Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 12762
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Миль пардон, мадам
Василий Шукшин
МИЛЬ ПАРДОН, МАДАМ!
Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в
деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:
- А вон Бронька Пупков... он у нас мастак по этим делам. С ним не
соскучитесь. - И как-то странно улыбаются.
Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик,
голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят,
он был на фронте, но покалеченная правая рука - отстрелено два пальца
- не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время),
начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два
пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался
- и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам
оторвал его. Оба пальца - указательный и средний - принес и схоронил в
огороде. И даже сказал такие слова:
- Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.
Хотел крест поставить, отец не дал.
Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и
нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне
на своем оглушительном мотопеде ("педике") - зла ни на кого не таил.
Легко жил.
Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они
приходили, он был готов - хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние
он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.
Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не
давали, то и так ничего.
- На сколь? - деловито спрашивал Бронька.
- Дня на три.
- Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.
Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские
люди - уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали.
Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории.
В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька
приступал к главному своему рассказу.
Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил
крепился... И когда он наступал, желанный,
с утра сладко ныло под сердцем, и Бронька торжественно молчал.
- Что это с вами? - спрашивали.
- Так, - отвечал он. - Где будем отвальную соображать? На
бережку?
- Можно на бережку.
...Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой
стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из
чебачков, пропускали по первой, беседовали.
Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал...
- На фронте приходилось бывать? - интересовался он как бы между
прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и
молодых: ему надо было начинать рассказ.
- Это с фронта у вас? - в свою очередь, спрашивали его, имея в
виду раненую руку.
- Нет. Я на фронте санитаром был. Да... Дела-делишки... - Бронька
долго молчал. - Насчет покушения на Гитлера не слышали?
- Слышали.
- Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть?
- Да.
- Нет. Про другое.
- А какое еще? Разве еще было?
- Было. - Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под
бутылку. - Прошу плеснуть. - Выпивал. - Было, дорогие товарищи, было.
Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. - Бронька показывал кончик
мизинца.
- Когда это было?
- Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. -
Бронька опять надолго задумался, точно вспоминал свое собственное,
далекое и дорогое.
- А кто стрелял?
Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.
- Где покушение-то было?
Бронька молчал.
Люди удивленно переглядывались.
- Я стрелял, - вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое
время смотрел на огонь, потом поднимал глаза... И смотрел, точно хотел
сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно". И как-то грустно
усмехался.
Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал
палочкой отскочившие угольки в костер... Вот этот-то момент и есть
самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.
- Вы серьезно?
- А как вы думаете? Что, я не знаю, что бывает за искажение
истории? Знаю. Знаю, дорогие товарищи.
- Да ну, ерунда какая-то...
- Где стреляли-то? Как?
- Из браунинга. Вот так: нажал пальчиком - и пук! - Бронька
смотрел серьезно и грустно - что люди такие недоверчивые. Он же уже не
хохмил, не скоморошничал.
Недоверчивые люди терялись.
- А почему об этом никто не знает?
- Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком.
Поняли? А то вы не знаете... В этом-то вся трагедия, что много героев
остаются под сукном.
- Это что-то смахивает на...
- Погоди. Как это было?
Бронька знал, что все равно захотят послушать.
- Разболтаете ведь? Опять замешательство.
- Не разболтаем...
- Честное партийное?
- Да не разболтаем! Рассказывайте.
- Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете
какой... Пойдут трепать языком.
- Да все будет в порядке! - Людям уже не терпелось послушать. -
Рассказывайте.
- Прошу плеснуть. - Бронька опять подставлял стаканчик.
Он выглядел совершенно трезвым.
- Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего
года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в
тот день приволок в лазарет человек двенадцать- Принес одного тяжелого
лейтенанта, положил в палату... А в палате был какой-то генерал.
Генерал-майор. Рана у него была небольшая - в ногу задело, выше
колена. Ему как раз перевязку делали. Увидел меня тот генерал и
говорит: "Погоди-ка, санитар, не уходи". Ну, думаю, куда-нибудь надо
ехать, хочет, чтоб я его поддерживал. Жду. С генералами жизнь намного
интересней: сразу вся обстановка как на ладони.
