Код произведения: 12331
Автор: Шах Георгий
Наименование: Если бы ее не уничтожили
Георгий Шах.
Если бы ее не уничтожили...
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.
OCR 1
- Непостижимо, как эти финикийцы ухитрялись ворочать такие глыбы, а тем
более поднимать их на высоту до полуста локтей. Иные утверждают, что и до
ста, сам я, впрочем, не видел и свидетельствовать не берусь.
- Должно быть, это в Пальмире... - заметил центурион.
- Не знаю, - рассеянно отозвался инженер, не желая отвлекаться от
волнующей его мысли. - Ну, хотя бы эта, - сказал он, постучав по каменной
плите, которая послужила им скамьей. - В ней весу не меньше, чем в пяти
колоннах Фламиниевого цирка. И знаешь, где она была? Подпирала
перекладину, на которой возвышалась фигура Ваала. Нам с нашей
первоклассной современной техникой пришлось повозиться с неделю, чтобы в
целости опустить ее на землю и перенести в эту часть храма.
- Все равно это дикари, темный, коварный, невежественный народ.
Фанатики, они ведь приносили в жертву своему проклятому идолу живых
младенцев. - Центурион усмехнулся. - Чего там, говорят, у них даже терм не
было, вот уж воистину животные.
- У них было море, - отпарировал инженер. - Эта нация купцов и
путешественников почти не разлучалась с морской стихией, а волны понта
куда очистительней и полезней, чем тухлая вода наших превосходных
акведуков. Кроме того, - ехидно добавил он, - эти первобытные дикари, эти
животные едва не обрубили крылья римскому орлу. Не знаю, чему вас учат в
военных академиях, но, видимо, общее представление о Каннах у тебя должно
быть, мой любезный центурион?
- Мы раздавили и дотла разрушили их гнездо. Какое имеет значение,
сколько ставок ты проиграл, если кон за тобой.
- Да, конечно, только для этого понадобилось три войны, два Сципиона
Африканских и что-то около ста тысяч римских жизней.
Центурион фыркнул. Его смешили и раздражали штатские суждения о войне.
Может быть, господа пацифисты укажут другой способ защитить вечный город?
Небось, когда по форуму пронеслось: "Hannibal ante portes" [Ганнибал у
ворот (лат.)], - эта публика, наложив в штаны, помчалась требовать
всеобщей мобилизации, чрезвычайных полномочий консулам, беспощадной
расправы с отложившимися италийскими союзниками. Теперь, когда порядок
наведен и Рим всей своей необоримой мощью стоит на страже мира, каждому
вольготно рассуждать о вреде милитаризма. Центурион остро ощутил
несправедливость мироустройства, она касалась его самым непосредственным
образом, поскольку он отдал ратному делу без малого три десятка лет и
видел в нем не только профессию, обеспечивающую приличный прожиточный
минимум, но и долг, призвание, до некоторой степени - историческую миссию.
- Это в тебе говорит происхождение, - неожиданно нашелся он; к нему
начало возвращаться благодушное настроение.
- Я римский гражданин, - возразил инженер.
- Не на сто процентов, у тебя мать гречанка.
- Гражданство не измеряется процентами.
У центуриона в запасе было множество аргументов, уж что-что, а тему
зловредного эллинского влияния он мог считать своим коньком. Два
карательных похода в Македонию, годовой постой в Пирее, бесконечные
дискуссии с местной интеллигенцией - все это была отличная школа. Но
здравый смысл подсказывал, что не следовало заходить слишком далеко.
Инженер послан из центра, вполне вероятно, что у него есть связи в военном
ведомстве, а может быть, кто знает, знакомства при дворе. Солдаты нужны
всегда, но в мирные времена благоволят больше строителям.
Центурион нарочито громко зевнул, как бы извещая собеседника о своих
миролюбивых намерениях.
- Уж очень палит, - сказал он, прикрываясь ладонью от солнца. - Вот бы
когда море не помешало. Странно, почему это финикийцы вопреки обыкновению
возвели храм так далеко от побережья.
- Это был не только храм, это прежде всего была крепость. Видимо, место
выбиралось с расчетом защитить приморские центры - Тир, Сидон, Библос с
тыла от набегов нумидийцев.
Расчет центуриона оказался верен, инженер подхватил предложенную ему
тему, забыв о назревавшей ссоре. Впрочем, может быть, все дело было в том,
что и сам он не рвался испортить отношения - в конце концов, хочешь не
хочешь, им предстоит провести вместе не один год в этой горячей пустыне, в
чужой и в общем враждебной среде.
Они находились в центре огромной строительной площадки, на
искусственной насыпи, откуда удобно было наблюдать за ходом работ. Не так
просто было понять, чем здесь заняты люди - стройкой или разрушением. Одни
разбирали стену старинной кладки, другие, идя едва ли не по пятам,
возводили новую. Бывшая здесь группа строителей суетилась вокруг колонны,
которую следовало снять с постамента и мягко, не повредив фриза, опустить
на землю. Там шла подготовка к монтажу новой колонны, куда длинней и
мощней ее предшественницы. Чуть в сторонке под соломенным навесом
расположилась мастерская по обработке камня - его тесали, придавая нужный
размер, высекали рисунок, чаще всего два-три штриха, которые казались
простым узором и лишь в соседстве с другими плитами складывались в фигуры
людей и богов, изображения животных и предметов, сливались в непрерывную
сюжетную ткань барельефа; угловые опорные каменья к тому же скреплялись
бронзовыми стержнями и скрепами. За мастерской камня шла мастерская
мрамора, к ней примыкали литейный цех, кузня, кирпичный завод, фабрика по
обработке дерева, десятки других предприятий рабочего и подсобного
назначения, вплоть до отряда полевых кухонь и воинских постов,
раскинувшихся на окраинах строительной площадки. Впрочем, и за ее
пределами можно было обнаружить кой-какие наспех сколоченные сооружения -
трактиры, маркитантские лавки, публичные дома, владельцы которых слетелись
в Гелиополис, бывший град Ваала [небольшой ливанский поселок Баальбек
знаменит комплексом сохранившихся здесь древних храмов; его название
происходит скорее всего от имени финикийского божества Ваала; в
греческо-римский период городок назывался Гелиополисом], со всего
финикийского побережья в расчете на щедрость римских легионеров и
безрассудную расточительность скульпторов, художников, мастерового люда. И
не ошиблись, ибо стройка приняла давно не виданные в здешних местах,
опустошенных Пуническими войнами, масштабы, сравнимые едва ли не с такими
деяниями древнего человека, как возведение пирамиды Хеопса или Вавилонской
башни.
Инженер с готовностью подумал, что здесь трудятся в унисон подвластные
его воле 10 тысяч свободных и 40 тысяч рабов. Он не выносил военщины с ее
манерой обо всем рассуждать в терминах боевой стратегии, и все же не
удержался от сравнения, льстившего тщеславию: 50 тысяч - это 12 легионов,
с такими силами полководцы вечного города завоевывали целые империи, а
иным удачливым смельчакам понадобилось куда меньше, чтобы покорить сам Рим
и объявить себя Цезарем, Эпафродитом, богом. Инженер спохватился,
испуганный полетом своего воображения и раздосадованный собственной
суетностью. Впрочем, центурион лишен способности угадывать тайные помыслы
по мимолетному выражению лица. К тому же, кажется, что-то отвлекло его
внимание.
