Код произведения: 12788
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Билетик на второй сеанс
Василий Шукшин
Билетик на второй сеанс
Последнее время что-то совсем неладно было на душе у Тимофея Худякова -
опостылело все на свете. Так бы вот встал на четвереньки и зарычал бы, и
залаял, и головой бы замотал. Может, заплакал бы.
Пил со сторожем у себя на складе (он был кладовщиком перевалочной товарной
базы) - не брало. Не то что не брало - легче не делалось.
- С чего эт тебя так? - притворно сочувствовал сторож Ермолай.
Тимофей понимал притворство Ермолая, но все равно жаловался:
- Судьба-сучка... - и дальше сложно: - Чтоб у ней голова не качалась...
Чтоб сухари в сумке не мялись... - Тимофей, когда у него болела душа, умел
ругаться сладостно и сложно, точно плел на кого-то, ненавистного,
многожильный ременный бич. Ругать судьбу до страсти хотелось, и поэтому
было еще "двенадцать апостолов", "осиновый кол в бугорок", "мама
крестителя" - много. Даже Ермолай изумлялся:
- Забрало тебя!
- Заберет, когда она, сучка, так со мной обошлась.
- Ну, если уж тебе на судьбу обидеться, то... не знаю. Чего тебе не
хватает-то? В доме-то всего невпроворот.
Тимофею не хотелось объяснять дураку-сторожу, отчего болит душа. Да и не
понимал он. Сам не понимал. В доме действительно все есть, детей выучил в
институтах... Было время, гордился, что жить умеет, теперь тосковал и
злился. А сторож думал про себя: "Совесть тебя, дьявола, заела: хапал всю
жизнь, воровал... И не попался ни разу, паразит!"
- Разлад, Ермоха... Полный разлад в душе. Сам не знаю отчего.
- Пройдет.
Не проходило.
В тот день, в субботу (он весь какой-то вышел, день, нараскосяк), Тимофей
опечатал склад, опять выпили со сторожем, и Тимофей пошел домой. Домой не
хотелось - там тоже тоска, еще хуже: жена начнет нудить.
Была осень после дождей. Несильно дул сырой ветер, морщил лужи. А небо с
закатного края прояснилось, выглянуло солнце. Окна в избах загорелись
холодным желтым огнем. Холодно, тоскливо. И как-то противно ясно...
Тимофей думал: "Вот - жил, подошел к концу... Этот остаток в
десять-двенадцать лет, это уже не жизнь, а так - обглоданный мосол под
крыльцом - лежит, а к чему? Да и вся-то жизнь, как раздумаешься, - тьфу!
Вертелся всю жизнь, ловчил, дом крестовый рубил, всю жизнь всякими
правдами и неправдами доставал то то, то это... А Ермоха, например, всю
жизнь прожил валиком - рыбачил себе в удовольствие: ни горя, ни заботы. А
червей вместе будем кормить. Но Ермоха хоть какую-нибудь радость знал, а
тут - как циркач на проволоке: пройти прошел, а коленки трясутся".
Шел Тимофей, думал... И взял да свернул в знакомый переулок. Жила в том
знакомом переулке Поля Тепляшина. Когда-то давно Тимофей с Полей "крутили"
преступную любовь. Были скандалы, битье окон, позор. Жена Тимофея, Гутя,
семь лет отчаянно боролась с Полей за Тимоху. Гутю хвалили в деревне, она
гордилась и учила молодых баб, какие оказывались в ее положении:
- Он к сударушке, а ты - со стяжком - под окошки к им. Да по окошкам-то,
по окошкам-то - стяжком-то...
Бывала в деревне такая любовь - со стяжками. Теперь лучше - разошлись, и
все. Раньше годами лютовали.
С Тимохиной любовью тогда все само собой утряслось: у вдовы Поли подрос
сын Колька, Николай Петрович, и стал гонять Тимофея от матери. Тимофей
набычился - к Поле:
- Уйми сосуна!
А та вдруг залепила:
- Пошел ты!.. Чего я, сына на тебя променяю? На - выкуси.