Люди внимательно слушают. Постреливает, попыхивает веселый
огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду, но середина реки,
самая быстрина, еще блестит, сверкает, точно огромная длинная рыбина
несется серединой реки, играя в сумраке серебристым телом своим.
- Ну, перевязали генерала... Доктор ему: "Вам надо полежать!" -
"Да пошел ты!" - отвечает генерал. Это мы докторов-то тогда боялись, а
генералы-то их не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то.
Генерал меня расспрашивает: откуда я родом? Где работал? Сколько
классов образования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь
родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. "Это хорошо, -
говорит генерал. - Стреляешь метко?" Да, говорю, чтоб зря не
трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А вот насчет
классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой
таскать. Ну ничего, говорит, там высшего образования не потребуется. А
вот если, говорит, ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая
раздула мировой пожар, то Родина тебя не забудет. Тонкий намек на
толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадываюсь.
Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня
расспрашивает. За границей, спрашивает, никого родных нету? Откуда,
мол! Вековечные сибирские. Мы от казаков происходим, которые тут
недалеко Бий-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было.
Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня...
"Откуда у вас такое имя - Бронислав?"
"Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул
за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году..."
"Где это? Куда сопровождали?"
"А в город. Мы его взяли, а вести некому. Давай, говорят,
Бронька, у тебя на него зуб - веди".
"А почему, хорошее ведь имя?"
"К такому имю надо фамилию подходящую. А я - Бронислав Пупков.
Как в армии перекличка, так - смех. А вон у нас Ванька Пупков - хоть
бы што".
- Да, так что же дальше?
- Дальше, значит, так. Где я остановился?
- Генерал расспрашивает...
- Да. Ну расспросил все, потом говорит: "Партия и правительство
поручают' вам, товарищ Пупков, очень
ответственное задание. Сюда, на передовую, приехал инкогнито
Гитлер. У нас есть шанс хлопнуть его. Мы, говорит, взяли одного гада,
который был послан к нам со специальным заданием. Задание-то он
выполнил, но сам влопался. А должен был здесь перейти линию фронта и
вручить очень важные документы самому Гитлеру. Лично. А Гитлер и вся
его шантрапа знают того человека в лицо".
- А при чем тут вы?
- Кто с перебивом, тому - с перевивом. Прошу плеснуть. Кха!
Поясняю: я похож на того гада как две капли воды. Ну и начинается
житуха, братцы мои! - Бронька предается воспоминаниям с таким
сладострастием, с таким затаенным азартом, что слушатели тоже невольно
испытывают приятное, исключительное чувство. Улыбаются. Налаживается
некий тихий восторг. - Поместили меня в отдельной комнате тут же при
госпитале, приставили двух ординарцев... Один - в звании старшины, а я
- рядовой. "Ну-ка, говорю, товарищ старшина, подай-ка мне сапоги".
Подает. Приказ - ничего не сделаешь, слушается. А меня тем временем
готовят. Я прохожу выучку...
- Какую?
- Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространяться, подписку
давал. По истечении пятьдесят лет - можно. Прошло только... - Бронька
шевелил губами - считал. - Прошло двадцать пять. Но это само собой.
Житуха продолжается! Утром поднимаюсь - завтрак: на первое, на второе,
третье. Ординарец принесет какого-нибудь вшивого портвейного, я его
кэк шугану!.. Он несет спирт - его в госпитале навалом. Сам беру
разбавляю как хочу, а портвейный - ему. Так проходит неделя. Думаю,
сколько же это будет продолжаться? Ну, вызывает наконец генерал: "Как,
товарищ Пупков?" Готов, говорю, к выполнению задания! Давай, говорит.
С богом, говорит. Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза. Только не
промахнись! Я говорю: если я промахнусь, я буду последний предатель и
враг народа! Или, говорю, лягу рядом с Гитлером, или вы выручите Героя
Советского Союза Пупкова Бронислава Ивановича. А дело в том, что
намечалось наше грандиозное наступление. Вот так, с флангов, шла
пехота, а спереди - мощный лобовой удар танками.
Глаза у Броньки сухо горят, как угольки поблескивают. Он даже
алюминиевый стаканчик не подставляет - забыл. Блики огня играют на его
суховатом правильном лице - он красив и нервен.
- Не буду говорить вам, дорогие товарищи, как меня перебросили
через линию фронта и как я попал в бункер Гитлера. Я попал! - Бронька
встает. - Я попал!.. Делаю по ступенькам последний шаг и оказываюсь в
большом железобетонном зале. Горит яркий электрический свет, масса
генералов... Я быстро ориентируюсь: где Гитлер?
Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на
свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит
неровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глотает
слюну...
- Сердце вот тут... горлом лезет. Где Гитлер?! Я микроскопически
изучил его лисиную мордочку и заранее наметил, куда стрелять - в
усики. Я делаю рукой:
"Хайль Гитлер!" В руке у меня большой пакет, в пакете - браунинг,
заряженный разрывными отравленными пулями. Подходит один генерал,
тянется к пакету: давай, мол. Я ему вежливо ручкой - миль пардон,
мадам, только фюреру. На чистом немецком языке говорю: фьюрэр! -
Бронька сглотнул. - И тут... вышел он. Меня как током дернуло... Я
вспомнил свою далекую Родину... Мать с отцом... Жены у меня тогда еще
не было... - Бронька некоторое время молчит, готов заплакать, завыть,
рвануть па груди рубаху... - Знаете, бывает: вся жизнь промелькнет в
памяти... С медведем нос к носу - тоже так. Кха!.. Не могу! - Бронька
плачет.
- Ну? - тихо просит кто-нибудь.
- Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке
"смирно"... Он улыбался. И тут я рванул пакет... Смеешься, гад! Дак
получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!..
За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. -
Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял. Всем становится
не по себе. - Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты
ползучий!! - Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина... И
шепот, торопливый, почти невнятный: - Я стрелил... - Бронька роняет
голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми
зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову - лицо в слезах. И
опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит: - Я промахнулся.
Все молчат. Состояние Броньки столь сильно действует, удивляет,
что говорить что-нибудь - нехорошо.
- Прошу плеснуть, - тихо, требовательно говорит Бронька. Выпивает
и уходит к воде. И долго сидит на берегу один, измученный пережитым
волнением. Вздыхает, кашляет. Уху отказывается есть.
...Обычно в деревне узнают, что Бронька опять рассказывал про
"покушение".
Домой Бронька приходит мрачноватый, готовый выслушивать
оскорбления и сам оскорблять. Жена его, некрасивая, толстогубая баба,
сразу набрасывается:
- Чего как пес побитый плетешься? Опять!..
- Пошла ты!.. - вяло огрызается Бронька. - Дай пожрать.
- Тебе не пожрать надо, не пожрать, а всю голову проломить
безменом! - орет жена. - Ведь от людей уж прохода нет!..
- Значит, сиди дома, не шляйся.
- Нет, я пойду счас!.. Я счас пойду в сельсовет, пусть они тебя,
дурака, опять вызовут! Ведь тебя, дурака беспалого, засудют
когда-нибудь! За искажение истории...
- Не имеют права: это не печатная работа. Понятно? Дай пожрать.
- Смеются, в глаза смеются, а ему... все божья роса. Харя ты
немытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли?
Тьфу! - в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!..
Бронька наводит на жену строгий злой взгляд. Говорит негромко, с
силой:
- Миль пардон, мадам... Счас ведь врежу!.. Жена хлопала дверью,
уходила прочь - жаловаться на своего "лесного скота".
Зря она говорила, что Броньке все равно. Нет. Он тяжело
переживал, страдал, злился... И дня два пил дома. За водкой в лавочку
посылал сынишку-подростка.
- Никого там не слушай, - виновато и зло говорил сыну. - Возьми
бутылку и сразу домой.
Его действительно несколько раз вызывали в сельсовет, совестили,
грозили принять меры... Трезвый Бронька, не глядя председателю в
глаза, говорил сердито, невнятно:
- Да ладно!.. Да брось ты! Ну?.. Подумаешь!..
Потом выпивал в лавочке "банку", маленько сидел на крыльце, чтоб
"взяло", вставал, засучивал рукава и объявлял громко:
- Ну, прошу!.. Кто? Если малость изувечу, прошу не обижаться.
Миль пардон!..
А стрелок он был правда редкий.