Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 14025
Автор: Даль Владимир Иванович
Наименование: Сказки
Владимир Иванович Даль
СКАЗКИ
Что значит досуг
Ворона
О дятле
Лиса и медведь
Лиса-лапотница
Девочка Снегурочка
Война грибов с ягодами
Журавль и цапля
Про мышь зубастую да про воробья богатого
Медведь-половинщик
Лучший певчий
Привередница
Старик-годовик
У тебя у самого свой ум
Что значит досуг
Георгий Храбрый, который, как ведомо вам, во всех сказках и притчах держит
начальство над зверями, птицами и рыбами, - Георгий Храбрый созвал всю команду
свою служить, и разложил на каждого по работе. Медведю велел, на шабаш (до
окончания дела. - Ред.), до вечера, семьдесят семь колод перетаскать да
сложить срубом (в виде стен. - Ред.); волку велел земляночку вырыть да нары
поставить; лисе приказал пуху нащипать на три подушки; кошке-домоседке - три
чулка связать да клубка не затерять; козлу-бородачу велел бритвы править, а
коровушке поставил кудель, дал ей веретено: напряди, говорит, шерсти; журавлю
приказал настрогать зубочисток да серников (спичек. - Ред.) наделать; гуся
лапчатого в гончары пожаловал, велел три горшка да большую макитру (широкий
горшок. - Ред.) слепить; а тетерку заставил глину месить; бабе-птице
(пеликану. - Ред.) приказал на уху стерлядей наловить; дятлу - дворец
нарубить; воробью - припасти соломки, на подстилку, а пчеле приказал один ярус
сот построить да натаскать меду.
Ну, пришел урочный час, и Георгий Храбрый пошел в досмотр: кто что сделал?
Михайло Потапыч, медведь, работал до поту лица, так что в оба кулака
только знай утирается - да толку в работе его мало: весь день с двумя ли, с
тремя ли колодами провозился, и катал их, и на плечах таскал, и торчмя
становил, и на крест сваливал да еще было и лапу себе отдавил; и рядком их
укладывал, концы с концами равнял да пригонял, а срубу не сложил.
Серый волк местах в пяти починал землянку рыть, да как причует да
разнюхает, что нет там ни бычка зарытого, ни жеребенка, то и покинет, да опять
на новое место перейдет.
Лисичка-сестричка надушила кур да утят много, подушки на четыре, да не
стало у нее досуга щипать их чисто; она, вишь, все до мясца добиралась, а пух
да перья пускала на ветер.
Кошечка наша усаживалась подле слухового окна (чердачного. - Ред.), на
солнышке, раз десять, и принималась за урок, чулок вязать, так мыши, вишь, на
подволоке, на чердаке, словно на смех, покою не дают; кинет кошурка чулок,
прянет в окно, погонится за докучливыми, шаловливыми мышатами, ухватит ли, нет
ли за ворот которого-нибудь да опять выскочит в слуховое окно да за чулок; а
тут, гляди, клубок скатился с кровли: беги кругом да подымай, да наматывай, а
дорогою опять мышонок навстречу попадется, да коли удалось изловить его, так
надо же с ним и побаловать, поиграть, - так чулок и пролежал; а
сорока-щебетунья еще прутки (вязальные спицы. - Ред.) растаскала.
Козел бритвы не успел выправить; на водопой бегал с лошадьми да есть
захотелось, так перескочил к соседу в огород, ухватил чесночку да капустки; а
после говорит:
- Товарищ не дал работать, всё приставал да лоб подставлял пободаться.
Коровушка жвачку жевала, еще вчерашнюю, да облизывалась, да за объедьями к
кучеру сходила, да за отрубями к судомойке - и день прошел.
Журавль всё на часах стоял да вытягивался в струнку на одной ноге да
поглядывал, нет ли чего нового? Да еще пять десятин пашни перемерял, верно ли
отмежевано, - так работать некогда было: ни зубочисток, ни серников не
наделал.
Гусь принялся было за работу, так тетерев, говорит, глины не подготовил,
остановка была; да опять же он, гусь, за каждым разом, что ущипнет глины да
замарается, то и пойдет мыться на пруд.
- Так, - говорит, - и не стало делового часу.
А тетерев всё время и мял и топтал, да всё одно место, битую (утоптанную.
- Ред.) дорожку, недоглядел, что глины под ним давно нетути.
Баба-птица стерлядей пяток, правда, поймала да в свою кису (карман. -
Ред.), в зоб, запрятала - и тяжела стала: не смогла нырять больше, села на
песочек отдыхать.
Дятел надолбил носом дырок и ямочек много, да не смог, говорит, свалить ни
одной липы, крепко больно на ногах стоят; а самосушнику да валежнику набрать
не догадался.
Воробушек таскал соломку, да только в свое гнездо; да чирикал, да подрался
с соседом, что под той же стрехой гнездо свил, он ему и чуб надрал, и
головушку разломило.
Одна пчела только управилась давным-давно и собралася к вечеру на покой:
по цветам порхала, поноску носила, ячейки воску белого слепила, медку наклала
и заделала сверху - да и не жаловалась, не плакалась на недосуг.
* * *
Ворона
Жила-была ворона, и жила она не одна, а с няньками, мамками, с малыми
детками, с ближними и дальними соседками. Прилетели птицы из заморья, большие
и малые, гуси и лебеди, пташки и пичужки, свили гнезда в горах, в долах, в
лесах, в лугах и нанесли яичек.
Подметила это ворона и ну перелетных птиц обижать, у них яички таскать!
Летел сыч и увидал, что ворона больших и малых птиц обижает, яички
таскает.
- Постой, - говорит он, - негодная ворона, найдем на тебя суд и расправу!
И полетел он далеко, в каменные горы, к сизому орлу. Прилетел и просит:
- Батюшка сизой орел, дай нам свой праведный суд на обидчицу-ворону! От
нее житья нет ни малым, ни большим птицам: наши гнезда разоряет, детенышей
крадет, яйца таскает да ими своих воронят питает!
Покачал сизой орел головой и послал за вороною легкого, меньшого своего
посла - воробья. Воробей вспорхнул и полетел за вороной. Она было ну
отговариваться, а на нее поднялась вся птичья сила, все пичуги, и ну щипать,
клевать, к орлу на суд гнать. Нечего делать -каркнула и полетела, а все птицы
взвились и следом за ней понеслись.
Вот и прилетели они к орлову житью и обсели его, а ворона стоит посереди
да обдергивается перед орлом, охорашивается.
И стал орел ворону допрашивать:
- Про тебя, ворона, сказывают, что ты на чужое добро рот разеваешь, у
больших и малых птиц детенышей да яйца таскаешь!
- Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина, я только одни скорлупки
подбираю!
- Еще про тебя жалоба до меня доходит, что как выйдет мужичок пашню
засевать, так ты подымаешься со всем своим вороньем и ну семена клевать!
- Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Я с подружками, с малыми
детками, с чадами, домочадцами только червяков из свежей пашни таскаю!
- А еще на тебя всюду народ плачется, что как хлеб сожнут да снопы в копна
сложат, то ты налетишь со всем своим вороньем и давай озорничать, снопы
ворошить да копны разбивать!
- Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Мы это ради доброго дела
помогаем - копны разбираем, солнышку да ветру доступ даем, чтобы хлебушко не
пророс да зерно просохло!
Рассердился орел на старую врунью-ворону, велел ее засадить в острог, в
решетчатый теремок, за железные засовы, за булатные замки. Там она сидит и по
сей день!
* * *
О дятле
Каяться и зарекаться хорошо, если помнишь слово свое и зарок, и, сделав
раз худо, станешь вперед от худа бегать; а коли клятва твоя и божба крепка
только до вечера, а с утра опять принимаешься за то же - так и в добром слове
твоем добра мало.
Дятел красноголовый лазил день-деньской по пням и дуплам и все стучал
роговым носом своим в дерево, все доспрашивался, где гниль, где червоточина,
где подстой, где дрябло, где дупло, а где живое место? Стучал так, что только
раздавалось во все четыре стороны по лесу. К вечеру, глядишь, голова у
красноголового разболится, лоб словно обручем железным обложило, затылок
ломит, не в силу терпеть.
- Ну, - говорит, - полно, не стану больше долбить по-пустому; завтра
посижу себе смирно, отдохну, да и вперед не стану - что в том проку?
