Код произведения: 15041
Автор: Андреев Леонид
Наименование: Первый гонорар
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ
ПЕРВЫЙ ГОНОРАР
I
Помощник присяжного поверенного Толпенняков выслушал в заседании суда
две речи, выпил в буфеге стакан пустого чаю, поговорил с товарищем о
будущей практике и направился к выходу, деловито хмурясь и прижимая к боку
новенький портфель, в котором одиноко болталась книга "Судебные речи". Он
подходил уже к лестнице, когда чья-то большая холодная рука просунулась
между его туловищем и локтем, отыскала правую руку и вяло пожала ее.
- Алексей Семенович! - воскликнул Толпенников с выражением радости и
почтения, так как холодная рука принадлежала его патрону.
- Куда? - вяло спросил патрон, высокий, сутуловатый человек.
Спрашивая, он не смотрел на Толпенникова, и взгляд его, усталый и
беспредметный, был устремлен куда-то в глубину длинного коридора, где
мелькали у светлых дверей темные тени, шуршали по камню ногами, поднимая
еле заметную пыль, и болтали.
- Да домой! - оживленно и громко ответил Толпенников. - Я тут с утра.
Ах. если бы вы знали, как все это интересует меня!
С тем же оживлением он начал передавать свои впечатления от речи
Пархоменко, которая очень понравилась ему, между тем как тяжелая, холодная
рука незаметно увлекала его наверх, в комнату совета присяжных поверенных.
Там Алексей Семенович молча раскрыл свой туго набитый портфель, покопался
в нем и протянул помощнику бумаги в синей обложке с крупной надписью
"Дело".
- Вот. Завтра в съезде. Тут и доверенность.
Толпенников покраснел и, протягивая обе руки, запинаясь, спросил:
- Как завтра? И я... А вы?
- Я сегодня еду в Петербург, - равнодушно и устало говорил патрон,
медленно опускаясь в кресло. Тяжелые веки едва приподнимались над глазами,
и все лицо его, желтое, стянутое глубокими морщинами к седой щетинистой
бородке, похоже было на старый пергамент, на котором не всем понятную, но
печальную повесть начертала жестокая жизнь.
- Но как же? - отталкивал Толпенников бумаги. - Ведь я... Это завтра?
Последнее слово он выговорил с особенным страхом и особенным почтением.
- Да. Тут все есть. Приговор мирового. Черновик моей апелляционной
жалобы. Ну, да все. Постарайтесь не провалить. Фрак есть?
- Есть, то есть нет, но я достану. Но ведь я... боюсь Как это вдруг?...
Алексей Семенович медленно поднял свои усталые глаза на помощника, все
еще державшего в руках бумаги, и как будто знакомое что-то, старое и давно
забытое увидел в этом молодом, испуганно-торжественном лице. Выражение
усталости исчезло, и где-то в глубине глаз загорелись две маленькие
звездочки, а кругом появились тоненькие лучеобразные морщинки. Такое
выражение бывает у взрослых людей, когда они случайно увидят играющих
котят, что-нибудь маленькое, забавное и молодое.
- Боитесь? - улыбался он. - Это пройдет.
Алексей Семенович поднялся, медленно расправил согнутую спину к, смотря
поверх голов прежним беспредметным взглядом, повторил равнодушно и устало:
- Да, пройдет. Ну, мне пора.
Снова Толпенников ощутил прикосновение холодной, вялой руки и увидел
согнутую, покачивающуюся спину патрона. Одним из адвокатов бросая
отрывистые кивки, другим на ходу пожимая руки, Алексей Семенович большими
ровными шагами прошел накуренную, грязную комнату и скрылся за дверью,
мелькнув потертым локтем не нового фрака, - а помощник все еще смотрел ему
вслед и не знал, нужно ли догонять патрона, чтобы отдать ему бумаги, или
уже оставить их у себя.
И оставил их у себя.
