Код произведения: 15045
Автор: Андреев Леонид
Наименование: Иван Иванович
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ
ИВАН ИВАНОВИЧ
I
На Иване Ивановиче было новое пальто - совершенно новое, великолепного
сукна, серого, с нежным, серебристым оттенком. Ему не советовали брать
такой цвет - марок и вообще не практичен, но он был молодой человек и
желал быть красивым. И он был красив, и на душе было радостно и гордо; и
если нельзя было вообразить себя генералом или гвардейским офицером, то,
во всяком случае, ясно чувствовалось, что он лучший изо всех околоточных
надзирателей, какие есть в Москве и, быть может, даже в других городах.
Сзади, в двух шагах за Иваном Ивановичем, шли трое городовых в черных
шинелях, башлыках и с ружьями.
Ружей они не умели держать, они им мешали и только нагоняли страх; и
лица были у них мрачные, недовольные, а шаги они делали короткие, точно
сберегали пространство и старались сохранить запас его позади себя. Они
боялись дружинников. Но Иван Иванович не боялся и шел молодцевато, с
легким вывертом. В городе уже стреляли, но в ихнем участке было тихо, и
только в двух-трех местах достраивали запоздалые баррикады. И на нем было
новое пальто.
Из-за угла показалась чья-то голова и скрылась; и вдруг сразу высыпала
черная кучка народу, и из середины ее кто-то выстрелил прямо в Ивана
Ивановича, - как будто вся черная кучка сказала ему: ах! Городовые убежали,
Иван Иванович тоже повернулся, чтобы бежать, но сзади крикнули:
- Стой! Застрелим!
Ноги от страху онемели, затряслись, и он остановился. От всего себя он
чувствовал одну только спину, неподвижную, серую, широкую, как глухой
забор, мимо которого не пролетит ни одна пуля. И повернуть ее он не мог,
так спиною и встретил дружинников, которые сзади несколькими парами рук
схватили его за плечи, за руки и даже за шиворот. Повернули.
- Как фамилия? - спросил один. В руке у него был револьвер браунинг.
- Товарищи! - сказал Иван Иванович.
- Ну-ну! - грозно окрикнул кто-то.
- Граждане, - поправился Иван Иванович. Некоторые засмеялись, но тот
суровый, что окрикнул, так же сурово и с отрицанием сказал:
- Дай ему по харе, чтобы не брехал. Дурак!
Иван Иванович закрыл глаза, но его не ударили, а снова спросили о
фамилии.
- Авдеев, - солгал он.
Дружинники переглянулись: такого, с такой фамилией не знали, - ничем не
был замечателен. Обыскали его, но ничего не нашли в новеньких, чистых
карманах, - ни бумаг, ни писем; только в одном нашли гребешочек и
зеркальце и без сожаления бросили их в снег. Иван Иванович приободрился и
сам помогал вывертывать карманы, а вначале не мог.
- А револьвер-то? - сказал кто-то. - Забыли?
- Давай револьвер. Живее!
Околоточный торопливо начал отстегивать кобуру, исподлобья дружелюбно
оглядел дружинников и улыбнулся.
- Сделайте одолжение. Но только разве это оружие? Вот у вас револьверы
настоящие, а у нас что, казенные, в двух шагах собаку не застрелишь.
Честное слово! Извольте. Да шашку-то, шашку не забудьте, или как она
называется - селедку.
Но шашка была свеже отпущена, остра, и на шутку Ивана Ивановича никто
не отозвался. Один из дружинников, молодой, краснощекий, сияющий, схватил
шашку и перепоясал ее через плечо.
- Вот так!
- Оставь, Василий! Зачем на глаза лезть!
- Ну вот! Пригодится.
Иван Иванович тоже покачал головой и скромно спросил:
- Можно идти теперь?
- Что!? - удивился тот, суровый. И удивление его было так тяжело,
зловеще и страшно, что снова смертельный ужас охватил околоточного, и снег
перед его главами точно почернел, а вокруг черных фигур появились какие-то
странные, светлые ореолы. И вее закачалось.
- Неужели? - нелепо сказал он, и рот его чему-то смеялся, а побелевшие
глаза вылезали из-подо лба и дико таращились.
- Не стоит, - сказал первый, тот, что допрашивал Ивана Ивановича. Но
суровый настаивал.
- А по-моему, стоит. Всех их стоит. А если вам уж так его жалко, так
давайте я. Ну-ка, ты, пойдем, воговорим!
- Не стоит! - поддержали другие. - Ну его!
Оставьте его, Петров.
