Код произведения: 14422
Автор: Овчинников Олег
Наименование: Боль.
Овчинников Олег.
Боль.
- Ну, что с тобой?
- Болит.
- Здесь? - он как всегда безошибочно указал точное место.
- Да.
- Разве это "болит"? - голос его звучал недовольно, хотя я чувствовала,
что он очень рад нашей встрече. Поэтому просто промолчала.
- Ладно, паникерша... Давай руку.
Я с готовностью протянула ему ладонь.
...Я познакомилась с ним, еще когда сидела на горшке. В буквальном смысле,
пока воспитательница Татьяна Николаевна бегала к заведующей вызывать
"Скорую". Горшок придвинули вплотную к стене, чтобы я не упала, даже если
станет совсем плохо. Остальным детям в группе наказали следить за мной и
помогать, если что, только им это было малоинтересно. Только один мальчик
подошел ко мне, самый высокий в группе - я еще не знала его имени, потому
что перевелась всего два дня назад. На лице у него были непропорционально
большие очки, а поскольку я в то время еще не знала слова
"непропорционально", они казались мне просто огромными.
Он подошел, сел передо мной на пол и спросил очень серьезно:
- Тебе плохо?
Я не могла отвечать и двигать головой, просто изо всех сил зажмурила глаза.
- Ладно. - сказал он. - Давай руку.
Совсем как сейчас, только тогда он постоянно путал буквы "Л" и "Р".
- Радно. Давай луку.
Он просидел, держа мою руку и глядя на меня своими огромными из-за очков
глазами, до приезда "Скорой помощи", хотя Татьяна Николаевна несколько раз
пыталась отогнать его, не без основания полагая, что "это может быть
заразно". И скорая увезла уже не меня - я полностью реабилитировала себя,
исполнив перед докторами новогодний танец снежинки, - а этого мальчика, с
диагнозом "острое пищевое отравление". Но уже на другой день мальчик в
очках снова был в группе.
- А как же отравление? - спросила я его.
- Спроси у паука, - ответил он.
- Какого паука?! - В детстве я умела как никогда широко открывать глаза.
- Того, что в больнице.
Я представила себе, как паук сидит на горшке, и мне стало смешно. Так я
познакомилась с Валерой, хотя он предпочитал называть себя "Варелой".
Меня, кстати, он звал "Эрвилой". У него была масса достоинств: и рост,
благодаря которому играть с ним в прятки было одно удовольствие, и очки,
каких не было больше ни у кого в группе, и то, как он переставлял буквы в
словах. Моего трехлетнего жизненного опыта было недостаточно, чтобы
понять, что отношения, начавшиеся на горшке, в некотором роде изначально
обречены. В них, как сказал однажды мой братишка, откладывая в сторону
журнал с комиксами, "слишком много прозы".
- Все? - спросил Валера, отпуская мою руку.
- Да, спасибо. Все совершенно прошло.
- Ты разбаловалась: второй раз беспокоишь меня из-за пустяков. Так ты
совсем разучишься терпеть боль. А иногда организму полезно самостоятельно
справляться со своими проблемами.
- Да? А я из-за этого даже заснуть сегодня не смогла. Знаешь, как
испугалась?
- Знаю. Я же говорю, паникерша.
Я внимательно прислушалась к ощущениям тела. Нет, не осталось ничего, что
вызывало бы дискомфорт, ни боли, ни тревоги, ни беспокойства - только
тепло, только уют и приятная расслабленность.
Мысль совершила непоследовательный скачок с того, что внутри на того, что
снаружи. Почему у него такое некрасивое лицо? Даже не некрасивое, а...
простое. Слишком простое, если так можно сказать. И эта уродливая оправа...
- Почему ты не избавишься от очков?
- Потому что контактных линз с такими диоптриями не существует.
- Я не об этом. Почему ты не избавишься от них насовсем? Как от всего
остального.
- Не знаю... Привык, наверное. Они у меня почти с рождения. Кроме того,
неизвестно, как это отразится на моем внутреннем зрении.
- Валер... - просительно начала я. - А расскажи, как ты это делаешь?
- Что?
- Ну, избавляешься от боли.
- Лучше сказать: отдаешь. Тебе правда интересно?
Я отчаянно зажмурила глаза.