Вечером Тол пенни ков готовился к защите и думал, что он никогда не
станет защитником. С внешней стороны дело было ясно и просто и всей своей
ясностью и простотой говорило, что жена действительного статского
советника Пелагея фон Брезе виновна в продаже из своего магазина
безбандеролькых лапирос. Мировой судья, осудивший ее, был совершенно прав,
и непонятно было только одно, как мог ее защищать Алексей Семенович, а
после обвинения как он мог написать жалобу, слабую по аргументам и больше,
казалось, чем сам обвинительный приговор, уличавшую г-жу фон Брезе. Таково
было первое впечатление от прочитанных бумаг, и Толпенников, утром еще
такой счастливый, представлялся себе стоящим перед глубокой и темной ямой
и таким жалким, что не верилось в недавнее счастье. На стуле в углу висел
распяленный фрак, добытый у знакомого помощника, вызывающе лез в глаза
своей матово-черной поверхностью и напоминал те мысли и мечты, которые
носились в голове Толпенникова каких-нибудь два часа тому назад. Они были
ярки, образны и наивно-благородны, эти мъкгли и мечты. Не кургузым, нелепо
комичным одеянием представлялся фрак, а чем-то вроде рыцарских лат, равно
как и сам Толпеннчков казался себе рыцарем какого-то нового ордена,
призванного блюсти правду на земле, защищать невинных и угнетенных. Самое
слово "защитник" до сих пор вызывало в нем сдержанногорделивый трепет и
представлялось большим, звучным, точно оно состоит не из букв, а отлито из
благородного металла. Только в мыслях иногда осмеливался Толпенников
применять его к себе и всякий раз испытывал при этом страх, и как
влюбленный ожидает первого свидания, так и он ожидал первой защиты.
Толпенников не знал, что ему теперь делать, и в отчаянии снова уселся
за бумаги. Они лежали все такие же, четко переписанные, ясные, но
Толпенников не понимал их и невольным движением спустил еще ниже висевшую
над столом электрическую лампочку. Номер, в котором он жил, был мал и
грязен, но освещался электричеством, и это особенно ставилось на вид
Толпенникову, когда два дня тому назад его пригласили в контору для
объяснений и настоятельно потребовали денег за два прожитых месяца.
Постепенно туман перед глазами рассеивался, и Толпенников стал вдумываться
в смысл того, что беззвучно выговаривали его губы, И тогда на левой
странице, внизу, он заметил одну пропущенную подробность, которая была в
пользу г-жи фон Брезе и давала несколько иное освещение делу.
И хотя это была подробность, благоприятное сочетание слов, а не факт,
но он обрадовался и сразу почувствовал себя бодрым, сообразительным, как
всегда, и виноватым перед патроном и г-жой фон Брезе.
Толпенников улыбнулся, почесал себе нос и зачем-то слегка покачал его
двумя пальцами, поддернул брюки, которые у него всегда сползали, и вышел
прогуляться в длинный коридор. Вернувшись оттуда, он внимательно осмотрел
фрак сверху и с подкладки, улыбнулся и подумал, что фрак велик для его
роста и широк.
Потом с некоторой боязнью сел за бумаги и стал внимательно читать их,
делая на полях отметки, сверяясь с акцизным уставом и часто почесывая нос
то пальцем, то карандашом. Он еще не приучил черт своего лица к серьезной
неподвижности, и улыбался, и покачивал головой, и чмокал губами,
маленький, худенький и наивно-великодушный.
К двенадцати часам Толпенников сложил бумаги в портфель, зная дело так,
как не знал его никогда патрон, не понимая своих сомнений и колебаний.
Невинность г-жи фон Брезе была очевидна, и приговор мирового судьи был
ошибкой, легко понятной, так как и сам Толпенников вначале ошибался.
Довольный собой, довольный делом и патроном, он еще раз осмотрел фрак,
сверху и с подкладки, и нервно потянулся при мысли, что завтра наденет его
и будет защищать. Достав из стола почтовой бумаги, Толпенников начал
писать отцу:
"Дорогой папаша! Ты можешь не высылать мне денег и лучше перешли их
Алеше, который нуждается, вероятно, и в обмундировке и в учебниках. Я
получил от патрона дело (последняя фраза была подчеркнута)
очень интересное и буду завтра защищать..."
Над последним словом Толпенников остановился и, подумав, отложил
начатый листок в сторону и взял другой. Улыбнувшись, энергично почесав
нос, он ближе нагнулся к столу и начал писать, не разгонистым почерком,
как отцу, а мелким и убористым:
"Любимая моя Зина! Можешь ты вообразить меня во фраке, стоящим перед
судьями и защищающим?
