Код произведения: 14661
Автор: Вагнер Н.П.
Наименование: Великое
Н. П. Вагнер
Великое
Жил-был маленький мальчик, принц Гайдар, сын великого царя Аргелана, и
этот маленький принц непременно хотел быть большим.
Он жил в большом дворце, в высоких комнатах, но ему казались они низкими.
"Почему, - думал он, - комнаты строят только до потолка? Их нужно было бы
строить выше потолка. Прямо до неба".
Когда за обедом или ужином подавали большую рыбу, то он думал: "Почему же
она большая?! Если бы она не уместилась в эту залу, то она действительно была
бы большая... Вот кит! Его скорей можно назвать большой рыбой, хотя кит вовсе
не рыба... Он плавает в большом море-океане!"
Когда его возили по морю и говорили ему: "Видишь, какое оно большое, его
берегов не видно", - то он думал: "Да. Оно кажется вам большим потому, что его
берегов не видно. А если бы они были видны, то и море было бы для вас
небольшое".
Когда он бывал на высоких горах, то смотрел на небо и все думал: "Ах!
можно бы было их сделать еще выше... выше... выше - до самого неба".
Наконец, хотя не скоро, его желание исполнилось: он сделался большим; он
вырос выше всех людей, которых он знал, но и этого ему было мало.
- Что же, - говорили ему, - ты хочешь быть великаном и показывать себя за
деньги?
- Да, - говорил он, - я хотел бы быть великаном, но не таким, как вы
думаете. Я вижу звезды, и мне хочется дорасти до них, чтобы они были перед
моими глазами... и не только эти звезды, но и все другие солнца, чтобы они
светили мне в глаза и от этого света я сделался бы таким большим, что меня
нельзя было бы смерить никакой мерой. Понимаете ли вы? Я боюсь всяких мер,
весов и стадий, и вот почему я желал бы вырасти настолько, чтобы они не могли
меня нигде достать и... смерить.
Когда исполнилось ему совершеннолетие, то отец его, царь Аргелан, сказал
ему:
- Ну, Гайдар, теперь ты большой, и надо тебе выбрать невесту. Возьми свиту
и ступай в царство Коромандельское, к царю Баджрахану. У него дочь, царевна
Гудана, - красавица. И пошел Гайдар со свитой в царство Коромандельское.
Увидал Гайдар Гудану и изумился. Такой красавицы он еще никогда не
видывал.
И стал Гайдар разбирать и судить: где и в чем у Гуданы красота сидит?
Думал, думал, ничего не решил. Пришел он к Гудане, встал перед ней на колени и
говорит ей:
- Царевна прекрасная!.. Я без ума от твоего дивного образа, и думаю я: чем
этот образ мне нравится? Глаза твои небольшие, но если бы они были больше,
если бы они были громадные, то они были бы уродливы и безобразны. И лоб, и
нос, и рот твой - все небольшое, но все мне нравится; и больше всего мне
нравится взгляд твой открытый, глубокий и ласковый. Царевна Гудана! Красавица
из всех красавиц! Если бы ты согласилась выйти за меня замуж, то я был бы без
меры счастлив.
- Царевич Гайдар! - отвечает ему Гудана, - без меры может быть только
великое. И тебе лишь кажется, что ты можешь быть счастлив без меры. Если же ты
действительно хочешь быть счастливым, то узнай, что такое есть "великое", и
тогда приходи ко мне и будешь женихом моим. Иди, ходи по свету белому! Ищи
великого, ибо к нему постоянно стремилось и стремится сердце твое.
И пошел царевич Гайдар, пошел один, без свиты своей, пошел искать по всему
свету "великого".
"Великое, - думал он, - скрыто в истине. Кто познал ее, тот познал
великое, и сердце его не мучится, не трепещет, не боится ничего, а радуется".
И пошел он к мудрецам земным. Их же много по белу свету рассеяно, и все
они ищут истину. Исходил он много всяких мер земных, исходил много всяких
земель. И видел, и говорил со всякими мудрецами, но не могли мудрецы указать
ему великое. Говорили они о мириадах миров небесных, о беспредельности всего
мироздания, всей вселенной, но в этой беспредельности он видел только предел
земной мудрости и не нашел он в ней "великого"...