Закаялся и зарекся наш дятел, а наутро, ни свет ни заря, как только пташки
в лесу проснулись да защебетали, дятел наш опять пошел долбить и барабанить по
сухоподстойным пням.
День прошел, настал вечер - опять головушку разломило, и опять он закаялся
- с вечера до утра, а потом опять принимается за то же...
* * *
Лиса и медведь
Жила-была кума-Лиса; надоело Лисе на старости самой о себе промышлять, вот
и пришла она к Медведю и стала проситься в жилички:
- Впусти меня, Михаиле Потапыч, я лиса старая, ученая, места займу
немного, не объем, не обопью, разве только после тебя поживлюсь, косточки
огложу.
Медведь, долго не думав, согласился. Перешла Лиса на житье к Медведю и
стала осматривать да обнюхивать, где что у него лежит. Мишенька жил с запасом,
сам досыта наедался и Лисоньку хорошо кормил. Вот заприметила она в сенцах на
полочке кадочку с медом, а Лиса, что Медведь, любит сладко поесть; лежит она
ночью да и думает, как бы ей уйти да медку полизать; лежит, хвостиком
постукивает да Медведя спрашивает:
- Мишенька, никак, кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь.
- И то, - говорит, - стучат.
- Это, знать, за мной, за старой лекаркой, пришли.
- Ну что ж, - сказал Медведь, - иди.
- Ох, куманек, что-то не хочется вставать!
- Ну, ну, ступай, - понукал Мишка, - я и дверей за тобой не стану
запирать.
Лиса заохала, слезла с печи, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась!
Вскарабкалась на полку и ну починать кадочку; ела, ела, всю верхушку съела,
досыта наелась; закрыла кадочку ветошкой (тряпкой. - Ред.), прикрыла кружком,
заложила камешком, все прибрала, как у Медведя было, и воротилась в избу как
ни в чем не бывало.
Медведь ее спрашивает:
- Что, кума, далеко ль ходила?
- Близехонько, куманек; звали соседки, ребенок у них захворал.
- Что же, полегчало?
- Полегчало.
- А как зовут ребенка?
- Верхушечкой, куманек.
- Не слыхал такого имени, - сказал Медведь.
- И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет!
Медведь уснул, и Лиса уснула.
Понравился Лисе медок, вот и на другую ночку лежит, хвостом об лавку
постукивает:
- Мишенька, никак опять кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь и говорит:
- И то кума, стучат!
- Это, знать, за мной пришли!
- Ну что же, кумушка, иди, - сказал Медведь.
- Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать!
- Ну, ну, ступай, - понукал Медведь, - я и дверей за тобой не стану
запирать.
Лиса заохала, слезая с печи, поплелась к дверям, а как за дверь вышла,
откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку, добралась до меду, ела, ела,
всю середку съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла
кружком, заложила камешком, все, как надо, убрала и вернулась в избу.
А Медведь ее спрашивает:
- Далеко ль, кума, ходила?
- Близехонько, куманек. Соседи звали, у них ребенок захворал.
- Что ж, полегчало?
- Полегчало.
- А как зовут ребенка?
- Серёдочкой, куманек.
- Не слыхал такого имени, - сказал Медведь.
- И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет! - отвечала Лиса.
С тем оба и заснули.
Понравился Лисе медок; вот и на третью ночь лежит, хвостиком постукивает
да сама Медведя спрашивает:
- Мишенька, никак, опять к нам кто-то стучится? Послушал Медведь и
говорит:
- И то, кума, стучат.
- Это, знать, за мной пришли.
- Что же, кума, иди, коли зовут, - сказал Медведь.
- Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать! Сам
видишь - ни одной ночки соснуть не дают!
- Ну, ну, вставай, - понукал Медведь, - я и дверей за тобой не стану
запирать.
Лиса заохала, закряхтела, слезла с печи и поплелась к дверям, а как за
дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и принялась за
кадочку; ела, ела, все последки съела; наевшись досыта, закрыла кадочку
тряпочкой, прикрыла кружком, пригнела камешком и все, как надо быть, убрала.
Вернувшись в избу, она залезла на печь и свернулась калачиком.
А Медведь стал Лису спрашивать:
- Далеко ль, кума, ходила?
- Близехонько, куманек. Звали соседи ребенка полечить.
- Что ж, полегчало?
- Полегчало.
- А как зовут ребенка?
- Последышком, куманек, Последышком, Потапович!
- Не слыхал такого имени, - сказал Медведь.
- И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет! Медведь заснул, и Лиса
уснула.
Вдолге ли, вкоротке ли, захотелось опять Лисе меду - ведь Лиса сластена, -
вот и прикинулась она больной: кахи да кахи, покою не дает Медведю, всю ночь
прокашляла.
- Кумушка, - говорит Медведь, - хоть бы чем ни на есть полечилась.
- Ох, куманек, есть у меня снадобьеце, только бы медку в него подбавить, и
всё как есть рукой сымет.
Встал Мишка с полатей и вышел в сени, снял кадку - ан кадка пуста!
- Куда девался мед? - заревел Медведь. - Кума, это твоих рук дело!
Лиса так закашлялась, что и ответа не дала.
- Кума, кто съел мед?
- Какой мед?
- Да мой, что в кадочке был!
- Коли твой был, так, значит, ты и съел, - отвечала Лиса.
- Нет, - сказал Медведь, - я его не ел, всё про случай берег; это, значит;
ты, кума, сшалила?
- Ах ты, обидчик этакий! Зазвал меня, бедную сироту, к себе да и хочешь со
свету сжить! Нет, друг, не на такую напал! Я, лиса, мигом виноватого узнаю,
разведаю, кто мед съел.
Вот Медведь обрадовался и говорит:
- Пожалуйста, кумушка, разведай!
- Ну что ж, ляжем против солнца - у кого мед из живота вытопится, тот его
и съел.
Вот легли, солнышко их пригрело. Медведь захрапел, а Лисонька - скорее
домой: соскребла последний медок из кадки, вымазала им Медведя, а сама, умыв
лапки, ну Мишеньку будить.
- Вставай, вора нашла! Я вора нашла! - кричит в ухо Медведю Лиса.
- Где? - заревел Мишка.
- Да вот где, - сказала Лиса и показала Мишке, что у него все брюхо в
меду.
Мишка сел, протер глаза, провел лапой по животу - лапа так и льнет, а Лиса
его корит:
- Вот видишь, Михайло Потапович, солнышко-то мед из тебя вытопило! Вперед,
куманек, своей вины на другого не сваливай!
Сказав это, Лиска махнула хвостом, только Медведь и видел ее.
* * *
Лиса-лапотница
Зимней ночью шла голодная кума по дорожке; на небе тучи нависли, по полю
снежком порошит.
"Хоть бы на один зуб чего перекусить", - думает лисонька. Вот идет она
путем-дорогой; лежит ошмёток. "Что же, - думает лиса, -ину пору и лапоток
пригодится". Взяла лапоть в зубы и пошла далее. Приходит в деревню и у первой
избы постучалась.
- Кто там? - спросил мужик, открывая оконце.
- Это я, добрый человек, лисичка-сестричка. Пусти переночевать!
- У нас и без тебя тесно! - сказал старик и хотел было задвинуть окошечко.
- Что мне, много ли надо? - просила лиса. - Сама лягу на лавку, а хвостик
под лавку, - и вся тут.
Сжалился старик, пустил лису, а она ему и говорит:
- Мужичок, мужичок, спрячь мой лапоток!
Мужик взял лапоток и кинул его под печку.
Вот ночью все заснули, лисичка слезла тихонько с лавки, подкралась к
лаптю, вытащила его и закинула далеко в печь, а сама вернулась как ни в чем не
бывало, легла на лавочку, а хвостик спустила под лавочку.
Стало светать. Люди проснулись; старуха затопила печь, а старик стал
снаряжаться в лес по дрова.
Проснулась и лисица, побежала за лапотком - глядь, а лаптя как не бывало.
Взвыла лиса:
- Обидел старик, поживился моим добром, а я за свой лапоток и курочки не
возьму!
Посмотрел мужик под печь - нет лаптя! Что делать? А ведь сам клал! Пошел,
взял курицу и отдал лисе. А лиса еще ломаться стала, курицу не берет и на всю
деревню воет, орет о том, как разобидел ее старик.
Хозяин с хозяйкой стали ублажать лису: налили в чашку молока, покрошили
хлеба, сделали яичницу и стали лису просить не побрезговать хлебом-солью. А
лисе только того и хотелось. Вскочила на лавку, поела хлеб, вылакала молочка,
уплела яичницу, взяла курицу, положила в мешок, простилась с хозяевами и пошла
своим путем-дорогой.
Идет и песенку попевает:
Лисичка-сестричка
Темной ноченькой
Шла голодная;
Она шла да шла,
Ошметок нашла -
В люди снесла,
Добрым людям сбыла,
Курочку взяла.
Вот подходит она вечером к другой деревне. Стук, тук, тук, - стучит лиса в
избу.
- Кто там? - спросил мужик.
- Это я, лисичка-сестричка. Пусти, дядюшка, переночевать!
- У нас и без тебя тесно, ступай дальше, - сказал мужик, захлопнув окно.
- Я вас не потесню, - говорила лиса. - Сама лягу на лавку, а хвост под
лавку, - и вся тут!
Пустили лису. Вот поклонилась она хозяину и отдала ему на сбережение свою
курочку, сама же смирнехонько улеглась в уголок на лавку, а хвостик подвернула
под лавку.
Хозяин взял курочку и пустил ее к уткам за решетку. Лисица всё это видела
и, как заснули хозяева, слезла тихонько с лавки, подкралась к решетке,
вытащила свою курочку, ощипала, съела, а перышки с косточками зарыла под
печью; сама же, как добрая, вскочила на лавку, свернулась клубочком и уснула.
Стало светать, баба принялась за печь, а мужик пошел скотинке корму
задать.
Проснулась и лиса, начала собираться в путь; поблагодарила хозяев за
тепло, за угрев и стала у мужика спрашивать свою курочку.
Мужик полез за курицей - глядь, а курочки как не бывало! Оттуда - сюда,
перебрал всех уток: что за диво - курицы нет как нет!
А лиса стоит да голосом причитает:
- Курочка моя, чернушка моя, заклевали тебя пестрые утки, забили тебя
сизые селезни! Не возьму я за тебя любой утицы!
Сжалилась баба над лисой и говорит мужу:
- Отдадим ей уточку да покормим ее на дорогу!
Вот накормили, напоили лису, отдали ей уточку и проводили за ворота.
Идет кума-лиса, облизываясь, да песенку свою попевает:
Лисичка сестричка
Темной ноченькой
Шла голодная;
Она шла да шла,
Ошмёток нашла -
В люди снесла,
Добрым людям сбыла:
За ошмёток - курочку,
За курочку - уточку.
Шла лиса близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли - стало смеркаться.
Завидела она в стороне жилье и свернула туда; приходит: тук, тук, тук в дверь!
- Кто там? - спрашивает хозяин.
- Я, лисичка-сестричка, сбилась с дороги, вся перезябла и ноженьки отбила
бежавши! Пусти меня, добрый человек, отдохнуть да обогреться!
- И рад бы пустить, кумушка, да некуда!
- И-и, куманек, я непривередлива: сама лягу на лавку, а хвост подверну под
лавку, - и вся тут!
Подумал, подумал старик да и пустил лису. А лиса и рада. Поклонилась
хозяевам да и просит их сберечь до утра ее уточку-плосконосочку.
Приняли уточку-плосконосочку на сбережение и пустили ее к гусям. А лисичка
легла на лавку, хвост подвернула под лавку и захрапела.
- Видно, сердечная, умаялась, - сказала баба, влезая на печку. Невдолге
заснули и хозяева, а лиса только того и ждала: слезла тихонько с лавки,
подкралась к гусям, схватила свою уточку-плосконосочку, закусила, ощипала
дочиста, съела, а косточки и перышки зарыла под печью; сама же как ни в чем не
бывало легла спать и спала до бела дня. Проснулась, потянулась, огляделась;
видит - одна хозяйка в избе.
- Хозяюшка, а где хозяин? - спрашивает лиса. - Мне бы надо с ним
проститься, поклониться за тепло, за угрев.
- Вона, хватилась хозяина! - сказала старуха. - Да уж он теперь, чай,
давно на базаре.
- Так счастливо оставаться, хозяюшка, - сказала, кланяясь, лиса. - Моя
плосконосочка уже, чай, проснулась. Давай ее, бабушка, скорее, пора и нам с
нею пуститься в дорогу.
Старуха бросилась за уткой - глядь-поглядь, а утки нет! Что будешь делать,
где взять? А отдать надо! Позади старухи стоит лиса, глаза куксит, голосом
причитает: была у нее уточка, невиданная, неслыханная, пестрая впрозолоть, за
уточку ту она бы и гуська не взяла.
Испугалась хозяйка, да и ну кланяться лисе:
- Возьми же, матушка Лиса Патрикеевна, возьми любого гуська! А уж я тебя
напою, накормлю, ни маслица, ни яичек не пожалею.
Пошла лиса на мировую, напилась, наелась, выбрала что ни есть жирного
гуся, положила в мешок, поклонилась хозяйке и отправилась в путь-дороженьку;
идет да и припевает про себя песенку:
Лисичка-сестричка
Темной ноченькой
Шла голодная;
Она шла да шла,
Ошмёток нашла -
Добрым людям сбыла:
За ошмёток - курочку,
За курочку - уточку,
За уточку - гусеночка!
Шла лиса да приумаялась. Тяжело ей стало гуся в мешке нести: вот она то
привстанет, то присядет, то опять побежит. Пришла ночь, и стала лиса ночлег
промышлять; где в какую дверь ни постучит, везде отказ. Вот подошла она к
последней избе да тихонько, несмело таково стала постукивать: тук, тук, тук,
тук!
- Чего надо? - отозвался хозяин.
- Обогрей, родимый, пусти ночевать!
- Негде, и без тебя тесно!
- Я никого не потесню, - отвечала лиса, - сама лягу на лавочку, а хвостик
под лавочку, - и вся тут.
Сжалился хозяин, пустил лису, а она сует ему на сбережение гуся; хозяин
посадил его за решетку к индюшкам. Но сюда уже дошли с базару слухи про лису.
Вот хозяин и думает: "Уж не та ли это лиса, про которую народ бает?" - и
стал за нею присматривать. А она, как добрая, улеглась на лавочку и хвост
спустила под лавочку; сама же слушает, когда заснут хозяева. Старуха
захрапела, а старик притворился, что спит. Вот лиска прыг к решетке, схватила
своего гуся, закусила, ощипала и принялась есть. Ест, поест да и отдохнет, -
вдруг гуся не одолеешь! Ела она, ела, а старик все приглядывает и видит, что
лиса, собрав косточки и перышки, снесла их под печку, а сама улеглась опять и
заснула.
Проспала лиса еще дольше прежнего, - уж хозяин ее будить стал:
- Каково-де, лисонька, спала-почивала?
А лисонька только потягивается да глаза протирает.
- Пора тебе, лисонька, и честь знать. Пора в путь собираться, - сказал
хозяин, отворяя ей двери настежь.
А лиска ему в ответ:
- Не почто избу студить, и сама пойду, да наперед свое добро заберу.
Давай-ка моего гуся!
- Какого? - спросил хозяин.
- Да того, что я тебе вечор отдала на сбережение; ведь ты у меня его
принимал?
- Принимал, - отвечал хозяин.
- А принимал, так и подай, - пристала лиса.
- Гуся твоего за решеткой нет; поди хоть сама посмотри - одни индюшки
сидят.
Услыхав это, хитрая лиса грянулась об пол и ну убиваться, ну причитать,
что за своего-де гуська она бы и индюшки не взяла!
Мужик смекнул лисьи хитрости. "Постой, - думает он, - будешь ты помнить
гуся!"
- Что делать, - говорит он. - Знать, надо идти с тобой на мировую.
И обещал ей за гуся индюшку. А вместо индюшки тихонько подложил ей в мешок
собаку. Лисонька не догадалась, взяла мешок, простилась с хозяином и пошла.