Одна рука на груди, другая вперед... Нет, не могу шутюь, я слишком
счастлив сейчас, и если бы только была здесь ты, моя родная, неизменная,
терпеливая Зиночка.
Сейчас 12 часов, и я только что кончил..."
Электрическая лампочка потухла. С секунду краснела ее тонкая
проволочка, а потом стало темно, и только из коридора, через стеклянное
окно над дверью, лился слабый свет. Было не двенадцать часов, а час, когда
в номерах тушилось электричество.
- Черт бы вас побрал с вашим электричеством, - обругался Толпенников,
осторожно, чтобы не разлить чернил, нащупывая письмо и кидая его в стол.
Улегшись, Толпенников долго не засыпал и думал о генеральше фон Брезе,
которая представлялась ему седой величественной дамой, об акцизном уставе
и серых далеких глазах. Между глазами и уставом была какая-то связь и
становилась все крепче и загадочнее, и, стараясь понять ее, Толпенников
уснул, маленький, худенький и наивно-счастливый.
II
Действительный статский советник в отставке, г. фон Брезе, бритый как
актер, величественно повел большим носом в сторону Толпенникова и сухо
пояснил, что жена его быть на суде не может вследствие болезни.
- Эта гнусная история потрясла организм моей супруги, - сказал фон
Брезе" смотря на кончик коса Толгенникова. - Вы помощник Алексея
Семеновича?
Толпенников подумал, что генерал не доверяет ему и считает слишком
молодым для ответственного дела.
Сконфуженно, но в то же время задорно он сказал:
- Хотите доверенность посмотреть?
- Ах, что вы! - отмахнулся рукой фон Брезе. - Но мы говорили о
генеральше. Она потрясена, молодой человек. По-тря-се-на. Вы понимаете...
Фон Брезе отвел Толпенникова немного в сторону, хотя в этом не виделось
надобности, наклонился к самому его лицу и поднял палец.
- Вы понимаете? Полиция... - утвердительно кивал он юловой, поднимая
кверху брови и губы, так что последние почти коснулись красноватого носа.
- Насчет... понимаете? - Он отвел назад руку с растопыренными пальцами и
открытой ладонью, показывая, как берутся взятки. Затем откачнулся назад и
еще раз кивнул головой. - Да-да. Представьте.
Толпенников сочувственно покачал головой, думая; "Экая цаца!" Генерал
пристально и задумчиво посмотрел на нос Толпенникова и с внезапным
приливом дружеской приязни взял его под руку и еще на два шага отвел в
сторону.
- Я уже не раз представлял ей: зачем нам магазин? Какая-то та-бач-ная
торговля? А? - спрашивал Генерал, отводя рукой в сторону воображаемую
торговлю. - Но она: хочу. А?
- Да, уж это... - неопределенно сочувствовал Толпенников.
- Да? - откачнулся назад фон Брезе. - Но не угодно ли?
К Толпенникову протянулась рука с раскрытым серебряным портсигаром.
- Спасибо, я не курю.
- Да? Но я закурю, если позволите.
Двумя пальцами, большим и указательным, генерал достал папиросу,
постучал ею о крышку портсигара и закурил. Голубоватый дым тонкой струйкой
поднимался вверх. Фон Брезе плавным движением руки направляет дым к себе
и, щурясь, нюхает его.
- Мои папиросы, - говорит он удовлетворенно. - Других не выношу. А он
нашел там несколько..
- Четыре тысячи, однако, - вставляет Толпенников.
- Да? Я люблю запас. И говорит: без-бан-де-рольные. Смешно!
Толпенникову неприятен генерал и немного жаль, что приходится выступать
по такому сухому делу о нарушении акцизного устава. Но несправедливость -
всегда несправедливость, думает он и горячо берется за допрос свидетелей.