Проследив за направлением взгляда своего собеседника, инженер
улыбнулся. За чертой лагеря, у лесной полосы, начинавшейся примерно в
пятнадцати стадиях от центра площадки, тянулась к небу густая волна
черного дыма. Это явно не был простой костер, сложенный для приготовления
пищи. Центурион поднялся, напряженно всматриваясь и пытаясь понять
характер дыма. Уж не лесной ли пожар и не дело ли рук злоумышленников,
решивших таким путем оголить стройку, облегчить себе возможность
внезапного нападения? Кто мог отважиться напасть на римский гарнизон и
чего ради - что за добыча камни Ваалова храма? Однако бдительность превыше
всего.
Центурион был готов подозвать легионера, который исполнял при нем
обязанности связного, но инженер остановил его жестом.
- Не поднимай тревоги, - сказал он. - Дым, который ты видишь, ничем для
нас не опасен и даже может принести пользу. Ты ведь не возражал бы
сократить наше пребывание в этом пекле на пару лет?
- Клянусь богами! Уж не нашел ли ты способ возносить свои колонны с
помощью дыма?
- Ты и не представляешь, насколько близок к истине, - ответил инженер.
2
Они пустили коней шагом и почти не разговаривали в дороге. Подъезжая,
центурион сообразил, почему ничто в этом месте не привлекало раньше его
внимания. Лес здесь смыкался с отрогами гор, и деревья плотно обступали
широкую плоскую скалу, в центре которой зияла просторная впадина - пещера,
скорее даже полусвод. Дым должен был стелиться вдоль естественного желоба,
размытого в скале падающей струйкой воды, а затем таять где-то меж вершин.
И только резкий юго-западный ветер, погнавший его к Гелиополису, обнаружил
мастерскую.
Да, это была мастерская, похожая на те, какие центуриону приходилось
видеть в Македонии, неподалеку от рудных промыслов, где опытные мастера
плавили металл, ковали оружие, домашнюю утварь, цепи для рабов, украшения
для женщин. Жар, исходящий от внушительного очага, накалял и без того
горячий воздух пустыни и казался материально ощутимым. Его струи искажали
очертания предметов, придавали красноватый блеск лицам и телам
копошившихся вокруг людей. Повсюду можно было видеть обычные
принадлежности мастерской: Молот, наковальню, инструменты разных размеров
и назначения, аккуратно сложенные готовые детали и груды ржавых отходов.
Но все это центурион с его цепким тренированным взглядом заметил позднее,
ибо его внимание сразу было поглощено диковинным сооружением в центре
мастерской.
Фундамент его составлял медный котел, укрепленный на круговой кирпичной
кладке. По форме его можно было бы принять за посудину для изготовления
пищи, не будь он столь несуразно велик и к тому ж лишен крышки. Справа и
слева из чрева котла исходили трубы в толщину человеческой руки от локтя
до плеча, причем правая, короткая, была плотно прикрыта заслонкой, а левая
сочленялась с другой трубой, поуже, которая, поднявшись под прямым углом,
ввинчивалась в сосуд, по очертаниям напоминавший амфору, в каких перевозят
на дальние расстояния, чаще по морю, масло и вино. Из горловины сосуда, в
свою очередь, выползала трубка, она соединялась с другими, многократно
изгибалась, раздваивалась, и эти хитросплетение, парившее в воздухе, как
ветви иссохшего дерева, завершалось двумя короткими прямыми коленами,
вставленными в большой ящик. Величиной с платяной сундук, тоже
изготовленный из меди, он казался необычно тяжелым, может быть, потому,
что покоился на массивной металлической треноге. Из сундука исходил
круглый стержень, а на него, как на ось, было насажено огромное деревянное
колесо с широкими лопастями.
- Смахивает на кухню, - пробормотал центурион, сгоняя с лица выражение
любознательной растерянности и принимая вид человека, который ждет
объяснений.
- Да, - усмехнулся инженер, - только кухню Вулкана. Здесь готовят блюда
не из индюшатины и кабанятины, а из благородных стихий - огня, воды,
воздуха.
Инженер соскочил с коня и, бросив поводья рабу, шагнул к странной
конструкции. Он торжественно поднял руку, требуя внимания, голос его
зазвучал громче обычного, с нотками торжественной приподнятости. Конечно,
центурион отнюдь не составлял благодатной аудитории. Но он был первым
римлянином, который увидел это, а кроме того, хотя и солдафон, мужлан, но
человек, не лишенный здравого смысла, с большим житейским опытом и
практической сметкой.
- Запомни эту минуту, центурион. Ты присутствуешь при рождении восьмого
и самого великого из чудес света. Ибо все прочие лишь прославляют
человека, а это сделает его Геркулесом. Природа одарила тебя богатырским
телосложением, физические упражнения и походная жизнь придали твоим мышцам
твердость камня. Но если даже ты позовешь на помощь всю свою сотню, а твои
легионеры покажут себя такими же молодцами, как их командир, то вам не
оторвать от земли и десятой доли той тяжести, какую легко подымет это
колесо. Да, центурион, ты не ослышался, оно в десять раз сильней твоей
центурии, ибо в нем живет божественная сила огня - стихии горючей,
светящейся, сухой и легкой, как сказал Аристотель, отец наук.
Центурион спешился, подошел к инженеру.
- Ты забываешь, - сказал он, - что здесь под моим командованием
находится целая когорта, а если добавить приданные нам вспомогательные
отряды, то наберется с пол-легиона. Но это к делу не относится. - Он
положил руку на плечо собеседнику, переходя на доверительный тон. - Я ведь
из крестьян, кое-что смыслю в технике, разумеется, больше в военной. Это
колесо с лопастями напоминает мне водяную мельницу, которую я впервые
увидел у нас в Кампанье, когда мы с отцом повезли зерно на помол, да и
потом видел не раз в других местах, причем разных конструкций. Но зачем
оно здесь, где нет реки, или, как ты возвышенно выражаешься, водяной
стихии? И для чего чан?
- Не чан, а котел. Я постараюсь объяснить тебе, как действует это
удивительное устройство.
Люди, суетившиеся вокруг, казалось, не замечали их, продолжая
заниматься своим делом. Инженер жестом пригласил центуриона присесть на
стоявшую рядом каменную скамью, над которой был сооружен соломенный навес.
- В мельнице, о которой ты говоришь, - начал он, - колесо берет силу у
речного потока и с помощью зубчатых передач отдает ее мельничному жернову.
Иначе говоря, оно выполняет роль двигателя, в то время как жернов
выполняет роль рабочего механизма. К слову, его можно заменить любым
другим механизмом, например откачивающим воду из рудной шахты или
поднимающим ворота в крепостной стене.
Теперь обрати внимание, что в нашей конструкции колесо предназначено
служить как раз рабочим механизмом, то есть непосредственно делать для нас
какую-то полезную работу. Расположенные на нем лопасти не должны вводить в
заблуждение, они сделаны не для того, чтобы отнимать силу у движущейся
воды, а для выноса земли на поверхность при рытье котлована - ты увидишь
позднее, как это делается. Но где же в таком случае двигатель? - Инженер
сделал секундную паузу и, указывая на котел, заключил: - Вот он!
- Ты хочешь сказать, что в этом чане... - начал было центурион, но
инженер прервал его:
- Именно это я и хочу сказать. В котле с помощью огня, воды и воздуха
образуется воистину Геркулесова мощь. Чтобы понять все значение
совершающегося в нем таинства, заметь, что до сих пор боги вразумили людей
на использование силы воды и воздуха - я имею в виду ветер, надувающий
паруса наших кораблей или вращающий крылья ветряных мельниц. Огонь же,
если не считать приготовления пищи, служил разрушению и был нашим злейшим
недругом. Здесь он впервые приручен и вместе с другими стихиями будет
послушно исполнять нашу волю.