Шла она, шла, и захотелось ей спеть песенку про себя и про лапоток. Вот
села она, положила мешок на землю и только было принялася петь, как вдруг
выскочила из мешка хозяйская собака - да на нее, а она от собаки, а собака за
нею, не отставая ни на шаг.
Вот забежали обе вместе в лес; лиска по пенькам да по кустам, а собака за
нею.
На лисонькино счастье, случилась нора; лиса вскочила в нее, а собака не
пролезла в нору и стала над нею дожидаться, не выйдет ли лиса...
А лиса с испугу дышит не отдышится, а как поотдохнула, то стала сама с
собой разговаривать, стала себя спрашивать:
- Ушки мои, ушки, что вы делали?
- А мы слушали да слушали, чтоб собака лисоньку не скушала.
- Глазки мои, глазки, вы что делали?
- А мы глядели да глядели, чтобы собака лисоньку не съела!
- Ножки мои, ножки, что вы делали?
- А мы бежали да бежали, чтоб собака лисоньку не поймала.
- Хвостик, хвостик, ты что делал?
- А я не давал тебе ходу, за все пеньки да сучки цеплялся.
- А, так ты не давал мне бежать! Постой, вот я тебя! - сказала лиса и,
высунув хвост из норы, закричала собаке: - На вот, съешь его!
Собака схватила лису за хвост и вытащила из норы.
* * *
Девочка Снегурочка
Жили-были старик со старухой, у них не было ни детей, ни внучат. Вот вышли
они за ворота в праздник посмотреть на чужих ребят, как они из снегу комочки
катают, в снежки играют. Старик поднял комочек да и говорит:
- А что, старуха, кабы у нас с тобой была дочка, да такая беленькая, да
такая кругленькая!
Старуха на комочек посмотрела, головой покачала да и говорит:
- Что же будешь делать - нет, так и взять негде. Однако старик принес
комочек снега в избу, положил в горшочек, накрыл ветошкой (тряпкой. - Ред.) и
поставил на окошко. Взошло солнышко, пригрело горшочек, и снег стал таять. Вот
и слышат старики -пищит что-то в горшочке под ветошкой; они к окну - глядь, а
в горшочке лежит девочка, беленькая, как снежок, и кругленькая, как комок, и
говорит им:
- Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком
пригрета и нарумянена.
Вот старики обрадовались, вынули ее, да ну старуха скорее шить да кроить,
а старик, завернув Снегурочку в полотенечко, стал ее нянчить и пестовать:
Спи, наша Снегурочка,
Сдобная кокурочка (булочка. - Ред.),
Из вешнего снегу скатана,
Вешним солнышком пригретая!
Мы тебя станем поить,
Мы тебя станем кормить,
В цветно платье рядить,
Уму-разуму учить!
Вот и растет Снегурочка на радость старикам, да такая-то умная, такая-то
разумная, что такие только в сказках живут, а взаправду не бывают.
Все шло у стариков как по маслу: и в избе хорошо, и на дворе неплохо,
скотинка зиму перезимовала, птицу выпустили на двор. Вот как перевели птицу из
избы в хлев, тут и случилась беда: пришла к стариковой Жучке лиса, прикинулась
больной и ну Жучку умаливать, тоненьким голосом упрашивать:
- Жученька, Жучок, беленькие ножки, шелковый хвостик, пусти в хлевушок
погреться!
Жучка, весь день за стариком по лесу пробегавши, не знала, что старуха
птицу в хлев загнала, сжалилась над больной лисой и пустила ее туда. А лиска
двух кур задушила да домой утащила. Как узнал про это старик, так Жучку прибил
и со двора согнал.
- Иди, - говорит, - куда хочешь, а мне ты в сторожа не годишься!
Вот и пошла Жучка, плача, со старикова двора, а пожалели о Жучке только
старушка да дочка Снегурочка.
Пришло лето, стали ягоды поспевать, вот и зовут подружки Снегурочку в лес
по ягодки. Старики и слышать не хотят, не пускают. Стали девочки обещать, что
Снегурочки они из рук не выпустят, да и Снегурочка сама просится ягодок
побрать да на лес посмотреть. Отпустили ее старики, дали кузовок да пирожка
кусок.
Вот и побежали девчонки со Снегурочкой под ручки, а как в лес пришли да
увидали ягоды, так все про все позабыли, разбежались по сторонам, ягодки берут
да аукаются, в лесу друг дружке голоса подают.
Ягод понабрали, а Снегурочку в лесу потеряли. Стала Снегурочка голос
подавать - никто ей не откликается. Заплакала бедняжка, пошла дорогу искать,
хуже того заплуталась; вот и влезла на дерево и кричит: "Ау! Ау!" Идет
медведь, хворост трещит, кусты гнутся:
- О чем, девица, о чем, красная?
- Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнцем
подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки, в лес завели и
покинули!
- Слезай, - сказал медведь, - я тебя домой доведу!
- Нет, медведь, -отвечала девочка Снегурочка, -я не пойду с тобой, я боюсь
тебя -ты съешь меня! Медведь ушел. Бежит серый волк:
- Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?
- Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком
подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в
лес завели да и покинули!
- Слезай, - сказал волк, - я доведу тебя до дому!
- Нет, волк, я не пойду с тобой, я боюсь тебя -ты съешь меня!
Волк ушел. Идет Лиса Патрикеевна:
- Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?
- Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком
подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в
лес завели да и покинули!
- Ах, красавица! Ах, умница! Ах, горемычная моя! Слезай скорехонько, я
тебя до дому доведу!
- Нет, лиса, льстивы твои слова, я боюся тебя - ты меня к волку заведешь,
ты медведю отдашь... Не пойду я с тобой!
Стала лиса вокруг дерева обхаживать, на девочку Снегурочку поглядывать, с
дерева ее сманивать, а девочка не идет.
- Гам, гам, гам! - залаяла собака в лесу. А девочка Снегурочка закричала:
- Ау-ау, Жученька! Ау-ау, милая! Я здесь - девочка Снегурочка, из вешнего
снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подруженьки у
дедушки, у бабушки в лес по ягодки, в лес завели да и покинули. Хотел меня
медведь унести, я не пошла с ним; хотел волк увести, я отказала ему; хотела
лиса сманить, я в обман не далась; а с тобой. Жучка, пойду!
Вот как услыхала лиса собачий лай, так махнула пушняком своим и была
такова!
Снегурочка с дерева слезла. Жучка подбежала, ее лобызала, все личико
облизала и повела домой.
Стоит медведь за пнем, волк на прогалине, лиса по кустам шныряет.
Жучка лает, заливается, все ее боятся, никто не приступается.
Пришли они домой; старики с радости заплакали. Снегурочку напоили,
накормили, спать уложили, одеяльцем накрыли:
Спи, наша Снегурочка,
Сдобная кокурочка,
Из вешнего снегу скатана,
Вешним солнышком пригретая!
Мы тебя станем поить,
Мы тебя станем кормить,
В цветно платье рядить,
Уму-разуму учить!
Жучку простили, молоком напоили, приняли в милость, на старое место
приставили, стеречь двор заставили.
* * *
Война грибов с ягодами
Красным летом всего в лесу много - и грибов всяких и всяких ягод:
земляники с черникой, и малины с ежевикой, и черной смородины. Ходят девки по
лесу, ягоды собирают, песенки распевают, а гриб-боровик, под дубочком сидючи,
и пыжится, дуется, из земли прет, на ягоды гневается: "Вишь, что их уродилось!
Бывало и мы в чести, в почете, а ныне никто на нас и не посмотрит! Постой же,
- думает боровик, всем грибам голова, - нас, грибов, сила великая - пригнетем,
задушим ее, сладкую ягоду!"
Задумал-загадал боровик войну, под дубом сидючи, на все грибы глядючи, и
стал он грибы созывать, стал помочь скликать:
- Идите вы, волнушки, выступайте на войну!
Отказалися волнушки:
- Мы все старые старушки, не повинны на войну.
- Идите вы, опёнки!
Отказалися опёнки:
- У нас ноги больно тонки, не пойдём на войну!
- Эй вы, сморчки! - крикнул гриб-боровик. - Снаряжайтесь на войну!
Отказались сморчки; говорят:
- Мы старички, уж куда нам на войну!
Рассердился гриб, прогневался боровик, и крикнул он громким голосом:
- Грузди, вы ребята др`ужны, идите со мной воевать, кичливую ягоду
избивать!