Он не замечает, что многие из публики улыбаются его фраку, фалды которого
спускаются ниже подколенного сгиба; по привычке поддергивает сползающие
брюки, не думая о неприличии этого жеста, и смотрит прямо в рот говорящему
свидетелю. Как маленькая злая ищейка, он тормошит толстого околоточного
надзирателя. Тот не отрываясь глядит на судей, бросая в сторону адвоката
отрывистые и гулкие слова. Он весь полон скрытого негодования; шея его,
сдавленная твердым воротником, краснеет и багровой полосой ложится на
узкий серебряный галун, голова его неподвижно обращена к судьям, но
коротенький круглый нос его, оттопыренные губы, усы, все это сдвигается в
сторону ненавистного молокососа. Толпенников следит за глухой борьбой
толстяка с гневом и дисциплиной и наслаждается; чисто по-студенчески он
ненавидит полицию и не допускает мысли о человечности полицейских.
Толстые, тонкие - они равны в его глазах. За свидетелями обвинения идет
черед свидетелей защиты, и невинность г-жи фон Брезе устанавливается с
очевидностью. Слово предоставлено защитнику. Толпенников подробно и дельно
анализирует свидетельские показания и очень много и горячо говорит о муках
этой женщины, над седой головой которой нависло такое позорное обвинение.
Искренность молодого защитника заражает судей, они благосклонно смотрят на
него, и один, справа, даже кивает в такт речи головой.
Пока судьи совещаются, Толпенников выкуривает с генералом папиросу, о
чем-то смеется, кому-то пожимает руку и уходит в глубину зала, к окну,
чтобы еще раз пережить свою речь. Она звучит еще в его ушах, когда его
настигает толстяк околоточный.
- Позвольте вам доложить, - начинает он вежливо, дотрагиваясь до плеча
Толпенникова. Тот оборачивается, ненавистный вид молодого, дерзкого лица
выводит околоточного нз себя. Округлив глаза, нос и рот, околоточный
выбрасывает, как из мортиры:
- Стыдно-с!
Толпенников улыбается, и на выцветших глазах околоточного показывается
какая-то муть.
- Стыдно-с, молодой человек. Я вам... в отцы гожусь.
Он еще хочет что-то сказать, но не может придумать ничего достаточно
сильного и выразительного.
- Стыдно-с! - повторяет он, с ненавистью глядя на улыбающееся лицо,
круто поворачивается, как на смотру, и отходит.
Как и ожидал Толпенников, съезд отменяет приговор судьи и признает г-жу
фон Брезе по суду оправданной. Генерал важно пожимает руку защитника.
- Благодарю вас, господин Толпенников.
В руке Тслпенникова что-то остается. Подчиняясь странному, плохо
сознаваемому чувству необходимости принять то, что передали в его руку, он
некоторое время держит руку сжатой, потом с любопытством открывает ее и
видит на ладони два золотых, не то десяти-, не то пятнадцатирублевого
достоинства. Толпенникова неприятно передергивает, он срывается с места и
бежит по лестнице, крича:
- Эй, послушайте! Как вас!... Генерал!
Но фон Брезе нет в прихожей, не видно его и на улице. Толпенников еще
раз рассматривает золотые, - они по пятнадцати рублей, - и, словно не
чувствуя уважения к деньгам, которые достались ему таким неприятным путем,
кладет их не в портмоне, а небрежно опускает в жилетный карман. На секунду
задумавшись, он снова идет наверх, так как ему жаль расстаться с тем
местом, где он испытал такие приятные горделивые чувства. В зале он видит
одного из свидетелей защиты, приказчика фон Брезе. Это пестро одетый
человек, с острым лицом, острой рыжеватой бородкой и толстым
перстнем-печаткой на указательном пальце, покрытом, как и вся рука,
частыми крупными веснушками. Острые глаза его косят, и весь он дышит
фальшью, угодничеством и нестерпимой фамильярностью, но Толпенкиков
чувствует к нему расположение и подходит.
- Ну как? - спрашивает он, улыбаясь.
- Ловко обработали дельце, - одобряет приказчик и, подмаргивая в ту
сторону, куда ушел генерал, добавляет: - Удрал наш-то. Супругу поздравлять
полетел.
- Еще бы, конечно, тяжело. Две недели отсидеть пришлось бы.
- Еще как! Ну, да и то сказать, беда-то не велика.
Она уже раз отсиживала да раз штраф заплатила.
- Отсиживала? - не понимает Толпенников.