Петров сердито пожал плечами, посмотрел прямо в вытаращенные глаза
околоточного и отошел в сторону.
- Делайте как хотите, - равнодушно смазал он.
- Господи! - сказал Иван Иванович, провожая его глазами, и
перекрестился. Посмотрел ига всех и еще раз перекрестился. - Ну и человек.
Вот так человек!
Дружинники собрались в кружок и стали советоваться, как поступить с
околоточным. Это был первый их пленный, и они не знали, что с ним делать.
И молодой, сияющий, с шашкой через плечо, засмеялся, хлопнул Ивана
Ивановича по плечу и предложил:
- Пусть-ка идет строить баррикаду. Народу у нас мало, а он парень
здоровый. Верно? - И он подмигнул Ивану Ивановичу.
- Как же это? - удивился тот. - В моем положении, и вдруг...
- Вы, быть может, предпочитаете поговорить с товарищем? - вежливо
осведомился первый дружинник, указывая на Петрова.
- Нет уж, бог с ним! - отмахнулся рукою околоточный; дружинник
засмеялся, и только Петров нахмурился еще больше и отвернулся. - Я ведь,
собственно, ничего не имею. Помочь так помочь, с большим удовольствием.
Вот только костюм у меня неподходящий.,"
- Мы вас не уговариваем...
- Да нет же, господи, я с большим удовольствием. Пальто вот
действительно жалко, вы сами понимаете, - а я что же!
Он говорил развязно и с большим достоинством, но страх не покидал его и
маленькой мышкой бегал по телу, а минутами воздух точно застревал в груди
и земля уходила из-под ног. Хотелось скорее к баррикаде, казалось, что
когда он возьмется за работу, никто уже не посмеет его тронуть. Дорогою -
нужно было пройти с четверть версты - он старался быть дальше от Петрова и
ближе к молодому, сияющему, и даже вступил с последним в беседу:
- Вот говорят, полицейский, такой-сякой, крючок и прочее. А только как
же без полиции, сами рассудите.
Когда господь бог изгнал из рая Адама и Еву, кого он у дверей
поставил?.. Вот оно откуда еще началось!
- Товарищ, вы слышите? - смеясь, окликнул молодой Петрова.
Петров остановился и, не гладя на товарища, сказал околоточному:
- Ты свое остроумие оставь. Они тебя помиловали, а я тебя не миловал.
Услышу твой голос, видишь, - он показал браунинг, - так в голову и всажу.
Гадина!
Иван Иванович обиженно замолчал и всю дорогу шел молча, скучный и
подавленный. Оглядываться он боялся, и на себя поглядеть как следует
боялся, и было страшно и за себя и за пальто, которое он разорвет или
испачкает. Так и шел, стараясь только не ускорять и не замедлять шага
против остальных, а они шли неровно, то быстро, то тихо, как нарочно. Один
раз молодой, сияющий потихоньку от Петрова подмигнул ему, но Иван Иванович
угрюмо отвернулся: ему было очень нехорошо. А молодой нагнал Петрова и
тихо сказал ему:
- Напрасно вы так, товарищ. Он, ей-богу, ничего.
Конечно, невежественный, темный, а когда-нибудь и он поймет... Все
поймут.
Петров хмуро повернул костлявую голову с темными запавшими глазами - и
встретил задумчивые, тихо сиявшие глаза. Они сияли тихо, до самой глубины
своей, и глядели широко, с радостью и удивлением. И было, мучительно
глядеть в их светлую глубину, и хотелось разбудить его и крикнуть.
- Все поймут, товарищ, поверьте, - повторил молодой, и Петров кротко
согласился:
- Может быть, - и шутливо крикнул околоточному: - Ну что, крючок,
очухался?
- Оставьте, пожалуйства, ваши насмешки, - обиженно ответил Иван
Иванович и, испугавшись своей дерзости, добавил: - Сами же велели молчать,
а теперь... Это, что ль, баррикада-то? Ну, и нагородили!..
II
В действительности народу было много, работа шла веселая и живая, и
Иван Иванович долго не мог никуда приткнуться. Пробовал и тащить, и
подпихивать, и вязать проволокой, но все у него выходило не так, и его
прогоняли. Просто он не понимал назначения баррикады, - она казалась ему
странной и нелепой игрушкой, сооружаемой какими-то баловниками для
непонятного баловства, и что нужно сделать для того, чтобы она стала
лучше, он не догадывался. И вид имел бестолковый, растерянный и даже
печальный, так как очень беспокоился к тому же за пальто. Одну полу он уже
успел испачкать, и по серебристому сукну проходила скверная темная полоса.