Откликнулись грузди с подгруздками:
- Мы грузди, братья дружны, мы идём с тобой на войну, на лесную и полевую
ягоду, мы ее шапками закидаем, пятой затопчем!
Сказав это, грузди полезли дружно из земли, сухой лист над головами их
вздымается, грозная рать подымается.
"Ну, быть беде", - думает зеленая травка.
А на ту пору пришла с коробом в лес тетка Варвара - широкие карманы.
Увидав великую груздевую силу, ахнула, присела и ну грибы сподряд брать да в
кузов класть. Набрала его полным-полнешенько, насилу до дому донесла, а дома
разобрала грибки по родам да по званию: волнушки - в кадушки, опёнки - в
бочонки, сморчки - в бурачки, груздки - в кузовки, а наибольший гриб-боровик
попал в вязку; его пронзали, высушили да и продали.
С той поры перестал гриб с ягодою воевать.
* * *
Журавль и цапля
Летала сова - веселая голова; вот она летела, летела да и села, головой
повертела, по сторонам посмотрела, снялась и опять полетела; летала, летала да
села, головой повертела, по сторонам посмотрела, а глаза у нее как плошки, не
видят ни крошки!
Это не сказка, это присказка, а сказка впереди.
Пришла весна по зиму и ну ее солнышком гнать-допекать, а травку-муравку из
земли вызывать; высыпала-выбежала травка на солнышко поглядеть, вынесла цветы
первые - подснежные: и голубые и белые, сине-алые и желто-серые.
Потянулась из-за моря перелетная птица: гуси да лебеди, журавли да цапли,
кулики да утки, певчие пташки и хвастунья-синичка. Все слетелись к нам на Русь
гнезда вить, семьями жить. Вот разошлись они по своим краям: по степям, по
лесам, по болотам, по ручьям.
Стоит журавль один в поле, по сторонам все поглядывает, головушку
поглаживает, а сам думает: "Надо-де мне хозяйством обзавестись, гнездо свить
да хозяюшку добыть".
Вот свил он гнездо вплоть у болота, а в болоте, в кочкарнике, сидит
долгоносая-долгоносая цапля, сидит, на журавля поглядывает да про себя
посмеивается: "Ведь уродился же неуклюжий какой!"
Тем временем надумался журавль: "Дай, говорит, посватаю цаплю, она в наш
род пошла: и клюв наш, и на ногах высока". Вот и пошел он нетореной дорожкой
по болоту: тяп да тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот он упрется
клювом - хвост вытащит, а клюв увязнет; клюв вытащит - хвост увязнет; насилу
до цаплиной кочки дошел, поглядел в тростник и спрашивает:
- А дома ли сударушка-цапля?
- Здесь она. Что надо? - ответила цапля.
- Иди за меня замуж, - сказал журавль.
- Как не так, пойду я за тебя, за долговязого: на тебе и платье короткое,
и сам ты пешком гуляешь, скупо живешь, меня на гнезде с голоду уморишь!
Слова эти показались журавлю обидными. Молча он повернул да и пошел домой:
тяп да тяп, тяп да тяп.
Цапля, сидючи дома, пораздумалась: "А что ж, и вправду, для чего я ему
отказала, нешто мне лучше жить одной? Он хорошего роду, зовут его щегольком,
ходит с хохолком; пойду к нему доброе слово перемолвить".
Пошла цапля, а путь по болоту не близок: то одну ногу увязит, то другую.
Одну вытащит - другую увязит. Крылышко вытащит - клюв засадит; ну пришла и
говорит:
- Журавль, я иду за тебя!
- Нет, цапля, - говорит ей журавль, - уж я раздумал, не хочу на тебе
жениться. Иди туда, откуда пришла!
Стыдно стало цапле, закрылась она крылышком и пошла к своей кочке; а
журавль, глядя за нею, пожалел, что отказал; вот он выскочил из гнезда и пошел
следом за нею болото месить. Приходит и говорит:
- Ну, так уж быть, цапля, я беру тебя за себя.
А цапля сидит сердитая-пресердитая и говорить с журавлем не хочет.
- Слышь, сударыня-цапля, я беру тебя за себя, - повторил журавль.
- Ты берешь, да я не иду, - отвечала она.
Нечего делать, пошел опять журавль домой. "Этакая нравная, - подумал он,
-теперь ни за что не возьму ее!"
Уселся журавль в траве и глядеть не хочет в ту сторону, где цапля живет. А
та опять передумала: "Лучше жить вдвоем, чем одной. Пойду помирюсь с ним и
выйду за него".
Вот и пошла опять ковылять по болоту. Путь до журавля долог, болото вязко:
то одну ножку увязит, то другую. Крылышко вытащит - клюв засадит; насилу
добралась до журавлиного гнезда и говорит:
- Журонька, послушай-ка, так и быть, я иду за тебя!
А журавль ей в ответ:
- Нейдет Федора за Егора, а и пошла бы Федора за Егора, да Егор не берет.
Сказав такие слова, журавль отвернулся. Цапля ушла.
Думал, думал журавль да опять пожалел, для чего было ему не согласиться
взять за себя цаплю, пока та сама хотела; встал скорехонько и пошел опять по
болоту: тяп, тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот упрется он клювом,
хвост вытащит - клюв увязит, а клюв вытащит - хвост увязнет.
Вот так-то и по сию пору ходят они друг за дружкой; дорожку проторили, а
пива не сварили.
* * *
Про мышь зубастую да про воробья богатого
Пришла старуха и стала сказывать про деревенское раздолье: про ключи
студеные, про луга зеленые, про леса дремучие, про хлебы хлебистые да про
ярицу яристую. Это не сказка, а присказка, сказка будет впереди.
Жил-был в селе мужичок, крестьянин исправный, и работы не боялся, и о
людях печаловался: коли кто был в горе да в нужде, всяк к нему за советом шел,
а коли у кого было хлеба в недостаче, шли к его закрому, как к своему. У кого
хлеб родился сам-четверт, сам-пят, а у него нередко и сам-десят (в четыре, в
пять, в десять раз больше. - Ред.)! Сожнет мужичок хлеб, свезет в овин,
перечтет снопы и каждый десятый сноп в стороне отложит, примолвя: "Это на долю
бедной братьи".
Услыхав такие речи, воробей зачирикал во весь рот:
- Чив, чив, чив! Мужичок полон овин хлеба навалил, да и на нашу братью
видимо-невидимо отложил!
- Ш-ш-ш, не кричи во весь рот! - пропищала мышь-пискунья. - Не то все
услышат: налетит ваша братья, крылатая стая, всё по зернышку разнесет, весь
закром склюет, и нам ничего не достанется!
Трудновато было воробью молчать, да делать нечего: мышка больно строго ему
пригрозила. Вот слетел воробей со стрехи на пол да, подсев к мышке, стал
тихонько чирикать:
- Давай-де, мышка-норышка, совьем себе по гнездышку - я под стрехой, ты в
подполье - и станем жить да быть да хозяйской подачкой питаться, и будет у нас
все вместе, все пополам.
Мышка согласилась. Вот и зажили они вдвоем; живут год, живут другой, а на
третий стал амбар ветшать; про новый хлеб хозяин выстроил другой амбар, а в
старом зерна оставалось намале (мало. - Ред.). Мышка-норышка это дело
смекнула, раскинула умом и порешила, что коли ей одной забрать все зерно, то
более достанется, чем с воробьем пополам. Вот прогрызла она в половице в
закроме дыру, зерно высыпалось в подполье, а воробей и не видал того, как весь
хлеб ушел к мышке в нору. Стал воробей поглядывать: где зерно? Зерна не
видать; он туда, сюда - нет нигде ни зернышка; стал воробей к мышке в нору
стучаться:
- Тук, тук, чив, чив, чив, дома ли, сударушка мышка? А мышка в ответ:
- Чего ты тут расчирикался? Убирайся, и без тебя голова болит!
Заглянул воробей в подполье да как увидал там хлеба ворох, так пуще
прежнего зачирикал:
- Ах ты, мышь подпольная, вишь что затеяла! Да где ж твоя правда? Уговор
был: всё поровну, всё пополам, а ты это что делаешь? Взяла да и обобрала
товарища!
- И-и! - пропищала мышка-норышка. - Вольно тебе старое помнить. Я так
ничего знать не знаю и помнить не помню!
Нечего делать, стал воробей мышке кланяться, упрашивать, а она как
выскочит, как начнет его щипать, только перья полетели!
Рассердился и воробей, взлетел на крышу и зачирикал так, что со всего
округа воробьи слетелись, видимо-невидимо. Всю крышу обсели и ну товарищево
дело разбирать; всё по ниточке разобрали и на том порешили, чтобы к звериному
царю всем миром с челобитьем лететь. Снялись, полетели, только небо
запестрело. Вот прилетели они к звериному царю, зачирикали, защебетали, так
что у царя Льва в ушах зазвенело, а он в ту пору прилег было отдохнуть. Зевнул
Лев, потянулся, да и говорит:
- Коли попусту слетелись, так убирайтесь восвояси, - спать хочу; а коли
дело есть до меня, то говори один. Это петь хорошо вместе, а говорить порознь!
Вот и выскочил воробышек, что побойчее других, и стал так сказывать дело:
- Лев-государь, вот так и так: наш брат воробей положил уговор с твоей
холопкой, мышью зубастой, жить в одном амбаре, есть из одного закрома до
последнего зерна; прожили они так без мала три года, а как стал хлеб к концу
подходить, мышь подпольная и слукавила - прогрызла в закроме дыру и выпустила
зерно к себе в подполье; брат воробей стал ее унимать, усовещивать, а она,
злодейка, так его ощипала кругом, что стыдно в люди показаться. Повели, царь,
мышь ту казнить, а всё зерно истцу-воробью отдать; коли же ты, государь, нас с
мышью не рассудишь, так мы полетим к своему царю с челобитной!
- И давно бы так, идите к своему Орлу! - сказал Лев, потянулся и опять
заснул.
Туча тучей поднялась стая воробьиная с челобитьем к Орлу на звериного царя
да на его холопку-мышь. Выслушал царь Орел да как гаркнет орлиным клёкотом:
- Позвать сюда трубача!
А грач-трубач уж тут как тут, стоит перед Орлом тише воды, ниже травы.
- Труби, трубач, великий сбор моим богатырям: беркутам, соколам, коршунам,
ястребам, лебедям, гусям и всему птичьему роду, чтобы клювы точили, когти
вострили; будет-де вам пир на весь мир. А тому ли звериному царю разлетную
грамоту неси: за то-де, что ты царь - потатчик, присяги не памятуешь, своих
зверишек в страхе не держишь, наших пернатых жалоб не разбираешь, вот за то-де
и подымается на тебя тьма-тьмущая, сила великая; и чтобы тебе, царю, выходить
со своими зверишками на поле Арекское, к дубу Веретенскому.
Тем временем, выспавшись, проснулся Лев и, выслушав трубача-бирюча,
зарыкал на все свое царство звериное. Сбежались барсы, волки, медведи, весь
крупный и мелкий зверь, и становились они у того дуба заветного.
И налетела на них туча грозная, непросветная, с вожаком своим, с царем
Орлом, и билися обе рати не отдыхаючи три часа и три минуты, друг друга
одолевая; а как нагрянула запасная сила, ночная птица, пугач ли сова, тут
зубастый зверь-мышь первый наутек пошел. Доложили о том докладчики звериному
царю. Рассердился Лев-государь на зубастую мышь:
- Ах ты, мышь, мелюзга подпольная, из-за тебя, мелкой сошки, бился я, не
жалеючи себя, а ты же первая тыл показала!
Тут велел Лев отбой бить, замиренья просить; а весь награбленный хлеб
присудил воробью отдать, мышь подпольную, буде найдется, ему же, воробью,
головою выдать. Мышь не нашли, сказывают: "Сбежала-де со страху за тридевять
земель, в тридесятое царство, не в наше государство".
Воробышек разжился, и стал у него что ни день, то праздник, гостей
видимо-невидимо, вся крыша вплотную засажена воробьями, и чирикают они на все
село былину про мышь подпольную, про воробья богатого да про свою удаль
молодецкую.
* * *
Медведь-половинщик
Жил-был мужичок в крайней избе на селе, что стояла подле самого леса. А в
лесу жил медведь и, что ни осень, заготовлял себе жилье, берлогу, и залегал в
нее с осени на всю зиму; лежал да лапу сосал. Мужичок же весну, лето и осень
работал, а зимой щи и кашу ел да квасом запивал. Вот и позавидовал ему
медведь; пришел к нему и говорит:
- Соседушка, давай задружимся!
- Как с вашим братом дружиться: ты, Мишка, как раз искалечишь! - отвечал
мужичок.
- Нет, - сказал медведь, - не искалечу. Слово мое крепко - ведь я не волк,
не лиса: что сказал, то и сдержу! Давай-ка станем вместе работать!
- Ну ладно, давай! - сказал мужик.
Ударили по рукам.
Вот пришла весна, стал мужик соху да борону ладить, а медведь ему из лесу
вязки выламывает да таскает. Справив дело, уставив соху, мужик и говорит:
- Ну, Мишенька, впрягайся, надо пашню подымать. Медведь впрягся в соху,
выехали в поле. Мужик, взявшись за рукоять, пошел за сохой, а Мишка идет
впереди, соху на себе тащит. Прошел борозду, прошел другую, прошел третью, а
на четвертой говорит:
- Не полно ли пахать?
- Куда тебе, - отвечает мужик, - еще надо дать концов десятка с два!
Измучился Мишка на работе. Как покончил, так тут же на пашне и растянулся.
Мужик стал обедать, накормил товарища да и говорит:
- Теперь, Мишенька, соснем, а отдохнувши, надо вдругорядь перепахать.
И в другой раз перепахали.
- Ладно, - говорит мужик, - завтра приходи, станем боронить и сеять репу.
Только уговор лучше денег. Давай наперед положим, коли пашня уродит, кому что
брать: всё ли поровну, всё ли пополам, или кому вершки, а кому корешки?
Мне вершки, - сказал медведь.
- Ну ладно, - повторил мужик, - твои вершки, а мои корешки.
Как сказано, так сделано: пашню на другой день заборонили, посеяли репу и
сызнова заборонили.
Пришла осень, настала пора репу собирать. Снарядились наши товарищи,
пришли на поле, повытаскали, повыбрали репу: видимо-невидимо ее.
Стал мужик Мишкину долю - ботву срезать, вороха навалил с гору, а свою
репу на возу домой свез. И медведь пошел в лес ботву таскать, всю перетаскал к
своей берлоге. Присел, попробовал, да, видно, не по вкусу пришлась!..
Пошел к мужику, поглядел в окно; а мужик напарил сладкой репы полон
горшок, ест да причмокивает.
"Ладно, - подумал медведь, - вперед умнее буду!"
Медведь пошел в лес, залег в берлогу, пососал, пососал лапу да с голодухи
заснул и проспал всю зиму.
Пришла весна, поднялся медведь, худой, тощий, голодный, и пошел опять
набиваться к соседу в работники - пшеницу сеять.
Справили соху с бороной. Впрягся медведь и пошел таскать соху по пашне!
Умаялся, упарился и стал в тень.
Мужичок сам поел, медведя накормил, и легли оба соснуть. Выспавшись, мужик
стал Мишку будить:
- Пора-де вдругорядь перепахивать. Нечего делать, принялся Мишка за дело!
Как кончили пашню, медведь и говорит:
- Ну, мужичок, уговор лучше денег. Давай условимся теперь: на этот раз
вершки твои, а корешки мои. Ладно, что ли?
- Ладно! - сказал мужик. - Твои корешки, мои вершки! Ударили по рукам. На
другой день пашню заборонили, посеяли пшеницу, прошли по ниве бороной и еще
раз тут же помянули, что теперь-де медведю корешки, а мужичку вершки.
Настала пора пшеницу убирать; мужик жнет не покладаючи рук; сжал,
обмолотил и на мельницу свез. Принялся и Мишка за свой пай надергал соломы с
корнями целые вороха и пошел таскать в лес к своей берлоге. Всю солому
переволок, сел на пенек отдохнуть да своего труда отведать. Пожевал соломки -
нехорошо! Пожевал корешков - не лучше того! Пошел Мишка к мужику, заглянул в
окно, а мужичок сидит за столом, пшеничные лепешки ест, бражкой запивает да
бороду утирает.
"Видно, уж моя такая доля, - подумал медведь, - что из моей работы проку
нет: возьму вершки - вершки не годятся; возьму корешки - корешки не едятся!"
Тут Мишка с горя залег в берлогу и проспал всю зиму, да уж с той поры не
ходил к мужику в работу. Коли голодать, так лучше на боку лежать.
* * *
Лучший певчий
В сказках и притчах всегда говорится, коли вы слыхали, что орел правит
птичьим царством и что весь народ птичий у него в послушании. Пусть же так
будет и у нас; орел - всем птицам голова, он им начальник. Волостным писарем
при нем сорокопул (птица с крючкообразным клювом. - Ред.), а на посылках все
птицы поочередно, и на этот раз случилась ворона. Ведь она хоть и ворона, а
все-таки ей отбыть свою очередь надо.
Голова вздремнул, наевшись досыта, позевал на все четыре стороны,
встряхнулся и со скуки захотел послушать хороших песен. Закричал он
рассыльного; прибежала вприпрыжку ворона, отвернула учтиво нос в сторону и
спросила: "Что-де прикажешь?"
- Поди, - сказал голова, - позови ко мне скорешенько что ни есть лучшего
певчего; пусть он убаюкает меня, хочу послушать его, вздремнуть и наградить
его.
Подпрыгнула ворона, каркнула и полетела, замахав крыльями, что тряпицами,
словно больно заторопилась исполнить волю начальника, а отлетев немного,
присела на сухое дерево, стала чистить нос и думать: "Какую-де птицу я
позову?" Думала-думала и надумалась, что никому не спеть против родного детища
ее, против вороненка, и притащила его к орлу.
Орел, сидя, вздремнул было между тем сам про себя маленько, и вздрогнул,
когда вороненок вдруг принялся усердно каркать, сколько сил доставало, а там
стал повертывать клювом, разевая его пошире, и надседался всячески, чтобы
угодить набольшему своему. Старая ворона покачивала головой, постукивала
ножкой, сладко улыбалась и ждала большой похвалы и милости начальства; а орел
спросил, отшатнувшись:
- Это что за набат? Режут, что ли кого аль караул кричат?
- Это песенник, - отвечала ворона, - мой внучек; уж лучше этого хоть не
ищи, государь, по всему царству своему не найдешь.
* * *
Привередница
Жли-были муж да жена. Детей у них было всего двое - дочка Малашечка да
сынок Ивашечка. Малашечке было годков десяток или поболе, а Ивашечке всего
пошел третий.
Отец и мать в детях души не чаяли и так уж избаловали! Коли дочери что
наказать надо, то они не приказывают, а просят. А потом ублажать начнут:
- Мы-де тебе и того дадим и другого добудем!
А уж как Малашечка испривереднилась, так такой другой не то что на селе,
чай, и в городе не было! Ты подай ей хлебца не то что пшеничного, а
сдобненького, - на ржаной Малашечка и смотреть не хочет!
А испечет мать пирог-ягодник, так Малашечка говорит:
"Кисел, давай медку!" Нечего делать, зачерпнет мать на ложку меду и весь
на дочернин кусок ухнет. Сама же с мужем ест пирог без меду: хоть они и с
достатком были, а сами так сладко есть не могли.
Вот раз понадобилось им в город ехать, они и стали Малашечку ублажать,
чтобы не шалила, за братом смотрела, а пуще всего, чтобы его из избы не
пускала.
- А мы-де тебе за это пряников купим, да орехов каленых, да платочек на
голову, да сарафанчик с дутыми пуговками. - Это мать говорила, а отец
поддакивал.
Дочка же речи их в одно ухо впускала, а в другое выпускала.
Вот отец с матерью уехали. Пришли к ней подруги и стали звать посидеть на
травке-муравке. Вспомнила было девочка родительский наказ, да подумала: "Не
велика беда, коли выйдем на улицу!" А их изба была крайняя к лесу.
Подруги заманили ее в лес с ребенком - она села и стала брату веночки
плесть. Подруги поманили ее в коршуны поиграть, она пошла на минутку, да и
заигралась целый час.
Вернулась к брату. Ой, брата нет, и местечко, где сидел, остыло, только
травка помята.
Что делать? Бросилась к подругам, - та не знает, другая не видела. Взвыла
Малашечка, побежала куда глаза глядят брата отыскивать: бежала, бежала,
бежала, набежала в поле на печь.
- Печь, печурка! Не видала ли ты моего братца Ивашечку?
А печка ей говорит:
- Девочка-привередница, поешь моего ржаного хлеба, поешь, так скажу!
- Вот, стану я ржаной хлеб есть! Я у матушки да у батюшки и на пшеничный
не гляжу!
- Эй, Малашечка, ешь хлеб, а пироги впереди! - сказала ей печь.
Малашечка рассердилась и побежала далее. Бежала, бежала, устала, - села
под дикую яблоню и спрашивает кудрявую:
- Не видала ли, куда братец Ивашечка делся?
А яблоня в ответ:
- Девочка-привередница, поешь моего дикого, кислого яблочка - может
статься, тогда и скажу!
- Вот, стану я кислицу есть! У моих батюшки да матушки садовых много - и
то ем по выбору!
Покачала на нее яблоня кудрявой вершиной да и говорит:
- Давали голодной Маланье оладьи, а она говорит: "Испечены неладно!"
Малаша побежала далее. Вот бежала она, бежала, набежала на молочную реку,
на кисельные берега и стала речку спрашивать:
- Речка-река! Не видала ли ты братца моего Ивашечку?
А речка ей в ответ:
- А ну-ка, девочка-привередница, поешь наперед моего овсяного киселька с
молочком, тогда, быть может, дам весточку о брате.
- Стану я есть твой кисель с молоком! У моих у батюшки и у матушки и
сливочки не в диво!
- Эх, - погрозилась на нее река, - не брезгай пить из ковша!
Побежала привередница дальше. И долго бежала она, ища Ивашечку; наткнулась
на ежа, хотела его оттолкнуть, да побоялась наколоться, вот и вздумала с ним
заговорить:
- Ежик, ежик, не видал ли ты моего братца? А ежик ей в ответ:
- Видел я, девочка, стаю серых гусей, пронесли они в лес на себе малого
ребенка в красной рубашечке.
- Ах, это-то и есть мой братец Ивашечка! - завопила девочка-привередница.
- Ежик, голубчик, скажи мне, куда они его пронесли?
Вот и стал еж ей сказывать: что-де в этом дремучем лесу живет Яга-Баба, в
избушке на курьих ножках; в послугу наняла она себе серых гусей, и что она им
прикажет, то гуси и делают.
И ну Малашечка ежа просить, ежа ласкать:
- Ежик ты мой рябенький, ежик игольчатый! Доведи меня до избушки на курьих
ножках!
- Ладно, - сказал он и повел Малашечку в самую чашу, а в чаще той все
съедобные травы растут: кислица да борщовник, по деревьям седая ежевика
вьется, переплетается, за кусты цепляется, крупные ягодки на солнышке
дозревают.
"Вот бы поесть!" - думает Малашечка, да уж до еды ли ей! Махнула на сизые
плетенницы и побежала за ежом. Он привел ее к старой избушке на курьих ножках.
Малашечка заглянула в отворенную дверь и видит - в углу на лавке Баба Яга
спит, а на прилавке Ивашечка сидит, цветочками играет.
Схватила она брата на руки да вон из избы!
А гуси-наемники чутки. Сторожевой гусь вытянул шею, гагакнул, взмахнул
крыльями, взлетел выше дремучего леса, глянул вокруг и видит, что Малашечка с
братом бежит. Закричал, загоготал серый гусь, поднял все стадо гусиное, а сам
полетел к Бабе Яге докладывать. А Баба Яга - костяная нога так спит, что с нее
пар валит, от храпа оконницы дрожат. Уж гусь ей в то ухо и в другое кричит -
не слышит! Рассердился щипун, щипнул Ягу в самый нос. Вскочила Баба Яга,
схватилась за нос, а серый гусь стал ей докладывать:
- Баба Яга - костяная нога! У нас дома неладно, что-то сделалось -
Ивашечку Малашечка домой несет! Тут Баба Яга как расходилась:
- Ах вы трутни, дармоеды, из чего я вас пою, кормлю! Вынь да положь,
подайте мне брата с сестрой!