- Ладно, ладно, - заметил центурион с раздражением, - я уже постиг
величие момента, постарайся все-таки быть ближе к делу.
Инженер подавил обиду, утешившись мыслью, что действительно незачем
метать бисер перед свиньями.
- Хорошо, - сказал он, - обойдусь без теории и буду предельно
популярным. Под воздействием нагрева вода, залитая в котел, превращается в
пар, имеющий свойство почти мгновенно заполнять пространство, во много,
может быть, в тысячи раз большее, чем занимала до того вода. Он
сосредоточивается в сосуде, напоминающем по форме амфору, а затем
устремляется в ящик, где, собственно, и находится главная часть
конструкции. Возможно, тебе приходилось слышать о пожарном насосе
Ктесибия? Его описывает в одной из своих десяти книг об архитектуре Марк
Витрувий Поллион. Так вот этот механизм, разработанный по принципу
деревянных цилиндрических насосов с кожаными поршнями, издавна известных
многим народам, позволяет преобразовать буйную и притом действующую без
смысла, сразу по всем направлениям силу пара в размеренное и непрерывное
движение. Ну а задача передать это движение на колесо, заставить его
вращаться решается посредством хитроумного приспособления, также
изобретенного в незапамятные времена. Впрочем, подожди... - Инженер
поискал глазами и удовлетворенно хмыкнул, заметив валявшийся неподалеку
тонкий металлический прут. Подобрав его и зажав между колен, он выгнул
прут посередине, затем упер одним концом в землю, взялся за выгнутое место
и задвигал рукой по прямой - при этом кисть его заметно совершала круговое
движение. Центурион понимающе кивнул, инженер отбросил прут, потер руки,
стряхивая прилипший к ладоням песок.
- Я оставляю в стороне некоторые важные подробности, например механизм
периодического нагревания и охлаждения трубок, без которого установка
обречена бездействовать. Этого не понять, не имея специального
технического образования. Признаюсь, не все еще ясно и мне самому.
- Лично мне, - сказал центурион, - наплевать на то, как устроена моя
лошадь. Достаточно знать, чем ее следует кормить и как за ней ухаживать,
чтобы она не пала в походе и вынесла в бою.
- Не забывай, однако, что лошадь, как и все живое вокруг нас, сотворена
волею богов и по неведомым нам законам провидения. Машина же... да, я
полагаю, лучше всего назвать это сооружение огненной машиной, создана
руками и разумом человека, хотя, конечно, тоже по наущению Юпитера,
пожелавшего поделиться со смертными частицей своего огненного могущества.
Ты не сможешь убить лошадь, чтобы посмотреть, как она устроена, и затем
вновь оживить. А я могу разобрать машину и собрать ее опять.
- И все-таки чего-то в ней не понимаешь?
- Не понимаю. Ни я, ни тем более он.
- Кто это он?
- Изобретатель.
- Как, разве это не твоя выдумка?
- Нет. Я лишь дал средства на сооружение машины, собрал опытных
механиков, подсказал некоторые технические решения, в частности тот способ
преобразования прямолинейного движения во вращательное, с которым ты
только что познакомился. Могу с полным правом сказать: мне принадлежит
заслуга теоретического обоснования принципа работы огненного двигателя.
- Кто же создал машину?
- Сейчас ты его увидишь, Гелиобал!
3
Невысокий коренастый человек отделился от группы работающих и
приблизился к ним. У него была квадратная черная борода, правильные, но
чуть тяжеловатые черты лица, из-под густых, сросшихся на переносице бровей
поблескивали маленькие угольки-глаза. Плотно сбитое тело, прикрытое
набедренной повязкой, отливало бронзой, как бывает у людей, привыкших
постоянно трудиться под солнечными лучами, мускулистые руки выдавали
недюжинную физическую силу. Наружность и имя изобретателя не оставляли
сомнений: он принадлежал к финикийскому племени. Что до возраста, то при
всей своей опытности центурион не осмелился определить его точнее, чем
между сорока и шестьюдесятью.
- Слушаю, господин, - сказал он на скверном александрийском диалекте
латинского языка. Голос у него был мягкий и звучный, благодаря этому
иностранный акцент не резал слух, просто забавлял.
- Командующий здешним гарнизоном, - сказал инженер, - хотел
познакомиться с создателем огненной машины. Может быть, он захочет задать
тебе несколько вопросов.
Гелиобал молча склонил голову.
- Откуда ты родом? - спросил центурион.
- Из Карфагена. После его гибели мои прародители бежали к своим близким
в Библос и нашли здесь приют. Вот уже в четвертом колене наша семья
возделывает клочок земли неподалеку отсюда, выращивая виноград, оливы,
кокосы.
- Значит, ты не раб?
- Я свободный человек.
- Почему же ты оказался на стройке храма вместо того, чтобы ковыряться
в своем саду?
- Потому что я хотел построить машину.
- Видишь ли, - вмешался инженер, - в одну из своих поездок по
окрестностям в поисках строительных материалов я попал на участок
Гелиобала. Это оазис в здешних пустынных местах, тем более удивительный,
что вокруг нет никаких признаков реки или хотя бы горного ручейка. "Где ты
берешь воду?" - спросил я у хозяина. "Из земли" - прозвучал ответ.
"Сколько же нужно людей, чтобы оросить такой сад?" - "Я обхожусь сам". И
он показал мне колодец, у которого работала огненная машина, беспрерывно
качая воду и подавая ее в оросительную сеть. Она была проще и значительно
меньше этой, но построена по тому же принципу. Гелиобалу даже не приходило
в голову, что он изобрел двигатель, который способен перевернуть мир. Не
смешно ли?
- Никто не способен перевернуть мир, кроме Юпитера, - строго заметил
центурион.
Инженер пропустил реплику мимо ушей.
- Ты понимаешь, - продолжал он, - что мне сразу пришла мысль о
возможности использовать огненную машину на стройке храма. Гелиобал долго
упирался, хотя я сулил ему крупное вознаграждение.
- Я пришел потому, что хотел построить большую машину, - сказал
Гелиобал.
- Вот как! - Центурион метнул на него тяжелый взгляд. - Ах да, - сказал
он с иронией, - ты же ведь свободный человек. Может быть, даже прямой
потомок Газдрубала и Ганнибала? - Он сделал паузу, но финикиец молчал. -
Кем бы ты ни был, запомни: если б ты отказался служить Риму за деньги, я
мог бы тебя просто реквизировать.
- Не горячись! - сказал инженер, кладя руку на плечо распалявшегося
офицера. - Не забывай, что земля - единственное, что кормит его семью, ему
было нелегко с ней расстаться. Кроме того, Юпитер избрал этого человека
своим орудием, чтобы передать через него секрет приручения огня. -
Заметив, что аргумент произвел на центуриона впечатление, инженер поспешил
окончательно погасить вспышку: - А сейчас настал момент испытания. Займи
свое место, Гелиобал, отдай приказ своим людям, мы начинаем!
Последующие несколько минут были заполнены быстрой и хлопотливой
подготовкой к пуску двигателя. В ней, однако, не было излишней суеты.
Люди, обслуживающие машину, а их оказалось не меньше трех десятков, знали
свою задачу, действовали толково и четко. Гелиобал изредка делал негромкие
замечания, его понимали с полуслова, даже полужеста. Центуриону как
военному человеку, обожавшему порядок, процедура понравилась. Он невольно
сравнивал ее с бестолковщиной на разных участках стройки, без которой,
пожалуй, не обходилось ни в каком деле, где одновременно трудились
несколько десятков рабов. Странно уже то, что здесь никого не нужно было
подгонять бичом. Почему это? Уж не потому ли, что им всем, как Гелиобалу,
просто хотелось построить машину, а теперь просто хочется, чтобы она
работала? Чушь!..