- Ну да, отсиживала Ее тогда Иван Петрович защищал, ну, да пришел
пьяный и такого нагородил!
Наш-то взбеленился, жаловаться на него хотел. Да что уж! - И приказчик
махнул веснушчатой рукой.
Толпенников мучительно краснеет, не решаясь понять того, что так ясно,
и вместе с тем понимая и ужасаясь.
- Отсиживала? - еще раз повторяет он пошлое, резкое слово. - Эта
почтенная дама!
- Почтенная! Из кухарок дама-то эта. На кухарке наш женился, Палашкой
звать. Вот и они об этом знают. Верно, Абрам Петрович?
Абрам Петрович одет прилично, но ботинки его запылены и там, где
выпирает мизинец, - порваны, и все его пятнистое, хотя также
приличное"лицо имеет такой вид, точно он каждую минуту собирается подойти
и благородно попросить на бедность. Он протягивает Толпенникову толстую,
потную руку и потом уже отвечает на вопрос приказчика голосом, хриплым от
водки и от простуды:
- Верно. Сына из-за этой швали, извините за выражение, на улицу выгнал.
- А ловко вы это насчет седой головы подпустили! - хвалит приказчик. -
А у нее голова запросто рыжая, чистый шиньон.
- Верно, - хвалит Абрам Петрович.
- А папироску наш-то вам давал? - спрашивает приказчик, и глаза его
сближаются в готовности к смеху.
Толпенников сердито кивает головой, и приказчик смеется. Смеется
хриплым басом и Абрам Петрович.
- Дурак-дурак, а поди какие фокусы выкидывает!
А сам и курить не умеет, только дым пущает. Ну и жох! - удивляется
приказчик
- Но как же вы, - говорит сурово Толпенннков, хмуря брови и подтягивая
сползающие брюки, - как же вы сами показывали, что он папиросы эти для
себя держит?
Приказчик и Абрам Петрович переглядываются и смеются. Затем приказчик
внезапно становится серьезным и протягивает руку:
- А за сим до свидания-с. Дозвольте и напредки быть знакомым. Ежели
когда мимо случится, так уж не обойдите. Для вас всегда сотенка найдется.
Пойдем, Абрам Петрович. Седая голова... Ах ты, боже мой! - еще раз
напоминает он Толпенникову его удачное выражение и уходит.
Толпенников все еще стоит на месте, опустив голову и заложив руки в
карманы. Когда перед его глазами появляется загадочная фигура Абрама
Петровича, Толпенникову кажется, что он хочет чего-то попросить, и
вопросительно смотрит на его грязное, осклабленное лицо.
- А я к вам, господин Толпенников, - говорит Абрам Петрович почти
шепотом и наклоняясь к помощнику, - если когда понадобится, так уж будьте
мило стивы, не откажите воспользоваться услугами, спросите только у Ивана
Сазонтыча приказчика; они знают, где меня найти.
- На что понадобится? - удивленно спрашивает Твлпенников.
На лице Абрама Петровича мелькает удивление, потом сомнение, и
сменяется понимающей примирительной улыбкой.
- Уж не оставьте, - повторяет он. - Они знают.
Прямо так и спрашивайте Абрама Петровича.
-- Вон! - вскрикивает Толпенников тонким фальцетом, и Абрам Петрович
отходит, низко кланяясь, но не протягивая на этот раз руки. На лестнице он
оборачивается и еще раз говорит:
- Так уж не оставьте.
Время еще раннее, и до разговора с приказчиком Толпенников намеревался
пойти в совет, чтобы натолковаться между своими и поделиться впечатлениями
первой защиты; но теперь ему совестно себя и совестно всего мира, и
кажется, что всякий, только взглянув на его лицо, догадается о
происшедшем. И по улице идти совестно, и хотелось бы спрятать портфель,
чтобы никто не догадался о его звании "защитника". Придя домой,
Толпенников боязливо отложил в сторону этот портфель, в котором он
чувствовал присутствие изученного им дела, осторожно повесил жилет, не
решаясь достать из его кармана золотые и еще раз взглянуть на них, и
отвернулся от стола, в котором лежали начатые письма к отцу и к Зине. И
все в этой маленькой комнатке казалось чуждым ему, странно угловатым и
грубым, и смотрело на него, как незнакомый, пошлый и враждебно настроенный
человек. Толпенников попробовал читать книгу, но не мог сосредоточиться на
ней и вздрагивал от неприятного чувства, как будто кто-то неприятный стоит
у него за плечами или сейчас войдет в дверь.
И только улегшись в постель, повернувшись к стене и натянув на голову
одеяло, он почувствовал себя спокойнее и перестал бояться мира, который
вошел ему в душу - такой грязный, отвратительный и жестокий.
Вечером, когда стемнело, Толпенников пошел к патрону, но тот не
вернулся еще из Петербурга. Ни к кому другому идти он не хотел. Близких
людей у него не было, и Толпенников до поздней ночи шатался по бульварам.
Дома, куда Толпенников вернулся очень поздно, было все так же неуютно
угловато и враждебно. Раньше ок любил посидеть за самоваром, помечтать и
попеть тонким приятным тенорком, разгуливая по номеру и с любовью
посматривая на полку с книгами и на фотографии на стенах, но теперь было
противно все это и ото всего хотелось уйти: и от самовара, и от книг, и от
фотографий.
- Ду-рак! - искренно и серьезно пожалел себя Толпенников, ложась в
постель и сжимаясь в маленький круглый комок, как продрогший ребенок. Но
сон не приходил, не приходил вместе с ним и покой. Отчетливо, как
галлюцинация, виделось пятнистое, приличное лицо Абрама Петровича и близко
наклонялось, осклабленное, фамильярное, и оно было не одно, а со всех
сторон назойливо лезли другие такие же лица и так же осклаблялись, и
подмигивали, и предлагали свои услуги.
И, как маленькому, хотелось отбиваться от этих призраков руками,
плакать и просить у кого-то защиты.
На следующий день Толпенников застал Алексея Семеновича дома Прием
клиентов еще не окончился, несмотря на поздний час, и из кабинета глухо
докссился незнакомый голос, что-то рассказывавший и о чем-то спрашивавший.
Е большой приемной чувствовалось недавнее присутствие людей, пахло
табачным дымом, альбгмы на круглом столе были разбросаны и некоторые
раскрыты, и кресла вокруг стола расставлены в беспорядке. Тол пении ков
успел рассмотреть несколько альбомов с видами Швейцарии и Парижа, и эти
дурно исполненные картинки, одинаковые во всех приемных, докторских и
адвокатских, наполнили его чувством терпеливой скуки и какого-то
безразличия к себе и к собственному делу, когда дверь из кабинета
раскрылась и выпустила запоздавшего клиента - невысокого, толстого мужчину
с широкой русой бородой и маленькими серыми глазами. Он еще раз повернулся
к захлопнувшейся уже двери, точно желая сказать что-то забытое, но
раздумал и быстро двинулся к передней, не глядя на Толпенникова и чуть не
сбив его.
- Что хорошенького скажете? - спросил патрон.
Он только что вышел из-за своего стела и, стоя возле, усталым и
медленным движением подносил ко рту стакак крепкого чаю. Но, по-видимому,
чай был совсем холодный, потому что Алексей Семенович поморщился и так же
медленно поставил стакан на место.
- Ничего хорошего. Алексей Семенович.
- Проиграли? - поднял брсви патрон.
- Нет, не проиграл, но ..
Словно не слыша помощника, Алексей Семенович обычным движением взял его
под руку и сказал:
- Пойдемте в столовую. Нужно фортку открыть.
- Нет, позвольте мне здесь сказать, - уперся Толпенников.
- Здесь? Ну, выкладывайте, согласился патрон и, оставив руку
Толпенникова, опустился на диван.
В своем коротком пиджачке, без значка, он казался помощнику проще и
добрее и вызывал к откровенности.
Не садясь, часто поддергивая сползающие брюки, Толпенников с волнением
передал случившееся, не умолчав ни об Абраме Петровиче, ни даже о "седой
голове" Пелагеи фон Брезе. Патрон слушал молча, не поднимая глаз и слегка
покачивая ногой с высоким старомодным каблуком, и только при рассказе о
седой голове улыбнулся и посмотрел на помощника добрыми, но немного
насмешливыми глазами.
- Ну? - спросил он, когда тот кончил рассказ, и добавил: - Вы все равно
бегаете по комнате. Позвоните, голубчик.
Когда явилась горничная, Алексей Семенович спросил ее, давно ли уехала
жена, и приказал открыть фортки в приемной.
- Ну? - еще раз спросил он помощника. - Дальше, - Думаю выйти из
сословия, - мрачно ответил Толпенников По правде, он не думал выходить из
сословия, но его обидело равнодушие патрона и хотелось чем-нибудь особенно
резким оттенить свое cocтояние.
- Пустое, - ответил Алексей Семенович с проблеском обычной усталости. -
Но какой гусь этот фон Брезе, а с виду положительный дурак.
- Но ведь это...
- Что это? Ведь судьи оправдали?
- Оправдали, но...
- И никаких "но". Оправдали - значит, имели данные оправдать. Вы-то при
чем? Ведь вы не искажали показаний? Не подкупали этого приказчика или кого
там? А относительно того, что вам там что-то говорили, так кому до этого
дело?
Патрон промолчал и продолжал устало и равнодушно:
- Не надо вот было денег в руки брать. Это нехорошо. И он нарочно в
руку сунул, чтобы подешевле отделаться. Вы мне сейчас деньги эти
возвратите, а денька через два я вам отдам, сколько стоит. У нас с ним
свои счеты. И не надо было о "седой голове"
говорить, ведь об этом в деле ничего нет.
Толпенников покраснел и мрачно ответил:
- Сам не знаю, как это меня дернуло. Но я был уверен, что голова седая.
- Ну, это не так важно, - улыбнулся патрон, - хотя другой раз будьте
осторожнее. У вас есть бумаги, есть свидетели, над этим и орудуйте. А от
себя - зачем же?
- Но ведь в действительности она виновна?
- В действительности! - нетерпеливо сказал Алексей Семенович. - Откуда
мы можем знать, что происходит в действительности? Может быть, там черт
знает что, в этой действительности. И нет никакой действительности, а есть
очевидность. А другой раз вы только с приказчиками не разговаривайте. Вы
свободны сегодня вечером?
- Да, свободен.
- Перепишите-ка мне одну копийку. А действительность оставьте, нет
никакой действительности.
Тол пеки и ков переписал копию и не одну только, а целых три. И когда,
согнув голову набок и поджав губы, он трудолюбиво ВЫРОДИЛ последнюю
строку, патрон заглянул через плечо в бумагу и слегка потрепал по плечу.
- Действительность! Ах, чудак, чудак!
На секунду выражение усталости исчезло с его лица, и глаза стали
мягкими, добрыми и немного печальными, как будто он снова увидел что-то
давно забытое, хорошее и молодое.
1900
ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ АНДРЕЕВ
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
Андреев Л.
Рассказы и повести. Вступ. статья В. Чувакова; Худ. В. Савадов. -М.:
"Недра", 1980 - 288 с.
В настоящий сборник вошли рассказы и повести Л.Андреева 1898 - 1908 гг.
Проникнутые гуманным чувством, они направлены на защиту "униженного и
оскорбленного" маленького человека от калечащих его душу жизненных
обстоятельств. В ряде рассказов ("Марсельеза", "Рассказ о семи повешенных",
"Иван Иванович") отразился дух революционной эпохи 1905 года.
Издательство "Художественная литература", 1979 г.
Издательство "Недра", 1980 г
Редактор издательства В. Н. Никитина Художественный редактор В. В.
Шутько Технический редактор Н. В. Жидкова Корректоры Э. Г.Агеева, К.И.
Савенкова
ИБ ь 4441
Подписано в печать 31.10 80. Формат 84x108 1/32. Бумага типографская Л2
Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 15,12. Уч-изд. л. 15
12. Дополнительный тираж 100000 экз. Заказ 336/8351-3 Цена 1 р. 50 к.
Изд-во "Недра", 103633, Москва, К-12, Третьяковский проезд, 1/19
Отпечатано с матриц в Ленинградской типографии ь 6 ордена Трудового
Красного Знамени Ленинградского объединения "Техническая книга" им Евгении
Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли. 193144 г. Ленинград, ул.
Моисеенко, 10.
OCR Pirat