Полетели гуси вдогонку. Летят да друг с дружкою перекликаются. Заслышала
Малашечка гусиный крик, подбежала к молочной реке, кисельным берегам, низенько
ей поклонилась и говорит:
- Матушка река! Скрой, схорони ты меня от диких гусей! А река ей в ответ:
- Девочка-привередница, поешь наперед моего овсяного киселя с молоком.
Устала голодная Малашечка, в охотку поела мужицкого киселя, припала к реке
и всласть напилась молока. Вот река и говорит ей:
- Так-то вас, привередниц, голодом учить надо! Ну, теперь садись под
бережок, я закрою тебя.
Малашечка села, река прикрыла ее зеленым тростником; гуси налетели,
покрутились над рекой, поискали брата с сестрой да с тем и полетели домой.
Рассердилась Яга пуще прежнего и прогнала их опять за детьми. Вот гуси
летят вдогонку, летят да меж собой перекликаются, а Малашечка, заслыша их,
прытче прежнего побежала. Вот подбежала к дикой яблоне и просит ее:
- Матушка зеленая яблонька! Схорони, укрой меня от беды неминучей, от злых
гусей! А яблоня ей в ответ:
- А поешь моего самородного кислого яблочка, так, может статься, и спрячу
тебя!
Нечего делать, принялась девочка-привередница дикое яблоко есть, и
показался дичок голодной Малаше слаще наливного садового яблочка.
А кудрявая яблонька стоит да посмеивается:
- Вот так-то вас, причудниц, учить надо! Давеча не хотела и в рот взять, а
теперь ешь над горсточкой!
Взяла яблонька, обняла ветвями брата с сестрой и посадила их в середочку,
в самую густую листву.
Прилетели гуси, осмотрели яблоню - нет никого! Полетели еще туда, сюда да
с тем к Бабе Яге и вернулись.
Как завидела она их порожнем, закричала, затопала, завопила на весь лес:
- Вот я вас, трутней! Вот я вас, дармоедов! Все перышки ощиплю, на ветер
пущу, самих живьем проглочу!
Испугались гуси, полетели назад за Ивашечкой и Малашечкой. Летят да
жалобно друг с дружкой, передний с задним, перекликаются:
- Ту-та, ту-та? Ту-та не-ту!
Стемнело в поле, ничего не видать, негде и спрятаться, а дикие гуси все
ближе и ближе; а у девочки-привередницы ножки, ручки устали - еле плетется.
Вот видит она - в поле та печь стоит, что ее ржаным хлебом потчевала. Она
к печи:
- Матушка печь, укрой меня с братом от Бабы Яги!
- То-то, девочка, слушаться бы тебе отца-матери, в лес не ходить, брата не
брать, сидеть дома да есть, что отец с матерью едят! А то "вареного не ем,
печеного не хочу, а жареного и на дух не надо!"
Вот Малашечка стала печку упрашивать, умаливать: вперед-де таково не буду!
- Ну, посмотрю я. Пока поешь моего ржаного хлебца!
С радостью схватила его Малашечка и ну есть да братца
кормить!
- Такого-то хлебца я отроду не видала - словно пряник-коврижка!
А печка, смеючись, говорит:
- Голодному и ржаной хлеб за пряник идет, а сытому и коврижка вяземская не
сладка! Ну, полезай теперь в устье - сказала печь, - да заслонись заслоном.
Вот Малашечка скоренько села в печь, затворилась заслоном, сидит и
слушает, как гуси все ближе подлетают, жалобно друг дружку спрашивают:
- Ту-та, ту-та? Ту-та не-ту!
Вот полетали они вокруг печки. Не нашед Малашечки, опустились на землю и
стали промеж себя говорить: что им делать? Домой ворочаться нельзя: хозяйка их
живьем съест. Здесь остаться также не можно: она велит их всех перестрелять.
- Разве вот что, братья, - сказал передовой вожак, - вернемся домой, в
теплые земли, -туда Бабе Яге доступа нет!
Гуси согласились, снялись с земли и полетели далеко-далеко, за синие моря.
Отдохнувши, Малашечка схватила братца и побежала домой, а дома отец с
матерью все село исходили, каждого встречного и поперечного о детях
спрашивали; никто ничего не знает, лишь только пастух сказывал, что ребята в
лесу играли.
Побрели отец с матерью в лес да подле села на Малашечку с Ивашечкой и
наткнулись.
Тут Малашечка во всем отцу с матерью повинилась, про все рассказала и
обещала вперед слушаться, не перечить, не привередничать, а есть, что другие
едят.
Как сказала, так и сделала, а затем и сказке конец.
* * *
Старик-годовик
Вышел старик-годовик. Стал он махать рукавом и пускать птиц. Каждая птица
со своим особым именем. Махнул старик-годовик первый раз - и полетели первые
три птицы. Повеял холод, мороз. Махнул старик-годовик второй раз - и полетела
вторая тройка. Снег стал таять, на полях показались цветы. Махнул
старик-годовик третий раз - полетела третья тройка. Стало жарко, душно,
знойно. Мужики стали жать рожь. Махнул старик-годовик четвертый раз - и
полетели еще три птицы. Подул холодный ветер, посыпал частый дождь, залегли
туманы.
А птицы были не простые. У каждой птицы по четыре крыла. В каждом крыле по
семи перьев. Каждое перо тоже со своим именем. Одна половина крыла белая,
другая - черная. Махнет птица раз - станет светлым-светло, махнет другой -
станет темным-темно.
Что это за птицы вылетели из рукава старика-годовика?
Какие это четыре крыла у каждой птицы?
Какие семь перьев в каждом крыле?
Что это значит, что у каждого пера одна половина белая, а другая - черная?
* * *
У тебя у самого свой ум
Козел повадился в огород: бывало, как только пастухи выгонят гурт (стадо.
- Ред.) свой, то Васька мой сперва, как добрый, идет, головой помахивает,
бородой потряхивает; а как только ребятишки засядут в овражке где-нибудь в
камешки играть, то Васька и отправляется прямо в капусту.
Раз и пошел он тем же знакомым путем, идет себе да пофыркивает. В это
время отбилась от гурта глупая овца, зашла в чащу, в крапиву да в лопушник;
стоит, сердечная, да кричит, да оглядывается - не найдется ли кто добрый
человек, чтобы вывел из этой беды. Увидавши козла, обрадовалась она, как
родному брату: пойду, дескать, хоть за ним. "Этот выведет: мне не первина (не
в первой. - Ред.) за ним идти; у нас и впереди гурта тот козел-вожак идет, за
ним ступай смело!"
Пошла овца наша, увязавшись за козлом. Он через овраг - она через овраг;
он через тын - она через тын, и попала с ним же в огород.
На этот раз огородник заглянул как-то пораньше в капусту свою да и увидал
гостей. Схватил он хворостину предолгую да кинулся на незваных. Козел, как
попроворнее, успел перескочить опять через тын, мемекнул да и пошел себе в
чистое поле, а бедная овца замоталась, стала кидаться, оробев, во все стороны
да и попалась. Не пожалел огородник хворостины своей: всю измочалил о бедную
овцу, так, что уже она кричит не своим голосом, да помощи нет ни от кого.
Наконец огородник, подумавши про себя: чего доброго, еще убьешь дуру эту,
после хозяин привяжется. Выгнал ее в калитку и еще-таки на дорогу вытянул во
всю длину хворостиной.
Пришла овца домой, в гурт, да и плачется на козла, а козел говорит:
- А кто велел тебе за мною хвостом бегать? Я пошел в свою голову, так мой
и ответ; коли мучик мне отомнет бока, так я ни на кого плакаться не стану, ни
на хозяина, зачем дома не кормит, ни на пастуха, зачем-де не приглядел за
мною, а уж буду молчать да терпеть. А тебя зачем нелегкая понесла за мною? Я
тебя не звал.
И козел, хоть и плут, вор, а прав в этом деле. Смотри всяк своими глазами,
раскидывай своим умом да и ступай туда, где лучше. И у нас то же бывает: один
пустится на какой ни есть грех, а другой, на него глядя, за ним же, да после,
как попадется, и плачется на учителя. А разве у тебя у самого своего ума нет?