По сигналу инженера Гелиобал и двое его подручных, оставшихся у машины,
подбросили несколько поленьев в очаг, начали открывать заслонки,
передвигать рычаги, совершать какие-то другие сложные манипуляции, смысла
которых центурион не мог постичь. Да он и не глядел на людей, его
внимание, как и внимание всех участников и зрителей происходящего, было
приковано к машине. Сперва она обнаружила признаки пробуждения, в котле
заклокотало, по трубкам, как по жилам, понеслись горячие потоки, их
поверхность начала быстро запотевать, в местах сочленений стали вырываться
на волю клочья пара и стекать на песок капли влаги. Шум огня, скрип и
скрежет двигающихся металлических деталей, вой пара в закоулках машины,
грохот рабочего колеса слились в мощный и неумолчный гул.
Как зачарованные смотрели люди на огненное чудо, созданное их руками.
Иные кинулись навзничь, зарылись в песок, охваченные ужасом. Другие,
посмелее, все же предпочли отбежать на изрядное расстояние. Смельчаки
стояли плотным кругом, насколько позволяли жар очага и витавшее в воздухе
легкое паровое облачко; отблеск пламени гулял по их восхищенным лицам. А
впереди, почти у самой топки, непонятно как выдерживая прикосновения
языков огня, Гелиобал, подобный Вулкану в своей кузне, управлял таинством
машинного действия с помощью длинного тонкого ломика.
Колесо вращалось все быстрее и быстрее, пока стало невозможно различить
спицы, а затем и обод, о движении которого можно было судить по свисту
разрезаемого воздуха и сферической форме оставляемого им следа. С чем
сравнить эту бешеную скорость? Наверное, ни с чем из того, что можно
встретить на земле; Разве что так мчится колесница Гелиоса, когда
солнечный бог объезжает свои бескрайние небесные владения.
- Мы показали наивысшую скорость, на какую способна огненная машина, -
прокричал инженер, - но ты сам понимаешь, что такая скорость практически
бесполезна! Система рычагов позволяет умерить бег колеса и сделать его
пригодным для работы. Вот смотри.
Под воздействием операций, проделанных Гелиобалом, вращение колеса
резко замедлилось, теперь оно совершало оборот за полминуты. По знаку
инженера несколько человек подтащили к машине наспех сколоченную
деревянную конструкцию, целую башню, на плоской вершине которой была
сооружена система блоков. Они перекинули через блочный механизм толстый
канат и, обвязав один его конец вокруг тяжелого камня, закрепили другой на
колесе. Центурион проследил глазами, как камень пополз в высоту и повис у
края площадки.
- Это один из возможных способов применения огненной машины, - пояснил
инженер. - О другом я уже тебе говорил. Должно быть, ее можно использовать
не только для подъема тяжестей, будь то деталь потолка для здания, вода из
колодца или земля из шахты. Но до новых способов надо еще додуматься, не
говоря о том, что каждый из них требует оригинальных технических решений и
сложных, дорогостоящих приспособлений... Останови двигатель, - крикнул он
Гелиобалу, - отпусти людей поесть и отдохнуть, а сам подойди к нам!
Конечно, - продолжал он, обращаясь к центуриону, - первая моя цель
ограничивается тем, чтобы употребить машину на стройке храма Юпитера. По
моим расчетам, пройдет шесть полных лун, прежде чем это случится. Зато
потом мы полетим вперед как на крыльях. Император будет доволен.
Инженер остановился, заметив, что центурион его не слушает, с
нетерпением посматривая в сторону Гелиобала. Он шагнул навстречу финикийцу
и уперся в него взглядом; в руке, выдавая возбуждение, подрагивал хлыст.
- Ты молодец, Гелиобал.
- Благодарю, господин.
- Я попрошу легата, чтобы римский наместник удвоил твой земельный
участок.
- Да сохранят тебя боги.
- Я хочу иметь такую же машину на своей ферме.
- Как прикажешь.
- Но это не самое важное. Скажи, Гелиобал, готов ли ты оказать услугу
великому Риму?
- Какую именно? - В голосе изобретателя прозвучало беспокойство.
- Огненную машину надо приспособить к боевым действиям. Она должна
умножить мощь римских легионов и принести новую славу нашему непобедимому
оружию. Понял, Гелиобал? Я хочу, чтобы машина научилась делать что-либо
для войны, скажем, пробивать стены, или осыпать противника градом камней,
или обжигать его воинов горячей струей пара.
- Машина не создана для этого, господин.
- Так ты ее переделаешь!
- Невозможно.
- Поберегись, вонючая финикийская тварь!
- Ты можешь меня убить, господин, но моя машина не станет боевым
слоном.
Раздался резкий свист бича, и по лицу Гелиобала наискось пролегла
кровавая полоса. Подскочивший инженер успел лишь задержать руку, поднятую
для повторного удара. Центурион вырвался, отбросил бич, овладев собой.
- Запомни, - сказал он холодно, - либо ты сам сделаешь то, что я
сказал, либо это сделают без тебя другие. Можешь не сомневаться, в Риме
найдутся для этого подходящие люди. Твоя огненная машина будет швырять
камни и рушить крепостные стены, с ее помощью вихрем понесутся наши боевые
колесницы...
Центурион заметно отшатнулся, когда Гелиобал кинулся к нему в колени.
Но финикиец не замышлял зла, он всего лишь поцеловал руку римлянину,
вскочил и побежал прочь, радостно что-то прикрикивая. Он смешно
переваливался на коротких ногах массивным телом.
Лицо центуриона разгладилось.
- Видишь, - сказал он инженеру, - с этой нацией рабов надо уметь
разговаривать. Они понимают только язык силы.
- Да, разумеется, - поддакнул инженер с ехидцей. - Ты усмирил гордеца.
Догадываешься, почему он поцеловал тебе руку? - И, не дожидаясь ответа,
пояснил: - Ты подал идею использовать машину на колеснице, то есть
обнаружил совершенно новую сферу ее возможного применения. Это просто и
гениально. Мы принимаем тебя, Луций, в круг изобретателей.
4
Расчеты инженера оказались слишком оптимистичны. Миновало не шесть, а
почти двенадцать лун, пока огненная машина была приставлена к делу.
Трудности возникли уже при ее транспортировке. Инженер запретил пока
изобретателю и думать над созданием двигателя с колесницей: машина нужна
была ему сейчас для других целей. Пришлось сколотить гигантскую повозку о
сорока колесах (в лагере ее так и назвали - "сороконожкой"), запрячь в нее
целое стадо буйволов, проложить новый участок дороги, вымостив его
крупными плитами. Сам переезд вылился в массовое шествие, все население
Гелиополиса и окрестных поселений собралось поглазеть на сороконожку.
Гораздо меньше внимания привлекли громоздкие металлические детали,
деревянные конструкции и прочий груз, ради которого, собственно, пришлось
соорудить повозку. К тому же немногие посвященные получили строгий приказ
держать язык за зубами; разумно было до поры до времени хранить открытие
втайне - так порешили инженер с центурионом, а Гелиобала никто не
спрашивал.
Немало сложных задач пришлось решить при монтировке машины на новом
месте. Поначалу ее установили с таким расчетом, чтобы можно было
поочередно вести работы разного профиля: рыть котлован под фундамент храма
Бахуса и устанавливать гигантские колонны из нубийского гранита,
предназначенные для фасада храма Юпитера. Вскоре обнаружилось, однако, что
после проходки каждых двух-трех локтей котлована необходимо
перемонтировать машину или надстраивать и без того сложный рабочий
механизм. Пришлось довольствоваться использованием силы огня на одной
операции - подъеме колонн.