Тимофей хотел разок покуражиться, но нарвался на молодой Колькин кулак и
после этого перестал туда ходить. Самое дурацкое положение настало потом:
обе женщины, Поля и Гутя, вдруг подружились, и вместе смеялись над Тимохой.
- Как там сударчик-то мой поживает? - принародно спрашивала Поля.
Гутя смеялась:
- На печке - клопов давит.
Мстили, что ли.
Тимоха тогда же налетел на законную жену, но получил отпор на этот раз от
своих детей.
Спроси сейчас Тимофей, зачем он идет к Поле, он не сказал бы. Не знал.
Поля удивилась.
- Вона!.. Вот так гость. Зачем это?
- А что? Что ты, заразная, что ли, что тебя обходить надо? Посидим по
старой памяти, выпьем вот... - у Тимофея была с собой бутылка, он ее
поставил на стол. - Спомним былое...
- Было бы чего!
Поля стала старая, некрасивая. Тимофей со злости подумал: "Она красивой-то
и не была сроду". Стало вдруг жалко себя.
- Хошь, анекдот один расскажу?
- Вона!
- Чего ты, как попка, заладила: "вона! вона!" Как дикари, честное слово.
Ну, зашел... Ну и что? Глупые вы какие-то, бабы, честное слово!
- Чего же ходите - к глупым-то?
- А где вас, умных-то, взять? Так и меняешь - шило на мыло.
- Небось ревизия была - злой-то?
- На меня еще такой ревизор не родился...
- Оно видно.
Тимофей выпил стакан - закусить чем-нибудь не спросил, Поля не предложила.
Зато и он Полю не пригласил с собой выпить.
- Слушай анекдот. Приехал один мужик в город, идет по улице... А сам
доходной-доходной - мужик-то. Но все-таки думает: где бы тут подцепить
какую-нито? Слыхал, значит, про городских-то, ну и мысли-то заиграли. И
тут подходит к нему одна - гладкая вся, тут - полна пазуха, вежливая.
"Пойдемте ко мне, я тут близко живу". Мужик радешенький - сама навялилась.
Приходит. Она говорит: "Раздевайтесь, я счас приду". А сама - в другую
комнату. Ну, он разделся, сидит. Ждет. А она выводит детей малых и говорит
им: "Вот, детки, если не будете хорошо кушать, будете такие же худые, как
вот этот дядя".
Полю эта история не рассмешила. Тимофею тоже было не смешно. А днем, когда
рассказали, смеялся с шоферами, и подумал еще, что историйка поучительная.
- К чему эт ты? - спросила Поля.
Тимофей пояснил:
- Точно так со мной выкинула судьба-сучка. Живи, мол, Тимофей!.. Раз башка
есть на плечах - живи, никого не бойся! Ну, Тимофей и разлысил лоб...
- Жил бы честно, никого бы и не боялся.
Это она больно уела.
Тимофей стал соображать, как бы ее тоже побольней укусить.
- Не знаешь, кто это вот тут, - показал на кровать, - честно с чужим
мужиком миловался? Не приходилось слышать?
- Приходилось. А тебе не приходилось слышать, кто на этом же самом месте
от живой жены с чужой бабой миловался? Я одинокая была, вдова, а ты
семейный. Поганец ты...
Тимофей еще выпил. Вот теперь он, кажется, все понял: жалко себя, жалко
свою прожитую жизнь. Не вышло жизни.
- Сказка про белого бычка у нас получается, Поля...
Поля засмеялась.
- Чего смеешься? - спросил Тимофей.
- А чего мне не посмеяться?
- Не надо... Тебе не личит - зубы кривые.
- А ведь когда-то не замечал...
- Замечал, почему не замечал, только... Эхма! Что ведь и обидно-то,
дорогуша моя: кому дак все в жизни - и образование, и оклад дармовой, и
сударка пригожая, с сахарными зубами. А Тимохе, ему с кривинкой сойдет, с
гнильцой...