- Тогда смотри. - Валера сел прямо, как всегда сидел в классе за последней
партой. Лицо его приняло выражение полного сосредоточения. - После того,
как я взял на себя чужую боль - иногда ее очагов несколько, иногда всего
один, как сейчас - я собираю ее в одной точке. Боль перемещается как кровь
по сосудам, только медленнее, вот так... - Он показал указательным пальцем
в то место на своем теле, к которому я всю ночь по настоянию мамы
прикладывала теплую грелку, и медленно повел пальцем вверх. - Вот так,
пока вся боль не соберется в определенной точке, вот здесь. - Палец
остановился на лбу, посередине, чуть выше линии бровей.
- У меня там болело, когда было воспаление среднего уха, - вспомнила я.
- Помню. Не отвлекай! - недовольно отмахнулся Валера. - Только у меня в
этом месте не среднее ухо, а скорее средний глаз. Он открывается сам,
когда завершается концентрация, накопление боли, и мне достаточно
посмотреть им на кого-нибудь, чтобы отдать накопленное ему. Вот так.
Я испугалась, что Валера сейчас обернется ко мне, посмотрит на меня зло
прищуренным третьим глазом и все вернется опять. Но он встал с дивана и
подошел к окну, где последние полчаса тщетно билась о стекло большая и
злая, как всегда бывает в августе, черная муха. Под пристальным взглядом
Валеры муха перестала жужжать как подбитый бомбардировщик, спикировала на
подоконник и поползла куда-то.
- Вот и ты такая же, - обернувшись от окна, сказал Валера. - Приземленная.
- Слушай, - сказала я. - А ты никогда не пробовал делиться болью с
человеком?
К моему удивлению, Валерий смутился.
- Пробовал, - признался он. - Один раз, в пятом классе. У меня тогда был
чудовищный насморк, а Пашка Степанцов ходил гордый как первый индюк в
космосе, оттого что его голос собирались записывать для радио...
- Помню!
Я рассмеялась - это действительно было смешно. То "пвеквасное далеко" мне,
боюсь, не забыть никогда.
- Зато потом я провожал его к стоматологу. Ворвался в кабинет, сел в
соседнее кресло и взял за руку. А потом все думал, куда бы, кому бы отдать
такое счастье. Но у них там все было стерильно, никаких насекомых, поэтому
теперь у меня во рту одна чужая пломба.
- И больше ты никогда не экспериментировал на людях?
- Больше никогда.
- А у того, что ты делаешь, есть какое-нибудь название.
- Наверное. Может быть, сочувствие?
- Валер... - сказала я, немного стыдясь собственных интонаций. - Мама
последнее время замучила своими жалобами... Может быть, ты зайдешь к нам
сегодня вечером?
- А он хороший мальчик, - заметила мама уже после Валериного ухода. -
Почему ты не познакомила нас раньше?
- Не представлялось возможности, - ответила я.
На самом деле я знакомила их раз семь, просто у моей мамы удивительно
избирательная память.
- Такой серьезный, - продолжила она начатую мысль. - Даже с женщинами
старше себя здоровается за руку. И совсем не страшный. Я имею в виду,
внешне. Только эти очки...
- У него с детства плохое зрение, мама.
- Очень жаль... - рассеянно произнесла она, думая уже о другом. -
Почему-то я сегодня чувствую себя необыкновенно легко. Никакой тяжести,
представляешь? - Она приблизила губы к моему уху, горячо и щекотно
зашептала: - Знаешь, мне даже хочется снова немного потанцевать!
Она как прежде легко вспорхнула с кушетки и прошлась маленьким вихрем по
кухне, выполнила несколько фуэте, широко вздымая полы теплого домашнего
халата, прежде чем уперлась в мойку.
Неожиданно возмутилась:
- Надо же, вконец обнаглели! Средь бела дня!
По кафельной стене от мойки медленно ковылял большой коричневый таракан.
Мама быстро стянула с ноги шлепанец, привычно занесла для праведного
шлепка и вдруг остановилась, раздумывая. Неуверенно позвала:
- Эль, убей ты. У меня, представляешь, рука не опускается. Он так
хромает... совсем как я.