Это было эффектное зрелище.
Много десятилетий назад римские архитекторы по воле императора
приступили к возведению грандиозного ансамбля, состоящего из храмов
Юпитера, Венеры и Бахуса, помещений для жрецов, крепостных сооружений,
казарм для гарнизона, жилых домов для администрации, всевозможных
подсобных построек, вплоть до просторных конюшен. В истории строительства,
растянувшегося на несколько поколений, было немало торжественных минут.
Старцы Гелиополиса сохранили память о церемонии закладки фундамента, на
которой присутствовал Сципион Африканский, полководец, знаменитый внук
знаменитого деда, положивший конец существованию финикийской державы. В
памяти местных жителей осталось освящение жрецами постамента, призванного
стать опорой для храма Юпитера и сложенного из плит исполинского размера
[храм Юпитера стоял на платформе длиной 87,7 м и шириной 47,7 м,
выложенной из каменных плит весом более тысячи тонн каждая]. Но все эти
события, по словам тех, кто мог сравнивать, уступали торжеству установки
колонн - этих гранитных громад высотой в 40 локтей [локоть - древняя мера
длины, колебавшаяся от 40 до 60 см; здесь он принят за 50 см; точный
размер колонн храма Юпитера: высота 20 м, диаметр - 2,2 м] и диаметром
почти в четыре с половиной. 54 такие колонны должны были составить величие
и красоту храма. Доставить каждую из них за сотни километров и водрузить
на отведенное ей место было подвигом.
Колонны собирались из трех частей, и метод их установки ничуть не
отличался от того, какой применяли в Вавилоне тысячу лет назад и в Египте
- две тысячи лет назад: делали насыпь, втаскивали обвитую канатами
колонну, подгоняли к месту, ставили на попа. Если нужен был следующий ряд,
насыпали холм, втаскивали колонну...
И вот теперь на одной площадке почти одновременно вели монтаж люди и
огненная машина. Тысяча рабов, подгоняемых надсмотрщиками, в едином порыве
напрягали мускулы. Здесь нельзя было использовать ни буйволов, ни лошадей,
ибо животные могли прийти в возбуждение, понести, погубить все дело.
Локоть за локтем ползла красавица колонна к месту, где ей предстояло
стоять тысячелетиями. Потом наступали ответственные часы подъема, которые
растягивались на сутки. Люди падали от изнеможения или под ударами бича,
давили друг друга или сгорали под солнечными лучами.
Свою первую колонну огненная машина с помощью высотной башни и системы
блоков поставила на место за неделю, вторую - за три дня. Третью Гелиобал
не без самодовольства пообещал поставить за день. Он и его команда
начинали приобретать сноровку в управлении двигателем.
Чем больше инженер общался с финикийцем, тем большим проникался к нему
уважением. Выросший в крестьянской семье и не получивший никакого
образования, Гелиобал тем не менее был весьма интересным собеседником.
Ясный и глубокий природный ум позволял ему быстро схватывать суть вещей, а
во всем, что касается техники, он обладал к тому же интуитивным даром
находить неожиданные решения. Изобретательство было его стихией, едва ли
не каждый день он придумывал какие-то новшества, без устали
совершенствовал различные узлы своего механического создания либо вдруг
поражал воображение инженера какой-нибудь фантастической и заманчивой
идеей вроде предложения приспособить к своему двигателю крылья и повторить
полет легендарного Икара. "Ты слишком тяжел", - отшутился инженер, но
потом не раз возвращался мыслью к этому дерзкому замыслу.
В молодости Гелиобал, по его словам, отдал дань национальному призванию
финикийцев, проплавав несколько лет матросом на купеческом судне. Ему
удалось побывать в соседних странах, увиденное и услышанное в годы
странствий во многом возместило недостаток систематических знаний. Не чужд
он был истории, политике, искусству. Как-то раз после трудного дня, когда
они отпустили своих помощников и условились о задании на завтра,
изобретатель с горечью спросил, зачем римлянам понадобилось ставить храмы
там, где находился древний храм Ваала. Разве недостает места вокруг? И не
кажется ли инженеру, что в их интересах было бы создавать подобные
сооружения на своей земле, а не за морями-горами, где их надо защищать от
варваров и от песков пустыни?
Последнее замечание показалось инженеру дерзким, он чувствовал, что
следует осадить финикийца, но не решился, сам себя ругая за мягкотелость.
И постарался вложить все свое раздражение в ответ: потому что великий Рим
не знает границ, и там, где он стал своим победоносным сапогом, будет
стоять вечно; потому что римляне не только оказались более отважны и
искусны в бою, чем финикийцы, но и превзошли их своей культурой; потому,
что истинные боги утверждают себя, свергая богов ложных.
- И все же, - упрямо заметил Гелиобал, - разве непременно надо было
разрушать храм Ваала, чтобы возвести храм Юпитера?
Инженер смолчал. Позднее он попытался разобраться во всем этом. Замысел
проглядывал ясно: закрепить военную победу, раздавить финикиян духовно,
создать очаг распространения культа римских богов для всех расположенных
вокруг колоний вечного города. Со временем эти политические цели могли
тускнеть, но приобретали силу соображения экономические: стройка висела на
балансе казны, и чем больше средств она поглощала, тем труднее было от нее
отказаться. Видимо, немало значило и тщеславие императоров, их желание
прославить себя и Рим, создав чудо из чудес как раз в этом районе, где
чуть ли не каждая древняя цивилизация оставила свои величественные
памятники.
Впрочем, времени на подобные досужие размышления у инженера оставалось
не так-то много. Помимо привычных хлопот на стройке, ему приходилось
тратить много физических и душевных сил на огненную машину, которую он
привык считать своим детищем. Чуть ли не каждый день с ней или вокруг нее
случалось нечто такое, что требовало немедленного внимания. Иногда
возникали банальные технические проблемы, для решения которых опыт и
специальные знания инженера были гораздо предпочтительней изобретательного
и оригинального ума Гелиобала. Но чаще всего заботы порождались
настроением лагеря, и сладить с ними мог только инженер с его
административной властью и политической изворотливостью.
Уже слухи о существовании огненной машины произвели сенсацию в
многочисленном и пестром населении Гелиополиса. Первое же ее появление и
особенно запуск двигателя породили смятение, какое могла бы вызвать разве
что весть о нашествии свирепых кочевых племен. Постепенно первый шок
миновал, но многие так и не смогли оправиться от страха, усмотрев в
двигателе воплощение черных разрушительных сил. Другие испытывали по
отношению к нему благоговейный ужас или безграничное почтение. Однако по
мере того как машина принимала все более деятельное участие в строительных
делах и становилась видна ее очевидная польза, число ее поклонников росло,
восхищение и благодарность вытесняли все прочие чувства. С особой любовью
относились к ней огнепоклонники, рассматривая двигатель как одну из
метаморфоз огня, еще одно свидетельство могущества этого благородного
божества.
И все же не было оснований для успокоенности. Огненная машина сразу же
вызвала настороженное или откровенно враждебное к себе отношение со
стороны жреческого сословия города и стройки. Учитывая огромное влияние
жрецов на настроения толпы, этим нельзя было пренебрегать. Дело поначалу
дошло до того, что священнослужители разных религий, забыв вечные распри,
объединились, чтобы изгнать чудище. Инженер никак не мог уразуметь причину
этой ненависти к машине и довольствовался объяснением, что жрецы просто
усмотрели в ней опасного конкурента, способного отвратить от них души
верующих.
Как" бы то ни было, явно по наущению жрецов отдельные злоумышленники
попытались нанести двигателю увечье. К счастью, этому помешал Гелиобал, не
отходивший от него ни днем, ни ночью; пришлось установить специальный
караул. Священники продолжали исподволь нагнетать недовольство, в воздухе
запахло возмущением. Спас положение центурион. Он действовал со
свойственной ему решительностью. Захваченные злоумышленники были распяты и
выставлены на всеобщее обозрение, а устрашенные жрецы, знавшие крутой нрав
офицера и не сомневавшиеся, что он не задумается занести руку и на
служителей культа, были созваны на совещание. Центурион обратился к ним с
речью, которая не отличалась красотой слога и риторическими ухищрениями,
но содержала две принципиальные мысли. Первая состояла в том, что машина в
будущем послужит вящей славе римского воинства, а вторая сводилась к тому,
что в образе машины на помощь стройке явился сам бог Вулкан,
засвидетельствовав тем самым покровительство свыше. Эти аргументы
поставили жрецов в тупик, ибо на основании их любые враждебные акты против
машины приобретали одновременно характер выступления против отечества и
религии. Им пришлось смириться, по крайней мере временно.
...Инженер не мог удержаться от смеха, вспомнив рассказ центуриона о
том, с какими постными лицами покидали жрецы импровизированный форум.
Полог шатра откинулся, и на пороге появился он сам собственной персоной.
Слава богам! За последнее время они сблизились, вероятно, на почве общей
симпатии к машине и ответственности за ее судьбу. Инженер старался теперь
не замечать грубости центуриона, его явного невежества во многих сферах,
склонности к бахвальству. Все это отступало на задний план перед тем
простым обстоятельством, что в присутствии воина он чувствовал себя как за
каменной стеной.
- Как в Библосе? - спросил он, предлагая гостю присесть и разделить с
ним ужин.
- Все так же, - ответил центурион, плюхаясь на мягкие подушки и
запуская пятерню в блюдо с дичью. - Мне эта операция надоела до рвоты.
Трястись за десятки стадий ради того, чтобы провести вечер в обществе
потасканной гетеры, которая к тому ж ухитрилась завлечь меня на
театральное представление, с ума можно сойти! Единственное, что утешает,
так это возможность подышать свежим воздухом и ощутить соленые брызги
понта.
- Ты стал поэтом, - усмехнулся инженер.
Центурион не ответил, продолжая интенсивно работать челюстями.
- Можно мне, господин? - спросил казначей, входя для обычного доклада о
состоянии финансов. Он достал из своей сумки аккуратно сложенные таблички
и начал быстро просматривать записи, видимо, решая, с чего начать.
- Сегодня я не расположен долго тебя выслушивать, - сказал инженер. -
Скажи только о том, что заслуживает особого внимания. Если ничего такого
нет - можешь отправляться в свой кабак.
Казначей не моргнул глазом.
- Как раз сегодня, - сказал он, - я сделал кое-какие расчеты и хотел
тебя с ними познакомить. Если ты позволишь. - С этими словами он подошел к
стоящему у стенки пифосу [глиняная бочка для вина или масла], налил
черпаком кружку вина и удобно устроился на четвереньках.
- Говори, - приказал инженер, лениво отмечая про себя, что казначей,
как всегда, не дождался разрешения.
- За последнее время, - начал казначей, - на стройке храма Юпитера были
возведены две колонны, шестнадцатая и семнадцатая. В монтаже шестнадцатой
участвовали восемьсот рабов, содержание каждого обходится по одному оболу
в день. Если сюда добавить оплату свободным мастерам и всякого рода
дополнительные расходы, установка шестнадцатой колонны обошлась нам в два
таланта. Семнадцатая была поставлена огненной машиной. Стоимость новой
конструкции, которая понадобилась в связи с тем, что колонна возводилась
на удалении от машины, подвоз дров, воды и масла, а также содержание
рабов, подготовивших колонну к установке, составляют в сумме два с
половиной таланта. Если сюда добавить ту часть стоимости машины, которая
приходится на данную операцию, то семнадцатая обошлась нам в три с
половиной таланта.
Центурион, давно переставший жевать, перевел взгляд на инженера. Тот,
явно расстроенный, что-то быстро прикидывал стилом на небольшой карманной
табличке.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил наконец центурион.
- Только то, что сказал. Машина нерентабельна. С ней можно разориться.
- Погоди, - поднял голову инженер, - как ты распределял первоначальные
затраты?
- Очень просто: разделил стоимость машины на 27 колонн, то есть ровно
половину их общего количества. Другую половину поставят рабы.
- Машина может легко поставить все колонны.
- Справедливо, господин. Но что в таком случае будут делать рабы?
Разогнать их ты не сможешь, так как машина не способна производить ряд
операций. Но если мы все равно держим их на стройке и тратим на каждого
обол, то полное безумие позволить им бездельничать. Над нами посмеются не
только ученые-экономисты, но и каждый полуграмотный сельский подрядчик.
Наступило молчание. Казначей опрокинул в себя кружку.
- Погоди, - воскликнул инженер, - но ведь машина сделала работу за два
дня, а рабы за десять. Почему ты не учитываешь это в своей идиотской
статистике?
Казначей отер губы полой гиматия [плаща].
- Потому что, - ответил он, - нам некуда спешить.
- Как некуда? - загремел центурион, вскакивая. - Ты явно спятил,
мошенник!
- Не горячись, господин, - спокойно возразил казначей. - Прими только
во внимание, что каждые две колонны поступают в Гелиополис не чаще, чем
через три луны, и подвозить их быстрее невозможно.
5
Инженеру не спалось. Лежа на спине и глядя в ночное небо, он вновь и
вновь переживал события последних дней. Воистину правы те, кто верит, что
судьбы людей не зависят от их воли и целиком находятся в распоряжении
Рока. Совсем недавно он числил себя - среди почитаемого сословия
строителей, к нему благоволил сам император, ему было доверено руководить
созданием архитектурного чуда эпохи. И вот теперь все поставлено на карту:
либо его вознесут как лицо, оказавшее государству чрезвычайные услуги,
либо обвинят в растрате и превышении власти, в богохульстве, с позором
выгонят со службы, если не хуже.
Как все это случилось? Конечно, он мог оправдаться перед самим собой
тем, что ездил в длительную командировку в Каппадокию и Киренаику,
подыскивал новые сорта мрамора, заключал договоры с подрядчиками, вербовал
опытных мастеров. Но ведь признаки неблагополучия обнаружились давно; он
явно пренебрег здравыми суждениями казначея, которые к тому же опирались
на точные статистические выкладки. Видимо, следовало с самого начала
искать иного применения огненной машине - там, где ее не могут заменить
люди, сколько бы их у вас под рукой ни было.
Задним умом крепок, подумал о себе инженер. Перед ним пронеслись
события тревожной ночи бегства. Была на исходе вторая стража [с 21 часа до
полуночи], и он крепко почивал в своей постели, когда кто-то стал трясти
его самым бесцеремонным образом. Проснувшись, инженер долго не мог
сообразить, чего от него хотят, пока в шатер не ворвался центурион,
облаченный в воинские доспехи.
- Поднимайся, - закричал он, - они идут уничтожать огненную машину!
Набросив на себя хитон и выскочив на улицу, инженер сразу почувствовал
приближение грозы. Сколько мог охватить глаз, пространство вокруг было
заполнено огнями, которые колыхались во мраке. Исходящее от них
красноватое сияние становилось все ярче: тысячи рабов с факелами в руках
шли от своих бараков к центру строительной площадки. Как это бывает в
подобных случаях, толпа на ходу набиралась раздражения и теряла остатки
здравого смысла, ею неудержимо овладевал дух погрома. Отдельные злобные
выкрики и угрозы переросли в рокот, воздух наполнился чадом, кое-где
появились очаги пожаров.
До сих пор не удалось установить главных зачинщиков бунта, хотя было
ясно, что искать их следует в среде жрецов и надсмотрщиков. Во всяком
случае, конспираторы действовали исподволь. Центурион признался, что ему
доносили о брожении в бараках. Кто-то распускал слухи, что в скором
времени все работы на стройке будут переданы машине, надобность в людях
отпадет, рабов отправят в школы гладиаторов или на соляные рудники, - так
и так их душам уготована быстрая переправа по ту сторону Стикса. И все
этот проклятый финикиец с его огненным чудищем! Центурион, к сожалению,
пропустил донос мимо ушей, а следовало поискать агитаторов, мутивших
народ, распять и выставить на обозрение - может быть, удалось бы
предотвратить бунт.
Когда инженер, тяжело дыша, добрался до платформы храма Юпитера,
когорта уже заняла круговую оборону. Центурион ручался, что его легионеры
не дрогнут, но разве могут четыре сотни воинов сдержать натиск
многотысячной толпы, которая катится как лава? В их распоряжении
оставалось не более получаса, но изобретательный ум инженера не
подсказывал никакого решения, на него наползло оцепенение. Неожиданно из
темноты появился человек в длинном ритуальном плаще служителя культа.
Инженер и центурион узнали Саллюстия, верховного жреца будущего храма,
выполнявшего на стройке роль главного консультанта и заказчика.
- Ваше безрассудное увлечение огненной машиной довело до мятежа, -
заявил он, не теряя времени на приветствие, - я берусь спасти положение.
- Вот как! - воскликнул центурион. - Не твоих ли рук дело вся эта
вакханалия?
- Я не буду отвечать на подобные подозрения, - с достоинством возразил
жрец. - Видел ты когда-нибудь, чтобы римский священнослужитель побуждал
рабов к беспорядкам?
- Уж очень дружно эта гнусь выползла из своих бараков, - пробормотал
центурион, - здесь явно ощущается организация.
- Надо быть безмозглым, чтобы не видеть, что за этим стоят козни
христиан, пытающихся любой ценой сорвать строительство языческих, по их
понятиям, храмов.
- Что ты предлагаешь, Саллюстий? - спросил инженер.
- Вы немедленно уведете легионеров и укроетесь с ними где-нибудь в
роще. Ворвавшись на постамент, толпа уничтожит огненную машину и начнет
приходить в себя. В этот момент я и мои коллеги обратимся к ней с
увещаниями и угрозами; надеюсь, нам удастся овладеть положением. Только в
этот момент, ибо позднее опьянение свободой и страх перед наказанием
поведут толпу к новым целям. Самые отчаянные предложат захватить
Гелиополис или даже идти на Библос. Кто знает, не выльется ли это в
очередное восстание по всему побережью Сирии.
- Я не отдам машины.
- Я тоже, - заявил центурион.
- Безумцы, вы рискуете потерять все! К тому же разве нельзя построить
другую машину?
Аргумент произвел впечатление. Топот многих тысяч босых ног нарастал,
свет факелов прорвал тьму, казалось, над строительной площадкой восходило
утро. Переглянувшись, инженер и центурион одновременно кивнули жрецу.
Теперь, когда решение было принято, следовало действовать с предельной
быстротой. Центурион передал приказ по цепи; через считанные минуты
оборона была снята, когорта построилась и походным маршем двинулась по
дороге в Библос, которая пока еще не была заблокирована рабами. Инженер
кинулся к машине, чтобы увести Гелиобала и группу механиков, которые, как
он заметил издалека, лихорадочно копошились вокруг двигателя.
- Бегите! - крикнул он, приближаясь. - Легионеры не будут вас защищать.
- Только сейчас инженер увидел, что машина, правда без рабочих механизмов,
была погружена на повозку. Гелиобал и двое его ближайших помощников с
помощью канатов подвязывали отдельные ее части к высоким бортам; у
инженера мелькнула мысль, что повозка готовилась заранее и специально
предназначалась для транспортировки машины. Самым удивительным было то,
что под котлом в большой медной жаровне пылал огонь, пар уже бежал по
жилам машины, и все ее тело содрогалось, напоминая норовистого коня,
который дрожит, фыркает, грызет удила, горя нетерпением пуститься вскачь.
Услышав приказ инженера, люди, которые трудились вокруг машины,
побросали все и мгновенно рассыпались кто куда. Только Гелиобал и его
подручные продолжали заниматься своим делом. Инженер не верил своим глазам
и со злостью отшвырнул руку, которая легла ему на плечо. Между тем это был
центурион, державший поводья лошадей.
- Ты слышишь меня, Гелиобал? - завопил инженер.
- Да, господин, - прозвучал ответ.
- Чего же ты медлишь? Машину не спасти. Мы построим другую.
- Нет, господин.
- Он сошел с ума, - сказал центурион. - Оставь его, едем, через три
минуты толпа будет здесь.
Они вскочили на лошадей.
- Гелиобал! - крикнул инженер. - Я зову тебя в последний раз, еще можно
спастись!
- Спасайся, господин мой, я тебя сейчас догоню.
Первые ряды рабов, уже взбирались на постамент храма. Инженер вслед за
центурионом пустил коня в галоп. Только через несколько минут скачки до
него вдруг дошел смысл последней реплики изобретателя. Сомнений быть не
могло, несчастный действительно спятил. Он подтянул поводья и оглянулся.
Всю жизнь будет помнить инженер поразительное зрелище, развернувшееся
перед ним на протяжении нескольких секунд. С торжествующим гиком неслись
масса тел и полыхающее над ней зарево факелов к огнедышащей машине. Еще
мгновение, и все будет кончено, от величайшего творения техники останется
мертвая груда металла, а его создателя разорвут на куски. Инженер закрыл
глаза и тут же открыл их, чтобы увидеть чудо. Неожиданно повозка с машиной
тронулась с места и, набирая скорость, понеслась навстречу толпе. Вопль
ужаса пронесся над Гелиополисом, когда рабы завидели мчавшийся им
навстречу экипаж, громыхающий по плитам постамента и рассыпающий искры. Он
двигался сам, без лошадей или буйволов, и было ясно как день, что движение
это порождено некой силой божественного происхождения.
Кольцо рабов мгновенно распалось, задние ряды пустились наутек, а
передние в панике бросились на землю, уткнулись головами в песок, чтобы
укрыться от гнева Юпитера или Ваала - кто мог знать, какой именно бог
решил явиться в облике машины? Когда повозка пронеслась мимо
остолбеневшего инженера, он разглядел тяжелую фигуру Гелиобала, деловито
подбрасывавшего в жаровню уголь. Инженер тронул коня. Лишь в 20 стадиях от
Гелиополиса ему с центурионом удалось нагнать машину. Она мирно пыхтела у
обочины, "на пару", как выразился Гелиобал, возившийся с треснутой задней
осью повозки.
- Ты хотел удрать, чтобы одному завладеть машиной! - сказал центурион
грозно, кладя руку на меч.
Изобретатель даже не обернулся к нему лицом.
- Будь у меня такие намерения, - холодно возразил он, - я бы просто
прибавил огоньку.
И центурион замолчал. Самое странное, что он, видимо, пришел в хорошее
расположение духа.
Дорогой Гелиобал рассказал, что, несмотря на запрет, начал
разрабатывать идею соединения двигателя с колесницей. Немало бессонных
ночей провел он над созданием механизма, передающего движение с вала на
ось повозки. Ему удалось найти оригинальное решение для управлению ею.
Инженер оценил его простоту и изящество, взявшись за рулевые рычаги,
которые с помощью пружинной тяги позволяли разворачивать переднюю ось на
четвертую часть окружности.
У Гелиобала была своя разведка в бараках: друзья-финикийцы
предупреждали его о подпольной работе агитаторов и растущей враждебности к
машине. Он понял, что надо торопиться, но не рискнул поделиться опасениями
с инженером и решил готовиться втайне.
К счастью... Уместно ли употреблять это слово? Машину удалось спасти,
но какой ценой. К инженеру вернулись невеселые мысли: как-то их встретят в
Риме, если вообще удастся туда добраться? Пытаясь отвлечься, он
приподнялся, взглянул поверх кормы. Море было покойно, след луны бежал за
триерой, на востоке в предрассветных сумерках начинала очерчиваться
холмистая линия италийского побережья.
Центурион тоже ворочался на своем неудобном ложе. В отличие от инженера
он пребывал в приподнятом настроении. Правда, на секунду у него мелькнула
мысль, что какой-то болван из генерального штаба вздумает обвинить его в
дезертирстве и предать военному суду. На всякий случай он принял свои
меры: отрядил гонцов к наместнику провинции и своему непосредственному
воинскому начальнику - легату с туманными донесениями об "особых
обстоятельствах, побудивших его во имя интересов великого Рима временно
покинуть вверенный ему пост". С этой предосторожностью он с головой
окунулся в авантюру.
Центурион с удовольствием припоминал их путешествие к берегу моря,
особенно минуты, когда он взял на себя управление огненной колесницей. Они
предпочли объехать Библос миль за тридцать и после недолгих поисков
обнаружили небольшую гавань, где стояли на приколе несколько купеческих
судов. Этот осел-инженер вздумал нанять одно из них, но хозяин,
почувствовавший, что они спешат и вдобавок избегают встречи с местными
властями, заломил сумасшедшую цену. Тогда центурион вынужден был взять
дело в свои руки. Он объявил корабль реквизированным и велел воинам,
которых взял с собой, связать судовладельца и бросить его в трюм. Когда
инженер по доброте душевной вступился за прохвоста, центурион резонно
возразил, что только так они смогут вернуть судно хозяину.
Забавно, что из кораблей, стоявших у причала, они предпочли самый
дряхлый - триера была спущена на воду чуть ли не во времена Антония и
Клеопатры. Но на этом настоял Гелиобал, и, когда объяснил почему, все они
прониклись энтузиазмом. Изобретатель не собирался прибегать к веслам и
парусам, он имел наготове проект соединения огненной машины с кораблем, а
триера с ее низкой посадкой больше подходила для этой цели. Им
понадобились целые две недели, чтобы изготовить и установить огромное
лопастное колесо, наладить передаточный механизм. Зато как лихо пронеслись
они на всех парах вдоль берега, повергнув ниц всех случайных зрителей
очередного чуда. Центурион с удовольствием хмыкнул, вспоминая эпизоды их
плавания к италийским берегам: встречу с военным кораблем, капитан
которого приказал им остановиться и был посрамлен сверх меры, когда
триера, издевательски описав вокруг него несколько окружностей, показала
корму и молнией исчезла за линией горизонта; или переполох, поднявшийся в
прибрежных селах Мелиты [Мальты], когда люди завидели огнедышащий корабль,
стремительно мчащийся, почти летящий по волнам.
Честолюбивые мечты одолевали центуриона. Ему рисовались картины битвы,
в которой участвовали десятки и сотни огненных колесниц, виды морского
боя, где парусным и гребным судам вражеской стороны противостояли
быстроходные и потому непобедимые машинные корабли римского флота. Всякий
раз он повелевал войсками и переживал триумф, император вручал ему золотую
фалеру [награды за доблесть в римской армии] и возлагал на него лавровый
венок. Впрочем, почему бы ему самому, владельцу огненной машины, не
взобраться на Палантин?
Бодрствовал и Гелиобал. Забросив очередную порцию угля в жадную глотку
своего детища, он прилег неподалеку и лениво наблюдал, как одна за другой
гаснут звезды, погружаясь в серый свет дня. Мысль его блуждала в
технических сферах, где он чувствовал себя волшебником. Почему бы не
пристроить к делу молнию, думал он, разве все, что создано богами на этом
свете, не предназначено быть использованным на благо человека? Потом перед
ним мелькнула огненная машина, пристроенная на теле огромной птицы:
двигатель заработал, медные крылья птицы вздрогнули и стали биться о
землю, она медленно начала отрываться от земли и взмыла в небо.
Сквозь полудрему он услышал голоса и увидел двух солдат, несших стражу.
Зачерпнув вина из бочки, стоявшей у борта, они вполголоса о чем-то
переговаривались.
- Дрянное вино! - услышал Гелиобал. - Должно быть, в пифос попала
морская вода.
- Так не пей, - возразил второй.
Гелиобал увидел, как легионер повернулся, собираясь выплеснуть вино,
как его взгляд пал на машину. Финикиец почти физически ощутил шальную
мысль, мелькнувшую в голове воина: "Поддам-ка я пару, как в термах". Но
крикнуть и остановить безумца он уже не успел...
Небольшой отряд римских воинов; несших караул на острове Капреи
[Капри], наблюдал в то утро вспышку пламени примерно в десяти стадиях от
берега. Затем волны донесли приглушенный шум взрыва.
- Звезда упала с неба, - заметил декурион, - здесь это случается часто.
Через несколько часов море вынесло на берег трупы и обломки триеры,
среди которых были странные медные трубки, вызывавшие недоумение. А затем
выплыл полуживой, обгоревший человек. Был он плотен, невысок ростом, с
черной квадратной бородой и маленькими глазками, в которых застыло горе.
- Кто ты? - спросил декурион.
- Я почти бог, - ответил незнакомец. - Я создал огненную машину,
которая может двигать колесницу по земле, корабль по морю, птицу по небу.
- Декурион переглянулся со своим помощником.
- Ты наглый враль или сумасшедший, - сказал он.
- Я создал огненную машину, - упрямо повторил чернобородый.
- Так где же она?
- Взорвалась, утопив корабль. Погибли все: инженер, центурион, солдаты.
- Центурион? На борту был римский офицер?
- Да. И инженер.
- Наплевать на инженера. Ты признался, что твоя идиотская машина
послужила причиной гибели корабля.
- Не по моей вине.
- Это уже не столь важно, - возразил декурион. Он велел связать
финикийца и бросить его обратно в море.
Группа туристов, приехавших в Ливан с разных концов света, осматривала
величественные развалины Баальбека.
- Непостижимо, - воскликнул один из них, - как это древние, с их
примитивной техникой, ухитрялись устанавливать тысячетонные плиты и тем
более поднимать 45-тонные колонны! Я не ошибся, вы называли нам эти цифры?
- обратился он к гиду.
- Да, - подтвердил тот, - все удивляются, как вы. Я к этому привык.
- Может быть, здесь поработали пришельцы из космоса? - заметил другой
турист. - Я встречал где-то подобное предположение.
В результате гибели Гелиобала и его огненной машины паровой двигатель
был изобретен позднее на 1600 лет.
Электроэнергия соответственно была приручена на век позже.
Расщепление ядра, видимо, запоздало лет на десять.
Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.