Один раз идет он по дороге, которая ведет в небольшую деревушку, и видит:
стоит на этой дороге седой дервиш, старый-престарый; и смотрит он на толпу
детей, которые весело играют на лужайке. Подошел Гайдар к дервишу и стал
смотреть на ту же толпу и при этом подумал: "На что же он смотрит? На малых
ребят?!" И спросил Гайдар дервиша: на что он смотрит так пристально?
- На великое, - отвечал дервиш. - Великое скрыто в малом. В малом лежит
великое сердце, которое может любить и любовью все победить.
Усмехнулся Гайдар и отошел от дервиша.
"Это сумасшедший, - подумал он. - Я слышал от земных мудрецов, что дети
любят только себя самих, а как они любят, это нельзя смерить никакой меркой".
И пошел он дальше, в ту самую деревушку, куда вела дорога.
В деревушке, на краю ее, была небольшая хижинка, и около этой хижинки
сидела женщина, а около нее была целая дюжина ребят. Старшей девочке было лет
12 - 13. Младшего, годовалого младенца держала женщина на руках.
Мальчик был болен, умирал и, бледный, задыхающийся, лежал на ее руках.
Женщина тихо плакала...
Гайдар подошел к ней и спросил:
- Что, он болен?
- Болен, - сказала женщина, - умирает. - И она вытерла глаза свои платком,
которым была обвязана голова ее.
- Это сын твой? - спросил Гайдар.
- Сын.
- А это, кругом тебя, твои дети?
- Мои.
И все дети молча, серьезно, потупившись, толпились около нее.
- Чего же ты плачешь? - спросил Гайдар. - Смотри сколько у тебя детей... И
тебе жаль одного...
- Если бы их и было не столько, а в десять раз столько, - сказала строго
женщина, - если бы их было так много, как песку морского... все равно мне было
бы жаль потерять хоть одного из них, ибо я любила бы всех их.
И при этих словах дети прижались к матери, а она еще сильнее заплакала.
И отошел от нее Гайдар, а отходя подумал: "Нельзя смерить эту любовь
никакими мерами. Не в ней ли лежит "великое"?
И задумался Гайдар и не заметил, как подошел к большой высокой горе, а у
подошвы ее росли большие деревья, и под одним деревом лежал человек, а другой
сидел, наклонясь над ним.
Гайдар устал и невольно, не замечая, опустился на землю и сел подле
человека.
- Что, он болен? - спросил Гайдар человека.
Но человек ничего не ответил ему. Он растирал грудь у того человека,
который лежал и тихо, жалобно стонал.
- Это брат твой? - снова спросил Гайдар.
Человек обернулся к нему. Строго, пристально посмотрел на него и тихо
вразумительно проговорил:
- Все мы братья... У всех у нас один отец... - И он снова начал растирать
грудь больному человеку. Больной стонал тише и тише. Он засыпал. Растиравший
тихо отнял руку от его груди, медленно повернулся к Гайдару и, приставив палец
к губам, тихо, чуть слышно прошептал:
- Он уснул! И да будет мир над тобой, брат мой!
Он сидел несколько минут молча, опустив голову. Гайдар смотрел на его
худое, потемневшее лицо, с большими задумчивыми глазами, на его изношенную,
изорванную одежду, на его бедную, заплатанную чалму и думал: "Он, наверное,
беден и несчастен". И он тихо вынул из пояса кошелек и так же тихо положил его
на руки своего собеседника. Но он отстранил его руку и сказал:
- Я не нуждаюсь!.. Отдай твое золото тому, кто не вкусил от даров нищеты и
бедности... и кто думает купить на него продажные земные блага...
- Ты, верно, из одной деревни с этим больным? - спросил Гайдар.
- Нет, он из Иудеи, а я - самарянин. Меня зовут Рабель бен-Ад, а его -
Самуилом из Хазрана.
Потом, помолчав немного, он пристально посмотрел на Гайдара своими черными
глубокими глазами, и Гайдару показалось, что в этих глазах блестит тот же
огонь, который он видел в глазах детей, игравших на лугу. И тот же самый блеск
он видел в глазах женщины-матери, державшей на руках умирающего ребенка - ее
сына. Рабель нагнулся к Гайдару и начал говорить ему тихо, поминутно
оглядываясь на спящего Самуила.
- Лет пятнадцать тому назад, когда была, как и теперь, вражда между
самарянами и иудеями, он пришел как вождь, с целым легионом наемных людей; он
сжег нашу деревню, а отца и мать мою увел в плен.
- Что же ты ему сделал за это?! - вскричал в ужасе и негодовании Гайдар.
- Постой, - сказал тихо Рабель, - выслушай и потом суди, если имеешь право
судить. Мне тогда было 17 лет... Я был молод. Кровь кипела во мне... Мне
хотелось отмстить... Но у меня была сестра Агария, которую я любил больше отца
и матери и больше всего на свете. Она была добра и красива. Ей было 12 лет.
Когда Самуил напал на нашу деревню, я убежал с ней в горы Гаразимские и там
скрывался в пещерах. Когда же через три дня я вернулся в нашу деревню, то не
нашел ее. От нее остались одни развалины. Все было разорено и сожжено иудеями.
Я взял сестру и снова увел ее в горы. Мы были прежде богаты, и у нас ничего не
осталось. Мы питались подаянием от добрых людей. Ходили из селения в селение и
собирали милостыню. Отца и мать мою увели и продали моавитам, и они умерли в
плену. Так прошло года два или три. Один раз ночью на пещеру, в которой мы
скрывались вместе с двумя другими семьями самарян, напали разбойники. Они
вырезали почти всех, за исключением меня и Агарии, которую увели в плен и
продали, как я потом узнал, Самуилу в невольницы. Тогда я дал клятву Богу
всемогущему отмстить, отмстить за отца и за мать, за бедную сестру мою. Я стал
издали скрытно следить за Самуилом. Много раз я видел, как он выходил из
своего дома, но он выходил всегда окруженный свитой и своими друзьями,
приятелями, и мысль, что мне могут помешать, что меня схватят и казнят, эта
мысль останавливала меня.
Прошло немного времени. Один раз ночью, когда вся кровь волновалась во мне
жаждой мщения и я не знал, где найти место вражде моей, я вышел за город. Ночь
была душная, но ясная. Полная луна ярко освещала все предметы. Я, не помня и
не замечая как, спустился в один из оврагов. На дне его лежал труп женщины, и
при свете луны я узнал, что это был труп моей дорогой сестры, моей Агарии.
Большая рана была в груди ее, прямо против сердца. Рана смертельная... Я
лишился чувств и когда пришел в себя, то снова повторил страшную клятву об
отмщении врагу моему. Я прочитал ее над трупом моей дорогой Агарии. Я омочил
руку в крови ее и поднял ее к небу в знак того, что кровью моей дорогой сестры
я клянусь исполнить клятву мою.
Рабель замолчал и на одну минуту закрыл лицо руками, как бы подавленный
невыносимо жестокими воспоминаниями. Потом резко отнял руки и снова быстро
заговорил:
- Ее убил Самуил. Это была последняя капля горечи, влитая в мою
истерзанную душу. Я тогда жил одной мыслью отмстить... Мне казалось, что убить
его будет мало, мало за все выстраданное моим бедным сердцем. С восходом
солнца я просыпался с этой мыслью, она не расставалась со мной целый день. Я
придумывал тысячи планов, как бы отплатить ему самым жестоким образом. У него
не было ни отца, ни матери. Он был круглый сирота. Он был страшно богат и не
любил никого... Я тогда не знал, что истинное сокровище скрыто в любви и что,
не имея ее, он был беднее всякого нищего и беднее, о! гораздо беднее меня...
Так прошло еще несколько лет. Один раз я потерял его из виду. Он уехал, но
куда, я не знал и тогда... (при этом Рабель схватил руку Гайдара и крепко сжал
ее) и тогда я узнал такие мучения, каких я не испытал во всю мою жизнь. Я
желал смерти, я искал смерти. Несколько раз я порывался убить себя... Но меня
останавливала страшная, данная мною клятва. Я думал, что для
клятвопреступников нет прощения... Что же, думал я, ожидает меня за гробом?
Гнев Господа и новые, более сильные мучения. А между тем мне постоянно
мерещились тени отца моего, и матери моей, и моей милой и дорогой Агарии. Я
видел их бледными, грустными и кивающими мне головами. Я видел их страшные
кровавые раны, видел и днем и ночью, и мучился, и страдал невыносимо...
Тут голос его снова прервался... Он говорил с трудом, задыхался и,
наконец, совсем остановился, помолчал несколько минут и затем снова начал
тихим шепотом:
- Нет тяжелее страдания для человека, как стремиться отомстить и изнывать
в бессилии... - Он помолчал и снова продолжал рассказ: - Все это прошло, давно
прошло... все забылось... и за это я буду вечно благодарить Бога, если Он даст
мне жизнь вечную. И еще больше, еще сильнее буду благодарить Его за то, что Он
всю мою злобу, всю жажду мщения истребил и превратил в доброе великое чувство.
Прошло много лет. И он, Самуил, снова возвратился... Я купил хороший нож. Я
сам отточил его и не расставался с ним ни днем, ни ночью. Я почти не спал, и
есть мне не хотелось. Днем и ночью я бродил около его дома. Но он был заперт,
и Самуил никуда не выходил. На четвертый или на пятый день, не помню, я вышел
на улицу поздно вечером, смотрю, впереди меня идет он. Я сразу узнал его по
его широкому плащу, его абу - белому с красными полосами. Такие плащи
продаются только в Дамаске. Он тихо шел и хромал, опираясь на высокий посох. Я
ускорил шаг и опередил его. Луна светила прямо на его лицо, и я узнал его.
Кровь бросилась мне в голову. Еще одно мгновенье, и я кинулся бы на него, но я
переждал это мгновенье. Одно соображение быстро мелькнуло в моей голове. Он
идет за город, в пустынное место. Он будет, может быть, около того оврага, в
который он уложил труп моей бедной Агарии. Я пропустил его и тихо пошел за
ним. Кровь моя клокотала. Адская злоба и радость кипели в моем сердце. Он шел
тихо, почти поминутно останавливаясь и издавая тихие, жалобные стоны. Он,
очевидно, был болен, страдал. Наконец мы вышли за город. Он прямо подошел к
тому оврагу, в котором я нашел труп Агарии. Он опустился на краю его и со
стоном припал лицом к земле. Он был теперь в моей власти. Я вынул мой нож. Я
мог убить его безнаказанно и столкнуть в овраг. Где-то в глубине моей души
раздалось: ты убьешь беззащитного. Но разве отец, мать моя и моя бедная,
дорогая Агария не были также беззащитными? Я, как безумец, в ярости взмахнул
ножом над его спиной... Но в то же самое мгновенье кто-то остановил мою руку.
Я обернулся. Позади меня никого не было. а в ушах моих громко и ясно раздались
слова: "Мне отмщение и Аз воздам".
В глазах у меня потемнело. Точно какой-то белый туман заволок их. И когда
этот туман рассеялся, то я увидел, что стою далеко от оврага и весь дрожу. И
вдруг я вижу, что Самуил, тихо стеная, поднялся и, шатаясь, подошел или скорее
подбежал ко мне. Он раскрыл передо мной грудь свою, и на этой груди была
громадная кровавая язва.
- Кто бы ты ни был, - вскричал он, - сжалься надо мной - убей меня! - И он
повалился мне в ноги. - Убей меня, потому что жизнь моя - одно непрестанное
мученье. Я сам бы убил себя, но мне страшны мученья за гробом, вечные мученья
самоубийцы. Я совершил ужасный грех. Я сжег и разорил целое селение самаритян,
Я продал в плен отца и мать одного из них по имени Рабель бен-Ад; я увел у
него его сестру Агарию, обесчестил и ее. Я совершил много злодеяний. Если бы я
знал, где живет Рабель, я пришел бы к нему, и он, наверно, убил бы меня.
В эту минуту мне ужасно хотелось сказать ему: Рабель перед тобою, но я
удержался. "Нет! - сказал я сам себе, - я откроюсь ему тогда, когда жизнь ему
будет дорога, а не будет мучением". И с этой минуты мы стали неразлучны.
Теперь прошло уже три года. Три года я, Рабель, постоянный свидетель
невыносимых страданий, соединенных с ужасными мучениями совести. Один раз
Самуил не спал целых три ночи сряду. Постоянная мучительная боль во всех
костях не давала ему покоя ни минуты, и я тогда подумал: "Можно ли страдать
еще больше, и недостаточно ли я отмщен? Отец, мать и сестра моя перестали
страдать, а он, этот несчастный злодей, мучится и днем и ночью, мучится не
переставая". И вспомнил я, что сказал Тот, кто остановил мою отмщающую руку:
"Мне отмщение и Аз воздам".
И понял я, что никакие нож, и меч, и огонь не накажут и не отмстят так,
как отмстил за меня Тот, кто управляет звездами и движет морями. В эти три
года ненависть моя мало-помалу исчезла. Сначала, когда я слушал стоны Самуила,
каждый стон и каждое его слово волновали мое сердце и оно просило его крови.
Но когда он лежал беспомощно на моей груди, измученный и разбитый болью, когда
он засыпал на этой груди, обессиленный страданьем, то чувство ненависти во мне
смягчалось, стихало - и я чувствовал только одно сострадание. Я жаждал так же,
как и он, прекращения этих страданий... Но иногда мне приходила в голову
злобная мысль: открыться ему, сказать ему: "Я Рабель бен-Ад; я тот, у которого
ты убил отца, мать и сестру. Ты уничтожил мой дом, разорил его, ты лишил меня
всего, всего, что дорого человеку, и вот видишь, я ухаживаю за тобой, как за
моим добрым другом. Я отмстил. Я заплатил тебе добром за зло..." Но такое
признание могло увеличить его страдания, к мучениям совести прибавилось бы еще
одно ужаснейшее мученье, а между тем и тех, от которых он страдал, было
довольно, слишком довольно. Зачем же я буду еще его мучить?.. Вот уже более
двух лет он не может жить без меня. Ему становится легче, когда я кладу руку
на грудь его и растираю ее. Я давно уж бросил в реку тот нож, которым я хотел
убить его. Я давно уже не могу покинуть его... и... мне страшно и стыдно
признаться даже самому себе... - и он закрыл лицо руками и прошептал тихо, так
тихо, что Гайдар едва расслышал его слова: - Я... я... люблю его...
И из-под пальцев, прижатых к глазам, покатились слезы.
Гайдар смотрел на его тяжело подымавшуюся грудь, и ему ясно казалось, что
в этой груди бьется "великое", человечное сердце.
Он тихо, задумчиво встал с земли и пошел прямо, прямо к той высокой горе,
которая поднималась перед ним. Подъем был крутой, но ему казалось, что там, на
этой высокой горе, он найдет "великое".
"Люди, - думал он, - всходили на эту гору, чтобы молиться, и, может быть,
в этой молитве они находили великое!"
И он шел, поднимался, не замечая усталости. Его сердце как будто само
поднималось, и ему становилось легко, свободно.
Он вспомнил Гудану, но это воспоминание как-то промелькнуло бесследно в
его сердце, как далекая зарница среди жаркого лета. Он вспомнил детей, которых
он видал там, на лугу, и это воспоминание осветило его, и сердце его забилось
и как бы расширилось. Он вспомнил о матери, плачущей над ребенком, и его
сердце наполнилось состраданием ко всем ее детям, и ко всем детям земли, и ко
всем земным страданиям. Наконец, он вспомнил о Рабеле и Самуиле, и его сердце
затрепетало свободно и радостно. Оно расширилось. Оно захватило все земное,
все сотворенное "Великим" и Его - "Великого".
Но сердце человека не может обхватить и заключить в себе этого "Великого".
Сердце Гайдара разорвалось.
Он упал.
Он был на вершине горы. Горный воздух был кругом него. Был простор, была
свобода, и ясное, заходящее солнце освещало своими прощальными лучами лицо
его, на котором была тихая, бесстрастная улыбка.