Поправила упавшие на лицо волосы, натянула шлепанец, сказала:
- Этот Валера... Передай ему, чтобы заходил к нам еще. Сейчас нечасто
встретишь такого серьезного мальчика.
- Хорошо, мама, обязательно передам, - пообещала я.
Валера пришел к нам еще раз. Как участковый врач, закрывающий больничный.
Мы как раз сидели за столом, я разливала по чашкам кипяток с заваркой, а
мама ножом разрезала свой фирменный "Наполеон" на шестнадцать частей,
когда по телевизору прошла первая информация о взрыве. Еще без особых
подробностей, почти без видеоряда, только холодное, суровое и
торжественное, как у Родины-матери с плаката, лицо дикторши теленовостей,
ее широко распахнутые глаза и слишком быстрая речь, из которой трудно
что-либо понять. Ухо улавливало обрывки фраз про количество жертв на
восемнадцать ноль ноль московского времени... из них тяжело раненых...
уточняется... Показывали только голого по пояс мужчину, охотно дающего
интервью, и бьющуюся в истерике женщину, которая все порывалась бежать
туда, в дым и ужас, откуда выползали - или их выносили - обгоревшие
обезумевшие люди, где осталась ее семилетняя дочь, но ее не пускали.
Валера встал из-за стола, прямой и бледный, задел головой люстру и,
сказав: "Я сейчас", скрылся в прихожей.
- Куда вы, Валерий? - крикнула мама, не отрываясь от телевизора. - Сейчас
по второму каналу должен быть экстренный выпуск. И торт ждет...
- Я сейчас, - повторил Валера, буднично, словно собрался выйти в киоск
рядом с домом, купить пачку какого-нибудь особенного печенья к чаю. Он не
захлопнул дверь и не стал дожидаться лифта, так что я еще долго слышала
громыхание его шагов, удаляющихся вниз по лестнице.
А через час вышел расширенный блок новостей. Та же дикторша, но с немного
оттаявшим лицом, сообщила, что по уточненным данным... значительно меньше
первоначальной оценки... наверное вызвано паникой первых минут... всего...
по словам... их состояние в данный момент не внушает опасения... И на
экране снова размахивал руками мужчина, потерявший свою рубашку, и рыдала,
не стесняясь телекамер, женщина, только теперь - от счастья, прижимая к
груди улыбающуюся светловолосую девочку в сильно обгорелом на спине
комбинезоне.
Я нашла его только поздно вечером, в скверике, вдали от эпицентра событий.
Он сидел на скамейке, откинувшись на спинку и вытянув вперед свои
бесконечные ноги. Совсем один - почему-то это сразу бросилось в глаза и
вызвало внутреннее раздражение - никого не было рядом с ним и никому не
было дела до него. Даже пьяному бомжу, который прикорнул на траве, не в
силах преодолеть десятка метров, отделяющих его от скамейки.
Лицо Валеры бледнело в сумерках как невзошедшая луна. Воротник и рукава
рубашки были в чем-то испачканы. Капли на щеках - сначала мне показалось,
что это слезы, но такие же капли блестели у него на лбу. Не сразу я
обратила внимание на основную несообразность в облике Валеры - кажется,
впервые в жизни я видела его без очков.
- Тебе плохо? - спросила я и снова ощутила, как земля уходит из-под ног -
как в тот момент, когда на телеэкране копна роскошных, нереальных
белоснежных волос струилась по черной, местами еще дымящейся ткани. Это
была его реплика.
Я быстро опустилась рядом на скамейку.
Валера открыл глаза, незнакомые без очков. Ответил медленно, как будто
подбирал слова:
- Да. Кажется, я взял на себя больше, чем смог унести. И отдать... не
нашел, кому отдать.
- Неужели совсем никому?
- Нет. Сначала было не до того, потом... Там только бабочка одна
пролетела. Такая красивая... Было жалко...
- И все? Кроме бабочки - больше ничего подходящего?
- Я очки где-то потерял, - сознался он. - И потом подумал... не знаю, с
чего... насекомые ведь тоже не виноваты. Почему они должны платить... за
наши глупости?
Смотреть на него в таком состоянии было невыносимо, поэтому я стала
смотреть по сторонам. Не просто смотреть: мой взгляд хаотично метался,
выискивая подходящий объект для перенесения боли, которого было бы не
жалко, но которого, как назло, нигде не было видно - "Если бы знать...
Если бы ты хотя бы предупредил..." - шептала я, в то время как в голове
отчетливо вырисовывался образ сидящего в спичечном коробке таракана... или
мухи - пока не уперся в лежащего на траве бомжа.
- А если... - начала я, не представляя, как продолжу.
- Что? - Валера с трудом оторвался от спинки скамейки и посмотрел в ту же
сторону. - О господи! - В изнеможении закрыл глаза. - Разве можно так
пить? - Снова открыл. Мне показалось, что лицо его побледнело еще сильнее.
- Помоги мне. Я не смогу самостоятельно дойти до него.
- Зачем? Разве ты не можешь посмотреть на него на расстоянии?
- Посмотреть мало. Мне нужно прикоснуться... Если не сделать этого сейчас,
через семь-восемь часов он умрет от сердечной недостаточности... Дай руку!
Я протянула ему руку ладонью вверх.
- Посмотри на меня! - попросила я, глядя не в глаза, а выше, в точку
посередине лба, как раз над линией бровей. - Поделись со мной! Отдай мне
свою боль, хотя бы на время... Хотя бы часть!
- Глупая... - Я не думала, что он сможет улыбнуться, однако, он смог. - И
красивая... Ты совсем как та бабочка... Только без крыльев.
Привычные мощные линзы не увеличивали сейчас его глаза, поэтому я, как ни
старалась, не смогла понять их выражения.
Спящий бомж даже не заметил, когда Валера опустился перед ним на колени и
взял за руку. Зато Валерино лицо исказилось, стало страшным, почти
неузнаваемым.
"Господи, куда ему столько! - подумала я. - Миленький, как бы я хотела..."
Бомж умиротворенно вздохнул. Валеру заметно качнуло. Я едва успела
подставить плечо, чтобы он смог опереться. Обняла за мокрую шею, нашла
ладонь, вялую и холодную, сжала в своей. Прошептала: "Пожалуйста!.." и
подняла лицо к небу.
С неба навстречу моему взгляду слезинкой скатилась маленькая яркая
звездочка.
Как только ее свет растаял, немного не дотянув до земли, мои пальцы,
сомкнувшиеся на Валериной ладони, как будто пронзило током. Я вздрогнула и
тихо ойкнула от неожиданности, но не отдернула руку.
Когда чужая, непривычная и оттого особенно неприятная боль
распространилась от пальцев вверх по руке - до плеча и дальше, заполнила
собой все тело, я только отчаянно стиснула зубы и невнятно обозвала себя
паникершей. "Паникерша, паникерша, пани..." - обидное слово упрямо
барахталось в сознании, не давая мне с ним расстаться.
- Все не бери, - раздался над ухом Валерин шепот. - Только половину. Иначе
не выдержишь... - Он отнял ладонь. - Теперь концентрируй. Вот здесь... -
Коснулся моего лба, и вся скопившаяся во мне боль, словно притянутая
магнитом, устремилась именно в эту точку.
Стало немножко легче. По крайней мере пропало ощущение, будто с меня
заживо содрали кожу.
- Теперь посмотри на меня! - скомандовал Валера грубо, почти зло.
Встряхнул за плечи.
- Я не умею... - захныкала я. - Не сейчас, я слишком устала...
- Просто закрой глаза и посмотри!
Я так и не поняла, что произошло. Кажется, мы посмотрели друг на друга
одновременно.
Боль встретила боль и уравновесила ее. Минус на минус, как сказал мой
братишка, получив пару по математике, дает равно.
Боль ушла, вся и сразу. Осталось только ощущение внутренней пустоты и
усталость.
- Я смогла... - Я удивленно распахнула глаза. - Я научилась... Ты видел?
- Видел, - серьезно ответил Валера. - И сейчас вижу... - Его глаза
по-прежнему были близко-близко, они внимательно изучали меня, как будто
видели впервые. - Ты будешь смеяться, - сказал он и засмеялся сам. -
Кажется, мне больше не нужны очки. Ты чуть-чуть перестаралась. Спасибо...
- Не за что. - Кажется, я тоже улыбнулась. - Без них ты симпатичнее.
3 сентября 2000.
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.05.2002 15:53