- Во змей-то! - изумилась Поля. - Козел вонючий. Ну-ка забирай свою
бутылку - и чтоб духу твоего тут не было! А то возьму ухват вон да по
башке-то по умной... Умник!
Тимофей аккуратно надел на бутылку железненькую косыночку, устроил бутылку
во внутренний карман пиджака и, не торопясь, пошел прочь. Стало вроде
малость полегче. Но хотелось еще кому-нибудь досадить. Кому-нибудь также
бы вот спокойно, тихо наговорить бы гадостей.
Пришел он домой, а дома, в прихожей избе, склонившись локотком на стол,
сидит... Николай-угодник. По всем описаниям, по всем рассказам - вылитый
Николай-угодник: белый, невысокого росточка, игрушечный старичочек. Сидит,
головку склонил, смотрит ласково. Больше никого в доме нет.
- Ну, здравствуй, Тимофей, - говорит.
Тимофей глянул кругом... И вдруг бухнулся в ноги старичку. И, стараясь
тоже ласково, тоже кротко и благостно, сказал тихо:
- Здорово, Николай-угодничек. Я сразу тебя узнал, батюшка.
Угодник весь как-то встрепенулся, удивился, засмеялся мелко, погрозил
пальцем.
- Пьяненький?
- А - есть маленько! - с отчаянной какой-то веселостью, с любовью
продолжал Тимофей. - С тоски больше... не обессудь, батюшка. С тоски.
Шибко-то не загуливаюсь, Ребятишек теперь вырастил - чего, думаю, теперь
не попить? Какой ты, батюшка, седенький... А чего пришел-то?
Угодник поморгал ясными глазами... Опять посмеялся.
- С чего тоска-то?
- Тоска-то? А бог ее знает! Не верим больше - вот и тоска. В боженьку-то
перестали верить, вот она и навалилась, матушка. Церквы позакрывали,
матершинничаем, блудим... Вот она и тоска.
- А ты веровал ли когда?
- Батюшка!.. Вот те крест: маленький был, веровал. В рождество Христа
славить ходил. Не приди большевики, я бы и теперь, может, верил бы.
- Сам-то не коммунист?
- Откуда! Я бы, может, и коммунистом стал - перед тобой-то чего лукавить!
- но был у меня тесть - ни дна бы ему, ни покрышки! - его в тридцатом году
раскулачили...
- Ну.
- Ну, я с той поры и завязал рот тряпочкой и не заикался никогда.
Угодник больше того удивился. Горько удивился.
- Ты что, Тимофей?
- Как на духу батюшка! Дак ты чего пришел-то? К добру или к худу - как
понимать-то?
Угодник потрогал маленькой сморщенной ладонью белую бородку.
- Чего пришел... Да вот попроведать вас, окаянных, пришел. Ты, однако,
подымись с колен-то.
- Постою! Чего мне не постоять? Не отсохнут. Что, батюшка, так вот
походишь, поглядишь по свету-то: испаскудился народишко?
- Маленько есть. Значит, говоришь, тесть тебе перешел дорогу?
- Перешел. Да он и кулаком-то, по правде сказать, никогда не был, так -
заупрямился тогда, с колхозами-то, нашумел, натрепался где-то... Трепач он
был, тесть-то. Дурак дураком. Ботало коровье. Жил, правда, крепко. А я
середнячишко был... мне бы в партию большевиков-то можно бы...
- И что же он, тесть-то?
- Отпыхтел свое, пришел. Я его так и не видел - далеко живем друг от
друга. У сына он живет, балда старая. А сын далеко где-то. Так, говоришь,
испаскудился народишко?
- Здорово испаскудился, - серьезно сказал Угодник.
- Совсем никудышный стал народ! - подхватил Тимофей. - Пьют, воруют... Я и
то приворовываю на складе. Знамо, грех, но поглядишь кругом-то -
господи-господи, что делается!
- Приворовываешь?
- Приворовываю, батюшка. Ребятишек вон выучил - на какие бы шиши, так-то?
Батюшка... - Тимофей весь собрался, подполз поближе. - Чего я тебя хотел
попросить...