Подумал - и пошел жаловаться к Петрову.
- Не знаешь? - презрительно сказал тот. - Видишь вон столб телеграфный?
Ступай и пили.
- Да у меня и пилы нет.
- Поищи.
И опять его гоняли от одного к другому, но наконец нашел пилу и даже
подручного для работы, какого-то старого рабочего.
- А ты бы шинель-то снял, - посоветовал рабочий. - Пальто хорошее,
жалко, как испортится, да и работать легче.
- Боюсь, украдут, - сказал околоточный.
- Ну вот! - удивился старик. - Кому оно нужно.
Тут, брат, граждане, а не воры...
- Рассказывай! - не поверил Иван Иванович, но пальто снял, сложил
комочком изнанкой наверх и осторожно положил на подоконник, так, чтобы
оставалось на виду.
Работа пошла легко, и все вокруг как-то посветлело, стало проще и
понятнее. Попригляделся околоточный и к народу, и народ был все простой,
такой, с каким он привык и умел обращаться: рабочие, какие-то мужики,
полугоспода, приказчики из лавок. Были и женщины.
- Смотри-ка, - сказал Иван Иванович, - и бабы тут. Тоже работают.
- А отчего же им не работать. Всяк должен свою лепту.
- Выдрать бы их за эту лепту, вот что.
- Ну и гадюка же ты! - удивился рабочий. - Тебе-то они чем помешали? А
еще скажешь, позову ребят, они тебя научат, в лучшем виде все поймешь.
- Граждане, а деретесь, - упавшим голосом возразил околоточный.
- Мы-то граждане, а ты-то сволочь. Вас да не бить, кого же тогда бить?
И опять стало скучно и беспокойно. Невдалеке стоял Петров и искоса
наблюдал, и все кругом было враждебное, злое, обидное в своей веселости.
Еще вчера он был лучше их всех и каждому мог дать по морде, а сегодня они
считают себя лучше, а сами грязные, оборванные, подлецы. Шагах в
пятидесяти, у лавки, стоял лавочник, толстый, седой, и, заметив его, Иван
Иванович осклабился и закивал ему головой: первый, наконец, хороший
человек. Околоточный часто забегал к нему в магазин поговорить по
телефону, знал его и понимал, что и ему теперь противно смотреть на это
безобразие.
И действительно, лавочник строго и внимательно глядел на выраставшую
баррикаду, потом неодобрительно закачал головой и скрылся в дверях.
- Ага! - сказал околоточный.
- Ты что?
- Ничего, так. Рано вы в граждане записались.
- Ты опять?
Лавочник вышел. Впереди себя он катил огромную пустую бочку, подкатил
ее к баррикаде и поставил. Поглядел издали, подперши щеку рукой, выхватил
у соседа топор и разбил бочку, так что острыми ребрами своими она
расползлась в стороны, как своеобразный букет. И среди других голосов и
смеха послышался и его густой и самодовольный смех.
- Попробуй-ка, перескочи!
Пытался Иван Иванович для доклада приставу запомнить работавших, но,
кроме седого лавочника да одного дворника, который со двора таскал один
какие-то огромные бревна, никого признать не мог. Да и Петров, заметив его
внимательные, изучающие взгляды погрозил ему пальцем, и Иван Иванович
скромно опустил глаза. "Привязался", - подумал он, а рабочему насмешливо,
но тихо фыркнул:
- Даже и смотреть нельзя, скажите пожалуйста, какие цацы!
- Глаз-то у тебя нехороший, - серьезно заметил етарик. - Напрасно они
тебя взяли. Самое бы хорошее:
иовееить тебя на баррикаде заместо красного знамени.
И дешево и сердито!
- Что же тут хорошего!
Рабочий, видимо, шутил, но Иван Иванович не МОР разобрать, где
кончается шутка и начинается серьезное, и сердце у него порывами начинало
сильно трепыхаться и начиналась изжога, как будто он много съел дурного,
прегоркшего масла. Но проходил час и другой, и никто его не трогал, хотя
многие грозились, а один мальчишка снежком залепил ему в голову. Мальчишку
ебругали, а Иван Иванович совсем успокоился и за себя и за пальто и уже
начал понемногу распоряжаться и повышать голос:
- Куда кладешь?! За тот конец бери! За тот, говорю. О господи, вот же
народ бестолковый!
Теперь он понимал, что такое баррикада.
- Упри его концом сюда, так, - чтобы остряком оно вперед. Так, верно!
И уже развязно подходил к Петрову:
- Господин Петров! Извольте приказать, чтобы ваши товарищи помогли мне
снять вывеску. Мы ее посередке поставим.
Петров, не оборачиваясь, коротко отвечал:
- Убирайся вон.
- Как же это так? - пожимает околоточный плечами, но на время затихает
и сжимается, поглядывая как-го исподнизу, как побитая собака. А потом
снова овладевал положением и постепенно повышал голос, сразу, впрочем,
переходя на шепот, когда встречался взглядами с Петровым. Необходимо было
показать, что он хоть и без пальто, но лучше других, чище и благороднее.
- А вы бы, сударыня, лучше не за свое дело не брались, - сказал он
женщине в платке, которая привезла на салазках вязанку дров и сбросила в
баррикаду. - Лучше бы вашему мужу щи готовили, - а не политикой занимались.
Он сказал тихо, спокойно, а женщина вдруг закричала, так что отовсюду
посыпал народ.
- Что!? Это ты мне говоришь? Мне? Мужа моего слопал, а теперь мне
говоришь!
И со всего размаху ударила его по щеке. Он схватил ее за платок и
сорвал, но тут сразу десяток рук вцепились в него и приковали его к месту.
И опять от ужаса онемели ноги.
- Я не виноват! Она... Я не виноват, честное, благородное слово! Я ей
сказал...
Женщина плакала, сидя на салазках, к дружинники смотрели угрюмо. Петров
глядел долго и внимательно и не выдержал - плюнул.
- Гуманность! - сказал он презрительно.
- Господин Петров! Господин Петров! - звал его околоточный. - Я ей
сказал...
- Молчать!
И опять жизнь Ивана Ивановича, как ему казалось, повисла на волоске. Но
женщина повязала платок, улыбнулась сквозь слезы и сказала:
- Ну его к богу.
Пришел молодой, сияющий. Он куда-то уходил и только сейчас вернулся,
радостный и возбужденный.
- Надо его на нашу квартиру. Я был там, говорят, - всех доставляйте
сюда. Хорошо!
- Что хорошо? - спросил Петров.
- Так. Все хорошо. Погода хорошая.
Когда Василий и двое других дружинников повели Ивана Ивановича, он
вдруг остановился и громко закричал:
- А пальто? Я не могу без пальто. Мне холодно.
Я простудиться могу.
Вернулись и взяли пальто. Оно так и лежало комочком, как положил его
Иван Иванович. Шли молча и торопливо, оглядываясь по сторонам и
прислушиваясь; на Ивана Ивановича и его новое пальто не обращали никакого
внимания. Теперь, когда было столько случаев расстрелять его и его не
расстреляли, он проникся уверенностью, что и впереди ему ничего серьезного
не грозит, и смотрел на своих спутников с презрением.
- Послушайте, вы, - сказал он молодому, - как вы шашку нацепили? Разве
так носят?
- А что? - спросил тот.
- А то. По ногам бьет, вот что. Подтянуть надо.
- Сойдет и так, - засмеялся молодой. - Сие не есть важно.
"Сие, - подумал Иван Иванович. - Вот еще дурак:
cие, - и с отвращением сплюнул.
- Куда вы меня ведете-то? - грубо спросил он.
Один из дружинников сердито взглянул на него и оборвал:
- Молчать!
И опять словно тяжелая крышка захлопнулась над головой околоточного.
Стало душно и нехорошо, и хотелось не то плакать, не то ругаться, не то
просить о чем-то. Совсем недалеко, где-то за белыми крышами, посыпались
частые выстрелы. Дружинники остановились и беспокойно оглянулись.
- Надо свернуть, - сказал один.
- Ничего, пройдем, - ответил молодой.
- Лучше свернуть, - поддержал другой и вынул револьвер. - А у вас есть
револьвер, товарищ?
- Нет, - беззаботно ответил Василий. Оказалось, что у всех троих был
только один револьвер, и Иван Иванович злорадно улыбнулся. "Так, так", -
подумал он.
Свернули в коротенький, безлюдный переулок, густо покрытый давно не
сгребаемым снегом. Но не успели сделать и нескольких шагов, как из-за
поворота вылетел беспорядочной лавиной отряд драгун, человек двадцать пять
или тридцать. Прошла только минута или полминуты, и все изменилось:
дружинник, у которого был револьвер, одной струей выпустил все заряды и
убежал за угол; еще раньше убежал его товарищ. А Василий зацепился за
шашку, попавшую ему между ногами, упал, и верхом на нем сидел околоточный,
бил его кулаком по затылку и не кричал, а шипел что-то, какое-то
бесконечное свистящее ругательство.
Иван Иванович торжествовал. От бурного ликования, от ненависти, от
злобы он как будто терял мгновениями сознание и захлебывался словами. Он
то смеялся, то начинал обиженно плакать, то визгливо вскрикивал что-то
непонятное и все порывался ударить Василия, которого держали за руки
драгуны. Постепенно из криков, ругательств и плача выделились визгливые
слова:
- Этот самый! Этот самый!
Он бесконечно повторял: "этот самый!" - вкладывая в эти слова весь свой
страх, и ненависть, и обиду...
Толстый офицер неподвижно сидел в седле и тусклыми глазами смотрел
попеременно то на околоточного, то на пленника.
- Так как же? - сказал он, задыхаясь. - Расскажи, как там было.
Покороче!
Иван Иванович рассказал, но не так, как было, а по-своему, и главным
виновником нападения выставил Василия. И все время тыкал в него пальцем и
кричал;
- Этот самый!
Василий молчал, был страшно бледен, и губы его дрожали. Снизу лицо его
озарял чистый, еще не загрязненный снег, сверху падал на него отсвет
холодного, белого зимнего неба, и не было уже молодости в этом лице, а
только смерть и томление смерти. Сразу все кончилось. Сразу обрывалась
жизнь, которая еще сегодня цвела так пышно, так радостно, так полно.
Все и навсегда кончалось: глаза не увидят, и уши не услышат, и мертвое
сердце не почувствует. Все кончилось.
- Так как же? - сказал офицер. - Надо его расстрелять. Он вас
расстрелять хотел, а мы его расстреляем. Вот и будет хорошо.
Солдаты уже прицелились, когда офицер широко раскрыл глаза и закричал:
- Стой! Вы куда же это его поставили, а?
Солдаты не понимали.
- К окнам поставили, идиоты! Стекла побьете.
К стенке поставить. Ну, так. Валяй! Нет, погоди. Ты, слушай, отвернись!
Не понимаешь? Спиной стань.
Он тихо ответил:
- Не хочу.
- Что? Что ты там бормочешь?
Он так же тихо повторил;
- Не хочу.
Иван Иванович громко засмеялся. Толстый офицер перевел на него тусклые
и странно-добродушные глаза и сказал:
- Чего вы смеетесь? Это его дело. Не хочет, так не хочет. Ну, валяйте.
Когда все кончилось, офицер приказал одному солдату отдать свою лошадь
Ивану Ивановичу, а самому сесть позади товарища. Уже тронулись и перешли
на рысь, когда офицер внезапно закричал:
- Стой!
Остановились. Офицер тяжело повернулся к околоточному и озабоченно
спросил:
- А шашку-то вы взяли?
- Вот она! - весело ответил Иван Иванович.
- Ну то-то. Трогай!
Теперь Иван Иванович чувствовал себя еще лучше, чем утром. В том же
новом пальто он ехал на лошади, рядом с настоящим офицером, и хоть сильно
подпрыгивал, но держался крепко. Жаль только, что публики не было: улица
была пуста, и где-то за белыми крышами бухали пушки.
ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ АНДРЕЕВ
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
Андреев Л.
Рассказы и повести. Вступ. статья В. Чувакова; Худ. В. Савадов. -М.:
"Недра", 1980 - 288 с.
В настоящий сборник вошли рассказы и повести Л.Андреева 1898 - 1908 гг.
Проникнутые гуманным чувством, они направлены на защиту "униженного и
оскорбленного" маленького человека от калечащих его душу жизненных
обстоятельств. В ряде рассказов ("Марсельеза", "Рассказ о семи повешенных",
"Иван Иванович") отразился дух революционной эпохи 1905 года.
Издательство "Художественная литература", 1979 г.
Издательство "Недра", 1980 г
Редактор издательства В. Н. Никитина Художественный редактор В. В.
Шутько Технический редактор Н. В. Жидкова Корректоры Э. Г.Агеева, К.И.
Савенкова
ИБ ь 4441
Подписано в печать 31.10 80. Формат 84x108 1/32. Бумага типографская Л2
Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 15,12. Уч-изд. л. 15
12. Дополнительный тираж 100000 экз. Заказ 336/8351-3 Цена 1 р. 50 к.
Изд-во "Недра", 103633, Москва, К-12, Третьяковский проезд, 1/19
Отпечатано с матриц в Ленинградской типографии ь 6 ордена Трудового
Красного Знамени Ленинградского объединения "Техническая книга" им Евгении
Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли. 193144 г. Ленинград, ул.
Моисеенко, 10.
OCR Pirat