноте, он услышал, как пилот выругался:
- Твою мать...
- Что?
- Посмотри-ка туда. - Пилот указал в иллюминатор на дно.
Уэббер нагнулся к своему иллюминатору и задержал дыхание, чтобы стекло
не запотело.
- Ничего не вижу, - сказал он.
- Внизу. Панцири креветок. Тьма-тьмущая. Песка из-за них не видно.
- Ну и что? Ты думаешь, эти твари едят друг друга?
- Ну, не знаю. Ничего похожего не видел. Думаю, едят, но чтобы еще при
этом снимать панцирь... Может, кто-то из глубоководных акул, шестижаберная
или пряморотая. Только будут ли они терять время, чтобы ободрать креветку
перед тем, как съесть? Глупость какая-то.
- А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?
- У акулы желудочный сок как аккумуляторная кислота. Ничего бы не
осталось.
- Тогда не понимаю, - удивился Уэббер.
- Я тоже, но кто-то, черт побери, съел тысячи креветок, содрав
панцири. Давай-ка еще посмотрим.
Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из панцирей. Скользя в
нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.
Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту,
и спустя некоторое время монотонное жужжание мотора и неизменно пустынный
пейзаж стали гипнотизировать. Уэббер почувствовал, что его взгляд начинает
туманиться, и потряс головой:
- Что мы ищем? - спросил он.
- Не знаю, но думаю, как обычно в таких случаях, - некий ключ, который
приведет к чему-то, чего не могла создать природа. Какую-нибудь прямую
линию... или правильный круг... Что-то симметричное. В природе чертовски
мало симметричного.
И всего лишь через несколько секунд Уэбберу показалось, будто на
границе светового круга он заметил что-то странное.
- Вон там, - сказал он. - Не совсем симметрично, но и естественным не
выглядит.
Пилот повернул аппарат, и, когда свет скользнул по дну, на ковре из
рыхлого ила возникла груда искореженного черного металла. Форму ее
невозможно было распознать: некоторые части, видимо, раздавлены, другие -
разорваны и скручены.
- Похоже на кучу хлама, - уточнил Уэббер.
- Ну да, но какого? Что это было?
Пилот передал свое положение на второй батискаф, а потом опустился:
днище аппарата легло на ил.
Металлическая груда простиралась в стороны слишком далеко, и
прожекторы не могли осветить ее полностью. Пилот сфокусировал все десять
тысяч ватт на одном ее конце и начал перемещать луч фут за футом, изучая
каждую новую часть и, словно при сборке картинки-загадки, пытаясь
совместить их, чтобы получилось объяснимое целое.
Уэббер не предлагал помощь, зная, что не в состоянии сделать что-либо
полезное. Он фотограф, а не инженер. По его представлениям, эта куча стали
с равным успехом могла оказаться локомотивом, колесным пароходом или
самолетом.
Пока Дэвид ждал, он почувствовал страх перед возвращением. Они
находились в этой штуке уже пять часов; по крайней мере еще три часа
потребуется, чтобы вернуться на поверхность. Он замерз, проголодался и
хотел отлить; а больше всего ему необходимо было двигаться, делать что-то.
И убраться отсюда к черту.
- Давай забудем про все это, - предложил он, - и всплывем.
Перед тем как ответить, пилот выдержал долгую паузу. Наконец он
повернулся к Уэбберу и сказал:
- Надеюсь, у тебя осталось достаточно пленки.
- Зачем?
- А просто мы нашли кое-что денежное.
6
Пилот вызвал второй батискаф и поставил его в пятидесяти ярдах от
себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора выдавали вместе
двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.
- Ну? - ухмыльнулся пилот.
- Что ну?
- Ну, что это?
- Откуда мне знать, черт побери? - отрезал Уэббер. - Послушай, я
замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати...
- Это подводная лодка.
- Точно? - Уэббер приник к иллюминатору. - С чего ты решил?
- Смотри, - показал пилот. - Руль глубины. И вот, это должна быть
труба шнорхеля3.
- Ты думаешь, атомная?
- Нет, не думаю. И даже уверен, что нет. Похоже, она стальная. Смотри,
как окисляется - очень медленно, ведь на глубине почти нет кислорода, но
все же окисляется. К тому же она невелика, и кабели дерьмовые, древние.
Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.
- Второй мировой?
- Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в микрофон, и
по команде батискафы почти незаметно поползли навстречу друг другу,
приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.
Осталось восемьдесят шесть кадров, и Уэбберу пришлось снимать
экономно. Он пытался представить, как выглядела эта груда обломков до
катастрофы, но разрушение было настолько полным, что он не понимал, каким
образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.
- Где мы? - спросил он.
- По-моему, над кормой, - ответил пилот. - Лодка лежит на левом борту.
Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.
Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно действительно
на что-то походило, Уэббер истратил пару кадров.
Подойдя к зияющей ране в борту корабля, они увидели на иле в
нескольких футах от пробоины пару туфель, как будто ждущих, когда их снова
наденут на ноги.
- Где парень, который их носил? - заинтересовался Уэббер, снимая туфли
в разных ракурсах. - Где тело?
- Должно быть, съели черви, - произнес пилот. - И еще крабы.
- Кости и все остальное? Черви едят кости?
- Нет, но море ест. Глубина и холодная соленая вода растворяют
кости... Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили в
море, но теперь - нет. Мне не нравится идея стать ленчем для этой погани.
Приблизившись к носу подлодки, они увидели еще несколько
распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер
все сфотографировал. Он наводил одну из камер, когда на границе поля зрения
заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную на стальной плите.
- Что это? - спросил он.
Пилот развернул батискаф и медленно двинулся вперед. Глядя в
иллюминатор, он вдруг бросил:
- Есть! Мы опознали ее.
- Правда?
- Во всяком случае, принадлежность. Это U на обшивке боевой рубки.
U-boot4.
- U-boot? Ты хочешь сказать - германская?
- Была. Но только Богу известно, что она делала так далеко к югу от
основных коммуникаций.
Пока пилот понемногу продвигал батискаф к носу подводной лодки, Уэббер
снял букву U в разных ракурсах.
Когда они достигли носовой оконечности, пилот выключил мотор, и
батискаф завис.
- Вот почему она утонула, - пояснил он, концентрируя свет на огромной
дыре в палубе. - Ее раздавило.
Листы палубы были загнуты внутрь, их края закручивались, словно от
удара гигантского молота.
Делая очередной снимок, Уэббер почувствовал, что обливается потом: он
представил себе ту минуту полустолетием раньше, когда люди на лодке вдруг
поняли, что должны умереть. Он услышал рев водяного потока, крики, ощутил
замешательство, панику, давление, нехватку воздуха, агонию.
- О боже... - вырвалось у Уэббера.
Пилот включил мотор, и батискаф начал по дюйму продвигаться вперед.
Свет прожекторов проник в пробоину, открыв перепутанные обрывки кабелей,
скрученные трубопроводы...
- Эй! - закричал Уэббер.
- Что?
- Там внутри что-то есть. Что-то большое. Похоже на... Не знаю...
Пилот сманеврировал батискафом и завис над дырой носом вниз: с помощью
когтей на концах манипуляторов оторвал провода и разгреб сплетение труб. Он
сфокусировал пятитысячеваттный луч и направил его в отверстие строго
вертикально.
- Разрази меня гром...
- Вроде бы ящик... - начал было Уэббер, наблюдая танец луча по
желто-зеленому правильному прямоугольнику. - Сундук.
- Да. Или гроб. - Пилот замолчал, взвешивая возможности. - Нет, для
гроба слишком велик.
Некоторое время никто не произносил ни звука. Они пристально глядели
на контейнер, строя догадки и дав волю воображению. Наконец Уэббер
произнес:
- Нужно поднять его наверх.
- Угу, - кивнул пилот. - Вопрос только - как. Ублюдок в длину восемь
футов. Готов спорить, весит тонну. Своим аппаратом я его не подниму.
- А если двумя батискафами?
- Нет, я думаю, мы не поднимем штуку весом в тысячу фунтов. Тем более
что контейнер может оказаться гораздо тяжелее. Мы не сможем... - Он
замолчал. - Подожди. Думаю, там наверху найдутся пять миль троса. Если они
привяжут на конце груз и опустят его, а мы сумеем закрепить ящик в петле,
то, может быть, есть шанс... - Он нажал на кнопку и заговорил в микрофон.
На то, чтобы найти опущенный с плавучей базы трос с грузом и закрепить
контейнер в стальной петле, два батискафа потратили час. К тому времени,
когда они подали наверх команду начинать подъем, запасы воздуха у них
уменьшились почти до критической отметки. Поэтому, убедившись, что
контейнер извлечен из корпуса подводной лодки и нормально идет вверх, они
сразу же сбросили балласт и начали всплывать сами.
Уэббер чувствовал себя выжатым, но находился в приподнятом боевом
настроении. Он с нетерпением ждал выхода на поверхность, чтобы открыть
контейнер и увидеть его содержимое.
- Ты знаешь, что необычно? - спросил он, наблюдая, как глубиномер
отсчитывает метры их возвращения к дневному свету.
- Вся эта штука чудная, - сказал пилот.
- Ты имеешь в виду что-то конкретное?
- Обломки подлодки. Все было покрыто илом, на всем лежал серый слой...
Кроме ящика. Он чистый. Наверное, поэтому я и увидел его. Он выделялся.
- А ил липнет к бронзе?
- Понятия не имею, - пожал плечами пилот.
7
- Не могу поверить! - воскликнул Уэббер. - Металлурги, археологи,
химики... Что за дерьмо! Имеет значение только то, что внутри. О чем они
думают?
- Ну ты же знаешь бюрократов, - попытался выразить сочувствие пилот. -
Они сидят весь день, ковыряя пальцем в заднице, а теперь им вдруг
приходится что-то делать, как-то оправдывать свое существование.
Они стояли на корме судна, державшего курс на запад, к заливу
Массачусетс. Контейнер помещался на спускоподъемном устройстве, и Уэббер
провел несколько часов, устанавливая лампы на надстройках, чтобы создать
при вскрытии контейнера соответствующую таинственную атмосферу. Он решил
работать на закате, в "волшебный час" фотографов, когда тени удлиняются, а
свет - мягкий, наполненный и драматический.
И тогда, за полчаса до начала съемок, капитан передал ему листок,
полученный по факсимильной связи из "Нэшнл джиогрэфик", с пометкой
"срочно": ему предписывали не трогать контейнер до прибытия в порт, где
судно встретит команда специалистов по естественным наукам и историков,
осмотрит и откроет бронзовый ящик в присутствии одного из авторов и
редактора журнала, а также телевизионных операторов, снимающих серию "Нэшнл
джиогрэфик иксплорер".
Уэббер был убит. Он знал, что произойдет: подготовленное им освещение
уничтожат, его отодвинут в сторону, за спины телевизионщиков, командовать
начнут эксперты. Он не получит никакой возможности отснять достаточно
"боковиков" - кадров, не нужных "Нэшнл джиогрэфик", но пригодных для
размещения в другие журналы. Пострадает не только качество его продукции,
но и кошелек.
Но теперь Уэббер ничего не мог поделать. Хуже того, все произошло по
его же вине - следовало унять возбуждение и подождать с сообщением в журнал
о находке контейнера.
- Дерьмо! - заорал он в вечерний воздух.
- Ладно, - сказал пилот, - забудь. Спустимся в кают-компанию: у меня
есть друг по имени Джек Дэниэлз5, и он смерть как хочет встретиться с
тобой.
Уэббер и пилот сидели в кают-компании и приканчивали "Джека Дэниэлза".
Чем больше пилот брюзжал насчет бюрократов, тем больше Уэббер сознавал, что
его обкрадывают. Он нашел контейнер, сфотографировал его в руинах подводной
лодки, и он должен сделать первые, лучшие - единственные - снимки
содержимого.
В восемь сорок пять пилот объявил, что насосался по самые жабры, и
шатаясь поплелся спать.
В восемь пятьдесят у Уэббера был готов план. Он отправился в постель,
заведя будильник на полночь.
- Это мыс Монток, - произнес капитан, показывая удаленную окружность
на экране радара, - а это остров Блок. Если бы не было ветра, я бы стал на
якорь у Вудс-Хола и дождался рассвета. - Он посмотрел на часы, висящие на
переборке. - Сейчас час пятнадцать. Через четыре часа видимость будет
хорошая. Но при этом сумасшедшем восточном я укроюсь за Блоком и пойду к
берегу, когда начнет светать. Иначе всем станет погано, да и сломать
что-нибудь можем.
- Верно, - ответил Уэббер.
От кислого кофе, целое ведро которого он влил в себя, его тошнило,
когда судно врезалось в подошву волны, а затем наискось поднималось на
гребень и разбивало его. Подталкиваемая настигающим ветром посудина
ввинчивалась в ночь.
- Я, наверное, лучше пойду к себе и попробую заснуть.
- Поставь лоханку рядом с койкой, - предложил капитан. - Спать в
блевотине - хуже нет.
Уэббер поднялся на мостик выяснить, сколько человек несут вахту, и
обнаружил только двоих - капитана и его помощника: оба находились в рулевой
рубке и смотрели вперед. Корма оставалась пустой и без наблюдения.
Вернувшись в каюту, Дэвид сунул пальцы в горло и опустошил в туалете
желудок. Подождал пять минут и снова попробовал спровоцировать рвоту, но не
выдавил ничего, кроме желчи. Уэббер почистил зубы, с прояснившейся головой
и ощущением некоторой устойчивости повесил через плечо "Никон", проверил
вспышку и вышел на кормовую часть палубы.
Ветер дул со скоростью двадцать пять или тридцать пять узлов, но дождя
не было; судно, подгоняемое ветром, делало пятнадцать узлов, так что рев
бури отставал. Идти по ровной, широкой палубе было нетрудно.
Две пятисотваттные лампы заливали корму светом. Распластавшиеся на
ложементах батискафы напоминали неведомых жуков-мутантов, поставленных
охранять мерцающий между ними желто-зеленый контейнер.
Пересекая стофутовое пространство кормы, Уэббер оставался в тени.
Скрючившись за батискафом у левого борта, он проверил, не наблюдают ли за
ним с мостика, а потом осветил вспышкой одну из стенок контейнера.
Уэббер не представлял, сколько весит крышка бронзового ящика, но
полагал, что наверняка больше, чем он сможет поднять в одиночку. При
необходимости он мог использовать подъемный механизм одного из
глубоководных аппаратов - большой стальной крюк, висящий на тали с
электроприводом. Но возможно, крышка откидывалась на пружинах; может быть,
существовал какой-то запорный рычаг или кнопка.
Уэббер покинул укрытие за принайтованным батискафом, пересек палубу и
опустился на колени около контейнера, закрыв спиной свет вспышки. Он ощупал
ребро крышки от одного края до другого. На дальней стороне, всего в
нескольких футах от обреза кормы, где пенилась внизу, поднимаясь и
опускаясь, кильватерная струя, Дэвид увидел выгравированный по бронзе
рисунок - небольшую свастику. Под ней оказалась кнопка.
Уэббер нажал на кнопку, услышал щелчок, и крышка начала подниматься.
Мгновение он, оцепенев, стоял на коленях и смотрел, как
дразняще-медленно крышка движется вверх, поднимаясь не более чем на дюйм в
секунду.
Когда контейнер открылся примерно наполовину, Уэббер встал, взвел
затвор камеры, поднес ее к глазам, навел и подождал сигнала о готовности
вспышки к работе.
Свет пробивался сквозь туман; крышка затеняла содержимое контейнера, а
вид сквозь линзы фотоаппарата колебался и расплывался. Контейнер заполняла
жидкость.
Ему показалось... Неужели это лицо? Нет, конечно... но что-то такое,
что напоминало лицо.
В жидкости что-то внезапно и резко плеснулось, и сверкнуло нечто
похожее на сталь.
Долю секунды Уэббер ощущал боль, потом его окатило теплом, и он
почувствовал, как его утаскивают под воду. А когда он умирал, мелькнуло
странное ощущение, что его едят.
8
Существу нужно было питать себя, и оно питало, пока больше уже не
могло есть. Оно жадно и неумело сосало до тех пор, пока нутро окончательно
не отказалось принимать эту теплую соленую жидкость.
Насытившись, оно оставалось в замешательстве. Окружающее являло
движение и неустойчивость, а когда существо поднялось из контейнера, -
тревожное отсутствие чего-то. Жабры затрепетали в ожидании требуемой
субстанции, но ничего не обнаружили, пока существо снова не погрузилось в
жидкость.
Нервные импульсы беспорядочно вспыхивали в его мозгу, бороздили
бесплодные извилины, не в состоянии классифицировать реакции. Существо
несло в себе запрограммированные ответы, но в неистовстве не могло найти
их.
Оно ощущало, что требуемое вещество где-то рядом, и в отчаянии снова
высунулось из своего безопасного контейнера, пытаясь понять окружающую
среду.
Там, вон там. Темный и зовущий мир, куда оно должно вернуться.
Лишенное знаний, существо располагало совершенными инстинктами. Оно
распознавало немногие императивы, но безусловно подчинялось тем, что были
ему известны. Выживание зависело от питания и защиты.
Существо не владело способностью изобретать что-то новое, но обладало
необыкновенной физической мощью и именно к ней обращалось теперь.
Оставляя следы из ила и слизи, оно передвинулось к дальнему краю
контейнера и начало толкать его. Мозг существа все больше страдал от
отсутствия кислорода, но сохранял еще способность посылать электрические
импульсы, дававшие команды мышечным волокнам.
Нос судна зарылся в пену, и корма поднялась. Контейнер скользнул
вперед, заставляя существо пятиться. Но потом нос выровнялся и устремился
ввысь, и с быстрым падением кормы наступил краткий миг невесомости
контейнера.
Он двинулся назад, качнулся на срезе кормы и упал в море.
Как только существо почувствовало холодные уютные объятия соленой
воды, его системы откликнулись мгновенным восстановлением. Оно плавно
опускалось вниз в ночном море, наполняемое примитивным осознанием, что
снова находится там, где надлежит.
Переваливаясь с носа на корму и рыская по курсу, судно продолжало путь
под защиту острова, а по палубе каталась из стороны в сторону камера
"Никон", запятнанная кровью.
Часть III
1996 год
Уотерборо
9
В каюте лодки Саймон Чейс наклонился к самому экрану телемонитора и
ладонью загородил его от света. Летнее солнце еще не поднялось над
горизонтом, но сияние струилось в иллюминатор и засвечивало изображение на
экране. Медленно движущаяся белая точка была едва различима.
Чейс провел пальцем линию на экране, проверил направление по компасу и
произнес:
- Вот она. Разворачивается на сто восемьдесят.
- Что она делает? - спросил помощник, Длинный Палмер, крутанув штурвал
вправо и направляя лодку на юг. - Позавтракала у Блока и назад в Уотерборо
на ленч?
- Сомневаюсь, что она голодна, - откликнулся Чейс. - Наверное, так
набила брюхо китовым мясом, что неделю есть не будет.
- Или больше, - вмешался Макс, сын Чейса, сидевший на скамейке лицом к
монитору и педантично переносивший с него данные в таблицу. - Некоторые из
серых акул могут обходиться без еды больше месяца.
Замечание было брошено с деланной небрежностью, словно подобные
откровения из области морской биологии не сходят с языка у любого
двенадцатилетнего мальчишки.
- А-а, простите, Жак-Ив Кусто, - фыркнул Длинный.
- Не обращай внимания на Длинного, он просто ревнует, - сказал Чейс,
касаясь плеча Макса. - Ты прав.
Он был горд и тронут, потому что знал: Макс из кожи вон лезет, пытаясь
внести свою лепту в налаживание их взаимоотношений, которые при другом
стечении обстоятельств давным-давно сложились бы.
Длинный кивнул в сторону берега и предложил:
- Давай скажем ребятам на пляже, что леди не хочет есть. Их это
повеселит.
Чейс посмотрел сквозь иллюминатор на каменистый пляж Уоч-Хилла, штат
Род-Айленд. Хотя не было еще девяти утра, несколько семей уже приехали сюда
- с корзинками для пикников и автомобильными камерами. Молодые серфингисты
в гидрокостюмах качались на зыби, ожидая настоящей волны, - вероятно,
тщетно, поскольку ветра не было и не предвиделось.
Саймон улыбнулся при мысли о суете и панике, возникших бы, если бы эти
люди имели хоть малейшее представление о том, зачем невинно выглядящая
белая лодка курсирует туда и обратно менее чем в пятистах ярдах от пляжа.
Народ любит читать об акулах, смотреть о них фильмы; приятно думать, что ты
понимаешь акул и хочешь защищать их. Но скажите людям, что где-то в воде в
радиусе десяти миль плавает акула, особенно большая белая акула, - и их
любовь немедленно сменится страхом и отвращением.
Если бы эти люди знали, что он вместе с Максом и Длинным выслеживает
шестнадцатифутовую белую акулу весом больше тонны, их привязанность
превратилась бы в жажду крови. Они стали бы верещать: "Убей ее!" А как
только кто-нибудь убил бы ее, немедленно снова начались бы
разглагольствования о том, как они любят акул и как необходимо защищать все
творенья Господни.
- Акула поднимается, - сказал Макс, считывая числа на экране.
Чейс снова нагнулся к монитору, загораживая его от света.
- Верно, она прохлаждалась на двухстах футах, а теперь уже меньше чем
на ста, - подтвердил он.
- Где между нами и Блоком она нашла двести футов? - спросил Длинный.
- Там должна быть какая-то впадина. Говорю тебе, Длинный, акула знает
свою территорию. В любом случае, она лезет вверх.
Чейс снял с крючка на переборке камеру, снабженную объективом с
переменным фокусным расстоянием от 85 до 200 мм, и повесил на шею.
- Пойдем поглядим, что она нам покажет, - предложил он Максу, а
Длинному бросил: - Проверь монитор, а потом проследи, чтобы она куда-нибудь
не смылась. - Он пошел к двери и снова посмотрел на берег. - Надеюсь, она
не всплывет между нами и пляжем. Коллективная истерия нам не нужна.
- Ты имеешь в виду Матоуэн-Крик в тысяча девятьсот шестнадцатом, -
заметил Макс.
- Угу. Но у них были причины для истерики. Акула убила троих.
- Четверых, - уточнил Макс.
- Четверых. Извини.
Чейс улыбнулся и посмотрел на сына. Он пока еще мог смотреть на него
сверху вниз, но уже с трудом: мальчик вырос до пяти футов и десяти дюймов -
долговязое подобие Саймона, но более поджарый и симпатичный - от матери ему
достались тонкие нос и губы. Чейс взял с полки бинокль и протянул Максу:
- Давай поглядим, найдешь ты ее или нет.
- Никогда не спорь с детьми об акулах. Дети знают акул. Акул и
динозавров, - предупредил Длинный Чейса.
Верно, подумал Чейс, дети помешаны на динозаврах, а большинство детей
- и на акулах. Но он никогда не встречал ребенка, знавшего об акулах хотя
бы половину того, что знал Макс. Чейса это радовало, но также вызывало
печаль и причиняло боль, потому что акулы всегда оставались главным, если
не единственным, связующим звеном между отцом и сыном. Последние восемь лет
они жили врозь и виделись лишь изредка, а еженедельные междугородные
переговоры, вопреки телевизионной рекламе телефонных компаний, не позволяли
протянуть руку и дотронуться до собеседника.
Саймон и мать Макса поженились слишком рано и слишком поспешно. Она
была наследницей лесопильной империи, а он - безденежным участником
движения "Гринпис". Они исходили из той наивной предпосылки, что ее деньги
и его идеализм во взаимодействии облагодетельствуют планету, а их самих
вознесут в райские кущи. Однако вскоре выяснилось, что, хотя у них имелись
общие идеалы, представления о путях достижения цели, мягко говоря, не
совпадали. По мнению Коринны, борьба в первых рядах защитников окружающей
среды включала в себя организацию встреч на теннисных кортах, в
плавательных бассейнах, за коктейлями и на формальных вечерах танцев в
пользу движения; а Саймон полагал необходимым неделями отсутствовать дома,
жить в вонючих носовых кубриках судов-развалюх и воевать с безжалостными
иностранцами в открытом море.
Они пытались найти компромисс: Саймон научился играть в теннис и
произносить речи, она - нырять с аквалангом и различать Odontoceti6 и
Mysticeti7. Но через четыре года дрейфа друг от друга они сошлись на том,
чтобы разойтись... Навсегда.
Единственным результатом их брака стал Макс - красивее, умнее и
чувствительнее каждого из них.
Макс остался с Коринной: у нее были деньги, большая и заботливая
семья, дом, даже несколько домов, и - на момент завершения бракоразводного
процесса - устойчивые отношения с неким нейрохирургом, лучшим теннисистом
Северной Калифорнии в одиночном разряде.
Саймон - единственный сын скончавшихся родители _ не имел постоянного
дохода, определенного места жительства и ограничивался мимолетным общением
с различными женщинами, главной ценностью которых были внешность и половой
энтузиазм.
Коринна предложила Чейсу через своего адвоката замечательное
финансовое соглашение - она не была ни злой, ни мстительной и хотела, чтобы
отец ее сына располагал средствами содержать достойный дом для приема
Макса, но в припадке ханжеского благородства Чейс отказался.
Несколько раз с тех пор Чейс сожалел о своем отказе, расценивая его
теперь как неуместное и глупое проявление мужского шовинизма. Эти деньги он
мог бы употребить с пользой, особенно теперь, когда институт - его институт
- балансировал на грани банкротства. Саймона терзал искус пересмотреть свое
решение, позвонить Коринне и согласиться принять ее последнее благодеяние.
Но пока он не смог заставить себя это сделать.
Что озадачивало Саймона, чего он не мог постичь, так это того, каким
образом его сын, несмотря на годы и тысячемильные расстояния, несмотря на
защитные механизмы частных школ, загородных клубов и трастовых фондов, смог
увидеть и сохранить образ отца как искателя приключений, человека, к
которому нужно не просто стремиться, но которого нужно стремиться
превзойти.
Выйдя вслед за Максом на открытую корму сорокавосьмифутовой лодки,
Чейс сдвинул на глаза солнцезащитные очки. День грозил невыносимым зноем -
даже здесь, в океане, жарче тридцати пяти градусов, - один из тех дней, что
редко случались прежде, но становились все более обычными в последние годы.
Десять лет назад в Уотерборо насчитывали восемь дней, когда температура
превышала тридцать градусов; три года назад - тридцать девять дней; в этом
году метеорологи обещали пятьдесят дней жарче тридцати и до десяти дней -
под сорок градусов.
Используя объектив с переменным фокусным расстоянием как телескоп,
Чейс осмотрел стекловидную поверхность моря.
- Что-нибудь видишь? - спросил он Макса.
- Пока нет. - Макс оперся локтями на фальшборт, чтобы держать бинокль
устойчивей. - На что акула должна быть похожа?
- Если она выйдет погреться в такой день, как сегодня, спинной плавник
будет торчать как парус.
Чейс увидел плывущую шину; пластиковую емкость из-под молока; один из
пластиковых контейнеров на шесть банок, которые душат черепах и птиц,
попадающих в них; шарики нефти - достигнув пляжа, они пристанут к детским
пяткам, и взрослые выругаются по поводу загрязнения моря. Сегодня, по
крайней мере, ему не попадались части человеческих тел или шприцы. Прошлым
летом женщину на городском пляже пришлось успокаивать после того, как
четырехлетний сын преподнес ей сокровище, найденное в полосе прибоя, -
человеческий палец. А мужчина отобрал у своей собаки нечто выглядевшее
резиновым мячом, но оказавшееся идеальным шаром из продуктов
канализационных стоков.
Саймон посмотрел за корму на кабель в резиновой изоляции, удерживавший
датчик слежения, и проверил узел на фале, фиксировавший датчик на заданной
глубине. В мотке провода на палубе у него за спиной было триста футов, но
вода здесь изобиловала отмелями, дно было неровным, и они не опускали
датчик глубже пятидесяти футов. Фал начал перетираться. Вечером следовало
его заменить.
- Акулу видишь еще? - крикнул он вниз Длинному.
Последовала пауза, пока Длинный смотрел на экран.
- Она поднялась примерно до пятидесяти, - прокричал тот в ответ. -
Прямо как будто подвешена. А сигнал сильный и чистый.
Чейс мысленно обратился к акуле, умоляя ее всплыть и показаться - не
столько ему, сколько Максу. Прежде всего Максу.
Они выслеживали ее два дня, записывая данные о скорости, направлении и
глубине движения, температуре тела, - жадные до любой информации о самом
редком из великих хищников океана, - но наблюдали только белое отражение
сигнала на зеленом экране. Саймон хотел, чтобы они снова увидели акулу и
Макс мог насладиться ее совершенством и красотой; хотелось также убедиться,
что с акулой все в порядке, она ничем не заразилась и у нее нет воспаления
в том месте, где буксировочным крючком было прицеплено электронное
сигнальное устройство. Крючок закреплен очень удачно, в грубой шкуре за
спинным плавником, но этих животных осталось так мало, что он старался
избежать даже малейшей опасности причинить им вред.
Они нашли акулу почти случайно, как раз вовремя, чтобы не допустить ее
превращения в охотничий трофей, помещаемый на стене в баре.
Чейс поддерживал хорошие отношения с местными
рыбаками-профессионалами, но никогда не принимал участия в разговорах о
сокращении улова и оскудении рыбных запасов. Он не мог присутствовать сразу
везде, и рыбаки были нужны ему как глаза и уши в океане, чтобы предупредить
о природных и антропогенных аномалиях: массовой гибели рыб, неожиданном
цветении водорослей или нефтяных пятнах.
Его подчеркнутый нейтралитет оправдался вечером в четверг. В институт
позвонил рыбак, достаточно разумный, чтобы не использовать радио, которое
могли слушать на каждой лодке в трех штатах. Он сообщил Чейсу, что видел
мертвого кита, дрейфующего между островом Блок и Уоч-Хиллом. Тушу уже
объедали акулы, но стайные, в основном - голубые. Редкие одиночки-белые еще
не напали на след.
Но они нападут - те немногие, что еще бороздили бухту между Монтоком и
мысом Джудит. И скоро нападут.
Слух дойдет до владельцев лодок, сдаваемых внаем; шкиперы позвонят
своим лучшим клиентам и пообещают им - за сто или двести долларов в день -
выход на один из наиболее желанных морских трофеев, верховного хищника,
самую крупную плотоядную рыбу в мире, людоеда - большую белую акулу. Они
быстро найдут кита, потому что его труп виден на экранах радаров, и будут
кружить вокруг него, пока клиенты снимают захватывающее представление:
вращающиеся глаза и подвижные челюсти, отрывающие от кита
пятидесятифунтовые куски. А потом, опьяненные мечтой продать такую челюсть
за пять или десять тысяч долларов и не замечающие возможности заработать
гораздо больше, оставив акулу в живых и предложив привилегированным
клиентам исключительное право съемки, они загарпунят ее и убьют... Потому,
скажут они себе, что если не мы, то кто-то еще.
Это называется спорт. Для Чейса здесь было столько же спорта, сколько
в том, чтобы застрелить собаку, когда она ест.
Он и другие ученые от Массачусетса до Калифорнии и Флориды уже
несколько лет пытались "пробить" закон об официальном объявлении белых акул
охраняемым видом, как это сделали кое-где в Австралии и Южной Африке. Но
белые акулы не млекопитающие, не отличаются сообразительностью, не
всплывают улыбнуться детям, не "поют" и не издают милые звуки, общаясь
между собой, не прыгают за деньги сквозь кольца перед посетителями. Они
остаются прожорливыми рыбами, порой - хотя и редко, много реже, чем пчелы,
змеи, тигры или молния, - убивающими человека.
Все соглашались, что белые акулы - чудо эволюции, что они пережили,
почти не изменившись, десятки миллионов лет, что они великолепны с
биологической точки зрения и не до конца постижимы с медицинской; что они
играют важнейшую роль в поддержании баланса в морской пищевой цепи. Но во
времена бюджетных ограничений и противоречивых приоритетов очень немногие
готовы были прилагать усилия для защиты животного, воспринимавшегося просто
как рыба, которая ест людей.
Чейс был уверен: осталось недолго, может быть не далее начала
следующего тысячелетия, до их полного исчезновения. Дети увидят головы
белых акул на стенах и фильмы о них по каналу "Дискавери", но уже через
поколение от них не останется даже воспоминаний - белые акулы станут не
более реальными, чем динозавры.
Первым его побуждением после разговора с рыбаком было взять
взрывчатку, найти кита и разнести его на куски. Это лучшее решение,
наиболее быстрое и продуктивное: кит исчез бы с экранов радаров, акулы
рассеялись бы. Но и самое опасное, потому что уничтожение туши кита -
федеральное преступление.
Акт об охране морских млекопитающих представлял собой образец
противоречивого закона. По положению, никто - ни ученый, ни праздный
любопытный, ни кинооператор, ни рыбак - не мог приблизиться к киту, как
живому, так и мертвому. Неважно, что движение за спасение китов (в том
числе и данный Акт) родилось после демонстрации замечательных фильмов,
снятых многоопытными профессионалами. Неважно, что туша кита оборачивалась
экологической катастрофой. Связавшийся с китом превращался в преступника.
Прошли те дни, когда Чейс стоял в рядах смутьянов из движения в защиту
окружающей среды. Пять лет назад он принял решение работать в рамках
системы, а не вне ее. Саймон проглотил свою ярость, поцеловал несколько
задниц и добился стипендий, чтобы завершить образование, а потом вернулся в
Уотерборо - без особого представления о собственных намерениях. Он мог
преподавать либо продолжить обучение, но устал от несвободы классных комнат
и лабораторий: он хотел учиться, делая что-то. Существовала возможность
получить работу в Вудс-Холе, или в Скриппсе, или в каком-нибудь другом из
институтов моря в стране, но он никак не мог собраться написать докторскую
диссертацию и не был уверен, что ему предложат что-то стоящее.
Одно для Чейса было абсолютно ясно: жизнь его неотделима от моря.
Саймон полюбил море сразу, с первой встречи, когда отец взял его на
борт "Мисс Эдны" и дал насладиться ощущением, звуками и запахами моря. Он
научился обожать и уважать не только само море, но и создания, его
населяющие, и людей, которые занимаются ими.
Особенно, хотя в понимании его отца извращенно, воображение Чейса
поразили акулы. Тогда, казалось, акулы были везде: грелись в лучах солнца
на поверхности, штурмовали сети, полные бьющейся рыбы, шли по кровавому
следу лодки, когда за борт выбрасывали рыбьи потроха. Сначала его очаровал
их неустанно угрожающий вид, но после, по мере того как он все больше и
больше читал об акулах, Саймон увидел в них чудесное воплощение
непрерывности природы: акулы не менялись в течение миллионов лет - мощные,
почти не подверженные заболеваниям, поражающим других животных. Природа,
создав их, словно решила: "Это хорошо".
Чейс по-прежнему любил акул и, хотя больше их не боялся, боялся теперь
за них. По всему миру их безжалостно избивали - подчистую и без малейшего
осознания творимого: иногда - ради плавников для супа; иногда - ради мяса;
иногда - просто потому, что считали отвратительными.
По случайному совпадению Чейс вернулся в Уотерборо именно тогда, когда
продавался небольшой остров между Блоком и Фишерсом. Штат Коннектикут
забрал его у банка, переживавшего тяжелые времена, и выставил на аукцион,
чтобы получить налог с реализации. Тридцатипятиакровый участок, поросший
кустарником и усыпанный обломками скал, для коммерческой эксплуатации
слишком отдаленный и непривлекательный, а из-за отсутствия выхода на
коммунальные службы не представлявший интереса для частных владельцев
недвижимости.
Чейс, однако, решил, что крошечный остров Оспри - идеальное место для
океанографических исследований. Используя выручку от продажи родительского
дома и рыболовецкой лодки, он выложил за остров наличные, оплатив
балансовую стоимость, и основал там Институт моря.
Трудностей с поиском проектов, достойных разработки, не возникало:
сокращение рыбных запасов, исчезновение морских видов флоры и фауны,
загрязнение - все требовало внимания. Другие группы и институты, конечно,
выполняли схожие работы, и Чейс пытался своими исследованиями дополнить их,
но при этом всегда выделял, сколько мог, время и деньги на собственную тему
- на акул.
И теперь, в тридцать четыре года, став директором института, Чейс, как
ни противно в этом сознаваться, фактически обладал членской карточкой
правящего класса. Он набирал солидную репутацию в научном сообществе
благодаря своим трудам по акулам; его статьи об их иммунной системе
принимали ведущие журналы - статьи оценивались как интересные, хотя и
немного эксцентричные. А самого Чейса считали ученым, заслуживающим
внимания, - идущим вверх.
Тем не менее, он знал, если его поймают при взрыве кита, он будет
немедленно дискредитирован, а также оштрафован и, возможно, предстанет
перед судом.
Саймон нашел компромисс. По факсимильной связи он направил сообщения в
Агентство по охране окружающей среды в Вашингтоне и Департамент по охране
окружающей среды в Хартфорде, испрашивая срочного разрешения не на
уничтожение кита, а на его перемещение для того, чтобы обезопасить
общественный пляж. Он не имел представления о том, в какую сторону движется
туша, но знал, что угроза прозвучит убедительно: ни одна из властей -
федеральная, штата или местная - не захочет нести расходы (в размере,
возможно, до ста тысяч долларов) по эвакуации с пляжа пятидесяти тонн
гниющего китового мяса. Чейс указал неверные координаты местоположения
кита, сообщив данные по той точке, куда предполагал его отбуксировать. Если
бы разрешения ему не дали, он мог заявить, что не трогал тушу, а если бы
дали - оттащить ее дальше, в открытый океан, где едва ли до нее доберется
какой-нибудь рыболов-спортсмен.
Чейс не стал дожидаться ответов. Они с Длинным погрузили в
институтскую лодку крюки-кошки, бухту каната и отправились искать кита.
Нашли сразу и около полуночи, в свете луны, вонзили кошки в гниющее мясо и
начали буксировать тушу в Атлантику, за остров Блок. Их преследовал мерзкий
смрад разложения и ужасные хрюкающие звуки, которые издавали акулы,
выпрыгивающие из воды, чтобы вырвать кусок жирной плоти.
Это был молодой горбач, и с первым светом зари они увидели, что его
убило. Словно саван, вокруг головы кита плыли рыбачьи сети. Он напоролся на
огромную промысловую сеть, еще сильнее запутался, когда метался в попытках
вырваться, и наконец задушил себя.
Белая акула появилась вскоре после восхода, большая зрелая самка,
вероятно - пятнадцати или двадцати лет, в лучшем для размножения возрасте.
Беременная, как выяснил Чейс, когда акула перевернулась на спину, глубоко
погружая тяжелую голову в розовое мясо китового бока и показывая вздутый
живот и половую щель.
Никто точно не знает, как долго живут большие белые или когда начинают
давать потомство, но существующая теория предполагает, что максимальный их
век - от восьмидесяти до ста лет, а половая зрелость наступает примерно в
десять лет, после чего самки рожают одного-двух детенышей раз в два года.
Убить ее, повесить голову на стенку и продать зубы - означало бы не
просто убить одну большую белую акулу.
Это означало уничтожить, может быть, до двадцати поколений акул.
Крючок с передатчиком они вонзили быстро и легко. Акула не
почувствовала укола и не перестала есть. Несколько минут они наблюдали ее,
и Чейс делал снимки. Потом, когда они собрались домой, Длинный включил
радио и услышал, как рыбаки по найму всюду болтают о ките.
Рыболов-профессионал, очевидно, зашел в бар и, чувствуя долг исполненным,
так как сначала позвонил в институт, не смог устоять перед искушением
похвастаться перед приятелями и рассказал им про кита.
"Куда он делся? - будут гадать рыбаки. - Кто его забрал? Чертово
правительство? Эти шизанутые из института? На восток. Его наверняка утащили
на восток от Блока".
Рыбаки неизбежно придут. Придут, чтобы прикончить беременную акулу.
Чейс и Длинный не дискутировали. Они извлекли из лодки брикет
пластиковой взрывчатки, сохранившейся от строительства институтских доков,
и аккуратно разместили заряды в наиболее удаленных от питающейся акулы
частях кита. Они взорвали заряды один за другим, развалив китовую тушу на
куски, которые немедленно стали расплываться в стороны и тонуть. Цель для
рыбачьих радаров исчезла; теперь они никогда не смогут найти останки кита -
не найдут и акулу.
Акула, преследуя куски китового жира, погрузилась в безопасную
глубину.
Если агентство или департамент захотят начать против него дело,
подумал Чейс, пусть себе. Свидетелей не было, доказательства весьма слабые,
а если у кого-то из рыбаков хватит ума вычислить, кто это сделал, и
достанет глупости подать жалобу, он накажет сам себя, признав, что
намеревался подойти к мертвому киту ближе дозволенного законом.
Важнее всего, что акула останется жива.
Они опустили приемник излучения и еще несколько часов шли за белой,
двинувшейся к востоку, на большую глубину, а потом повернувшей на север.
При обычных обстоятельствах Чейс преследовал бы акулу непрерывно,
потому что перерыв означал риск потерять ее: она могла уйти за пределы
досягаемости передатчика, и снова отыскать ее прежде, чем сядут батарейки -
через два, максимум три дня, - было бы очень трудно.
Но в этот вечер рейсом из Сан-Вэлли через Солт-Лейк-Сити и Бостон в
аэропорт Гротон в Нью-Лондоне прилетал Макс. В первый раз Макс собирался
провести с отцом целый месяц, и Саймон проклял бы себя, если бы позволил,
чтобы мальчика встретил какой-то таксист из близлежащего городка
Стонингтон, а потом отвез - одного, в сумерках - к скале, примерно столь же
привлекательно для него выглядящей, как Алькатрас8.
Так что они с Длинным оставили акулу, моля Бога, чтобы она не
отправилась в странствие к Нью-Гэмпширу, или Мэну, или в океан к Нантакету,
и чтобы им удалось в течение ближайших шести часов снова засечь ее. Чейс не
представлял, как скоро она должна разродиться, но электронный датчик
отметит это событие, если оно произойдет, сообщит о переменах в температуре
тела и химическом составе. Может быть, они даже увидят роды, если животное
будет у поверхности. Никто до сих пор - ни ученый, ни спортсмен - не
становился свидетелем рождения большой белой акулы.
Макс сказал, что не ждет багаж, и они заторопились из аэропорта: на
грузовик, на остров и на лодку. С покрасневшими глазами, измотанный,
мальчик был безумно возбужден, предвкушая встречу с живой белой акулой.
Когда он позвонил матери с лодки по радиотелефону, единственным
определением, которое он вспомнил, оказалось "ужасающая".
Коринна ничуть не испугалась, она попросила к телефону Саймона и
прочитала ему лекцию о необходимой осторожности. Все проблемы решил Макс,
он снова отобрал трубку у Чейса и сказал:
- Ма, не дергайся, все нормально. Большие белые не любят причинять
людям боль.
- Что ты имеешь в виду?
Макс засмеялся и пояснил:
- Они их просто едят, - но, услышав, как мать хватает ртом воздух,
добавил: - Шучу, ма... Маленькая акулья шутка.
- Штормовка у тебя есть? - спросила Коринна.
- Все отлично, ма, правда... Целую. - И Макс повесил трубку.
На поиск акулы они потратили меньше часа, и Чейс расценил это как
очередное подтверждение одной из своих любимых идей.
Его особенно интересовал вопрос о перемещениях больших белых акул - он
даже намеревался посвятить этой теме диссертацию. Исследователи в Южной
Австралии, на атолле Дейнджер и в заливе Коффина, где в течение года
температура воды меняется незначительно, пришли к выводу, что белые в тех
местах определенно привязаны к своим территориям. Источник питания -
колонии тюленей - оставался у них постоянным, и в течение примерно недели
каждая белая совершала обход участка, возвращаясь затем к его началу.
Здесь, на Восточном побережье Соединенных Штатов, разница зимних и
летних температур достигла около пятнадцати градусов, пищевые запасы
менялись непредсказуемо, и привязанность к территориям была бы
необоснованна. Никто, конечно, не мог сказать этого наверняка, но Чейс
собирал свидетельства того, что здешние белые могут мигрировать: видимо,
зимой они уходили к югу, снова появляясь весной или в начале лета (причем
некоторые забирались на северо-восток до канадских берегов), оставались тут
до конца сентября или начала октября, а затем опять поворачивали на юг.
Но больше всего убеждали Чейса записи многолетних наблюдений. Они
показывали: некоторые белые год за годом возвращались в одни и те же районы
и, пока находились здесь, эксплуатировали одни и те же участки. Доказав
подобные повторы схемы, он открыл бы новую область исследований по
навигационным способностям и по матрицам памяти больших белых акул.
По крайней мере, до тех пор, пока для изучения оставалось хоть
какое-то количество больших белых акул.
- Она снова пошла вниз, - крикнул Длинный из каюты.
- На мой вкус, дама очень непостоянная, - разочарованно произнес Чейс.
Он посмотрел на берег. Лодка находилась на траверзе мыса Напатри,
Уотерборо остался прямо за кормой.
- Куда теперь?
- Похоже, она собралась к Монтоку. Но без особых намерений.
Прогуливается.
Чейс прошел в каюту, повесил камеру и вытер со лба пот.
- Хочешь сандвич? - позвал он Макса.
- Только не тот огромный с сардинами и луком.
- Нет, я припас тебе с ореховым маслом и джемом.
- Открой мне пиво, - попросил Длинный, глядя на часы. - На часах -
девять пятнадцать, но это ничего не говорит о том, какое время на самом
деле. - В течение последних сорока часов они спали нервными четырехчасовыми
сменами. - Брюхо мне говорит, что сейчас как раз пить часов пиво минут.
Чейс шагнул к трапу, ведущему в проход, но лодка вдруг накренилась -
раз, потом другой - и остановилась. Нос задрался вверх, корма резко
опустилась.
- Что за черт? - спросил Чейс. - Ты на что-то наткнулся?
- На стофутовой глубине? - Длинный посмотрел на эхолот. - Сомневаюсь.
Двигатель работал с напряжением. Они услышали звук, словно жалобно
запищала растягиваемая резина, а потом телевизионный монитор и индикатор
сигналов медленно поползли назад на стойках. Соединительный кабель в
дверном проеме туго натянулся.
- Реверс! - закричал Чейс и побежал к двери. Длинный переключил машину
на задний ход; кабель обвис и опустился на палубу. Выскочив из каюты, Чейс
увидел, что бухта кабеля в резиновой изоляции исчезла - триста футов ушли
за борт.
- Фал, должно быть, оборвался, - констатировал он. - Приемник
излучения зацепился за что-то на дне.
Чейс взял кабель и начал вытягивать, а Макс складывал бухту на палубе
позади него. Когда кабель снова натянулся, Саймон начал дергать его, тянуть
вправо-влево, стравливать и снова натягивать. Проку не было: приемник
что-то надежно удерживало.
- Не могу понять, за что он зацепился, - произнес в раздумье Чейс. -
Внизу нет ничего, кроме песка.
- Возможно, - отозвался Длинный. Он перевел двигатель на холостой ход,
оставив лодку дрейфовать, и присоединился на корме к Саймону и Максу;
забрал у Чейса кабель и стал щупать его кончиками пальцев, как будто
пытаясь расшифровать сообщение, заключавшееся в дрожании проволоки:
- Норд-ост на той неделе... Полтора дня ветра в сорок узлов поднимут
со дна всякую дрянь. Песок поползет. Может быть что угодно: скала, чей-то
утопленный автомобиль.
- А может - затонувшее судно, - подсказал Макс. Чейс покачал головой:
- Только не здесь. Все обломки в этом районе у нас нанесены на карту.
- Он повернулся к Длинному: - Баллоны на борту есть?
- Не-а. Я не собирался нырять.
Чейс прошел вперед, в каюту, и выставил шкалу эхолота на наибольшую
чувствительность. Вернувшись, он держал маску и трубку.
- Тридцать метров, - сказал он. - Девяносто пять футов, плюс-минус.
- Ты хочешь нырнуть за приемником? - спросил Длинный недоверчиво. -
Без акваланга? У тебя крыша поехала?
- Надо попробовать. Я уже нырял на девяносто футов.
- Только с аквалангом - тебе не восемнадцать. Черт побери, Саймон, да
ты выпадешь в осадок, если попробуешь нырнуть хотя бы на сорок футов.
- Может, ты попробуешь?
- Ни в жисть. Страна уже получила достаточно трупов краснокожих.
- Тогда у нас проблема. Черт побери, я не горю желанием потерять на
три тысячи зеленых кабеля и еще приемник за три тысячи.
- Поставь буй, - предложил Длинный. - Возьмем баллоны и вернемся.
- К тому времени мы окончательно потеряем акулу.
- Возможно... Но не потеряем тебя.
Чейс колебался, все еще испытывая искушение нырнуть за датчиком или,
по крайней мере, достаточно глубоко, чтобы увидеть, что застопорило прибор.
Ему хотелось узнать, может ли он еще нырять на такую глубину. Юнцами они с
Длинным без акваланга доставали дно там, где оно не просматривалось с
поверхности, плавали вокруг обломков старых рыбацких лодок, воровали омаров
из ловушек, установленных в щелях подводных скал. Но Длинный был прав: он
уже не подросток, способный гулять всю ночь и плавать весь день. Может, он
и достигнет дна, но никогда не вынырнет. При кислородном голодании у него
выключатся мозги и он потеряет сознание: если повезет - у поверхности, если
нет - глубже.
- Поговори с ним, - обратился Длинный к Максу. - Скажи ему, ты не для
того сюда ехал, чтобы забрать папочку домой в ящике.
Макс вздрогнул от грубого натурализма Длинного, потом положил ладонь
на руку отца и попросил:
- Двинем отсюда, па...
- Хорошо, поставим буй, - улыбнулся в ответ Чейс.
- Мы можем взять баллоны и вернуться, чтобы нырять? - спросил Макс. -
Было бы классно.
- А ты умеешь нырять? - Чейс почувствовал болезненный укол ревности,
словно то, что Макс научился нырять без него, подчеркивало его отцовскую
несостоятельность. - Где ты учился?
- Дома, в бассейне. Грэмпс мне дал несколько уроков.
- А-а, - произнес Чейс с некоторым облегчением. По крайней мере,
мальчик в действительности не нырял, он просто готовился к поездке сюда. -
Конечно, мы тебя макнем, но начнем, наверное, с меньшей глубины.
Длинный вернулся в каюту отцепить кабель и изолировать разъем с
помощью герметика и резиновой ленты. Чейс поднял крышку люка на корме и
вытащил желтый резиновый буй восемнадцати дюймов в диаметре с надписью "О.
I."9, сделанной ярко-красным цветом.
Длинный смотал кабель на плечо, снял насквозь пропотевшую рубашку.
Мышцы его огромного торса блестели, будто натертые маслом, перекатываясь
под кожей цвета киновари. Росту в нем было шесть футов шесть дюймов, вес -
около двухсот двадцати, и если был какой-то жир, то, как говорила его мать,
подкладывая Длинному добавки, то только между ушей.
- У-у! - воскликнул Макс, глядя на Длинного. - Рэмбо встречается с
Терминатором. Ты тренируешься каждый лень?
- Тренируется? - засмеялся Чейс. - Он делает только два упражнения:
ест и пьет. Диета - стопроцентные соленые и жареные жиры. Он - образец
вселенской несправедливости.
- Я - мщение Великого Духа, - заявил Длинный Максу. - Он должен как-то
расплатиться за пять столетий гнета белых.
- Поверь ему, - сказал Чейс, - и с таким же успехом можешь поверить в
сказочных гномов. Его Великий Дух - Рональд Макдональд.
Макс расплылся в улыбке. Ему это нравилось: разговор мужчин, разговор
взрослых, и они принимали его, включали в свой разговор, ему разрешали быть
взрослым.
Он слышал о Длинном всю жизнь - тот с детства был лучшим другом отца.
Огромный индеец пеко стал для мальчика фигурой мифической. Макс почти
боялся встречи с ним, боялся, что действительность испортит созданный
образ. Но этот человек в величии не уступал мифу.
Несколько раз Саймон и Длинный разлучались: когда Чейс учился в
колледже, Длинный служил морпехом; а когда Чейс был в университете, Длинный
практиковался в Олбани как монтажник-высотник.
Но вот Чейс начал воплощать в жизнь свою затею с институтом, и их
судьбы снова пересеклись. Саймон знал, что ему нужен помощник с хорошими
техническими навыками, которыми сам он не обладал, и он нашел Длинного,
работавшего механиком по дизельным двигателям у оптового торговца
грузовиками. Работа Длинного вроде бы устраивала, и двадцать долларов в час
- неплохое жалованье; но ему было противно слушать, как кто-то указывает,
когда приходить в мастерскую и когда уходить, и к тому же он не любил
сидеть взаперти. Хотя Чейс не мог предложить ему ни определенного оклада,
ни каких-либо гарантий, Длинный немедленно рассчитался и начал работать в
институте.
Его служебные обязанности не предусматривали чего-то конкретного, и он
делал все, что требовалось Чейсу, а также все, что сам считал необходимым,
- от техобслуживания лодок до испытаний редукторов скафандров. Длинный
любил работать с животными и, казалось, имел почти мистический дар общения
с ними, успокаивая их и заставляя верить себе. Морские птицы с рыболовными
крючками, впившимися в клювы, позволяли ему лечить себя: запутавшийся
хвостом в моноволоконной сети и израненный дельфин подплыл к Длинному на
мелководье и терпеливо лежал, пока тот удалял пластиковые обрывки и вводил
животному антибиотики.
В Длинном удачно сочетались свобода и ответственность: он рано
приходил, поздно уходил, работал в том темпе, который ему нравился, и
немало (хотя и не высказывался вслух) гордился тем, что он - партнер в деле
обеспечения нормальной жизни института.
Прикрепив кабель к бую, они выбросили связку за борт и некоторое время
наблюдали, не запутается ли кабель и выдержит ли буй его вес. Кабель был
довольно тяжел, но в воде почти терял вес: на десять футов оставался один
фунт, а расчетная нагрузка буя превышала двести фунтов.
- Вот и ладненько, - удовлетворенно произнес Длинный.
- Если только никто не украдет...
- Ну прямо. Кому нужны триста футов кабеля?
- Ты знаешь не хуже меня. Народ ломает фонари у ломов, чтобы добыть
бронзу, рушит осветительные мачты из-за алюминия, ворует детали в туалетах
ради меди. При теперешней экономической ситуации, особенно благодаря твоим
братьям по крови, собирающим толпы в своих казино в Ледьярде10, умный
человек ходит по улицам с закрытым ртом, чтобы никто не украл у него
пломбы.
- Вот опять, пожалуйста, - ухмыляясь, сказал Длинный Максу. - Этот
расист во всем винит бедных индейцев.
Чейс засмеялся и прошел вперед запустить двигатель.
10
- Птицы! - крикнул Длинный с ходового мостика, указывая на юг.
Чейс и Макс стояли на баке. Макс с шестифутового деревянного настила,
выступавшего перед носом лодки, глядел в воду, надеясь увидеть дельфина.
Чейс сказал ему, что дельфины иногда играют в волне от форштевня.
Саймон прикрыл глаза от солнца и посмотрел на юг. Стая птиц - чаек и
крачек - кружилась над водной поверхностью площадью в пол-акра, казалось,
кипевшей от живых существ. Птицы пикировали, плескались, бешено работая
крыльями, и снова взлетали, головы их тряслись, когда они в спешке
заглатывали добычу, чтобы спикировать за новой. Легкий юго-западный ветер
доносил суматошный гам.
- Что они делают? - заинтересовался Макс.
- Кормятся, - ответил Чейс. - Мальком... Мелкой рыбешкой. Кто-то
нападает на мелочь снизу, выдавливает на поверхность. - Он посмотрел на
Длинного и произнес: - Давай взглянем.
Длинный развернул лодку к югу, оставляя отдаленный серый горб острова
Блок на севере, а более близкий, но меньше и ниже профилем остров Оспри -
на востоке.
Когда лодка подошла к пятну бурлящей воды. Длинный бросил:
- Синие.
- Ты уверен? - спросил Чейс.
Он надеялся, что Длинный прав: большой косяк голодных синих акул был
бы хорошим знаком, знаком того, что они восстанавливаются. В последнее
время их численность уменьшалась - акулы стали жертвами гербицидов,
пестицидов и фосфатов из сельскохозяйственных стоков, - а многие из
уцелевших страдали от опухолей, язв, проявлялись даже странные генетические
мутации. Некоторые рождались с пищеварительной системой, прекращающей
функционировать через год, так что рыба умирала от голода. Институт и
различные группы защитников окружающей среды помогли очистить реки,
впадающие в океанские заливы, и объемы загрязняющих веществ в сбросах
значительно сократились, хотя о полной чистоте говорить не приходилось.
Если синие акулы снова успешно размножаются... Что ж, это маленький
шаг, но все-таки шаг вперед, а не назад.
- Ну, должны быть синие, - сказал Длинный. - Кто еще так пускает
кровь?
От стаи отделилась птица и взмыла над лодкой. Чейс увидел явные знаки
устроенной акулами бойни: белые перья на брюхе птицы запятнаны красным -
рыбьей кровью. Синие акулы впали в неистовство среди огромного косяка
мелкой рыбы, кусая и разрывая ее в слепой ярости, окрашивая волу в
красно-коричневый цвет.
Длинный сбросил обороты мотора, оставив лодку дрейфовать в
относительной тишине, чтобы не отогнать косяк.
- И здоровые, ублюдки, - произнес он. - Пяти-шестисотники.
Синие акулы перекатывались, прыгали, ныряли; отливающие вороненой
сталью тела блестели на солнце; птицы безрассудно пикировали между ними,
выдергивая рыбью мелочь из кровавой воды.
- Здорово! - воскликнул загипнотизированный зрелищем Макс. - Мы можем
посмотреть?
- Ты и смотришь.
- Нет, я имею в виду - надеть маски и спуститься.
- Ты псих? - поинтересовался Чейс. - Ни в коем случае. Эти рыбы
обглодают тебя до костей. Ты не хотел везти меня домой в ящике - как тебе
понравится, если я отправлю тебя к матери в бумажном пакете?
- Синие нападают на людей?
- Когда безумствуют, как сейчас, то нападают на что угодно. Несколько
лет назад во Флориде один спасатель сидел на доске для серфинга, когда
подошла стая синих акул во время кормежки. Он потерял четыре пальца на
ноге. У них маленькие треугольные зубы, острые как бритва, и когда они
кормятся...
- ...они как осатаневшие сукины дети, - вставил Длинный.
- Полегче, - сказал Макс.
Словно подслушав, большая чайка спланировала вниз, нацеливаясь на
рыбешку, промахнулась, хлопнула крыльями и упала в воду. Она все же
схватила рыбу и начала разбег, чтобы взлететь, когда рядом с ней
перекатилось синее тело. Чайка остановилась, дернулась назад и закричала -
акула поймала ее за ноги. Птица тщетно била крыльями и изгибала шею,
пытаясь достать мучителя клювом. Видимо, ее схватила и другая акула, потому
что чайка повалилась набок, погрузилась и снова выскочила на поверхность.
Она опять закричала, забила крыльями, но теперь еще одна рыба почуяла новую
аппетитную добычу; акулы выскочили из воды, набросившись на пропитанное
кровью оперение, и за хвост утащили птицу под воду.
Этот рывок отбросил назад ее голову, и последнее, что увидели люди,
был желтый клюв, направленный в небо. Чейс взглянул на Макса. Глаза
мальчика все еще были устремлены в точку на воде, где только что билась
птица, а цвет лица стал зеленовато-серым.
Они продолжали путь к острову. Макс и Саймон стояли на баке. Длинный
управлялся на ходовом мостике. Время от времени Чейс давал Длинному команду
сбавить ход, опускал в воду сеть и вылавливал что-нибудь показать Максу:
пучок водорослей, в котором крошечные ракообразные - креветки и крабы -
находили убежище, пока не подрастали настолько, чтобы защитить себя на дне;
"португальский кораблик" - медузу размером с кулак, с полупрозрачной
красной перепонкой наверху, походившей на парус, и длинными болтающимися
щупальцами, которыми, как объяснил Саймон, она до смерти жалит жертву.
Изумленный, Макс коснулся одного из щупалец и вскрикнул, отдергивая руку:
медуза обожгла ему палец.
- Рановато для них, - заметил Длинный. - Вода, видать, быстро
прогревается.
Когда они были в полумиле от острова, Чейс показал на маленький
институтский буй, болтавшийся по правому борту. Длинный заглушил мотор,
лодка причалила к бую, а Чейс поднял багор и встал у борта. Он зацепил буй
и вытащил его на борт. В воду уходил канат.
- Тащи, - приказал он Максу.
Макс взялся за канат и начал выбирать его.
- Что это? - спросил он.
- Эксперимент, - отозвался Чейс, бросая багор и помогая Максу
вытягивать канат. - У нас тут серьезные проблемы с вершами на омаров.
Поплавки срезает лодочными винтами, или их относит шторм, или просто канаты
гниют и рассыпаются. Короче, на дне полно потерянных вершей.
- Ну и что?
- Это убийцы. Внутрь за приманкой забирается самая разная живность, не
только омары, а вылезти не может. Они умирают и сами становятся приманкой,
так что туда забираются и там умирают все новые и новые твари. Эти верши
делают свое черное дело год за годом.
Плетенка стукнулась о борт лодки. Чейс наклонился и вытащил ее на
планшир. Это была прямоугольная проволочная клетка с деревянными ребрами. С
одного конца имелась проволочная воронка - вход; с другого - квадратная
дверца из тонкой сетки, закрепленная бечевкой.
- Мы с Длинным хотим сконструировать биологически разлагающуюся
дверцу, - сказал Чейс. - Верши проверяют раз, обычно даже два раза в
неделю, поэтому мы ищем дешевый материал для дверцы, который разлагался бы
примерно через десять дней. Хозяева вершей могут еженедельно менять дверцы.
А если ловушка потеряется, креветки освободятся раньше, чем умрут.
Макс нагнулся к самой верше и заглянул внутрь.
- Пустая, - сообщил он.
- Мы не закладывали приманку, - объяснил Чейс. - Мы не ловить
стараемся, а спасать. - Он слегка потянул сетку на дверце, и несколько
нитей порвались. - Этот сорт ниток, может быть, как раз то, что нам нужно,
- сказал он Длинному. - Очень хорошо растворяется.
Ответа не последовало, и Чейс, посмотрев на ходовой мостик, увидел,
что Длинный склонился вниз и приставил ладонь к уху, вслушиваясь.
Внезапно он резко выпрямился:
- Саймон, у нас неприятности. Пара двуногих скотов верещит по
шестнадцатому каналу, что они только что зацепили Челюсти.
- Черт! - бросил Чейс. - Ты можешь сказать, где они?
- Примерно в трех милях на северо-восток, вроде как с этой стороны
Блока.
- Двинули, - скомандовал Чейс.
Он столкнул за борт вершу, а вслед за ней выбросил трос и буй. Длинный
включил передачу, прибавил газу - лодка прыгнула вперед, он положил ее в
крутой разворот и направил к острову Блок.
Макс ухватился за поручни и согнул ноги, когда лодка заскакала по
волнам.
- Ты думаешь, это наша акула? - спросил он отца.
- Готов спорить, - ответил Чейс. - Мы видели здесь только ее.
Лодка вышла на редан и стремительно неслась по воде. Горб острова Блок
постепенно рос перед ними, и замеченная в море маленькая белая точка
обретала форму, превратившись вскоре в корпус другой лодки.
- Что ты хочешь сделать? - осведомился Макс. - Что ты можешь сделать?
- Еще не знаю, Макс, - сказал Чейс, угрюмо глядя вперед. - Но
что-нибудь сделаю.
- Это мальчишки, - заметил Длинный, наблюдая в бинокль, - Лет по
шестнадцать, может, по восемнадцать... Ловят с двадцатифутовой с подвесным
мотором. Им бы нужно молиться, чтобы акулу не удалось вытащить: она
разнесет их посудину в щепки.
Приблизившись к лодке с подвесным мотором, Длинный убавил газ и
выключил передачу; они качались на холостом ходу в тридцати или сорока
ярдах от чужого борта.
Один из ребят сидел в рыболовном кресле на корме, конец удилища
находился в гнезде у него между колен. Удилище изогнулось почти до точки
излома, и леска натянулась струной строго назад по ходу суденышка: акула
была у поверхности, но еще в пятидесяти ярдах или более. Другой парень
стоял впереди, у консоли, поворачивая штурвал и работая газом так, чтобы
удержать корму лодки, направленной на акулу.
- Он на самом деле может поймать такую большую акулу на обычную
удочку? - поинтересовался Макс.
- Если знает, что делает, - отозвался Чейс. - У него снасть на
голубого тунца; леска, наверное, на шестьдесят или восемьдесят фунтов со
стальным поводцом.
- Но ты сказал, акула весит тонну.
- Он все-таки может ее вываживать. Большие белые - невеликие бойцы,
это не настоящая спортивная рыба. Они просто тянут и тянут, а потом
сдаются.
Пока они наблюдали, мальчишка с удочкой попытался немного выбрать
леску, но вес был слишком велик, и барабан катушки не выдерживал натяжения
лески, стравливая ее даже на тормозе. Парню у консоли приходилось поэтому
работать мотором на реверс, отходить назад к акуле, обеспечивая удильщику
слабину, которую тот выбирал.
Как Чейс и опасался, ребята знали свое дело.
- Подойди поближе, - приказал он Длинному. - Я хочу с ними поговорить.
Длинный сманеврировал так, что корма их лодки оказалась в десяти ярдах
от лодки рыбаков. Чейс прошел на корму и встал у транца.
- Что зацепили? - задал он вопрос.
- Челюсти, старик, - ответил парень у консоли. - Самая, к черту,
здоровая белая акула, какую ты когда-нибудь видел.
- И что вы с ней будете делать?
- Поймаем... Продадим челюсти.
- Но как вы собираетесь втащить ее на такую маленькую лодку?
- А не нужно... Убьем и отбуксируем.
- А как убьете? Акула здоровая и разъяренная.
- Вот этой штукой, - парень потянулся под консоль и вытащил дробовик.
- Нужно только подтащить его11 поближе, чтобы наверняка прикончить одним
выстрелом.
Чейс помолчал, раздумывая, а потом произнес:
- Вы знаете, что он - это она?
- Чего?
- Эта акула - самка, и она беременна. Мы следим за чей и изучаем. Если
вы ее убьете, то убьете не только ее: вы убьете и ее детей, и детей ее
детей.
- Это рыба, - огрызнулся мальчишка. - Какое мне, к черту, дело?
- Белые акулы очень редки, им даже грозит исчезновение. Я предлагаю
вам сделку. Вы отпустите акулу...
- Да пошел ты! - закричал парень с удочкой. - Я тут надрываюсь...
- ...а я опубликую ваши имена в газете и сообщу, что вы помогли
институту. Вы заработаете куда больше, чем если просто ее убьете.
- Даже не проси. - Удильщик бросил через плечо: - Сдай еще, Джимми.
Она снова тянет леску.
Парень у консоли снова дал задний ход, и Чейс увидел, что угол наклона
лески увеличился - лодка приближалась к акуле.
- Па, - сказал Макс. - Мы должны что-то сделать.
- Угу, - промычал Чейс, облокачиваясь на фальшборт и чувствуя, как
внутри закипает ярость.
Вопрос заключался в том, что он не мог ничего сделать, во всяком
случае легально: мальчишки не нарушили никакой закон. Однако он знал, что
если позволит им убить акулу, то никогда не простит себе этого. Он
повернулся и спустился вниз.
Когда Чейс вернулся, он нес маску и ласты, а к поясу были пристегнуты
кусачки.
- Господи, Саймон, - выдавил из себя Длинный с ходового мостика.
- Где она, Длинный? Тот ткнул рукой:
- Там, ярдах в двадцати, но ты же не...
- Она так устала и ошеломлена, что не обратит на меня внимания. Меньше
всего она сейчас хочет кого-то съесть.
- И ты, конечно, в этом уверен?
- Конечно, - ответил Чейс, выдавливая улыбку и надевая ласты. - По
крайней мере, я на это надеюсь.
- Па! - взмолился Макс, когда до него вдруг дошло, что собирается
делать Чейс. - Не надо...
- Не волнуйся, Макс.
Чейс опустил маску на лицо и спиной вперед опрокинулся через
фальшборт.
Штурвальный лодки с подвесным мотором увидел всплеск, когда Чейс
свалился в воду, и закричал:
- Эй! Какого черта он собрался делать?
- То, что ты уже давно должен был сделать, - сообщил Длинный.
Парень поднял дробовик и взвел курок:
- Пусть вернется, или...
- Убери эту штуку, говнюк малолетний, - приказал Длинный голосом
скучным и тяжелым, как кирпич, - или я поднимусь к тебе и заставлю ее
сжевать.
Мальчишка посмотрел на огромную темную фигуру, словно башня
возвышавшуюся на ходовом мостике лодки, куда более крупной, чем их
собственная, и опустил ружье.
Чейс нашел леску, тянущуюся с лодки рыбаков, и проследил взглядом ее
направление, пока не увидел акулу. Он сделал три или четыре глубоких вдоха
на поверхности, задержал дыхание и отработал ластами вниз.
Акула прекратила сопротивление, потому что первыми рывками она
запуталась в стальном поводке, а потом и в леске и сейчас была обмотана
моноволоконными нитями, врезавшимися в ее плоть. Она лежала на боку,
возможно, отдыхая перед последней тщетной попыткой вырваться, а может быть,
уже обреченно готовая к смерти.
Чейс подплывал к ней, оставаясь в стороне от спутанной лески до тех
пор, пока не смог дотянуться до акульего хвоста рукой.
Прежде он никогда не плавал в открытом море с большой белой акулой. Он
обычно смотрел на них из защитной клетки, касался хвоста, когда они
проносились снаружи мимо решетки, преследуя подвешенную приманку,
наслаждался их мощью, но никогда не оставался с могучим хищником один на
один.
Чейс позволил себе краткое прикосновение к гладкой как сталь шкуре на
акульей спине, затем провел рукой "против шерсти", против зерна зубчатых
составляющих кожи, - чувство было такое, словно он потерся о наждачную
бумагу. Он нашел свой буксировочный крючок с крошечным передатчиком, все
еще надежно закрепленный в шкуре за спинным плавником. Потом он нагнулся
над акулой: ее глаз смотрел на него без страха или враждебности, но с
пустой и безмерной отстраненностью.
Акулу обвивали шесть петель - стальная и пять моноволоконных, начиная
с хвоста и до самых грудных плавников. Чейс завис над акулой, почти лег ей
на спину, снял с пояса кусачки и одну за другой перерезал петли. Как только
очередная группа мышц торпедообразного тела ощущала свободу, она начинала
дрожать и пульсировать. Когда Чейс разрезал последнюю петлю, акула
развернулась вниз, удерживаемая только проволокой во рту, которая вела к
крючку в глубине брюха. Чейс сунул руку в акулью пасть и щелкнул кусачками.
Акула была свободна. Она начала погружаться вниз головой, и на
мгновение Чейс испугался, не умерла ли она: прекращение нормального
движения могло лишить жабры кислорода и таким образом задушить ее. Но потом
хвост дернулся из стороны в сторону, акула перевернулась и открыла рот,
когда вода заструилась в жабры. Она сделала круг, не выпуская Чейса из
виду, и устремилась к нему.
Она приближалась медленно, неумолимо, ничуть не возбужденная и не
испуганная; пасть была полуоткрыта, а хвост мощно толкал ее вперед.
Чейс не развернулся, не устремился прочь и не попятился. Он остался
лицом к акуле, наблюдая за ее глазами и зная, что единственным
предупреждением о неизбежном нападении будет поворот ее глазных яблок -
инстинктивная защита от зубов и когтей жертвы.
Он услышал, как застучала кровь в висках, и почувствовал в конечностях
выброс адреналина.
Акула приближалась к голове Чейса до тех пор, пока между ними не
осталось всего четыре фута, потом вдруг перекатилась на бок, показывая
снежно-белый живот, распираемый плодом, и ушла вниз, как истребитель на
вираже, исчезнув в сине-зеленой глубине.
Чейс смотрел ей вслед, пока акула не скрылась из виду. Тогда он
всплыл, жадно вдохнул несколько раз и направился к лодке. Подтянувшись из
воды и усевшись на перекладине трапа, чтобы снять ласты, он отметил, что
транец институтской лодки навис над корпусом посудины рыбаков, и услышал,
как Длинный говорит:
- Значит, договорились, да? Версия такая: вы зацепили акулу, увидели,
что она меченая, и сообщили нам. А мы расскажем газетчикам, какие вы
образцовые граждане.
Хмурые парни стояли на корме, и один из них сказал:
- Ладно, о'кей...
Длинный посмотрел вниз, увидел, что Чейс поднимается на борт, и дал
задний ход.
- Спасибо, - обратился он к рыбакам. Саймон отдал Максу ласты и
поднялся через дверцу фальшборта.
У Макса был злой вид.
- Па, ты свихнулся, - сказал он. - Ты не мог...
- Рассчитанный риск. Макс, - ответил Чейс. - С дикими животными всегда
так. Я был уверен, что она меня не укусит: я заключил, что стоит рискнуть -
попытаться спасти жизнь этой акульей мамы.
- Но предположим, что ты ошибся. Неужели жизнь акулы можно сравнивать
с твоей?
- Ты неверно рассуждаешь. Суть в том, что я знал, что должен это
сделать. В Библии, может, и говорится, что человек - хозяин над животными,
но это не значит, что у нас есть право стирать их с лица земли.
Макс стоял на краю выступающего вперед настила, а Чейс - позади него
на баке. Они пересекали глубоководный участок между островами.
Внезапно Макс закричал:
- Па! - и указал вниз, на воду.
Дельфин появился из ниоткуда и оседлал волну от лодки: он без усилий
держался на гребне, созданном движением судна. Людям были видны его
блестящая серая спина, острое рыло и гофрированное дыхало на затылке. Они
слышали звуки - щелчки и трели, исходящие откуда-то из нутра животного.
- Он говорит! - возбужденно воскликнул Макс. - Вот как они
разговаривают! Узнать бы, что он говорит.
- Может, просто болтает... Может, зовет приятелей, а может, кричит
что-то вроде "Э-ге-ге!".
Некоторое время дельфин едва шевелился: для движения он использовал
импульс, создаваемый лодкой. Затем по какой-то причине встрепенулся, двигая
вверх и вниз хвостом, и вырвался вперед. Потом замедлил ход, позволил лодке
догнать его и снова оседлал волну от форштевня.
- Посмотри на его хвост, - сказал Чейс. Макс свесился с настила:
- А что с ним?
- Левая лопасть. Похоже на шрамы. Макс посмотрел и увидел на хвостовой
лопасти пять глубоких белых царапин, разделенных дюймом-двумя.
- Откуда это? - спросил он.
- На дельфина кто-то напал, - объяснил Чейс. - И похоже, ему еще
повезло, что вырвался.
- Акула?
- Нет. Таких акул нет. Акулий укус был бы полукруглым.
- Касатка?
- Нет, тогда бы остался пунктир или следы от конических зубов, но не
такие выраженные порезы. - Чейс нахмурился. - Это похоже на отметины от
когтей, вроде тигриных или медвежьих.
- А у кого же в океане пять когтей?
- Ни у кого, - сказал Чейс. - Я о таком не слышал.
11
Док был построен в закрытой бухте на северо-западной оконечности
острова; когда лодка вползала в бухту, Чейс слегка толкнул Макса локтем,
указал вверх и улыбнулся: высоко над водой летела пара скоп12,
разыскивающих корм для своих птенцов, которые были надежно укрыты в гнездах
на шестах, установленных Чейсом.
- Одно время скопы почти исчезли, - рассказывал он Максу. - По
какой-то причине яйца стали такими хрупкими, что разбивались раньше, чем
могли вылупиться птенцы. Этим занялся один ученый, и он нашел причину: ДДТ.
Пестицид вымывался водой и отравлял пищевую цепочку. Рыба, которую ели
скопы, разрушала их яйца. С этого начался Фонд защиты окружающей среды.
Когда добились запрета на ДДТ, скопы начали возвращаться. Сейчас они в
довольно хорошей форме.
Однокрылая голубая цапля стояла как часовой у приливного бассейна
рядом с доком.
- Привет, Вождь, - крикнул Длинный птице, потом посмотрел на Чейса и
сказал: - Вождь мрачный. Его ленч запаздывает.
- Это Вождь Джозеф, - объяснил Чейс Максу. - Его нашла ребятня на
городском пляже. У него было сломано крыло. Ветеринар, к которому его
отнесли, сказал, что крыло слишком разбито, чтобы Вождя лечить, и хотел его
усыпить. Но я сказал: нет, ампутируй крыло и отдай птицу нам. И теперь он
ведет себя как настоящая примадонна. Дважды в день прогуливается по
отмелям, а все остальное время стоит здесь и жалуется, что мы его мало
кормим.
- Почему вы его зовете Вождь Джозеф? - спросил Макс.
- Длинный назвал его в честь вождя неерсе... Ну, помнишь битву в горах
Бэр По. Длинный сказал, что цапля с одним крылом напоминает ему слова вождя
Джозефа после той битвы: "Я больше не буду воевать"13.
- А с Вождем можно дружить?
- Если у тебя есть чем его кормить, то да. Если еды нет - он на тебя и
смотреть не будет. Макс усмехнулся:
- Возможно, я найду какое-нибудь другое животное, за которым буду
ухаживать и которому дам имя.
- Конечно, найдешь, - согласился Чейс.
Длинный провел лодку в эллинг между двумя суденышками меньшего размера
- "Уэйлером" и "Мако"14. Чейс спрыгнул на причал и поднял канаты. Кормовые
и носовые концы он бросил Длинному, а сам вернулся на борт показать Максу,
как крепить линь на носу.
Потом Длинный отправился на поиски еды для цапли, а Чейс с Максом
двинулись на холм.
Остров Оспри на протяжении почти ста лет был частным семейным
владением, но за четыре поколения семья переросла те пять домов, что
позволяли выстроить здесь местные земельные законы. Время от времени ее
члены пытались купить друг друга, но обнаружили, что стали жертвой
парадоксальной ситуации.
Теоретически остров - тридцать пять акров земли с выходом к морю -
стоил баснословных денег; соответственно с этим его облагали налогами
администрации штата и города. За последние два десятилетия налоги
удвоились, потом удвоились еще раз, и наконец расходы по содержанию
владения достигли ста пятидесяти тысяч долларов в год. Постепенно все члены
семьи выяснили: за причитающиеся на их долю две недели летнего отдыха на
своем острове они платят больше, чем стоит двухмесячная аренда приличного
дома на островах Нантакет или Мартас-Винъярд.
Они пытались продать остров, но убедились, что реально он вовсе не
столь дорогостоящ, поскольку никто - в том числе и сами члены семьи - не
хотел платить за него даже номинальную цену.
Поэтому в рассчитанном акте возмездия против местных "налоговых
зверств" семейная корпорация (объединение, существовавшее только для
управления островом) получила под него в банке максимально возможный залог
(половину номинальной цены), разделила эту сумму между двенадцатью семьями
внутри клана - и исчезла, оставив остров вместе с налогами с продажи и с
собственности, а также с расходами по его содержанию в распоряжение банка.
Банк и город приветствовали Саймона Чейса как нового владельца. Он
уходил в местное сообщество корнями, и, хотя институт как некоммерческая
организация освобождался от местных налогов, некоторые из проектов Чейса
могли обеспечить горожанам существенный доход. Например, Саймон мог бы
найти способ воскрешения промысла креветок и омаров. Многие годы места
обитания гребешков, мидий и двустворчатых моллюсков в Уотерборо были так
сильно загрязнены, что этих животных запрещалось собирать, употреблять в
пищу либо продавать. Чейс мог подсказать, каким образом очистить мидиевые
отмели.
Кроме того, местные бизнесмены знали: институт не составит им
конкуренции. И наконец, обширные планы Чейса, касающиеся острова, обещали
дать району наиболее необходимое - рабочие места.
Сокращение военного бюджета вызвало массовые увольнения у крупнейшего
работодателя на юго-востоке Коннектикута - компании "Электрик боут" в
Гротоне; "принцип домино" от "ЭБ" и других пострадавших фирм сокрушительно
сработал в отношении сферы услуг. Тут и там закрылись рестораны и
бакалейные лавки, салуны и магазины подарков, уступая место антикварам и
художественным галереям. В Уотерборо начала проникать мерзость запустения,
и все надеялись, что институт поможет вернуть здешнее сообщество к жизни.
Сотни людей будут заняты на строительстве, оснащении и подключении к
коммуникационным сетям, а когда эти работы закончатся - десятки поступят в
штат института и обслуживающих его заведений.
В течение года казалось, что мечта станет явью. Чейс окончил курсы по
составлению заявок на субсидии и получил пособие в размере ста тысяч
долларов на закупку лодок и основного научного оборудования. Он получил
также предварительное подтверждение на субсидии по проектам, которые
касались видов, нуждающихся в охране, коммерческого рыболовства и
медицинских исследований, от федерального правительства, штата Коннектикут
и нескольких частных фондов. Один из проектов должен был дать ему
возможность изучить тот любопытный факт, что акулы, не имеющие костей, не
болеют раком и артритом и могут достигать в укусе чудовищного давления - до
двадцати тонн на квадратный дюйм - с помощью челюстей, целиком состоящих из
хряща. Еще одна субсидия позволяла ему принять участие в работах по
проверке пока еще очень хрупкой теории: измельченный акулий хрящ лечит рак.
Работавшие с контрольной группой на Кубе врачи утверждали, что у пациентов,
получающих большие дозы хряща, опухоли уменьшились на сорок процентов.
А потом, в конце тысяча девятьсот девяносто пятого, экономика
затрещала по всем швам. Национальный долг достиг шести триллионов долларов;
президент и конгресс, озабоченные шансами на следующих выборах, отказались
от непопулярных решений, которые были необходимы для ликвидации бюджетного
дефицита. Немцы, японцы и арабы, почти полтора десятилетия поддерживавшие
хваленый американский образ жизни, наблюдали за всем этим через океаны и в
конце концов с возмущением заявили, что Соединенные Штаты на деле кончились
как мировая держава, - и забрали свои деньги.
Инфляция взмыла до небес: учетная ставка измерялась двузначными
числами, биржевые котировки рухнули на тысячу пунктов, и до сих пор не было
признаков конца падения: уровень безработицы в целом по стране составил
одиннадцать процентов: каждая четвертая семья жила ниже уровня бедности.
В течение одной недели все обещанные Чейсу субсидии оказались
отозваны. Ему еще хватило денег завершить строительство. Потом он мог
только платить троим сотрудникам и наскребать на пропитание. Если бы не
полученный институтом статус не облагаемого налогами учреждения, Чейсу
пришлось бы по примеру своих предшественников бежать с острова.
Что, впрочем, еще не исключалось, окажись пустышкой его последняя
ставка.
Несколько месяцев назад Чейсу позвонила из Калифорнии доктор Аманда
Мейси. Он знал ее как ученого, читал статью о ней в каком-то журнале. Она
вела исследования в совершенно новой области - с помощью обученных морских
львов снимала на видеопленку серых китов в естественных условиях. До
безобразия пугливые, серые киты избегали фотографов-аквалангистов, и даже
если ныряльщику удавалось сделать несколько кадров, нельзя было понять,
ведут ли себя киты нормально или, из-за присутствия аквалангиста, в
какой-то мере необычно. Мейси считала, что, раз морские львы в дикой
природе часто сопровождают китов, киты принимают их, не меняя своего
поведения; поэтому она приучала морских львов носить видеокамеры на
прогулках с китами. Согласно журнальному сообщению, изыскания Мейси уже
многое переменили в принятых представлениях о серых китах.
Теперь она хотела испробовать тот же метод с другим видом китов -
атлантическими горбачами. Мейси слышала о новом институте и читала
некоторые статьи Чейса об акулах; знала, что у него есть нужные лодки,
мозги и опыт работы с глубоководными животными. Знала она и о том, что
горбачи летом проходят восточней Оспри, двигаясь к северу. Мейси предложила
на три месяца принять ее на острове с командой морских львов, вывозить их в
океан и помогать в исследованиях... ну, скажем, за десять тысяч долларов
ежемесячно?
Чейс сразу же дал согласие, пытаясь не выдать голосом волнение. Такой
вариант мог означать спасение - не только финансовое, но и
интеллектуальное: колоссальный проект с отличным финансированием и
уважаемой коллегой.
Единственная трудность заключалась в том, что доктор Мейси должна была
прибыть со дня на день, и Чейс истратил кучу денег (которых не имел) на
подготовку к ее приему и устройству морских львов, а первый чек доктора
Мейси пока не поступил. Если она поменяла свои планы, решила не приезжать
на Оспри, но поленилась сообщить ему... Если...
Чейс предпочитал об этом не думать.
Мозговой центр института располагался в двадцати двух комнатах
огромного викторианского здания, в котором прежде находилось родовое гнездо
островного клана. Облик дома не менялся, но содержимое стало иным: тут
размешались жилые помещения института, кухня, управление и связь. Строение
обветшало, стало малопригодным для жизни, и по первоначальным грандиозным
планам Чейса его следовало снести и заменить современным - цена операции
превышала миллион долларов. Но теперь Саймон радовался тому, что дом
остался нетронутым: он уже успел полюбить его. Из большого, полного воздуха
кабинета с высоким потолком, настоящим камином и застекленными створчатыми
дверями он видел остров Фишере, а в ясные дни - Лонг-Айленд.
Когда Чейс с Максом вошли в кабинет, госпожа Бикслер натирала
оловянную посуду и смотрела канал "Погода".
- Доброе утро, госпожа Би, - приветствовал ее Чейс.
- Утро было давно, - ответила госпожа Бикслер, - а сам ты выглядишь
словно после трехдневного загула. - Она посмотрела на Макса. - Неужели ты
брал мальчика на акул?
- Брал, и он отлично себя показал... Благодаря вашим сандвичам.
- Вам повезло, - нахмурилась госпожа Бикслер, возобновляя работу. - Вы
были чисты, просты и везучи. Не искушайте судьбу, хочу сказать.
Формально госпожа Бикслер значилась секретарем Чейса: фактически она
являлась управляющим хозяйством института и самоназначенным смотрителем.
Шестидесятилетняя вдова, чьи дети жили где-то на Западе, она была членом
семейства прежних владельцев острова и после корейской войны жила здесь
круглый год, добираясь до материка на собственном деревянном катере 1951
года рождения, который держала в собственной же бухте.
Сначала, когда семейство покинуло остров, госпожа Бикслер переехала в
маленький дом на берегу близ Майстика: но когда Оспри достался Чейсу и он
осознал, что каждый день звонит ей, чтобы получить совет относительно
острова, строений на нем, канализации, электросистемы и колодцев, - он
попросил ее вернуться и поработать на институт. Она вернулась - на
собственных условиях, среди которых было вселение в прежнее
четырехкомнатное жилище рядом с кухней в главном строении.
Коллекция оловянной посуды (музейного качества собрание кружек,
бутылок, тарелок и подсвечников семнадцатого - начала восемнадцатого века)
принадлежала госпоже Бикслер и стоила, вероятно, несколько сотен тысяч
долларов. Госпожа Бикслер могла ее продать, спрятать в каком-то хранилище
или держать у себя в комнатах, но по традиции посуда находилась в комнате,
ставшей кабинетом Чейса; здесь, как заявила госпожа Бикслер, коллекция и
останется.
- Мэм, почему вы это смотрите? - спросил Макс, указывая на телевизор,
установленный в мебельной стенке.
- Быть слишком осторожным невозможно, - ответила госпожа Бикслер. -
Вот чего не может быть, так это излишней осторожности.
Госпожа Бикслер зациклилась на катастрофах. В 1938 году, в трехлетнем
возрасте, она пережила грандиозный ураган, опустошивший Новую Англию; если
ей верить, она помнила, как с мыса Напатри взлетали дома - и уплывали в
море. Она пережила на острове еще с полдюжины ураганов. После того как в
1991 году ураган "Боб" сломал деревья, выбил окна и забросил лодку для
ловли омаров высоко на берег бухты, госпожа Бикслер взяла банковскую ссуду
на покупку спутниковой антенны - теперь она могла смотреть канал "Погода"
круглые сутки и заблаговременно готовиться к очередному удару стихии.
- Что там? - поинтересовался Чейс.
- Ничего особенного. Не хватит лягушонку ножки промочить. Но к востоку
от Пуэрто-Рико омерзительная область низкого давления.
- Я имел в виду наши дела. Что-то от агентства или департамента? Нам
разрешили тащить кита?
- Ничего. Я звонила в обе конторы, и автоответчик пожелал мне всего
наилучшего.
Чейс, словно тасуя карты, провел пальцем по кипе писем на столе.
- Мы получили чек от доктора Мейси?
- Пока нет. На твоем месте я бы сказала этой женщине, что ты намерен,
если она не заплатит, снять шкуры с ее тюленей. Получатся две парки и
перчатки. - Госпожа Бикслер остановилась. - Вот что, однако. Я была в
городе, забирала почту. Энди Сантос сказал, что Финнеган пытается
организовать проверочку твоего налогового статуса.
- Черт! - воскликнул Чейс. - Он не отвяжется, да?
- Нет, пока ты не подожмешь хвост и не пустишься в бега... Или
свернешь дело и продашь ему остров.
- Я скорее взорву остров так, что над ним заплещут полны.
- Я так Энди и сказала, - улыбаясь, произнесла госпожа Бикслер.
Брендан Финнеган, торговец земельными участками, обладал большой
проницательностью... которая обычно запаздывала на год. В семидесятых он
сколотил состояние, в начале восьмидесятых потерял, в конце восьмидесятых
вернул - и попал под пресс последних сдвигов в бюджетной политике. Теперь
его империя балансировала на грани банкротства, и ему был отчаянно нужен
крупный куш.
Через месяц после того, как Чейс закончил оформление сделки по острову
Оспри, до Финнегана долетел пробный шар, пущенный неким третьеразрядным
саудовским принцем. Принца беспокоило чреватое взрывом возрождение
исламского фундаментализма, и он искал безопасное укрытие для накоплений в
фунтах стерлингов и немецких марках на сумму в несколько миллионов
долларов. Не доверяя рынкам и банкам, принц желал обладать надежной
недвижимостью и считал, что, несмотря на американские проблемы,
собственность близ океана на Восточном побережье Соединенных Штатов
относится к самым надежным в мире вложениям. Стоимость ее может не
увеличиваться, может снижаться, но никогда не обесценится: на расстоянии до
пятидесяти миль от берега размещается семьдесят процентов населения, и
каждодневно из центральных районов прибывают все новые жители. На продажу
за долги выставлялись дома от Северной Каролины до Нью-Гэмпшира, но
островов не предлагали, а принц был законченным параноиком, он требовал
отдельного безопасного редута.
Финнеган решил, что араб - искомая крупная добыча, если только найти и
продать принцу остров. Его не устраивали обычные брокерские комиссионные,
он хотел получить прибыль еще и как продавец. Поэтому он решил стать
владельцем острова.
Денежные проблемы Чейса не составляли тайны. Цена, уплаченная им за
остров, была объявлена при публичной отчетности, и все знали, с каким
трудом он покрывает повседневные расходы.
Для начала Финнеган предложил Чейсу ту же сумму, которую тот заплатил
за остров. Несмотря на настойчивые уверения Чейса, что он не намерен
продавать Оспри, Финнеган периодически увеличивал ставку на десять
процентов. Последнее предложение составило сто восемьдесят процентов цены,
выплаченной Чейсом, или около двух третей расчетной стоимости острова.
Чейс знал, какую игру ведет Финнеган, и вовсе не пытался поднять цену.
Когда их отношения были еще сравнительно дружелюбными, он сказал Финнегану,
что наконец-то нашел нечто такое, что полюбил, хотел бы сохранить и
возделывать, и что он намеревается сберечь спою находку.
Дружбу Финнеган прекратил. Он начал писать нудные жалобы: в отдел по
районированию, в отдел по планированию, в береговую охрану и в Агентство по
охране окружающей среды. Ни одна из жалоб не подтвердилась, но на каждую
приходилось отвечать - если не лично Чейсу, то его адвокату, стоившему
двести долларов в час.
- Что он нашел на этот раз? - спросил Чейс госпожу Бикслер.
- Говорит: никакой настоящей науки здесь у тебя нет, твои опыты до сих
пор не дали ничего определенного, так почему налогоплательщики должны тебя
финансировать?
- На такой довод нужно реагировать. - Чейс на мгновение замолчал. -
Доктор Мейси прибывает как раз вовремя... Кавалерия спешит на помощь.
- Помощь - если заплатит по счетам.
Макс, казалось, не прислушивался к беседе, погруженный в
гипнотизирующий рокот сводок погоды, но вдруг проговорил:
- Ты не можешь все это утрясти? И потеряешь остров?
- Нет, - заверил его Чейс с принужденной улыбкой. - А сейчас пойдем за
аквалангом и потренируемся, прежде чем вернуться и нырять за датчиком.
- Ничего не получится, - сказала госпожа Бикслер. - Компрессор сломан.
- О боже! И что с ним еще случилось? - спросил Чейс, увидев, как
опустились плечи у разочарованного Макса.
- Джин сказал - может быть, соленоид. Но Джин вообще-то все мировые
проблемы сводит к соленоидам. На твоем месте я бы послала Длинного
посмотреть.
- Хорошо, - ответил Чейс. Он почти испугался: теперь какие-то
неприятности с компрессором. Что сломается следующим? Больше всего сейчас
ему хотелось бы уснуть.
Но здесь находился Макс, и Чейс точно знал, что Макс не настроен
терять время попусту.
- Пойдем поговорим с Длинным, поможем накормить Вождя Джозефа. А потом
проверим стеллажи с аквалангами - может, и найдем пару полных баллонов, -
сказал Саймон, улыбаясь сыну.
Длинный был уже в хранилище с оборудованием и возился с дизельным
компрессором: неполадка не имела отношения к соленоиду и заключалась в
засорившихся клапанах. Он обещал исправить двигатель к вечеру, а акваланги
наполнить к утру.
Чейс не знал, как воспримет такое известие Макс, - может быть, угрюмо
и покорно, но наверняка без энтузиазма, - и поэтому весьма удивился, когда
Макс заявил:
- Вот что здорово, когда живешь здесь целый месяц: всегда есть завтра.
- Он призывно взмахнул рукой: - Идем, па, покажи мне все остальное.
На острове стояли еще три здания - бывшие жилые дома, которые вначале
предполагали снести, но вместо этого переоборудовали в лаборатории,
складские помещения, а одно из них - во временный лазарет.
Гостиную самого маленького строения освободили от мебели и ковров, на
пол положили кафель, взамен обоев стены оштукатурили. В центре комнаты,
привинченный к полу и освещаемый закрепленными на потолке люминесцентными
лампами, находился цилиндр двенадцати футов в длину и шести в высоту: на
одном его конце имелся круглый люк, а в середине люка - маленький
иллюминатор. К пульту управления на стене тянулись пластиковые трубопроводы
и изолированные провода.
- Это наша декомпрессионная камера, - объяснил Чейс. - Мы зовем ее
"Доктор Франкенштейн".
- Зачем она?
- Ну, поглядим, что ты усвоил из уроков подводного плавания. Какие три
главных врага у ныряльщика? Если не считать глупости и страха, которые
опасней всего и о которых тебе не говорили.
- Это легко. Во-первых, эмболия - когда задерживаешь дыхание на
всплытии. Во-вторых, кессонка. И... Третье я забыл.
- Некоторые называют это экстазом, - сказал Чейс. - Глубинным
экстазом. - Он подошел с Максом к небольшому холодильнику, достал из него
две банки кока-колы и передал одну Максу. - Ты когда-нибудь напивался?
- Я? - покраснел Макс.
- Неважно, ответ мне не нужен. Я хочу просто сказать: так называемый
экстаз - это все равно что ощутить себя пьяным под водой. Настоящее
название этого состояния - азотный наркоз. Когда на глубине вдыхаешь сжатый
воздух, в смеси, попадающей в организм, высокое содержание азота, а азот
может стать таким же ядом, как алкоголь. Он действует на разных глубинах и
различным образом. Кто-то невосприимчив к нему, с другими это случается
всего один раз: у некоторых происходит так часто, что становится почти
привычным. А кое-кто от него умирает.
- Почему?
- Потому, что оказаться пьяным под водой - это... хм, действительно
тяжелый случай. Самое скверное, часто не понимаешь, что с тобой происходит.
Это - сладкое вино, вино-мечта. Забываешь, где ты, и ничто не волнует.
Подводная скала на глубине двухсот футов выглядит такой милой, что нельзя
не посмотреть на нее поближе; а пытаясь прочитать показания глубиномера или
счетчика оставшегося воздуха, не можешь этого сделать: цифры расплываются -
ну и черт с ними! - и ты продолжаешь погружаться. С ныряльщиками проводили
опыты и установили, что, как правило, на ста пятидесяти футах
двадцатипятилетний мужчина в самой лучшей физической форме не может решить
простейшую задачу, если не предупрежден о ней заранее.
- Например?
- Например, одна из тех игр, в которые играют дети: положить что-то
круглое в круглое отверстие, а квадратное - в квадратное. Он не может этого
сделать, не может ничего понять. Теряет всякую способность к новым
решениям. Не может корректировать схему погружения. Если случается
что-нибудь чрезвычайное: кончается воздух или трубка с загубником
выдергиваются из регулятора, - он выживает за счет инстинкта и рефлексов,
обусловленных прошлым опытом и подготовкой. Или не выживает.
- Значит, ныряльщиков убивают чрезвычайные ситуации?
- Не всегда. Иногда они сами себя убивают. Если не знаешь, можно
подумать - самоубийство.
- Как это? Чейс вздохнул и посмотрел вдаль, припоминая:
- Десять лет назад я работал спасателем при парне, который хотел
заснять черные кораллы на рифе Малого Каймана. Большая глубина - двести,
двести пятьдесят футов, на пределе безопасности для погружения с аквалангом
при использовании сжатого воздуха.
- А дышат еще чем-то? - спросил Макс.
- Угу, если нужно работать глубже, используют газовые смеси. Например,
гелиево-кислородные. Во всяком случае, мы приняли все меры
предосторожности: вывесили трос до двухсот пятидесяти; на каждых пятидесяти
футах располагался пловец с запасным баллоном, чтобы все время наблюдать за
оператором и обеспечить его достаточным количеством воздуха для
декомпрессии при подъеме. Я находился на ста, а парень подо мной - на ста
пятидесяти. У оператора были две восьмидесятки под давлением три тысячи
пятьсот фунтов на квадратный дюйм - большие баллоны, так что воздух у него
кончиться не мог. Он сказал, что раньше никогда "не улетал", поэтому у нас
и в мыслях ничего такого не было. Встали по местам, оператор нырнул и начал
погружаться. Он прошел мимо меня и махнул рукой, то же - со следующим,
потом ухватился за трос на двухстах и остановился настроить камеру и
включить лампы. Вода была прозрачной как стекло, и я все видел. Казалось,
он в полном порядке, ситуацию контролирует, пузырьки поднимались
равномерно, а значит, дыхание оставалось хорошим - ни возбуждения, ни
страха. Из своей дыры в стене выплыл большой групер15 и завис, глядя на
оператора; тот извел на него немного пленки. Потом груперу надоело и он
начал сматываться вниз по стене. И вдруг совершенно неожиданно оператор
смотрит вверх, на парня подо мной, машет рукой, снимает маску - маску, мой
бог! - отбрасывает ее и начинает преследовать групера - вниз, вдоль стены.
Я бросился за ним, и парень подо мной тоже, и мы таки помолотили ластами,
но все без толку. На двухстах пятидесяти пришлось остановиться, и все, что
можно было увидеть, - как лампы камеры опускаются ниже и ниже в темноту,
пока не превратились в едва различимые точки.
- А какая там была глубина?
- Две мили. Думаю, он все еще там.
- Две мили! - воскликнул Макс. - А ты почувствовал этот... экстаз?
- Прежде всего, я был ошеломлен. Но в какой-то момент испытал странную
идиотскую зависть к человеку, который видит сейчас там, внизу, эти дебри.
Как только я ощутил это, то понял, что происходит, и испугался. Я схватил
напарника и поволок вверх, туда, где мы снова почувствовали себя нормально.
- А кессонка была у тебя когда-нибудь?
- Слава богу, нет и, надеюсь, не будет. - Чейс обвел комнату рукой. -
Когда мы сидим здесь, - начал объяснять он, - на каждый квадратный дюйм
тела давят четырнадцать с половиной фунтов воздуха. Ясно? При погружении на
каждые тридцать три фута добавляется, как это называют, еще одна атмосфера.
Значит, на тридцати трех футах ты получишь две атмосферы; на шестидесяти
шести - три и так далее. Улавливаешь?
- Конечно, - ответил Макс.
- Теперь вспомни, что я тебе говорил: чем глубже опускаешься, тем
больше вдыхаешь азота. Ну так вот он снова - мерзавец-азот. Если остаешься
внизу слишком долго и поднимаешься, не прочистив от него организм, - такую
прочистку и называют декомпрессией, нужно просто зависнуть в воде и
выдыхать, - то пузырек азота может застрять у тебя в локте, в колене, в
позвоночнике или в мозгу. Это и есть кессонка. Она изувечит тебя, убьет или
наградит бурситом на всю оставшуюся жизнь. - Чейс показал на стальной
цилиндр. - Вот для чего у нас де компрессионная камера - на случай чьей-то
кессонки. Опасность здесь очень мала, потому что на большие глубины мы не
погружаемся, но когда ВМС предложили нам свою лишнюю камеру, я ее загреб.
- А как она работает?
- Если у человека приступ кессонки, его помещают в камеру и повышают в
ней давление воздуха до такой величины, которая уравновешивает показатели
по записям его погружения, необходимые для начала безопасной декомпрессии,
- сто, двести футов, сколько нужно. Мы можем повышать в камере давление до
величины, соответствующей глубине в тысячу футов. Давление загоняет азот
назад в кровеносную систему человека, так что пузырьки исчезают и он снова
чувствует себя нормально. Как правило. Но - зависит от того, как долго
длился приступ и насколько серьезные повреждения уже нанесены. Потом идет
самое сложное. Давление в камере понижается постепенно, как будто человека
поднимают с глубины очень медленно, чуть ли не по дюйму, чтобы азот мог
покинуть ткани. Иногда на это уходит целый день.
- А если он поднимется слишком быстро?
- Ты хочешь сказать, по-настоящему слишком быстро? Умрет.
Они выбросили банки из-под кока-колы в мусорную корзину и вышли.
В юго-западной части острова в воронки от взрывов, образовавшиеся в
выступе скалы, был залит бетон, так что получился огромный круг пятидесяти
футов в диаметре. Этот бассейн заполняла вода, а оставленные от дикой
природы валуны складывались в платформы и пещеры.
- Похоже на загон для морских львов в зоопарке, - заметил Макс.
- Молодец, догадался. Мы его построили специально для морских львов
доктора Мейси.
- Ты думаешь, я смогу с ними поиграть?
- А почему бы и нет? - Чейс посмотрел на часы. - Но как раз сейчас мне
нужно сделать пару звонков. Пойдем.
- Можно, я попрошу у Длинного рыбу, попробую покормить Вождя Джозефа?
- Конечно. - Саймон двинулся прочь, потом остановился. - Только. Макс,
послушай... Это остров... Вода, везде вода.
Макс скорчил гримасу:
- Па...
- Знаю-знаю, виноват, - сказал Чейс и улыбнулся: - Ты не забывай, эти
отцовские дела для меня довольно-таки непривычны.
Чейс сидел за письменным столом, уставившись на факсимильную копию
расписки о банковском переводе. Деньги доктора Мейси станут завтра утром
хорошим взносом на счет института в городском банке. Он сможет заплатить
госпоже Бикслер, сможет заплатить Длинному и смотрителю Джину, сможет
расплатиться с заправочной станцией и бакалейной лавкой. Он даже сможет -
впервые за несколько месяцев без штрафа за просрочку - заплатить страховой
взнос.
Наверное, ему следует поместить факс в рамочку и повесить на стену,
как некоторые вешают первый доллар, который принесло собственное дело,
потому что эти десять тысяч поистине стали спасательным кругом, первым
шагом на пути института к платежеспособности. Только бы удалось задержать
доктора Мейси с ее морскими львами на все три месяца - а почему не удастся?
Погода простоит хорошая, и киты будут двигаться туда и обратно до конца
сентября. Он получит тридцать тысяч долларов, которых хватит, чтобы
удержаться на плаву до конца года. Может быть, к тому времени выдадут
наконец дотацию на разработку по динамике укуса акулы; может быть, он
заключит "по блату" несколько контрактов с компаниями кабельного
телевидения, устраивающими шоу с акулами или китами. Может быть... что еще
может быть? Может быть, он выиграет в лотерею.
Да, он снимет копию с факса и поместит ее в рамку. Ему доставит
удовольствие смотреть на нее потом, когда настанут лучшие времена.
Чейс размышлял, имеет ли доктор Мейси хоть малейшее представление о
том, как важны для него ее десять тысяч. А что значат десять штук для нее?
Возможно, ничего. Университетская система в штате Калифорния ежегодно
всасывала дотаций на сотни миллионов. Десять тысяч для доктора Мейси,
возможно, составляли мелочь на карманные расходы.
Он размышлял, на кого окажется похожа доктор Мейси. Саймон готов был
спорить, что на ней не будет никакой синтетики, - одна из тех женщин,
которые пахнут бараньим жиром, поскольку носят свитера из грубой
новозеландской шерсти; в маленьких круглых очках; с грязью между пальцами
ног, потому что разгуливают в сандалиях с супинаторами. Еще они
отказываются есть хоть что-то, что когда-то было живым.
Чейс неплохо знал их со времен "Гринписа" и находил большинство из них
либо несносно самодовольными и самоуверенными, либо опасно простодушными
кривляками.
Ему, однако, было на это наплевать. Деньги ее были хороши, да и проект
- тоже. Связи института с общественностью - часть работы, которую Чейс
ненавидел и не умел делать с прибылью, - от сотрудничества с доктором Мейси
могли только выиграть. Добротные видеосъемки горбачей (особенно если они
окажутся таким же откровением, каким определенно оказались съемки,
выполненные доктором Мейси по калифорнийским серым китам) станут осязаемым
свидетельством серьезной научной работы. Появятся сообщения в газетах и по
телевидению. Брендану Финнегану придется заткнуться и поискать какую-нибудь
другую жертву.
12
Нога Макса соскользнула с отполированного валуна: не удержавшись,
мальчик свалился с камня и обнаружил, что стоит по щиколотку в воде. Он
обругал себя и зашлепал по мелководью, пока не вышел к тому месту, где
скальные обломки были меньше размером. Макс взобрался на них и продолжал
обход острова, осторожно ступая с камня на камень, убежденный теперь в
справедливости слов Длинного: нашел отлив - найдешь скользкие скалы.
Длинный дал ему две рыбины покормить цаплю. Мальчик приближался к
птице робко: она была крупная, с длинным и острым клювом, а темные глаза
следили за ним так, словно он - добыча.
Первую рыбу Макс уронил, опасаясь за свои пальцы; цапля выхватила ее
из воды, изогнула шею и заглотила целиком. Вождь Джозеф видел вторую рыбину
и сделал шаг по направлению к Максу. Тот заставил себя не пятиться,
удерживая рыбу за хвост кончиками пальцев, и цапля вырвала ее с
хирургической точностью - клюв прошел в нескольких миллиметрах от руки
Макса. Тогда мальчик попытался дотронуться до птицы, но она повернулась и
двинулась назад, к центру своего приливного бассейна.
Никаких особых дел у Макса не оказалось, отец и Длинный были заняты, и
он решил разведать местность. При отливе, как сказал Длинный, остров можно
обойти кругом по скалам; Макс уже проделал почти половину пути, достиг
крайней южной точки, когда соскользнул с отшлифованной глыбы и промочил
кроссовки.
Он подошел к маленькому бассейну, точнее, большой луже - углублению в
скале, где осталась приливная волна, - стал на колени и наклонился над
водой. Между камнями шустро бегали крошечные крабы, а береговые улитки
неподвижно приклеились ко дну, будто ожидая следующего прилива. Минуту Макс
наблюдал за крабами, размышляя о том, что придает им столь озабоченный вид:
кормежка? драка? спасение бегством? - потом поднялся и продолжил путь.
Скалы покрупней были покрыты птичьим пометом, разбросанными раковинами
моллюсков и панцирями крабов - чайки сбрасывали их сверху, потом пикировали
и выклевывали сочащееся мясо из разбитой скорлупы. Более мелкие скалы,
расположенные ближе к воде, окутывали водоросли разных видов, а в щелях
между камнями Макс увидел спичечные картонки, пластиковые контейнеры на
шесть банок и алюминиевые отрывные ярлычки от жестянок с содовой. Мальчик
вытащил все, до чего смог дотянуться, и распихал по карманам.
Он вышел к месту, где скалы казались слишком скользкими, а их
поверхность - слишком отполированной, чтобы безопасно карабкаться по ним,
так что он решил подняться вверх по склону и пересечь двадцать или тридцать
ярдов высокой травы на подходе к самому большому валуну из когда-либо
виденных им. Тот был по крайней мере двенадцати или пятнадцати футов
высотой, длиной, наверное, в двадцать футов - след отступления ледника в
конце последнего оледенения. Макс обошел валун, с благоговением посмотрел
на его вершину, а затем стал искать спуск по склону к скалам.
Он прошел между двух кустов, проверил ногой надежность грунта и начал
спускаться.
Что-то привлекло его внимание - что-то в воде, недалеко, не больше чем
в десяти ярдах от мальчика. Он присмотрелся, но ничего не увидел и
попытался понять, что же все-таки заметил: движение, след в воде, словно
что-то большое плыло прямо под поверхностью. Макс вгляделся, надеясь
увидеть спинной плавник дельфина или мерцающий поток света от косяка
кормящихся рыб.
Ничего. Он двинулся дальше, медленно и осторожно ступая среди мокрых
камней.
Сзади раздался звук - всплеск, но какой-то странный, всплеск-шлепок,
как будто некое животное поднялось из воды и снова погрузилось. Макс
обернулся и на сей раз что-то разглядел: рябь расходилась кругами от точки
у самого среза воды. Поверхность моря странно вздыбилась, но, пока мальчик
смотрел, успокоилась.
Макс раздумывал, есть ли здесь морские черепахи. Или тюлени. Что бы
там ни было, он хотел это видеть.
Но опять ничего. Он прошел еще несколько ярдов и глянул вверх,
оценивая местность впереди. Скалы на этой стороне острова казались меньше,
но более захламленными. Тут были поплавки от сетей, груды пластикового
барахла и...
Что там? В десяти или пятнадцати ярдах от Макса что-то застряло в
скалах, наполовину в воде и наполовину на суше. Какое-то животное. Мертвое.
Мальчик подошел ближе и увидел оленя, точнее, то, что от оленя
осталось: туша была растерзана, плоть зверя изорвана и ободрана.
Тошнотворный запах гниения либо роящиеся мухи, которые указали бы Максу,
что олень мертв давно, отсутствовали, - значит, убийство произошло
несколько минут назад. Мальчик не мог понять, кто мог сделать такое со
столь крупным животным. Охотник? Он глазами поискал на туше следы пуль, но
не обнаружил.
Макс уже собрался уйти, когда увидел на голове оленя что-то
непонятное. Он шагнул вперед, наклонился, потянулся вперед. Нога
соскользнула, мальчик взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, и упал
в воду спиной.
Тут было неглубоко, всего три или четыре фута. Макс почти сразу
нащупал ногами рыхлый галечник на дне и встал.
Внезапно мальчик почувствовал что-то сзади: движение, изменение
давления, словно на него катилась водяная масса. Он повернулся и увидел все
то же непонятное вспучивание на поверхности. Теперь оно перемещалось в
сторону Макса.
Он шлепнул по воде, пытаясь отпугнуть странный морской горб, но тот
продолжал приближаться.
Макса охватил страх; он повернулся назад к берегу, изгибаясь в
доходящей до пояса воде и загребая руками. Преодолел ярд, потом другой и
вот уже начал карабкаться на четвереньках вверх по склону, разбрасывая в
стороны крупные и мелкие камни. Он оттолкнулся ногами и попытался
ухватиться за что-нибудь. Рука наткнулась на голову оленя, и Макс
подтянулся. Что-то острое вонзилось в ладонь, но он не разжал руку и
продолжал подтягиваться.
Выбравшись на сухой участок скалы, Макс, шатаясь, поднялся на ноги и
побежал. Он не останавливался, пока не достиг самой вершины холма. Его
неровное дыхание больше походило на всхлипывания. Мальчик посмотрел "низ,
на воду. Горб исчез, и на зеркально-гладкой поверхности угасали последние
круги ряби.
Дрожа от холода и страха, Макс помчался к дому. Он линовал половину
дороги и только тогда почувствовал жжение в ладони. Посмотрел на руку и
увидел, что в мышечной подушечке под большим пальцем торчит странная
колючка.
Чейс поднял глаза от письменного стола и увидел в дверях промокшего с
головы до ног Макса, вокруг хлюпающих тапочек которого на полу расплывалась
лужа. Он дрожал. Лицо его было серым, а губы почти синие. Мальчик был в
ужасе.
- Макс! - Чейс вскочил из-за стола, стукнув креслом о стену, и пересек
комнату. - С тобой все в порядке?
Макс кивнул. Саймон опустился на колени и принялся расшнуровывать его
кроссовки.
- Что случилось? Ты свалился со скал?
- Олень, - только и произнес Макс.
- Олень? Какой олень?
Макс попытался говорить, но не смог выдавить из себя ни звука; плечи и
грудь передернуло, зубы лязгнули.
- Ну, не надо, - сказал Чейс. - Все хорошо. Он снял с сына кроссовки,
носки, джинсы и трусы, свернул в узел и выбросил через входную дверь на
траву. Вытащил из бельевого шкафа в прихожей два махровых полотенца, одним
насухо вытер мальчика, а во второе его завернул. Затем подвел Макса к
стоявшему здесь же дивану и усадил.
- Олени приплывают сюда, - продолжал он. - Обычно с Блока, но иногда
даже и от города. Не знаю, зачем им это, тут нет ничего такого, что они не
нашли бы где-нибудь еще. От них одна морока: поедают все, что сажает
госпожа Бикслер, к тому же тащат с собой клещей - клещей Лайма. Они... -
Чейс оборвал фразу, увидев, что Макс отрицательно мотает головой. - Что?
- Он был мертвый, - заявил Макс.
- Как? В воде? Значит, утонул. Ну, они...
- Кто-то его убил... Пытался съесть... Ел его, много съел. - Макс
говорил рваными фразами, потому что все еще дрожал. - Я был на скалах у
того мыса... У огромного валуна, госпожа Бикслер говорила, что семья
называет его Скала-папа... Что-то увидел в воде, застряло в камнях...
Увидел его голову и часть остального... Я подошел ближе... Смотрю, ничего
не осталось ниже, чем... - Макс коснулся ребер. - Я подумал, может, рыбы
обглодали... Как они птиц обгладывают...
- Возможно, если он кровоточил. Одна из них могла вырвать кусок из
него, потом другие увидели, как это легко, одурели и...
Макс снова покачал головой:
- Нет. Я думал, может быть, акула, но, когда подошел совсем близко,
увидел... У оленя не было глаз. Все вокруг глаз вырвано. Акула бы так не
сделала... Не смогла.
- Верно. Значит, ты был прав сначала... Рыбы помельче, вероятно.
Макс не обратил внимания на его слова:
- Я увидел, что у него из щеки что-то торчит... Что-то блестящее... Я
попробовал дотянуться, но не смог, шагнул вперед, поскользнулся... Упал.
- Что же это было?
Макс разжал правую ладонь. Рана была маленькая и неглубокая, и
кровотечение уже остановилось. Он протянул отцу блестящую колючку.
- Похоже на акулий зуб, - сказал Чейс, взяв маленькую вещицу и
поворачиваясь к свету, который прежде загораживал собой.
- Я тоже так подумал.
Но когда Саймон прошел к столу и рассмотрел колючку, взгляд его
застыл, а пульс забился вдвое быстрее. Она действительно выглядела как
акулий зуб, зуб большой белой акулы, возможно окаменевший, потому что Цвет
у него был тускло-серый. Треугольник со стороной примерно в полдюйма, и две
из трех сторон имели мелкие зубчики - когда Чейс провел по ним большим
пальнем, то слегка порезался, будто скальпелем. Третья сторона - чуть
толще, с ровным основанием, на каждом конце которого помещался загнутый
крючком шип. Шипы смотрели друг на друга, один был отломлен как раз после
изгиба.
Чейс взял со стола линейку и измерил треугольник. Длина стороны
составляла не полдюйма, а пять восьмых - ровно пять восьмых дюйма. Вся
вещица являла собой точно выполненный равносторонний треугольник.
Чейс потер его большим и указательным пальцами. Серый налет напоминал
ил, и когда Чейс потер, налет остался на пальцах.
Теперь зуб, или что там это было, заблестел, как начищенное серебро.
Саймон посмотрел на Макса.
- Это шутка? - спросил он. - Дурака валяешь?
- Шутка? - Макс задрожал и показал руки и ноги, покрытые гусиной
кожей, а также рану на ладони. - Хороша шуточка!
- Ну, тогда... Неужели здесь появился зверь с зубами из нержавеющей
стали?
13
Бак и Брайан Беллами отошли от причала только в два тридцать, почти на
два часа позже, чем планировал Бак, отчего он был вне себя. Бак поручил
Брайану наполнить два акваланга, но его братец так увлекся, помогая
подружке с выбором костюма для парада в Уотерборо на День благословения
флота, что и не подумал заняться аквалангами. Бак велел Брайану проверить,
чтобы топлива на лодке было под завязку, но Брайан забыл, и им пришлось
сорок минут ждать в очереди на заправку, пока какой-то толстопузый сукин
сын, закрывший все подходы к насосам своим огромным "гаттерасом", принимал
на борт дизельного топлива на две тысячи зеленых.
Но Бак придержал язык. Трепать его о Брайана не было смысла: тот не
воспринимал внушений. После службы в армии - двух лет, проведенных в Техасе
на мексиканской границе в компании с дешевой "травой", текилой и бог знает
с чем еще, - Брайан и жизнь-то не очень воспринимал. Его ничто не
беспокоило, все и всегда было до фонаря. В последний раз, когда Бак
разорался на него из-за того, что тот забыл всю наживку для рыболовной
снасти, Брайан просто сказал: "А, дерьмо", выпрыгнул за борт и поплыл. От
берега их отделяли двенадцать миль.
В отличие от брата. Баку не все было безразлично. Он был дьявольски
возбужден: сегодня - величайший день в его жизни. Поэтому, вместо того
чтобы сказать Брайану что-нибудь энергичное, он просто вежливо попросил
брата сесть на обитый ящик посередине лодки, чтобы тот меньше прыгал, и до
упора выжал рычаг газа. Парусники в заливе роились как мухи, между ними
пробирались шлюпки - народ, проделавший путь с побережья северо-восточного
Мэна и из Нью-Джерси, чтобы увидеть идиотские побрякушки Дня флота, - но
Баку было наплевать. Окажись поблизости морской коп, пусть попробует
поймать их с братом. Немногое из того, что ходит по морю, могло равняться в
скорости с "Зиппо". Бак взял со склада "мако" стандартной комплектации,
выпотрошил его, добавил силовую установку с турбонаддувом, дававшую до
четырехсот пятидесяти лошадей, собрал - и вперед.
Он прошел мыс Уотерборо примерно на тридцати узлах, сбавил ход, чтобы
не трясти драгоценный ящик, пересекая волны от больших лодок, которые
входили в пролив Уоч-Хилл и выходили из него, снова ударил по рычагу газа и
включил наддув, направившись к Напатри - стрелка спидометра дрожала на
делении около шестидесяти узлов.
Если сегодня на испытаниях и завтра на переговорах все пройдет
успешно, он сможет пополнить свои перспективы кучей нулей и сказать парням
в "Пиломатериалах Уотерборо", чтобы они поискали другого фраера торговать
фанерой и раскрашивать лодки для городских пижонов. Раз Брайана устраивает
необременительная и малодоходная "халтура" - это его дело, все здешние
корпорации готовы платить братьям за нее; хотя заставь Бака спорить, он
поставил бы на то, что Брайан предпочтет зарабатывать жалкие центы на
заправочной станции у шоссе.
Волнение оставалось незначительным. Не сбавляя скорости, Бак обогнул
Напатри и повернул на юго-восток, рассчитывая пройти между двумя горбами
островов Блок и Оспри.
- Куда идем? - прокричал Брайан сквозь вой двигателя.
- К "Элен Джей".
- Далеко.
- У тебя есть предложение получше?
- Не-а, - ответил Брайан, наклоняясь к холодильнику. - Глотну пивка.
- Потом, Брайан. Нам нужно поработать, и головой - тоже.
- Ну тебя к черту, Баки... - Брайан сел на место. Брайан был прав: до
обломков старой шхуны "Элен Джей" путь неблизок, но ближе приличных
обломков для видеосъемок не оказалось. Шхуна лежала неглубоко, так что
хорошее освещение гарантировалось, и повреждена несильно - будет отлично
смотреться. Баку требовался образцовый набор условий для демонстрационного
фильма, который он намеревался показать толстым "папочкам" из Орегона.
Конечно, он мог бы отснять испытания где-нибудь в плавательном бассейне, но
это выглядело бы гораздо скромнее, во всяком случае, для того чтобы
произвести впечатление на высоколобых технократов с пухлыми чековыми
книжками. Презентация - это все, имеет значение каждая мелочь, а главное,
что умел Бак Беллами, - учитывать детали.
- Глянь сюда, - произнес Брайан, указывая за правый борт.
Бак посмотрел и увидел большой желтый буй с какой-то надписью на нем.
- Ну и что? Просто буй.
- Никогда не видел похожего. Интересно, над чем он.
- Нет времени смотреть, Брайан. Мы потеряли кучу времени.
- Возможно, лодка, - задумчиво отметил Брайан. - На прошлой неделе был
шторм, может, кто-то потерял лодку, выставил буй, чтобы подобрать с
баржи... Можно сделать милые кадры.
- Раскатал губу, - проворчал Бак.
Но когда они проходили мимо буя, подумал: "Почему бы не взглянуть?
Всего пять минут, и если это лодка, только что утонувшая лодка, пять минут
сэкономят мне два часа". Он сбросил газ и положил катер в крутой разворот.
- Толково, - хмыкнул он. - Ты, Брайан, соображаешь.
- Могу, Баки, когда подумаю сообразить, - просиял Брайан.
Он свесился с носа, ухватился за буй и вытащил его на борт, напрягаясь
под весом сматываемого провода.
- Силовой кабель, - пояснил Бак.
- И что значит "О.I."?
- Какая разница? Что-то внизу есть. Надевай баллоны и взгляни, а я
пока послежу за машиной.
- Точно, я посмотрю.
- Но только посмотри, Брайан. Вниз и вверх, и все. Я не хочу, чтобы ты
высосал банку воздуха, копаясь вокруг ловушки на омаров.
- Рикошетирующее погружение. Я люблю рикошетирующие погружения.
- И они у тебя неплохо идут, - заметил Бак. Может быть, похвала
сделает то, что не могут сделать выговоры.
- Ты чертовски прав.
Брайан накинул сбрую акваланга на свою футболку и застегнул пояс, на
котором у него всегда висел десятифунтовый свинцовый груз. Потом стал
пристегивать к голени нож в ножнах.
- Думаешь, тебя съест какое-нибудь чудовище? - улыбаясь, спросил Бак.
- Никогда не известно, Баки, и это - факт.
Брайан натянул ласты, плюнул в маску и прополоскал ее в море. Затем
уселся на борту, сдвинул маску на лицо, взял в рот загубник и спиной вперед
выбросился в воду.
Бак наблюдал, как Брайан промыл маску и, выбрасывая облака пузырьков,
начал погружаться в серо-зеленую мглу. Потом он открыл обитый ящик,
угнездившийся рядом с капитанской консолью.
В ящике, в упаковке из пенополистирола, лежали два шлема. Они
напоминали шлемы космических скафандров и были снабжены дыхательной
аппаратурой, микрофоном и наушниками. На затылке каждого шлема,
прикрепленная лентой, помещалась небольшая коробка в резиновом покрытии,
размером с пачку сигарет. Именно в этой коробке заключалось будущее Бака.
Бак изобрел недорогую, компактную и автономную систему связи под
водой. Это было не первое устройство, позволяющее ныряльщикам разговаривать
друг с другом при погружении, - Бак не питал иллюзий на сей счет, - но все
известные системы имели два крупных недостатка: переговоры приходилось
вести через приемопередающее устройство на поверхности, через лодку или
специальную платформу, и стоила такая аппаратура несколько тысяч долларов,
что ограничивало ее применение в коммерческих или научных целях. С помощью
системы Бака двое или трое ныряльщиков, так же, впрочем, как пятеро или
десятеро, могли прямо обращаться друг к другу, как на селекторном
совещании, а себестоимость должна была составить меньше двухсот долларов за
один прибор. Спортсмен-подводник в среднем тратит на снаряжение более
тысячи, поэтому еще две сотни - особенно на нечто столь необычное,
привлекательное и способное в определенных случаях спасти жизнь -
становились мелочью.
Бак так много раз проверял свои выкладки, что теперь числа были словно
выжжены в мозгу: только в Штатах, по оценке, насчитывалось четыре миллиона
аквалангистов; при серийном производстве себестоимость системы составит
половину теперешней, плюс еще пятьдесят зеленых на распространение и
рекламу. Если его фирма будет достаточно агрессивна на рынке, то есть
реализует изделия за двести процентов себестоимости и продаст их четверти
американских подводников, а Бак как создатель получит десять процентов с
оборота, то он будет выглядеть на тридцать миллионов долларов.
И все благодаря случайному открытию... Нет, неправда, после десяти лет
возни с видео- и аудиотехникой в отцовском гараже Бак не верил в
случайность. Но в любом случае, все сводилось к отысканию нового сочетания
проводов, транзисторов и реле.
Все, что требовалось теперь, - сделать для тех парней, которые летели
из Орегона, приличный трехминутный фильм с совершенной записью
непринужденных переговоров между ним и Брайаном в открытом море на
расстоянии пятидесяти или ста футов. А если и это ребят не убедит - что ж,
он выйдет сюда с ними, и пусть пробуют сами. Вот еще замечательное
достоинство новой системы: она настолько проста, что ею может пользоваться
любой. Даже его брат.
- Баки! - Брайан вылетел из воды и ухватился за низкий фальшборт на
корме лодки. - Там внизу гроб!
Несколько мгновений Бак осмысливал сказанное братом, потом отрезал:
- Не вешай лапшу на уши, Брайан... Двинули дальше.
- Клянусь тебе! Либо гроб, либо сундук с сокровищами. Спустись
посмотреть.
- Брайан... Мы здесь ныряли тысячу раз. Тут есть старые рыбачьи лодки,
обломки автомашин, баржа, гора бочек и "Элен Джей". И никаких долбаных
гробов! Никаких сундуков с сокровищами. Потом, ты и наверху-то никогда не
видел сундуков с сокровищами, так откуда ты знаешь...
- А тут есть. Баки. И здоровый... Сделан, похоже, из бронзы.
Брайан был медлителен, но избытком воображения не отличался - он
никогда ничего не выдумывал. Если внизу лежал большой сундук с каким-то
содержимым...
- Может быть, этот шторм... - задумчиво проговорил Бак.
- Я тоже так подумал. Вероятно, он его вытащил. Бак протянул руку и
помог Брайану подняться на борт.
- Давай посмотрим, - предложил он.
Бак подготовил шлемы, подключил систему Брайана и напомнил ему, как
промывать маску. Затем поместил в футляр видеокамеру, прикрепил штатив с
двумя 250-ваттными лампами - для страховки, если в воде окажется
недостаточно светло, либо просто для дополнительной подсветки - и
присоединил к собственному шлему. Несколько кадров Бак истратил, снимая
себя с Брайаном в лодке, потом посмотрел отснятое через видеоискатель,
чтобы убедиться, что все работает нормально. Картинка получилась отличной,
звук - превосходным.
Они сели на борта лодки, а затем, по взмаху, попадали в воду.
Бак спускался первым, работая ластами так усердно, как только мог, и
придерживаясь за кабель свободной рукой. Вода была темная, и в какое-то
мгновение Бак ощутил себя подвешенным в зеленом тумане, не в состоянии
разглядеть ни поверхность, ни дно. Сжав кабель, он прекратил погружение.
- Ты проверил глубину? - Слова Бака гулко отдавались в шлеме.
- Я до конца не опускался, - ответил Брайан, находившийся на несколько
футов выше по кабелю. - Просто погружался, пока как следует не разглядел.
Бак слышал каждое слово Брайана так отчетливо, словно они с братом
стояли рядом на открытом воздухе.
- Ну разве не сказка, как эта штука звучит? - спросил он.
- Сейчас ты на пятидесяти, - отозвался Брайан. - Спустись еще на
десять футов, ну, может, на двадцать.
Бак сделал выдох и заработал ногами, держа камеру перед собой.
Сначала он увидел только какую-то желто-зеленую кляксу в зеленой мгле;
при сближении пятно обрело форму правильного прямоугольника, по крайней
мере восьми, если не десяти, футов длиной, примерно четырех в ширину и
четырех - в высоту. Оказавшись в десяти футах над ним, Бак поймал
прямоугольник в рамку видоискателя, включил подсветку и медленно сделал
круг, снимая в движении.
Он услышал слова Брайана:
- Если они выставили буй, должно быть, что-то стоящее.
- Они не выставили буй, просто зацепились. Видишь - снизу торчит
какой-то датчик, между скалой и этой штуковиной. - Бак подплыл ближе. -
Думаю, они даже не знают, на что наткнулись.
- Тогда это действительно может быть что-то стоящее.
- Может... А может - кусок дерьма. Просто бронзовый ящик, который
кто-то выбросил за борт.
- Зачем? Бронзу можно неплохо продать.
- Затем, что люди - кретины, - заметил Бак. - В любом случае, пока не
откроем - не узнаем.
- Ты хочешь открыть его?
- Подумай о пленке, Брайан. Если даже ребята из Орегона нас пошлют, у
нас будет пленка. Первые парни, открывающие давно потерянный бронзовый
ящик. Точно тебе говорю, мы можем ее продать в "Новости своими глазами"
за... Кто знает, сколько удастся заработать?
- А если там труп? Это будет не...
- Нет там трупа, разве только самого Кинг-Конга. Посмотри, какие у
этой чертовой штуковины размеры. Она, должно быть, свалилась с парохода,
может, действительно что-то ценное, иначе зачем хранить в бронзовом
контейнере. - Бак выключил камеру и медленно опустился на песчаное дно. Он
устроился поудобней, проверил подсветку и фокусировку объектива. - Хорошо,
Брайан, опускайся и сядь на него - я тебя сниму, чтобы было видно, какой он
здоровый.
- Не знаю...
Бак медленно работал ластами, чтобы удержаться в положении на шесть
или восемь футов выше ящика.
- Давай, Брайан... Или ты не хочешь прославиться?
14
Давление в закрытом ящике оставалось постоянным, но в окружающем
электромагнитном поле что-то переменилось. Существо это чувствовало. Рядом
была жизнь - немалого размера и веса.
Потом раздался звук - хотя существо различало его не как звук, а
только как ничтожное сжатие барабанных перепонок по бокам головы.
Потом звук прекратился.
Существо зверски проголодалось. Когда оно израсходовало все
питательные вещества, получаемые из еды, добытой в чуждом, угрожающем
внешнем мире, пришлось покинуть контейнер и начать охоту.
Оказалось, что еды поблизости не было. Существо всплыло в поисках
бессчетных мелких животных, которых привыкло есть, но не нашло их.
Озадаченное, существо плавало вверх и вниз водяного столба, отыскивая
что-нибудь живое - любую жизнь, пригодную в пищу.
Существо видело живых тварей, но они оказались слишком быстры,
осторожны и увертливы. Раз или два оно начинало преследование, однако
поймать их не смогло.
Все более отчаиваясь, существо под воздействием сигналов,
воспринимавшихся им лишь как знак потребности, отплыло чуть дальше от
контейнера.
Оно нашло немного еды, едва хватившей на поддержание жизни.
Над ним появилось вдруг какое-то маленькое животное, бьющееся в
страхе; существо схватило его, утащило вниз и сожрало, собирая
неудобоваримые части - мех и хрящи - в углу рта, как жвачку, а затем
выплевывая.
Потом появилось животное побольше, размером почти с само существо, не
поблизости, а на поверхности волы: существо схватило его снизу, утопило и
попыталось съесть. Но животное оказалось слишком крупным, чтобы сделать это
сразу, и несъеденная часть уплыла. Существо преследовало остатки туши, пока
волна не выбросила их из воды, за пределы досягаемости.
Потом еще что-то живое, медленное и неуклюжее, свалилось в воду в
пределах досягаемости, но ускользнуло.
Заложенная программа сообщила существу, что вскоре ему придется
охотиться, и успешно охотиться, или оно наверняка прекратит свое бытие.
Сейчас оно знало: рядом - нечто живое. Существо должно это съесть.
15
- Оседлай ящик как лошадь, - сказал Бак.
- Не могу, он слишком широкий.
- Тогда сядь боком. Позируй. Представь, что снимаешься для "Плейгёрл".
Неуверенно, со страхом, Брайан свесил ноги с контейнера. Чтобы
удержать равновесие в подводном течении, одной рукой он ухватился за
толстый черный кабель, уходивший к поверхности.
"Он трясется от ужаса, - подумал Бак, глядя на Брайана в видоискатель.
- Еще минута, и он рванет к лодке". Чтобы отвлечь брата, Бак задал вопрос:
- Как у тебя с воздухом?
Брайан дотянулся до своего счетчика, поднес к маске:
- Сто пятьдесят. Сколько мы уже здесь?
- В любом случае нам нужно еще десять - пятнадцать минут.
Брайан наклонился над краем контейнера и провел рукой по срезу крышки.
- Как ты собираешься открывать эту штуку? - спросил он. - Нигде не
видно никакого замка.
- Будет нужно, поднимемся и возьмем монтировку.
- А если там внутри что-то живое? Образец какой-нибудь.
Бак засмеялся:
- Этот ящик лежит здесь уже, наверное, годы. Что там может быть живым?
- Он закончил съемку, выключил камеру и отпустил ее: камера повисла на
ремне, застегнутом на запястье. - Ну, поглядим, сможем ли мы разгрызть этот
леденчик.
Брайан соскользнул с контейнера на дно, ласты хлопнули по мелкому
песку, подняв облако ила. Он увидел, как в облаке что-то взлетело и
опустилось в нескольких футах дальше.
- Что это? - осведомился он.
- Что ты там заметил? - спросил Бак, медленно приближаясь к Брайану.
Брайан стал на колени и пошарил рукой по песку, пока не коснулся
чего-то твердого. Он поднял предмет и осмотрел.
- Кость, - сказал он.
- Что еще за кость?
Брайан протянул брату кривую кость длиной примерно в пять дюймов.
- Похоже на ребро. Не знаю чье.
- По размеру что-то вроде собаки.
- А что здесь делать собачьей кости?
- Черт ее знает, - ответил Бак. - Посмотрим, нет ли там других.
Он опустился рядом с Брайаном, и они начали копать вместе.
Существо почувствовало слабые звуки поблизости в песке.
Добыча.
Оно потянулось к кнопке запора, нажало на нее. Крышка начала медленно
подниматься.
- Посмотри, - сказал Бак. - Челюсть. Это точно собака, и кто-то ее
съел. - Он протянул челюсть, показывая царапины на кости: - Следы зубов.
Бак увидел в пепельно-сером иле что-то темное и потянулся туда.
Находка оказалась круглой, черного цвета и твердой, размером примерно со
сливу. Он провел по непонятному предмету пальцем в одном направлении, потом
в другом.
- Черт побери, Брайан... Шарик из шерсти... Вроде тех, что сблевывают
кошки.
Бак поднялся на ноги и шагнул назад.
- Два кадра, Брайан, и пойдем, - произнес он. - Держи кости и шарик.
Можешь возвращаться на лодку, если хочешь, а я открою ящик.
Существо выплыло из контейнера и опустилось на песок. Поскольку в теле
не имелось воздушных объемов, оно обладало не невесомостью в воде, а
отрицательной плавучестью - тонуло. Но поскольку, как у всех его сородичей,
более девяноста процентов химического состава тела приходилось на воду, вес
его в воде составлял лишь несколько фунтов. Существо могло зависать, почти
не затрачивая усилий, а благодаря перепонкам на конечностях очень быстро
плавало - практически летело в воде.
Теперь оно оттолкнулось от дна и направилось к одному из углов
контейнера.
Бак поймал отличный кадр. Брайан полностью заполнял рамку, стоя на
коленях, держа в одной руке пару костей, а в другой - шарик из шерсти; все
выглядело очень контрастно на фоне светлого песка. Бак нажал кнопку
"Запись".
- Отлично сработано, Брайан, - заметил он, - А теперь улыбнись, как в
рекламном ролике.
Ему было видно, как Брайан, стараясь улыбаться, поднял взгляд на
камеру.
Внезапно глаза Брайана расширились, он все уронил и закричал.
- Брайан! - воскликнул Бак. - Что за черт!
Животных было два, а не одно. Крупные, медлительные - и близко.
Существо поднялось со дна и бросилось вперед, работая, как дельфин
хвостом, задними конечностями. Короткое расстояние оно преодолело меньше
чем за секунду.
Откуда-то из глубины оцепеневшего мозга пришло воспоминание об этих
созданиях, что-то знакомое; а с воспоминанием пришло ощущение цели: его
задача - убивать их.
При том, что существо было очень голодно, при том, что оно насытилось
бы одним, программа требовала убить двоих.
Существо дотянулось до первого и вонзило когти в мягкую плоть.
Брайан откинулся на песке назад и, словно парализованный, смотрел, как
кровавое облако - темно-зеленое на такой глубине - извергается из сонной
артерии Бака. Ноги Бака дернулись, поднимая тучу ила, а руки начали
безвольно всплывать.
Брайан не видел, кто схватил брата, но нападающий был большого
размера, беловатого цвета и появился откуда-то со стороны бронзового
контейнера.
Сквозь мрак он видел серебряные вспышки, раз за разом рвавшие горло
Бака, пока голова не повисла на одних костях и сухожилиях.
Брайан начал отползать назад, но потом понял, что безопасность лежит
не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости; он оттолкнулся от дна и
рванулся вверх, судорожно нащупывая черный кабель в резиновой изоляции,
связанный с буем на поверхности. Найдя кабель, Брайан потянулся вдоль него.
Но кабель провис в отливном течении, а вес Брайана только усиливал
провисание; вместо того чтобы подтягиваться вверх, он тянул кабель вниз.
Освобожденный от напряжения сверху, датчик, который зацепился за контейнер
снизу, высвободился и повлекся по песку. Лодка на поверхности теперь
дрейфовала, ничем не удерживаемая, таща за собой датчик и Брайана.
Брайан посмотрел вниз и увидел, как тело Бака, все еще кровоточащее,
опускается на песок.
Затем нападавший повернулся к Брайану.
У него были глаза - молочно-белые, почти бесцветные.
Существо взвилось с песка подобно ракете. Казалось, оно летит к
Брайану.
Все еще работая ногами и подтягиваясь одной рукой, он потянулся за
пристегнутым к голени ножом. Пальцы заскребли по резиновому
кольцу-застежке, удерживающему нож в ножнах. Оно растянулось, снова
сжалось, опять растянулось и соскочило. Брайан выдернул нож из чехла.
Существо продолжало набирать высоту, как дельфин хвостом, двигая
ногами, не издавая ни звука, не выпуская пузырьков воздуха. На Брайана
нацелились когти - десять когтей, искривленных, как маленькие косы.
Брайан посмотрел вверх - до поверхности оставалось недалеко, он уже
видел солнце. Блистающие лучи пронзали зеленую воду.
Потом он глянул вниз: существо находилось под ним. В раскрытом рту
лучи света высветили ряды треугольных зубов, засверкавших, как серебряные
звезды.
Брайан закричал в шлем:
- Нет!
Но услышать его было некому. Когти вонзились Брайану в щиколотку,
раздирая плоть и утаскивая его вниз.
Он поднял нож и не глядя махнул им. Что-то впилось Брайану в запястье,
и стальные шипы разрезали ему вены и сухожилия. Нож отлетел в сторону.
Брайан отпустил кабель, чтобы отмахнуться другой рукой, но ее тоже
схватили; руки оказались широко разведены, а голова откинута назад.
Он пытался закричать, но едва открыл рот, как что-то, оглушая, ударило
в маску.
Потом он ощутил зубы на своем горле.
Последнее, что видел Брайан, - облако его собственной крови,
клубящееся в лучах желтого солнца, - оранжевый туман.
Существо почувствовало, что этот зверь мертв. Оно удерживало его
когтями и зубами и опускалось с добычей по спирали в медленном танце
смерти.
Оказавшись на дне, существо потащило добычу к тому месту, где на песке
лежал тот, второй, перекатываясь в подводном течении туда и обратно. А
затем начало питаться.
Маленькую лодку на поверхности настигла приливная волна. Лодка быстро
перемещалась, беспорядочно вертясь и описывая ленивые круги, потому что ее
тормозил тяжелый кабель в резиновой изоляции, свисавший с носа.
Ненадолго лодка села на мель, наскочив на подводный риф, но волной от
далекого судна ее мягко подняло, перенесло через скалу и подтолкнуло по
направлению к берегу.
16
Чейс нацелился носом "Уэйлера" на свободный причал в одном из плавучих
доков перед крошечным яхт-клубом на западной окраине городка. Он не состоял
членом клуба: не играл в теннис, не гонял под парусом и не носил пастельных
тонов брюки с эмблемой-уткой - но знал большинство членов клуба на
протяжении десятилетий, со многими из них дружил, и они никогда не
отказывали ему в стоянке у крытых причалов клуба.
Вода в этот рассветный час была неподвижна как стекло, словно дневной
бриз пока не решил, в каком направлении дуть. Морские птицы еще не вылетели
на кормежку, и косяки рыбьей молоди лишь едва рябили поверхность, бесцельно
бродя между заякоренных яхт.
Чейс перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение, потом
повернул ключ зажигания, выключая двигатель; нос лодки бесшумно вошел в
док. Макс стоял на баке, готовый оттолкнуться от причала, и Чейс сказал
себе: "Не раскрывай рот. Не проси его снова быть осторожным, чтобы пальцы
не расплющило между лодкой и причалом: не повторяй ему, чтобы удерживал
равновесие и не вывалился за борт". Макс опустился на колени, нагнулся и
четко отбился от причала, спрыгнул на настил с носовым фалинем и
пришвартовал лодку к кнехту словно профессионал.
Чейс ничего не сказал, когда его сын пришвартовался кормовым фалинем,
не поблагодарил Макса и даже не кивнул, отмечая хорошо сделанную работу. Но
себя он поздравил, увидев у Макса легкую гордую улыбку, - Саймон понял, что
осваивает кое-что не менее трудное, чем наука быть родителем: он учился,
когда и как прекращать быть родителем.
Он передал Максу рюкзак и поднялся на причал; они пошли к автостоянке.
В отдалении кричала одинокая чайка, а где-то в городке лаяла собака.
Самым громким звуком, который они слышали помимо этих, был шелест покрытой
росой травы под ногами.
Затем над верхушками деревьев проплыл размытый звон церковного
колокола, отсчитавшего шесть ударов.
- Шесть часов, - произнес Макс, оглядываясь вокруг и словно что-то для
себя открывая. - Я никогда еще не вставал раньше шести. Никогда. Во всяком
случае, не помню такого.
- В это время суток, - заметил Чейс, - все вокруг новое и чистое. Это
- время поверить в удачу.
- Мне нужно было раньше приехать к тебе. - Макс хотел продолжить,
заколебался, собрался с духом и спросил: - У тебя трудности с деньгами, да?
Можешь даже потерять остров?
- Только не в шесть утра, - улыбнулся Чейс. - В шесть часов утра
невозможно беспокоиться о деньгах.
Они вышли к стоянке, и Чейс, опираясь о стену клубного домика, размял
икры и бедра, а Макс расстегнул рюкзак и высыпал на тротуар свою амуницию.
В первые дни после приезда Макса Саймон продолжал бегать один,
автоматически просыпаясь, как всегда, в пять или в пять тридцать и делая по
острову шесть кругов, то есть что-то около двух миль. Он принимал душ,
брился, одевался, ел и уже сидел за письменным столом или был занят в
лаборатории, когда Макс - в восемь или девять утра - поднимался с постели,
хмурый и необщительный до тех пор, пока госпожа Бикслер не насыщала его
углеводами и белками.
Вечером накануне Макс без всякого очевидного повода спросил, не может
ли он утром присоединиться к отцу.
- Конечно, - ответил Чейс. - А что случилось?
- Я не хочу ничего упустить.
- Что тут упускать? Ты просто бежишь, пыхтишь и отдуваешься.
- А потом отлично себя чувствуешь, да?
- В хорошие дни - да. Получаешь бета-эндорфины и прекрасно себя
чувствуешь.
- Тогда я хочу с тобой, - сказал Макс. Чейс не стал отговаривать
мальчика; он вдруг понял с невыразимым счастьем, о чем на самом деле
говорит Макс: у него есть месяц, чтобы побыть с отцом, и, возможно, не
сознавая того, он хочет многое узнать, найти ответы и решить загадки о
самом себе. Тридцать дней, чтобы наверстать восемь лет. Как археолог,
откапывающий ключи к жизни ушедших народов, Макс решил соскрести
многолетние наслоения и выяснить, кто он и откуда такой взялся.
Единственная загвоздка состояла в том, что Макс не хотел именно
бегать, а хотел кататься на роликовых коньках, поскольку тренер по хоккею
считал это лучшим способом улучшить технику катания - тогда Макс смог бы в
будущую зиму попробовать выступать за школьную хоккейную команду. Значит,
им нужно было отправляться в город - на острове Оспри не было
асфальтированных дорожек и, соответственно, отрезка длиной больше пяти
футов для катания на роликах.
Чейс подумал, не нажать ли на Макса, чтобы тот бегал с ним по острову:
расходовать бензин на поиски асфальтированной поверхности вместо бега по
живой траве и скалам казалось чем-то вроде морального разложения. Но,
мысленно сформулировав свое предложение, он почувствовал, что его слова
прозвучат не лучше благочестивого нытья.
В результате на восходе они взяли "Уэйлер" и отправились в Уотерборо.
Когда они летели по воде, Чейс ощутил неясное беспокойство. Что-то
было нехорошо... Пропало или не на месте... Просто неправильно. Он не
понимал - что, но ощущение осталось, зацепилось где-то в мозгу.
Буй. Вот в чем дело. Тот, который они с Длинным выставили накануне,
чтобы отметить местонахождение датчика. Они намеревались вернуться и
поднять его, но для ремонта компрессора требовалось доставить деталь из
Нью-Лондона, и у них до сих пор не было воздуха. Они занялись другими
делами - в конце концов, датчик никуда не уйдет.
Но где же буй? Чейс должен был бы заметить его на подходе к мысу
Напатри, но не заметил, а теперь они миновали мыс, и оглянувшегося на
восток Чейса ослепили лучи восходящего солнца.
Он перестал об этом думать. Буй наверняка остался там, найдется на
обратном пути.
Чейс кончил разминаться и изображал занятость; затягивая двойные узлы
на кроссовках и приседая, он смотрел, как Макс надевает свою сложную
экипировку: щитки на локтях и на коленях, каску и наконец высокие
шнурованные ботинки на желтых резиновых колесиках. Мальчик выглядел как
робот из второсортных боевиков.
- Это все безопасно, да? - спросил Чейс.
- Конечно.
- А щитки зачем?
- Ну... Иногда трудновато остановиться.
- Ты, значит, как неуправляемый поезд, - усмехнулся Чейс. - Хорошо,
самоубийца, вперед.
- Куда?
- Ты еще не видел городок, - Чейс показал направление. - Сделаем круг:
по Бич-стрит до мыса, сюда вернемся по Оук-стрит. Это побольше мили. Если
ты еще не свалишься, можем смотаться до шоссе номер один и назад.
- О'кей.
Макс выпрямился, стоя на траве, шатающийся, как новорожденный
жеребенок, и доковылял до асфальта. На первом шаге по твердой поверхности
нога скользнула, мальчик качнулся, судорожно замахал руками, приседая и
изгибаясь, но удержал равновесие. Неуверенно улыбнувшись, Макс признался:
- Малость заржавел.
- И это спорт? - воскликнул Чейс с деланным испугом. - Бог мой, может,
после завтрака нам стоит сыграть партию-другую в "русскую рулетку".
- Ты лучше посмотри, - ответил Макс, наклонился вперед, оттолкнулся
ногой, сделал пару длинных, накатывающих шагов, раскинул руки и, на глазах
у изумленного Чейса, описал широкий изящный круг по автостоянке. Затем
победно ткнул вверх кулаком и выкатился на трассу, ведущую в город.
Чейс хотел предупредить о движении на дорогах, о пешеходах - о всех
тех опасностях, которыми грозит слишком быстрое взросление, - но
воздержался. Просто несколько раз глубоко вдохнул и побежал.
Поднимаясь на пологий холм перед городом, Саймон ощутил аромат булочек
с корицей и поджариваемой грудинки, доносившийся из двух ресторанов на
Бич-стрит, где кормили рабочих утренних смен компании "Электрик боут".
Движения в такую раннюю пору еще не было, и он побежал посреди
Бич-стрит, приветствуя взмахом руки Салли, раскладывавшую овощи у входа на
городской рынок, Лестера, сгружавшего ящики с пивом с грузовика у служебной
двери своего винного магазина, и Эрла, торговавшего газетами, журналами,
сигаретами, жевательной резинкой и дешевыми книжками все с того же
прилавка, с какого торговал задолго до рождения Чейса.
Все махали в ответ и находили для него пару слов. Саймон вдруг
пожалел, что не попадает в город чаще. Это был родной дом, населенный
людьми, и Чейс подумал, не становится ли его страсть к острову нездоровой,
превращая в отшельника.
Он миновал площадь Ветеранов и старое здание банка, где по-прежнему
было выставлено изодранное знамя, развевавшееся на мысу, когда англичане в
злобном капризе обстреляли Уотерборо во время войны тысяча восемьсот
двенадцатого года.
На самом мысу Чейс встретился с Максом, и несколько мгновений они
смотрели на восход, а потом повернули назад. Макс двигался перед отцом
зигзагами, как тральщик; они бежали по узким боковым улочкам, пока
последние не вывели их на Оук-стрит с ее величественными жилищами
капитанов, построенными в славные времена китобойного промысла.
Оук-стрит была широкой, прямой, открытой и пустой.
- Я побегу быстрее, - крикнул Макс. - Увидимся в клубе.
- Давай. Только будь...
Но Макс уже убежал, размахивая руками, с опущенной головой и согнутой
спиной; резиновые колеса с жужжанием катили по щебенке.
Чейс прибавил ходу вслед за ним - скорее тренировки ради, не
рассчитывая всерьез удержать ту же скорость, что у мальчика, - но через два
квартала выдохся и перешел на бег в своем обычном темпе.
Макс оторвался на квартал, затем на два, а потом стал просто темным
пятном, стремительно удаляющимся по тенистым улицам.
И тут Чейс увидел девочку. Она вышла из дверей дома и повернулась,
чтобы закрыть их, пересекла тротуар - глядя не на улицу, а в свою сумку - и
шагнула на мостовую.
Он закричал, но крик унесло ветром. Макс, вероятно, так ее и не
заметил, потому что катился с опущенной головой, и наверняка не услышал,
потому что подшлемник каски плотно закрывал уши.
Чейс увидел, как девочка дернула вдруг головой; сумка выпала у нее из
рук, а руки потянулись к лицу.
Макс в этот момент, должно быть, почувствовал ее, каким-то образом
ощутил ее присутствие, так как рывком выпрямился и попытался свернуть
вправо. Он зацепился одной ногой за другую, или они у него заплелись - во
всяком случае, ноги резко остановились, а тело полетело вперед. Описывая
рукой круг, он ударил девочку и развернул ее к стоящему рядом автомобилю.
Стукнувшись о машину, девочка повалилась на дорогу во взметнувшемся облаке
голубой хлопчатобумажной юбки.
Чейс наблюдал, как Макс летел доли секунды в затяжном, медленном
движении, а потом упал, как подстреленная птица, ударившись о землю сначала
коленями, потом локтями и наконец головой. Кувырнувшись через голову,
мальчик застыл в неподвижности.
Чейс набрал спринтерскую скорость. В голове у него крутились проклятия
и мольбы, дыхание прерывалось.
Он увидел, как девочка ухватилась за бампер машины и встала, подошла к
Максу, опустилась на колени и коснулась его лица. Макс сел, они поглядели
друг на друга; Макс что-то сказал, девочка покачала головой.
Потом девочка посмотрела в сторону Чейса, заметила его, вскочила,
схватила сумку, последний раз взглянула на Макса и исчезла в аллее меж двух
домов.
Когда Саймон добежал до сына, девочки уже не было. Макс стоял на
четвереньках. Он протянул руку, и Чейс помог мальчику встать, обнимая его
за пояс, чтобы успокоить.
- Ты в порядке?
- Конечно. - Макс с трудом улыбнулся. - Вот зачем нужны щитки.
Он показал на колени, и Чейс увидел, что ткань на щитках разодрана.
- А что с девочкой?
- Все отлично... Просто испугалась.
- Она тебе это сказала?
- Нет... Не говорила. - Макс нахмурился, словно не был уверен в том,
что сказала девочка.
- Откуда же ты знаешь, что с ней все в порядке?
- Не знаю... Просто так думаю.
- Макс... - Чейс почувствовал, что начинает злиться, и напрягся, чтобы
не распускать язык. - Слушай, ты сбил ребенка. Может быть, она ранена и
сама не знает об этом. Может, она как раз сейчас ищет врача.
- Нет, - решительно заявил Макс.
- А почему она убежала?
- Не знаю.
- Что сказала?
- Ничего.
- Что значит "ничего"? Что-то она должна была сказать. "Все о'кей",
например, или "Как ты?", или "Почему не смотришь, куда едешь?".
- Нет, - ответил Макс, - она ни слова не сказала. Подошла, я говорю:
"Пожалуйста, прости меня. Как ты?", а она только тронула мне лицо и
улыбнулась. Но это было, словно она говорила, как будто у меня в голове
звучали слова.
- Какие?
- Я не уверен, может, это были не слова, скорее какие-то ощущения...
Что-то вроде "Не беспокойся" и "Я рада, что ты не ранен". - Макс умолк. -
Потом она увидела тебя и убежала.
- Господи, мы даже не знаем, кто она такая. Я не наметил, из какого
дома она вышла. - Чейс посмотрел вдоль аллеи, словно надеясь увидеть
девочку, но аллея оставалась пустой. Потом снова повернулся к Максу. - Ну,
- сказал он, показывая на коньки, - ты не собираешься снять эти штуки и
вернуться в клуб без них?
- Нет, у меня все отлично, пошли. Это все из-за шлема, вот в чем дело.
Я ее не слышал.
- Держись тогда ко мне поближе. Я буду твоими глазами и ушами.
- Точно, - ответил Макс. - Я буду кружить рядом с тобой, как будто ты
защитник. Чейс улыбнулся:
- Отлично, у нас есть шанс попасть в реанимации в одну палату.
Он побежал дальше.
Когда они добрались до конца улицы, Саймону пришлось выбирать: они
могли продолжить путь до клуба, сесть в лодку и вернуться на остров либо
еще некоторое время побегать, покружить по боковым улочкам восточной части
города.
Пританцовывая, он посмотрел на Макса, вполне довольного, катившегося
спиной вперед, представляя, будто удерживает шайбу воображаемой хоккейной
клюшкой. Чейс решил, что мальчик действительно невредим, и можно еще
потренироваться. Поэтому он свернул с Оук-стрит и побежал по направлению к
большому зданию из красного кирпича - некогда городской школе, а теперь
многоквартирному дому.
Улица упиралась в невысокую кирпичную стену рядом с красным зданием.
Обычно Чейс разворачивался за несколько ярдов до конца тупика, но сейчас он
заметил в расстилавшемся впереди заливе стаю кормящихся крачек: солнце
освещало их белые перья, а капли воды, когда птицы ныряли, блестели, словно
брызги алмазов. Он продолжал двигаться к стене, показывая на крачек Максу,
который пролетел рядом и, сделав круг, остановился.
Минуту они смотрели на крачек, потом уже было повернули назад, и тут
Чейс увидел что-то в скалах на самой кромке воды. Он остановился.
- Что там? - заинтересовался Макс.
- Не знаю.
Чейс снова взглянул на берег, внимательно рассматривая узкую полосу
гальки и валунов. Макс перегнулся через стену рядом с ним:
- Куда ты смотришь?
- Вон, рядом с той кучей водорослей, - показал Чейс. Волна подняла
клубок водорослей и перенесла его на пару футов ближе к берегу.
- Па! - закричал Макс. - Это рука!
17
Пальцы были сжаты в кулак, словно тот, кому они принадлежали, пытался
куда-то карабкаться, или за что-то цепляться, или отбивался от чего-то в то
самое мгновение, когда его настигла смерть.
- Оставайся здесь, - приказал Чейс, подтягиваясь на стену; он
перекинул на другую сторону ноги и спрыгнул на прибрежную гальку.
- Ну, па... - Макс уже начал расшнуровывать роликовые коньки.
- Оставайся здесь!
Направившись к спутанным водорослям, Чейс на ходу пытался вспомнить,
не слышал ли он о чьем-нибудь исчезновении. Потом подумал, какое требуется
время, чтобы утонувшее тело снова поднялось на поверхность. Это случается,
он знал: в трупе образуются газы, и, когда они расширяются, тело всплывает.
Куча водорослей оказалась очень большой, она далеко вытянулась по
суше. Чейс не хотел касаться обнаруженной руки - может, кроме нее ничего не
было, а может, было еще что-то, но настолько сгнившее, что распадается на
части, - поэтому он воспользовался кроссовкой, чтобы оттолкнуть в сторону
упругие стебли водорослей.
Теперь он увидел голову и то, что осталось от лица. Чейс почувствовал,
как глубоко в горле закипает желчь и наполняет рот. Он упал на колени,
кашляя и отплевываясь.
Кожа трупа была серо-белой; глаза, уши и губы отсутствовали. Водоросли
опутывали еще часть тела, в котором не осталось ни капли крови, - просто
куски белой плоти, перехваченной полосками неопренового гидрокостюма.
- Вызови полицию, - обратился Чейс к сыну. - Пройди по Бич-стрит, в
агентство новостей, и попроси Эрла вызвать полицию.
- А кто... Кто это?
- Я не знаю.
- Что с ним случилось?
- Двигай! - велел Чейс и почти немедленно услышал стук роликов Макса
по мостовой.
Когда Чейс решил, что может снова взглянуть, не рискуя, что его
стошнит, он осторожно придвинулся поближе. Лицо узнать было невозможно, но
в руке чудилось что-то знакомое.
Часы. Часы на запястье руки с окоченевшими пальцами относились к той
категории часов для подводного плавания, которые разве что не выжимают
носки после стирки: показывают время во всех поясах планеты, время,
проведенное на глубине, оставшееся время и фазы луны. Часы человека,
чокнутого на технических фокусах, и Чейс видел их раньше. Но где?
Вдруг он вспомнил: в "Пиломатериалах Уотерборо", на руке, державшей
банку краски. Чейс запомнил их, потому что владелец настойчиво объяснял все
функции часов и посоветовал, где такие заказать.
Бак Беллами. Неужели это все, что осталось от Бака Беллами? Но почему?
Бак - опытный моряк, имевший удостоверение аквалангиста, а в выпускных
классах школы он успешно участвовал в соревнованиях по плаванию.
Бак погружался, об этом свидетельствовал гидрокостюм. Что могло его
убить? Может быть, он взял плохой воздух - иногда люди беспечны, наполняя
баллоны, - и отравился угарным газом. Может, с ним случился сердечный
приступ, или разбил паралич, или его изрубил лодочный винт, или... Бог
весть.
Чейс отодвинул водоросли дальше в сторону и увидел вторую руку. Мяса
между локтем и плечом не осталось, а в верхней части кости видны были
глубокие щербины, словно небольшая акула или другая крупная рыба ухватилась
за руку, трепала ее и глодала, как собака, которой досталась слишком
огромная кость, чтобы разгрызть.
На ремне, застегнутом вокруг запястья, висел стальной футляр с
видеокамерой.
- Нет, это ты скажи мне, Саймон, - потребовал начальник полиции Роланд
Гибсон. - Акулий эксперт - ты. Какая акула могла это сделать?
- Никакая, - признался Чейс. - Никакая из известных мне. Или обитающих
здесь.
Они сидели в кабинете Гибсона в здании местного отдела полиции на
шоссе ь1. Сделанные "поляроидом" снимки останков Бака Беллами рассыпались
по столу Гибсона, а видеокамера Бака была подключена к телевизору в книжной
стенке.
Полицейская машина приехала через пять минут, "скорая" - еще через
несколько, а к тому времени, когда тело сфотографировали, упаковали в мешок
и забрали на медицинскую экспертизу в Нью-Лондон, у кирпичной стенки
собралась небольшая толпа.
По просьбе Гибсона Чейс с Максом поехали в здание отдела полиции и
оставили официальные показания. Теперь Макс сидел в коридоре, пока Чейс и
Гибсон вели разговор.
- Прекрасно, Саймон, - сказал Гибсон. - Сначала ты говоришь мне, что
это похоже на нападение акулы, а потом заявляешь, что здесь нет акул,
которые нападают на людей.
- Я не говорил, Ролли, что на него напала акула, я сказал, похоже,
будто его могла грызть акула... когда Бак уже был мертв.
- Почему ты так думаешь?
- Акулы редко нападают на людей, и здесь такого никогда не случалось.
Больше шансов, что человека убьет дикий кот или домашняя свинья, чем акула.
Помимо прочего, в этих водах чертовски мало опасных акул. Песчаные акулы
кормятся у дна, они никогда не преследуют пловцов, не говоря уже об
аквалангистах, но могут обглодать мертвое тело на дне. Мако редки, они
одиночки, живут в глубокой воде и преследуют океаническую рыбу - тунца и
каранксов. Шансы, что мако забредет на мелководье, особенно в такую мутную
воду, как у нас, - один на миллион. Теоретически возможна сельдевая акула;
она может гнаться за человеком, если из него течет кровь, а если их стая,
то жертву разорвут в клочья. Но мы бы видели следы: отметины от укусов ни с
чем не спутаешь.
- А как насчет белых акул? Ты сам мне говорил, они тут есть.
- Бывают, - бросил Чейс, не желая рассказывать Гибсону о большой
белой, которую они с Длинным пометили только на прошлой неделе. Меньше
всего ему хотелось массовой вендетты против белых акул со стороны армады
кровожадных суперменов. - Но редко... Почти никогда. И, черт побери, если
бы большая белая акула собралась съесть Бака, она бы его съела. Хватит.
Если бы она по ошибке погналась за ним, например приняв за тюленя, -
аквалангисты в гидрокостюмах, находящиеся на поверхности, вызывают у акул
ассоциации с тюленями, - она, возможно, перерезала бы Бака пополам. Мы
могли найти вторую половину или нет, но раз мы что-то нашли, то были бы
видны совершенно определенные следы укуса - большие, страшные полукружия.
Уж конечно мы не нашли бы его с вырванным горлом и выгрызенными тут и там
кусками мяса, словно его подали к столу на банкете.
Гибсон помолчал, потом сказал:
- Думаю, нам придется ждать результаты медицинской экспертизы. Может,
как ты сказал, Бак просто умер. С людьми это случается.
В дверь постучали, в комнату вошел патрульный.
- Шеф, нашли брата Бака, - произнес он. И, поколебавшись, добавил: -
На мысе Сигалл.
- В чем дело?
- Он тоже мертв. Полусъеден. Точно как другой. Как Бак. Только у
этого, у Брайана, к ноге пристегнуты ножны.
- Только ножны? - спросил Гибсон. - Без ножа?
- Нож пропал. На ножнах есть резиновое кольцо-предохранитель, так что
нож просто так не выпал бы.
- Что означает: Брайан вынул его и держал в руке. - Гибсон посмотрел
на Чейса. - Неплохо для естественной смерти, согласись. - Он кивнул
патрульному: - Порядок, Томми.
- Там Нейт Грин хочет видеть вас.
- Черт, я знал, что долбаная пресса этого не упустит. - Гибсон
вздохнул. - Впусти его, а то он по всему Коннектикуту разнесет, что тут
объявился Ганнибал Лектер и жрет людей.
Когда патрульный вышел, Гибсон обратился к Чейсу:
- По крайней мере, это Нейт, а не какой-нибудь шустрый парень,
жаждущий получить Пулитцеровскую премию. Нейта можно удержать на коротком
поводке с помощью одного-двух эксклюзивных материалов и пары рюмок
шотландского виски.
Нейт Грин, репортер из местной газеты Уотерборо "Кроникл", ветеран
журналистики с тридцатипятилетним стажем, когда-то стремился к работе в
ежедневном издании большого города, но в конце концов совместил скромный
талант с уютной жизнью на берегу моря.
Грин вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Ему было за пятьдесят, и
он страдал от избыточного веса. Вены типичного пьяницы сделали его лицо
похожим на карту автодорог.
- Я слышал, у нас какое-то оживление. - Он улыбнулся Гибсону, пожал
руку Чейсу и уселся на свободный стул лицом к начальнику полиции.
- Возможно, - бросил Гибсон. - Сделай одолжение, Нейт. Давай не будем
спешить с выводами.
- Я слышал, у Бака была с собой видеокамера.
Гибсон немного поколебался, а потом произнес:
- Да, но ее залило, пленка намокла. Может, кто-то из моих гениев
что-нибудь сделает с ней, когда разрядят камеру, не знаю. В любом случае,
снято немного.
- Позволишь взглянуть?
- Только потому, что верю тебе. - Гибсон сделал жест Чейсу; тот
поднялся, включил телевизор и нажал кнопку воспроизведения на видеокамере.
- Но держи все при себе. Нам не известно, что на самом деле произошло.
- Ты меня знаешь, Ролли, - заверил Нейт.
На экране появилось размытое изображение Брайана Беллами. Экран
мерцал, изображение смещалось, словно сигнал с пленки не проходит. Брайан
вроде что-то демонстрировал перед камерой. Они услышали голос Бака,
просившего Брайана улыбнуться. Потом лицо изменилось. Глаза у Брайана
полезли на лоб, рот раскрылся, он уронил предмет, который держал, и
выкрикнул какие-то неразборчивые слова.
- Кажется, он что-то увидел, - предположил Грин.
- Да, - согласился Чейс, - но что?
Они услышали, как Бак воскликнул: "Брайан! Что за черт!"
- Слушайте, - указал Гибсон. - Бак его облаивает, словно Брайан
засуетился... Или наложил в штаны.
Камера внезапно "клюнула" в песок на дне, и экран потемнел.
Послышались вопли и стоны, камера снова прыгнула вверх, раскачиваясь в
облаке каких-то хлопьев. Цвет воды приобрел зеленоватый оттенок.
- Что это? - спросил Гибсон.
- Возможно, кровь, - ответил Чейс, - все зависит от глубины. Если они
опустились ниже тридцати пяти футов, то кровь будет выглядеть зеленой.
Камера снова упала на дно, теперь ленивее, словно ее уронили, и на
экране осталась только вода.
Они услышали еще одно, последнее слово - чей-то голос выкрикнул:
"Нет!"
- Кто это? - заинтересовался Грин.
- Мы не знаем, - ответил Чейс.
- Прокрути мне еще разок, Саймон, - попросил Гибсон.
Чейс перемотал пленку и снова воспроизвел записанные кадры. Когда все
закончилось, Гибсон заметил:
- Мне кажется, есть вероятность, что Брайан убил Бака.
- А кто убил Брайана? - поинтересовался Чейс.
- Может, они убили друг друга. Грин покачал головой:
- Да ну, глупости. Они были близки, насколько вообще могут быть близки
братья. Брайан Бака обожал. С чего бы он стал его убивать?
- Наркотики, - предположил Гибсон. - Брайан с ними попадался. У него
мог быть рецидив, и крыша поехала.
- Нет, Брайан до смерти боялся наркотиков. Он ходил на все собрания
Анонимных наркоманов, а если их не было, к Анонимным алкоголикам... Даже в
церковь, если больше было некуда. Один раз я заправлял машину, и он мне
сказал, что уже убил так много клеток головного мозга, что очень бережет
оставшиеся. Пивка глотнуть он иногда себе позволял, но не более того. Чтобы
ребята Беллами убили друг друга? Нет, Ролли, это чепуха.
- У тебя есть версия лучше? - Гибсон откинулся в кресле и уставился в
потолок.
- Думаю, здесь тайна, - ответил Грин. - Таинственная смерть всегда
обеспечивает хороший тираж.
- А еще пугает народ, - констатировал Гибсон. После долгой паузы он
демонстративно посмотрел на часы и встал. - Кстати, об убийстве клеток
головного мозга... Сейчас только полдесятого утра, а ощущение, что я
отпахал полный день. - Он вынул из кармана ключ, открыл нижний ящик шкафа с
досье, вытащил из него бутылку шотландского виски и стопку бумажных
стаканов и вернулся к столу. Налив пару дюймов в стаканчик, он протянул его
Грину; наполнил второй и предложил Чейсу, тот отрицательно покачал головой.
Тогда Гибсон сам сделал глоток и снова откинулся в кресле. - Нейт, к тебе
приезжают на День благословения флота?
- Сестра с детьми. Они, вероятно, найдут повод проторчать здесь с
неделю. - Грин глотнул из своего стакана. - Боже милостивый.
Чейс не знал, отчего Гибсон вдруг заговорил о предстоящем празднике.
Его это не волновало, он хотел найти Макса, вернуться на остров и приняться
за работу. Саймон оперся на колени, намереваясь встать и откланяться, но
Гибсон его остановил:
- Говорят, это будет самое большое Благословение за все время. Публика
собирается отовсюду, тем более что теперь у них есть занятие в казино -
если идет дождь и по вечерам.
- Говорят, - ответил Грин.
- Это дело может нам здорово подгадить.
- Угу.
Теперь Чейс знал ход мыслей Гибсона и понял, что должен сидеть и
слушать.
- Так вот, Нейт, - заметил Гибсон, - я знаю, что тебе нужно заполнять
колонки в своей газете, и хочу попросить тебя немного порассуждать со мной
и Саймоном о причинах и следствиях.
- Согласен.
- Во-первых, это ни в коем случае не нападение акулы. Верно, Саймон?
- Более или менее, - протянул Чейс. - Я говорил...
- И насчет пленки, - продолжал Гибсон, обращаясь к Грину. - Помни, ты
единственный видел ее. Это эксклюзив. И, согласись, очень похоже, что
Брайан внезапно свихнулся.
- Или увидел что-то, от чего свихнулся.
- Что увидел? Призрак прошлого Рождества? - Гибсон захохотал.
- Ну, в этом-то все и дело.
- Так. Вот моя точка зрения: там нечего было видеть. Любой разумный
человек может сделать единственный вывод: у Брайана случился припадок от
"колес" или еще от чего-то, он напал на Бака и при этом сам погиб.
- Откуда тогда вся эта кровь?
- От ножа Брайана.
- У него был нож?
- Конечно, - подтвердил Гибсон. - Я разве не говорил тебе? Пристегнут
к ноге. Но когда Брайана нашли, нож исчез. Это для тебя еще один эксклюзив.
Грин поставил стаканчик на стол и повернулся к Чейсу:
- А ты что думаешь, Саймон?
- Не знаю, что и думать, - признался Чейс. - Но все это выглядит
как-то...
- У тебя есть объяснение получше? - рявкнул на него Гибсон.
- Нет, - сказал Чейс, потому что лучшего объяснения у него не было. Он
только мог присягнуть, если бы потребовалось, что ни одного из братьев не
убила акула... О таких акулах он, во всяком случае, не слышал.
- Вот видишь, Нейт, - заметил Гибсон. - Ты слишком хороший репортер,
чтобы, как молокосос, выносить на публику вздорные недовыводы.
- Вы мне скажете, к чему пришел медэксперт? - после недолгого молчания
спросил Грин.
- Как только он даст заключение о причине смерти. - Гибсон плеснул в
стакан Грина еще виски. - Но ставлю доллар против десяти центов, что смерть
вызвана острым предметом. Думаю, единственная мораль, которую ты можешь
довести до читателей, - наркоманам и психопатам не следует погружаться с
аквалангом.
В дверь снова постучал патрульный, открыл ее и обратился к Чейсу:
- Вам звонили.
- Я выйду отвечу, - сказал Чейс, вставая.
- Нет, она уже положила трубку, - уточнил патрульный. - Это госпожа
Бикслер. Она просила передать вам, что Русалочка прибыла.
- Отлично. Спасибо, Томми. - И, обращаясь к Гибсону, произнес: -
Трехмесячная отсрочка от долговой ямы... Надеюсь. - Он повернулся к выходу.
- Саймон... - остановил его Гибсон. - Мы все пришли к согласию, верно?
Я имею в виду, если тебе позвонит кто-то из хитрозадых телевизионщиков и
соберется устроить из всего этого шоу.
- Конечно, Ролли.
- Отлично, - улыбнулся Гибсон. - У твоего института очень хорошая
репутация. И тебе ни к чему пачкать ее, влезая в полицейские дела.
Чейс вышел из комнаты с какой-то тяжестью в душе. А когда он добрался
до приемной, то был уверен: ему только что угрожали.
В приемной вместе с Максом его ждал патрульный, чтобы отвезти к лодке.
- Примерно в сотне ярдов от того места, где лежал Брайан, нашли один
из ваших буев, - сообщил патрульный. - Кусок изолированного провода с
какой-то электронной штуковиной. Я велел оставить его на месте, можете
забрать по дороге.
- Спасибо, - поблагодарил Чейс. - Наверное, он освободился от того, за
что зацепился.
Когда они сели в машину, Макс перегнулся к Чейсу с заднего сиденья:
- Я ее нашел.
- Кого?
- Девочку, которую чуть не сбил.
- Что ты хочешь сказать? Что значит - нашел ее?
- Там, в газете, пока ждал. Там фотография, девочка выиграла какой-то
приз. И я знал, должна быть причина, почему она не слышала, как я бегу. Она
глухая.
- Кто она?
- Ее зовут Элизабет.
18
Приближаясь на "Уэйлере" к низкой косе под названием мыс Сигалл, Чейс
замедлил ход и повернул к берегу, чтобы двинуться вдоль пляжа. Тело Брайана
нашли на полуострове примерно в полумиле отсюда; кабель с датчиком должен
был находиться где-то здесь на косе или чуть дальше.
Макс стоял на носу, держась за привязанный к кнехту канат.
- На что он похож? - спросил мальчик.
- На белом песке, - ответил Чейс, - он должен выглядеть как
трехсотфутовая черная змея.
Когда-то мыс Сигалл являлся частным владением, потом - принадлежащим
штату пляжем; теперь тут находился орнитологический заповедник. Здесь
обитали чайки и крачки; народ иногда причаливал сюда искупаться или
закусить на свежем воздухе, но каждый, кто углублялся от берега в дюны,
рисковал лишиться скальпа: пикировавшие птицы защищали свои гнезда.
Чейс слышал, как они перебраниваются, и видел, как кружатся над
гнездами, но не заметил ни одной, нырявшей за рыбой или стоящей в воде. Он
задумался над причиной. В такой спокойный день десятки птиц обычно качались
на волнах, ожидая от парящих дозорных сигнала о передвижении рыбных
косяков.
- Смотри! - крикнул Макс, указывая с носа направо. Чейс повернул,
следуя жесту Макса, и выключил скорость; лодка продолжала идти по инерции.
На поверхности он увидел что-то белое; оно скользило вдоль борта "Уэйлера",
пока Чейс, перегнувшись, это нечто не поймал.
Улов оказался мертвой чайкой, плывшей вверх брюхом. Сначала Саймон
решил, что она не повреждена, но, когда поднял ее за ногу, увидел, что у
птицы нет головы.
- Господи! - воскликнул ошеломленный Макс. Чейс осмотрел огрызок
птичьей шеи. Он искал следы зубов или порезы - что угодно, лишь бы
представить, кто обезглавил чайку, - но ничего не обнаружил. Насколько он
понял, голову птицы просто оторвали от тела.
- А вот еще! - ткнул пальцем Макс.
Чейс бросил в лодку мертвую чайку и включил передачу.
Вторая чайка плыла в правильном положении, двигая головой
вперед-назад. Казалось, птица спит, но она слишком низко сидела в воде и
неуверенно раскачивалась. Чейс взял ее за шею, перевернул. Ноги чайки были
вырваны, а в животе зияла рваная рана.
- Что за черт... - пробормотал Чейс.
- Рыбы? - спросил Макс.
- Нет. Рыбы, думаю, закончили бы работу и съели птицу.
- А что тогда? Кто это сделал?
- Не понимаю. Ничего пока не понимаю, - произнес Чейс, покачивая
головой.
Макс стоял на носу на цыпочках, привязавшись канатом, и смотрел вперед
на берег.
- Вон наш кабель, - показал он. - И еще птицы. Очень много. В прибое.
Чейс направил лодку к берегу, врубив газ до упора. Выйдя на
мелководье, он выключил мотор, втащил его на борт и положил в гнездо, чтобы
не пахать песок винтом. Лодка с разгона проскочила прибойную волну и
зарылась носом в сухой грунт.
Казалось, они пересекли двор скотобойни. Повсюду в волне были
разбросаны мертвые птицы - либо обезглавленные, либо выпотрошенные, либо с
разорванным горлом. Одну или двух Чейс подобрал, осмотрел раны, потом снова
бросил трупы в воду.
- Похоже на то, как будто детишки порезвились, - констатировал Чейс.
- Какие еще детишки? - спросил Макс.
- Ну, знаешь, шпана всякая, вандалы. Практически никто в океане не
убивает ради убийства. Животные убивают по двум причинам: чтобы съесть или
чтобы защититься.
Макс спрыгнул с носа; Чейс последовал за сыном и вытащил "Уэйлер"
дальше на песок. Они пошли по пляжу к черному кабелю, свернутому и
увязанному патрульным.
Кабель подтащили к лодке, загрузили на борт и оттолкнулись от берега.
Когда Саймон решил, что уже достаточно глубоко, он опустил мотор и завел
его. Винт взвихрил воду, всплыла и стукнулась о борт еще одна мертвая
птица. Чейс поднял ее из воды. Она оказалась молодой крачкой; из тела были
вырваны крылья.
- Кто бы это ни сделал, - заметил Чейс, осторожно опуская птицу
обратно в воду, - он сделал это просто так, ради удовольствия.
Он повернул лодку на восток, к их острову.
На полпути к дому, скользя по длинным мягким волнам, они увидели, что
к ним направляется крупный, медлительный и широкий катер. В его передней
части размешалась небольшая рубка, по обеим бортам на тяжелой открытой
корме имелись фишбалки. Когда суда расходились бортами, капитан катера
просигналил сиреной, высунулся из двери рубки и помахал рукой. Чейс махнул
в ответ.
- Кто это? - спросил Макс.
- Лу Симе. Он предоставляет катер под фрахт. Вероятно, только что
отвез доктора Мейси и ее морских львов... Должно быть, подобрал их на
пристани Нью-Лондона.
В кильватер за грузовым катером шел другой, пока еще на расстоянии в
четверть мили, но быстро приближавшийся. Это была щеголеватая посудина для
спортивной рыбалки с открытым мостиком и выносными площадками для лова.
Приблизившись, катер сбавил скорость, и человек на мостике знаком показал
Чейсу, что хочет поговорить.
Чейс выключил передачу и положил "Уэйлер" в дрейф.
- Держись крепче, - велел он Максу. - Эти штуки поднимают вокруг себя
гору воды.
Когда рыбачий катер остановился, его высокий корпус закачался; в
стороны стремительно пошли волны. Чейс ухватился покрепче, пока "Уэйлер"
валяло с борта на борт; Макс зашатался, а потом полусел-полуупал на
переднюю банку.
- Я тебя искал, Саймон, - крикнул человек с мостика. - Мы ловили на
блесну у Уоч-Хилла, и я видел мертвого дельфина, бог мой... Он застрял в
камнях.
- Дельфина? - уточнил Чейс. - Ты уверен, что не акулу, а именно
дельфина, морскую свинью?
- Думаешь, я не отличу дельфина от акулы? Это была морская свинья. Как
Флиппер16, только моложе, детеныш. Я не мог подойти очень близко, но,
кажется, он разодран до костей, как будто кто-то над ним поработал. Я
подумал, ты захочешь взглянуть.
- Я тебе признателен, Тони, - сказал Чейс. - Я отправлюсь прямо
сейчас. Где он находится?
- Как раз на этой стороне маяка. Что за черт здесь водится, который
может поймать и убить морскую свинью?
- Сам гадаю. - Чейс поднял одну из мертвых птиц. - Может, тот же
самый, что откусывает головы чайкам.
"А может, - подумал он, - тот же, что убил двух аквалангистов".
- Ладно... Во всяком случае, если вычислишь, позвони мне.
- Хорошо.
- Это твой парень?
- Ага, - ответил Чейс. - Макс... Капитан Мадейрас.
Макс махнул рукой, а Мадейрас предложил:
- Как-нибудь летом приезжай ко мне поработать. Получишь степень
доктора Как-платить-за-свой-ленч.
- Спасибо, - сказал Макс, - но у меня мало опы...
- Ерунда. Хуже, чем бестолковый Бобби, все равно быть невозможно. -
Мадейрас засмеялся, указывая на корму судна. Потом толкнул от себя рычаг
газа, катер прыгнул вперед; два винта вырыли в воде глубокую яму.
На корме стоял подросток, выглядевший больным и несчастным.
19
Бобби Тобин решил: шансы, что он бросит все в течение следующих пяти
минут, весьма велики. С каждым вдохом на него обрушивался смрад крови,
рыбьих потрохов и выхлопа от дизеля, и приходилось непрерывно сглатывать,
чтобы удержать подступающую к горлу желчь. Каждый раз, когда в корму
ударяло настигающее море, мальчик ощущал, как желудок падает в пятки, а
потом взлетает вверх, словно стремясь вырваться через затылок.
Бобби знал, что потом почувствует себя лучше, он не хотел все бросать
- не собирался, категорически отказывался все бросать: капитан Мадейрас не
дал бы ему после забыть об этом. Каждого клиента, поднявшегося на борт,
капитан попотчует рассказом, как Бобби повис на фальшборте, оставив завтрак
морю; он вспомнит назидательные истории о салагах, подростках, отпускниках,
протестантах и детях, у которых слишком легкая жизнь.
Бобби поднялся с колен, стараясь не касаться окровавленными руками
рубашки или блестящего белого фибергласа, перегнулся через борт и несколько
раз глубоко вдохнул чистый воздух - воздух без вони дизельного топлива и
мертвой рыбы. Позади виднелся остров Оспри, за ним - мыс Напатри, а совсем
далеко - водонапорная башня в Уотерборо.
- Эй, придурок, - позвал с мостика Мадейрас, - тебе никто не давал
команду на перерыв. Смой с палубы дерьмо, пока не засохло.
- Есть, сэр, - откликнулся Бобби, всосал последний глоток воздуха и
повернулся лицом к месту резни на юте. Он уже очистил десять больших рыбин
- соскоблил чешую и выпотрошил, а каждую тушку завернул в газету, - и еще
двадцать ожидали его в садке на правом борту.
Зачем этим рыбакам тридцать рыб? Они не съедят больше одной или двух,
продать остальных негде: нынешним летом столько рыбы, что лавочники могли
заработать на ней, только если бы брали у поставщиков бесплатно, - и не
было даже уверенности, что рыбу удастся всучить в подарок друзьям.
Трофеи, вот и все. Эмблема мужественности.
С дюжину чаек висели над волной от катера, криком торопя Бобби
продолжать работу.
Он взял ведро для забора воды с привязанной к дужке шестифутовой
веревкой, подошел к открытому кормовому транцу, крепко ухватился свободной
рукой, перегнулся и бросил ведро в море. Ведро ударилось о воду,
подпрыгнуло, накренилось, сразу наполнилось и своим весом дернуло Бобби,
почти вытащив его за борт. Напрягшись, тот потянул веревку, поднял ведро
наверх, выплеснул воду на палубу и соскоблил щеткой следы высыхающей крови
и чешую, сбрасывая их в море через транец и шпигаты.
Чайки закрутились колесом над вновь окровавленной водой, потом
бранчливо раскричались, не обнаружив очередных кусков мяса.
Бобби отшвырнул ведро, опустился на колени, вынул из футляра на поясе
разделочный нож и сунул руку в садок за следующей рыбиной. Он вскрыл ей
жабры, чтобы спустить кровь, затем разрезал брюхо от глотки до хвоста,
залез в брюшную полость, вытащил потроха и выбросил их за транец.
Чайки яростно пикировали; сразу две ухватились за один и тот же кусок
рыбьих внутренностей и взлетели, хлопая крыльями, крича и растягивая
резиноподобные потроха.
Бобби шлепнул рыбину на бок и начал счищать ножом чешую, проклиная
себя, отца, Мадейраса и судьбу.
Боже, как же он жалел, что не отправился в летнюю школу вместо этой
работы. Отец предложил ему выбор: идти на летнюю учебу либо на оплачиваемую
работу. При нынешнем экономическом положении найти рабочее место было не
проще, чем зубы у гуся: выпускники колледжей фасовали товары для
бакалейщиков, а учащиеся школ предпринимательства прислуживали в барах.
Бобби отказали в найме везде, начиная с Музея тайн порта и кончая
Уотерборской эспланадой. Он уже собирался начать обзванивать летние школы,
когда отец вдруг вспомнил, что Мадейрасы у него в долгу.
Отец Бобби оплатил операцию по замене бедренной кости своему садовнику
Мануэлю, не имевшему медицинской страховки. Как-то раз тот обмолвился - у
его брата Тони только что свалился с гепатитом помощник. Не спрашивая сына,
господин Тобин позвонил Тони и получил эту работу для Бобби.
Честно говоря, Бобби не возражал. Работа казалась классной: помощник
капитана на катере для спортивного рыболовства. Пять "зеленых" в час плюс
чаевые - до сотни "зеленых" в хороший день. Работа на свежем воздухе.
Обучение профессиональной рыбной ловле. Трудиться предстояло много (семь
дней в неделю, если позволит погода), но вечер свободен, и по крайней мере
десять дней в течение сезона дождь и ветер должны мешать выйти в море.
Но кое о чем Бобби никто не сказал. Во-первых, моторные лодки -
особенно тридцативосьмифутовые, как "Морской охотник", - не похожи на
парусники. Они не идут по ветру, разрезая волны, а подпрыгивают,
заваливаются в килевую и бортовую качку, и весь день ты мокнешь, обо что-то
стукаешься и тебя выворачивает.
Во-вторых, слово "помощник" на деле обозначает официанта (а также его
помощника, убирающего со стола), мусорщика, горничную, потрошителя рыбы,
жополиза и мальчика на побегушках. Если у клиента сорвалась рыба, это вина
помощника: он скверно выставил крючок или не вовремя потянул поводец. Если
клиент блюет, помощник убирает блевотину. Хуже всего - довольно часто -
приходилось, когда клиенты, не обращая внимания на постоянно вспыхивающую
над бачком в туалете надпись, забивали колено унитаза тампонами,
сигаретными фильтрами либо презервативами (бывало и так). В обязанности
помощника входило вскрыть и прочистить колено.
Наконец, не сообщили Бобби и о том, что Тони Мадейрас - хам и садист,
один из тех, кто раздувается, как пузырь, унижая других. А также -
алкоголик: хотя он заявлял, что не пьет на работе, "работа", казалось,
каждый день кончалась все раньше и раньше. Месяц назад он не принимал ни
капли, пока катер не швартовался у пристани: теперь начинал сосать на
мостике из фляжки сразу после отхода от рыболовецкого причала.
Большинство клиентов об этом не знали, либо им было наплевать, как
сегодняшним - пожарным из Нью-Лондона, которые начали с пива в семь утра и
переключились на "Кровавую Мэри" в девять.
Бобби, однако, было не наплевать. Он принимал на себя главный удар
перемен настроения Мадейраса - от непотребного сарказма до слезливой любви,
но с перевесом первого.
Конечно, Бобби может уйти, но он не уйдет, потому что знает о
последствиях. Он расскажет отцу, как все было с его точки зрения, а отец
сделает вид, что поверил, хотя на самом деле не поверит. Он позвонит
Мадейрасу, и тот сообщит (вежливым кодом, который используют взрослые), что
Бобби оказался слабаком и ленивым плаксой.
Отец никогда не скажет, что поверил Мадейрасу, однако ощущение
разочарования и сожаления будет сказываться по меньшей мере целый год.
Уход обошелся бы слишком дорого. Лучше продержаться еще шесть недель.
Бобби потрошил новую рыбину, когда остекленная дверь в каюту с
кондиционером раздвинулась и оттуда раздалось:
- Эй, малыш, у нас кончился лед.
- Есть, сэр, - откликнулся Бобби, снова бросил за борт ведро для воды,
вымыл руки и вошел к клиентам. Руки все равно воняли рыбой, но эти двое
никогда не заметят.
Существо плавало туда и обратно в пене почти на поверхности, сатанея
от сильного, пронзительного запаха добычи и недоумевая, поскольку не
находило ничего существенного. Попались несколько кусков еды, и существо
почти достало их, но прямо из-под носа их выхватили сверху.
Испытывая танталовы муки, оно плыло вперед, пропуская маслянистую, со
следами крови воду сквозь трепещущие жабры.
- Разделай последнюю пару и брось в сумку для меня, - приказал
Мадейрас. - Возьму домой своей.
- Есть, сэр, - ответил Бобби.
В садке оставались три рыбины, первые пойманные сегодня и самые
большие - по восемь, может, по десять фунтов. Он зацепил за хвост самую
крупную и шлепнул на палубу. Ее поймали несколько часов назад, и она уже
затвердела. Остекленевшие глаза таращились в тупой угрозе, окостеневший рот
с рядом мелких правильных треугольников был открыт.
- Я рад, что ты не выросла до сотни фунтов, - произнес Бобби,
добравшись до спинного хребта, воткнув нож и оттягивая его к хвосту.
Эту рыбину Бобби чистить не стал. Вместо этого плавными движениями
ножа он снял мясо с одного бока, от хвоста по ребрам и до жабер. Потом
перевернул ее и повторил процедуру на другой стороне. И выбросил за борт
скелет, жабры, потроха и прочее.
Бобби смотрел, как чайки накинулись на рыбьи останки, кувыркавшиеся в
волне от катера. Одна попыталась поднять костяк за голову, но он оказался
слишком тяжел - птица не смогла взлететь. Другая ухватилась за хвост, и
мгновение казалось, что вдвоем чайки смогут утащить скелет туда, где
удастся спокойно объесть его. Но тут в скелет ударилась третья птица, и он
отлетел, разбрызгивая воду.
Птицы снова устремились вниз. Прежде чем они достигли цели, вода
всплеснулась, сверкнуло что-то блестящее, а когда блеск померк, костяк
исчез.
Длинные, искривленные когти разорвали мертвое животное на куски.
Существо всосало потроха из брюшной полости и глаза из глазниц. Зубы его
раздробили челюстные кости; существо съело язык рыбы. Погружаясь на дно,
оно сожрало все, что осталось.
Нечто большое, откуда поступила пища, удалялось, оставляя на
барабанных перепонках существа затухающие толчки.
Существу требовалось большее. Не только от голода - недавно оно
поглотило многих, питалось, пока не срыгнуло, а потом питалось еще, - но по
запрограммированному рефлексу. Добыча манила неудержимо; убийство и
поедание были его единственными функциями. Даже при полностью заряженном
энергией теле у существа продолжал выделяться желудочный сок.
Существо оттолкнулось от дна; ластоподобные ступни синхронно
поднимались и опускались, когти на пальцах ног тускло блестели. Оно летело
сквозь водную толщу на пульсирующий звук.
Бобби кончил разделывать последние две рыбины, выбросил за борт
скелеты и завернул тушки. Зачерпнув ведром воды, он вымыл руки и собрался
уже драить палубу, когда услышал, что машина снижает обороты, и увидел, что
лодка замедляет ход, останавливается и начинает покачиваться на мелкой
боковой волне.
- Впереди птицы! - крикнул вниз Мадейрас. - Похоже, там стая синих
гоняется за мелочью. Спроси этих двоих, может, хотят пару раз закинуть
удочку.
- Есть, сэр, - отозвался Бобби.
Он открыл дверь в каюту и ощутил порыв холодного воздуха изнутри.
Клиенты играли на койке в джин-рамми. Один из них при этом уснул, а другой
еще возился с картами. Из мусорной корзины вверх дном торчала пустая
бутылка из-под водки.
"Пусть они откажутся", - взмолился Бобби. Он не хотел снова укладывать
леску и чистить рыбу. Кроме того, теперь рыбаки нализались, значит,
обязательно будут ошибаться и обязательно ему достанется за их ошибки.
- Капитан просил узнать, не хотите ли вы еще порыбачить, - сказал
Бобби.
Клиент посмотрел на Бобби и нахмурился, словно не узнавая.
- Что ловить? - спросил он.
- Рыбу.
Человек на минуту задумался, потряс за коленку друга, но тот не
просыпался.
- А, иди ты... - ответил рыбак.
- Есть, сэр. - Бобби захлопнул дверь и крикнул Мадейрасу: - Они
сказали "спасибо, нет".
- Они об этом пожалеют, - проворчал Мадейрас, наблюдая в бинокль за
пикирующими крачками. - Там, похоже, настоящее чудовище.
Бобби выплеснул на палубу воду, бросил ведро и смыл через шпигаты
кровь и чешую.
Несколько пятен засохшей крови остались на настиле. Бобби взял ведро,
намотал на руку веревку и пошел на корму.
- Эй, придурок, - крикнул Мадейрас, - ты не все вычистил!
- Да, сэр, - четко отозвался Бобби. - Поэтому я хочу достать еще воды.
- Когда закончишь, принеси мой спиннинг. Попробую пару раз забросить
отсюда, - сказал Мадейрас, снова поднимая бинокль.
"Давай, - со злостью подумал Бобби. - Может, ты уже настолько
накачался, что оступишься и свалишься за борт, и синие разорвут тебя в
клочья".
На юте клубились выхлопные газы от работающего на холостом ходу
двигателя. У Бобби слезились глаза, он не все различал. Чайки висели высоко
в небе, подальше от ядовитого дыма.
Волна в корму больше не била, лодка не двигалась, и мальчик,
забрасывая ведро, не стал держаться за транец. Оно шлепнулось о воду дном и
встало вертикально; Бобби дернул за веревку, чтобы опрокинуть ведро и
наполнить его.
Существо уже плыло в десяти футах от поверхности воды, когда большой
предмет прекратил движение.
Существо зависло. Его рецепторы искали признаки добычи, но ничего не
находили.
Существо поднялось на несколько футов и сквозь неподвижную воду смогло
разглядеть отражение чего-то движущегося.
На поверхности произошло возмущение, раздался негромкий звук, пошла
рябь; существо увидело нечто плывущее.
Добыча.
Существо метнулось вверх и впилось в нее когтями. Рот у него был
открыт, нижняя челюсть выдвинулась вперед, и ряд треугольных зубов поднялся
в положение для укуса.
Ведро наполнилось, и Бобби потянул веревку, но даже без учета
сопротивления воды оно было тяжелым - два галлона весят шестнадцать фунтов.
Бобби выбирал веревку, меняя руки.
Внезапно веревка сильно натянулась, словно ведро за что-то зацепилось.
Затем оно дернулось прочь, как будто его заглотила огромная рыба.
Бобби потерял равновесие, повернулся, чтобы ухватиться за транец, но
был уже слишком далеко от него, и пальцы поймали только воздух. Бобби
кувырнулся за борт. Шлепаясь в воду, он подумал: "Надеюсь, ведро досталось
не очень большой синей".
Существо погружалось по спирали, зажав добычу в когтях, вгрызаясь
зубами в мягкую белую плоть. Оно всасывало, пило, жевало и глотало.
К тому времени, когда существо достигло дна, оно уже не могло больше
есть. Присев на песке на корточки, оно когтями и зубами разодрало добычу на
куски. Один зуб застрял в хрящевой массе и сломался. Из следующего ряда
выдвинулся другой и занял его место.
Тони Мадейрас повесил бинокль на крюк, выключил передачу и передвинул
рычаг на передний ход. Двигатель взревел, нос поднялся, а корма осела.
- Черт побери, где моя удочка? - заорал он, не глядя вниз.
Ответа не последовало.
Часть IV
ХИЩНИКИ
20
Когда Чейс направил "Уэйлер" к причалу - сразу после полудня, - он
увидел госпожу Бикслер, спускающуюся по тропинке к доку. Она несла древнюю
плетеную корзину для пикников, и Саймон знал, что там: сандвич, термос с
ледяным чаем, моток лески, а также шкурка от копченой грудинки, говяжий жир
либо черствый хлеб. Госпожа Бикслер любила проводить час ленча, вручную
забрасывая с дока леску на мелкую рыбку для кормежки цапли. Цапля увидела,
что она приближается, и вприпрыжку устремилась к доку.
Выключив мотор, Чейс услышал лай, доносящийся из бухты за холмом.
- Похоже, доктор Мейси со своими морскими львами добрались живыми и
невредимыми, - заметил он госпоже Бикслер.
- Ага, и она, и весь бродячий зверинец.
- Это морские львы лают? - возбужденно спросил Макс. - Можно мне их
посмотреть?
- Конечно, - ответил Чейс. - Но не забывай вести себя прилично,
представься. Мы с доктором Мейси незнакомы.
Макс кивнул, спрыгнул с "Уэйлера" и побежал по тропинке вверх.
Госпожа Бикслер заглянула в лодку.
- Кто-то был в убийственном настроении? - заметила она, указывая на
мертвых животных - двух чаек и детеныша дельфина.
- Кто-то или что-то.
Чейс поднял маленького дельфина. Тот был менее трех футов длиной;
гладкая кожа - глянцевитого серо-стального цвета при жизни - сейчас
казалась блеклой и тусклой, как пепел сгоревшего древесного угля. На спине
остались глубокие рваные раны, живот разодран.
- Я захватил его, чтобы доктор Мейси взглянула. Она больше меня знает
о млекопитающих.
- Что она скажет, чего не сказал бы любой другой? Кто-то забил малыша,
как мясник.
- Да, но кто? - Чейс бросил дельфина обратно в лодку. - Я заморожу
его, пока мы не сможем сделать нормальное вскрытие.
Он шагнул на причал, закрепил носовой и кормовой концы и поднялся по
ступенькам дока.
- Вы устроили Мейси? - спросил он.
- Я показала ей, что где. Длинный сложил вещи.
- На что она похожа?
Госпожа Бикслер пожала плечами:
- Вроде полна энтузиазма, одета, словно собралась на сафари. Но, по
крайней мере, не кичится своими учеными степенями, как большинство из них.
Чейс поднялся на холм и, когда достиг вершины, услышал голос Макса.
Сначала ему показалось, тот кричит, но потом он понял, что слышит не крики,
а смех.
Он посмотрел вниз и увидел Макса, который стоял по плечи в бассейне,
построенном для морских львов, и барахтался в воде. Вокруг него мелькали
четыре темных тела, атаковали под водой, приближались сзади на поверхности,
ловко уклоняясь от его ответных бросков.
На срезе бассейна стояла женщина, она делала знаки морским львам и
смеялась вместе с Максом.
Поскольку ни она, ни Макс его не заметили, Чейс имел возможность,
спускаясь с холма, разглядеть женщину.
Высокая и крепко сложенная, Аманда Мейси походила на модель из
каталога одежды для путешественников. На ней были высокие мокасины,
походные шорты по колено, рубашка защитного цвета с погончиками; с шеи на
цепочке свисали солнцезащитные очки, на руке поблескивали часы из
нержавеющей стали для подводного плавания. Ноги у доктора Мейси оказались
мускулистые и загорелые, волосы - короткие, высветленные солнцем.
Она выглядела моложе, чем он представлял, хотя Чейс не знал, почему
решил, что она должна быть его ровесницей или старше. Он пытался разглядеть
ее лицо, но доктор Мейси стояла спиной. В мозгу Чейса неожиданно прозвучал
сигнал тревоги - тревоги неожиданного рода. "Боже, - подумал он, медленно
приближаясь, - пусть она окажется некрасивой".
Для некоторых мужчин решающее значение имеет женская грудь, для других
- зад, руки, бедра или ступни. Чейс никогда не мог устоять против милого
личика. Всю жизнь он оставался жертвой женских лиц; совершенно неразумно -
и зная, что неразумно, - он не обращал внимания на невротичность,
легкомыслие, тупость, жадность или тщеславие, часто скрывавшиеся за их
красивой кожей.
Ему предстояло работать с этой женщиной три месяца. Меньше всего он
хотел осложнений, связанных с влюбленностью.
Макс увидел Чейса, закричал: "Па!", и доктор Мейси обернулась.
Чейс с облегчением выдохнул. У нее было симпатичное, с правильными
чертами, привлекательное лицо, но не из тех, что сразу заставляют сердце
биться чаще. Он протянул руку.
- Саймон Чейс.
- Аманда Мейси, - представилась она, сопровождая слова крепким,
уверенным рукопожатием и улыбкой - помады на губах не было.
- Вижу, Макс не очень стесняется.
- О, он был чрезвычайно вежлив, - сказала Аманда. - Светскую беседу
прекратила я, объяснив, что, если он хочет узнать морских львов, наилучший
способ - прыгнуть прямо к ним в воду. Между прочим, в воде он как дома, а
по отношению к животным, кажется, одареннее, чем большинство детей. Они
сразу приняли его.
- Па! - крикнул Макс. - Смотри!
Чейс посмотрел на бассейн. Два морских льва расположились перед
Максом, высунув головы из воды. Мальчик плеснул в одного, и внезапно оба
льва словно взорвались, хлопая ластами и окатив Макса водой, будто задиры
на детской площадке. Тот зашелся в смехе и скрылся под водой. Львы
устремились за ним, толкая шелковистыми телами.
- Восхитительно, - заметила Аманда. - Обычно они долго никому не
доверяют. Должно быть, чувствуют доброту, что-то невинное в детях... Во
всяком случае, в этом ребенке.
- Они не кусаются?
- Это спрашивает отец, а не ученый, верно? - засмеялась Аманда.
- Верно, - согласился Чейс.
- Единственные причины кусаться у разумных млекопитающих вроде этих -
ради питания, из страха или из-за самки. Мои, все четверо, девочки, так что
насчет сексуальной агрессивности вопросов нет. Их хорошо кормят. И им
нечего бояться. - Аманда на секунду замолчала. - Они не похожи на акул.
Глаза Чейса следили за Максом, резвившимся с морскими львами.
- Я вижу, - сказал он.
- Для меня эти животные гораздо ближе к людям, чем к акулам. Им нужны
внимание и преданность - и друг от друга, и от меня. Они любят, когда им
чистят зубы и гладят шерсть. Я взяла их еще сосунками.
Макс выскочил на поверхность, засмеялся, а Чейс махнул ему рукой,
показывая на стенку бассейна.
- Вылезай оттуда, - скомандовал он. - Ты уже посинел.
- Ну пап...
- Макс, морским львам, как и тебе, нужно передохнуть. Ты заставил их
как следует поработать, - поддержала Чейса Аманда.
Макс подтянулся на стенку, отец провел рукой по его плечам и спине.
- Ты холодный, как лягушонок, - рассердился он.
Мальчик показал на морских львов: как только он покинул бассейн,
животные вскарабкались на камни и устроились на солнце.
- Их зовут Харпо, Чико, Гручо и Зеппо17, - сообщил Макс. - Кто из них
кто, я не знаю, но доктор Мейси говорит, когда я с ними поближе
познакомлюсь, могу выбрать себе одного как личного друга.
Чейс почувствовал, что мальчик дрожит под его ладонями, и велел:
- Иди прими душ и надень что-нибудь теплое. Макс было направился
прочь, потом вернулся и спросил:
- Вы разрешите мне поиграть с ними попозже? - Конечно, - ответила,
улыбнувшись, Аманда, - но только когда я здесь. Тебе нужно освоить сигналы,
которые они подают.
У скал за бассейном Чейс соорудил времянку. Аманда нырнула внутрь и
вернулась с ведром рыбы.
- Дамы, время ленча! - позвала она, подойдя к краю бассейна.
Морские львы соскользнули с камней в воду, нетерпеливо лая, подплыли к
ней и выстроились в ряд в ожидании.
Аманда скормила им по рыбине, потом еще и еще и, когда они получили по
пять - полную порцию, почесала каждому голову и за ушами.
Она отнесла ведро во времянку, а потом обратилась к Чейсу:
- Чудесное место. Вы здесь выросли?
- Не на острове... В Уотерборо.
- А где вы учились?
- Да везде, - ответил Чейс, подумав: "Ну, началось". Он минуту
колебался, не солгать ли, но, поскольку его опыт подсказывал, что ложь
имеет свойство расти до тех пор, пока не станет невыносимой, сказал правду:
- Последним был университет штата Род-Айленд.
- У них неплохо поставлена океанография. Ваша диссертация именно по
акулам или вообще по пластино-жаберным?
- Нет. - Чейс помолчал, потом добавил: - Она пока в процессе.
- Вы хотите сказать, что у вас нет степени? Вы - директор института, и
без докторской степени? - удивилась Аманда.
- Верно, доктор, - сознался Чейс. - Вы сможете это пережить?
Прежде чем произнести последние слова, он уже почувствовал себя ослом.
- Конечно... Я не... Я имела в виду... Извините... Просто... -
вспыхнула Аманда.
Она откинула голову назад и рассмеялась. Сначала Чейс решил, что она
смеется над ним, и попытался придумать какую-нибудь словесную оплеуху.
Однако он еще ничего не нашел, когда что-то в ее облике подсказало: она
смеется не над ним, а над собой.
- Вот здорово! - воскликнула она. - Мне это действительно нравится!
- Что?
- Я провела четыре года в колледже, два года училась па магистра и
пять лет писала докторскую. Я - важная персона! Моя докторская степень -
моя броня. Я могу быть дубиной, индюшкой, дурой, но у меня - степень
доктора, официальный ярлык моего возвышенного положения. - Она снова
засмеялась. - А потом я встречаю кого-то без докторской степени, кто и
близко быть не может к тем высотам, где нахожусь я, но он сделал больше,
чем я, создал целый собственный институт. И какова же моя первая реакция?
"Невозможно!" Нет, положительно, я себе нравлюсь!
Они начали подниматься на холм.
- Давайте все же перейдем к сути темы, - предложила Аманда. - Если вы
когда-нибудь напишете диссертацию, о чем она будет?
- Территориальные перемещения больших белых акул, - ответил Чейс. -
Кстати, я вспомнил: здесь уже неделю или две обретается одна белая. Мы
следили за ней и собирали информацию, пока не потеряли приемник. Убиты двое
аквалангистов, но мне не кажется, что белая с этим связана. Тем не менее
она здесь.
- И вы думаете, что сможете снова ее найти?
- Хочу попробовать, но... - Чейс остановился. - Вы имеете в виду, что
хотите найти ее? Большую белую акулу? А как же ваши...
- Мои морские львы соображают насчет белых акул, - заметила Аманда. -
По всей Калифорнии полно белых, и мои дамы знают, как им не попадаться.
Конечно, я была бы очень рада найти ее. Всегда хотела выполнить
исследование по взаимодействию морских хищников: млекопитающих, которые
едят млекопитающих; млекопитающих, которые едят рыб; рыб, которые едят
млекопитающих.
- Я полагал, вы работали исключительно по китам.
- До сих пор - да, но морские львы приносят такие необычные кадры на
видеопленке, фиксируют такое примечательное поведение животных, что я не
вижу причин не расширить наши исследования.
- Не совсем понимаю, - признался Чейс. - Что такое может увидеть
морской лев с видеокамерой на спине, чего не увидит ученый с лодки или даже
батискафа?
- Природу, - просто ответила Аманда. - Природу в действии. Китов,
акул, других животных, все то, что держится в стороне от лодки или
батискафа, потому что чувствует в них чуждое, может, даже угрозу. Это
большой, непонятный и шумный незваный гость, и если он приближается,
поведение животных будет каким угодно, только не естественным. С другой
стороны, они совершенно привыкли к морским львам, плавающим рядом с ними,
поэтому продолжают заниматься своими делами - кормятся, спариваются и так
далее, а мы видим это все на пленке. Кроме того, у батискафа небольшая
скорость, он неповоротлив и стоит огромных денег. Морские львы могут
следовать за китом, и они дешевы: работают за несколько фунтов кефали.
- Как они узнают, что вам требуется от них?
- Тренировка плюс врожденный интеллект. Если говорить об умственном
развитии, морские львы не уступают дельфинам и касаткам. Чтобы их обучать,
мы сделали полноразмерный макет серого кита, буксируемый подводным
аппаратом. Я подаю им с лодки рукой несколько сигналов: плыви рядом с ним,
плыви под ним, плавай вокруг него. Научить их недолго - они хотят учиться.
Чейс подумал с минуту, а потом спросил:
- Как вы думаете, можно ли их научить снимать что-то, к чему они не
привыкли, что-то неестественное, поведение, которого они никогда не видели?
- Например?
- Если б я знал, - вздохнул Чейс. - Но что-то здесь в океане не так.
Либо в нашем районе появилось что-то новое, либо кто-то взбесился.
Он рассказал Аманде о диком избиении птиц и зверей, а также о тайне,
окружавшей смерть братьев Беллами.
- Можно попробовать, - ответила Аманда, - когда мои морские львы
освоятся в здешней воде и с горбачами. Как бы то ни было, моей
первостепенной задачей должен быть поиск китов. Я арендовала легкомоторный
самолет - начиная с полудня сегодня.
- Самолет? - Чейс присвистнул. - Ну и субсидии вы получаете. За такую
кучу денег я бы прицепил крылья и полетел сам.
- Субсидия? Да она смешная, семьдесят пять тысяч и год, на три года.
Этого мне хватает на рыбу, остается мелочь. - Она колебалась, казалась
смущенной, потом продолжила: - В основном я сама свой добрый ангел.
- И как же вам это удается? - поинтересовался Чейс.
- А вы как думаете? Удачный генофонд. Мой прапрадед был одним из
Мейси-китобоев. Я иногда думаю, что моя работа - искупление содеянного им.
Он предвидел крах промышленности по переработке китового жира задолго до
его наступления и вложил все деньги в нефть. С тех пор мы не бедствуем. -
Она улыбнулась. - Вы сможете это пережить?
- Черт побери, - засмеялся Чейс. - Уже приходилось. - Он рассказал ей
о своем браке с Коринной. - Если бы у меня была хоть капля мозгов, я поймал
бы ее на слове и она финансировала бы институт. Но нет, я был слишком горд.
- Ерунда. Вы вынесли из брака кое-что получше.
- Что же?
- Макса.
- О да. Я только сейчас это по-настоящему понял, - признался он.
Они достигли домика на вершине холма, где Чейс приготовил жилище для
Аманды: спальня, кухня и - поскольку столовую занимала декомпрессионная
камера - еще одна спальня, меблированная как гостиная.
- Вы голодны? - спросил Чейс. - В большом доме можно сделать сандвичи.
- Попозже, - ответила Аманда. - Сначала я хочу показать, какой я вам
привезла подарок.
- Подарок? Зачем вы...
- Родители всегда учили меня не отправляться в гости без полезного в
хозяйстве подарка. - Сдерживая улыбку, она взяла Чейса за локоть и повела
во двор дома, где склон опускался к небольшой бухте; дно здесь было
углублено, чтобы обеспечить подход лодкам с большой осадкой. - Вот, -
сказала она. - Я хотела завернуть, но...
Чейс посмотрел и, когда вдруг понял, что он видит, резко остановился.
- Бог мой... - выдавил он из себя.
На плоском скальном уступе у среза бухты стояла вещь, о которой Чейс
мечтал с тех пор, как начал писать дипломную работу: противоакулья клетка.
Это был прямоугольный ящик примерно семи футов высотой, пяти - шириной и
восьми - длиной, сделанный из алюминиевых брусков, обрешеченных стальным
тросом. В верхней части и с одной из торцевых сторон имелись входные
дверцы, а на каждой стороне - отверстия для камеры площадью в квадратный
фут. Сверху к клетке были приварены две подъемные цистерны, и даже на
расстоянии Чейс мог разглядеть блестящие медные детали - значит, цистерны
имели автономную систему снабжения воздухом и клетка могла свободно
зависать на глубине.
Клетки - важнейший инструмент для ученого, занимающегося акулами,
потому что они обеспечивают безопасный доступ к этим животным под водой в
открытом море. Большинство акул не в состоянии перегрызть алюминиевый брус,
а те, которые могли бы, - тигровые или большие белые - не делают этого. Они
могут кусать брусья, пробуя их, проверяя на съедобность, но ни одна до сих
пор не перегрызала.
С того дня, когда Чейс открыл институт, он пытался приобрести клетку -
списанную, бывшую в употреблении, любую, чтобы получить возможность вести
глубоководные эксперименты. Он выяснил, однако, что получить старую клетку
невозможно: спрос на фильмы об акулах со стороны компаний кабельного
телевидения оказался чрезвычайно высок, прокатные фирмы перехватывали
каждую клетку, появлявшуюся в поле зрения, и драли за их использование
ростовщические проценты. А выброшенные клетки были безнадежны - разбиты и
изломаны и не подлежали восстановлению.
Самая же низкая цена на новую, хорошую клетку составляла около
двадцати тысяч долларов.
Привезенная доктором Мейси клетка выглядела совершенно новой и
действительно очень хорошей.
- Она прекрасна, - восхитился Чейс, начиная спускаться к бухте. - Но
как вы...
- Это часть моего бракоразводного контракта, - ответила Аманда. - Мой
бывший муж построил ее три года тому назад. Он намеревался стать истинным
мачо - фотографировать акул, но обнаружил серьезную конкуренцию и
переключился на каланов. - Она помолчала, потом добавила с сухой улыбкой: -
Там у него тоже не заладилось, и он решил сосредоточиться на шлюхах. Ему
досталась "тойота", мне - акулья клетка. Я решила, она вам пригодится.
- Конечно, пригодится. Я надеюсь...
- Я знаю, читала ваши работы по динамике укуса и по исследованию
иммунитета к артриту. С этой клеткой вы, наверное, сможете провести
результативные эксперименты с гнатодинамометром.
- Вы это выговорили? - рассмеялся Чейс.
Гнатодинамометр являл собой труднопроизносимое слово для обозначения
простого понятия - метода измерения давления укуса, развиваемого акульими
челюстями.
- Я еще не видел никого, кто мог бы произнести это слово.
- Ерунда, - сказала Аманда. - Только не спрашивайте меня, как оно
пишется.
Когда они подошли к клетке, Чейс, просунув руку меж алюминиевых
брусьев, ощупал сварные швы и мелкие детали.
- Само совершенство, - заявил он, улыбаясь. - Не могу дождаться
погружения.
- А почему нужно дожидаться? Чем плохо сегодня?
- Сегодня? - Чейс автоматически посмотрел на часы.
- До заката еще семь или восемь часов, - заметила Аманда. - Как далеко
от берега нужно отойти, чтобы увидеть акул?
- Не очень, во всяком случае - синих. Час, может быть, меньше.
- Чем скорее я окуну в воду морских львов, тем лучше, - сказала
Аманда. - Они могут плавать с синими акулами, им это даже нравится. Они
любят их дразнить. У вас есть приманка, чтобы собрать акул?
- Угу. - Тут Чейс вспомнил: - Но у меня нет воздуха. Компрессор...
- С ним все в порядке, - сообщила Аманда. - Я спрашивала у Длинного.
Он сейчас наполняет баллоны. Честно, его весьма возбудила мысль о такой
прогулке.
Доктор Мейси произвела на Чейса глубокое впечатление. Даже более чем
глубокое. Он был потрясен. Ошеломлен. Он смотрел на нее, и она улыбалась в
ответ, не торжествующе или снисходительно, а доверительно.
- Думаю, мне действительно нужно получить степень, - произнес Саймон,
покачав головой.
- Что? Почему?
- Вы были правы с самого начала, - усмехнулся он. - Мадам, вы
действительно важная персона. Вы - нечто!
21
Институтская лодка глубоко сидела в воде, потому что была до отказа
заправлена топливом и свежей водой и нагружена по самый фальшборт научным,
фотографическим и подводным оборудованием. Вдобавок к двухсотфунтовой
клетке, которую Чейс и Длинный подняли и поместили на юте с помощью талей,
свисавших с фишбалки на правом борту, здесь находились: четыре видеокамеры;
видеомагнитофон; восемь баллонов для акваланга; пятьдесят фунтов кефали для
морских львов; три десятигаллоновые банки с приманкой - рублеными макрелью
и тунцом, чтобы создать пахучую пленку, уносимую на гребне волн и
собирающую акул за мили вокруг; две двадцатифунтовые коробки мороженой рыбы
для наживки, оттаивающей теперь на солнце; три комплекта аквалангов с
гидрокостюмами, масками и ластами; и наконец холодильный ящик, набитый
сандвичами, приготовленными госпожой Бикслер, и содовой.
Аманда провела морских львов по тропинке к доку, и они, нетерпеливо
переваливаясь с боку на бок, поднялись на борт. Теперь животные сгрудились
на юте, качая головами с дрожащими от возбуждения усами. Аманда гладила их
и о чем-то с ними ворковала. Макс опустился рядом с ней на колени.
- Они довольны? - спросил он.
- О, будь уверен, - ответила Аманда. - Они знают, что лодка означает
работу, и ждут не дождутся. Они любят работать, а иначе быстро начинают
скучать.
Макс протянул руку, и один из львов наклонил к нему голову, чтобы
почесали за ушами.
- Это кто?
- Харпо.
- Мне кажется, я ей нравлюсь.
- Я знаю, что ты ей нравишься, - улыбнулась Аманда. На ходовом мостике
Чейс включил реверс. Длинный стоял на носовом выступе и багром направлял
лодку, чтобы она не скребла о скалы. Когда лодка вышла из бухты и Чейс
развернул ее в открытое море, Длинный прошел назад и спустился в каюту.
Спустя минуту он вернулся и сообщил Аманде:
- Ваш пилот-любитель только что радировал, велел передать, он
поднимется и будет искать китов где-то через час. Я сказал, будем работать
на двадцать седьмом канале. - Потом Длинный посмотрел на мостик. - По
шестнадцатому сводка, - доложил он. - Предлагают поискать в воде парнишку.
- Какого? - спросил Чейс.
- Бобби Тобина, помощника с посудины Тони Мадейраса. Говорят, упал за
борт. Тони клянется, что несколько раз проутюжил то место, но ничего не
высмотрел.
- Похоже, падения за борт приобретают тут характер эпидемии, -
заметила Аманда.
- Почему? - заинтересовался Длинный. - Кто еще?
- Перед тем как я уехала из Калифорнии, мне позвонила двоюродная
сестра. Неделю или дней десять тому назад ее друг исчез с
исследовательского судна как раз между материком и островом Блок. Он был
фотографом, работал на "Нэшнл джиогрэфик". Его так и не нашли.
Лодка все еще двигалась медленно, двигатель рокотал приглушенно, так
что даже с расстояния в десять ярдов, стоя на ход овощ мостике, Чейс
услышал слова Аманды. Он позвал Длинного:
- Посмотри, может, найдешь для Макса спасательный жилет.
- Па... - взмолился Макс. - Брось... Я не собираюсь падать за борт.
- Я знаю, - ответил Чейс. - И готов спорить, Бобби Тобин тоже никогда
ни о чем таком не думал.
Когда они прошли к югу от острова Блок, Аманда дала Максу несколько
форелей покормить морских львов. Сама она поднялась по трапу на ходовой
мостик и стала рядом с Саймоном. Огибая мыс, они увидели на оборудованном
навесами пляже десятка два людей. Дети, надев на себя надувные круги,
играли на песке в набегающей воде; двое взрослых в купальных шапочках
пастельно-голубого цвета плавали туда и обратно ярдах в двадцати за линией
прибойной волны; подросток лениво покачивался на доске для серфинга.
- Каждый раз, когда я вижу, как народ отплывает от берега, - заметил
Чейс, - я думаю, как им повезло, что они не могут видеть себя с высоты пары
сотен футов.
- Почему?
- А если бы они увидели, что проплывает каждые несколько минут в
десяти или пятнадцати футах от них, они больше никогда в жизни не ступили
бы в воду.
- Разве здесь так много акул?
- Нет, теперь нет, не то что раньше. Но чтобы нагнать страху, много и
не нужно. Достаточно одной.
В ста ярдах от пляжа ловец омаров вытаскивал свои верши. Он подходил к
поплавку, цеплял его багром и вытягивал в лодку, пропускал канат через
тали, вывешенные на А-образной стальной раме, наматывал его на лебедку и
поднимал на фальшборт ловушку на омаров, сделанную из дерева и проволоки.
Чейс помахал ему рукой, ловец омаров замахал в ответ, но потом заметил
на борту большой белой лодки трафаретную аббревиатуру "O.I.". Он прекратил
махать, а вместо этого ударил кулаком одной руки в сгиб локтя другой и
показал Чейсу средний палец.
- Очаровательно! - заметила Аманда.
- Это Ржавый Пакетт, - пояснил Чейс, смеясь. - Он не очень меня любит.
- Я вижу.
- Ловцы омаров - странная публика. Многие из них считают море чем-то
вроде личного погреба, а себя - имеющими богоданное право ставить ловушки
где и когда им угодно, ловить, сколько им будет угодно, а весь остальной
мир посылать к черту. И боже упаси связаться с их ловушками: они готовы
друг друга за них утопить или пристрелить.
- А вы связались с его ловушками?
- Вроде того. Пока я не купил остров, Ржавый пользовался им как
лагерем, складом, мусорной свалкой. Он ставил свои верши везде - не только
на мелководье, но и в проливе, и около дока. Я не мог ни войти, ни выйти,
винт все время запутывался в его веревках. Я попросил его убрать их, а он
послал меня. Пришлось отправиться в береговую охрану, но они не захотели
влезать в это дело. Тогда мы с Длинным вытащили все верши, собрали омаров и
отдали их в дом престарелых, а верши забросили сюда. Ржавый нашел их только
через две недели. Он знает, что это сделали мы, но доказать не может, а
когда он обвинил нас, Длинный просто сказал, что это предупреждение,
посланное Великим Духом. Ржавый туп, но не самоубийца, он не стал
связываться с Длинным - гигантом, который относится к закону так же, как
сам Ржавый. Так что он оставил верши здесь - отчасти из лени, а отчасти
из-за того, что здесь и уловы лучше.
- Тогда он должен быть счастлив.
- Это вы так думаете. А Ржавый только злится. И ему здесь не нравится.
Ничего никогда не происходит, нет ничего вдохновляющего, нет никого, кто бы
чем-то разозлил или в кого можно пальнуть.
В молчании они шли еще несколько минут, потом Чейс обернулся и
посмотрел назад. Остров Блок уменьшился за кормой до серого бесформенного
пятна. Чейс сбросил обороты двигателя и перевел его на холостой ход.
- Прибыли, - сказал он.
- Прибыли куда? - Аманда огляделась. - Я не вижу ничего - ни птиц, ни
рыб. Ничего, кроме морской воды.
- Да, - ответил Чейс, - но я их чувствую, ощущаю запах и практически
даже вкус. - Он усмехнулся. - А вы?
- Чей вкус?
- Акул.
22
Ржавый Пакетт следил, как лодка, набирая скорость, уходит на восток.
Белый корпус растворялся в водяных валах, пока наконец не остались
различимы только редкие отблески солнца на стальной надстройке ходового
мостика.
"Сукин сын, - подумал он, - надеюсь, ты потонешь, налетишь на
что-нибудь и пойдешь ко дну, как камень. Или сначала пожар, а потом - ко
дну. Да, пожар - это хорошо, в пожаре есть что-то красивое и злобное".
Может, следовало бы как-нибудь ночью отправиться на остров и
что-нибудь там поджечь. Чтобы знали, как с ним связываться. Конечно, они
должны догадаться, что это его рук дело, и этот долбаный Кинг-Конг - индеец
навалится на него, как чудовище на ребенка. Наверное, следует еще подумать.
Ржавый открыл дверцу ловушки, вывешенной на фальшборте, и заглянул
внутрь. В дальнем углу сидели два омара, поводя в разные стороны усиками.
Один из них был хороших размеров, весом по крайней мере в пару фунтов.
Пакетт сунул внутрь руку, схватил омара за головой, избегая клешней,
вытащил и бросил в ящик на палубе.
Другой оказался много меньше, возможно, "коротышка" - юнец, которого
следовало отпустить, чтобы подрастал еще год-два.
Пакетт раздумывал, не измерить ли панцирь, дабы убедиться, что омар -
коротышка, но потом подумал: "Черт побери, если его не возьму я, то возьмет
кто-то другой". Он вытащил омара из ловушки, одним быстрым движением
оторвал хвост, а голову, ноги и клешни, все еще шевелящиеся, уронил за борт
и посмотрел, как они утонули.
Хвост Ржавый положил на разделочную доску. Позже он его очистит и
продаст на салат из омаров. Никого нет мудрей него.
Ржавый положил в ловушку новую наживку, спихнул вершу с фальшборта;
веревка скользила у него в руках, пока натяжение не ослабло - это значило,
что ловушка на дне. Тогда он выбросил в воду поплавок, включил передачу и
медленно пошел вдоль бечевы к следующей снасти.
Десять проверены, осталось еще десять. Он уже набрал восемнадцать
"жуков", а к концу, похоже, будет тридцать или даже побольше... Неплохо для
утренней смены.
Пакетт подошел к следующему поплавку, перевел двигатель на холостой
ход, зацепил поплавок и втащил его в лодку. Он пропустил веревку через
блок, намотал ее на лебедку и включил механизм, придерживая веревку рукой,
направляя ее на барабан.
С берега до Ржавого донесся крик. Он взглянул туда и увидел высокую
светловолосую девушку - за ней гонялся по плотному песку парень, очевидно
ее друг. На девушке было одно из этих бикини, которые представляют собой не
столько купальник, сколько приглашение - как, бишь, они называются?
тряпочка на заднице, - а сиськи прыгали вверх и вниз, как две дыни.
Хороша, подумал Ржавый. Он бы тоже от такой не отказался.
Девица вдруг остановилась, повернулась и ногой швырнула в парня воду с
песком; тот закричал и бросился на нее, она увернулась, упала в воду и
поплыла.
"Давай сюда, лапочка, - мысленно пригласил Пакетт, - я тебе покажу,
как это делается".
Девушка прыгала за линией прибоя, дразня друга, пока он тоже не
бросился в воду и не приблизился к ней. Вдвоем они поплыли брассом вдоль
пляжа, медленно продвигаясь в приливной волне.
Ловушка стукнулась о днище лодки. Пакетт выключил лебедку и оттянул
веревку в сторону, насколько смог, чтобы извлечь ловушку из-под лодки и
вытащить на поверхность.
Что-то было не так. Ловушка висела под каким-то дурацким углом, словно
один конец ее был много тяжелее другого. Ржавый перегнулся через фальшборт,
ухватил ловушку и поднял ее в лодку.
Один конец у ловушки отсутствовал. Щепки от деревянных планок торчали
среди клочьев разодранной проволоки.
Ржавый заглянул внутрь. Сначала ему показалось, что верша пуста: ни
наживки, ни омаров - ничего. Потом, присмотревшись, он увидел, что в
спутанной проволоке зацепились куски панциря и две ноги омара.
"Что за черт?" - подумал Ржавый. Браконьер бы этого не сделал, он
пошел бы более легким путем: вытащил ловушку, открыл дверцу, забрал омаров
и бросил бы ловушку назад в воду. Акула? Нет, акула разбила бы ловушку на
части или просто поломала отдельные детали, если бы трепала ее.
Пакетт отвязал веревку от погубленной ловушки, столкнул ловушку в море
и пошел на корму за запасной. Он всегда брал с собой четыре запасные верши,
потому что всякое случается: ловушки воруют, их уносят штормы, веревки
срезаются винтами лодочных моторов. Он прицепил запасную вершу, положил
наживку и бросил ее за борт.
Со следующей ловушкой, которую вытянул Ржавый, дело обстояло примерно
так же, даже еще хуже. Оба конца были вдавлены внутрь, оторванная дверца
исчезла. На дне оказались разбросанными полдюжины усиков омаров - значит, в
вершу угодили по крайней мере три особи. Кто-то разорвал их на куски.
Но кто?
Никакой осьминог не сотворил бы с ловушкой такого. Тут не водится ни
гигантских угрей, ни слишком крупных и мощных головоногих.
А как насчет гигантского омара? Они каннибалы, и достаточно здоровый
мог разбить ловушку.
"Не сходи с ума, - сказал себе Ржавый. - Этот омар должен быть
размером с чертов "бьюик"".
Кто бы это ни сделал, он был достаточно велик и силен, а также
пребывал в ярости либо в безумии; кроме того, он работал какими-то
инструментами.
Человек. Это должен быть человек, но кому могло понадобиться...
Чейсу. Саймону Чейсу.
Точно, здесь есть смысл. Почему бы иначе Чейс махал ему рукой, проходя
мимо? Они отнюдь не были друзьями. Чейс катил бочку на старину Ржавого; не
довольствуясь тем, что согнал его с острова, где тот ловил омаров почти
двадцать лет, и тем, что загнал его черт знает куда, теперь он вознамерился
вовсе лишить Пакетта собственного дела.
Да, этот взмах рукой многое объяснял.
Хорошо, господин Саймон, долбаный Чейс с долбаного острова Оспри из
долбаного института... Ты хотел воины - ты ее получил.
Взывая о достойном мщении, Ржавый заменил ловушку ч врубил мотор,
двигаясь по веревке к следующему поплавку. Вполне возможно, Чейс изуродовал
все остальные ловушки, но, чтобы это проверить, их требовалось поднять.
Ярость вернулась подобно приливу, когда Пакетт осознал, что у него
остались только две запасные верши: значит, придется возвращаться в город,
брать дополнительные и снова тащиться сюда.
Ярость отвлекла Ржавого, когда он подошел к следующему поплавку. Тот
должен был бы покачиваться на прибывающей воде, и веревка должна была
уходить вниз, однако этого не наблюдалось. Поплавок подпрыгивал, словно за
веревку кто-то дергал.
Пакетт не обратил на это внимания. Он зацепил поплавок, втянул его в
лодку, заправил веревку и включил лебедку. И сразу же лебедка жалобно
взвыла, лодка осела на корму, а веревка заскользила против хода барабана.
"Ну а теперь-то что? - подумал Пакетт. - Должно быть, чертова
штуковина зацепилась за что-то в скалах".
Но нет, все было не так, не могло быть так, поскольку веревка уже
вытягивала груз, лебедка выбирала ее... Медленно, словно тяжесть была
непомерной, но веревка накручивалась.
Водоросли. На ловушку намоталось, наверное, с сотню фунтов бурых
водорослей. Ржавый схватил багор и перегнулся через борт, приготовившись
стряхнуть водоросли с ловушки, прежде чем поднимать ее в лодку.
Лодка вдруг подпрыгнула, приняла нормальное положение, а веревка пошла
быстрее. Может быть, водоросли свалились с верши. Может быть...
Показалась ловушка - темное пятно в зеленой мгле. За ней что-то
двигалось - очевидно, кто-то попался в ловушку... Нет, это нечто толкало
ловушку... Оно белело и...
"Боже праведный, - понял Пакетт. - Тело".
Но нет, это было не тело, и это плыло, причем быстро. Рот был открыт,
глаза - тоже. У него имелись руки - или когти, - которые тянулись к
Ржавому.
Одна из рук ухватилась за багор.
Пакетт закричал, пытаясь вырвать багор, но существо выдернуло
инструмент у него из рук, и Ржавый, не переставая кричать, полетел на
спину. Плечом он ударился о рычаг газа, тот пошел вперед, в рабочее
положение; Ржавый упал на рычаг и весом тела выжал газ до упора.
Мотор заверещал, и корма резко опустилась: винт разрубил воздух и
вошел в воду. Лодка скакнула вперед. Веревка хлопнула, соскакивая с
лебедки; бухта каната свалилась за борт, поплавок выстрелил с А-образной
рамы и исчез.
Пакетт не двигался, пока не услышал собственный крик. Тогда он
скатился с рычага газа и выправил штурвал. Он шел на полной скорости,
оглядываясь назад, словно ожидал, что некто - кто бы это ни был - залезет
на ют, а потом в рубку.
Уйдя примерно на пятьсот ярдов, Ржавый убавил газ и положил лодку в
широкий разворот вокруг поплавка. Он держал обороты двигателя на пяти
сотнях, двигаясь со скоростью двенадцать или пятнадцать узлов. Ржавый
приблизился к поплавку на сто ярдов и уставился на него. Тот плавал теперь,
повинуясь течению, а не прыгал.
В голове у Пакетта была каша. Мысли, образы и вопросы беспорядочно
отскакивали друг от друга, как шарик в китайском бильярде.
Через несколько секунд он ощутил дрожь, а потом приступ тошноты.
Он прибавил газу и двинулся по направлению к дому.
С того места на пляже, где они вылезли из воды, двое наблюдали, как
лодка с ревом уносится прочь в облаке выхлопных газов.
- Интересно, что это с ним? - сказала девушка.
- Может, винт запутался, - предположил парень. - Со мной такое бывало.
Приходится отправляться домой, пока штифты не полетели. - Он оглядел пляж.
- Слушай, знаешь что? Мы одни.
- И что же?
- Как ты смотришь на то, чтобы искупаться голышом?
- Ты просто хочешь полапать меня, - улыбаясь, заметила девушка.
- Нет.
- Да. Признайся.
Парень несколько секунд колебался, но потом ухмыльнулся и сказал:
- Ладно, признаюсь.
Девушка завела руку за спину, потянула за тесемку, и лифчик свалился с
нее.
- Видишь? - спросила она. - Честность - лучшая политика.
Она потянула узел на бедре - на песок упала нижняя часть купальника.
Девушка повернулась, вприпрыжку преодолела невысокие волны и нырнула, пока
ее друг поспешно вылезал из плавок.
Существо плыло над песчаным дном без определенного курса, выискивая
признаки жизни.
Хотя у него не было ни понимания времени, ни знания того, что смены
света и тьмы означают течение времени, существо чувствовало: промежутки
между безумными порывами к убийству уменьшаются.
В соответствии с возрастающей активностью обмен веществ существа, в
течение многих лет происходивший на уровне, которого хватало только на
поддержание простейшей жизни, теперь ускорялся, восстанавливая
чувствительность мозга, сжигая калории все быстрее и быстрее.
Существо услышало слабое движение где-то впереди, за пределами зоны
видимости, и последовало на звук, обнаружив еще одну из этих непонятных
клеток из дерева и проволоки. Внутри находились два маленьких живых
создания. Существо разрушило клетку и съело их.
Оно начало опускаться глубже по песчаному склону, но внезапно ощутило
колебания наверху, остановилось и усилием воли прекратило ритмическую
пульсацию жабер. Существо настроило чувствительные рецепторы по бокам
черепа на источник перемены давления воды.
Оно не смогло точно установить местоположение источника, но определило
нужное направление - и, открыв впалый рот, подняв зубы, согнув когти,
беззвучно понеслось к добыче.
Парень поймал девушку, прижался сзади и накрыл ее груди ладонями.
Она взвизгнула, развернулась к нему лицом и подняла руку, чтобы
шлепнуть его. Парень поймал руку, положил себе на шею, потянулся вперед и
поцеловал девушку.
Прильнув друг к другу, они погружались, пока их головы не скрылись под
водой. Тогда они отпустили друг друга и всплыли.
- Какая здесь глубина? - спросила она, жадно хватая ртом воздух.
- Не знаю. Футов пятьдесят, может, больше.
- Как жутко, если не видишь дна.
- Думаешь, что кто-то собирается тебя съесть? - рассмеялся парень.
- Я хочу к берегу.
- Ладно.
- Просто чтобы касаться дна.
- Давай.
Парень сделал пару гребков, направляясь к пляжу. Потом остановился и
сказал:
- Что это было?
- Что это?
- Что-то под нами. Ты не почувствовала?
- Заткнись, - велела девушка. - Не смешно.
- Я не шучу. Вроде небольшого перепада давления. Теперь уже нет.
- Джеффри, ты дурак... Не смешно.
- Говорю тебе... - начал парень, но девушка уже обогнала его и
вспенивала воду, уплывая к берегу.
Теперь существо уже могло видеть их далеко наверху: два живых создания
- крупные, слабые, неуклюжие. Оно понеслось вверх.
Неожиданно его самого атаковали снизу - ударили, но не причинили
вреда. Сбитое с толку, оно совершило оборот, вглядываясь, кто же напал на
него.
На границе зоны видимости существа обнаружилось нечто громадное,
крупнее, чем само существо, тусклого цвета - почти не отличающееся от воды
вокруг, с плавниками на спине и по бокам. Напоминающий полумесяц хвост
медленно толкал нападавшего по кругу. Рот был приоткрыт, неотрывно смотрели
пустые глаза.
Существу явилось слово для обозначения этого создания, слово из
покрытого пеленой прошлого. Слово Hei - акула, и с опознанием пришло
сознание опасности. Существо поворачивалось вслед за акулой, готовое
защищаться.
Акула шевельнула хвостом и устремилась вперед, разинув пасть.
Существо увернулось, уйдя в сторону. Акула пронеслась рядом. Она сразу
же развернулась и снова стремительно атаковала - существо переместилось
глубже и снизу достало ее когтями. Когти нашли плоть и царапнули ее, но
плоть была толстой и твердой. Кровь не появилась.
На сей раз акула не вернулась, а продолжила движение. Мощный хвост
перемешивал слои воды, и акула скрылась в серо-зеленом мраке.
Существо медленно опустилось на дно. Оно сориентировалось, потом
обшарило поверхность в поисках тех двух больших созданий.
Они исчезли. Спокойствие воды не нарушали ни звуки, ни колебания
давления.
Существо повернуло в глубину для продолжения охоты.
На берегу девушка завернулась в полотенце, подобрала купальник и
прошествовала прочь, оставив своего друга искать плавки в траве на дюне,
куда она их забросила.
23
Лодка стояла на якоре, под килем - двести футов. На некотором
расстоянии от кормы плавала клетка, удерживаемая тросом, который был
закреплен на судне. Целый час Чейс и Длинный выбрасывали за борт приманку,
и воздух в рубке до сих пор смердел кровью и рыбьим жиром. От лодки
тянулась пленка, ее подхватывало течение: на спокойной водной глади
отчетливо выделялись радужные маслянистые разводы.
Два баллона для аквалангов с прицепленными ремнями и присоединенными
регуляторами лежали на палубе рядом с масками и ластами. Аманда и Саймон
натянули снизу до пояса гидрокостюмы, верхние части костюмов пока свободно
свисали. На плечах и руках блестел пот, обгоревшая кожа на спине Аманды
начала розоветь.
Она прошла вперед, зачерпнула ведром чистой воды и осторожно облила
морских львов - они спали, сбившись в кучу.
- Я собираюсь пустить девочек в воду через несколько минут, - заявила
она. - Эта жара для них невыносима.
- По радио говорили, сегодня может дойти до тридцати восьми, - сообщил
Длинный, вытирая лицо, - и готов спорить...
- Акула! - закричал вдруг Макс с ходового мостика. - Я ее вижу!
Они посмотрели назад. В пятидесяти ярдах пленку разрезал треугольный
спинной плавник, следом за ним из стороны в сторону двигался хвостовой.
- Синяя, - отметил Длинный. - Я знал, мы их поднимем.
- Как вы определяете на таком расстоянии? - спросила Аманда.
- Короткий и низкий спинной плавник... Острый хвостовой...
Темно-синего цвета.
- А размеры?
- Судя по расстоянию между спинным и хвостом... Думаю, футов десять,
даже одиннадцать. - Он посмотрел на мостик, на Макса: - Хорошо, парень.
Продолжай в том же духе, будут и другие.
- Вон! - показал Макс. - Следом за... Нет, две! Там еще две!
Словно почувствовав возбуждение в голосе мальчика, морские львы
зашевелились и приподнялись, опираясь на ласты и принюхиваясь.
- Готовимся, - сообщил Чейс Аманде и бросил черпак в ведро с
приманкой.
Когда Саймон и Аманда натянули гидрокостюмы, надели баллоны и промыли
маски, жирную пленку бороздили уже шесть синих акул, с каждым проходом
приближаясь к клетке.
- Кидай время от времени рыбу-другую, - обратился Чейс к Длинному, -
просто чтобы они не потеряли интерес.
Он открыл люк у себя под ногами, наклонился и вы-ташил два куска белой
пластмассы, каждый размером с картонку для сорочек, соединенные между
собой. С одного угла свисала веревка.
- Что это? - поинтересовалась Аманда. - Пластмассовый сандвич?
- Точно, - улыбнулся Чейс. - Но мы, как ученые мирового класса,
называем его "гнатодинамометр".
- Вы шутите.
- Отнюдь. Просто, но эффективно. Это тарированная пластмасса. А
внутри, - показал Чейс, раздвинув пластиковые детали, - макрель. Пока
Длинный будет подкармливать акул, я просуну свой сандвич через одно из
отверстий для камер. Акула почует макрель и укусит пластмассу. Я дам ей
возможность вволю погрызть сандвич, а потом отпущу. Затем в лаборатории с
помощью микрометра я измерю, насколько глубоко прокушен пластик, и,
используя набор таблиц, установлю, какого давления акула достигла в укусе.
- Восхитительно! - воскликнула Аманда. - Вся конструкция, должно быть,
стоит доллара три.
- Если быть точным, десять. Но прибавьте стоимость клетки, лодки,
топлива и содержания команды - и получите что-то порядка ста тысяч. - Чейс
замолчал, наблюдая за акулами, кружившими возле клетки, потом спросил: - Вы
уверены, что морских львов надо запускать в воду именно здесь?
- Вот увидите, - с улыбкой ответила Аманда. - Они поиздеваются над
вашими акулами.
Она открыла дверцу в транце, спустилась на ступеньку, придвинула к
себе ведро с рыбой и позвала каждого морского льва по имени. Один за другим
они вразвалку приближались и получали по рыбине. Потом Аманда сгибала руку
и делала указательный жест в сторону воды. Животные плюхались на ступеньку,
а затем в море.
Чейс видел, как коричневые тела мелькали между иссиня-черными спинами
акул и устремлялись в голубую воду.
- Пошли? - спросила Аманда. Она потянулась на палубу за видеокамерой.
Чейс не ответил. Он все еще смотрел на воду, хотя морские львы уже исчезли
из виду. Чейс был возбужден, как и ожидал; чего он не ожидал, так это
неясного беспокойства, которое сопровождало возбуждение, - не страх, ничего
конкретного, скорее дурное предчувствие.
- Не беспокойтесь о моих морских львах, - заверила Аманда. - С ними
все в порядке.
- Я не беспокоюсь, - сказал Чейс. - Не волнуют меня и синие акулы. Я
просто думаю, какая там еще чертовщина завелась.
- Забудь, Саймон, - посоветовал Длинный. Он взялся за канат и потянул,
перемещая клетку к самой корме лодки: - С такой клеткой все будет как надо.
- Ты прав, - согласился Чейс.
Он спустился на ступеньку, дотянулся до клетки и открыл люк в верхней
части. Синяя акула толкнула клетку, потом унеслась прочь.
Выпрямившись, Чейс надел маску и взял в рот загубник. Тут он услышал
Макса:
- Па...
Он посмотрел на ходовой мостик. Мальчик казался маленьким и далеким.
- Будь осторожен, - напутствовал его Макс. Чейс поднял вверх большие
пальцы, сдвинул маску на лицо, прижал к груди пластиковый сандвич и шагнул
сквозь люк в холодную темную воду.
Аманда сразу же последовала за ним. Когда Длинный увидел, что она тоже
в клетке и закрыла люк, он отпустил трос. Клетка дрейфовала по течению,
пока трос не натянулся. Длинный удостоверился в надежности узла крепления,
бросил в море несколько макрелей и снова взялся за приманку.
Прошло некоторое время, прежде чем пузырьки воздуха растворились и
вода очистилась. Чейс взглянул на Аманду - та настраивала видеокамеру - и
начал осматриваться в окружающей голубизне.
У них над головой шлепнулась в воду макрель: она опускалась перед
клеткой, порхая, как падающий лист. Из-за клетки выскочил морской лев,
зажал рыбу в зубах и на секунду завис, словно позируя перед камерой Аманды.
Потом он укусил макрель, из уголков пасти брызнула кровь, и, жуя рыбину,
животное уплыло.
Чейс поискал взглядом акул. Он увидел трех, в пятидесяти или
шестидесяти футах, почти на границе видимости. Темные силуэты не спеша
перемешались туда и обратно. "Долго ждать не придется, - подумал Чейс, -
они просто осторожничают пока. Через минуту они привыкнут к нам и
приблизятся за кормом".
Еще три макрели упали рядом с клеткой - по одной с боков, одна
спереди. Одну схватил морской лев, две другие продолжали падать.
Две из трех акул круто развернулись и устремились к клетке. Движения
их больше не были медленными или неосмысленными, они двигались теперь
быстро и резко - не прогуливались, а охотились.
Одна из макрелей падала прямо перед Чейсом, не более чем в трех футах.
Акула кинулась на нее, как истребитель, захвативший цель. Рот акулы
раскрылся, она повернулась на бок, опустилась мигательная перепонка,
защищающая глаз...
Вдруг акула остановилась, тело ее выгнулось. Развернувшись почти на
месте, она пропала во мраке. Макрель, нетронутая, продолжала падение.
Чейс посмотрел на Аманду и развел руками: что все это значит? Он знал,
что синие акулы, хотя и редко нападают на людей, их не боятся. Однако Чейс
был уверен: акула внезапно испугалась, увидев его с Амандой. Доктор Мейси
пожала плечами и покачала головой.
Чейс вытолкнул пластиковый сандвич через отверстие для видеокамеры,
сдавил его, чтобы выжать сок из рыбы в воду, и дразняще подергал за
веревку.
Приблизился морской лев и принюхался, но Аманда дала ему знак
убраться, и он подчинился.
Между брусьями на дне клетки Чейс увидел акулу, поднимающуюся из
глубины. Она уловила запах и искала его источник. Чейс держал пластик как
можно дальше от клетки, болтающимся на веревке. Акула всплывала и
разворачивалась, прицеливаясь.
"Давай, крошка, - мысленно промурлыкал Чейс, - давай".
Акула распахнула пасть, показывая ряды маленьких белых треугольников.
До наживки ей оставалось пять футов, потом три...
Чейс изо всех сил вцепился в веревку, зная: предстоит борьба, чтобы
животное не вырвало у него из рук все приспособление. Когда акула
повернулась на бок, он увидел ее глаз.
Акула замерла, словно ударившись в стену. Рот закрылся, и, взмахнув
два раза мощным хвостом, она исчезла в глубине.
Чейс повернулся к Аманде и сделал обеими руками жест вверх. Он
оттолкнулся от дна клетки, открыл люк и подтянулся. Положив руки на верхнюю
часть клетки, он высунулся из воды, вынул изо рта загубник и поднял маску.
- Почему они разбегаются? - спросил Длинный, видевший все с лодки.
- Черт меня побери, если я знаю. Аманда протиснулась сквозь люк и
присоединилась к Чейсу на поверхности.
- Я в жизни такого не видел, - признался Чейс. - Синие акулы не боятся
людей.
- А эти боятся, - констатировала Аманда. - Вы заметили шрамы у
последней?
- Где?
- Вдоль всего бока. И не от спаривания, шрамы от спаривания я видела.
Эти гораздо правильней: пять больших рваных царапин, практически
параллельные. И свежие.
- Пять? - уточнил Чейс. - Вы уверены?
- Вполне. А что?
- Примерно неделю назад мы видели большого дельфина с пятью глубокими
порезами на хвосте.
- Чем они были сделаны?
- Вот в чем вопрос. - Чейс посмотрел на Длинного. - Ты как думаешь?
- Сделаем еще попытку, - предложил Длинный. Он вывалил в воду из ведра
оставшуюся приманку и сопроводил ее дюжиной макрелей. - Если это их не
привлечет, то ничто не привлечет.
Несколько минут они выжидали, пока кровь и потроха разнесет водой,
потом снова спустились в клетку.
В воде клубились красные облака, тушки рыбы погружались, как обломки
корабля. Сквозь дымку Чейс увидел двух акул, в двадцати или тридцати футах,
но за время, пока он, поднявшись, закрывал люк над головой, они исчезли. Он
взглянул на часы, затем, ухватившись за брусья, посмотрел в отверстие для
видеокамеры. Через пять минут вода очистилась от крови, рыба упала на дно.
Единственным проявлением жизни, зафиксированным Чейсом, стали морские львы:
в одиночку или парами они, играя, проплывали мимо клетки.
Он подал Аманде сигнал подниматься.
Когда на лодке они скинули акваланги, Чейс сказал Аманде:
- Происходит какая-то ерунда, что-то не так. Как будто они передают
друг другу: "Держитесь подальше, человек - это плохая новость". Но такого
не может быть... Если только в воде нет какой-то электромагнитной аномалии,
которую они все сразу же ощущают и которая как-то связана с человеком.
- Думаю, мои морские львы первыми бы это почувствовали, - заверила
Аманда. - Я не хочу оскорбить ваших акул, но мои дамы несколько выше в
интеллектуальном отношении.
- Может быть, - заметил Длинный, - но ваших морских львов не было
здесь, когда началась вся эта чертовщина. Им еще не пришлось выучить этот
урок.
- Вы не хотите позвать их назад, на лодку? - спросил Чейс.
- Я могу, - ответила Аманда, - если мы куда-то двигаемся. Если нет, то
они вернутся, когда сочтут нужным.
- Я подумал, может быть, стоит попробовать в другом месте, просто
чтобы...
- Па... - попросил Макс со своего насеста на ходовом мостике. - А мне
можно в клетку?
- Ты имеешь в виду, с аквалангом? Я не...
- Акул вокруг нет.
- Да, но я не думаю, что глубина в двести футов и пятимильный след
приманки самые подходящие условия для того, чтобы начинать.
- Ну пожалуйста! Слушай, я же буду в клетке. С тобой. - Макс улыбался,
и просьба его приобретала характер искушения. - О чем ты беспокоишься? Что
нас ударит током?
Чейс посмотрел на Длинного в поисках поддержки, потом на Аманду, но
никто не пришел ему на помощь. "Родительская доля, - подумал он. - Решения
приходится принимать тогда, когда меньше всего этого ждешь". Наконец он
изрек:
- Ладно.
У Макса не было гидрокостюма, и Аманда одолжила ему свой. Костюм
оказался мальчику велик, так что, вероятно, не мог согреть, но должен был
уберечь от порезов и ушибов в клетке. Чейс присоединил для него баллон и,
когда они оделись и приготовились, повторил с ним правила погружения.
- Самое важное, - подчеркнул в конце Чейс, - это никогда не...
- Знаю: не задерживать дыхание. Но мы же не будем погружаться слишком
глубоко.
- Мы вовсе не будем погружаться, клетка останется на поверхности, но
все же над тобой будет четыре или пять футов воды. Эмболию можно получить
на глубине двух футов. - Чейс помолчал. - Понятно?
- Понятно.
- Я пойду первым. Длинный скажет, когда идти тебе, а Аманда даст руку.
Чейс с мольбой посмотрел в небо, потом шагнул через люк в клетку.
Через несколько секунд сквозь люк скользнул Макс и приземлился на
ноги. Он промыл маску и продул регулятор.
Чейс увидел, что мальчику немного не хватает веса: избыточная для него
плавучесть гидрокостюма приподнимала Макса над дном клетки, - и сделал
знак, чтобы тот держался за брусья. Макс кивнул и выполнил команду, и они
стали вместе смотреть в пустынное море.
Они не увидели ни акул, ни морских львов - вообще ничего. Потом Макс
опустился на колени, потянул отца за ногу и показал вниз. Глубоко под ними
была едва заметна одинокая маленькая акула. На нее налетал, задирая,
морской лев. Макс прижался лицом к брусьям дна, пытаясь разглядеть получше.
Животные находились как раз на границе отчетливой видимости. "Если бы
они поднялись хотя бы на десять футов, - подумал Чейс, - у Макса появился
бы хороший обзор". Потом он вспомнил о подъемных цистернах и осознал, что,
если животные не поднимаются, он может спуститься к ним. Чейс наклонился и
посмотрел на манометр, присоединенный к регулятору на акваланге Макса: две
тысячи фунтов. Воздуха навалом. Тогда он выпрямился и открыл заборные
вентили на обеих цистернах.
Клетка начала погружаться. Сначала она шла толчками, затем стала
опускаться плавно - Длинный выбрал слабину троса, тянувшегося к лодке.
Когда глубиномер на одной из цистерн показал пятнадцать футов от
поверхности, Чейс перекрыл заборные вентили и открыл другие, подавая в
цистерны воздух до тех пор, пока клетка не обрела нулевую плавучесть.
Акула и морской лев стали теперь хорошо видны: два темных тела на
голубом холсте. Вверх проплыло несколько пузырьков воздуха - их выпустил
изо рта морской лев.
Потом он вдруг оставил в покое акулу и резко устремился вверх. Сначала
Чейс решил: животному наскучила игра либо у него кончился запас воздуха; но
что-то в движениях морского льва - какая-то торопливость - указывало, что
Чейс ошибается. На большой скорости лев миновал клетку и поспешил к лодке.
Провожая его глазами, Чейс увидел других - двоих в паре и одиночку, -
плывших к лодке с такой же сумасшедшей скоростью.
"Боже правый, - подумал Саймон, - а теперь-то что?"
- Мне кажется, они нагулялись, - заметил Длинный, глядя, как морские
львы карабкаются на ступеньку в корме.
Животные лаяли и толкались, отчаянно спеша взобраться на борт.
- Нет, - обеспокоенно произнесла Аманда, - Что-то их напугало. Там
что-то есть.
- Например? - Длинный посмотрел в воду. Он едва различал клетку -
погружаясь, она попала в тень лодки. Удерживая трос, Длинный перешел от
одного борта к другому, вернулся на корму. - Ничего, - сказал он. - Я там
ничего не вижу.
- Однако что-то там есть, - настаивала Аманда. - Кто-то... где-то...
- Тогда, кто бы там ни был, он глубже. Или так, или... Черт!
- Что?
- Подлодкой.
Он стал поспешно выбирать трос.
Когда трос потащил клетку, она вздрогнула. Чейс протянул руку, чтобы
открыть воздушные вентили.
Над головой проплыл силуэт - такой огромный, что клетка целиком
оказалась в темноте. Чейс вздрогнул и посмотрел вверх. Вспыхнувшее солнце
на секунду ослепило его, лишив ориентации. К тому моменту, когда глаза
адаптировались, Чейс уже не был уверен в направлении, которым двигался
силуэт. Он повернулся.
В десяти футах, всплывая в тени от лодки, с могучей грацией - которая
так восхищала Чейса, но теперь казалась пугающей - на клетку надвигалась
большая белая акула. Она не замедлила ход, не колебалась. Глаза в глазных
впадинах закатились назад, пасть открылась. Челюсти выкатились вперед,
зазубренные белые треугольники выпрямились. Акула обрушилась на клетку.
Чейс инстинктивно отпрянул и упал сверху на Макса. Мальчик повернул
голову, его глаза расширились от ужаса.
Со скрежещущим звуком зубы царапнули металл, потом тот со скрипом
сплющился, внезапно зашипел воздух и взорвался пузырьками.
Клетка, словно взбесившись, пошла в сторону, закрутилась под лодкой,
ударилась о киль, и Чейс вдруг понял, что случилось: акула разломала одну
из подъемных цистерн.
- Черт побери! - заорал Длинный.
Он изо всех сил удерживал трос, на руках выступили сухожилия. Длинный
заметил акулу только за секунду перед ударом, когда она вылетела из-под
лодки, словно серая торпеда.
Аманда подскочила к нему, ухватилась за трос, помогая тянуть.
- Я думала, акулы никогда...
- Угу, - отозвался Длинный. - Но знаете, что я вам скажу? Эта -
напала.
- Почему?
- Бог знает.
Они слышали, как клетка стучит о киль, подошвами ощущали удары.
- Вы не можете завести трос на лебедку?
- Не рискну. Эта дрянь весит больше тонны, она может просто оборвать
трос.
- Что же нам делать? Мы должны...
- Если она выйдет из-под кормы, я пристрелю эту суку, - ответил
Длинный. - А до тех пор остается только молиться, чтобы она убралась.
Чейс с Максом съежились в дальнем углу клетки, держась друг за друга и
за брусья: конструкцию неистово швыряло под лодкой.
Акула сцепила челюсти, согнула и разогнула массивное тело, будто
пытаясь разнести клетку на куски.
Чейс увидел, что пузырьки из регулятора у Макса бегут непрерывной
струёй. Мальчик забирал слишком много воздуха. Чейс привлек внимание сына,
указал на свой регулятор, потом - на регулятор Макса, жестом объяснил ему,
чтобы тот замедлил дыхание. Испуганный Макс кивнул.
Акула неожиданно отпустила клетку, и та скользнула вниз, повиснув
наклонно. Когда акула начала погружаться, перед глазами Чейса медленно
скользнуло ее широкое белое брюхо. Перед половой щелью плоть рассекали пять
параллельных отметин.
- Тяни! - закричал Длинный.
Они с Амандой медленно выбирали трос. За бортом они увидели верхнюю
часть клетки, вышедшую из-под днища лодки. Акула серой тушей зависла почти
неподвижно под клеткой. Длинный спрыгнул на ступеньку, оттягивая трос под
кормой:
- Еще пять футов, и мы...
- Нет! - воскликнула Аманда, указывая на что-то. Мелькнул серповидный
хвост, забурлила вода, и на поверхности показалась коническая голова акулы.
Рот был полуоткрыт: ударившись о ступеньку, акула соскользнула и кинулась
на трос. Одним движением головы животное вырвало трос из рук Длинного и
перекусило его. Длинный упал навзничь на палубу.
Акула уплыла, а клетка начала тонуть.
С трудом удерживая равновесие, Чейс выпрямился, схватил вентиль
неповрежденной подъемной цистерны и полностью открыл его. Послышалось
шипение воздушной струи, погружение клетки замедлилось. Но не прекратилось.
Чейс надул жилеты, свой и Макса, надеясь, что, сняв их с Максом вес и
добавив клетке плавучести, он остановит падение, подвесит клетку, пока
Длинный не спустится к ним с тросом.
Клетка продолжала погружаться. Чейс посмотрел на прикрепленный к
цистерне глубиномер: стрелка прошла тридцать футов, потом тридцать пять,
сорок...
Он быстро огляделся. Акула исчезла.
Пятьдесят футов...
Чейс знал, что выбора у него нет, они не могли опускаться до дна. У
них обоих кончится воздух - возможно, еще до конца погружения и уж
наверняка раньше, чем до них доберется Длинный.
Он поднял Макса на ноги и открыл люк. Положив руки на плечи сына, Чейс
посмотрел ему в глаза, призывая вспомнить полученные уроки и молясь, чтобы
не оказалось, что мальчик пропустил их мимо ушей. Он вынул изо рта загубник
и прокричал одно слово: "Помни!"
Макс понял.
Шестьдесят футов...
Чейс вытолкнул Макса в люк и немедленно последовал за ним. Он взял
мальчика за руку и заглянул в лицо, чтобы контролировать его дыхание.
Они поднимались слишком быстро, обгоняя пузырьки выдыхаемого воздуха.
Наполненные жилеты расширялись, рвались к поверхности, тянули вверх.
Необходимо было замедлить всплытие: продолжая в том же темпе, они рисковали
порвать легкие или получить эмболию либо кессонку.
Чейс выпустил воздух из жилетов, и подъем стал медленнее. Теперь
пузырьки от выдоха опережали их. Хорошо.
Саймон посмотрел на свой глубиномер: сорок футов... тридцать пять...
Он не глядел вниз, сосредоточившись на лице Макса, не видел, как под ними
показалась из глубины акула.
Двадцать футов... Пятнадцать...
Внезапно сверху раздался всплеск, вода забурлила, и к ним подплыл
Длинный с ружьем для подводной охоты.
Теперь Чейс бросил взгляд вниз и увидел разверстую пасть и выдвинутые
вперед челюсти большой белой акулы, поднимающейся из мрака со скоростью
ракеты.
Длинный нажал на спусковой крючок. Углекислотный патрон выдохнул клуб
пузырей, острога вылетела из ружья. Она ударила акуле в нёбо и вонзилась в
него. Акула притормозила, мотая головой, пытаясь избавиться от помехи.
Животное сомкнуло челюсти, сгибая и ломая острогу.
Чейс вылетел на поверхность, таща за собой Макса, и толкнул его на
ступеньку. Аманда схватила мальчика и вытащила его на лодку, а Чейс,
закинув ноги и выкатившись на ступеньку, протянул руку вниз, Длинному.
Но Длинный остался под водой наблюдать. Наконец он вынырнул и одним
движением выбросился на ступеньку.
Чейс скинул ремни, опустил на палубу баллон и нагнулся к Максу - тот
лежал на боку, Аманда помогала ему снять акваланг.
- Ну как ты? - спросил Чейс. Глаза у Макса оставались закрытыми. Он
кивнул, выдавливая улыбку, и сказал:
- Господи...
- Ты отлично действовал... Соблюдал правила... Не испугался. Ты
действовал превосходно!
Чейс ощущал собственные вину и глупость, облегчение и гордость. Он
хотел выразить все эти чувства, но не шал как. Поэтому он зажал ладонь
Макса в своих ладонях, погладил ее и проговорил:
- Чертовски жуткое посвящение в аквалангисты в открытом море. - Он
увидел Длинного, идущего к каюте, и обратился к нему: - Эй, Длинный...
Спасибо. Я не смотрел вниз, не видел, что она подходит.
- Знаю, - бросил Длинный. - Я подумал, лучше дать этой суке пожевать
что-нибудь взамен тебя. Знаешь, это наша акула. Крючок все еще на ней.
- Я никогда не видел, чтобы они так себя вели, и никогда об этом не
слышал. Она как бешеная! С ней что-то ненормальное, как и с синими акулами,
только наоборот: белая свихнулась на нападении, а не от страха. - Чейс
помолчал секунду и закончил: - Но кто бы ни был причиной такого поведения,
это одно и то же существо: на брюхе белой акулы - пять царапин.
Они подняли якорь и повернули на запад, направляясь к дому. Чейс стоял
у штурвала на ходовом мостике; Макс лежал рядом с ним на полотенце,
согреваясь под полуденным солнцем. Аманда кормила морских львов. Устроив их
на корме, она поднялась по трапу на мостик.
Едва впереди показался низкий силуэт острова Оспри, как у трапа
появился Длинный и сообщил Аманде:
- Ваш пилот на связи: он нашел китов.
- Как далеко?
- Недалеко, пару миль к востоку. Аманда колебалась. Она посмотрела на
часы, потом на морских львов, потом на Чейса.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил Чейс у Макса.
- Отлично, - ответил Макс. - Со мной все в порядке. Пойдем туда, я
никогда не видел китов. Чейс повернулся к Аманде и предложил:
- Вам решать. Вы думаете, морские львы будут работать?
- Конечно, и прекратят только когда устанут.
- Они не запуганы?
- Нет, не думаю. Если они увидят белую акулу, то выскочат из воды, как
и в этот раз. Кроме того, акулы обычно не подходят к группе крупных,
здоровых китов.
- Угу, - сказал Чейс. Он повернул штурвал и взял курс на восток. - Но
я думал не только о белой акуле.
24
Я их не слышу, - произнес Макс.
В двухстах ярдах перед ними группа серых китов лениво продвигалась на
север.
- Ты бы услышал, если бы находился под водой, - объяснил Чейс. - Их
слышно за несколько миль.
- Но если они поют...
- Это не настоящее пение. Мы так говорим, потому что не знаем, как еще
это описать. Настоящего голоса у них нет. Они издают звуки неким органом,
расположенным у них в голове. И делают это не все время.
Они стояли на ходовом мостике. Лодка дрейфовала на холостом ходу,
медленно опускаясь и поднимаясь на длинной океанской волне.
Огромные серые тела перекатывались в море, перемещая своими
громоздкими широкими головами горы воды, демонстрируя роскошные
горизонтальные хвостовые плавники пятнадцати и двадцати футов в размахе,
извергая при выдохе туманные струи в теплый воздух. Тут были взрослые и
детеныши, самцы и самки, но пересчитать их оказалось невозможно: то тут, то
там один или двое из них трижды хлопали по поверхности хвостами, а затем
глубоко ныряли и исчезали, чтобы спустя несколько минут снова появиться в
непредсказуемой точке среди своих сородичей.
- О чем они поют? - спросил Макс.
- Очень долго никто не знал. Единственное, что было известно, - киты
таким образом держат связь, разговаривают, может быть о том, куда
направляются, или где должна быть пища, или о том, что почувствовали
опасность. Я слышал, что синие киты не теряют связь в открытом море на
расстоянии более чем в тысячу миль. Однако горбачи - единственные киты,
производящие такие сложные по ритму и тональности серии звуков. Сейчас
ученые почти совершенно убеждены, что песни горбачей - призывные, брачные,
самцы издают их, чтобы привлечь самок. - Чейс улыбнулся: - Мне нравится
думать, что они ошибаются, что песни горбачей по-прежнему непознаны.
- Почему?
- Тайны - чудесная вещь. Знать все разгадки было бы скучно. Как с
лохнесским чудовищем - надеюсь, его тоже никогда не найдут. Чтобы наше
воображение не умерло, требуются драконы.
- Макс! - позвала с кормы Аманда. - Спустись и подготовь Харпо.
Мальчик прошел назад по мостику и скатился по трапу в рубку.
Трое из морских львов были в упряжи, к которой крепились видеокамеры с
нацеленными вперед объективами. Четвертое животное нервно слонялось от
борта к борту, словно в смущении.
Аманда дала Максу четвертый комплект ремней и показала, как затягивать
их: на плечах морского льва, на брюхе, вокруг ласт и на спине.
Когда Макс накидывал кожаные ремни на шелковистую шкуру, морской лев
ткнулся в него носом и пощекотал усами.
Аманда пристегнула камеру и крикнула Чейсу:
- Все готово!
Чейс посмотрел на воду. Все казалось обычным, мирным. И все же...
- Вы уверены, что хотите это сделать? - спросил он. - У нас три
месяца.
- Да, но киты будут появляться не каждый день. Давайте начнем.
- Хорошо, это ваше решение. Как близко мне нужно подойти? Мне бы не
хотелось нарушать федеральные законы о неприкосновенности китов.
- Не очень близко. Главное - оказаться на пути китов, чтобы морские
львы не выдохлись, догоняя их.
Чейс включил передачу и дал газ, держась достаточно далеко от китов,
чтобы не тревожить их шумом мотора. В такой тихий день не терять китов из
виду не составит труда: хвостовые плавники и фонтаны будут видны за милю,
если не больше, так что Саймон зашел, по его оценке, на пятьсот ярдов
вперед стада, сбросил газ и положил лодку в дрейф.
На корме четыре морских льва раскачивались друг за другом, как
школьники в очереди за ленчем. Перед тем как включить видеокамеру и указать
рукой на открытую створку в транце, Аманда поговорила с каждым и сделала
несколько жестов. Макс стоял рядом с ней, копируя движения.
Один за другим морские львы проковыляли к корме и плюхнулись в воду.
Когда все они вынырнули рядом с лодкой, Аманда подняла руки и нацелила
дам на приближающихся китов.
Животные залаяли, развернулись и снова скрылись под водой.
- Как долго они могут не всплывать? - задал вопрос мальчик.
- Каждый раз минут десять, - ответила Аманда. - Не так долго, как
киты, но могут сразу же нырнуть снова, а погружаются на шестьсот - семьсот
футов.
- Глубже, чем люди.
- Намного. И им не нужна декомпрессия, у них не бывает ни кессонки, ни
эмболии.
- Мы должны следовать за ними? - спросил Чейс с ходового мостика.
- Нет, останемся здесь. Я не хочу, чтобы киты думали, будто мы гонимся
за ними. Если хотите, выключите двигатель. Дамы знают, где мы.
- Но почему вы уверены, что морские львы вернутся? - снова подал голос
Макс.
- Потому что они всегда возвращаются, - сказала Аманда и улыбнулась.
Чейс спустился с мостика, выключил мотор и взял стакан из шкафчика в
проходе.
- Пойдем, - обратился он к Максу. - Посмотрим, может, нам повезет.
- Куда?
- Эти киты не в районе размножения, а поют горбачи обычно в районах
размножения. Но может быть, если повезет, мы послушаем небольшой концерт.
Он провел сына вниз, в переднюю каюту, поднял край ковра и, свернув
его на несколько футов, опустился на колени, прижавшись ухом к холодному
фибергласу корпуса, и знаком велел Максу сделать то же.
- Что-нибудь слышишь? - спросил Чейс.
- Вода, - ответил мальчик, - вроде как плещется вокруг, и... Подожди!
- Глаза у него расширились. - Да, слышу! Но очень слабо.
- Возьми. - Чейс приподнял голову сына и приставил ему к уху дно
стакана, опрокинутого открытым срезом к корпусу. - Лучше?
Макс расплылся в улыбке, и Чейс понял, что тот слышит: уханье
призраков и птичий щебет, свист и чириканье, восхитительный ритмизованный
диалог левиафанов.
- Круто! - прошептал сияющий Макс.
- Это точно, - подхватил Чейс, подумав, что быть отцом тоже здорово.
Киты прошли в нескольких сотнях ярдов к востоку от лодки и продолжили
свой путь. Постепенно звуки угасли, и наконец даже с помощью стакана Макс
мог различить только дальнее эхо. Они поднялись на палубу и открыли ящик с
едой, приготовленной для них госпожой Бикслер.
Первый из морских львов вернулся через полчаса. Они сидели на корме и
ели, когда услышали лай и, выглянув, увидели, как животное, оседлавшее
небольшую волну, вылезает на ступеньку.
- Привет, Гручо, - крикнула Аманда.
Чейс покачал головой:
- Как вы их различаете...
- Если бы вы жили с ними день за днем три года, вы бы тоже научились.
Морской лев приподнялся на длинном заднем ласте и обрушился сквозь
дверцу в транце.
Пока Аманда снимала камеру и ремни, зверь возбужденно лаял и качал
головой.
- Что она говорит? - допытывался Макс.
- Она рассказывает мне, что видела, - ответила Аманда. - Знаешь,
что-то вроде: "Эй, ма, послушай, что я расскажу".
- И что же, по-вашему, она видела? - поинтересовался Саймон.
- Посмотрим пленку позже. - Аманда подняла камеру. - Когда вернутся
остальные, мы можем снова догнать китов. - Потом она обратилась к мальчику:
- Ты не дашь Гручо рыбы, пока я просушу и перезаряжу эту штуку?
Макс открыл люк на юте, вытащил ведро с кефалью и, держа рыбину за
хвост, предложил ее морскому льву. Животное не устремилось на нее, не
кинулось к ней, только вытянуло шею, приняло рыбу и, казалось, просто
вдохнуло ее.
Второй из морских львов, Чико, вернулся спустя десять минут, третий -
Харпо - еще через несколько минут. Мальчик накормил обоих; поев, они
проковыляли через палубу, свалились рядом с Гручо, и все трое заснули на
солнце.
Аманда посмотрела на часы. "В десятый раз за последние пять минут", -
отметил про себя Чейс. Потом она приложила ко лбу ладонь козырьком и
посмотрела на спокойную воду, пытаясь различить на поверхности хоть
какое-то движение.
- Вы говорили, они могут нырять целый день, - сказал Чейс.
- Могут. Но не ныряют, особенно после той работы, какую они выполнили
с акулами. - Она снова посмотрела на часы. - Никто из них раньше не
отсутствовал два часа. Животные обучены возвращаться в течение часа. Кроме
того, они хотят вернуться: устали, проголодались. - Она нахмурилась: -
Особенно Зеппо. Она ленивая. И именно она опаздывает. Очень опаздывает.
- Может, решила погулять.
- Ни в коем случае, - холодно отрезала Аманда.
- Почему вы так уверены? Она...
- Это мои звери, - оборвала его Аманда.
Чейс поднял руки, сдаваясь:
- Извините.
- Где бинокль?
- Один наверху, один внизу.
Аманда начала подниматься по трапу на ходовой мостик.
- Мы можем поискать ее, - предложил Чейс.
- Нет, она знает, где мы. Останемся здесь, пока она не вернется.
"Если вернется, - подумал Чейс. - Если".
25
Погрузившись на большую глубину, существо прочесывало песчаное дно,
отыскивая кого-нибудь, чтобы убить. Перепонки на голове уловили новые
звуки: незнакомые, высокочастотные, где-то далеко. Существо проследило
направление на источник звуков, ощутило, как они нарастают и становятся
более отчетливыми.
Наконец в воде, потерявшей серо-зеленую мрачность и ставшей кристально
чистой, голубой, существо приблизилось к источнику звука. Им оказались
животные, крупнее, чем оно когда-либо видело, наверняка слишком крупные,
чтобы напасть на них, - неясные тени, которые легко поднимались и
опускались, не обнаруживая ни страха, ни уязвимости.
Существо уже собиралось отправиться прочь, продолжить охоту в другом
месте, когда заметило среди больших животных других - меньшего размера,
быстрых, которые могли бы стать добычей. Оно подождало в отдалении,
двигаясь с такой скоростью, чтобы только не отстать.
Когда одно из этих сравнительно мелких животных достаточно
приблизилось, существо попыталось схватить его сзади - бросилось вперед,
энергично работая руками и ногами, но животное почувствовало его
приближение и ускользнуло со скоростью, исключавшей возможность погони.
Наконец существо прекратило преследование, и скоро живые создания
исчезли из виду, оставив только дразнящий звуковой след.
Теперь оно зависло в воде, его глаза светились, как добела раскаленные
угли, обшаривая бездонную голубизну.
Внезапный перепад давления заставил существо замереть. Оно посмотрело
вверх и увидело неясное черное пятно, поднимающееся к свету: одно из
меньших животных вернулось и быстро проплывало мимо по какому-то
собственному маршруту.
Сразу же насторожившись, существо резко увеличило количество
адреналина в венах и молочной кислоты - в мускулатуре. Оно оставалось почти
неподвижным, лишь удерживая тело от погружения легкими колебаниями
конечностей.
Мимо проследовал еще один зверь, ненадолго замедляя ход, но не
останавливаясь.
Существо не устремилось вдогонку, зная, что попытка настигнуть жертву
окажется тщетной. Оно ждало, чувствуя, как тело наливается силой.
Появилось новое животное и на сей раз подошло ближе, начало медленно
кружить, пристально разглядывая существо.
Существо висело в воде неподвижно, оно хотело выглядеть безобидным,
мертвым.
Животное подплыло еще ближе, потряхивая головой и выпуская струйку
крошечных пузырьков.
Существо ждало... Ждало... Потом наступил момент, когда нейроны его
мозга сформулировали заключение: вероятность превратилась почти в
уверенность.
Оно атаковало, выбросив вперед стальные когти. Когти погрузились во
что-то мягкое. Они глубоко врезались в тучную плоть и свернулись в кулак.
Вперед метнулась вторая рука, и ее когти тоже встретили жирную ткань.
Животное отшатнулось. Из открытого рта вырвалось облако пузырьков.
Хлопнули плавники, тело выгнулось - зверь пытался уйти вверх.
Существо ожидало, что животное нападет в ответ, попытается защищаться,
но оно этого не сделало. Существо теперь знало: животное здесь - чужак, оно
не может выжить здесь, и чтобы достичь успеха, достаточно просто удерживать
его.
Через несколько секунд животное прекратило борьбу. Голова поникла, из
разодранной плоти хлынула кровь.
Существо начало питаться. Животное покрывал толстый слой жира - жира
насыщающего, дающего энергию, согревающего, - поэтому оно обладало
положительной плавучестью, не тонуло. Хищник прилепился к жертве, и вместе
они плыли, почти не шевелясь.
Пока существо ело, боковым зрением оно отметило других животных -
крупных хищников, которых привлекли запахи крови и жира, разносимых
течением.
Существо обхватило свою пищу и жадно пожирало ее.
Большая часть животного была съедобна. Кости отлетали в сторону, их
пожирали мелкие любители отбросов; вокруг ускользнувших кусков мяса роились
стаи рыбьей мелочи. Твердый несъедобный предмет существо оторвало и
отбросило. Он поплыл к поверхности.
26
- Как долго еще до темноты? - спросила Аманда.
Она сидела на фальшборте и поглаживала головы трех морских львов.
Солнце уходящего дня отбрасывало в море длинные тени, и, когда Аманда
повернулась, Чейс увидел, что печальные морщины прорезали кожу под ее
глазами.
- Час, - ответил он, - но для возвращения нам не нужен свет. Если
хотите, мы можем здесь провести всю ночь.
- Нет, - мягко произнесла Аманда. - Нет смысла. В последние пару часов
они мало говорили: сидели и смотрели, пока глаза не покраснели от
напряжения и усталости. Макс пытался развлечь морских львов, покормить, но
звери чувствовали что-то неладное и не реагировали.
Саймон больше не предлагал никаких объяснений, хотя еще одно у него
имелось. Объяснения не помогут, особенно если верно то из них, которое он
не высказывал.
- Ну что же, - сказал наконец Чейс.
Он встал и посмотрел на запад, на силуэт острова Блок. И отнесло
течением по крайней мере на две мили. Чейс прошел вперед завести двигатель,
а Длинный поднялся на мостик.
- Это могла быть белая акула, - произнесла Аманда, словно продолжая
прерванный диалог.
Чейс застыл на месте, потому что это как раз и было его объяснение -
единственное, имевшее смысл. Прежде морские львы спаслись от акулы, но
тогда рядом с ними находилось укрытие - лодка. В одиночку, в открытом море
морской лев, особенно уставший и невнимательный, мог попасть в засаду,
устроенную большой и быстрой белой акулой.
- Да, - согласился он. - Возможно.
Чейс нажал на кнопку стартера и щелкнул тумблером, включая ходовые
огни, потом постучал кулаком в потолок, чтобы Длинный взял курс на Оспри.
- Может, другие что-то сняли, - предположила Аманда. - Давайте
посмотрим пленки.
Когда Длинный развернул лодку на запад, Аманда вытащила из коробки
видеомонитор, поместила на стол в каюте и включила. Она соединила с
монитором видеомагнитофон, поставила одну из кассет. Перемотав пленку.
Аманда включила воспроизведение и села на скамью. Макс уселся за стол
напротив, у торца стола разместился Чейс.
Она ускоренно прокрутила пару минут изображения пустой океанской
синевы, потом, когда на экране появился первый кит, замедлила темп.
- Кит такой маленький на вид, - удивился Макс.
- Это широкоугольный объектив, - объяснила Аманда. - Он необходим,
иначе удастся снять только отдельные участки туши.
Постепенно кит разрастается в кадре, пока не заполнил его целиком.
- Как близко она сейчас? - спросил Макс.
- Шестьдесят - семьдесят футов. Она подойдет ближе и остановится футах
в тридцати.
Изображение кита продолжало увеличиваться: видоискатель перемещался
вдоль его бока, миновал гигантский плавник и остановился, дойдя до головы.
В объектив глянул глаз, Аманда нажала на кнопку "Стоп", и кадр застыл.
- Посмотри в этот глаз, - обратилась она к Максу. - И попробуй
сказать, что это не разумное существо.
- Он отличается от акульего глаза, - подтвердил мальчик. - Он... не
знаю... просто отличается. Не такой пустой.
- Богаче, глубже, - улыбнулась Аманда: воодушевление на миг вытеснило
в ней тяжесть потери. - Знаешь почему? У горбачей мозг размером с
баскетбольный мяч. Говорят, глаза - зеркало души. Значит, за этими глазами
целая прорва души.
Она нажала кнопку "Воспроизведение", и изображение снова ожило.
Морской лев крутился рядом с китом, и пленка запечатлела того во всех
возможных ракурсах: лев играл с ним, катался в струе по следу кита. Кит не
обращал внимания на сопровождение, ни разу не изменил выбранный курс.
Аманда перекрутила на ускоренной перемотке десяти- или
пятнадцатиминутный кусок пленки, потом сквозь дрожание линий на экране
увидела, что кит стал двигаться энергичней, начиная глубокое погружение.
Она снова замедлила пленку, и они увидели, что изображение все больше
расплывается по мере того, как морской лев следует за китом в придонную
мглу.
Кит превратился в пятнышко на чернильно-синем фоне, объектив резко
изменил угол, и камера устремилась к свету, брезжившему далеко вверху.
- Она прекратила преследование, - пояснила Аманда. - Думаю, это что-то
около пятисот футов. Пленка кончилась, она поставила другую.
Второй морской лев снимал самку горбача. Когда изображение на мониторе
увеличилось. Макс воскликнул:
- Смотрите! Детеныш!
Молодой кит футов двадцати длиной устроился у левого грудного плавника
мамаши.
- Они всегда так плавают, - сказала Аманда.
- Почему? - спросил мальчик.
- Отчасти чтобы учиться. Посмотри, он делает то же, что и она,
повторяет каждое движение.
Действительно, детеныш в точности копировал движения матери. Дышал,
когда она всплывала вдохнуть воздух: нырял, когда она ныряла; когда она
поворачивалась на бок поглядеть на морского льва, детеныш тоже
поворачивался.
- Видишь, как она смотрит? - продолжала Аманда. - Она и защищает его.
Если поблизости большая акула, она прижмет его еще ближе и изрядно
возбудится. Может быть, уйдет с ним вглубь.
Но эта мамаша не беспокоилась. Распознав морского льва, она, очевидно,
вполне удовлетворилась увиденным, снова повернулась в горизонтальное
положение и продолжила ленивое плавание у самой поверхности.
- Ничего, - отметила Аманда и ускоренно перемотала остаток ленты.
Спустя пару минут после начала третьей пленки Аманда засмеялась:
- Это Харпо.
- Откуда вы знаете? - заинтересовался Макс.
- Она трусливей цыпленка. Смотри, - Аманда показала на экран, - она
догоняет кита, но, когда он взмахивает хвостом, отскакивает в сторону.
Картинка на мониторе стала безжизненно-голубой, потом появилась
поверхность моря, потом в кадр попал другой кит.
- У нее ушло около десяти минут, чтобы понять, что они не хотят ее
съесть. Она еще учится и пока не так быстро соображает, как другие. У них у
всех свои причуды.
- Какие?
- Гручо любит подойти слишком близко, и ее кадры нерезкие, не
сфокусированные. Как будто она не ощущает контакта с китом, пока его не
коснется. Чико любит цеплять китов, особенно небольших. Она просто играет,
но иногда киты пугаются.
- А как Зеппо? - спросил Чейс.
Аманда ответила не сразу, словно ее ткнули вдруг носом в
действительность:
- Как я уже говорила, она ленивая. Меня тревожит то, что она и самая
любопытная. Она подплывает к чему угодно, только чтобы посмотреть, что это.
Изображение на пленке Харпо прыгало с одного кита на другого. Было и
несколько хороших крупных планов, а также нечасто снимаемый эпизод - кит,
выпрыгивающий из воды: он выходил на поверхность, подобно взрыву под
солнечными лучами, и снова обрушивался вниз с чудовищным всплеском.
Последние несколько минут, однако, Харпо снимала пустую синюю океанскую
гладь. Аманда быстро перемотала пленку.
Она отвернулась от экрана сказать что-то Чейсу, но Макс вдруг
закричал:
- Эй! Смотрите!
Она снова повернулась к монитору:
- Что?
- Отмотайте назад.
Аманда стала просматривать пленку в обратном направлении и через
несколько секунд что-то увидела - неясное, расплывчатое, но определенно в
верхнем правом углу экрана что-то было. Она прокрутила пленку еще немного
назад, нажала "Воспроизведение", и лента снова пошла вперед.
Что-то действительно там было, некая форма, потом она пропала,
изображение дернулось и устремилось прочь, к поверхности.
- Что за чертовщина? - удивился Чейс, опершись на локти и уставившись
в монитор.
- Не знаю, - ответила Аманда, - но что бы это ни было, бедная Харпо,
несомненно, испугалась. Вы видели, с какой скоростью она взлетела?
Обороты двигателя вдруг упали, и у них над головой трижды топнул
Длинный. Чейс прошел из рубки назад и крикнул на мостик:
- Что-то заметил?
- Впереди красные проблески, - доложил Длинный. - Как аварийная
вспышка. Освещение сейчас такое неверное, не могу сказать точно.
Чейс перегнулся через борт и посмотрел вперед. Было уже почти темно,
вода казалась черным стеклом; на ее фоне с секундными интервалами вспыхивал
крошечный красный огонек. Чейс взял багор и, опершись коленями на
фальшборт, подождал, пока Длинный подвел лодку к огоньку.
Свет вспыхнул у борта лодки, и Чейс потянулся к нему багром. Фонарь
оказался укреплен на чем-то твердом и квадратном, с размером стороны
примерно в двенадцать дюймов. Чейс возился с багром, пока не смог ухватить
плавающий предмет рукой и вытащить его на фальшборт.
- Это контейнер для камеры, - сообщил он длинному.
- Наш? - Длинный прибавил газу и снова взял курс на остров.
За спиной Чейса послышались шаги, потом короткий, сдавленный вздох.
- Это Зеппо, - выдохнула Аманда.
Они отнесли контейнер в каюту, вытерли и поставили на стол. Аппарат не
был поврежден, однако ременная упряжь оборвана. Молча Аманда вынула из
камеры кассету и поставила ее на видеомагнитофон. Перемотав пленку, она
включила воспроизведение.
Первые эпизоды не отличались от снятого другими морскими львами:
долгие виды китов, крупные планы, киты перемещающиеся, кувыркающиеся,
ныряющие.
Затем пошли бесконечные съемки поверхности - сначала сверху, потом
снизу.
- Она греется на солнышке, - комментировала Аманда неожиданно охрипшим
голосом. - Я вам говорила, она ленива.
Камера снова ушла под воду и показала в отдалении двух уплывающих
китов. Секунд пятнадцать она преследовала их, потом повернулась, наблюдая
только голубизну.
- Она бросила работать, - произнесла Аманда.
- Смотрите, - Макс показал на едва заметную черную фигуру в центре
экрана. - Это один из морских львов. Зеппо плыла за ней, они шли домой.
Изображение заходило вверх-вниз: морской лев прибавлял скорости, чтобы
догнать подругу. Потом он сбавил ход и вынырнул на поверхность - вероятно,
набрать воздуха, а погрузившись, некоторое время медленно плыл в прежнем
направлении. Потом резко повернул.
- Что-то привлекло ее внимание, - предположил Чейс.
Хотя в безбрежной синеве не видно было других животных, скорость и
направление определялись по лучам солнца, преломлявшимся на поверхности и
уходившим в темную глубину, а также по несметному количеству планктона,
который блестел, проплывая перед объективом.
- Она кружит около чего-то, - сказала Аманда.
- А почему мы не видим, вокруг чего? - спросил Чейс.
- Потому что она над объектом, смотрит вниз, а камера - на спине.
Морской лев сделал пологую горку - они увидели, как вдали вспыхнул
отраженный солнечный свет, - затем нырнул глубже, развернулся и завис в
воде - в вертикальном положении, вниз хвостом, неподвижно. Где-то очень
высоко брезжила поверхность моря.
- Она рассматривает что-то и не боится, - отметила Аманда.
- А снимать она не собирается? - поинтересовался мальчик.
- Она не думает, что от нее это требуется: она приучена снимать
только...
Камера вдруг дернулась назад, и в голубую воду выплеснулось черное
облако.
Аманда вскрикнула.
Десять или пятнадцать секунд изображение скакало, как сумасшедшее,
дергалось в разные стороны, затуманивалось чем-то похожим на чернила,
очищалось и снова туманилось.
Перед объективом блеснуло нечто яркое.
- Остановите! - закричал Чейс Аманде, но она застыла с расширившимися
глазами, закрывая рот рукой. Тогда он сам нагнулся вперед и нажал на кнопку
возврата.
Изображение расплывалось, потому что блестящий предмет находился
слишком близко к объективу и не попадал в фокус. Но, снова прокрутив
пленку, просматривая кадр за кадром, Чейс отбросил всякие сомнения
относительно того, что видел: пять когтей, изогнутых, заостренных на
концах, наточенных, как бритва, и сделанных из нержавеющей стали.
27
- Плесни еще, Рей, - сказал Ржавый Пакетт бармену в "Вороньем гнезде".
Он толкнул по стойке пустой стакан, а вслед бросил пятидолларовую
бумажку.
- Хватит - значит хватит, Ржавый, - отрезал Рей. - Иди домой.
- Слушай! Я положил сюда долбаные пятьдесят зеленых. И просил мне
сообщить, когда они кончатся. - Пакетт показал на кучку банкнот рядом с
пепельницей. - Я еще не пропил и половины.
- Следи за языком! - бросил Рей. Он положил руки на стойку и нагнулся
к Пакетту. - Счастливые минуты, Ржавый, приходят и уходят. Люди собрались
пообедать и не желают слушать твои охотничьи байки. Сделай одолжение,
забери сдачу и двигай к дому.
Пакетт повернулся на табуретке и обозрел помещение остекленевшим
взглядом. Рей говорил правду: бар заполнился, в ожидании свободного столика
образовалась очередь. Когда это все произошло? Он посмотрел на часы, закрыв
один глаз, чтобы различить цифры на циферблате. Боже праведный! Он просидел
здесь уже три часа.
Ржавый заметил, что несколько человек пристально смотрят на него, и
догадался: они слышали все, что он рассказал Рею об увиденном сегодня. Черт
с ними, его это не волновало - все было правдой, каждое слово. Он подмигнул
одной из слушательниц, недурно выглядевшей девице: та вспыхнула и выбежала
из заведения. Может быть, Ржавый ее заинтересовал; может, стоит потолковать
с ней?
Неожиданно в голову ему стукнуло нечто забавное. Он повернулся к Рею и
произнес достаточно громко, чтобы услышали все:
- Не следовало бы затыкать мне рот, Реймонд. Весь этот долбаный
городишко может полететь к чертовой матери.
Рей не засмеялся. Напротив, он казался разозленным. Он поднял откидную
панель стойки, вышел и сгреб Пакетта за ворот рубашки.
Пакетт почувствовал, как его поднимают с табуретки и рука Рея
заталкивает ему в карман брюк скомканные деньги, а потом осознал, что его
выволакивают из дверей.
- Можешь вернуться, когда протрезвеешь и прекратишь бредить, - сказал
Рей. - На твоем месте. Ржавый, я бы задумался. У тебя явно белая горячка.
Пакетт услышал, как за барменом закрылась дверь, а затем голос Рея
произнес:
- Извините, граждане.
Ржавый стоял на тротуаре, с трудом соображая и слегка раскачиваясь. Из
автомобиля вышла пара и обогнула Пакетта, направляясь в ресторан.
Рукой он оперся о стену, чтобы прекратить качку. Потом двинулся по
улице, переводя взгляд с одной ноги на другую, когда сосредоточенно
совершал шаг.
Что за лажу имел в виду Реи, говоря "охотничьи байки"? Рей достаточно
хорошо знает Ржавого и знает, что Ржавый не сочиняет волшебные сказки. И
никакой белой горячки у него нет. Он чертовски хорошо знает, что видел
нечто такое, что едва не убило его, и он ничего не преувеличил.
Это могло казаться идиотизмом, могло казаться невероятным. Но это была
правда. Ржавый видел долбаного монстра.
Часть V
День благословения флота
28
- Ты точно не хочешь дождаться нас с Амандой? - спросил Чейс. Он
держал носовой конец "Уэйлера", пока Макс заводил мотор и укладывал
фотоаппарат под рулевой консолью. - Она будет готова через полчаса, самое
позднее - в одиннадцать тридцать.
- Не могу, - сказал Макс. - Благословение флота начинается в полдень,
и если я сейчас не отправлюсь, мне не достанется хорошего места.
- Ты ведешь себя как парень, назначивший свидание, - улыбнулся Чейс.
Мальчик скорчил гримасу:
- Ну, па...
- Ладно, извини... Значит, где якорь, ты знаешь, на борту два
спасательных жилета, ты...
- Ты уже все это говорил.
- Верно, - вздохнул Чейс и забросил носовой конец в лодку. - Поставь
"Уэйлер" в клубе, если не будет свободного причала - вытащи на берег.
- О'кей!
Макс включил передачу, повернул штурвал и медленно отошел от дока.
- И помни, - крикнул вслед Чейс, - никаких остановок на пути... что бы
там ни было... что бы ты ни увидел.
- Пока! - Макс помахал рукой.
Чейс смотрел, как Макс набирает скорость и выводит лодку на редан.
Сначала Чейс не хотел отпускать сына на "Уэйлере" - мальчик никогда
прежде не ходил на лодке один. Хотя пролив до самого Уотерборо был хорошо
размечен, беспечные могли наткнуться на скалы. Длинный педантично следил за
подвесными моторами, но в любом таком двигателе таится нечистая сила,
которая по собственному разумению может в любой момент остановить его без
всякой очевидной причины. Макс доказал, что он аккуратный моряк и отличный
пловец, однако если ему придется оставить лодку и вплавь добираться до
берега...
Последние три дня погода стояла скверная: не переставая дул
северо-восточный ветер в пятнадцать - двадцать узлов, порывами - до сорока:
а холодный дождь насквозь промочил все побережье от Нью-Джерси до Мэна.
Максу было нечего делать, только иногда он сопровождал Чейса или Длинного в
город, пропадая там в лабиринте переулков и крохотных домов. Чейс надеялся
и предполагал, что мальчик подружился с местными ребятишками. Макс с
нетерпением ждал Дня благословения флота, захваченный всеобщим
воодушевлением, которое царило в городе.
Теперь, когда этот день настал и погода наконец прояснилась, Чейс не
хотел лишать сына удовольствия и в ответ на его просьбы уступил.
Он почти желал, чтобы погода снова испортилась. В плохой погоде то
хорошо, что она отпугнет людей от воды, лодки останутся на берегу и никто
больше не пострадает. Какое бы существо ни находилось тут в море ему не на
кого было бы охотиться. Чейс надеялся что прекрасная погода не вызовет у
этого создания безумной ненасытности.
На следующий день после того, как был убит морской лев. Чейс с утра
отвез видеокассету в полицию и показал ее Гибсону. Он предложил отложить
или даже отменить празднование Дня благословения до тех пор, пока они не
смогут определить, что за животное запечатлено на пленке.
- Забудь об этом, Саймон, - резко ответил Гибсон. - Я не собираюсь
отменять самое крупное летнее мероприятие из-за двух секунд поганой
видеозаписи, где ни хрена не разберешь... Или на основании показаний
какого-то пьяницы.
- Какого пьяницы?
- Ржавого Пакетта. Он насосался вчера вечером по самые жабры и начал
всем подряд рассказывать что видел какого-то адского мутанта-зомби. Он так
всех достал что его выкинули из "Вороньего гнезда" и еще из двух кабаков. Я
посадил его под замок.
- Он здесь? Я могу с ним поговорить?
- Не-е-ет, только после Благословения. Тогда ты сможешь обсуждать с
ним все, что тебе угодно пока вы не наедитесь этого дерьма досыта. - Гибсон
сделал паузу после чего спросил: - Ты еще кому-нибудь показывал пленку?
- Нет.
- Вот и хорошо. Я, наверное, задержу ее у себя на несколько дней. Для
истерики у нас останется еще все лето.
- Хотелось бы мне думать, Ролли, что ты прав - заметил Чейс. - Но
что-то там есть.
- Ну вот пусть там и остается, Саймон, или проваливает к черту. В
любом случае не могу представить, что оно выйдет на берег на разборки с
туристами.
Когда "Уэйлер" ушел так далеко, что стал неразличим на фоне силуэта
материка, Чейс поднялся на холм и спустился по склону к бассейну с морскими
львами. Он увидел Аманду, стоявшую на бетонном откосе и пытавшуюся рыбой
выманить львов из бассейна. Они мотали головами, отказываясь.
- Они не выйдут, - сказала Аманда подошедшему Чейсу. - С тех пор как
мы вернулись после встречи с китами, каждый день - одно и то же: что бы я
ни делала, они не покидают бассейн. Такое впечатление, словно они получают
какие-то предупреждающие сигналы из воды.
- Какие сигналы? Электромагнитные?
- Думаю, да. Как будто что-то говорит им: держитесь подальше от моря.
А ведут они себя так, будто напуганы до смерти.
29
Макс увидел ее, как только обогнул мыс Уотерборо: сердце мальчика
забилось.
Ему еще предстояло пересечь всю бухту, пройти по крайней мере четверть
мили, но ошибка исключалась: тонкая, хрупкая фигурка, стоящая в одиночестве
в конце пристани яхт-клуба, одетая, как обычно, в голубое. За десять дней
знакомства Макс ни разу не видел девочку в чем-то, кроме голубого: голубые
свитера и платья, голубые юбки с голубыми блузками. Казалось, она знает,
как идет ей голубое, подчеркивая голубизну глаз и оттеняя блестящее золото
волос.
Он помахал ей, хотя был уверен, что девочка не увидит его сквозь тучу
парусных лодок, заполонивших бухту, украшенных флагами, флажками и
вымпелами в честь Благословения флота. Даже промысловые лодки - темные,
запятнанные ржавчиной бегемоты, перегруженные сетями, выносными площадками,
куполами радаров и огромными барабанами лебедок, - выбросили вымпелы всех
цветов радуги в качестве праздничного убранства, словно желая один день в
году прожить в соответствии со своими до нелепости изысканными именами:
"Мисс Юлия", "Мисс Дейзи", "Мисс Уэнди".
Макс хотел бы выжать газ до упора и пронестись между лодками, но не
сделал этого, потому что знал: вокруг рыщет морская полиция, а меньше всего
ему был сейчас нужен штраф за превышение скорости. У него не было
удостоверения штата Коннектикут на право управлять лодкой, он не мог еще по
возрасту ходить на моторном судне в одиночку, и даже если полицейские
ограничатся предупреждением, известие об этом наверняка достигнет отца, у
которого не останется выбора, и он будет вынужден списать Макса как
судоводителя на берег.
Поэтому он заставил себя медленно тащиться через бухту, проверяя
всякий раз, когда оказывался на открытом месте, не ушла ли Элизабет,
дожидается ли его, не отправилась ли смотреть Благословение одна.
И всякий раз Макс видел, что девочка ждет. Не читает книгу, не смотрит
на часы, не прогуливается. Просто ждет, как и обещала.
Когда Макс миновал последнюю из больших лодок в сотне ярдов от причала
и начал пробираться через заякоренные "блюджеи" яхт-клуба, он снова помахал
ей. Теперь Элизабет увидела его, подняла руку и улыбнулась.
Макса смущали чувства, теснящиеся в нем. Он знал девочек всю жизнь,
ежедневно сталкивался с ними, начиная с детского сада. Он ходил с ними на
вечеринки и в кино, хотя всегда в компании с другими мальчиками. Девчонки
есть и среди его друзей.
Но особой подружки у него никогда не было. Макс никогда не страдал от
боли ревности или страсти. Он никогда не целовался с девочкой и, хотя видел
множество поцелуев на экране, а также фантазировал об этом и о большем, не
был уверен, что знает, как с этим справиться. Поцелуи в кино казались
легкими и приятными, однако соответствующие киноперсонажи были постарше
двенадцати лет.
Макс даже не ощущал уверенности в том, что его чувства к Элизабет
можно считать любовью. Он только знал: они отличаются от того, что он
когда-либо испытывал по отношению к любой другой девочке, а Элизабет не
похожа ни на одну из его знакомых.
Хорошенькая, даже красивая, она вела себя так, словно не знает об
этом, - во всяком случае, не пользовалась этим знанием как оружием, в
отличие от того, что делали другие. Она была умна, прочитала в десять раз
больше книг, чем Макс, в том числе много взрослых книжек, но никогда не
хвасталась этим. Она была замкнута, но не той замкнутостью отшельника,
которая происходит от самоуверенности или стыда перед чем-то; скорее это
была замкнутость безмятежная и нетребовательная, будто Элизабет для счастья
хватало ее самой.
Может быть, здесь существовала какая-то связь с ее глухотой -
наверняка такой существенный физический недостаток, как глухота,
определяющим образом влияет на человеческую жизнь. Но Макс недостаточно
знал о глухоте, чтобы размышлять о ее воздействии на личность.
Элизабет всегда радовалась ему, и Макс обнаружил: без нее он чувствует
какую-то пустоту. Вот почему он пришел к выводу, что, возможно, это и есть
начало всяких любовных дел. Подобная перспектива встревожила мальчика, она
означала, что придет время, когда ему предстоит поцеловать Элизабет - или,
по крайней мере, попытаться, - ведь именно так поступают влюбленные.
Возможная любовь еще и пугала его, поскольку он не доверял
собственному восприятию. Он уже переживал эмоциональную перегрузку: мифы,
созданные им вокруг отца, продолжали рассыпаться, ежедневно вытесняемые
новой реальностью. Само по себе это не было плохо, правда об отце не
уступала фантазиям Макса, просто все становилось совершенно новым.
Мальчик никогда не сомневался в официальных обстоятельствах развода
родителей, но только недавно осознал тот факт, что его проживание с матерью
все эти годы подразумевало недоверие к его отцу. Почему он никогда не жил с
отцом? Неужели деньги, частные школы, уроки тенниса и загородные имения и
впрямь нужней ему, чем сандвичи с ореховым джемом, нужней, чем купание с
морскими львами?
Потом еще Аманда. Свои чувства к ней Макс наилучшим образом мог
описать как непонятные. Она не мать ему и не пытается изобразить из себя
мать, она считает его взрослым больше, чем когда-либо считала мать, и
оттого он ощущает с ней большую близость, чем с собственной матерью.
Он не знал, как воспринимает Аманду его отец или Аманда - отца. Ясно
только, что они нравятся друг другу, что они - друзья.
Всего этого оказалось слишком много для Макса, чтобы сразу переварить.
Вот почему он задавался вопросом о своем странном и неотвязном чувстве к
Элизабет.
"Может, я схожу с ума?" - думал Макс, медленно пробираясь на лодке
между плавучих доков в поисках пустого причала. Может, все образуется само
собой, когда он вернется на Запад.
С другой стороны, он не был уверен, что хочет возвращаться на Запад.
Макс нашел пустой причал, заглушил мотор и бросил Элизабет фалинь.
- Привет, - сказала она с широкой улыбкой.
- Привет.
Макс наклонился назад, поднял мотор, чтобы извлечь винт из воды, и
закрепил мотор в гнезде.
- Привет, - повторила девочка. Она произнесла это слово с намеренной
настойчивостью. - Привет.
Только теперь до него дошло: она говорила с ним, говорила громко, на
открытом воздухе, где ее мог услышать любой.
- Эй! - воскликнул он, улыбаясь и повернувшись лицом к девочке,
произнося звуки отчетливо, чтобы она могла читать по губам. - Это ты
здорово. Звучит просто замечательно.
При первой встрече она совсем не говорила, хотя у Макса осталось
мистическое чувство, что какая-то связь все-таки осуществилась. А когда он
снова нашел Элизабет, увидев портрет в газете, она писала записки в
блокноте, который носила в кармане, шариковой ручкой, свисавшей на цепочке
с шеи. Макса она научила самым примитивным жестам азбуки немых. После того
как они познакомились ближе, девочка призналась, что стесняется говорить.
Поскольку она не слышала собственных слов, то не знала, как они звучат для
других, - а по лицам людей определила, что звучат они странно.
Теперь иногда казалось, Элизабет знает, что думает Макс, прежде чем он
произносил хоть слово. Когда он спросил об этом, девочка отмахнулась:
простой навык, ничего особенного, он развивается на протяжении многих лет с
тех пор, как она оглохла после той странной лихорадки. Элизабет сравнила
этот навык с собачьей способностью слышать звуки, неслышные людям, и
повторила слова, сказанные ей врачом: когда человек теряет одно из основных
чувств, например слух, другие часто обостряются. Причем этот навык
срабатывает не всегда и далеко не со всеми.
Макс схватил фотоаппарат и выпрыгнул на причал.
- Ты нашла место? - спросил он.
- Не волнуйся, - ответила Элизабет, чуть улыбнувшись, взяла Макса за
руку и повела по дороге к городку. Девочка была босая - она никогда не
носила туфель (по крайней мере, Макс ни разу не видел ее в туфлях), - но
спокойно шла даже по самым неровным участкам галечной мостовой.
Оркестр старшеклассников собирался на сухой лодочной стоянке в начале
Бич-стрит. Тамбурмажоретки в блестках и стеклярусе упражнялись, подбрасывая
жезлы: трубы и тромбоны выдували какофонические обрывки безымянных мелодий:
двое ребят пытались взгромоздить трубу на плечи девицы, сложенной как
футбольный защитник: старая седая собака сидела в грязи и периодически
взлаивала.
За оркестром строились масоны, "лоси" и ротарианцы18. Члены Общества
Святого духа, выряженные в красочные португальские костюмы, любовались друг
другом, докуривая последнюю сигарету, а некоторые из них делили содержимое
бумажного пакета - фляжку с подкрепляющим эликсиром.
Автомобильное движение на дороге в город закрыли, и сотни пешеходов
теснились на ней, поднимаясь к католическому храму на площади Поселенцев:
оттуда должен был выйти епископ, чтобы возглавить процессию через город к
докам для церемониального благословения.
Элизабет провела Макса мимо этих толп, через площадь, потом по
Оук-стрит, где публика теснилась на тротуарах. На капотах машин сидели
малыши, подростки усыпали ветви деревьев.
Макс остановился и обратился к Элизабет, указывая на скопище народа:
- Мы ничего не увидим.
Она подмигнула ему, коснулась своей груди: "Верь мне" - и потащила
дальше.
На углу стоял домишко, где солили рыбу. Обойдя его, Элизабет открыла
калитку во двор и подтолкнула Макса внутрь. Она показала дыру в основании
изгороди на дальнем конце двора (возможно, проделанную крупной собакой),
метнулась через поросшую травой поляну, упала на живот и протиснулась в
отверстие. Макс последовал за ней и, встав на ноги по другую сторону
изгороди, обнаружил, что они вышли сзади к древней постройке - некогда
церковному зданию, а ныне частному дому. Над крышей уходила далеко ввысь
колокольня или часовая башня - или что там это было прежде.
Элизабет взбежала к порталу по широким ступеням и остановилась перед
массивной двустворчатой дверью. Сделав знак Максу, она сложила ладони
лодочкой и согнула колени.
- Эй, - сказал он, - я не...
- Никого нет, - ответила она.
- Да, но...
- Все в порядке, - подтвердила Элизабет и снова коснулась груди. -
Правда.
Макс пожал плечами и сложил ладони, опершись локтями о колени.
Она поставила ногу Максу на ладони, положила ему на голову руки и
приподнялась, дотягиваясь до верхней грани перемычки над дверью, потом
провела по выступу рукой и спрыгнула.
Улыбнувшись, Элизабет показала Максу ключ:
- Кузины.
Она открыла дверь, вошла с Максом внутрь, снова затворила и заперла
дверь. Потом провела Макса через другую дверь налево, к винтовой лестнице
на башню. Максу показалось, что они поднимались целый час, пока ступеньки
не уперлись наконец еще в одну дверь с засовами сверху и снизу. Отодвинув
засовы, Элизабет толчком распахнула ее, и Макс шагнул на узкую площадку.
У него перехватило дыхание, он услышал собственный возглас:
- Ух ты...
Они словно летели на самолете или вертолете, парили над городом - но
оставались неподвижны. Они стояли выше всех деревьев и зданий; городок
раскинулся перед ними, словно диорама, а дальше, как показалось Максу, вид
простирался до бесконечности. На востоке расположились залив
Литл-Наррагансетт и мыс Напатри, а также серо-зеленые глыбы островов Оспри
и Блок. К югу на фоне низкого силуэта мыса Монток вырисовывались парусники
и океанские теплоходы. На западе туманно виднелись Стонингтон и Мистик, а
на севере - лента автострады, ведущей в Род-Айленд.
- Неслабо? - спросила Элизабет.
- Согласен.
Макс открыл объектив фотокамеры и стал приглядываться в поисках
сюжетов для снимков.
Далеко внизу послышались первые нестройные такты "Звезд и полос
навеки"19, донеслись приветственные крики толпы.
Макс навел объектив и сделал снимки епископа, тамбурмажореток и
оркестра, увековечил "святых духов", "лосей" и ротарианцев.
Потом парадная процессия вдруг оказалась рядом с ними, перемещаясь к
мысу, и Элизабет потянула Макса за рукав. Он спустился вслед за ней, вышел
из дома, подсадил ее, чтобы положить ключ на место, а затем девочка повела
его переулками и аллеями параллельно маршруту процессии.
Когда они приблизились к мысу, шум усилился, а ветер с моря наполнился
запахом жареного жира.
Здесь город Уотерборо сходил на конус, как кончик карандаша,
завершаясь галечной автостоянкой, которая выходила на пролив между
материком и островом Фишере; днем на стоянке располагались любители
красивых видов, по ночам - юные гуляки. Сегодня легковое движение было
запрещено, и площадку заполнили пикапы, микроавтобусы и автофургоны,
доставившие футболки, флажки, значки, стаканы, булавки, плакаты и еду -
зажаренную на сковороде, на открытом огне, на вертелах, шампурах, гриле,
вареную, мороженую, сырую, живую, на деревянных и металлических палочках,
на салфетках и газетах, завернутую в ломтики хлеба.
Рядом со стоянкой за хлипким забором располагался единственный в
городе общественный пляж - узкая полоска песка на берегу бухты.
Хотя погода стояла прекрасная и уже потеплело, пляж практически
пустовал, только девочка-нянька в фирменной трикотажной рубашке делила свое
внимание между журналом "Пипл" и двухлетним малышом, еще неуверенно
ковылявшим вдоль среза воды и собиравшим раковины. Дальше, в бухте, стояли
на якоре парусники, мягко покачиваясь на волнах от катеров, перевозивших
яхтсменов к городской пристани и обратно.
Макс пробирался за Элизабет в толпе, ожидавшей прибытия процессии, с
восторгом воображая, что перенесся на ближневосточный базар. Хотя он
узнавал только малую часть провизии, высоко громоздящейся на складных
столиках, да и позавтракал всего пару часов назад, сочные экзотические
ароматы искушали.
Он остановился перед фургончиком, где продавали запеченную в тесте
ливерную колбасу, и полез в карман за деньгами.
Прокладывая впереди Макса путь между парами, семействами и мужчинами,
обсуждавшими неудачи "Ред сокс"20, Элизабет вдруг ощутила, что осталась
одна. Она повернулась, сделала несколько шагов назад и обнаружила, что
Макс, глуповато улыбаясь, жует булочку с колбасой и розовый жир стекает у
него по подбородку.
Она начала говорить, потом вытащила из-за ворота ручку, а из кармана -
блокнот, нацарапала записку и протянула Максу.
Макс прочитал вслух:
- "Неужели тебе нравится есть мертвых животных?" - Потом усмехнулся и
отчетливо сказал: - Конечно... А разве не всем нравится?
30
Существо нервно плавало туда и обратно. Озадаченное, мучающееся,
дразнимое, оно почти ничего не видело в грязной и изобилующей мельчайшими
водорослями прибрежной воде. Мозг отмечал каскады звуков и импульсов, но
все они сливались в неразличимое общее, ни один не обещал добычи.
Некоторые импульсы несли угрозу, и хотя существо не знало страха,
программой ему предписывалось сохранять себя, а для этого - защищаться:
угрожающие сигналы, таким образом, автоматически вызывали тревогу. Ни одна
из угроз, однако, не реализовалась.
Энергетические запасы существа почти иссякли. Оно ничего не ело после
того, как потребило то жирное, откормленное животное, неосторожно
приблизившееся к нему на глубине.
Существо рыскало около берегов и вдали от них, у песчаного дна и в
скоплениях больших скал. Живые твари, населявшие прежде мелководье,
покинули здешние места либо спрятались. Никто из уязвимых животных - легкой
добычи - не появлялся наверху, ни одно из тех неуклюжих созданий, которые
входили в воду с берега.
Существо заметило изменения в температуре и направлении течения, но не
смогло увязать их с отсутствием пищи.
Теперь оно вдруг почувствовало пищу совсем рядом, но не могло
обнаружить ее. Воду, казалось, насыщало благоухание плоти, но пищи нигде не
было.
Медленно и осторожно существо всплыло и пробило головой зеркальную
гладь водной поверхности.
Его обоняние поразили ароматы, спровоцировав хлынувшее потоком
излияние желудочного сока.
Глаза его, когда очистились зрачки, увидели живых тварей... Не одну,
но множество, сбившихся в стадо, искушающих своими запахами. Адреналин с
новой силой погнал по жилам существа энергию.
Но затем прозвучал сигнал тревоги, предупреждая, что тварей слишком
много и они слишком далеки от его безопасного моря. Существо не могло
сожрать их и остаться живым.
За исключением двух... Тех, что поменьше, находившихся отдельно от
остальных, на границе двух миров.
Но чтобы добраться хотя бы до этих двух, также требовалось принять
сложное решение, на которое существо было запрограммировано, но которого
еще никогда не принимало: решение, могущее повлечь конец жизни вместо ее
сохранения.
Существо раздирала дилемма, порожденная примитивностью мозга и
недостатком опыта. К спасению вели два пути, противоположные друг другу.
И вот оно нервно плавало туда и обратно - и настоятельная
необходимость перерастала в бешенство.
31
Когда процессия промаршировала по мысу перед автостоянкой, участники
оркестра развалили строй и потянулись за жестянками с содовой, которые им
передавали друзья из числа зрителей. "Лоси" вытаскивали выпивку из
предложенных сочувствующими бумажных пакетов; "Святые духи" принимали дары
от благоговейного потомства. Даже молодежь из окружения епископа не устояла
перед подношениями: один из них принял от сограждан зажженную сигарету -
как принимает палочку бегун в эстафете - и глубоко затянулся, прежде чем
спрятать ее под мантией.
Макс снимал все это, пока, поймав в видоискатель преступного
курильщика и нажав кнопку спуска, не услышал из чрева фотокамеры жужжание
обратной перемотки пленки. Он посмотрел, как числа на счетчике кадров
быстро прощелкали назад до нуля, и выругался:
- Черт!
Элизабет толкнула его и вопросительно подняла брови:
- В чем дело?
- Пленка кончилась. - Макс продемонстрировал счетчик. - Не знаешь, где
можно купить?
Элизабет кивнула. Она показала на Макса, потом на процессию и сказала:
- Иди за ними.
Затем ткнула рукой в себя и двумя пальцами изобразила бегущего
человека. Она произнесла еще что-то, что показалось мальчику похожим на
"кетчуп"21.
- Но как я тебя найду? - спросил Макс. - Как...
Элизабет прижала ладонь к груди, потом взяла Макса за руку и слегка
сжала обеими своими, подмигнув при этом.
- Хорошо, - засмеялся Макс.
Она повернулась и исчезла в толпе.
Всего через пару минут отставший арьергард процессии - двое мальчишек
с гигантским сенбернаром, разряженным, как клоун, миновали мыс и по
Бич-стрит проследовали к коммерческой пристани.
Торговцы уже складывали свои лотки, гасили огонь и собирали мусор,
спеша переместиться на стоянку в другом конце городка, где намеревались
возобновить торговлю на гулянье после Благословения.
Макс купил засахаренное яблоко в последней открытой лавке и устремился
за сенбернаром.
Проходя мимо забора, ограждавшего общественный пляж, он увидел малыша,
прижавшегося лицом к проволочной сетке. Руки и рот ребенка были испачканы,
словно тот ел грязь, а мокрый подгузник болтался на боку. Позади малыша на
песке лежала девочка-подросток, накрыв лицо журналом.
Короткие пальчики ребенка вцепились в проволоку, большие глаза следили
за Максом. Макс посмотрел на малыша, потом, повинуясь порыву, подошел к
забору, перегнулся через него и протянул яблоко.
- Держи, старик, - улыбнулся он.
Ребенок просиял, вытянул руки, схватил сладкое яблоко за черенок,
попытался целиком запихнуть его в рот... и повалился навзничь. Яблоко упало
в песок. Малыш перекатился на живот, вцепился в яблоко и лизнул его,
радостно гукая.
Макс повернулся и зашагал по улице.
Как только отъехал последний продуктовый фургон, на автостоянке
появились два добровольца из Общества Святого духа и начали уборку. Гальку
усеивали окурки, обглоданные свиные ребрышки, бумажные стаканчики,
недоеденные сосиски в тесте и сандвичи, колбаса, подгоревшая при жарений и
потому выброшенная. В изобилии валялись яичная скорлупа и куски овощей,
раковины моллюсков и осьминожьи щупальца, крылышки цыплят, какие-то
непонятные потроха. Словно газовое облако над стоянкой повис тошнотворный
сладковатый запах оливкового масла, приправ для салата, кулинарного жира.
Добровольцы в перчатках при помощи совков-подборщиков набивали мусором
пластиковые мешки.
- Люди хуже свиней, - проворчал один. - Долбаная стоянка похожа на
бойню.
- И запашок, как в морге, - поддержал другой.
Вокруг площадки стояли пятидесятигаллоновые бочки для отбросов, и
добровольные мусорщики оттаскивали очередной набитый мешок к ближайшей из
них. Они заполнили одну, другую, третью.
- Черт... Ну а теперь что нам делать?
Один из парней махнул в сторону бочки, стоявшей на пляже:
- Может, туда?
Его напарник пожал плечами:
- Давай попробуем. Домой я это дерьмо уж точно брать не собираюсь.
Волоча мешок, они открыли ворота на пляж и пересекли полоску мягкого
песка.
Бочка оказалась пустой. Выбросив мешок, они заметили сидящего рядом и
радостно что-то жующего малыша: вонь от ребенка ощущалась несмотря даже на
густой смрад помоев.
В десяти ярдах лежала на спине женщина, лицо ее было скрыто под
журналом.
- Эй! - крикнул один из добровольцев. - Вы мать ребенка?
Женщина подняла журнал, и они увидели, что это скорее девочка.
- Как ты догадался? - язвительно спросила она.
- Ладно, ты что, не знаешь, как менять подгузники?
- А ты инспектируешь засранцев? - поинтересовалась девица.
Оскорбленный доброволец шагнул к ней.
- Послушай, ты... - начал было он. Напарник остановил его, схватив его
за рукав:
- Брось, Ленни. Малыш наложил в штаны, и что с того? А свяжешься с
этой девчонкой - не успеешь оглянуться, как будешь доказывать в суде, что
это не было сексуальным домогательством.
- Да я скорее буду домогаться овцы, - ответил Ленни достаточно громко,
чтобы его услышала нянька.
- Охотно верю, - бросила она, снова роняя журнал на лицо.
- Оставь, Ленни. Оставь!
Мусорщики-добровольцы наполнили и выбросили в бочку на пляже еще два
мешка; потом они положили совки на плечи и отправились домой - помыться и
выпить по рюмке.
32
Существо лежало на песке, над водой виднелись только его глаза и нос.
Большинство живых тварей исчезло: ужасный шум, громом отдававшийся в
его барабанных перепонках, растаял, превратившись в отдаленный фон.
Остались только двое, от которых не поступало сигналов угрозы, и датчики
опасности у существа молчали.
Но мучительно манящий запах, густой поток плотских ароматов сохранился
- сильней, чем когда бы то ни было, и источник его находился как никогда
близко.
Существо медленно продвинулось вперед, цепляясь когтями и
подтягиваясь. Жабры быстро смыкались и размыкались, энергично прокачивая
воду - у поверхности она была бедна кислородом и загрязнена нечистотами.
Наиболее ощутимый запах добычи тянулся от непонятного предмета,
стоявшего рядом с живыми созданиями.
Способности существа принимать решение оставались примитивными,
чувство выбора - неразвитым. Оно жаждало всего, но приходилось выбирать
что-то одно.
Потом внезапно в мозгу у него словно разрушили стену: существо
получило послание, говорящее о том, что оно может получить все. Нужно
только решить, с чего начать.
Усилием воли существо закрыло жабры, поднялось на мощных руках и
прыгнуло вперед.
33
Девушка заснула, хотя не имела права, - она совершила самый страшный
грех для няньки с двухлетним малышом, играющим у воды. Сон был легок, его
глубины хватило только, чтобы впустить неясную мечту: принцесса Диана
просит ее разделить с ней комнату и помочь присматривать за двумя
малолетними принцами. Внезапно без всякого повода один из принцев закричал
- точнее, завизжал.
Она села, сбросив с лица журнал, и оглянулась в поисках Джереми.
Ребенок сидел на песке, там же, где и раньше; девушку словно окатило
волной облегчения.
Джереми орал, откинув назад голову, с разинутым ртом и закрытыми
глазами, - и она слишком хорошо знала детей, чтобы понять: рев не от злости
или ярости, а от боли или страха, как если бы малыш обжегся, порезался или
его укусила собака.
Нянька подошла к Джереми и, стоя над ним, спросила:
- Что случилось? Ты ушибся?
Он не произнес в ответ ни слова, даже ни одного из своих глупых
детских слов, только громче зашелся в плаче.
- Джереми, не ной... Скажи мне, где болит.
Он открыл глаза и потянулся к ней, просясь на руки. Девушка удивилась:
ребенок никогда не просился на руки, потому что любил ее ничуть не больше,
чем она его. Их отношения строились на взаимной терпимости, молчаливом
признании скверной ситуации, которую ни один из них не мог изменить.
- Ну уж нет, - она отрицательно замотала головой. - Ты думаешь, я хочу
вся извозиться в дерьме?
Он снова закричал, даже громче прежнего, и потянулся к ней.
- О боже... Заткнись, будь добр, - выдавила в смятении няня. Она
оглянулась, не смотрит ли кто. - Что с тобой? - Вдруг ее осенило: - Попа
горит, что ли? Да, должно быть, так. Ну, если бы ты не наваливал все время
в штаны, то и попа не болела бы.
Нянька отчасти надеялась, что ее логическое умозаключение послужит
утешением и заставит Джереми заткнуться, но этого не случилось. Он
по-прежнему сидел, как маленький завывающий Будда.
- Черт! - выругалась она, нагнулась, взяла ребенка под мышки, подняла
и, держа как можно дальше от себя, пошла к воде.
Малыш извивался, отбивался ногами, вопил. Чем ближе было море, тем
сильней неистовствовал Джереми, словно то, что напугало или ранило его,
появилось именно оттуда.
Девушке пришлось напрячься, чтобы удержать ребенка, и, возможно, она
слишком сильно сжала его, но ничуть не печалилась по этому поводу. Зайдя в
воду по колено, она до пояса окунула Джереми, расстегнула липучку,
удерживающую подгузник, и тот уплыл. Тогда она начала болтать малыша вокруг
себя в надежде промыть таким образом ему зад.
Примерно через минуту нянька вытащила Джереми из моря. Все еще держа
его на вытянутых руках, она вернулась на песок и поставила ребенка на ноги.
Его крики перешли в почти беззвучные отрывистые всхлипывания, но он
все так же умолял взять его на руки, а когда девушка отказалась, вцепился
ей в ногу.
- Пошли, черт тебя возьми! - рявкнула она и замахнулась, чтобы шлепком
оторвать малыша от ноги.
Однако в то мгновение, когда она ощутила желание ударить Джереми, гнев
ее растаял, уступив вдруг место страху, страху перед самой собой, перед
своей властью над маленьким ребенком, перед вредом, который она могла своей
властью причинить ему - и себе...
Страх быстро перерос в симпатию.
- Эй, - сказала девушка. - Эй... Все хорошо. - Она опустилась на
колени, чтобы Джереми обнял ее за шею, подхватила его снизу и подняла. -
Пойдем, посмотрим телевизор. Ты не против?
Идя по пляжу к тому месту, где оставила полотенце, нянька
почувствовала что-то странное, словно чего-то не хватало. Потом она
заметила следы на песке, как будто к воде проволокли некий тяжелый предмет,
и поняла, что отсутствует мусорная бочка.
Девушка бросила взгляд на бухту и увидела всего в двадцати пяти ярдах
- она могла бы добросить туда камень - черный верх пустой бочки, плывущей
на поверхности.
- Нет, ты посмотри, - обратилась она к малышу, успокаивая его звуком
голоса. - Эти ребята наполнили мусорную жестянку всем этим дерьмом, а потом
взяли и оросили в бухту, чтобы все вынесло народу на участки. Знаешь,
Джереми, самое поганое в жизни то, что люди воняют.
Она взяла полотенце и сумку, посадила ребенка на бедро, миновала
ворота и пошла по тротуару, болтая всякую чушь, чтобы малыш оставался
спокоен, и клянясь самой себе: что бы там ни было, на следующее лето она
должна найти более легкий способ зарабатывать пять паршивых зеленых в час.
34
Разъяренное существо металось среди расплывающегося мусора, хватало
наудачу куски отбросов и сдавливало их, словно насилие каким-то образом
могло помочь выжать из них питательные элементы, отсутствовавшие там.
Некоторые куски насыщали, но очень немногие, и от этого потребность в еде
только возрастала. В большинстве же эти отбросы были бесполезны, а существо
не умело отличить одни от других.
Его жабры напряженно работали, засоренные инородными частицами,
которые застревали в жаберных лепестках и мешали их пульсации.
Существо сделало неверный выбор, поверив запаху, а не инстинкту.
Оно медленно вытолкнуло себя на поверхность и подождало, пока глаза не
сфокусировались на берегу.
Пусто. Живые создания исчезли.
Однако они находились где-то там, вместе со многими другими, им
подобными. Существо знало это.
Оно знало также, что к ним можно приблизиться и схватить их.
Но требовалось принять еще одно решение - решение, на которое существо
было запрограммировано, но осуществление которого оставалось (по крайней
мере, так существо чувствовало) за пределами его возможностей.
Оно позволило себе снова медленно погрузиться и отдохнуло на грязном
дне, перекатываясь под воздействием течения, как лента водорослей, пока
зондировало собственный мозг в поисках давно утерянных ключей к давно
спрятанным замкам.
Мозг существа, затуманенный, но не медлительный, нетренированный, но
не беспомощный, отвечал тем активнее, чем больше оно его загружало.
Один за другим появлялись ключи.
Наконец существо узнало, что и как должно сделать.
Словно получив при этом новый заряд энергии, оно поползло по дну,
поднимавшемуся к мелководью. Когда спина его почти выступила над
поверхностью моря, существо боком подвинулось под прикрытие каких-то
валунов и выждало некоторое время, обшаривая глазами берег, чтобы быть
уверенным, что оно в одиночестве. Даже убедившись в этом, оно подождало еще
несколько минут, повторяя предстоящие шаги и внутренне противясь
расставанию со знакомым и безопасным миром - и насколько долгому
расставанию? Навсегда, как понимало существо, уверенное только в одном: от
сделанного выбора зависит его жизнь.
Оно присело, погрузило голову и жабры ниже поверхности и прокачало
воду через системы организма, насыщая кровь кислородом, как ныряльщик,
готовящийся к рекордному погружению.
Существо подняло голову, подтянулось, встало на ноги и пошло. Мышцы
ног были слабые - они не носили тело полстолетия, но все же держали
существо и с каждым шагом обретали крупицу новой силы.
Ему требовалось укрытие, чтобы выполнить операцию, предписанную
программой, - и требовалось очень скоро. У существа отсутствовало чувство
времени, и оно не знало, что значит "скоро", но знало, что об этом скажет
его кровь: как только кислород будет израсходован, потребуется еще, и мозг
окажется в кризисном состоянии.
Скоро.
Улицы были пусты, двери закрыты, окна занавешены. Однако существо
чувствовало себя выставленным на всеобщее обозрение, поэтому заняло
относительно укромную позицию в тени между двумя зданиями. Уши его теперь
могли слышать, а не только отмечать перепады давления, и они слышали
беспорядочные звуки где-то неподалеку.
Существо миновало еще несколько дверей, повернуло на другую темную
улицу, снова увидело запертые двери и уже собиралось еще раз повернуть,
когда в углублении на дальнем конце улицы обнаружилась открытая дверь. Оно
потащилось к этой двери, оставляя илистые следы и получая первые сигналы
тревоги от мозга, требовавшего кислорода.
Дверь оказалась большая и широкая, внутри - темно и пусто.
Оно посмотрело вверх и увидело то, что требовалось: толстые балки,
несущие крышу.
Существо не могло допрыгнуть до балок, не имелось также ни каната, ни
лестницы. Оно попробовало когтями стену - дерево оказалось мягким от
старости, гниения и влаги, когти вошли в него, как в мокрую глину.
Глубоко вонзая когти, существо вскарабкалось по стене, как пантера.
Это усилие забрало кислород из крови, и, когда существо достигло
первой балки, сигналы тревоги в мозгу слились в сирену. Оно закинуло ноги
за балку и повисло в дюжине футов над грязным полом вниз головой с
болтающимися руками. Струйка жидкости потянулась изо рта и достигла пола.
С минуту существо ожидало, вслушиваясь в происходящие изменения в
обмене веществ. Перемены осуществлялись слишком медленно. Раньше, чем
внутренние органы очистятся, раньше, чем можно будет остановить и снова
запустить сердце, мозг начнет умирать из-за нехватки кислорода.
Тогда, как учили существо пятьдесят лет тому назад, как оно уже
однажды проделывало на практике, оно прижало кулаки к животу под грудной
клеткой и резко надавило вверх.
Изо рта подобно рвоте хлынула зеленая жидкость. Первый спазм
спровоцировал второй, потом третий; наконец началась серия судорог,
выкачивающая воду из легких и выгоняющая ее сквозь трахею.
В грязи на полу образовалась зловонная лужа зеленой влаги, крошечное
болотце.
Всего через несколько секунд легкие оказались опустошены, грудная
полость сократилась.
Проделав все это, существо повисло неподвижно, зрачки у него
закатились назад, белки светились как фосфор. Капли слизи стекали по
стальным зубам, падая как изумруды.
Жизнь существа как подводного создания окончилась.
С медицинской точки зрения оно было мертво. Сердце не начинало биться,
жидкость в венах оставалась неподвижна.
Но мозг еще жил, и он через синапсы дал команду на последний
электрический разряд, который должен был восстановить жизнь тела.
Тело снова содрогнулось, но на этот раз оно не извергло жидкости.
На этот раз существо закашлялось.
35
Элизабет захлопнула за собой дверь, спрыгнула на тротуар и постояла
неподвижно, пытаясь понять, где находится процессия. Она, конечно, не могла
ее слышать, но ощутила по пульсации в барабанных перепонках и по тончайшей
дрожи, которую улавливали босые пятки. Барабаны и туба рассылали ударные
волны по воздуху, а шаги сотен ног сотрясали тротуары на целые кварталы во
все стороны.
Элизабет проискала пленку дольше, чем рассчитывала, и догадывалась,
что сейчас парад должен был приближаться к коммерческой пристани. Она
хотела передать пленку Максу до прибытия процессии на пристань, так как
именно это прибытие и само Благословение составляли наиболее зрелищную
часть праздника.
Она вдохнула и задержала выдох, поворачиваясь с закрытыми глазами в
том направлении, которое подсказывали сигналы от органов чувств. Так и
есть: церемония миновала уже две третьих Бич-стрит и находилась всего в
сотне ярдов от пристани. Однако девочка еще могла ее обогнать, срезав
несколько углов.
Элизабет сунула пленку в карман и побежала.
Она знала, что Макс будет там, не потеряет терпения и не отправится
сам на поиски пленки. Элизабет была уверена, что он так же верит ей, как
она ему, и что она так же ему нравится, как он - ей. Ей не случалось
задумываться, отчего она любит его больше, чем других знакомых мальчиков,
поскольку Элизабет не обладала аналитическим складом ума, она скорее была
воспринимающей личностью. Встречая каждый день, знала: он принесет с собой
что-то новое и что-то старое, что-то хорошее и что-то плохое.
Элизабет просто нравился Макс, а когда он уходил (что неизбежно
случалось, поскольку ничто не вечно), продолжала любить его. Если он
вернется - хорошо, если нет - очень плохо. По крайней мере, у нее есть
кто-то, кого можно долго любить, а это лучше, чем долго никого не любить.
Сейчас девочка хотела только отдать ему пленку и увидеть, как его лицо
при этом осветит улыбка, и наблюдать, как его развлекают невинные глупости
Благословения.
Элизабет перепрыгнула через изгородь, пересекла двор, снова перелезла
через забор и понеслась по задворкам. Свернув за угол, она проскользнула
между мусорными баками и миновала аллею. От Бич-стрит девочку отделял
теперь лишь квартал, ее уши фиксировали ударную волну от барабанов.
Она находилась на узкой улочке. По обеим сторонам стояли машины,
свободным был лишь выезд из открытого гаража. Приблизившись к его воротам,
Элизабет почувствовала странный запах - соли и чего-то
сладковато-гнилостного - и увидела струйку зеленой жидкости, тянущуюся из
гаража к сточной канаве.
Девочка замедлила шаг: гараж принадлежал друзьям ее родителей, и если
жидкость, сочившаяся на улицу, сигнализировала о чем-то важном - оказалась
бы топливом или прорвавшимися канализационными стоками, чем-то, требовавшим
срочных действий, - следовало найти эту семью на празднике и сообщить о
происходящем.
Элизабет нагнулась и понюхала жидкость. Запах не походил ни на что, ей
известное. Выпрямившись, она посмотрела в темную глубину гаража и увидела
большую лужу, а пока она наблюдала, упало еще несколько капель. Несомненно,
что-то сломалось и подтекало.
Элизабет шагнула внутрь.
Повиснув наподобие гигантской летучей мыши, существо всасывало воздух
легкими и ощущало, как в ткани тела возвращается жизнь.
Вдруг оно почувствовало запах добычи, услышало ее. Усилием воли оно
перекатило глаза вперед и посмотрело вниз.
Элизабет ощутила в окружающем воздухе перепад давления, как будто
сделало вдох некое гигантское животное. Не умея слышать, не видя ничего в
темном чреве гаража, девочка почувствовала дикий страх. Она повернулась и
бросилась бежать.
Руки существа дрогнули, согнулись длинные перепончатые пальцы;
выпрямив ноги и сделав сальто, оно опустилось на пол. Эта добыча была
маленькая и хрупкая - легко поймать, легко убить...
Но его ноги, ударившись о пол, оказались слишком слабы: очень долго
они несли чересчур малую нагрузку, - колени подогнулись, и существо
повалилось набок. Подтянувшись руками, оно согнулось, полуприсев, и
осторожно двинулось на свет.
Добыча исчезла.
Существо в бешенстве зарычало от разочарования, издав резкий горловой
звук. Потом внезапно оно почувствовало опасность, распознав возможность
того, что его могут преследовать. Оно знало, что должно скрыться. Но не
знало, где искать убежище.
У существа не оставалось выбора, ему приходилось возвращаться в
знакомый мир.
Оно вышло из тени на улицу.
Существо не помнило, как попало сюда, и не знало, каким путем
двигаться назад. Окруженное зданиями, оно не видело моря, но чувствовало
его запах и, руководствуясь обонянием, следовало за соленым ароматом.
Оно перемещалось меньше минуты, когда совсем рядом сзади услышало
звук, определяемый как сигнал о нападении. Существо развернулось, чтобы
встретить угрозу лицом к лицу.
Крупное животное, покрытое черной шерстью, приготовилось к атаке в
затененном пространстве между двумя строениями. Шерсть у него на загривке
щетинилась, губы раздвинулись, демонстрируя длинные зубы, плечи нависали
над мощными мускулами передних лап. Из его глотки исходил рычащий звук.
Существо оценило противника, думая не столько о пище, сколько о
бегстве. Оно понимало, что животное не позволит бежать и через несколько
секунд нападет.
Тогда существо шагнуло к животному.
Животное прыгнуло, обнажив зубы и выставив вперед когти.
Существо поймало его на середине прыжка и глубоко вонзило в горло
стальные зубы. Рычание немедленно сменилось скулежом, за которым наступила
тишина. Существо удерживало зверя, пока тот не умер.
Когда зверь умер, существо бросило его на мостовую, опустилось рядом
на колени и разорвало ногтями брюхо. Оно сунуло руки в образовавшуюся
отверстую рану и вырвало внутренности.
Потом оно продолжило путь к обещаемой морем безопасности.
36
- Прекрати нервничать, Макс, - успокаивал сына Чейс. - Судя по звуку,
оркестр повернет сюда секунд через десять, так что расслабься и наслаждайся
зрелищем. Она тебя найдет.
- Да, но я не там, где обещал, - ответил мальчик. -
Я не должен был...
- Послушай, Макс, - усмехнулся Чейс, - зачем ты приехал сюда? Ты в
любом случае не...
Он замолчал, так как Аманда ткнула ему локтем под ребра.
- Она найдет тебя, Макс, - пообещала Аманда, обнимая мальчика за
плечи, - и все поймет. Честно.
Макс двигался за процессией, сразу вслед за сенбернаром, и в просвете
между домами, выходящими на море, увидел отца и Аманду, медленно
перемещавшихся вдоль берега на институтской лодке "Мако". Он сбежал к
скалам и помахал им. Саймон приблизился к берегу и знаком предложил Максу
вспрыгнуть на борт. Они подошли на "Мако" к катеру рыболова-спортсмена,
пришвартованному у коммерческой пристани, и спустились на берег посмотреть
праздничную процессию.
Сначала появился епископ, за ним следовали его свита и
тамбурмажоретки. Когда первые музыканты обогнули угол и вышли на дорогу к
пристани, оркестр прогремел первые такты марша "Полковник Боуги".
Макс посмотрел на незаряженный фотоаппарат.
- У меня есть, - сказала Аманда, вытаскивая из кармана небольшую
камеру. - Я для тебя тоже отпечатаю.
Роланд Гибсон проложил себе дорогу в толпе за спиной Чейса и
остановился рядом с ним. Форма начальника полиции была тщательно отутюжена,
туфли сияли.
- Две тысячи туристов, Саймон, - улыбаясь, сообщил он. - А ты хотел,
чтобы я все отменил.
- Готов признать твою правоту, - откликнулся Чейс. - Только не все еще
кончилось. Когда ты выпустишь Пакетта из-под стражи?
- Как только последний гость оставит свой последний доллар. Потом ты
услышишь все о чудовище Ржавого.
Рация на поясе Гибсона щелкнула, затем раздался голос:
- Начальник...
Гибсон отцепил рацию, что-то сказал, послушал, затем тихо произнес:
- Черт.
- Что там? - спросил Чейс.
- Томми молчит, сказал только, что я должен на что-то посмотреть. -
Гибсон снова пристегнул рацию к поясу и шагнул в сторону. - Пока.
Внезапно позади, перекрывая шум приближающихся тромбонов, раздался
крик Макса:
- Элизабет!
Чейс обернулся и увидел, как Макс метнулся вдоль толпы к босоногой
девочке в голубом платье, бежавшей изо всех сил рядом с оркестром.
Макс и девочка встретились; она дрожала, а Макс обнимал ее, стараясь
успокоить. Подойдя ближе, Чейс услышал, что девочка пытается говорить, но
изо рта у нее вылетали лишь бессвязные звуки. Ладони ее порхали перед лицом
Макса, как колибри, а он только качал головой и повторял:
- Помедленней, помедленней.
- Что она говорит? - спросил Чейс.
- Не знаю, - ответил Макс.
К ним подошла Аманда, опустилась на колени рядом с Чейсом, взяла
ладони Элизабет в свои и сказала:
- Ты не ушиблась?
Элизабет отрицательно покачала головой.
- Испугалась? Девочка кивнула.
- Чего?
- Не знаю, - с трудом выговорила Элизабет. - Что-то большое.
Потом Чейс услышал, как кто-то зовет его. Он присмотрелся и увидел
Гибсона, призывающего его от входа на пристань.
- Сейчас вернусь, - бросил он Аманде. Лицо Гибсона окаменело от
ярости.
- Кто-то только что убил Бастера, сторожевую собаку Корни Тибодье, -
сообщил он. - Вырвал глотку и выпотрошил, прямо на Мейпл-стрит. А вот что
нашел Томми.
Он раскрыл ладонь, и Чейс увидел зуб из нержавеющей стали. Две грани
были зазубрены, а на концах третьей, более толстой, виднелись крошечные
колючие крючки.
У Чейса перехватило дыхание, он смотрел на зуб, не отрываясь. Потом
поднял взгляд на Гибсона и проговорил:
- Оно здесь, Ролли. Оно вылезло на берег.
37
Существо вошло в воду там же, где прежде выходило, - оно видело на
песке собственные следы и, оставаясь под прикрытием валунов, медленно
двигалось по грязному склону дна, пока не зашло по плечи.
Освободив легкие от воздуха, нырнуло, в соответствии с командой мозга
привело в движение жаберные клапаны, разинуло рот, открыло трахею и
вдохнуло воду.
И захлебнулось.
Существо немедленно выпрыгнуло на поверхность, жадно хватая воздух и
кашляя. Боль обожгла легкие, скрутила мышцы брюшной полости.
Ошеломленное, существо потеряло равновесие, поскользнулось и начало
тонуть. В жаберные щели потекла вода, оно снова поперхнулось и
захлебнулось. Существо дотянулось до скального выступа, вцепилось в него и,
хрипя, припало к валуну, до тех пор пока наконец легкие не очистились.
Еще дважды оно пыталось погрузиться, последовательно повторяя каждый
шаг старой программы. И дважды его ожидала неудача.
Существо не знало, что случилось и почему: мозг не мог задавать себе
такие вопросы и соответственно не мог получить ответы. Оно знало только,
что больше не может обитать под водой, что выживание зависит от вдыхаемого
воздуха.
Но оно чувствовало также, что среди дышащих воздухом созданий выжить
не сможет.
Если нельзя жить под водой, значит, нужно жить в воде.
Существо набрало воздуха, захлопнуло жаберные щели и нырнуло. На сей
раз оно не захлебнулось. Оно все видело, поскольку защищающие глаза линзы
остались неповрежденными, и оно могло двигаться. Осваивая новый опыт,
существо поплыло.
При попытке нырнуть глубже, однако, оно заметило разницу: погружение
не было теперь легким, пластичным, естественным, оно стало трудным, а
внутреннее давление выталкивало наверх.
Обнаружилось и другое отличие. Очень скоро легкие начали болеть, в
ушах застучало и мозг приказал искать воздух для дыхания.
Существо всплыло, вынырнуло на поверхность и жадно вдохнуло. Пока оно
дышало, изменилась его плавучесть; пришлось шевелить ногами, чтобы
сохранить прежнее положение.
Перед примитивным мозгом встала задача. Если существо хотело выжить,
ее следовало решить.
Через несколько минут оно достаточно освоилось и медленно поплыло от
берега. За полосой воды виднелась другая суша.
Оставаясь под водой так долго, как только могло, выныривая лишь для
того, чтобы сделать вдох, существо плыло к этой суше. Там, оно чувствовало,
можно обрести безопасность.
Там можно будет охотиться.
Часть VI
Белая акула
38
- Рей, скажи "Эй!", - приказал Ржавый Пакетт, вытаскивая из-под стойки
табурет и бросая на стойку двадцатидолларовую банкноту.
- "Две семерки"? - спросил бармен.
- Двойную дозу. Меня ужасно мучит жажда. Пакетт огляделся. Помещение
было заполнено меньше чем наполовину. Семь тридцать вечера - ранние
выпивохи уже отправились обедать, поздние еще не прибыли.
Рей смешал коктейль, поставил стакан перед Пакет-том и взял двадцатку.
Отсчитывая сдачу, он улыбнулся:
- Говорят, у тебя был отпуск за счет города.
- Ублюдки, - заявил Пакетт. Он осушил половину стакана и подождал,
пока в желудке не разлилось тепло. - Даже не извинились. Я думаю, не подать
ли на Ролли Гибсона в суд.
- За что? За то, что он тебя просушил? По-моему, ты весьма неплохо
смотришься. Сделать перерыв на день-два пока никому не повредило.
Пакетт прикончил выпивку и знаком заказал еще. Истина заключалась в
том, что он действительно чувствовал себя хорошо, и не только физически:
подтвердилась его правота. Гибсон и остальные не поверили ни слову из
сказанного им, решили, что он лжет или у него галлюцинации. Однако сегодня
днем они вдруг воспылали интересом, захотели выслушать его рассказ с самого
начала. Но он им показал, он приложил Гибсона и этого Саймона Чейса,
заявил, что не помнит. Почему он должен бесплатно раздавать информацию,
которая может принести деньги? В этих шоу на телевидении - как бишь они
называются? документальные драмы? - платят хорошие бабки за эксклюзивные
интервью, а он был совершенно уверен, что никто больше не видел эту тварь,
кем бы она ни оказалась. Ему оставалось только подождать: слух разнесется,
и к нему придут. Терпения у него достанет, в его распоряжении - время хоть
до конца света.
- Заходил Нейт Грин, - сообщил Рей. - Искал тебя.
- Еще бы, - улыбнулся Пакетт. - И что ты ему сказал?
- Что не видел тебя.
- Ну и держись на этом, идет?
"К черту Нейта Грина, - подумал Пакетт. - Есть рыба покрупнее, чем
уотерборская "Кроникл", намного покрупнее".
- Конечно, Ржавый, - согласился Рей. - Не мое собачье дело.
Пакетт допил вторую порцию. Теперь он в самом деле чувствовал себя
отлично. Даже Рей относился к нему с уважением.
С улицы вошел незнакомец, сел у дальнего конца стойки и заказал стакан
вина. Когда Рей наливал ему, тот спросил:
- Не знаете ли вы человека по имени Пакетт? Мистера Ржавого Пакетта?
Пакетт замер, притворно сосредоточившись на доске с меню, висевшей над
стойкой.
- Угу, - ответил Рей, не глядя в сторону Пакетта. Он поставил бутылку
в холодильный шкаф и опять стал нарезать лаймы.
- Вы его видели?
Пакетт отметил в голосе посетителя акцент - не другого штата,
иностранный, похожий на какой-то европейский.
- Возможно, - согласился Рей. - У вас с ним общие дела?
Пакетт разжевал кубик льда и автоматически начал копаться в
собственном мозгу, чтобы выявить потенциальную угрозу. Денег он никому не
должен, чужие ловушки на омаров в последнее время не прикарманивал, чужие
поплавки не срезал, в чужие лодки не врезался, в чужие машины своим
грузовиком - тоже... Во всяком случае, насколько Ржавый помнил. Тогда он
обратился к возможным хорошим новостям. Может, парень - из большого журнала
или из этих документально-драматических шоу и хочет заключить сделку.
Прикинув все вероятные последствия, он ощутил себя в достаточной
безопасности, повернулся и произнес:
- Я Пакетт. А вы кто?
- А-а. - Незнакомец улыбнулся, поднялся с табурета, держа свой стакан
с вином, и сказал, когда проходил мимо бармена: - Вы весьма осторожны.
Пакетт смотрел, как человек приближается к нему. Тот был высок, на
пару дюймов выше шести футов, широкоплеч, с узкими бедрами, ухоженный и
вполне независимый на вид. Пакетт решил, что парню под пятьдесят: некогда
светлые волосы отмечены легкой сединой, зачесаны назад. Одет в серый
костюм, белую сорочку и темный галстук. Кожа - бледная, но не болезненно
бледная, а оттого, что не знает солнечных лучей... Пакетт заключил: похож
на предпринимателя.
- Я не могу составить вам компанию? - поинтересовался незнакомец.
Пакетт указал на табуретку рядом с собой и подумал:
"Европеец, точно". "Вам" прозвучало как "фам". Немец, или голландец,
или из какой-то из тех гребаных стран, которые там все разваливаются.
- Один господин на улице хотел бы поговорить с вами, - произнес
незнакомец.
- О чем?
- Он слышал о вас... О том, что вы рассказывали. Пакетт помолчал,
потом ответил:
- Хорошо, ведите его.
- Боюсь, это невозможно.
- Почему? - засмеялся Пакетт. - Слишком велик, в дверь не пролезет?
- Что-то вроде этого.
"Фроде"... Что-то "фроде". Немец. Должен быть немцем.
- Эй, Рей, - спросил Пакетт, - ты не запрещал вход толстякам, а?
Рей не засмеялся.
- Не могли бы вы выйти со мной? - повторил незнакомец. - Думаю, вам
стоит выйти.
- Что значит - "стоит"?
- С финансовой точки зрения.
- Черт, что же вы сразу не сказали? - Пакетт встал. - Рей, постереги
мое место. Если через десять минут не вернусь, звони девять-один-один.
На противоположной стороне улицы стоял черный микроавтобус с
тонированными стеклами, так что разглядеть пассажиров было невозможно.
Нью-йоркские номерные знаки, как заметил Пакетт, принадлежали
водителю-инвалиду.
- Что за хреновина? - удивился он. - "Скорая"? Спутник толкнул в
сторону одну из боковых дверных панелей и жестом пригласил Пакетта.
Пакетт наклонился и заглянул внутрь. Там оказалось темно и, насколько
он мог различить, пусто. Без всякого явного повода Ржавый ощутил холодок
страха.
- Не пойдет, - уперся он.
- Господин Пакетт...
- Слушай, Ганс, я не знаю, кто там, не знаю тебя, не знаю ничего. Зато
я знаю, что туда не собираюсь. Пусть он сам выйдет.
- Я же сказал вам...
- Мне плевать. Хочешь говорить о деле, давай говорить на свежем
воздухе. Конец связи.
- Извините, - вздохнул человек.
- Чего уж там...
Пакетт не заметил движения рук сопровождающего, но внезапно его
обхватили, ноги оторвались от земли, и он почувствовал, что летит в темное
нутро машины. Он ударился о ковровое покрытие пола и лежал, потрясенный,
слушая, как закрывается дверь, заводится двигатель, и ощущая, что
микроавтобус отъезжает.
39
Чейс вытащил последний лист из аппарата факсимильной связи, быстро
прочитал.
- Еще один "оид", - с отвращением сказал он.
- Какой теперь? - спросил Длинный.
- Элазмобранхоид. То есть имеющий черты пластиножаберных рыб. - Чейс
бросил бумагу на стол. - Некоторые из этих парней, должно быть, получили
ученые степени за умение прикрывать собственную задницу. Они просто
гениальны в увязывании предположений, которые отлично звучат и совершенно
бессмысленны.
За последние сорок восемь часов Чейс связался по факсу со всеми
океанологами, которых знал, разослал фотокопии сделанных "поляроидом"
снимков стальных зубов и следов когтей на мертвых животных, описал каждое
происшествие, случившееся после обнаружения братьев Беллами, и просил
высказать мнения - догадки, умозаключения, что угодно (он обещал не
разглашать их) - о том, с каким созданием они имеют дело.
Те несколько человек, что соблаговолили ответить, оказались в своих
текстах весьма неопределенны и осторожны. Никто не решился указать какое-то
конкретное животное, все страховались, пристегивая к предположениям суффикс
"-оид" и ничего не добавив к уже уясненному Чейсом.
- Так что теперь, - продолжал он, - у нас есть "кархариноид" - значит,
возможно, какая-то акула; "ихтиоид" - возможно, рыба; "пантероид" -
возможно, мореходный лев или тигр; а также "элазмобранхоид". - С минуту он
тупо смотрел на кипу факсимильных копий, потом перелистал ее и вытащил
одну. - Ты знаешь, что, на мой вкус, содержит хоть какой-то смысл? Вот, от
криптозоологов.
- Ребят, которые занимаются морскими чудовищами? - уточнил Длинный. -
Но они же...
- Чокнутые. Я знаю. Лжеученые, никто не принимает их всерьез. Но
только у них хватило ума использовать тот "оид", который мне годится:
"гуманоид".
- Послушай, Саймон, - покачал головой Длинный, - ты знаешь факты лучше
меня. Тварь, убившая морского льва, находилась по крайней мере в двухстах
футах под водой; пузырей на пленке не видно, значит, она не пользовалась
аквалангом. А без акваланга никто не опустится на двести футов - во всяком
случае, не на такое долгое время, чтобы убить и съесть морского льва.
- Я не сказал, что это человек, я сказал, что это может быть
гуманоид... Что-то человеческое... человекоподобное... Черт, да я сам не
знаю.
- Ты начинаешь своими разговорами напоминать Пакетта. Его, кстати,
нашли?
- Нет, он пропал, исчез, никто не...
Зазвонил телефон, и Чейс снял трубку. Он вздохнул, прикрыл ладонью
микрофон, произнес: "Гибсон", потом закрыл глаза, откинулся в кресле и стал
слушать причитания полицейского: расходы у того превысили все мыслимые
размеры; он гоняет свои лодки двадцать четыре часа в сутки, личный состав
дежурит по две смены; за ним охотится пресса; статья в "Кроникл" под
заголовком "Чудовище сожрало сторожевого пса", где Нейт Грин провел
параллель с неразгаданными смертями братьев Беллами и Бобби Тобина, собрала
репортеров из всех информационных агентств страны; некий продюсер собрался
делать телефильм "Демон из глубины"; от звонков торговцев недвижимостью,
владельцев ресторанов и прочих мирных обывателей телефоны в отделе полиции
светятся не хуже рождественской елки.
Как обычно, хныканье Гибсона заключало вопрос с оттенком обвинения:
Чейс считается тут самым башковитым ученым парнем, так что же он намерен
делать в связи с происходящим?
- А каких действий ты от меня ждешь? - спросил Чейс, когда Гибсон
закончил. - Чтобы я обошел великий океан на своей маленькой лодке? Но я
даже не знаю, что должен искать. Ребята из лаборатории подготовили анализ
слизи, которую нашли на полу в гараже?
- И да и нет, - ответил Гибсон. - Думаю, они зарыли головы в песок. Я
сказал, что не слезу с них, пока не получу окончательные результаты анализа
по ДНК.
- Почему? Что они полагают?
- Они говорят, это выделения какого-то млекопитающего.
- Какого?
- Они считают... - Гибсон колебался, словно не решаясь выразить
информацию словами. - Они говорят, похоже, что это выделения человека. О
боже, Саймон...
Чейс повесил трубку, встал и спросил Длинного:
- Где наш местный специалист по млекопитающим?
- Где обычно, внизу с детьми и морскими львами.
Спускаясь с холма, Чейс и Длинный увидели Макса и Элизабет, игравших в
бассейне с морскими львами; Аманда наблюдала за компанией с бетонного
бортика.
Страх у морских львов все увеличивался: Аманда утверждала, что они
стали болезненно нервными. Животные избегали воды - любой, не только
морской. В течение двух дней они отказывались войти в бассейн по команде
хозяйки.
В отчаянии Аманда позвонила во Флориду коллеге, работавшему с
дельфинами, и выяснила, что разумные млекопитающие чрезвычайно хорошо
реагируют на детей, особенно на не вполне здоровых: они, очевидно, вступают
с ними в какую-то необъяснимую, вероятно парапсихологическую, связь. Аманда
попросила Элизабет помочь ей в опытах, и результаты оказались
изумительными.
Когда животные уже не подчинялись Аманде напрямую, они позволяли
Элизабет приближаться, гладить их и каким-то образом уговорить войти за ней
в воду, чтобы играть с ней и с Максом.
Аманду так увлек успех эксперимента, что она передавала через Элизабет
все новые и новые указания и убеждала девочку ставить перед зверями
собственные задачи, пытаясь раздвинуть пределы межвидового общения.
Услышав, что подошли Чейс с Длинным, Аманда показала на детей и
морских львов и заметила:
- Это какое-то чудо.
- Мне бы нужно поговорить с вами пару минут, - попросил Чейс. - Речь
идет о лабораторных анализах Гибсона.
- Я тоже хотела подняться к вам обсудить новости, но решила, они не
настолько важны, чтобы прерывать занятия. Я сочла, что мы ничего не сможем
сделать.
- Относительно чего?
- Я только что говорила во времянке по радио с пилотом самолета, он
вызвал меня.
- Я полагал, что вы с ним распростились и рассчитались, - сказал Чейс,
- раз морские львы отказываются работать.
- Думаю, ему просто интересно, что мы тут делаем. В общем, он искал
меч-рыбу для промысловиков и увидел на этой стороне Блока
рыболова-спортсмена, оставляющего здоровенный след приманки. Пилот решил,
что нам не мешает знать об этом. Он сказал, похоже, парень ловит белых
акул.
- Должно быть, парень не в себе. После всей этой шумихи вокруг наших
мрачных загадок выходить в море и разбрасывать приманку? - Чейс нахмурился.
- Кроме того, я никак не могу ему помешать. Закон не запрещает приманивать
рыбу.
- Не запрещает, - согласилась Аманда, - но существует федеральный
закон, не позволяющий использовать в качестве наживки детенышей афалины. А
пилот сказал, что наблюдал именно это.
- Дельфинов! - воскликнул Чейс. - Он уверен?
- Вполне. Но я подумала, пока мы дозвонимся до береговой охраны, или
департамента по охране окружающей среды, или еще куда-то...
- А он опознал лодку?
- Да, сказал - лодка из Уотерборо. "Бригадир".
- Не может быть... Он, наверное, ошибся.
- Почему?
- Просто не может быть. - Чейс направился к времянке.
- О чем вы хотели поговорить? - крикнула Аманда ему вслед.
- Минуту, - бросил Чейс.
Длинный вошел под навес вслед за Чейсом.
- Сэмми? - сказал он. - Не верю.
Они знали Сэмми Медину уже пятнадцать лет, это был преуспевающий и
ответственный владелец сдаваемой под фрахт лодки. Недавно он возглавил
кампанию за ограничение как коммерческого, так и спортивного вылова рыбы.
- Если это вообще "Бригадир", - заметил Чейс. - С самолета трудно
разобрать. Но мы сейчас выясним. Сэмми мне врать не будет.
На стене во времянке висел телефон. Чейс снял трубку, набрал номер,
поговорил пару минут, положил трубку на аппарат и сказал Длинному:
- Черт меня возьми.
- Это был Сэмми?
- Собственной персоной, - кивнул Чейс. - Он дома... Выходной, давит
мух. Говорит, получил заказ: чистый фрахт лодки, ни его самого, ни его
команду не наняли, только аренда лодки без всяких дополнений. За десять
тысяч долларов в день!
- Что же это за рыбалка по десять штук в день? - удивился Длинный.
- Я тоже хотел бы узнать. - Чейс помолчал. - Угадай, кто арендовал его
лодку?
- Дональд Трамп?
- Нет. Ржавый Пакетт.
- Пакетт?! У Пакетта нет столько капусты, да и ни у кого здесь нет. И
потом, что Пакетт собирается делать с...
- Он не ловит больших белых, Длинный, - сказал Чейс. - Сэмми говорит,
этот тупой ублюдок думает, что нашел чудовище... Или, по крайней мере,
убедил в этом какого-то болвана с тугим кошельком. Или убедил в том, что
найдет.
40
Существо лежало в зарослях кустарника, вслушиваясь в звуки
собственного дыхания и в звуки жизни среди окружающих деревьев. Оно
воспринимало все шумы, разделяло и запоминало для позднейшей идентификации.
Существо настраивало органы чувств.
Когда оно покинуло воду, в нем начали происходить изменения. Существо
отмечало их, но не понимало. Чем дольше его сосудистая система, сердце и
мозг пропитывались и насыщались смесью кислорода и азота - воздухом -
взамен воды, где преобладал водород, тем больше, казалось, оно понимает и
вспоминает, и тем больше становились его способности к новым решениям.
И вместе с изменением химических процессов менялась жизнь существа.
Оно знало, например, кем было когда-то. Мозг выдавал названия разных
предметов и животных, хотя голос еще отказывался их произнести. В голове
крутились всевозможные слова, пробуждавшие память о таких несхожих
чувствах, как гнев, ненависть, гордость и восторг.
Существо сознавало величие собственной силы и вспоминало - хотя и
смутно - удовольствие, которое доставляло применение этой силы. Припомнило
оно и другие удовольствия: управление своей силой, причинение боли,
нанесение смертельных ран.
Существо соорудило укрытие, выкопав неглубокую канаву и прикрыв ее
ветвями и листьями. До сих пор оно оставалось незамеченным, если не считать
любопытной собаки, которую оно убило и съело.
Существо постигло, что не может преследовать и поймать большинство из
диких животных, снующих в зарослях, но начало учиться заманивать их в
ловушку. Однако пока оно еще не смогло добыть достаточно пищи, чтобы
удовлетворить огромную и все возрастающую потребность в энергии. По мере
увеличения сил увеличивались и запросы: чем больше энергии расходовало
существо, тем больше ее требовалось; а чем больше оно ее потребляло, тем
больше приходилось расходовать, чтобы утолить растущую потребность.
Существо стало активным, а не рефлекторно осторожным, познавая, чего
избегать, а с чем бороться, что безвредно и что опасно.
Хотя прошлое и будущее все еще являли собой картины, покрытые туманом,
местами туман начал рассеиваться, и теперь существо видело цель: выполнить
свою миссию - уничтожать.
Сейчас оно отдыхало, слушая голоса птиц и белок, шаги лисицы и оленя,
шелест ветра в ветвях и плеск мелкой волны на прибрежной гальке.
Неожиданно донеслись новые звуки: неуклюжая поступь в подлеске,
тяжелая и беспечная. И голоса.
Существо повернулось и встало на колени, потом гибким движением
поднялось на ноги и стало вглядываться сквозь кустарник в том направлении,
откуда раздавались эти звуки.
- Черт! - выкрикнул юнец по имени Честер, растирая бедро. - Не хватало
еще сломать ногу в этих колдобинах.
- А ты смотри, куда идешь, - отозвался его друг Тоби.
- Как ни смотрю, понять не могу, зачем мы сюда притащились.
- Я тебе говорил: здесь полно зверья.
- А еще - это частная собственность.
- Я тут был миллион раз, их не колышет.
- Да? А для чего же тогда вывески: "Охота запрещена, уматывайте к
черту"?
- Страховка, - объяснил Тоби, которому уже исполнилось семнадцать и
который располагал, таким образом, двумя лишними месяцами мудрости по
сравнению с Честером. - Они обязаны их ставить.
- Ну, если они натравят на нас копов, то эту идиотскую штуку украл ты,
а не я... Не думай, что не скажу.
- Ты помогал.
- Я смотрел.
- Один хрен.
- Кроме того, - заметил Честер, - я не понимаю, почему ты решил, что
сможешь подстрелить хоть одного дурацкого енота этой идиотской штуковиной.
- На коробке написано: точность гарантируется до пятидесяти ярдов.
Потом, может, нам вместо енота олень попадется.
- Ты что, и не думай! Сезон закрыт, я в эти игры не играю.
- Не будь козлом.
Они прошли еще несколько ярдов и остановились перед большим деревом,
возвышающимся из густого сплетения ветвей и листьев.
- Отлично, - бросил Тоби, шагнув в заросли и обходя дерево.
- Это ядовитый плющ, - сказал Честер.
- На тебе длинные штаны.
- И что же здесь отличного?
- Рядом - каштан. Они пойдут прямо к нему, так как любят каштаны.
- Кто они?
- Зверье... Всякое.
- Я смотрю, ты знаток.
- Заткнись.
Они опустились на колени у дерева. Из колчана на поясе Тоби вытащил
графитовую арбалетную стрелу длиной в восемнадцать дюймов со стальным
наконечником. Приклад арбалета он упер в землю, натянул тетиву, взвел курок
и положил стрелу в желоб.
- Как же эта штука полетит в цель без оперенья? - спросил Честер.
- Желоб закрутит ее, как нарезной ствол.
- Наконечник даже не зазубрен.
- Ты баран. У пули тоже нет зазубрин. У этой штуки убойной силы
хватит, наверное, и на носорога.
- Или бегуна трусцой. По этому поводу можно будет по душам поговорить
с...
- Заткнись, говорю!
Честер с минуту помолчал, а потом прошептал:
- Ну и что мы будем делать теперь?
- Что всегда делают охотники? Ждать.
Их было двое: один жирней, чем другой, но оба медлительные и
уязвимые... Однако явно вооруженные, хотя существо не могло понять - чем.
Оно наблюдало, намереваясь повременить и посмотреть, что они станут делать.
Они ничего не делали, просто сидели в кустах. Голоса птиц замолкли,
так же как и цоканье белок. Существо медленно подвинулось влево, чтобы
открыть себе проход к ним. Оно легко могло достать их - одного, потом
другого - и утащить обоих в свое укрытие. Сначала жирного.
- Что это было? - спросил Честер.
- Что - это?
- Шум позади нас.
Тоби обернулся посмотреть, но увидел лишь заросли.
- Плюнь, - ответил он. - Здесь охотимся мы. Ты же не думаешь, что
кто-то собирается подкрасться к нам!
- Ненавижу лес, - признался Честер. - Я... Тоби!
Жирный увидел существо и старался шумом привлечь внимание приятеля.
Существо выскочило из подлеска и двумя стремительными прыжками достало
жирного. Когтями одной руки оно глубоко впилось жирному в грудь, а другой -
в глаза и череп, отогнуло ему голову назад и зубами разорвало гортань.
Жирный умер быстро.
Существо повернулось ко второму.
- О боже... господи... боже мой... господи...
Тоби отшатнулся. Кто-то схватил Честера, кто-то огромный, серо-белый,
и кровь хлестала во все стороны, потому что... О боже, о господи!.. Эта
тварь ела его!
Тоби ударился спиной о ствол дерева.
Теперь существо поворачивалось к нему. У этого создания были
желтоватые волосы, стальные зубы и белые глаза, похожие на бильярдные шары,
а габаритами оно превосходило Арнольда Шварценеггера.
Тоби вскинул арбалет и, держа его перед собой, попытался сказать
что-то, но не смог произнести ни слова. Он нажал на спусковой крючок.
Графитовая стрела сошла с желоба, и арбалет дернулся. Тоби увидел, как
стрела поразила существо и вошла в него, выбив небольшую струйку чего-то
похожего на кровь.
Но тварь не остановилась.
Завывая от ужаса, Тоби уронил арбалет, бросился за дерево и побежал.
В боку, под ребрами, странно жгло. Существо увидело, что из его тела
торчит какой-то предмет, схватило его, выдернуло и отбросило в сторону.
Рана оказалась не тяжелой, ничто жизненно важное не пострадало, но
боль замедлила движения существа и отвлекла его. Оно остановилось,
наблюдая, как человек, спотыкаясь, ломится сквозь кусты. Потом существо
вернулось к жирному, собираясь уволочь его в свою яму.
Здесь оно впервые познало чувство предвидения: второй человек может
вернуться, возвратиться для охоты на существо. И не в одиночку. Существо
оказалось в опасности, для борьбы с которой требовалось выработать какой-то
план.
Оно уселось, прислонившись к большому дереву, и принудило мозг
работать, прогнозировать, взвешивать, изобретать.
Первая задача очевидна: остановить кровотечение, чтобы выжить в
ближайшее время. Существо набрало листьев из лесной подстилки, оторвало
клок мха со ствола дерева, скомкало все это и запихало в рану.
Чтобы насытить себя, оно когтями содрало с жирного полоски плоти и
проглотило их. Существо съело столько, сколько, как оно чувствовало,
требовалось, а потом заставило себя есть еще, пока не поняло, что следующий
кусок спровоцирует рвоту.
Теперь, как оно понимало, следовало скрыться, найти иное, более
безопасное место.
Существо поднялось и направилось туда, где лес выходил на берег. Оно
постояло под деревьями, чтобы убедиться в отсутствии слежки, потом шагнуло
в воду.
Существо не могло погрузиться, но могло плыть; оно не могло больше
кормиться в море, но могло выжить, пока не доберется до другой суши.
Как прежде существо узнало свое прошлое, так теперь оно начинало
распознавать свое будущее.
41
Море было абсолютно спокойным, ветра недоставало даже, чтобы поднять
зыбь. "Мако" сразу вышла на редан и полетела по зеркальной глади на
скорости сорок миль в час.
- Я все думаю, кто же это прибыл с десятью кусками, - прокричал
Длинный сквозь рев лодочного мотора.
- Наверное, какой-нибудь продюсер с телевидения, - ответил Чейс от
штурвала.
- Ну, тогда они должны молиться дьяволу, чтобы эта тварь не поднялась
на поверхность.
В глубоком проливе к юго-западу от острова Блок стояла на якоре
единственная лодка. Хотя до нее оставалось еще четверть мили, Чейс узнал ее
сразу же.
- Это лодка Сэмми, - сказал он. - Белая с голубой полосой. Выносной
трап - ловить тунцов... Выносные площадки.
Солнце освещало небо на западе, опускаясь у них за кормой. Длинный
приложил ладонь козырьком ко лбу и сощурился.
- На юте два идиотских устройства на марлинов, - доложил он. -
Стальные поводцы. В рубке только два парня.
- Один - Пакетт?
- Ага. - Длинный помолчал, вглядываясь. - Другой - здоровый детина, не
меньше меня. Похоже, обнимает АК-47.
- Обнимает, - уточнил Чейс, - а не целится.
- Пока нет.
Проходя мимо более крупной лодки, Чейс держался от нее в сотне ярдов.
Он не увидел ни других членов команды, ни камер, ни звуковой аппаратуры.
- Они не снимают кино, - сказал он. - Они охотятся. Он обошел лодку
Сэмми, выключил передачу, и "Мако" начала дрейфовать рядом с рыбаками.
Пакетт перегнулся через борт и заорал:
- Отвали, Чейс! Каждый раз, как мне идет фишка, ты находишь способ
меня трахнуть. Человек имеет право зарабатывать на жизнь.
- Только не убийством дельфинов, - ответил Чейс. - Тебе предстоит
провести несколько лет в маленькой комнатушке и в полном одиночестве.
- Ты ни хрена не знаешь. - Пакетт сунул руку в карман, вытащил
какую-то бумагу и помахал ею. - Этих дельфинов убил вирус, их и еще дюжину.
Мы купили их в лаборатории в Мистике.
Чейс колебался. Пакетт говорил вполне возможные и даже разумные вещи.
В последние годы сотни, а может, и тысячи дельфинов нескольких видов были
выброшены морем на Восточном побережье - они погибли от заражения вирусом,
происхождение которого оставалось загадкой. Предполагали, что катализатором
болезни выступает загрязненная вода, но, видимо, никто не знал пока, какое
именно загрязнение повинно в происходящем: канализационные стоки,
сельскохозяйственные сбросы или химикаты.
- И что же вы тут делаете, ты и этот Рэмбо? - Чейс указал на крупного
человека с автоматом на груди.
Прежде чем Пакетт успел ответить, Длинный толкнул Чейса локтем. Тот
поднял взгляд и увидел видеокамеру, установленную на ограждении ходового
мостика рыболовного судна. Камера поворачивалась вслед за перемещением
"Мако".
- Ловим больших белых, что еще? - огрызнулся Пакетт. - За хорошие
челюсти белой акулы легко можно взять пять штук.
- Ржавый, не вешай мне лапшу на уши, я знаю, что... Вмешался человек с
автоматом:
- Мы не нарушаем никакого закона. Это все, что вас должно заботить.
- Нет, меня заботит другое. Я знаю, что вы, по вашему мнению, ищете,
но вы совершенно не представляете, что...
Из репродуктора, установленного где-то под рубкой, неожиданно раздался
голос - какой-то бесплотный, четко артикулированный, неестественный,
звучащий почти механически, с сильным акцентом.
- Руди! Зайди! - выкрикнул он.
Человек передал автомат Пакетту, повернулся и вошел в каюту.
"Мако" отнесло от стоящей на якоре лодки. Чейс отработал мотором
реверс и задним ходом снова поставил "Мако" к борту рыболова.
Пакетт держал наведенный на них автомат у пояса.
- Убери ствол, Ржавый, - сказал Длинный. - Ты и так по уши в дерьме.
- А ты заткни его пробкой, Джеронимо22, - посоветовал Пакетт.
На палубу вышел Руди.
- Бросайте мне конец, - предложил он, - и поднимайтесь к нам на борт.
- Зачем? - спросил Чейс.
Репродуктор прогудел:
- Вы!
Чейс посмотрел в видеокамеру и ткнул в себя пальцем.
- Да, вы. Вы сказали, что знаете, чем мы занимаемся?
- Боюсь, так, - ответил Чейс.
- Поднимитесь... Пожалуйста... Вы и ваш спутник. Думаю, мы нужны друг
другу - вы и я.
42
В каюте было темно; стекла в дверях - тонированные, шторы на окне
задернуты. Воздух внутри оказался кондиционированным - прохладным и сухим.
Когда глаза привыкли к полумраку, Чейс и Длинный увидели, что вся
мебель из каюты убрана и заменена чем-то похожим на оборудование
реанимационной палаты. В центре помещения стояло кресло на колесах и с
мотором, в нем сидел мужчина. Резиновая трубка от цифровой панели тянулась
через подвешенную бутыль к вене на одном из локтевых сгибов этого человека.
В другой руке он держал шланг, соединенный с кислородным баллоном. Позади
него размещались разные аппараты, в том числе электрокардиограф и
сфигмоманометр23, а перед ним свисал сверху цветной телевизионный монитор,
дававший изображение юта лодки.
Мужчина был, очевидно, стар, но насколько, сказать не представлялось
возможным из-за выбритой головы и темных очков, закрывавших глаза. Судя по
широким плечам, когда-то он был физически очень мощным, но теперь как бы
усох. От груди до колен человек был закутан в одеяло.
Он поднял руку с кислородным шлангом, сдвинул в сторону широкий
галстук-шарф и прижал шланг к горлу. Грудь поднялась, показывая, что легкие
наполнены.
Потом человек заговорил, и озадаченный Чейс понял, что слова исходят
не от него, а из ящика позади кресла.
- Где он?
"Он? - подумал Чейс. - Кто "он"?"
- Не знаю, - сказал он. - А теперь скажите вы мне: что оно такое?
Сидящий в кресле-коляске снова коснулся шлангом горла и заговорил:
- Прежде он был человеком. И стал объектом великого эксперимента. Что
он такое сейчас - сказать невозможно. Может быть, мутант. Наверняка -
хищник. Он не прекратит убивать, потому что его сделали именно для этого.
- Кто? И почему вы думаете...
- Я знаю, что ему требуется. Если я смогу завлечь его в...
Инвалид оборвал предложение - иссяк воздух; он пережидал, словно
набираясь сил, чтобы дышать.
- Что значит "был объектом эксперимента"? - спросил Длинный. - Какого
эксперимента? Человек сделал вдох.
- Садитесь, - предложил он, указывая на голый пол у двери.
Чейс посмотрел на телевизионный монитор и увидел, что Пакетт
выплескивает в море рыбьи потроха и кровь. Второй - Руди - сидел на юте с
автоматом на коленях.
- Если он появится, Руди пристрелит его, - пояснил старик.
- Значит, его можно убить, - уточнил Чейс. - Уже легче.
- Кстати, это еще вопрос. - Тон человека чуть изменился, словно он
улыбался. - И хороший вопрос: можно ли убить того, кто в действительности
не живой?
Чейс и Длинный сели, а хозяин, собрав силы, после минутного молчания
заговорил. Сначала он выдавал текст короткими периодами, но постепенно
выработал такой ритм вдоха-выдоха, который позволял выражать мысли не
прерываясь.
Чейс закрыл глаза. Смотреть, как шланг прикасается к горлу и
отрывается от него, как вздымается и опускается грудь, было неприятно.
Слова лились на него, слагаясь в картины.
- Меня зовут Якоб Франк, - представился человек. - Я родился в Мюнхене
и перед войной работал учеником в аптеке у отца. Мы могли уехать, нас
подталкивали к этому, но отец отказался: он имел несчастную веру в
изначальную порядочность людей. Отец не мог поверить в болтовню о
нацистских планах по отношению к нам, евреям... Пока наконец однажды ночью
уезжать уже не стало поздно. В последний раз я видел родителей и двух
сестер, когда их выводили из телячьего вагона на запасном пути в каком-то
городишке, о котором никто прежде не слыхал. Меня оставили в живых - я был
молод, здоров и силен - и определили в рабочие. Я не знал, что участвую в
строительстве крематория... Грубо говоря, копал себе могилу. Здоровье,
конечно, начало сдавать из-за недостаточного питания, и, оглядываясь назад,
я отчетливо понимаю, что через несколько недель или месяцев мне предстояло
обратиться в пепел... Но однажды в лагерь прибыл новый врач. В моих бумагах
было отмечено, что у меня есть опыт в фармакологии, и меня направили
работать к нему. Звали его Эрнст Крюгер, и он был протеже, другом, а
позднее - соперником Йозефа Менгеле. Франк помолчал.
- Полагаю, вы знаете, кто такой Менгеле?
- Конечно, - ответил Чейс. - Кто же не знает?
- Я не знаю, - сообщил Длинный.
- Менгеле называли Ангелом смерти, - объяснил Франк. - Он работал
врачом в Аушвице24 и получал удовлетворение, не спасая, а отнимая жизни,
причем самыми ужасными способами. Менгеле любил экспериментировать на
заключенных: пытал их с единственной целью узнать, сколько они могут
выносить боль; кромсал близнецов, чтобы увидеть, насколько они в
действительности схожи; пересаживал глаза, чтобы выяснить, приживутся ли
они; замораживал или варил женщин и детей, чтобы установить, как долго они
будут умирать. В конце войны Менгеле бежал и жил потом в Парагвае и
Бразилии.
- Его так и не поймали? - спросил Длинный.
- Нет. Он утонул несколько лет назад на одном из бразильских курортов
- во всяком случае, так говорят. Утверждают, что есть медицинские
доказательства, но для меня Менгеле не умрет. Тот факт, что подобный
человек мог существовать, что Бог это допускает, означает, что частичка
Менгеле должна существовать в темных углах души каждого из нас.
- А ваш врач, этот Крюгер, был такой же, как Менгеле? - задал вопрос
Чейс.
- Столь же отвратителен, как Менгеле, - ответил Франк, - и столь же
жесток. Но умнее, с более сильным, хотя и извращенным воображением.
- Какого рода извращенность?
- Он решил узурпировать власть Бога. Он на самом деле хотел создать
новый биологический вид.
- За каким чертом? - спросил Длинный.
- До определенного момента он просто хотел доказать, что способен это
сделать. Но потом, по мере того как он выполнял все новые и новые работы,
по мере того как успех следовал за успехом, слух дошел до верхушки
нацистской иерархии. На него рекой полились деньги, посыпались поощрения...
Воображение Крюгера переросло в настоящую манию величия: он решил создать
расу воинов-амфибий.
Длинный хотел что-то сказать, но Франк прервал его:
- Не забывайте, сороковые годы. Тогда не было ядерных подводных лодок
с неограниченным временем автономного плавания, только-только изобрели
акваланг - человек еще оставался в море чужаком. Представьте себе создание
с интеллектом, знаниями, подготовкой и жестокостью человека, но в сочетании
с возможностями самого могучего морского хищника.
- Боже, - проговорил Чейс, - нацистские касатки25.
- Не совсем. Даже более разносторонние, - поправил Франк. - Киты
должны дышать, а создания Крюгера в этом не должны были нуждаться. Они
могли бы оставаться под водой сколь угодно долго, погружаться на тысячу
футов, закладывать мины, преследовать корабли. Крюгер хотел сделать их
практически неуязвимыми.
- То есть он был псих, - вставил Длинный.
- Не обязательно, - вмешался Чейс. - Помню, я читал о профессоре из
Дьюка, он пытался сделать то же самое в шестидесятых. Начал с мышей:
добился того, что они дышали жидкостью и не тонули. Выяснилось, что при
дыхании жидкостью устраняется возможность кессонки. Один раз он имитировал
подъем мыши с тридцати атмосфер до уровня моря за три секунды - для
ныряльщика это значит подняться на поверхность с глубины в тысячу футов со
скоростью семьсот миль в час. Мышь выжила. Он не видел препятствий для
того, чтобы проделать такую же штуку с человеком. А прекратил опыты только
потому, что исчезла потребность в результатах: на сцену вышли роботы,
дистанционно управляемые подводные аппараты, батискафы - они могли
прекрасно работать на глубине, и без риска для людей. Но профессор был
уверен, что смог бы создать человека-амфибию, франк кивнул и подтвердил:
- Теоретически создать человека, дышащего водой, было бы не очень
сложно. В конце концов, мы вышли из волы: в жидкости живет зародыш, и на
разных стадиях развития у него обнаруживаются зачаточные плавники и даже
жабры. В общем-то, мы и сейчас дышим жидкостью - в том смысле, что в легких
содержится жидкость, без которой они не могут работать.
- Так вы говорите, что Крюгер добился успеха? - спросил Чейс.
- Почти, - сказал Франк. - Он бы наверняка сделал это, продлись еще
война. Его сдерживало качество подопытного материала - рабы, слабые,
больные, истощенные. У многих развивались инфекционные болезни после
первоначальной трахеотомии, а поскольку антибиотиков тогда не было, они
умирали. Некоторые не выживали при прокачке через легкие физиологического
раствора и фторуглеродов. Но у Крюгера имелся неистощимый запас материала,
и работа продвигалась. А потом откуда-то с высот командной пирамиды -
может, лично от Гитлера - пришел подарок, идеальный объект. Генрих Гюнтер
был физически идеальный ариец, шести с половиной футов ростом и с
мускулатурой античной статуи. На Олимпиаде тридцать шестого года он
завоевал медали в толкании ядра, метании копья и молота и сделался чем-то
вроде национального героя. Его зачислили в СС, он стал офицером, и когда
началась война, перед ним, казалось, открылась блестящая будущность.
Бесстрашный и безжалостный. И совершенно бессовестный. Убийца. Кроме того,
он был не вполне вменяем, но тогда этого не заметили. Человек замкнутый,
жил один и, очевидно, годами убивал людей - в основном проституток и
бродяг. Это выяснилось только после того, как он однажды вечером впал в
безумие в пивной и убил троих. Думаю, сегодня Гюнтеру поставили бы диагноз
"сексуальная психопатия" или "параноидальная шизофрения", а в сорок
четвертом определили как маниакального убийцу. Его приговорили к расстрелу
и почти уже привели приговор в исполнение, но кто-то решил, что он может
сослужить рейху последнюю службу. Его отправили к нам.
- Вы работали с этим парнем? - уточнил Чейс.
- Работали над ним. С Крюгером. Несколько месяцев. С ним обращались
как с тигром. В промежутках между операциями его держали в клетке, кормили
сырым мясом, делали витаминные инъекции, а также выполняли анестезию и
программирование достаточно сложными даже сегодня методами: обратная
биосвязь, воздействие на подсознание... Он был почти готов, Крюгеру
оставалось сделать только один последний шаг, но к лагерю подошли союзники.
Однако Крюгер был одержимым и не желал прекращать эксперимент. Убегая, он
взял Гюнтера с собой... Как и большинство из тех нацистов, кто ожидал
обвинения в военных преступлениях, Крюгер выбрал маршрут в Южную Америку.
Напоследок мы накачали Гюнтера препаратами, положили в бронзовый контейнер,
наполненный концентрированными фторуглеродами и обогащенным физиологическим
раствором, а потом отправили ящик на грузовике. Крюгер ушел пешком,
направляясь на север, к морю. Больше я ни об одном, ни о другом ничего не
слышал.
- А как же вы? - спросил Чейс. - Что случилось, когда пришли союзники?
- Они освободили меня... Всех нас.
- И все?
- Почему нет?
- Вы же не просто уцелели, - заметил Чейс. - Вы работали с этим
чудовищем бок о бок, когда он убивал людей.
- Ну... - сказал Франк, снова как бы устало улыбаясь, - возможно, они
решили, что я достаточно пострадал.
Он наклонился в кресле вперед, и свет от телемонитора упал ему на
лицо. Франк снял темные очки. Один глаз оказался нормальный, другой -
темно-желтый, цвета яичного желтка. Потом он коснулся шлангом гортани, но
на сей раз после вдоха закинул галстук-шарф за спину.
С каждой стороны на шее у Франка стали видны по три диагональных
разреза, десятилетия назад зарубцевавшиеся в розовые шрамы, а посреди
гортани - черная неровная дыра, которая вела в глотку.
- Бог мой! - воскликнул Чейс. - Они... у вас... жабры?
- Надо мной экспериментировали на ранней стадии. И неудачно, - ответил
Франк, снова опуская очки на глаза. - И я - единственный выживший. Легкие
оказались слишком слабы, чтобы всасывать фторуглероды, я снова и снова
тонул, оказывался на грани смерти... Крюгер мог позволить мне умереть, но
не сделал этого: он поднимал меня тельфером вверх ногами, чтобы вода
вытекла под воздействием силы тяжести, и снова запускал легкие с помощью
химических стимуляторов дыхания. Он возвращал меня к жизни, по его словам,
потому, что я был ему нужен. - Франк откинулся на спинку кресла, снова
скрывшись в тени. - Здоровье ко мне не вернулось и никогда не вернется. Но
я не хочу предстать перед Богом без последнего акта искупления. Я хочу
убить этого... Эту совершенную мерзость.
- Если это он, - бросил Длинный.
- Это он, я уверен. Известно, что в Южную Америку Крюгер не прибыл.
Охотники за нацистами, выслеживавшие Менгеле, Эйхмана и других, нигде не
нашли никаких свидетельств о Крюгере. Подводная лодка, на которой он
отплыл, занесена в списки пропавших без вести.
- Откуда вы знаете, что он ушел на подводной лодке?
- Существуют документы. Нацисты были фанатиками документации. У
проекта Крюгера имелось кодовое обозначение, и оно упоминается в архивах в
связи с отгрузкой на лодке U-165. Лодка затонула или была потоплена,
насколько я понимаю, где-то в Центральной Атлантике.
- Как эта тварь могла преодолеть по дну океана две тысячи миль и
остаться в живых? - спросил Длинный.
- Крюгер замедлил обмен веществ у Гюнтера почти до состояния
клинической смерти, то есть как бы погрузил его в зимнюю спячку. Химический
состав в контейнере мог поддерживать такую едва теплющуюся жизнь, и
потребность в пище должна была отсутствовать - по крайней мере, очень
долгое время. Затем, как у медведя, просыпающегося весной от голода, тело
потребовало пищи, и, полагаю, он нашел что-то съедобное.
Франк замолчал. Чейс с Длинным смотрели друг на друга.
- Ответы имеются, - сказал Франк, - если знаешь, что спрашивать. Я
давно прекратил искать Крюгера. Все свидетельствует о том, что он умер.
Меня увез в Америку дядя и дал работу в своей химической фирме. Я начал
новую жизнь, у меня сын - Руди, и я достиг успеха. Но я ничего не забыл.
Какая-то часть мозга не переставала искать ключ, намек на то, что Крюгер
или Гюнтер выжили. Потом я увидел заметку в газете о фотографе из "Нэшнл
джиогрэфик", исчезнувшем с исследовательского судна у острова Блок.
- Мы слышали об этом, - заметил Чейс.
- Там говорилось, что за борт свалился и пропал бронзовый ящик
размером с крупный контейнер... Ящик, поднятый исследователями из обломков
подводной лодки, со дна впадины Кристофа... Германской лодки...
- Вы сказали, что программирование Гюнтера осталось незаконченным,
нужно было сделать последний шаг. Какой?
- Удовлетворить претензию Крюгера на создание подлинного
убийцы-амфибии, - ответил Франк. - Полугуманоидное оружие, способное равно
хорошо действовать на воздухе и в воде, перемещаться из одной среды в
другую и обратно. Он обучил Гюнтера дышать водой, затем показал, как
высушивать легкие и дышать воздухом. У него не хватило времени
продемонстрировать, как выполнять обратную процедуру, если нужно вернуться
в воду. Оказавшись на суше, Гюнтер сможет потом дышать только воздухом. Он
попадает здесь в ловушку. Поэтому, вы понимаете, совершенно необходимо
уничтожить его прежде, чем...
- О боже! - сказал вдруг Чейс и поднялся. - Пакетт вам не говорил? Эта
тварь уже на берегу! Она убила собаку в Уотерборо. - Саймон повернулся к
Длинному: - Вызови на связь Ролли Гибсона, у него в конторе рация настроена
на шестнадцатый. Скажи ему, что это за тварь, скажи, что она может
болтаться в городе или в лесу.
Длинный поднялся в рубку, а Чейс, открыв дверь, вышел на ют, дав
команду Руди обрезать наживку, а Пакетту - запустить двигатель, после чего
вернулся в каюту.
- Это создание - отчасти человек, - обратился он к Франку, - во всяком
случае, было человеком. Значит, его можно убить, как человека, верно?
- Я сам очень хотел бы знать это наверняка, - ответил Франк. - Крюгер
изменил у него центральную нервную систему, так что он - оно - живет на
очень примитивном уровне. Я бы сказал, что его так же трудно убить, как
крупную акулу... Кстати, господин Чейс, я так и не назвал вам его кодовое
имя. Нацисты обозначили Гюнтера как Der Weisse Hai - Белая акула.
Из рубки вернулся Длинный.
- Не могу пробиться по радио, - объявил он, - но это не имеет
значения, Ролли сейчас уже должен быть в курсе. Мы опоздали.
- Ты о чем? - спросил Чейс.
- Радио искрится, как идиотский бенгальский огонь, треп непрерывный.
На мысе Уинтер убит какой-то мальчишка. Его приятель клянется, что убийца -
йети.
- Йети? - не понял Франк.
- Омерзительный снежный человек. - Чейс повернулся к Длинному: -
Пошли. - Он направился к двери. - На "Мако" мы доберемся до города за...
- Саймон... Эта тварь может быть не в городе.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Чейс.
- Мальчишка, который остался в живых, говорит, что видел, как оно
нырнуло в воду и поплыло на восток.
- На восток? А что к востоку от мыса Уинтер? Там нет никакой суши,
кроме... О господи!
Единственной сушей к востоку от мыса Уинтер был остров Оспри.
- Свяжись по двадцать седьмому с Амандой, пусть возьмет детей и...
- Я пытался, - проговорил Длинный. - Она не отвечает.
43
- Классно, - сказала Элизабет.
- С ума сойти, - подтвердил Макс.
Дети стояли на скале, выходившей к воде рядом с бассейном для морских
львов. Они наблюдали, как госпожа Бикслер выбирается из бухты на своей
старинной лодке и разворачивается на хорошей скорости. Когда лодка
устремилась на вираже к берегу, предзакатное солнце заблестело на
полированном красном дереве корпуса и нержавеющей стали механизмов; судно
выглядело как фантастический космический корабль.
Макс обожал эту лодку и умолял госпожу Бикслер позволить ему одному
покататься на ней.
- Не раньше, чем достигнешь моих лет, - улыбаясь, отвечала госпожа
Бикслер. - Только такие старые дуры, как я, ходят на таких старых лодках.
Аманда стояла рядом с детьми, а чуть дальше раскачивались на ластах и
лаяли, требуя ужина, морские львы.
Во времянке в десяти ярдах за бассейном из динамика коротковолновой
рации звучали слова:
- Оспри-база, Оспри-база... Оспри-"Мако" вызывает Оспри-базу... Прием.
Никем не услышанный, голос эхом отражался от бетонных стен.
На госпоже Бикслер был надет оранжевый спасательный жилет, глаза
защищали темные очки, а бейсбольная кепка смотрела козырьком назад,
оберегая от ветра прическу. Приближаясь к скалам, она сбросила скорость, и
рев мощного двигателя понизился до ворчания. Госпожа Бикслер взяла с
сиденья древний мегафон и прокричала в него:
- Я поиграю в городе в бинго. Может быть, заночую у Сары. Когда
доберусь до города, свяжусь с полицией, чтобы знать, что Саймон объявился.
Они, наверное, уже послали лодку. Будут новости - позвоню.
Аманда и дети помахали ей. Госпожа Бикслер передвинула рычаг газа,
лодка, как получившая волю скаковая лошадь, прыгнула вперед, обогнула мыс и
устремилась на запад, к материку.
Снова ожил голос во времянке:
- Оспри-база, Оспри-база... Прием...
- Пора кормить девочек, - заметила Аманда и шагнула к бассейну. -
Потом поднимемся в дом и я что-нибудь приготовлю на ужин. - Она взяла за
руку Элизабет и, глядя ей в глаза, добавила: - Я рада, что мама разрешила
тебе остаться у нас на ночь.
- Я тоже, - кивнула Элизабет.
Макс стоял на скале и глядел на море.
- Интересно, - сказал он, - где па. Уже поздно.
- На пути к дому. - Аманда надеялась, что в голосе у нее больше
уверенности, чем ее осталось в действительности. - Мы накроем стол и для
него с Длинным.
Они накормили морских львов, убрали остатки рыбы в холодильник,
сложили под навесом пластмассовые мячи, кольца, треугольники и прочий
инвентарь для упражнений. Последней уходила Элизабет. Закрывая дверь, она
ощутила едва уловимые колебания воздуха, похожие на чей-то голос. Она
оглянулась, но не смогла обнаружить источник колебаний и захлопнула дверь.
Заглушенный теперь звук был еле слышен:
- Оспри-база, говорит Оспри-"Мако"... Прием. Они поднялись на холм.
Макс посмотрел вниз и увидел цаплю, стоявшую в своем приливном бассейне.
- Пойду покормлю Вождя Джозефа, - заявил он.
- Длинный покормит, - откликнулась Аманда.
- А вдруг он вернется очень поздно? Я могу...
- Нет, - резко оборвала Аманда и поняла, что нервничает. Не боится,
потому что бояться нечего, но тревожится, волнуется... А почему? Она не
знала. Аманда улыбнулась Максу и смягчила тон: - Длинный любит его кормить,
у них это ритуал.
И они пошли дальше, к домику, где жила Аманда.
Госпожа Бикслер сидела на спинке переднего сиденья и управляла лодкой,
придерживая штурвал голыми ступнями. Море было гладким как стекло, судно
шло на редане, оставляя в неподвижной воде тонкий, словно лезвие бритвы,
кильватерный след. Госпожа Бикслер ощущала молодость, свободу и счастье.
Теперь пришел черед ее любимого развлечения, наступило ее любимое время
дня, когда она шла на заходящее солнце. Водонапорная башня и белые дома
городка уже начали розоветь, скоро они станут серо-голубыми; когда лодка
достигнет берега, цвет их будет совершенно серым, предвещающим ночь.
Взгляд госпожи Бикслер зацепился за что-то в воде перед судном. Она
сбросила ноги со штурвала, встала на сиденье и положила на штурвал руку.
Воду резал зигзагами высокий спинной плавник в форме правильного
треугольника, позади него ходил из стороны в сторону серповидный хвост.
Акула? Что здесь делать акуле в такое время дня? К тому же крупная -
видимо, футов пятнадцать длиной.
Она повернула лодку вслед за плавником. Акула, казалось, двигалась без
определенного направления. Госпожа Бикслер, конечно, не была специалистом,
но достаточно знала из разговоров Саймона и Длинного и из видеофильмов,
чтобы понять: акула не просто прогуливалась - она вышла на кормежку или
собиралась это сделать, Акула охотилась.
Подойдя ближе, госпожа Бикслер заметила за спинным плавником
металлический блеск - метку. Одна из меток института. Это была большая
белая акула, за которой следил Саймон.
Когда лодка приблизилась, акула ушла под воду и исчезла. Госпожа
Бикслер выждала минуту, но акула больше не всплывала. Пожилая дама снова
повернула к берегу.
Она спешила связаться с Саймоном. Он будет изумлен - даже восхищен и
потрясен, - когда узнает, что его акула снова объявилась. Он уже нашел свою
систему с приемником, а теперь может снова выследить акулу и...
Строго впереди по курсу госпожа Бикслер заметила в воде что-то еще.
Человека. Плывущего человека. По крайней мере, он походил на человека, хотя
выглядел крупнее любого мужчины, которого она видела за свою жизнь. И он
плыл как дельфин, выгибая над поверхностью широкую спину и одновременно
ударяя обеими ногами.
"Вот идиот, - подумала она. - Плавает здесь в одиночестве, в
сумерках".
Госпожа Бикслер поняла, что именно за этим человеком охотится акула.
Она прибавила скорости, догоняя его, молясь о том, чтобы догнать его
раньше, чем это сделает акула, чтобы хватило сил вытащить его на борт,
молясь, чтобы...
Вдруг человек тоже исчез. Погрузился, как и акула. Госпожа Бикслер
остановила лодку и огляделась, ожидая, что он где-то покажется. Он должен
был всплыть, он не мог этого не сделать. Ему необходимо дышать.
Если только акула его уже не достала. Или он уже не утонул. И что
тогда делать?
Человек не появился, и госпожу Бикслер охватил страх, неясный, но
глубокий ужас перед чем-то, чего она не могла определить.
Она включила передачу, до упора выжала газ и положила лодку курсом на
материк.
44
Существо наполнило легкие воздухом и нырнуло. Когда шум мотора затих,
оно повернулось и вгляделось в мрак, ища акулу.
Клетки мозга восстанавливались, словно вспыхивая искрами, и с каждой
вспышкой существо все больше и больше узнавало о себе.
Поэтому оно не боялось - оно было возбуждено. Существо ощущало не
угрозу, но вызов. Для этого его создали и запрограммировали: драться и
убивать.
Существо знало пределы своих возможностей и свою силу. В воде его
можно было поразить только с поверхности. А под водой равных ему не было.
Сначала существо почувствовало акулу - перепад давления в воде. Потом
увидело серую массу, заостренную голову и разверстую пасть.
Оно, однако, по-прежнему не боялось, потому что знало свое
преимущество: у него имелся мозг, способный на новые решения.
Акула напала - неотвратимая, но бездумная. Существо отпрянуло в
сторону и выпустило воздух из легких. Ошеломленная взрывом пузырьков, акула
заколебалась - и начала подниматься, показывая белое брюхо.
Существо согнуло пальцы, метнулось вперед, глубоко вонзило когти в
мягкую плоть и потянуло вниз. Плоть распалась. Когти вошли глубже, и теперь
из десяти борозд в брюхе хлынула кровь.
Тело акулы сворачивалось и изгибалось, все больше разрывая плоть с
каждым движением. Сквозь раны выдавливались, выпирали внутренности.
Существо вытащило когти. Акула на мгновение зависла, потом,
заваливаясь набок, начала тонуть.
Обжигающая боль залила легкие существа, но оно заставило себя следить
за акулой, пока ее не поглотила мгла.
Тогда существо всплыло, сделало глубокий, насыщающий вздох и
насладилось своим триумфом. Оно чувствовало усталость, однако смягченную
восторгом. Оно вернулось в себя, снова стало цельным. Существо превратилось
в Der Weisse Hai.
Теперь ему нужно было найти сушу, где можно укрываться и охотиться.
Загребая руками с перепончатыми пальцами, существо медленно сделало круг и
наконец обнаружило цель - одинокий огонек неподалеку, на острове.
45
Почти совсем стемнело, когда Чейс с Длинным достигли острова. На
западе горизонт еще прорезали розовые брызги, но над головой уже
простиралось темно-синее покрывало с золотыми точками первых вечерних
звезд. Огни на острове виднелись только в окнах домика Аманды.
Был час прилива, и Чейс подвел лодку к самому берегу, не опасаясь
наткнуться на подводные скалы. Длинный стоял на носу и мощным фонарем
освещал камни, мимо которых они проплывали.
Все казалось обычным, непотревоженным. Луч света упал на енота,
поджидавшего рыбину на плоском камне. Животное замерло, в глазах его
зажегся красный огонек. Пойманная фонарем лиса поспешно скрылась в
подлеске. Возбужденными выглядели только морские львы, которые сбились в
кучу и раскачивались на выходе из своего бассейна.
- Может, он ушел к северу, - предположил Длинный. - Напатри ближе для
него, чем мы.
- Надеюсь, - отозвался Чейс. - Я все-таки хочу, чтобы Аманда с детьми
отправилась в город... Так, на всякий случай.
- Она не оставит своих морских львов.
- А я не намерен сейчас давать ей право голоса.
К такому выводу Чейс пришел по пути от острова Блок: если имелась хоть
малейшая возможность того, что тварь доберется до Оспри, он должен
эвакуировать население острова. Они вернутся завтра, при свете дня, с
полицией и со всем оружием, какое смогут достать, и прочешут Оспри с одного
конца до другого.
Обойдя вокруг острова и не увидев ничего настораживающего, не
обнаружив ни мертвых животных, ни свежих следов, Чейс вернулся к пристани и
загнал "Мако" к причалу. Он выключил двигатель и спрыгнул на настил.
- Оставайся здесь, - сказал он, наматывая фалинь на кнехт, - Я схожу
за ними.
И двинулся по тропе вверх.
Длинный стоял на причале, слушая звуки ночи: треск сверчков, крики
птиц, ленивый плеск волн о берег. Вдруг он ощутил какую-то тревогу, словно
чего-то не хватало. Через несколько секунд он понял, в чем дело. Цапля. Где
Вождь Джозеф? В это время, как правило, птица стояла в воде у пристани,
разгневанным взором требуя еды. Длинный посмотрел на скалы у пристани, но
бухта была совершенно темная, и он ничего не увидел. Тогда индеец вернулся
на лодку, взял фонарь и осветил приливный бассейн.
Птицы там не было. Куда она подевалась? Длинный перевел луч на валуны,
потом на берег.
В зарослях кустарника он увидел перо - длинное, серо-голубое. Он
поднялся по тропинке, шагнул в кусты и раздвинул их. Растительность на
ощупь оказалась липкой. Длинный посветил на пальцы и увидел, что они в
крови.
Он с корнем выдернул один из кустов, расчищая место. В грязи перед ним
лежала голова цапли. Оторванная от шеи и с выдранными глазами.
Длинного окатило волной страха. Он повернулся и побежал к дому.
46
- Потому что здесь нет оружия, - ответил Чейс Аманде. - Я не люблю
оружие, и его тут никогда не было. Они находились на кухне. Макс и Элизабет
сидели на полу, играли в карты.
- Я не могу бросить морских львов, Саймон, - объясняла Аманда. - Для
меня это все равно что оставить своих детей. Я не могу.
- Придется. Здесь защитить себя мы не можем. Если эта тварь выйдет на
берег...
- Я не поеду. Возьми в город детей, оставь со мной Длинного. Мы
подведем к пристани большую лодку, я попробую поднять на борт девочек и...
Дверь в кухню распахнулась.
- Он здесь! - бросил Длинный, входя и закрывая за собой дверь.
Макс замер, потом повторил Элизабет слова Длинного.
- Где? - спросил Чейс.
- Не знаю, но он убил Вождя Джозефа. Он здесь, Саймон. Где-то здесь.
Чейс посмотрел на детей.
- Тогда мы не можем уйти.
- Почему?
- Мы не имеем права рисковать. Он может быть где угодно. Как вариант -
в кустах у пристани.
- Он бы набросился на меня, - возразил Длинный.
- А может, и нет, может, ты слишком здоровый. Но он как пить дать
прыгнет на кого-то из детей. Аманда подошла к двери.
- Куда ты собралась? - спросил Чейс.
- За девочками, я приведу их сюда.
- Ты свихнулась?
- Они пойдут за мной. Я быстро.
- И не думай. Снаружи - хоть глаз выколи. До бассейна слишком далеко.
Ты не сможешь.
- Я должна. - Аманда открыла дверь. - Я буду двигаться по открытому
месту - если кто-то приблизится, я увижу.
- Это животные, Аманда! - закричал Чейс.
- Не для меня. - Женщина показала на Макса и Элизабет. - И не для них.
- Я тебя не пущу.
- Ты не сможешь меня удержать.
- Смогу. - Чейс шагнул к ней. - Если нужно, я тебя свяжу.
- Довольно, Саймон. - Аманда открыла дверь и выскочила в ночь.
Чейс подбежал к двери и выглянул наружу, но Аманда уже огибала угол,
убегая к зверинцу.
- О черт, - выругался Длинный, схватил с полки над раковиной нож для
разделки мяса и сунул его за пояс. Затем он взял со стола фонарь.
- И что же ты собрался делать? - поинтересовался Чейс.
- Может, Саймон, ты был и прав, может, он не полезет на шестифутового
краснокожего Терминатора.
Длинный шагнул за порог и исчез.
Закрыв дверь, Чейс посмотрел на Макса и Элизабет. Они прекратили игру
и сидели бок о бок, мертвенно-бледные, держась за руки. Чейс опустился на
колени, накрыл их ладони своей и сказал:
- Все будет хорошо. Может, он где-то прячется. Как только рассветет,
здесь будет полиция, и...
- Но, па... - возразил Макс. - Что, если... Продолжение фразы повисло
в воздухе. Чейс не ответил, потому что у него не было ответа. Вместо этого
он выдавил из себя улыбку.
- Макс, черт возьми, ты можешь себе представить кого-нибудь, кто бы
"сделал" Длинного?
Мысли Чейса метались в поисках ответа, как комар в толпе людей,
выбирающий место посадки. Если эта тварь найдет Длинного или Аманду и
Длинный не убьет тварь, что тогда делать? Они не могут ни пристрелить, ни
зарезать ее, ни убежать от нее.
Ответов не было, но одно Чейс знал наверняка: он сделает все, может,
даже пожертвует собой, но Макс и Элизабет должны остаться живыми.
Он встал, обернулся, скользнул взглядом по гостиной и остановился на
стальном цилиндре, привинченном к полу.
Макс увидел, что он смотрит на цилиндр, и спросил:
- А как насчет декомпрессионной камеры? Вы ее называете "доктор
Франкенштейн".
- И что?
- Залезем внутрь и закроемся. Тварь не достанет нас.
- Камера не закрывается изнутри, - ответил Чейс. - Разве только...
Он замолчал, потому что в голову ему пришла мысль - скорее даже
зачаток мысли, нечто туманное. Саймон не торопил это нечто, позволяя ему
без спешки оформиться в возможное решение.
47
Длинный догнал Аманду на полпути к подножию холма, криком заявил о
себе и объяснил причину погони. Аманда остановилась. Дальше они пошли
вместе. Длинный водил фонарем по сторонам.
Потом они услышали лай - частый, высокий, неистовый.
- Нет! - воскликнула Аманда и снова побежала.
Длинный последовал за ней, пытаясь остановить, но она была легче и
быстрее его. Все, что ему удалось сделать на спуске, это сохранить
дистанцию в несколько шагов.
Аманда первой выбежала к бассейну. Длинный остановился рядом. Они
слышали, как лай животных сливается в какофонию истерического визга, но
самих зверей не видели. Индеец направил на звук луч фонаря.
Два морских льва прижались друг к другу у навеса, раскачиваясь на
ластах, мотали головами, заходясь лаем в истерике. Длинный перевел свет
вправо.
Какое-то создание припало к камням у дальнего края бассейна: что-то
огромное, пепельно-серое. Они видели только чудовищную спину, поскольку
голова оставалась в тени. Но когда на него упал свет, существо выпрямилось
и обернулось.
Аманда вскрикнула. Длинный ощутил, как заколотилось сердце, а мускулы
плеч и рук восприняли дозу адреналина.
Существо оказалось ростом с гориллу и действительно пепельного цвета.
Хотя лицо его было испачкано в крови, они увидели блеск стальных зубов; с
рук падали кровавые ошметки, но на пальцах различались длинные стальные
когти. Шерсти на теле не было; жилы на руках и ногах выступали, как канаты;
там, где когда-то были гениталии, виднелась грубая заплата из сморщенной
кожи. Когда свет попал существу в глаза, они блеснули, словно рефлекторы.
Рядом с тварью лежала обглоданная туша морского льва.
Существо разинуло рот, издало горловой рев и шагнуло к ним.
- Беги! - крикнул Длинный Аманде.
- Я... Но... - Она окаменела.
- Беги! Бога ради, предупреди их! Беги! Аманда отступила на шаг,
повернулась и побежала. Длинный не двигался. Он окинул взглядом поле
предстоящей схватки. Позади твари была только вода, и он не собирался
очутиться с ней в воде. Во всяком случае, после того, что про нее услышал.
Длинный вытащил из-за пояса нож и, чуть согнув колени, стал водить им
перед собой.
Создание напрягло плечи, присело, подняло руки и вытянуло перепончатые
пальцы, обнажив длинные и острые, как скальпель, когти.
"Если тебя сделал человек, - думал Длинный, медленно двигаясь по
кругу, - человек тебя может и разделать".
48
Чейс вытащил последний шуруп, крепивший большое зеркало на двери
ванной, снял зеркало и поставил на пол. Он прикинул размеры по отношению к
себе и определил, что высота зеркала пять футов, а ширина - два фута. Чейс
отнес его в гостиную и прислонил к открытому люку декомпрессионной камеры.
- Должно подойти, - сказал он. - Как раз. Аманда тяжело опустилась на
стул у дальней стены, по-прежнему бледная и все еще дрожа.
- Ты теряешь время, - заметила она. - Это никогда не сработает.
- Я должен что-то делать. У тебя есть лучшее предложение?
- Как ты усыпляешь животных?
- Анестезирующими препаратами.
- Ну так почему бы не попробовать?
- Ты полагаешь, что к этой твари можно подойти достаточно близко,
чтобы сделать укол? Боже, Аманда, насколько я знаю, она просто...
Он замолчал, потому что увидел детей, стоящих у окна гостиной и
пытающихся разглядеть происходящее у подножия холма. Чейс не хотел их
пугать. Но из головы у него не уходила картина, которая возникла, когда
Аманда ворвалась в дверь: мертвый Длинный, распростертый на скале.
- Помоги мне, - попросил он, а потом обратился к Максу: - Что-нибудь
видно?
- Пока нет, - ответил мальчик.
Аманда поднялась со стула. Чейс нагнулся, шагнул в камеру и
повернулся, чтобы принять зеркало, поданное ею сквозь люк. Он отнес зеркало
в дальний конец камеры и приставил вертикально к стене. Потом отступил,
следя за своим отражением, и присел у люка перед самым выходом из камеры.
- Что ты видишь? - спросил Чейс у Аманды, - Не забудь, света будет
очень мало.
- Все о'кей, - ответила она. - Но бог мой, Саймон, шестилетний ребенок
сразу...
- Он не ребенок. Это - некое создание.
- Па! - закричал Макс. - Па, Длинный!
Чейс выбрался из камеры и выпрямился. Макс указывал в окно. Рядом с
ним стояла Элизабет и, прикрывая глаза рукой от света в помещении,
напряженно вглядывалась в вечерний сумрак.
Чейс тяжело, с облегчением выдохнул.
- Можно сказать, вовремя, - заметил он и подошел к окну.
- Слава богу, - произнесла Аманда.
Далеко внизу на лужайке, у возвышения рядом с бассейном для морских
львов, Чейс увидел идущего к дому человека. Двигался он неуверенно,
шатаясь.
- Кажется, Длинный ранен, - сказал Чейс. Он почти уже повернулся,
чтобы пройти на выход через кухню и спуститься по склону, когда вдруг
различил цвет движущейся фигуры - нечто светлое на фоне темных деревьев.
- Боже милостивый! - вырвалось у Чейса. - Это не Длинный.
49
Существо было ранено. Оно заключило это по жжению на лице, по тому,
что одна нога медленно реагировала на команды мозга, и по
нечувствительности руки. Существо посмотрело на руку и увидело, что палец
болтается на ошметках сухожилий. Оно потянуло за палец, оборвало сухожилия,
выбросило обрубок прочь и, зачерпнув грязи, залепило ею кровоточащую рану.
Оно не чувствовало себя ослабленным, наоборот, ощущало новые силы,
прилив энергии, порожденный триумфом. Существо встретило достойного врага -
не просто добычу, но противника - и одолело его.
Раны ничего не значили. Оно выживет и восстановится.
Существо не чувствовало больше потребности защищаться, проявлять
осторожность, потому что откуда-то из глубины его поднялась убежденность:
теперь оно непобедимо.
Вдали, в конце наклонной поверхности суши, оно видело свет. Свет
означал укрытие и, возможно, новые шансы уничтожить новых врагов.
Поднимаясь на холм, существо приволакивало ногу - оно не спешило,
поворачивало то в одну, то в другую сторону. Время ничего для него не
значило - существо было бессмертно.
50
- А почему мы просто не убежим? - спросил Макс. Он был бледен, явно
нервничал и еле сдерживал слезы, - Всех нас оно не поймает, если мы
разбежимся в разные стороны.
- Нет, Макс, - ответил Чейс, обнимая одной рукой сына, а другой -
Элизабет, которая слегка дрожала, но казалась бесстрастной, словно готовая
принять все, что ни случится. - Я не хочу, чтобы оно поймало хоть
кого-нибудь из нас, особенно - из вас двоих.
Он подошел к окну, заслонил глаза от света и всмотрелся в темноту.
Теперь существо было видно отчетливей, громоздясь призрачной массой на
черном фоне. Сколько еще у них осталось времени? Чейс не мог сказать с
уверенностью, поскольку тварь двигалась медленно, отклоняясь вправо и
влево, как бы даже бесцельно... Почти бесцельно, но не совсем: после каждой
краткой перемены курса она на несколько футов приближалась к дому.
- Давайте начнем, - скомандовал он и повернулся к Аманде: - Ты
уверена, что усвоила последовательность действий?
- Вполне. Но я по-прежнему...
- Хорошо.
Чейс взял детей за руки и отвел в небольшой чулан позади
декомпрессионной камеры.
- Тут будет темно, - предупредил он, - но вы это переживете, верно? С
вами будет Аманда.
Дети автоматически кивнули и вошли в чулан. Чейс протянул руку Аманде,
придвинулся ближе и прошептал:
- Если что-то пойдет не так - что угодно, - бери ребятишек и двигайся
на "Мако". У вас будет достаточно времени. Задержать эту чертову тварь я,
во всяком случае, смогу.
- Саймон...
Повинуясь порыву, Чейс поцеловал ее.
- Входи, - велел он, подтолкнул ее в чулан и закрыл дверь.
Он подошел к пульту управления на стене и нажал контрольную кнопку,
приводящую в действие декомпрессионную камеру. Послышался шум заработавших
машин и шипение воздуха, который наполнял резервуары высокого давления,
спрятанные в стенах. Затем Чейс выключил весь свет в комнате, за
исключением экранированной бронестеклом розовой лампочки внутри камеры.
Потом он поднялся в люк и в ожидании присел на корточки.
51
Оказавшись ближе, существо теперь видело в доме движение - на фоне
света в окнах перемещались контрастные фигуры. Оно не насторожилось и не
встревожилось, а почувствовало вызов. Люди могли видеть его, но не могли
остановить.
Потом свет исчез, испарился, словно впитанный ночью.
Существо остановилось - оценить перемену и удостовериться, что она -
не следствие каких-то неполадок в нем самом.
Нет, оно различало формы: темную глыбу дома и аспидно-черное небо.
Когда глаза привыкли к мраку, существо даже заметило розовое мерцание
где-то в глубине строения.
Оно возобновило продвижение и вскоре оказалось рядом с домом. Медленно
и сосредоточенно оно пошло вокруг в поисках входа.
Существо обнаружило дверь - тонкую перегородку из дерева и стекла - и
занесло руку, чтобы разрушить ее.
52
Сквозь гул машин Чейс услышал звон разбившегося стекла и треск
расщепляемого дерева, а потом - низкий горловой звук.
Существо перешагнуло порог большой комнаты, сосредоточившись на слабом
розовом свечении.
Оно слышало шум моторов, а в центре комнаты обнаружило большой твердый
предмет. Свечение исходило из глубины этого предмета. Шаркая ногами,
существо подошло к предмету и переместилось к тому концу, где свисала
наружу открытая круглая дверца.
В тусклом свете существо увидело в дальнем конце человека, похожего на
другого, недавно побежденного, но тоньше, слабее - и испуганного.
Добыча. Легкая добыча.
Существо шагнуло внутрь.
Чейс почувствовал запах кислятины, соли и гниения и услышал звук шагов
по стальному полу.
Он не рискнул посмотреть, что происходит, или пошевелиться, чтобы не
изменилось его отражение в зеркале.
Существо прошло мимо Чейса, и теперь он видел безволосую, цвета
слоновой кости плоть его ног и ягодиц, перепонки между пальцами, кривые
стальные когти, измазанные в крови.
Ноги Чейса сводила судорога. Усилием воли он заставил себя сохранить
неподвижность, моля существо идти дальше. "Еще два шага, - думал он, -
только два, тогда я смогу..."
Существо остановилось.
Что-то озадачило его, что-то было неправильно. Человек находился
здесь, а затем его не стало, и оно видело еще кого-то, кого не узнавало.
Внезапно существо поняло: оно видело себя.
Зарычав в ярости, оно повернулось.
53
Чейс с усилием оторвался от пола камеры и нырнул в открытый люк. Он
упал на колени, повернулся и потянулся к крышке люка. Она оказалась
тяжелой, тяжелее, чем ему помнилось.
Создание шагнуло к нему, а потом бросилось вперед.
Чейс потянул крышку и навалился на нее. Он видел, как к нему тянется
рука, становясь все больше и больше.
С гулким щелчком крышка захлопнулась.
- Ну же! - закричал Чейс. - Ну!
Он крутил запорный штурвал, пока не загорелась красная лампочка,
означавшая полную герметизацию. Изнутри доносились тяжелые удары по
стальной крышке.
Чейс услышал, как открылась дверь чулана, потом раздались шаги Аманды,
спешившей к пульту управления. Он заранее установил приборы в нужное
положение, и ей теперь оставалось только нажать на кнопки.
Зашипел сжатый воздух, устремившийся в камеру через дюжину клапанов.
Холодный и сухой, он столкнулся с теплым воздухом, который был внутри, и
превратился в туман.
- Повышай давление, - велел Чейс Аманде, - как можно больше и как
можно быстрее.
Он подошел к боковой поверхности камеры и заглянул в иллюминатор.
Существо оставило неподдающуюся стальную дверцу, понимая, что
оказалось в ловушке и необходимо искать путь к спасению. Оно увидело дыру,
закрытую стеклом, и отвело кулак, чтобы разбить стекло.
Внезапно на его голову обрушилась боль - такая, какой оно никогда не
испытывало, словно мозг выжигали или плавили.
Существо обхватило голову и истошно закричало.
Хотя им мало что было видно сквозь клубящийся в камере туман, они
услышали звук - пронзительный вой агонизирующего животного.
- Ему разрывает уши! - воскликнул Чейс.
- Неудивительно, - ответила Аманда. - Я повысила давление в камере до
двухсот футов за пять секунд; его уши не могут компенсировать такой резкий
перепад. Думаю, мучается он ужасно.
Завывания прекратились.
- Должно быть, лопнули барабанные перепонки, - отметил Чейс.
- И значит, ему уже не больно - оно оглохло, но сбалансировало
давление.
- Доктор Мейси говорит о глубине погружения, соответствующей давлению
в камере.
Аманда посмотрела на манометр, установленный на пульте управления.
Что-то ударило в иллюминатор. По стеклу паутиной брызнули мелкие
трещины.
- Скорей, - взмолился Чейс. - О боже... Оно хочет разбить иллюминатор,
и если ему это удастся, камера взорвется, как бомба. - Он повернулся к
Максу и Элизабет, стоявшим рядом с Амандой, и скомандовал: - Уходите.
Быстро.
- Но... - растерянно произнес Макс. - Куда уходить?
- Куда угодно, только уходите! Дети побежали к кухонной двери.
- Триста футов, - сообщила Аманда.
Так же быстро, как появилась, боль исчезла, и теперь существо
чувствовало в голове только какую-то пустоту.
Хотя оно не знало, что с ним происходит, но причину боли понимало
отчетливо: человек, неотрывно смотревший на него из-за стекла. Цель
существа изменилась - не озабоченное больше выживанием, оно жаждало мщения.
Существо зацепилось ногой за что-то твердое. Оно нагнулось, подняло
этот предмет, прикинуло его на вес и метнулось к круглому стеклу.
- У него гаечный ключ! - закричал Чейс, отшатнувшись от иллюминатора,
в который ударила тяжелая стальная головка инструмента.
На стекле появились новые трещины.
- Шестьсот футов, - сказала Аманда. - Шестьсот пятьдесят.
- Мы должны это сделать, и сделать сейчас же.
- Но мы не знаем...
- Все получится, - уверил ее Чейс. - Должно получиться.
Он прижался лицом к иллюминатору, пытаясь разглядеть что-то сквозь
туман. Видно было, как существо присело, сгибая руку, в которой держало
гаечный ключ как дубинку.
- Давай! - крикнул Чейс.
- Понижаю, - отозвалась Аманда, нажимая последовательно несколько
кнопок.
Шипящий звук стал оглушительным, туман в камере яростно заклубился и
начал рассеиваться.
Чейс увидел, как существо напряглось, и разглядел сквозь серый туман
белые глаза и серебристый блеск зубов.
Оно снова прыгнуло к иллюминатору.
54
Существо, казалось, замерло в прыжке, словно пораженное ударом тока.
Извиваясь всем телом, с широко раскрытыми, выкатившимися глазами, оно
корчилось на полу камеры и рвало когтями собственную плоть.
- Пятьсот футов, - сообщила Аманда. - Четыреста пятьдесят.
- Срабатывает, - сказал Чейс. Он не мог оторваться от иллюминатора. -
Боже мой...
Когда давление в камере достигло величины, соответствующей погружению
на шестьсот пятьдесят футов, на существо - на пазухи и легкие, на брюшную
полость и все другие объемы в теле, содержащие воздух, - на каждый
квадратный дюйм навалилось почти три тысячи фунтов. Сейчас, когда Аманда
снова понижала давление в камере до атмосферного, воздух стремился покинуть
тело создания со скоростью и силой, сходными с теми, что бывают при взрыве
баллона.
Существо не могло уже ни видеть, ни слышать, ни дышать. Казалось, все
сочленения и сухожилия воспламенились. Живот стремился продавиться в
грудную клетку, грудная клетка - проникнуть в голову, а голова -
разлететься на части.
Существо не имело представления о том, что происходит, не знало, что
воздух внутри него теряет давление быстрее, чем на это может среагировать
тело, что пузырьки азота рассыпаются по тканям, проникая всюду и неумолимо
разрастаясь, разрывая ткани на куски.
В отчаянии существо стиснуло себя руками, словно пытаясь вернуть
прежнюю форму обезображенному телу.
Не в силах оторвать глаз, Чейс смотрел, как существо каталось от одной
стенки камеры к другой. Изо рта и ушей у него струилась кровь; налились и
напряглись глаза в глазницах, и существо подняло руку, как будто стремясь
удержать их. Но прежде чем рука достигла лица, один глаз вылетел из
глазницы подобно выжатой из шкурки виноградине - и нелепо повис на красных
ленточках мышечных волокон.
Зрелище было сюрреалистическое: корчащаяся, бьющаяся, раздувающаяся
фигура, созданная, должно быть, безумным скульптором и управляемая
сумасшедшим кукловодом.
- Двести пятьдесят, - отсчитывала Аманда. - Двести... Что там
происходит?
- Оно на коленях, - отозвался Чейс. - Оно... Боже!
Создание взорвалось.
Плотная красно-коричневая пелена заполнила камеру. Брызги крови и
куски плоти ударили в иллюминатор и начали сползать по стеклу.
55
Чейс стоял в фойе больницы, ожидая лифт и бросая время от времени
взгляд на часы. Он опаздывал больше чем на час.
Саймон намеревался быть здесь в два, но его сначала поймали по
телефону Ролли Гибсон и Нейт Грин. Они заставили его выполнить обещание и
дать Нейту подробное эксклюзивное интервью для газеты о происшедшем на
острове.
Потом, когда Чейс прибыл на берег, оказалось, что его ждет Руди Франк
- один и с подарком: старой, потрескавшейся черно-белой фотографией, на
которой были сняты Эрнст Крюгер и Якоб Франк, оперирующие Генриха Гюнтера.
Наконец какое-то недоразумение случилось в банке. Он зашел туда
получить по чеку наличные, но один из банковских служащих хотел поговорить
с ним по делу, казавшемуся Чейсу какой-то бессмыслицей, результатом чьей-то
ошибки.
Прибыл лифт. Чейс поднялся на четвертый этаж и подошел к посту
медсестры.
- Ты неплохо проводишь время, - заявила Элли Биндлосс, невысокая
плотная женщина, вместе с которой Чейс учился в старших классах. - А у нас,
знаешь ли, нет соответствующего оборудования, чтобы обслуживать
восьмисотфунтовых горилл.
- Извини, - ответил Чейс. - Где он?
Элли указала вдоль коридора.
- Его трудно не заметить, - сообщила она. - Услышишь еще прежде, чем
увидишь.
Когда Чейс приблизился к открытой двери в конце коридора, до него
донесся голос Длинного:
- "Извини"! Что ты хочешь сказать этим "извини"? Если ты меня
надуваешь!
Потом послышался голос Макса. Мальчик засмеялся и произнес:
- Не сдавайся, начальник. Двигай своих людей.
Чейс постоял перед дверью, не зная, что увидит за ней, потом шагнул в
палату.
- Привет, - сказал он.
- Никаких приветов, - буркнул Длинный. - Твой чудовищный мальчишка
пнул меня в задницу четыре игры подряд. Его нужно отправить на корм рыбам.
- Он засмеялся, потом скривился и положил руку на повязку, закрывавшую
грудь и фиксировавшую другую руку прижатой к боку. - Черт, - отметил
Длинный, - смеяться не очень-то здорово. Но - лучше, чем кашлять.
Макс сидел в ногах кровати, между ним и Длинным лежала игровая доска с
пластиковыми карточками и цветными фигурками. Аманда разместилась на стуле
у постели с газетой на коленях.
Чейс не видел Длинного двое с половиной суток, с тех пор как отвез его
на полицейском вертолете в реанимационное отделение в Нью-Лондоне. Тогда
Длинный, с совершенно серым лицом, был покрыт кровью и грязью, хрипел и
едва дышал. Врачи потратили два часа на то, чтобы остановить кровотечение,
зашить и запустить вновь легкое и приступить к первому из многочисленных
переливаний крови. Затем они выгнали Чейса из реанимации и вечером,
убедившись, что Длинный выживет, отправили домой спать.
Чейс до сих пор в точности не знал, что же случилось с Длинным. Он
начал искать его в темноте, но нашел лишь перед самым рассветом - зажатого
между двумя валунами на берегу, без сознания. Потом Длинный заявил, что
почти ничего не помнит: помнит лишь, что несколько раз достал тварь ножом,
затем почувствовал, как ему рвут правый бок и плечо, поднимают от земли и
швыряют на скалы, торчащие из воды.
На лбу у Длинного красовалась багровая шишка, от левой брови через
висок тянулся шов.
- Ты выглядишь довольно прилично, - констатировал Чейс, подходя к
кровати. - Принимая во внимание...
- Напротив, я выгляжу, как миля паршивой дороги, - не согласился
Длинный. - А о том, чтобы дотронуться до меня, и не думай: я себя чувствую,
как поезд после крушения.
- Ехать готов? - улыбнулся Чейс.
- Ты чертовски прав. Если я останусь здесь дольше, они уморят меня
голодом или заколют насмерть... Или совместят обе процедуры.
Длинный нагнулся, спустил с кровати ноги и встал, опираясь для
надежности о стену. Чейс помог ему надеть брюки и набросил на плечи рубаху.
Появилась Элли Биндлосс, толкая кресло-каталку.
- Садись, - велела она.
- Никогда, - заявил Длинный, - я могу идти...
- Садись, или я тебе врежу.
Длинный улыбнулся, потом рассмеялся, потом закашлялся.
- Суровая ты женщина, Элли Биндлосс, - отметил он и плюхнулся в
кресло.
Макс толкал кресло по коридору, Элли шла рядом, Чейс с Амандой
следовали за ними.
Чейс поведал ей о фотографии, переданной ему Руди, затем объявил:
- Нам надо на обратном пути заехать в банк. Я хочу кое-что прояснить.
- Прояснить что? - немного поколебавшись, спросила Аманда.
- В том и чертовщина, что я не знаю. Один из служащих сказал, что моя
бумага на остров в банке больше не хранится. Говорит, они ее продали.
- В самом деле?
- Какому-то товариществу. Я подумал сначала, они меня надули, продали
ее Финнегану или еще кому-то, кто захочет отнять остров. Но тогда этот
парень объяснил, что один из членов товарищества - я.
Аманда никак не комментировала слова Чейса, просто продолжала идти,
глядя перед собой.
- Ты слышала что-нибудь о "Группе Пиннипед"?
- Должно быть, из новых, - предположила она.
- Что это за название, "Группа Пиннипед"? Ты знаешь, кто такие
пиннипеды?
- Конечно.
- Это...
Чейс остановился, и, когда до него дошел смысл того, что он собирался
сказать, в голову пришла мысль: он сейчас настолько туп, как никогда в
жизни.
- Морские львы, - пробормотал Чейс. - Пиннипед - это морской лев.
Аманда улыбнулась и взяла его под руку.
- О деталях поговорим позднее, - предложила она. - У нас будет
достаточно времени.
1 Чиф (морской жаргон) - старший помощник капитана.
2 Саб-жокей (от англ. submarine - подводная лодка) - по аналогии с
диск-жокеем.
3 Шнорхель - устройство, позволяющее подводной лодке использовать
дизели на перископной глубине.
4 Unterseeboot (U-seeboot) (нем.) - подводная лодка.
5 Сорт виски.
6 Зубатые киты (лат.).
7 Усатые (беззубые) киты (лат.).
8 Федеральная тюрьма США. Расположена на острове.
9 O.I. (Osprey Island) - остров Оспри.
10 Индейцы в США не платят налоги с игорных предприятий.
11 В английском языке видовые названия животных (в данном случае
акулы) обычно имеют средний род. Данный персонаж называет акулу "он",
возможно, из-за ее величины и опасности.
12 Скопа по-английски - osprey: остров Оспри - остров Скопы.
13 Джозеф (умер в 1904 г.) стремился договориться с колонизаторами о
мирном сосуществовании. В 1877 г. он пытался увести племя неерсе из штата
Орегон в Канаду. В 40 милях от канадской границы, в предгорьях Бэр По
(Северная Монтана), индейцев окружили регулярные войска США и после
четырехдневного боя вынудили сдаться.
14 "Уэйлер" (англ. Whaler) - "Китобой": мако - вид серо-голубых акул.
15 Рыба семейства каменных окуней.
16 Флиппер - дельфин, герои популярных кино- и телефильмов.
17 Имена популярных в 30 - 40-е годы кинокомиков братьев Маркс.
18 "Лоси" и ротарианцы - члены соответствующих клубов (Elks и Rotary).
19 "Звезды и полосы" (Stars and Stripes) - государственный флаг США.
20 Бейсбольная команда.
21 Английское ketchup (кетчуп) сшвучно глаголу catch up (догнать).
22 Гойатла, или Джеронимо (1829 - 1909) - вождь индейского племени
апачей-чирикахуа; в 1870 - 1880 годах больше десяти лет руководил борьбой
апачеи с мексиканскими и американскими регулярными войсками.
23 Аппарат для измерения кровяного давления.
24 Немецкое название польского города Освенцим.
25 Касатка по-английски - killer-whale, то есть буквально
"кит-убийца".