- Ну?
- Ты там к господу нашему, Исусу Христу, близко сидишь... К деве Марии...
Посоветуйтесь там сообча да и... это... Шибко уж жалко, батюшка! До того
жалко, сердце обмирает. Ведь я мужик-то неглупый, ведь у меня
грамотешки-то совсем почти нету, а я вон каких молодцев обвожу вокруг
пальца...
- Не пойму я.
- Родиться бы мне ишо разок! А? Пусть это не считается, что прожил, -
родите-ка вы меня шло разок. А?
Угодник опять невольно рассмеялся.
- То жалуется - тоска, а то... Ну и сукин ты сын, Тимоха!
- Да потому я жалуюсь, что жизнь-то не вышла! - Тимофей готов был
заплакать злыми слезами. - Ты вот смеешься, а мало тут смешного, батюшка,
одна грусть-тоска зеленая. Ведь вон на земле-то... хорошо-то как! Разве ж
я не вижу, не понимаю, все понимаю, потому и жалко-то. Тьфу! - да
растереть, вот и вся моя жизнь.
- А как бы ты, интересно, жить стал? Другой-то раз...
- Перво-наперво я б на другой бабе женился. Про любовь даже в Библии
писано, а для меня - что любовь, что чирей на одном месте, прости,
господи, - одинаково. Или как все одно килу смолоду нажил - так и жена
мне: кряхтишь, а носишь. Никудышная бабенка попалась. Дура. Вся в папашу
своего. Хайло разинет и давай - только и знает. Сундук плетеный, не баба.
Из-за нее больше и приворовываю-то. Жадная!.. Несусветно жадная. А с
моей-то башкой - мне бы и в начальстве походить тоже бы не мешало... Из
меня бы прокурор, я думаю, неплохой бы получился, - Тимофей засмотрелся
снизу в святые глаза Угодника. - Тестюшку, например, своего я б тада так
законопатил, что он бы и по сей день там... За язычину его...
- Цыть! - зло сказал старичок. - Ведь я и есть твой тесть, дьявол ты!
Ворюга. Разуй глаза-то! Допился?
Тимофей, удовлетворенный, поднялся с колен, отряхнул штаны и спокойно и
устало сказал:
- Гляди-ка, правда - тесть. Тестюшка! Ну, давай выпьем. Со стречей. Вишь,
за кого я тебя принял...
- Допился, сукин сын!
- Все секреты свои рассказал тебе. Тц! Ну, ничего - знай. Вот ведь как
обознался! Это ж надо так вклепаться... А-я-я-яй.
...Потом, когда выпили, тесть, оскорбленный за себя и за дочь, тыкал под
нос Тимофею опрятный кукиш и твердил скороговоркой:
- Вот тебе, а не другую жись! Вот тебе - билетик на второй сеанс! Ворюга...
А Тимофей, красный, удовлетворенный, повторял:
- Ах, как я вклепался!.. А-я-я-я-яй! Это ж надо так!
- Я тебя самого посажу, ворюга!
- Кто, ты? Господь с тобой! Кто тебе поверит, лишенцу?
- Вот, вот тебе - билетик на второй сеанс! Хе-хе-хе! Другой раз жить
собрался!.. На-ка! - тесть-угодник хотел опять угодить под нос зятю белым
кукишком, но зять вылил ему на голову стакан водки и, пугая, полез в
карман за спичками.
- Подожгу ведь...
Тесть-угодник вытерся полотенцем и заплакал.
- Чего ты, Тимоха?.. Над старым-то человеком... Бесстыдник ты! Дешевка...
Приехал к нему, как к доброму...
- В том-то и дело, что не знаю, - миролюбиво уже сказал Тимоха. - Не знаю,
тестюшка, не знаю. Я б все честно сказал, только не знаю, чего такое со
мной делается. Пристал, видно, так жить. Насмерть пристал. Укатали
сивку... Жалко. Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко - песня-то
была хорошая. Прости за комедию-то. Прости великодушно.
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского